Девять снов Шахразады Шахразада
Ее глаза расширились, когда он приблизился к ней. Маргарита не отступила. Ее губы разомкнулись, и он услышал частое, прерывистое дыхание девушки. Она, может быть, не сказала «да», но и не отказала. Деймон обнял ее за талию и прижал к себе. Он хотел ее. Боже, как он ее хотел. Она была нужна ему больше, чем ее тело. И она нужна была ему сейчас!
Его губы нашли ее… И это совершенно не было похоже на первый поцелуй – нежный, соблазняющий, дразнящий. Вовсе нет. Деймон раздвинул языком ее губы и проник внутрь – в жаркую, влажную темноту. Он почувствовал ее руки у себя на шее и услышал, как стучит ее сердце. Она тоже его хотела. Возможно, она этого не понимала, не знала, что ей с этим делать, но она его хотела.
И тогда он почувствовал себя королем. О нет, он ощутил себя повелителем всех королей! Его сердце вырывалось из груди, а тело напряглось. Каким-то образом она оказалась прижатой к стене, а его руки заскользили по ней, пока не достигли мягкой выпуклости груди. Он нежно – так, чтобы не напугать ее, – сжал одну грудь.
Она была идеальна, и он ощутил ее ответ через платье. Ему захотелось захватить губами ее сосок, стянуть с нее платье и вообще сделать с ней тысячу недозволенных вещей.
Деймон почувствовал, что она ослабела, услышал ее вздох у своего рта. Маргарита никогда прежде не целовалась – в этом он был уверен. Но вожделение уже охватило ее, он понял это по тому, как она навалилась на него, как ее пальцы отчаянно впились ему в плечи.
– А теперь вы поцелуйте меня, – пробормотал он, покусывая ее губы.
– А я и целую!
Он чуть отодвинулся.
– Парочка уроков вам не помешает, – улыбнулся он.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее еще раз, но она отстранилась.
– Маргарита, – прохрипел Деймон, хватая ее за руку. Он потянул, намереваясь вернуть ее на место, но она вырвала руку.
Деймон поднял брови, ожидая, что она скажет. Но она молчала. Он сделал шаг прочь. И только тогда она заговорила. Мягко, спокойно… Так, будто этого головокружительного поцелуя вовсе не было.
– Я всегда завидовала людям, у которых были живы отцы. А теперь больше не завидую.
Он резко обернулся, но она выдержала его взгляд.
– Лучше вовсе не иметь отца, чем иметь такого, как ваш, Деймон. Мне очень жаль.
Это его удивило… нет, изумило. Перед ним была девушка, которая имеет все – по крайней мере все, о чем он мечтал всю свою жизнь, – и все же она его понимает.
– У меня по крайней мере остались воспоминания, – задумчиво улыбнулась она. – И рассказы тех, кто его знал. Я знаю, кто был мой отец и что он был добрый человек. Если бы он был жив, он любил бы меня. Безоговорочно и без всяких условий. Хотя я знаю, что меня довольно трудно любить.
Деймон вдруг понял, что некоторые вещи и вправду случаются внезапно. Любить Маргариту Фитцджеральд будет легко. Он не знал, откуда, из какого странного уголка его сознания пришла эта мысль, потому что он был абсолютно уверен, что жить с ней будет почти невозможно. Но любить ее будет совсем не трудно!
– Я слишком много говорю, – сказала она.
Он так погрузился в свои мысли, что не расслышал ее.
– Я очень упряма и своенравна. Я могу быть страшной занудой, если что-нибудь не по-моему, хотя хочется думать, что почти всегда я рассуждаю разумно…
Деймон расхохотался. Боже милостивый, она перечисляет все причины, по которым ее трудно любить! Может, она и права, но какое это имеет значение? Во всяком случае сейчас.
– Что? Что такого я сказала?
– Помолчите. – Он встал и подошел к ней.
– Почему?
– Просто помолчите.
– Но…
Он приложил палец к ее губам.
– Сделайте одолжение и не говорите больше ни слова.
