Чудовище без красавицы Донцова Дарья

ГЛАВА 3

Олег вошел в спальню около полуночи и против обыкновения зажег верхний свет. Я отложила детектив и спросила:

– Он и правда твой отец?

– Увы, да, – раздраженно ответил муж, – сей субъект и впрямь посодействовал моему появлению на свет. Честно скажу, этот факт не слишком меня радует.

– Но почему ты Михайлович и по фамилии Куприн?

Олег плюхнулся на кровать, с наслаждением потянулся и сказал:

– Вилка, ведь я никогда не рассказывал тебе о моей семье.

Я кивнула.

– Так вот, теперь наберись терпения и послушай чуток.

Мать Олега, Нина Андреевна, разошлась с Акимом Николаевичем, когда сыну едва стукнуло тринадцать. Вернее, сыновей в семье было двое: Олег и Филипп. Второй был на пять лет младше брата и на момент разрыва между родителями едва успел отпраздновать восьмой год рождения. Когда отцу с матерью пришла в голову идея разъехаться, Олег вздохнул с облегчением. Жить с Акимом Николаевичем было невозможно.

Папенька работал в школе, преподавал русский язык и литературу. Профессия наложила неизгладимый отпечаток на его характер. Самая частая фраза, вылетавшая изо рта Акима, звучала так: «Слушать меня, только я знаю, как правильно поступать».

Спорить с отцом в доме даже не пытались. По каждому вопросу он имел определенное мнение, железобетонное и непоколебимое. Спать следует ложиться в девять вечера, читать в кровати нельзя, лирика Пушкина – вершина русской поэзии, детей нужно воспитывать в строгости, иметь много денег стыдно… Причем постулаты произносились четким «учительским» тоном и сопровождались поднятием вверх указательного пальца.

– Ты хорошо меня понял? – вопрошал Аким. – Теперь повтори!

Отец никогда не прислушивался к чужому мнению, считая себя абсолютным авторитетом во всем. Лет в девять Олег понял, что папенька просто злобный неудачник, прикрывающий свою неспособность заработать деньги ложной принципиальностью. Больше ста сорока рублей Аким отродясь не получал. Многие педагоги пополняют семейную кассу, занимаясь репетиторством, но к Рыкову никто не хотел идти, слишком уж занудлив и противен был мужик. Семья жила, одевалась, питалась, ездила отдыхать на деньги матери.

Нина Андреевна крутилась, как белка в колесе. Она работала парикмахером, имела обширную клиентуру, не гнушалась бегать по домам… У Олега сердце сжималось от жалости, когда мамочка вваливалась домой, потная и запыхавшаяся, около одиннадцати вечера. Отец, оказывавшийся дома не позже четырех, даже не выходил в коридор, чтобы встретить жену. Правда, он сам ходил за продуктами, считая, что супруга не умеет тратить деньги.

Дверь в самую большую комнату в их квартире была плотно закрыта. Сколько Олег себя помнил, папенька всем говорил, что пишет кандидатскую диссертацию о Пушкине. Именно поэтому Акиму и создали все условия. Жена и два сына ютились в крохотной комнатенке, «диссертант» один занимал двадцать пять метров.

В двенадцать лет Олег сообразил, что отец врет. Никакого научного труда нет и не будет. Наверное, одновременно со старшим сыном это же поняла мать… Через год Нина Андреевна подала на развод.

Аким, смекнувший, что он может лишиться дармовой прислуги и жить ему придется на свой скромный оклад, попытался, как мог, помешать разрыву. Но Нина Андреевна натерпелась под завязку от мужа-»ученого» и довела начатое дело до конца. Ее не остановило даже то, что судья, смущенная велеречивостью Акима, присудила ему младшего ребенка. Собственно говоря, Филипп был совершенно не нужен отцу. Рыков думал, что угроза остаться без одного из сыновей отрезвит жену и вернет ее в лоно семьи, но Нина Андреевна закусила удила и сказала судье:

– Вот и хорошо. Двоих парней мне не поднять, пусть уж Филиппа Аким Николаевич до ума доводит.

