«Рядом с троном – рядом со смертью» Дюков Дмитрий

Пролог

Тихим тёплым июньским вечером немолодой мужчина, довольно хорошо одетый, шёл по набережной небольшого провинциального среднерусского городка. Он возвращался в гостиницу с делового обеда, плавно переросшего в весёлый ужин, на котором отмечалась удачная коммерческая сделка с местным владельцем чудом сохранившегося завода. Идти было недалеко, от шумных провожатых заезжий коммерсант с шутками отделался и по-своему наслаждался жизнью, прогуливаясь вдоль величественной реки. Поэтому две перегородившие ему путь тени воспринял с большим чувством негодования, усилившимся, когда он услышал произнесённую хриплым голосом просьбу о материальном вспомоществовании.

– Вы чё, козлы, охамели?! – с таким возгласом загулявший мужчина попытался перейти к физическому воспитанию местных хануриков, благо на здоровье и физическую форму пока не жаловался, но тут же почувствовал сильнейший толчок в спину.

– Вот хрень! – с этой мыслью земля вокруг него закрутилась, и, падая лицом на землю, удара об неё человек, бывший еще недавно живым, не почувствовал, нырнув в темноту, как в глубокую воду.

К несчастью для нашего героя, Скопина Валерия Николаевича, перейти к небытию для него оказалось непросто. Неизвестно, что привело к такому итогу – заслуги ли его в прошлой жизни, грехи, или просто так совпали звёзды на вселенском просторе, но через краткий миг темноты он вынырнул на свет. Однако происходящее Валерия Николаевича полностью дезориентировало.

Он, вполне состоявшийся, обеспеченный человек, стоял в ранних сумерках на каких-то задворках, причём ему было очень холодно и плохо. Повернув потяжелевшую голову, господин Скопин осознал полную нереальность происходящего. Он стоял разутый, полураздетый чёрт знает где, причём стоял явно на снегу. Напротив него какой-то клоун в подобии матросского костюмчика что-то нудно зачитывал по бумажке, чему лениво вникала еще пара колоритно одетых персонажей.

Внезапно пришла спасительная мысль: розыгрыш. Это розыгрыш его армейского друга и делового партнёра Володьки Шумова. Только этому члену совета директоров и одновременно акционеру крупного металлургического холдинга было по карману оплатить инсценировку подобного масштаба. Правда, зачем он это сделал, было совершенно непонятно, но версия о розыгрыше была явно приятней другой родившейся в сознании версии – о белой горячке.

– Где Вовка, черти? – попыталась произнести жертва предполагаемого розыгрыша, однако вместо слов сорвался хриплый шёпот, язык плохо слушался, а попытка сменить позу привела к подгибанию коленей.

– Спёкся, контра, – радостно воскликнул странный чтец. – Давай, выводи его в расход, ребяты.

Грохот в ушах совпал с резкими ударами в тело, острая боль, разрывающая на части сознание Валеры, вырвала из его чувств все надежды на то, что происходящее окажется шуткой. А дальше для Валерия Скопина, в крещении раба божьего Димитрия, начался вполне прозаический ад.

Глава 1

«Что же, что же это со мной?» – мысль пропадала и возникала снова во время бросков из темноты на свет. На свет я всегда выныривал быстро, а вот в темноту уходил по-разному, иногда с радостной легкостью, иногда со страшными муками, заставлявшими трепетать все клетки тела.

Во время первой затянувшейся задержки на светлой стороне бытия я ещё пытался судорожно понять происходящее, размышляя об этом всё время, пока меня носило по свинцово-серому морю. Моё тело, упакованное в спасательный жилет, дало возможность системно мыслить практически вечность, возможно даже, целый час. За это время я вполне понял, что либо сошёл с ума, либо тело мне принадлежит явно недавно. Этот вывод позволяла сделать память, услужливо подсказывая, что родился я светлокожим европейцем, а не темнокожим негром преклонных лет.

Вторая моя длительная остановка на белом свете была относительно условной, поскольку я был то ли похоронен, то ли засыпан в узком тупиковом лазе. Всё время очередной остановки на этом свете я потратил на судорожные усилия вспомнить хоть одну каноническую молитву. Почему-то казалось, что это должно помочь, однако более пары строк из покорёженного сознания вытащить не удалось.

Когда, не заметив перехода, я из подземной западни оказался внутри обычного деревенского сруба, причём один и не привязанный, мне показалось, что Бог услышал мои молитвы и страдания подошли к концу. Однако полное отсутствие окон и намертво припёртая дверь давили надежду и заселяли тревогу. Сквозь незаконопаченные брёвна сруба было ничего не видно, зато неплохо слышно. Сильный, хорошо поставленный мужской голос нараспев произносил какую-то длинную речь, язык был явно славянский, многие слова звучали по-русски, хотя и несколько архаично. После прекращения речи вокруг моей странной избы заскрипели шаги, и сквозь щели потянуло горячим дымом. Крушение надежд на скорое избавление было не менее мучительно, чем охватившее меня вскорости пламя.

В следующее появление на свет я оказался в теле, падающем ничком на утоптанную серую землю. В падении, судорожно пытаясь зацепиться руками за воздух, моё новое тело увидело на земле торчащую острую железяку. Тщетно попытавшись извернуться, со всего размаху напоролся лицом на проклятый штырь. Приколотый, как музейная бабочка булавкой к ткани, этим гвоздём-переростком к земле, я судорожно забился от боли. Через мгновение, ценой куска кожи со щеки, мной была обретена свобода. Перевернувшись на спину, новый симбионт пытался надышаться свежим, вкусным воздухом перед надвигавшимся неизбежным финалом. Однако возвращение в темноту всё не приходило, а вокруг ожидающего очередного небытия тела наблюдались удивительные явления. Три огромного роста и размера тётки в фольклорных костюмах, громко вопя и заламывая руки, суетились вокруг нового вместилища моего разума, а из-за их спины испуганно выглядывали несуразно крупные дети.

Одна из причитающих женщин, мгновенно успокоившись, начала махать рукой, зовя кого-то.

– Осип! Подь сюды к государю, Осип!

Тут же явился и Осип, здоровенный детина, который, закатав рукава, деловито потянулся ко мне, пытаясь одной рукой прижать к земле, а другой вытащить из земли рядом со мной железный пруток, при рассмотрении оказавшийся гранёным лезвием. «Вот и мучитель явился», – мелькнула мысль, а злая баба ещё и подначивала его, приговаривая:

– Свайку-то, свайку ухватистей бери, Осип.

Хотя сознание и говорило, что сопротивление лишь удлинит страдания, тело без боя сдаваться не собиралось. Крутясь ужом, я пытался руками оттолкнуть страшный нож, пускал в ход и зубы, чтобы заставить врага отпустить меня.

– Ай, грызется, маманя, – жалобился незадачливый убийца. – Ужо всю руку поел!

– Ничто, заживёт, – отвечала та. – Вот ужо Микитка в помочь прибёг.

Поняв, что лезут ко мне уже двое, я поднял крик, пытаясь кричать что-то вроде:

– Караул! Убивают, спасите!

Получалось крайне плохо, язык заплетался, однако когда всё же вышло, эти двое душегубов отскочили от меня, как ошпаренные. Рядом уже собрались и наблюдали несколько человек, гудел неразличимый гомон. Тут внезапно всё стихло, напротив меня стояли и крутили головой двое парней в окровавленной одежде, и один из них держал в руке нож. Тишину прорезал высокий женский крик:

– Воры, убойцы государевы!

Тут же в вышине ударил набат.