К его удивлению, она подчинилась. Какое-то мгновение он просто на нее смотрел. Смотрел, вспоминая, как взлетали ее брови, а глаза широко открывались, когда ей поневоле приходилось молчать. Он наслаждался ее горячим дыханием на своем пальце.
А потом не выдержал и вновь поцеловал ее.
Он обнял ладонями ее лицо и накрыл своим ртом ее губы. Всего миг назад он смотрел на нее, как на запретный плод, как на единственную девушку, которой ему, по мнению отца, никогда не видать. Теперь он все сделает правильно. Этот поцелуй будет их первым поцелуем. Таким, который запомнится.
Ее губы были мягкими, нежными. Он ждал, что она вздохнет, что ее тело обмякнет. Он не возьмет, пока она не даст понять, что готова отдать. Деймон совсем легко провел губами по ее рту, только чтобы почувствовать кожу ее губ, жар ее тела. Он пощекотал ее языком, и она разомкнула губы.
Она вернула ему поцелуй. Это была дьявольская смесь невинности и опыта. Невинный – потому что она явно не осознавала, что делает. Опытный – потому что, несмотря на это, она свела его с ума.
Деймон углубил поцелуй, одновременно скользнув руками вниз по ее спине. Потом прижал Маргариту к себе, уперев в нее свою затвердевшую плоть. Это было безумием. Они стояли в тесном коридоре, скудно освещенном газовыми рожками, в трех дюймах от двери, которую в любой момент кто-нибудь мог открыть. И все же Деймон не мог остановиться. Он хотел ее. Всю. Да поможет ему бог – прямо сейчас.
– Тебе нравится? – прошептал он ей на ухо. Он почувствовал, как она кивнула, и взял в зубы мочку ее уха. – А это тебе нравится? – Он обхватил рукой ее грудь.
Она снова кивнула:
– Да.
Деймон не смог удержаться от улыбки и опустил руку чуть ниже, так что между его ладонью и ее телом оставалась лишь тонкая ткань ее платья.
– А это тебе понравится больше, – сказал он, проведя ладонью по ее груди, так что у нее затвердели соски.
Маргарита еле слышно застонала, и он позволил себе еще кое-что – схватил пальцами сосок и начал его сжимать и разжимать до тех пор, пока девушка опять не застонала, а ее пальцы не впились ему в плечи. В постели она будет хороша, подумал он. Она не будет знать, что делает, но это не будет иметь значения. Она скоро научится, а он будет с наслаждением учить ее. И она будет принадлежать ему.
Ему!
А потом, когда его язык снова проник внутрь ее рта, он подумал: «А почему бы и нет?»
Почему не жениться на ней? Почему не… Он отпрянул. Некоторые вещи надо обдумывать спокойно, без уступки чувствам. А сейчас, когда он целует Маргариту, он просто не может рассуждать здраво…
– Я что-то сделала не так?
Он покачал головой, не в силах выдавить ни слова.
– Тогда поч…
Тогда почему не жениться на ней? Все этого хотят. Его бабушка намекает ему на это уже больше года, да и ее семья наверняка противиться не станет. Более того, Маргарита ему нравится, чего он не может сказать про большинство женщин, с которыми познакомился за свою холостую жизнь. Конечно, она почти все время сводит его с ума, но она все равно ему нравится.
К тому же становилось все яснее, что ему не удастся долго сдерживаться, не давая воли рукам. Еще один такой день, как сегодняшний, и ее репутация будет загублена. Деймон уже представлял, как это будет. Не просто их двоих, а всех – ее семью, свою бабушку. Своего отца.
Деймон чуть было не засмеялся вслух. Как это здорово! Он может жениться на Маргарите – и эта мысль все больше им овладевала – и в то же время натянуть нос барону. Это его убьет. Это точно.
Но надо все сделать как полагается. В своей жизни он не всегда поступал так, как предписывали приличия, но есть ситуации, когда мужчина должен поступать как джентльмен. Маргарита это заслужила.