Женщина разменяла квартиру. Бывшему муженьку досталась отдельная однокомнатная жилплощадь, а Нине Андреевне комната в коммуналке, на которую ее сначала не согласились прописать с разнополым ребенком, но в конце концов недоразумение уладилось, паспортистки тоже хотят иметь красивую стрижку. Одним словом, свое четырнадцатилетие Олежек впервые встречал за праздничным столом в компании одноклассников. До сих пор в их семье ничего такого не отмечали.

– Деньги не следует тратить впустую, – вещал Аким.

О брате Олег не жалел, впрочем, Нина Андреевна тоже не слишком переживала отсутствие Филиппа. Ей наконец открылся мир. Она стала ходить в театр, кино, покупать себе новую одежду, косметику… И через какое-то время Олег с удивлением понял: мамочка-то молодая, красивая женщина… Потом судьба и вовсе повернула к ним лицо, сияющее улыбкой. В их коммунальной квартире было еще двое соседей: тихая пенсионерка Степанида Власьевна и спокойный мужик Михаил Куприн. Через год сыграли свадьбу.

Миша работал на обувной фабрике, попросту говоря, был сапожником, хотя в трудовой книжке его профессия называлась хитро: оператор-моторист второго класса. Но как ни назови, а суть одна: Куприн шил дамские туфли, кондовые и жуткие, как вся обувка, производившаяся в Советской России. О Пушкине мужчина имел слабое представление и диссертацию писать точно не собирался. Но только при нем Олег понял, что такое настоящий отец. Походы на рыбалку, игра в футбол, воскресный день, проведенный под автомобилем… У Миши имелся старенький «Москвич», требующий постоянного внимания. А еще у Куприна оказались золотые руки, и он с упоением мастерил мебель, терпеливо объясняя Олегу, как правильно держать рубанок. Жену Миша обожал, мальчишку искренне считал своим сыном.

В шестнадцать лет, получая паспорт, Олег сменил фамилию на Куприн, а отчество на Михайлович. Вообще-то делать подобное было не совсем законно, но начальник паспортного стола давно искал непьющего человека, который бы сделал ремонт в его квартире. Миша за десять дней превратил «двушку» в пасхальное яичко, взял за труды… тридцать рублей. Благодарный милиционер выдал Олегу паспорт!

– И ты больше не встречал Акима? – спросила я.

– Нет, – покачал головой Олег. – Никогда, честно говоря, я думал, папенька давно покойник.

– Откуда же он взялся?

Муж вздохнул:

– До 1990 года он жил в Москве, в той квартире, что получил при разводе, вместе с Филей. Жениться он не собирался.

Но потом в Москве начался чуть ли не голод. Длинные очереди змеились за всем: от молока до гвоздей. Цены росли, зарплата стояла на месте… Аким перепугался и с дури женился на Анфисе, сельской жительнице, обладательнице дома и участка в двадцать соток.

– Так он теперь где живет?

– В ста километрах от столицы, в деревне Воропаево, – ответил Олег. – Преподает там в школе, хотя давным-давно вышел на пенсию.

– А за каким чертом он нам на голову свалился, у него же есть квартира в Москве, – злилась я.

Олег закурил:

– Ну жилплощадь он еще в девяностом продал, когда решил поближе к земле устроиться, боялся с голоду в городе помереть… А приехали они по важному поводу. Филя собрался защитить диссертацию.

– Господи, да по какой науке?

– Филя – ветеринар, – пояснил Олег, – работает на селе, коровы, козы, поросята, те же собаки… В Ветеринарную академию приехал.

– А зачем папеньку прихватил?

Муж развел руками:

– Я так понимаю, что Аким его окончательно под себя подмял…

– Но почему к нам?

– У них никого в столице нет, гостиницы дороги. Кстати, они сегодня весь день мой адрес искали, – ответил муж. – Еле-еле добрались.