Парни бросились бежать, причём один из них прочь, а другой, наоборот, в сторону кричавшей женщины.

Добежав до неё, он упал на колени и, хватая окровавленными руками подол богато выглядевшего сарафана, заголосил:

– Помилуй мя, государыня царица Марья Фёдоровна, в падучей княжич бился, берегли мы ево, чтоб не убился до смерти.

– Княжич? – Красивое лицо женщины побелело и исказилось. – Эй, дворовые и сыны боярские, хватайте сего убойцу, держите накрепко!

В поднявшейся тут же суматохе, под набатный бой, последняя из оставшихся рядом тёток подхватила меня на руки и, обливаясь слезами, потащила к стоящему недалеко огромному терему, не обращая внимания на моё слабое сопротивление. Из её рук меня почему-то спасать никто не рвался, уже поднятый на крыльцо, я увидел, как красивая княгиня лупит чем под руки попадёт ту злую мегеру, что призвала ко мне этих неловких убийц.

Глава 2

Через пару суматошных минут, проскочив лабиринт комнат и переходов, мы оказались в светлом помещении, куда немедленно начал набиваться взволнованный люд. Чуть отдышавшись и немного успокоившись, я понял, что, похоже, закидывать мой разум обратно во тьму никто в ближайшее время не собирается. Следующим открытием стало то, что моим нынешним вместилищем оказалось тело ребёнка, и именно поэтому все окружающие казались мне великанами. Навострив уши, я пытался понять, куда меня забросила непонятная мне сила, чего ждать в дальнейшем и как максимально отсрочить очередной бросок в темноту.

Спустя непродолжительное время из кучи услышанных разноречивых сведений в голове пыталась сложиться мозаика понимания, и так мне стало известно, что зовут мое тело «Димитрий», его статус то ли царевич, то ли княжич, во дворе сейчас царица Марья убивает мою мамку боярыню Василису Волохову и повелела смертью казнить её сына Осипа и что то ли Димитрий, бившись в чёрной болезни, решил кого погубить, то ли Димитрия смертию жизни лишить хотели. Вот чёрт, похоже, напуганный разум принял попытку первой помощи за покушение на убийство и, оклеветав, приговорил к смерти мать и сына. Да уж, следующий перенос, думаю, будет прямиком в вечное пекло! Пока я пытался в голове сложить одно к другому, раны на лице, руках и плече были омыты водой и перевязаны чистыми льняными тряпицами.

– Кто ты? – слетел с моего языка крутившийся там уже порядочное время вопрос к заботящейся обо мне женщине.

Услышав его, она закрыла руками лицо и заплакала. Стоявший рядом с медным умывальником мужик вздрогнул и пробормотал:

– Обяcпамятел, спаси господь! Мало ли за свои неполные девять лет кручины досталось сыну блаженной памяти государя Ивана Васильевича, так новая напасть – разумом мальчишка притомился.

Далее, из прерывавшихся всхлипами пояснений, стало ясно, что страдалица эта – кормилица царевича Арина Тучкова, мнущийся рядом здоровенный лоб – её муж Ждан, дядька царевича, а крутящийся рядом мальчишка – сын Баженко, молочный брат царевича и постоянный участник всех его забав. Вот царевич Дмитрий, стало быть, я, мать моя – царица Марья Фёдоровна [1], а бьют смертным боем старшую няньку Василису, «мамка» – это её должность, как и звание «дядька» у Ждана, который, видимо, был вроде воспитателя. Больше меня поразило, что отцом моим здесь считали покойного государя Ивана Васильевича. Знание истории не являлось моей сильной стороной, я помнил только то, что вскоре после смерти самого известного из царей с таким именем началась великая русская Смута. Меж тем крики переместились с заднего двора к парадному крыльцу и стали злее и громче.

Бросившись к окну, я стал немым зрителем разворачивающейся трагедии, которую подробно комментировали дядька Ждан и Баженко. Чиновник в красном кафтане, возвышая голос, призывал толпу разойтись.

– Ишь, дьякто, Михайла, как посадских и дворовых хулит, – сообщал муж кормилицы. – Вон Тихон Быков, – указывал он на подзадоривающего толпу парня. – Всякой замятне первый заводчик.

К крыльцу на коне подлетел вооружённый, богато одетый дворянин, следом другой, далее начали подбегать их вооружённые слуги.

– Братья царицы Михаил и Григорий, – назвал их молочный брат и покосился на отца. – Как бы худа не вышло.

Соскочивший первым с коня Михаил [2] покачнулся, но устоял, удержанный под руки дворней, и тут же начал громким пьяным голосом пререкаться с дьяком. Короткая перепалка закончилась его рёвом:

– Бей их, душегубцев!

Началось убийство безоружных людей рассвирепевшей толпой. Редкие голоса, призывавшие опомниться, не были услышаны.

– То Истомка, добрый, богобоязненный посадский человек, – назвал мой дядька человека, тщетно пытавшегося остановить кровопролитие. Четверть часа, показавшиеся мне вечностью, были наполнены криками и мольбами погибавших людей, убиты были и дьяк, и приехавшие с ним его дворовые, и племянник его Никита, также пытавшийся сберечь царевича, а также пара посадских жителей. Лишь Осип Волохов с матерью успел укрыться в каменной церкви, да несколько человек смогли убежать прочь. Оставив несколько человек караулить у входа в собор, толпа двинулась во двор.

– Ко дьяческой избе повалили, да и на подворье тож, – тихо проговорил Ждан. – Много дурна сделают, да злое дело сотворят, прибьют Авдотью, жену Михайлы Битяговского [3] с малыми робятами – сыном Данилой да дочками, Дунькой да Машкой, а Машка та – сущий младенчик.

– Слыхивал я, батюшка, поутру лаялись бранно дьяк с Михайлой сыном Фёдоровым, не далде Битяговский денег тому сверх царёва жалованья. Да исчо требовал приказной посоху углецкую – пятьдесят людишек на царёво дело, и на то ярился брат царицын, – добавил младший Тучков.

Тут на меня нахлынули воспоминания прошлой жизни, как играл с трехлетней племянницей Машей. Своих-то детей не сподобился завести, и пришло осознание, что стать сторонним свидетелем убийства малышей я не в силах. И чем бы всё ни кончилось, надо постараться вмешаться. Однако решиться оказалось проще, чем сделать, тело практически не слушалось, выполняя движения с грацией паралитика. Кормилица кликнула Самойлу Колобова, и вместе с воспитателем они под руки потащили меня к парадному входу. Пока мы доковыляли до каменного собора с пристроенными к нему по бокам деревянными церквями, туда уже возвратилась часть погромщиков во главе с моим здешним дядей Михаилом Фёдоровичем. С собой они притащили на суд царицы в кровь избитую, полураздетую, простоволосую женщину, еле стоящего на ногах от побоев паренька лет тринадцати да двух девчушек, старшая из которых держала на руках младшую. Тут же в ногах у Марии Фёдоровны валялась мать несчастного Осипа, умоляя дать им сыск праведный, но разъярённая женщина была непреклонна. Первым потащили на расправу сына дьяка Данилу, но казни успел помешать я, повиснув на назначенном в жертву пареньке. Растерянные конюхи и слуги отпустили его, и, не устояв, мы упали на истоптанную, серокоричневую землю. Однако ж главарь убийц был твёрдо намерен довести дело до конца, став оттаскивать меня в сторону.