– Мне надо идти, – пробурчал Деймон и поднес ее руку к губам, прощаясь.
– Куда? – вырвалось у нее.
Ее глаза все еще были затуманены страстью. Это ему понравилось. Понравилось, что он одурманил ее, сбил с толку, лишил самообладания.
– Мне нужно кое о чем подумать и кое-что сделать.
– Но… что?
– Скоро узнаете.
– Когда?
– У вас сегодня слишком много вопросов.
– Их было бы меньше, если бы вы хоть на один ответили.
– До следующего раза, мисс Фитцджеральд, – пробормотал Деймон и вышел в полутемный палисадник.
– Когда же? – донесся до него полный отчаяния голос Шахразады. Он смеялся все время, пока не повернул за угол особняка.
Смех Деймона еще звучал в разуме царицы. И от него сладко кружилась голова, а сердце билось так, как не билось никогда…
– Ох, эти руки… Ох, эти губы…
От звука собственного голоса Шахразада очнулась. О, скорее, почти очнулась – вкус поцелуев еще держался на устах.
«Как он хорош… Как он желанен…»
Сердце и не думало успокаиваться. Более того, с каждым воспоминанием об этом мужчине – молодом, сильном, ничуть не похожем на любимого мужа и в то же время столь сильно его напоминающем, – оно билось все сильнее.
– Ох, если бы я вновь смогла оказаться на месте этой милой Маргариты… Если бы мне повезло там остаться…
Свиток одиннадцатый
– Остаться, милая? – Герсими призраком появилась у двери.
– Да, сестренка… Остаться.
Шахразада уже не помнила, что не так давно выставила невестку за двери, не помнила и того, каким тоном позволила себе разговаривать с той, что некогда придумала, как спастись от неминуемой смерти. Но Герсими-то помнила – и потому робко стояла у самой двери. Да, она ожидала чего угодно, но только не такого спокойного и даже приветливого ответа.
– Где остаться?
– Там… Там, в его объятиях.
Герсими с облегчением улыбнулась – наконец все возвращается: Шахразада мечтает об объятиях Шахрияра, беседует как ни в чем не бывало.
– Ну, сестричка, теперь ты мне веришь? Теперь-то ты знаешь, как горевал Шахрияр… И как он был рад твоему пробуждению.
Шахразада усмехнулась. Сердце ее невестки упало – столько горечи и боли было в этом простом движении, столько безнадежного знания.
– Теперь знаю, моя добрая подружка…
Герсими просто не могла найти слов, вернее, боялась спросить хоть что-то. Но Шахразада, похоже, решила, что лучшей наперсницы ей все равно не найти.
– Теперь, сестричка, я знаю и чувствую более чем много. И понимаю, что сама влюбила себя в человека слабого, никчемного, лишь внешне похожего на настоящего мужчину. Оказывается, за прекрасным телом и мудрыми глазами скрывается душонка робкого, неуверенного в себе мальчишки. Мальчишки, сил которого едва хватает на то, чтобы сохранять видимость сурового, уверенного в себе мужа.
– Шахразада, царица! Что ты?! Что ты такое говоришь?
– Не кричи, подружка… Я говорю о том, что преотлично вижу. Там, в моих снах, встречала я настоящих мужчин…
– Во снах? Они же лишь сны!.. Призраки, вот кто эти твои настоящие мужчины!
– Нет, моя добрая сестра. Я знаю, что в каждом из своих снов я живу настоящей, пусть и чужой, не своей жизнью. Знаю, что каждая из этих женщин существует… Чувствую, как бьются их сердца в объятиях любящих мужчин, вижу, каким огнем горят глаза этих самых возлюбленных. Чувствую вкус поцелуев, нежность прикосновений, сладость ласк… Более того, я чувствую, на что готовы пойти их рыцари, дабы завоевать даму своего сердца!
– Аллах всесильный и всевидящий, Шахразада!