– И надолго?

Супруг тяжело вздохнул:

– Не знаю. Завтра Филя поедет в академию, и вечером услышим об их планах.

– Черт знает что, – прошипела я, – только свекра с деверем мне не хватало, или с шурином, я никогда не знала, как точно называется брат мужа. Хорош отец, который даже адреса любимого сына не знает! Почему мы должны их тут терпеть?

– А что делать? – пробормотал Олег, вытягиваясь на одеяле. – Выгнать вон? Как-то совесть не позволяет!

Я встала, приоткрыла окно, вдохнула прохладный, сырой ночной воздух и сказала:

– Только имей в виду, я не буду пресмыкаться перед этими субъектами…

Супруг молчал.

– И хамство терпеть тоже не стану!

Олег не издавал ни звука. Я повернулась и увидела, что муж крепко спит поверх одеяла, забыв снять брюки и свитер. Неожиданно мне стало жаль его, злость испарилась. Я аккуратно стянула с Олега штаны, но, попробовав вытащить из-под стокилограммового тела одеяло, потерпела неудачу. Накрыла его пледом, захлопнула окно, выключила свет и улеглась на свою половину кровати.

В конце концов, родителей не выбирают.

– Вилка, – прошептала Тома, тихонько приоткрывая дверь, – ты спишь?

– Еще нет, – тоже шепотом ответила я.

– К телефону подойдешь?

– Кто это? – удивилась я, влезая в халат.

– Какая-то Марья Михайловна, – пожала плечами Тома.

Я схватила трубку:

– Слушаю.

– Бога ради, Виолочка, извините за столь поздний звонок, – прозвучал голос бабушки Никиты Федулова, – вы, наверное, уже легли…

– Нет, нет, – поспешила я возразить. – Все в порядке. Что-то случилось?

Марья Михайловна вздохнула:

– Да уж, хуже не бывает. Леночка в морге, а Павлик в тюрьме…

Я удрученно молчала. А что тут скажешь? Молчание затянулось. Пожилая женщина всхлипывала. Наконец она справилась с рыданиями:

– Виолочка, дорогая, извините, но вам придется теперь ездить ко мне, в Кузьминки, правда, дом прямо у метро. Никиточка и слышать не хочет о другой учительнице. Кстати, я ему пока ничего не сказала про Леночку, пусть думает, что мама просто заболела. Как считаете, это правильно?

– Не знаю, – растерянно пробормотала я, – может, вы и правы, зачем ребенку такой стресс! Хотя все равно ведь придется когда-то объяснить…

– О господи, – снова заплакала Марья Михайловна, – ну за что? Кому она помешала?

– Успокойтесь, – попыталась я утешить бабушку, – вам нельзя так нервничать, еще Никиту надо на ноги ставить. Павла-то небось судить будут, мальчик у вас останется…

Неожиданно Марья Михайловна деловито сказала:

– Виолочка, боюсь, десять долларов мне теперь не по карману. Честно говоря, пока я не слишком представляю, на какие средства мы будем существовать с Китом.

– Ста рублей за урок вполне достаточно, – быстро ответила я. – Впрочем, могу работать в долг, расплатитесь, когда сумеете, мне не к спеху.

– Сто рублей мне по силам, – обрадовалась Марья Михайловна. – Вот спасибо так спасибо, и еще…

Она замолчала.

– Говорите, говорите, – приободрила я ее, – я постараюсь для вас все сделать!

– Понимаете, – снова принялась вздыхать Марья Михайловна, – у Никиточки с собой нет никаких сменных вещей, у меня здесь только пижамка и домашний костюмчик. Не могли бы вы завтра с утра подъехать на квартиру к Леночке и взять его вещи?

– Пожалуйста, – ответила я, – только как я попаду внутрь?

– Там с восьми утра будет женщина, Лида, – пояснила бабушка, – она вам откроет, я предупрежу ее.