Пребывая в бешенстве, не придя в себя после крепкой попойки, мой родственный в этом мире дядя поднял своего высокородного племянника за шкирку, дал крепкого тумака, пару раз встряхнул как котёнка и отбросил прочь. Но всё же заступничество предполагаемой жертвы заставило большую часть взбудораженных людей приостыть. На счастье, тут к храму прибыло несколько священнослужителей, двое из которых, по всей видимости, были высокого ранга, и, вступившись за семью Битяговского, они смогли увести их с собой. Упустив семью своего недруга, старший брат царицы вспомнил о прятавшемся во Спасе парне, по его указу тот был вытащен и убит на глазах своей обливающейся слезами матери. Закончив расправу, погромщики направились грабить и бить друзей да сторонников погибших, а меня в очередной раз потащили на второй этаж княжеских палат.

Глава 3

– Эко окаянство браты царицыны учинили, – вздыхал дядька Ждан. – Сами в грех смертный впали, да посадских в обещники, в прямые пособники своему злодейству покрутили.

– Жди таперича царёвых приставов, а, поди, неумытны [4] явятся, на наше невеликое серебро не падки, так и на плаху взойтить мочно за убойство великокняжеских людишек, спаси Господи, – вторила ему жена.

То ли от смутных угроз, то ли от общего нервного расстройства конечности новообретённого пристанища души стала скручивать судорога, заворачивая в тугой узел всё тело несчастного царевича.

– Господи, сызнова чёрная болезнь государя крутит, – заплакала кормилица.

– Нет, иное тут, – встревожился её супруг, прижимая к себе мою бьющуюся голову. – Кликни травницу лечбу творить, пястью своей тяжеленной Михаил Фёдорович, кажись, кость головную проломил соколу нашему. Да батюшку зови, ежели приспеет, не дай бог, кончина, то до Святых Тайн бы причастил.

Готовясь к неизбежному, разум ждал броска в темноту, но хватать его гудящая чернота не торопилась. Пытаясь уберечься от кружащегося мира, я прикрыл глаза и, когда открыл, оказался там, где больше всего боялся очутиться. Окружающая меня вечная ночь была, как ни странно, совсем не безмолвна, невдалеке явственно слышался свистящий шёпот. И этот странный шёпот до изумления был похож на храп младшего брата, остававшегося в далёкой, потерянной прежней жизни.

Внезапно оживилась память, полностью заполняя сознание образами из прошлого. Вспомнилось детство, большей частью проведённое в селе под Воронежем, где наш с братом отец работал совхозным агрономом. Мать, рано оставившая нас вдвоём с братом на руках у безутешного отца и, надеюсь, ушедшая в небесный сад. Я рано начал работать, помогая отцу, потом по окончании школы пошёл учиться в медицинский техникум, находящийся в областном центре. Оттуда был призван в армию, где занимал необременительную должность фельдшера, после окончания службы, на удивление сам себе, довольно легко поступил в мединститут. Диплом достался мне уж вовсе чудом, последние курсы были посвящены чему угодно, но только не занятиям.

Распределение, новая работа, новые друзья, но тут совершенно неожиданно светлая полоса оборвалась. Весёлый праздник закончился хмурым утром, регулярное похмелье и систематический юношеский недосып сделали своё дело, и, не обзаведясь ещё благодарными излеченными пациентами, я уже обзавёлся персональным докторским кладбищем. Главврач оказался старой закалки, сор был вынесен из избы и направлен прямиком в прокуратуру. На счастье, амнистия не заставила себя ждать, и тюремной баланды отведать не довелось. Однако врачебная карьера оказалась закрыта раз и навсегда. Но уже были кооперативные времена, и Валера Скопин с увлечением окунулся в алчный мир чистогана. Чем только не пришлось заниматься бывшему врачу: торговля десятком видов товара от вездесущих китайских шмоток до новых ядохимикатов, производства ряда малонужных вещей и даже самодеятельная добыча ценных элементов из остатков продукции военных заводов. Вот на реализации этих благородных металлов, выделенных из отходов производства, Валерий и погорел во второй раз.

Но тут, без всяких на то причин, цвет жизненной полосы изменился вновь. Встреченный в коридоре суда старый армейский товарищ оказался не чужд чувства благодарности и наконец отплатил добром за расхищаемый в былые дни воинской службы для совместного увеселения казённый спирт. Конфликт с законом прекратился так же неожиданно, как и начался, а Вовка Шумов продолжал с видом деда Мороза извлекать из волшебного мешка подарки. Вот так и стал весёлый парень Валерка господином директором столичного холдинга с непроизносимым названием из нечитаемого набора букв. Теперь бывший врач, мелкий коммерсант и нелегальный золотодобытчик в одном лице занимался поставками огнеупоров, шихт и прочих нужных подсобных материалов на предприятия, входящие в контролируемую господином Шумовым металлургическую корпорацию.

Лёжа в неизвестном ему месте, этот ныне смиренный раб божий пытался понять: ну что же я такого сделал, чем же согрешил, за что такое наказание господне?

Грехов было немало, но вроде на такую тяжкую кару в форме бесконечных мучений и смертей они не тянули и по совокупности. Поток мыслей был прерван сильным желанием сходить по малой нужде. Это вынудило меня попытаться сначала сесть, а потом и слезть со спального ложа и, шаря руками в пустоте, двинуться на шум. Через десяток мелких шажков рука схватила что-то колючее и пушистое, где-то совсем близко от источника странных звуков.

Тут же меня оглушило и сбило с ног диким рёвом:

– А-а-а, чур меня, анчутка!

Таинственность странного места тут же пропала, сменившись суетой и сутолокой трёх мужиков в небольшой полутёмной комнате. Запалив лампады по стенам, они нашли своего государя забившимся в щель между двумя здоровенными сундуками, причем с намертво зажатым в руках куском бороды одного из них. После опознания в одном из ночных гостей почти уже родного Ждана Тучкова приступ панического страха прошёл. Царицыны же слуги, выяснив, что царевич вновь не в себе, назвались и стали пытаться общаться с помощью простых слов и жестов.

Козлов Андрей да Иван Лошаков оказались сынами боярскими царицыного двора, то есть относились к служилым людям, ответственным за военное дело и охрану. Поэтому и были приставлены к моему телу для его постоянного обережения. Дядька Ждан понял желания царевича с полунамека и подал медный сосуд, который, видимо, и предназначался для использования в качестве ночного горшка. Попытка справить нужду самостоятельно была позорно провалена, поскольку одновременно задирать длинную холщовую рубаху и держать вазу было крайне неудобно. Один из телохранителей, Андрей, взялся рьяно помогать, чем невольно вогнал меня в краску.

После же я насколько смог довёл до них мысль о том, что государь Димитрий Иоаннович весьма голоден. Задумавшийся воспитатель сообщил:

– В княжой-то трапезной Михайло Нагой пьян спит, вечеряли запоздно с царицей родня ея, вот и притомился. Не смогли ево людишки ко двору свесть, вот и остался на лавке ночевать.

Встречаться с буйным дядюшкой не хотелось, а в комнату, где питались слуги, вести меня напрочь отказывались. Спустя некоторое время придворные уступили капризному царевичу и, приодев, под руки повели через галереи каменных палат в людскую, что находилась в кормовом дворце. Вообще внутреннее убранство дворца не впечатляло: минимум мебели, сплошные сундуки, лари да лавки со спящими людьми по стенам. Никаких украшений и излишеств замечено не было, если не считать ими обязательные иконы в большинстве комнат. Перейдя через небольшой двор, наша процессия оказалась в просторном зале с несколькими печами, у которых уже возились повара.

Ткнув в первый попавшийся горшок, парящий запахом пищи, я велел:

– Подавайте!

Охранник Иван принялся уговаривать:

– Погоди чуток, государь, ключник вборзе [5] буде, отворит ледник да кормовые клети, там господарские яства.