– Милая моя, я же просила – не кричи… Мне и без того больно. Больно осознавать, что долгих пять лет я любила… всего лишь призрака, свое представление о человеке. А не самого этого человека. Что я отдала душу тому, чего нет и, быть может, никогда не было…
Герсими охватил ужас. Она и представить себе не могла, что дело зайдет так далеко – ведь на самом-то деле все было почти так. И Шахрияр отдался чарам сказок, а не чарам ее, мудрой и щедрой сказочницы. И она, рассказчица, влюбилась не в реального принца, временами надменного, временами жестокого, иногда ранимого и всегда чудовищно самоуверенного. Влюбилась в свое представление о нем – ранимом, но сильном, чутком, но стойком.
«А я? – Только сейчас Герсими нашла в себе силы задать вопрос самой себе. – В кого влюбилась я? В образ или в подлинного Шахземана?»
И поняла, что ответа на этот вопрос у нее нет – нет честного ответа даже для самой себя.
Но сейчас, похоже, следовало все-таки заняться невесткой, а выяснение отношений с самой собой отложить до лучших времен.
– Милая моя сестренка. Ты же вчера присоединилась к Шахрияру. Вы вместе покинули Белые покои. Неужели ты не разглядела радости в глазах мужа?
Шахразада покачала головой.
– Нет, моя добрая Герсими. Не разглядела. Да и не было там никакой радости – лишь нетерпеливое желание отделаться как можно скорее и от моих расспросов, и от меня самой. Увы, надежды на возвращение чувств больше нет…
«И все это глупец Шахрияр сотворил собственными руками! Он просто забыл, что и через пять лет после свадьбы нужно быть столь же заботливым и столь же внимательным к любимой женщине… Или хотя бы просто заботливым и внимательным…»
Отвечая на мысли невестки, Шахразада горько произнесла:
– Боюсь, что мой муж сам виноват в моем прозрении, девочка. И мне более уже не хочется ни возврата в прошлое, когда я была счастлива, ни возрождения чувств, дабы найти иные грани радости… Мне хочется лишь одного – найти себя…
Герсими огляделась – в опочивальне было полутемно, ветерок чуть колыхал тяжелые занавеси, аромат жасмина, столь любимый когда-то Шахразадой, выветрился. И вместе с ароматом весенних цветов выветрилась, похоже, и сама прежняя жизнь.
«О да, она готова бежать отсюда… И, быть может, это случится более чем скоро… Но как мне удержать ее? Как остановить?»
«Стоит ли ее удерживать, доченька? Станет ли ей от этого лучше?»
«Матушка, но без нее будет куда хуже всем нам…»
Тихий смешок Фрейи не нарушил размышлений Шахразады, похоже, она его и вовсе не слышала.
«Так ты печешься о себе? Или все-таки о мудрой своей наставнице, которой не повезло увидеть мир в его истинном облике?»
«О ней, конечно!.. И о нас, ибо она – часть нашего мира…»
«Малышка, тебе придется решать, что для тебя важнее. Но чуть позже. А сейчас я могу сказать тебе только одно: странствия доброй Шахразады не закончатся до тех пор, пока она не найдет свое счастье…»
«И тогда она нас покинет? Что же делать?»
«…или пока не убедится, что ее мечта суть пустая мечта. Что все мужчины, обретя желанное, немедленно обращают свой взор на иное, считая, что уж теперь-то им можно ни о чем не беспокоиться, ибо все свершилось…»
«Ма-атушка… Ну нельзя же быть столь…»
«Я, доченька, видела множество миров. И встретила лишь одного мужчину, который всю жизнь борется за свою любовь…»
«Так у нас нет никакой надежды?»
«Есть, конечно. Однако усилия придется прилагать не тебе и не славному твоему мужу, а халифу Шахрияру… Если ему и в самом деле хочется, чтобы Шахразада была с ним не только в рескриптах и повелениях, но и на самом деле…»
«А что ему нужно делать?…»
– Дочь, мы заболтались! – Фрейя вышла из сумрака в дальнем углу опочивальни. – Теперь уже ничего сделать нельзя – твоя сестра вновь вернулась в свои сладкие грезы… И, боюсь, в этот раз надолго.