– Ладно.

– Спасибо, ангел мой, – прошептала Марья Михайловна. – Понимаю, что глупо, но я просто не могу войти в эту квартиру, ноги не идут…

– Конечно, конечно, – поспешила я успокоить ее, – мне совсем не трудно.

– Вещи уже сложены в такой довольно большой чемоданчик из крокодиловой кожи, темно-коричневый, – пустилась в объяснения бабушка, – он стоит у них в кладовке, между шкафами, извините, но он, кажется, заперт, просто для того, чтобы не открылся случайно. Лена собиралась завтра отправить Никиту со школой во Францию. Да только теперь нам не до поездок.

ГЛАВА 4

Утром я звонила в квартиру к Федуловым. Дверь распахнулась сразу, словно женщина специально поджидала меня у порога. Полная, в резиновых перчатках и спортивном костюме, она моментально сказала:

– Вы Виола! Хозяйка вас очень точно описала!

Я вошла в знакомую прихожую и принялась расстегивать ботинки.

– Идите так, – велела Лида, – все равно мыть.

Я покосилась на ее резиновые перчатки. У Лены работала в прислугах интеллигентная дама лет пятидесяти, Ольга Львовна, бывшая преподавательница химии, волею судеб поменявшая класс с учениками на ведро с тряпкой. Эту же бабу я вижу впервые. Странно, однако, Марья Михайловна говорила, что нуждается и не может платить мне десять долларов, а наняла прислугу…

– Вы теперь будете тут убирать? – поинтересовалась я у Лиды.

Та улыбнулась.

– Нет, только один день. Я не простая домработница.

– Да? – я из вежливости поддержала разговор. – А какая?

Терпеть не могу людей, которые корчат из себя бог знает что. Если стоишь в чужой квартире с веником и совком, то, как ни называйся, суть одна. Поломойка она и есть поломойка. Я в своей жизни только и делала, что возила тряпкой по комнатам и коридорам. Ну и что? Но Лида, очевидно, стесняется своего занятия, да она не одна такая!

Видели когда-нибудь в метро, при входе на станцию, у касс бумажку: «Требуется оператор для работы в зале на машине»? Долгое время я никак не могла сообразить, на каком таком автомобиле предлагается разъезжать по станции и при чем тут оператор? Мне что, дадут видеокамеру? В действительности же оказалось, что это просто объявление о найме уборщицы. А машина – такая серая штука с бешено крутящимися внутри щетками, которую следует толкать перед собой, оставляя сзади мокрую полосу свежепомытого мрамора…

– Вот, – продолжала Лида, – возьмите визитку, вдруг когда понадобится, не дай бог, конечно!

Ничего не понимая, я взяла карточку и уставилась на цифры и буквы: «Лидия Ковригина, уборка квартир и офисов после террористических актов, убийств и аварий».

– Это чья? – глупо поинтересовалась я. – Ваша?

Лида хихикнула:

– Конечно.

– Так вы моете…

– После преступлений, – пояснила женщина. – Знаете, родственникам-то не слишком приятно. Вот вчера кабинет уделали, жуть! Кровищи везде! Все стены, пол и даже на потолок попало. Здесь-то сегодня чисто, подумаешь, чуть на стол натекло, ерунда! А что, правда, будто тут совсем молодую убили?

Я подавила легкую тошноту.

– Да.

– Вот горе, вот горе, – запричитала Лида, но глаза ее горели любопытством.

Никакой жалости к погибшей Лене уборщица не испытывала, ну да это и понятно.

– Где же находите клиентов? – поинтересовалась я.

– В «Из рук в руки» объявления печатаю, визитки раздаю, иногда сама предлагаюсь. Прочитаю в «Московском комсомольце», кого где убили, и звоню…

Внезапно тошнота опять подступила к горлу, и я пошла в кладовку за чемоданом.