Природное упрямство заставило повторить:

– Давайте это!

– То ж хлопское снество, тебе такое вкушать невмочь, – вздыхал Лошаков, глядя, как кухонный слуга накладывает в огромную деревянную миску кашу из горшка, заправив её, однако, изрядной порцией топлёного масла из берестяного туеска. Вкус был вполне узнаваем, тот, кто в армии едал перловку, его не забывает. Аппетит был испорчен странным хрустом на зубах, источником которого оказались остатки некрупного насекомого.

– Пустое брашно не едаем, хучь сверчок в горшок, а всё с наваром бываем, – пытался развеселить меня юный кухонный служка.

Судя по усмешкам окружающих, такие гостинцы были не редкость и в господской еде, поскольку к поварам никто претензий не предъявлял. Решившись идти до конца, я дожевал остатки каши, заедая её огромным кусом хлеба, который показался на удивление вкусным, совсем как в детстве. Мне нравился кислый вкус свежего ржаного хлеба, хоть и был он испечён из муки грубого помола с отрубями. В качестве напитка была предложена мутная густая жидкость со странным запахом.

– Овсяной кисель, царевич, – пояснил подавальщик, – а иных сытей дондеже не уготовили.

Знакомство с местной кухней было прервано звоном колокола.

– К заутренней созывают, на обедню. Поспешать нам надобно к собору Спаса Преображения, – поторопили меня оканчивать завтрак приставленные караульщики.

«Чудно, всегда казалось, что обедня в обед, – думалось мне. – Какой-то это неправильный мир».

Глава 4

На улице рассвело. Поднявшись по ступеням к храму, мы, пройдя паперть, вошли в залитый ранним солнцем притвор. Андрей Козлов остался там, а остальные поволокли меня внутрь.

– А он чего не идёт? – спросил я, указывая на отставшего.

– Нельзя ему, батюшка осерчал, епитимью наложил, – ответил мне присоединившийся к свите неизвестный дворовый. – Звал анчутку беспалого прямым именем.

– Кого звал?

– Нечистого, – посмотрел на меня как на умалишённого сопровождающий.

– Это, что ли, чёр… – договорить я не успел, рот прикрыл крепкой ладонью Ждан.

– Не поминай имя то всуе, – поучал воспитатель. – Учует аспид, еже кличут его, сице [6] явится на вызов.

Проведя к алтарю, меня поставили рядом с женщиной, числящейся моей нынешней матерью, вокруг нас встала её родня и ближние люди. Дьякон и протопоп уже начали службу.

– Благословенно Царство Отца, и Сына, и Святого Духа, и ныне и присно, и во веки веков! – выводил священнослужитель.

Прихожане вторили ему.

– Аминь, – далее вступал дьякон. – Миром Господу помолимся.

– Господи, помилуй, – отвечали все и крестились, я старался не отставать.

Однако моё религиозное рвение вызвало в толпе шёпот и пересуды, причина чего быстро стала ясна, ведь все, кроме меня, крестились двумя пальцами. Поспешно исправившись, я пытался следовать окружающим, но, когда дело дошло до молитв и тропарей, религиозное невежество проявило себя в полной мере. Даже шевелить губами в такт молящимся не получалось. Обряды продолжались более часа, и первые минуты казалось, что закончится молебен изгнанием еретика, то есть меня, из храма.

Но по прошествии времени стало ясно, что службы идут своим чередом, а жизнь своим. Прихожане переговаривались, сплетничали, на полу играли малые дети. По завершении молитв иерей стал совершать евхаристию. Механически скопировав действия причащённых, я получил свою долю Святых Тайн. После чего, пробормотав вместе с остальными благодарственные молитвы, был выведен из храма под напутствия священника:

– С миром изыдем!

– То Борискиным наущением не поминают имени твово ни в охтениях, ни в многолетях, будто ты не великого князя семя! – сказала высокая, статная женщина, что считалась в этом мире моей матерью, по выходе из собора и горько вздохнула. – Ладно, сын, ступай, гуляй с робятками-жильцами. А вы, дворовые, глядите за царевичем, дабы не тешился опаскою, головой за него в ответе!

Мне, старику, волей провидения занесённому в тело ребёнка, играть с детишками не хотелось совершенно, особенно во дворе, где недавно пролитая кровь была лишь присыпана землёй и песком. Поэтому, скрывшись из виду вдовы великого князя, я потребовал от кормилицы отвести меня к её мужу. Семья Тучковых была единственными людьми, которым хотелось полностью доверять. Воспитателя встретили у Красного крыльца. Закончив давать задания младшим слугам, он подошёл и внимательно осмотрел меня.

– Полехшало тебе? – не дожидаясь ответа, Ждан нахмурился. – Се худо травница цельбу творила. Лихоманка не трясёт? Разумею, жегомый [7] ты, господине.

Голова у меня чуть побаливала, рана на лице практически не беспокоила, изредка лишь дёргаясь пульсирующей болью, и причина тревоги воспитателя была не вполне ясна. Но Ждан уже кликнул дворовых и, отдав малопонятные распоряжения, кудато целенаправленно меня потащил. По пути удалось убедить его отвести меня в ближайшую светлую горницу. Там после неудачных попыток объяснить, что мне нужно зеркало, я добился лишь деревянной кадки с водой. Даже в таком несовершенном приборе для самонаблюдений было видно, что кожа вокруг пореза на щеке изменила цвет и припухла. Видимо, местный знахарь обработал мне рану действительно некачественно, просто промыв её и залепив живицей, и результат его трудов – вполне вероятный сепсис. Умирать в этот воскресный день хотелось не более, чем во вчерашний, и я начал требовать у дядьки хоть каких хирургических инструментов, медикаментов и перевязочных средств.

– Вельми ты речи не достижны [8] моему разуму молвишь, – озадачился Тучков-старший. – Глаголы изрекаешь то русские, то немецкие, то еллиньские, аки во языце вавилонского столпотворения.

Стараясь употреблять слова попроще, пояснил, чего требуется. Как раз во время разговора в духе «моятвояпонимать» заявилась Марья Нагая со старшим родственником и челядью. За ними вооружённые дворяне втащили и знахарку, которой сразу стали обещать разные казни за порчу царевича. Изрядным криком и симуляцией истерики удалось добиться того, чтобы нас с травницей, воспитателем и уже известными мне двумя охранниками оставили одних, остальные толпой повалили молиться об исцелении страждущего. К этому времени я уже узнал, что самое чистое место в округе – это баня, а местная народная целительница приготовилась демонстрировать свои запасы.

Из всех мало идентифицируемых листочков, корешков и порошков наибольший интерес вызвало сухое ярко зелёное растение с четырёхлепестковыми жёлтыми цветами. Произрастало оно, согласно сведениям травосборщицы, буквально за бревенчатой стеной кремля. Послав её за этим сорняком, я отрядил Андрейку Козлова за острым ножом, а Лошаков двинулся следить за уборкой бани и растопкой там очага. Ждана Тучкова я начал расспрашивать на предмет добычи водки для дезинфекции. Слова такого он не знал, но сообщил, что в наличии дворцового сытного двора бражного пития полно. Вызванный подключник доставил на пробу черпак с хлебным вином, однако испытания огнём на крепость этот напиток не прошёл. Сообразив, что нужен горючий напиток, помощник заведующего алкогольным складом, метнувшись, доставил малый бочонок с фряжской аквавитой [9]. Примерно через час все участники предстоящей хирургической процедуры были в сборе в княжеской бане.

Лекарке было поручено истолочь траву и смешать с водой, что вызвало очередной приступ сомнений.

– Преизлихо опасно зелье из бородавниктравы! – сказала женщина.

Но дальнейшие действия смутили невольных фельдшеров ещё сильнее. Кипячение ножа в горшке, его же охлаждение в крепком спиртном и обработка щеки этим эрзацспиртом казались им бесовским ритуалом. Лишь читаемые для укрепления духа молитвы удерживали моих помощников от бегства. Резать щёку, перекрестясь, взялся верный дядька Ждан. Да и двое телохранителей не подкачали, удержав мои тело и голову от рывков и дёрганий. Однако обработка раны спиртом и мазью из сока ядовитой травы всё-таки в очередной раз вырвала сознание из чужого тела.

Очнувшись ночью, что было уже привычно, я, в свете мерцающей лампады, увидел рядом со своим ложем спящего на полу Баженко. Судя по ноющей щеке и присохшей к ней тряпице, сменить повязку и нанести новую порцию мази никто не удосужился. Невежливо растолкав мальчонку, услышал кучу малоприятных новостей. Мои медицинские помощники сидели в порубе и ждали решения своей участи. Губной староста Иван Муранов послал в Москву подробную весть о произошедшем в городе. Моя родня опять вечером совещалась и наказала своим холопам перебить следующей ночью посадских людей, что стояли за Битяговских, дабы в предстоящем следствии уменьшить количество свидетелей обвинения. Также паренёк сообщил, что, мол, ты, государь, в болезни изрекал словеса странны, вещал, и звал батюшку свово и брата единокровного. Опять ко мне приводили архимандрита монастыря Воскресения Феодорита, дабы он причастил Святых Тайн и отпустил грехи перед кончиной. Тот в палатах ждал полуночи, чтобы совершить ритуалы, не нарушая церковного благолепия. Разговор наш под утро был прерван пришедшими военными слугами царицы, что зашли узнать, не выздоровел ли я, и звать меня в церковь. От посещения храма удалось отговориться болезнью.

После молебна к моей кровати, устроенной на огромном ларе, опять явилась куча родственничков с прислугой. Воспользовавшись их приходом, смог умолить суровую правительницу приказать выпустить невинно заточённых невольных лекарей. Совершив одно благое дело, решил сделать и другое и уговорил младшего Тучкова сбегать на посад, предупредить жертв планируемого убийства. Тут же явились свежеосвобождённые узники, шумно выражая свою благодарность. Процедуры перевязки и смены мази были исполнены, но, похоже, воспаление не прекратилось. К вечеру начался жар, и сознание ушло в болезненный сон, лишь изредка вырываясь из него к яви.

Глава 5

Два следующих дня прошли в упорной борьбе юного организма за жизнь. На третий день, в четверг, кризис миновал. Похлебав куриного супчика, принесённого доброй тёткой Ариной, я стал прислушиваться к гудящему, как улей, терему.

– Се князь боярин Шуйский Василий Иванович с думными людьми – окольничим Клешниным Андреем Петровичем и думным дьяком Елизарием Вылузгиным, сыном Даниловым, пришли с Москвы расспросные речи творить о злоумышлении, – разъяснила кормилица.

– Учали [10] ставить пред собой людишек и расспрашивают, какимде обычаем язвили ножом царевича, а приказные поместные те речи в дело пишут.

Значит, следователи уже прибыли и ведут допросы. Попытался узнать, в какую сторону идёт дознание.

– Люди разное сказывают, кто баит, будто Осип Волохов чёрное злодейство учинил, а кто – будто сие навет Нагих жестокосердных, – пояснила бойкая тётушка. – Об убойстве слуг великого государя городской прикащик Русин Раков указывает на Михайлу Нагого, елико зачинщика, дядя ж твой, Михаил сын Фёдоров, сказывает, что Битяговских со сродственниками и холопами побиладе чернь посадская самовольно.

Также она сообщила, что пока симбионт с царевичем сопротивлялся инфекции, моя местная семья руками слуг занималась фальсификацией улик и устранением свидетелей. Они подбросили на брошенные во рву тела убитых окровавленное оружие да прибили не пожелавшего спрятаться сытника Кирилла и какую-то жёнку юродивую. Иметь что-то общее с этой кровожадной шайкой хотелось всё меньше и меньше, но и признаваться было неумно. Тут ещё выяснилось, пока я в бреду бормотал невесть что, ко мне приводили священника из Спасского собора Степана, с тем чтобы он изгнал из юного царевича злых бесов. Судя по тому, что моя душа вполне неплохо себя чувствовала в его теле, бесовской она не являлась. Экзорцист не нашёл присутствия нечистого, поскольку от молитв корчи пациента не одолевали, ведь известно, что лукавый святых словес не терпит.

На этой мажорной ноте к нам явился Семейка, стряпчий государыни Марьи, и известил о том, что к нам сейчас прибудет князь Шуйский вместе с только что приехавшим митрополитом Сарским Галасеей. Да уж, как писал классик – пренеприятнейшее известие. Отвечать на вопросы дознавателей не было никакого желания, а тут ещё весёлая Арина подшучивала над дворянами:

– Пытки не будеть, а кнута не минуть.

Весьма споро дворовые обрядили меня в одежды из красного бархата и препроводили на третий этаж дворца в княжью светлицу. Там уже шёл семейный совет, как держать речи при московском боярине. Общее настроение было вполне оптимистическое. Нагие считали, что князь Василий настроен к ним дружественно, а окольничий Клешнин так вообще был их родственником. Во дворе раздался шум и топот, вскоре в светлицу вошла представительная процессия. Гостей с сопровождающими было больше десятка, и в просторном помещении сразу стало тесно.

Боярин был как с лубка, невысокого роста, с чванливо задранной бородой, одетый в длиннополый богатый кафтан и горлатную шапку. Начав с поклона мне, он быстро обменялся церемониальными приветствиями с окружавшей меня роднёй, далее последовало целование собравшимися руки архиерею церкви. Не отвлекаясь на предложенное угощение, глава следственной комиссии приступил к опросам, сразу начав брать быка за рога. Видно, обстоятельства дела донёс кто-то весьма подробно. Побеседовав со старшими мужчинами рода, Василий Иванович подсел ко мне. Кратким слогом, пытаясь не ляпнуть чего лишнего, я изложил отрепетированную за час версию:

– Зарезать пытался Осип Волохов, за что, не знаю, на Битяговском и его людях вины не вижу.

О том, что это оговор мёртвого, мне было известно, но свалить начало заварухи на погибшего, а не на себя, казалось позицией беспроигрышной – он мёртвый, ему всё равно.

Выслушав мою версию произошедшего, боярин переспросил:

– Истину ли ты довёл, княжич Димитрий Иоаннович?

– Истинно так.

– Сотворишь ли святое крестоцелование на сём? – задал внезапно вопрос очнувшийся от задумчивости митрополит.

– Да.

Лица у присутствующих изрядно вытянулись. Началась лёгкая суета, митрополичьи прислужники принесли изукрашенный крест. Дьячок подал мне для подписи расспросный лист, на котором я, корябая бумагу пером птицы, изобразил, как мог, буквы своего нового имени. Лист положили на блюдо, сверху водрузили крест, далее возникла заминка. Посмотрев на присутствующих, творящих молитву и крестящихся, свежеиспечённый клятвопреступник повторил их действия и, осенив себя крестным знамением, поцеловал крест. По завершении обряда гости торопливо откланялись и поспешно удалились, удивляя меня своим смущённым видом.