Элегантный саквояж из крокодиловой кожи нашелся там, где и говорила Марья Михайловна. Я попыталась поднять его и охнула. Маленький на вид баульчик оказался очень тяжелым. С трудом оторвав его от пола, я пошла к двери.

– Уходите? – весело спросила Лида.

– Да, – ответила я.

– Ну счастливо вам, – улыбнулась уборщица, – визитку мою не потеряйте, вдруг пригодится.

– Типун вам на язык, – обозлилась я и ушла.

Марья Михайловна не обманула. Ее дом, самая обычная пятиэтажка из желтых блоков, стоял в двух шагах от станции «Кузьминки». На небольшом пятачке шумел рынок. Я обогнула полосатые палатки и вошла в подъезд.

Марья Михайловна открыла дверь и мигом заплакала, увидав меня с саквояжем в руках. Я растерянно пробормотала:

– Ну, ну, успокойтесь.

– Проходите, Виолочка, на кухню, – сморкаясь в платочек, сказала хозяйка. – Оставьте чемоданчик вот тут, около вешалки.

– Он тяжелый, – сказала я, – давайте отнесу к Никите в комнату.

– Спасибо, – вежливо отозвалась Марья Михайловна. – Ничего, пусть пока тут постоит!

Мы двинулись на кухню. Хозяйка извинилась и ушла. Из ванной послышался шум воды. Я села на стул и огляделась. Большое помещение, метров двадцать, было обставлено самой простой, отечественной мебелью. И плита, и холодильник оказались здесь советскими, купленными небось еще в 70-е годы. Такие кухни у большинства малообеспеченных москвичей. Удивила меня только кубатура помещения, обычно в «хрущобах» пятиметровые пищеблоки. Наверное, Марья Михайловна в свое время разбила стену между крохотной кухонькой и прилежащей к ней комнатой.

Честно говоря, узнав в свое время от Лены, что ее мать – художница, я очень удивилась. Больше всего Марья Михайловна была похожа на бабушку Красной Шапочки. Полноватая, совершенно седая, со старомодной укладкой… Косметикой дама не пользуется, парфюмерией тоже, впрочем, иногда от нее пахнет совершенно старомодными духами «Клима», новинкой шестидесятых годов фирмы «Ланком». И теперь можете представить, что подобная мадам рисует странные мистические картины сродни офортам Гойи или полотнам Босха?

Увидев впервые натюрморт, на котором изображались давленые фрукты, слегка подгнившие и грязные, горкой уложенные внутри человеческого черепа, я долго не могла поверить, что сие творение принадлежит Марье Михайловне. Такая бабуся, если уж она взялась за кисть, должна выписывать зайчиков, козликов и собачек, на худой конец полевые или садовые цветочки… Кстати, Марье Михайловне всего шестьдесят три года, я высчитала, что Леночку она родила очень поздно, в сорок, а уже в пятьдесят шесть стала бабушкой. Но выглядит она на все семьдесят с гаком. Впрочем, насколько я понимаю, ей совершенно наплевать на производимое впечатление, она не из тех людей искусства, кто делает косметические подтяжки.

Вот и сейчас она просто умылась и не стала ни пудрить лицо, ни красить губы. Мы пили кофе.

– Ума не приложу, – вздыхала бабушка Никиты, – как теперь жить? Бедный Павлик, я понимаю, он хотел заработать, связался с наркотиками… Господи, ну почему молодым все сразу надо? Я же живу спокойно в этой квартире? Нет, подавай им хоромы шестикомнатные, элитный автомобиль, загородный дом… Вот теперь буду продавать Леночкину квартиру. Надо Никиточку поднимать, да и Павлику передачи носить.

– Разве вы можете реализовать жилплощадь? – удивилась я. – Лена же только-только умерла. Должно пройти, по-моему, полгода!

– Эта квартира, – спокойно ответила художница, – куплена и приватизирована на мое имя.

От удивления я разинула рот.

– Правда?

Марья Михайловна печально улыбнулась:

– Павлуша-то все время с законом играл. Вы знаете, чем он занимался?