Глаза на происходящее открыл учитель местной жизни Ждан:

– Бесстыдно крестоцеловальную роту [11] с малого летами отрока взять, грешно сделал авва Гевласий!

Этими речами он навёл наказываемого грешника на мысль, что в ином мире тот за пару дней натворил грехов поболее, чем за всю жизнь в родном. Находиться на людях было неприятно, и, отговорившись хворью, я смог улизнуть в уже привычную опочивальню. Несколько часов было проведено в глубоких раздумьях. Прервал их доставкой ужина стряпчий кормового двора Суббота Протопопов, поведавший очередную новость:

– Ныне приказные взяли боярыню Волохову к пытке, и поелику запиралась та, пытали ея накрепко, и со второй пытки учала [12] она виниться и плакать, а каковы вины на себя сказывает, то неведомо.

Погружённый в прострацию этими сведениями, я на автомате поел, дал себя одеть и отвести на вечернюю службу в Спас. Там, механически копируя исполняемые обряды, предался систематическим размышлениям. Итак, за сегодняшний день на основе отрывочных сведений место перерождения души было установлено, также примерно стало ясно и время, согласно известной мне истории. Одно лишь имя – Борис Годунов [13], и полное фэнтези превратилось в детектив на историческую тему. Клочки сведений о том, что здешний отец мой звался государь Иоанн Васильевич, царствует бездетный брат Фёдор Иоаннович, а правят дьяк Андрей Щелкалов да конюший боярин Борис Годунов, сложились в картину, нарисованную крупными мазками куцых школьных сведений. Да ещё всплыла в памяти незабвенная опера Мусоргского, которую слушал в Большом театре, жаль, не особо внимательно. Что нынешний царь умрёт бездетным, а потенциального кандидата на трон, то есть меня, устранит узурпатор Бориска, стало практически очевидным. Как избежать вновь ставшей близкой смерти, на ум не приходило. Вечерня закончилась, и слуги со всем почтением отконвоировали меня в ставшую родной комнату, где, притворив ставни и закрыв дверь, опять оставили в темноте.

Глава 6

Следующие пару суток я ожидал нового допроса да вживался в местную жизнь. Все вокруг твёрдо уверились, что царевич со страху повредился разумом. Разубеждать никого не хотелось, такой статус давал возможность задавать любые вопросы самым косноязычным образом. Челядь смотрела на меня с сожалением, родня и даже мать с изрядной долей презрения, и лишь Тучковы, пара служилых дворян и несколько сверстников-мальчишек делали вид, что ничего необычного не замечают. От попыток признания верным людям удерживали краткие познания в местном праве. Как пояснил мне один шустрый паренёк, дьячок губной избы Власко Фадеев, колдунов и ведьм здесь пытали, чтоб узнать, кому и каким способом они вредили, и если допытывались, что вред людям был, то казнили.

На вопрос, какая следует казнь, этот местный прообраз прокурорских незатейливо ответил:

– Вестимо, яко судия порешит, обычаем же огнём жгут злую волшбу творящих.

Да уж, в оставленной мной реальности вроде в истории родины такого варварства не было. В этой невольной этнографической экспедиции я, помимо ежедневных походов в собор и одну из пристроенных к нему церквей, в субботу побывал в мыльне дворца да объехал на смирной лошадке всю территорию кремля. Можно сказать, добрался до края мира, до самых проезжих Никольских ворот. В это путешествие протяжённостью в несколько сот метров собирали меня несколько часов половиной двора. Пройтись пешком было совершенно невозможно, слишком уж большой урон чести рода можно было нанести. В поездке у выезда из крепостицы была встречена московская следственная группа, которая почти в полном составе отбывала в столицу, прихватив с собой особо важных свидетелей: Василису Волохову, конюха Григорьева и приказчика Ракова. Несчастную боярыню погрузили в возок едва живой. Видеть женщину, виновником мучений которой, да и гибели сына тоже, стал мой страх перед собственными страданиями, было невмоготу.

Немедленно возвратившись к палатам, встретил у Красного крыльца вдовую царицу с братьями. Просьба помочь материально семьям погибших, которых лишь день как схоронили, вызвала недоумение.

– Блажишь, племянник, – высказался старший из дядьёв.

На попытку усовестить, дескать, грех великий, он досадливо отмахнулся:

– Азм грех сей отмолю, да вклад в Святые Троицы дам многобогатый на помин души убиенных.

Попытка воззвать к совести оказалась явно неудачной. Чертыхнувшись про себя, отправился общаться с мальчишками-жильцами, составлявшими весь круг общения царевича среди детей. Разговаривать с ними было проще, чем со взрослыми, их речь была гораздо понятней для жителя XXI века. Они не употребляли непонятных церковных слов, не применяли велеречивых склонений, да и проще шли на контакт. Попрактиковавшись часок в лингвистике, я был уведён няньками на дневной сон. Отсутствие самостоятельности дико раздражало, но противиться было опасно, а то запрут ещё как буйнопомешанного.

Первая неделя в параллельном мире завершилась уже обыденным ритуалом: совместный с родней ужин, служба в церкви, разоблачение от одежд и отход ко сну. Засыпать в такую рань мозг, однако, не привык и начал привычно загружать себя мыслями и планами. Но притихшие вроде палаты в очередной раз, ближе к ночи, наполнились шумом и топотом. Я вскочил со спального места и, путаясь в длинной ночной рубахе, пошлёпал босыми ногами в соседнюю комнату, чтобы разузнать причину переполоха. Усиленная охрана от меня была снята, и вход в спальню караулил незнакомый мужичок.

– Кто таков?

– Истопник яз есть, Михалка сын Данилов, холоп матушки государыни.

– Чего случилось?

– Прискакал к царице сеунч [14], сказывал сей муж новину [15], дескать, будет к завтрему, на неделе [16], царь и великий князь всея Руси с малым двором на Угличе.

– Когда на неделе? – озадачился я.

– Не ведаю того, яким часом дня воскресения Господня соизволит прибыть пресветлый государь.

Значит, явление правительственной делегации назначено на завтра.

Глава 7

Утром стало известно, что русский царь со свитой прибыл к городу ночью и остановился в Покровском монастыре. Сборы к визиту на высшем уровне начались с самого раннего утра. Даже литургия в храме и то была проведена достаточно быстро. Вся верхушка семейства разоделась в самые лучшие одежды. Меня обрядили в красный кафтан и такого же цвета сапожки, на голову надели шапку, отороченную мехом. Одежда была шита серебром, застёгивалась на большое количество пуговиц из резной кости, но богатство отделки было её единственным достоинством. Костюм был явно мал, шерстяная ткань неприятно кололась сквозь тонкую холщовую рубаху, внутренние швы натирали кожу. К тому же в таком наряде в этот весьма тёплый день было неимоверно жарко. Не вызывала никаких нареканий обувь, но для её носки оказалось необходимым армейское искусство наматывания портянок.

Наконец к дворцу прибыл конный отряд сопровождения, конюхи начали выводить осёдланных лошадей, и тут случилась очередная заминка. Во дворе возникла перебранка, из которой стало понятно, что к государю приглашают лишь одного меня, царёва брата Димитрия Иоанновича. Недовольство Нагих было быстро подавлено начальником караула, который, произнеся пару фраз, заставил их притихнуть. Вскарабкавшись с помощью слуг на коня, я выразил готовность двигаться. Командир телохранителей оглядел меня в седле, послушал, что пытался ему втолковать дворянин из свиты Марьи Фёдоровны, и, хмыкнув, отрядил двух всадников взять под уздцы мою лошадку. Кавалькада тронулась с маленькой придворцовой площади и после недолгого движения внутри острога выехала в городские посады.

Оказавшись впервые за рублеными стенами крепости, я с любопытством оглядывался вокруг, словно турист на экскурсии. Сразу за воротами находился длинный мост через ров, за которым раскинулась торговая площадь с двумя каменными храмами. Далее притулились дома, прятавшиеся за высокими оградами из почерневших брёвен и кольев, выглядели они явно беднее, чем те, что видел раньше внутри кремля. Были они сплошь одноэтажные, с небольшими оконцами под самой крышей, крытые лубяным тёсом, с множеством прилепившихся по краям хозяйственных построек. На удивление не было видно печных труб, хотя на некоторых избах на крышах имелись некие деревянные конструкции. Дорога была ничем не мощённой, грунтовой, но в нескольких местах наблюдались подобия тротуара из расколотых пополам брёвен. Учитывая совсем небольшое количество зелени и пыль, поднятую всадниками, общее впечатление от Углича было крайне унылым. Город довольно быстро закончился земляным валом с тыном, и отряд по наезженной дороге двинулся вдоль берега Волги.

Я попытался завязать разговор с конвойными, но они странно поглядывали на меня и явно дичились. Спустя несколько минут к нам подскакал старший отряда и, слегка склонив голову, представился:

– Азм царёв ловчий Дмитрий Ондреев сын Замыцкой. Указал царь честию везти тебя к себе, в силах ли ты честную речь вести, дабы государю тщеты и докуки не было? – К моим заверениям, что в силах, он отнесся с явным недоверием. Задав ещё пару вопросов и не услышав на них вразумительного ответа, придворный отъехал со словами: – Вестимо, хвор телом и скорбен разумом ты, княжич, но мыслю, есть ты прямой дурак!

Больше никто со мной общаться не пытался, и через несколько километров мы прибыли к перевозу через Волгу, где все принялись спешиваться. Моя попытка соскочить с коня, не дожидаясь помощи, привела к тому, что я грохнулся на землю, зацепившись мыском сапога за стремя. Посмеиваясь, сопровождающие освободили меня из глупого капкана и отвели на плотик для переправы. Плавсредство было явно сделанным на живую нитку, брёвна того и гляди грозились расползтись, да к тому же оно постоянно кренилось в разные стороны.

Моментально вспомнив, что в прошлой жизни не умел плавать, я занервничал. Да и разыгравшаяся фантазия стала подбрасывать сюжеты устранения конкурента за власть одним толчком руки. Так что, оказавшись на левом берегу реки, крестился я, вместе с сопровождающими, совершенно искренне. Проделав на потеху конвою клоунский номер с посадкой в седло, постарался принять гордый вид, и мы двинулись в сторону видневшегося на холме монастыря. Заезд в обитель шёл через мощные ворота с надстроенным надвратным белокаменным храмом. Величию ворот явно не соответствовала хиловатая бревенчатая оградка, окружавшая монастырь.

Въехав на соборную площадь, я невольно залюбовался огромным красавцем-собором, устремившим ввысь свою блестящую главу. После того как служки приняли и начали уводить лошадей, меня повели к палатам, пристроенным к другой каменной церкви. Пока ноги несли к месту встречи с царственным родственником, мозг напрягался и вспоминал сведения из прошлой жизни. Помимо всего прочего, я за время своего первого существования бывал в туристических поездках по Волге и, несмотря на злоупотребления алкоголем в путешествии, забыть такой набор величественных зданий не мог.

В душе крепло сильное желание сообщить царю какие-либо сведения о грядущем и тем обезопасить себя, как ценного советника, от покушений хотя бы на время. Однако из школьного курса по этому периоду истории на ум приходили лишь отрывочные данные о первом общегосударственном антифеодальном крестьянском восстании. Да и то помнилось только из-за того, что, когда школьный друг отвечал по этой теме у доски, я ему так весело подсказывал с учебника, что допомогался до похода к директору с родителями. В памяти сохранились лишь причины обострения классовой борьбы на тот период – сильный многолетний голод да усилившаяся в связи с этим эксплуатация крестьян, выраженная в форме их закрепощения. Ну ещё помнил о последующей оккупации и несколько имён – Минин, Пожарский да Иван Сусанин, но последний скорее герой из анекдотов, чем из учебников. Основная проблема состояла в том, что, когда это всё произойдёт, наш претендент на роль провидца не смог бы рассказать даже под пыткой. Собственно, из временных ориентиров было лишь то, что голод будет при правлении Годунова, а крестьянская война после смерти. Но тиран Борис будет царствовать лишь после гибели всех законных наследников, то есть и меня, царевича Дмитрия. Вот это ребус, а учитывая, что даже нынешний, текущий год неизвестен, он фактически неразрешим.

Из этих раздумий вывел голос игумена Давида, вопрошавший, ладно ли мы доехали. Покивав головой и пробормотав, что весьма ладно, я потопал за ним в помещение, сопровождаемый ловчим с парой подчинённых. В первой же большой комнате нас встретил высокий, широкоплечий, крепкий мужчина с окладистой чёрной бородой.

– Здрав буде, конюший и боярин Борис Фёдорович, – степенно склонили голову сопровождавшие меня служивые.

– И вам здравствовать, – ответил тот и пристально посмотрел на меня. – А ты, княже, чего ради не приветишь добрым словом? – Пока я размышлял, как ловчее ответить, он продолжал: – Онемел аль невежда ты?

Пришлось выдать незаконченную фразу:

– Многия лета здравым бысть, Борис Фёдорович.

Потенциальный заказчик моего убийства слегка помрачнел:

– Сице же хоть и мал летами, а досаждение творишь. Но отдаю я тебе вины твои за малолетство, что чин мой в отечестве не поминаешь. К государю однако ж вежество [17] яви, а то в прежние времена сиживал удельный князь углицкой сорок годков в железах за кичение своё.

Закончить так жизненный путь не было желания, и я, пользуясь своим детским видом, начал жалобно оправдываться:

– Прости, боярин, вельми хвор был, память отнялась.

– Грех гневаться на умом кротких, и ты меня прости, княжич, – царедворец развернулся и пошёл к дальней двери.

Туда же тронулась и свита, подхватив мою реинкарнацию под руки. Так меня провели через несколько караулов, стоявших у каждой двери, на второй этаж. Перед очередными амбалами с топориками, подпирающими дверной косяк, толпа царедворцев резко поредела, и в большие светлые палаты попали только я да Годунов. В правом углу этой комнаты крестился перед иконой, стоящей на переносном подставце, невысокий полный человек в тёмном одеянии, а по стенкам на лавках сидели несколько придворных, одетых по высшему разряду местной моды.

Кто здесь царь, стало ясно, когда молящийся оглянулся и двинулся к нам, осеняя себя крестом.

– Уж не чаял тебя живым узреть, брате, токмо Господа Бога молил о здравии твоём, – прочувственно проговорил самодержец и протянул ко мне руки.

Вспомнив о наказании за неподобающее поведение, решил перестраховаться.

– Помилуй мя, царь всея Руси, не вели казнить сироту твово, – с этим воплем я рухнул на пол и обхватил руками колени опешившего от такой выходки сводного брата.

Тот бросился поднимать меня, восклицая:

– Николи же [18] впредь не случится обиды тебе.