Я растерянно пробормотала:

– Вроде торговал продуктами, Леночка говорила, у него контейнеры на рынках стояли, конфеты, зефир, мармелад…

Марья Михайловна с жалостью посмотрела на меня:

– Виолочка, вы и впрямь полагаете, что, отвешивая карамельки, можно заработать на апартаменты, в которых они жили, и на безбедное существование?

Я окончательно перестала понимать, что к чему.

– Но вы же только что сказали, будто квартира ваша?

– Павлик боялся, – пояснила бабуся, – что рано или поздно попадет в поле зрения правоохранительных органов, вот и сделал так, что конфисковать у него нечего. Квартира записана на тещу, дача на жену, автомобиль тоже Леночкин… Павлик у нас почти бомж, прописан у своей матери. А сватья моя, уж извините, пьяница запойная, описывать там нечего: две тарелки да кружка… Так что я теперь хочу продать квартиру, да только…

Она замолчала.

– Что-то не так? – спросила я.

– Павлика арестовали дома, – пояснила Марья Михайловна. – Обыск провели и забрали документы на жилье. Конечно, никакого права этого делать не имели, Лена сразу заявила следователю, что они живут у меня… Только он теперь откровенно хамит. Я позвонила ему и попросила вернуть договор купли-продажи, без него риелторские агентства даже разговаривать не хотят! Так этот идиот ответил: «Мы еще посмотрим, на какие денежки все приобреталось!»

Марья Михайловна, не будь дура, мигом проконсультировалась у адвоката. Тот объяснил, что волноваться не надо. Во-первых, квартира не подлежит конфискации, а во-вторых, документы обязаны вернуть… Старуха мигом донесла до следователя эту информацию. Тот процедил сквозь зубы:

– Вот сейчас освобожусь и отдам договор.

Только противный мент неуловим. По телефону разные голоса отвечают:

– Уехал.

– Еще не появился.

– Уже ушел.

– Вернется завтра.

Одним словом, ясно, мужик делает все возможное, чтобы досадить Марье Михайловне.

– Самое обидное, – объясняла старушка, – что нашелся покупатель, но он торопится и ждать не станет! Ума не приложу, как поступить, денег совсем нет, в кошельке копейки.

– Хотите, дам в долг? – предложила я.

– Ну что вы, – замахала руками бабушка. – Не надо, и так обременила вас без меры.

– Знаете, – сказала я, – могу попробовать вам помочь. Как фамилия следователя и в каком он отделении сидит?

– Волков, – мигом ответила Марья Михайловна, – Волков Андрей Семенович, с Петровки. А как вы поможете?

Я вздохнула. Ни Лена, ни Павлик, ни тем более бабушка Никиты не знают ничего о моем семейном положении. Я стараюсь меньше рассказывать о себе, да и, честно говоря, людям все равно, кто супруг у наемной репетиторши, главное, чтобы дети вместо двоек начали приносить по крайней мере тройки! С одной стороны, мне ужасно хочется помочь Марье Михайловне, но, с другой, будет лучше, если информация об Олеге останется «за кадром».

– У одного моего ученика папа работает на Петровке, – бодро соврала я.

Марья Михайловна умоляюще сложила руки:

– Виолочка, попросите, вдруг поможет? Ведь следователь не отдает договор из вредности…

– Дайте мне телефон, – попросила я.

Трубку снял Юрка.

– Это Виола Тараканова, – представилась я.

– Боже, как торжественно, – хихикнул приятель.

– Скажите, Олег Михайлович на работе?

– Ты белены объелась? – поинтересовался Юрасик.

– Нет, – продолжала я изображать постороннего человека. – А вы, Юрий, знакомы со следователем Волковым Андреем Семеновичем?

– С Андрюхой?

– Да.

– Конечно, а что случилось?

– Вы разрешите мне подъехать?

Юрка заржал:

– Давай, дуй по-быстрому.