Для закрепления образа несчастного младшего родственника решил поплакать, но отроческое тело оказалось весьма к таким потугам восприимчиво, слёзы хлынули ручьём. На удивление, царствующий родственник тут же присоединился к моим рыданиям. «То ли он слишком впечатлителен, то ли слишком хитёр», – промелькнула мысль. Наплакавшись, государь начал воздавать хвалу Господу, благодаря его за спасение невинного младенца. Глядя на его простодушие, казалось, что умственным возрастом он сильно младше своих истинных лет. После прослушивания речей монарха подозрение переросло в уверенность. Задержка в умственном развитии явно присутствовала, хотя в слабоумие не превратилась. Реагировал на новости царь слишком эмоционально и с полным отсутствием критичности, но вполне целесообразно. Надежда заручиться его поддержкой угасла, поскольку спустя непродолжительное время он был способен вполне переменить свои взгляды под влиянием окружения.

– Холопей твоих царских, да со всеми домочадцами, чьим попущением погибель на царевича едва не приключилась, за приставами держать надобно и отослать на украйны [19] сибирские, – вещал один из советников царя.

Тут мне стало совестно: мало того, что, оклеветав Волохова, я приговорил кучу людей к смерти, так сейчас ещё и их семьи сошлют. Начал упрашивать царя никого не карать, на что вскоре получил согласие. Пользуясь моментом, попросил и учителей, поскольку ходить в слабоумных из-за незнания прописных истин не хотелось.

– Будут к тебе казатели [20], ради наставления книжного, – согласился и с этим государь.

Чувствуя, что железо надо ковать, пока оно горячо, попросил и прибавить жалования, дабы более ссор из-за денег не было.

– Почто брат мой кровный скудостию томится? – вопрошал притихших бояр Фёдор Иоаннович. – Жалую всяческими прибытками с землицы, кои отец наш, великий государь Иоанн Васильевич, на тебя приказал. Деньгами сошными и оброчными, сборами мытными, замытными и кружальными, деньгами проезжими и мостовыми, кормовыми да судейскими. – Этого ему, видимо, показалось мало, ведь только завещанное отцом вернул, и он добавил от себя: – Такоже жалую в животы [21] брату молодшему имения царевича Иоанна Иоанновича, каковые по кончине старицы Леониды в казну отписаны, денег триста рублёв серебром да мяхкой рухлядью [22].

При этих словах Борис Годунов переменился в лице и, подойдя к щедрому дарителю, стал ему что-то шёпотом доказывать. Да и думные бояре поняли, что аудиенцию пора заканчивать, пока нахрапистый малец полцарства не выклянчил. Ловко ухватив меня за локти, двое придворных помоложе лихо сделали поклон и со всей вежливостью выпроводили меня прочь. На крыльце нас догнал молодой прислужник и с поклоном вручил ещё дары, приговаривая:

– Конюший и боярин Борис Фёдорович кланяться велели тигиляем парчовым с зенчужными пугвицами [23] да златым поясом узорчатым.

Видно, умный царедворец решил богатым подарком закрасить скомканный финал приёма. Этот дар тут же был на меня напялен поверх кафтана набежавшими сенными служками, и возражения их не остановили ни на миг. Так что в обратный путь в Углич я тронулся с теми же сопровождающими, но уже обряженный в стёганый толстый шёлковый халат преизрядной тяжести. Дорога назад проходила в молчании, никто насмехаться над признанным царским родственником не пытался. Всё бы хорошо, но послеполуденное солнце шпарило во всю мощь, ветра не было, и тело потело как в разогретой банной парилке. До города оставалось всего-то с полкилометра, когда к горлу подступил комок, а земля под копытами коня начала ходить волнами, как вода в море.

Глава 8

В себя я пришёл уже во дворе терема. Обмороки у меня уже стали традицией. Изрядно мутило, голова раскалывалась от боли. Наверно, жара и одежда не по сезону сыграли со мной злую шутку, случился банальный тепловой удар. Так что первым делом потребовал холодной воды, которую и повелел заливать прямо за шиворот. Дворня аж рты пораскрывала, глядючи на очередное безумство малолетнего царевича. Вышедшие во двор дядья повелели прекратить сие непотребство и, собрав своих людей, повели их в город. При мне остались лишь Ждан с женой и несколько комнатных служанок. Цыкнув на квохчущих тёток, воспитатель пересказал события последнего часа.

– Токмо царица Марья да родня ея, отобедав, спать полегли, тут-то тебя омертвелого московские жильцы примчали. Государыня бежать кинулась во двор в единой сорочице, вмале [24] постельничицы остановили от срама прилюдного, – поведал он.

Прибежал Баженко с новостями.

– Нагие на торгу посадских мутят, кричатде, Борискины людишки царевича всякою бранью неподобною лаяли, непригожими словами имя его бесчестили, а сам конюший, мол, по злобе своей безмерной младшего сына великого государя Иоанна Васильевича зелием опоил. – И, отдышавшись, прибавил: – Ещё созывают чёрный люд всем миром идти к царю, челом бить на злодейство евонного шурина да просить выдать его головой.

Старший Тучков закряхтел:

– Не гневись, царевич, дядья твои вельми злонравное семя, крамолу творят в святый день Воскресения Христова, словно креста на них нет.

Но вот мятеж-то им не удался, народ в воскресенье горлопанить был явно не настроен, а может, недавнего кровавого бунта горожанам хватило. В понедельник же пришла весть, что царь Фёдор [25] отъехал на Москву через Николо-Улейминский монастырь. После этого жизнь в Угличе потихоньку вошла в обычное русло, народ притих и ждал, чем кончится сыск об убийстве служилых московских людей. Семья матери, узнав о царёвых жалованиях, довольно потирала руки. Они уже послали доверенного человека в Москву, чтоб он разузнал в Поместной избе [26], когда будет жалованная грамота и на что именно. В Угличском уезде они попытались вернуть прошлые порядки практически сразу, семья убитого дьяка потеряла кормившее их поместье, все сочувствующие им затаились, дабы не попасть под горячую руку управителя удела Михаила Нагого. Я же находился фактически под домашним арестом.

Сперва казалось, что это наказание, но позже выяснилось, что это обычная жизнь знатного наследника. Распорядок дня был таков: побудка с рассветом, одевание, заутреня, а потом и литургия, обед, после немного свободного времени и дневной сон. Причём спать ложились все, кто относился к обеспеченным людям, такая вот русская сиеста. За послеобеденным отдыхом следовали краткие попытки научить меня грамоте. Выяснилось, что читать местные тексты я не могу совершенно, рукописные буквы не походили одна на другую, некоторые были совершенно незнакомы, слова писались каждый раз по-новому. В предложениях были произвольно расставлены пробелы и знаки препинания. К тому же непонятные надстрочные знаки, ну и сорок одна буква алфавита, причём каждая в трёх формах написания, казались мне явным перебором. В общем, в книги, написанные уставом, младшим или старшим полууставом, я смотрел словно баран на новые ворота.

Подивившись, что царевич начисто забыл азбуку, духовник Марьи Фёдоровны, отвечавший за образование её сына, начал подготовку с азов. Причём в буквальном смысле этого слова. Вся наука заключалась в затверживании наизусть алфавита – аз, буки, веди и далее прочие ижицы – и молитв. После уроков был ужин, затем вечернее богослужение, за ним раздевание в спаленке, молитва на ночь и сон. Плюс ко всему было невозможно остаться наедине, днём следили мамки да дворовые сторожа, ночью истопники да сенные служки. Если удавалось уговорить выйти со двора, поездки ограничивались территорией кремля под присмотром служилых дворян. Такой режим мог довести до полного нервного истощения человека двадцать первого века, привыкшего к постоянной деятельности и развлечениям. Особенно утомляло ежедневное присутствие в церкви, на это уходило до пяти часов в сутки, если, конечно, не было праздника. В праздничные дни служения начинались с рассветом и заканчивались затемно.