– Надолго?
Герсими обратила взор на ложе и поняла, что богиня не шутит. Шахразада лежала навзничь, лицо ее удивительным образом преобразилось, став почти незнакомым. Дыхание было едва заметным.
– Шахразада, – невестка попыталась потрясти царицу за плечо. – Проснись, сестра! С детьми плохо!..
Но царица была недвижима. Герсими показалось, что она треплет не живого человека, пусть и спящего, а тряпичную куклу.
– Шахразада! Дворец горит!
– Детка, не трать сил – она тебя не слышит. И не услышит, пока не пожелает этого сама.
«Или пока я не докричусь…»
Однако это произнести вслух Герсими не решилась. А Фрейя сделал вид, что по решительному лицу дочери ничего не поняла.
Шахразада мерила шагами комнату, которую знала с детства. Она все еще не могла прийти в себя после скандала с отцом. А его слова о том, что она выйдет замуж за первого, кто постучится в двери, и вовсе привели ее в бешенство.
Хуже всего было то, что отец слово свое сдержал. Что ее, любимую дочь, отдали замуж неизвестно за кого! Что старенький имам сделал запись и прочитал все положенные слова, даже не подняв глаз от увесистого кошеля.
И вот теперь оставались считаные минуты до того мгновения, когда придут за ней, дабы свершить обряд снятия покровов, как того хотел все тот же презренный отец…
Темнело. По дому зажигали свечи – шарканье мягких башмачков слышалось то слева, то справа от ее девичьей спаленки.
Потом суета немного утихла – и Фарида («теперь я зовусь Фаридой?») поняла, что слуги отправились на другую половину дома. С минуты на минуту в курительной появятся лампы, оживляющие холодные стены и заставившие темные ковры играть живыми красками лета…
Многого, конечно, не могла видеть Фарида, но отец столько раз рассказывал о «прекрасном и величественном обряде», что она могла бы предсказать каждый шаг каждого из тех, кто в это мгновение находится в их огромном неуютном доме.
Слуги провели Мейф ад-Дина (так, она знала, зовут ее мужа) в баню, приготовленную специально для жениха.
Пиршественные комнаты были уже готовы, ложе уже устилали тысячи розовых лепестков, невесту одевали к традиционному обряду. Дом был полон людей, шума и музыки.
Не было лишь визиря. Сочтя, что примерно наказал свою дочь, он отправился в диван, дабы насладиться тишиной и чтением трактата, присланного только сегодня на рассвете. Быть может, он лелеял и иные мечты или лишь тайком грезил об их осуществлении. Итак, двери дивана, пустующего обычно в этот вечерний час, закрылись за визирем, а двери его дома открылись для многочисленных друзей и родни.
Наконец Мейф ад-Дин смыл с себя дорожную усталость и пыль. Седельные сумки остались в комнате, отведенной жениху, но звонкие золотые монеты нашли приют в кошеле, что юноша привесил к поясу на роскошном шелковом шнуре.
О да, конечно, юноша. Ибо севшее солнце освободило Мейф ад-Дина от проклятия джиннии до самого утра. И он вовсе не собирался тратить ни минуты драгоценного времени на объяснения.
Итак, комнату, предназначенную для жениха, покинул юноша в роскошных белых, шитых золотом одеждах, с полным кошелем монет. Ликом он был столь прекрасен, что можно было понять отчаяние и злость коварной джиннии, которая не захотела делить такого красавца ни с одной из дочерей «презренного человеческого рода». Дружное «ах!» раздалось в комнате, когда туда ступил Мейф ад-Дин. Никто, кроме визиря, не видел старика. В доме знали лишь, что сегодня в полдень явился жених прекрасной Фариды.
Юноша опустился на подушки и взял в руки церемониальную свечу. Нежную песню запел уд, тихо зазвенели бубны, и вот появилась она, прекраснейшая из дочерей человеческих, невеста Мейф ад-Дина, в первом из свадебных одеяний.
– Смотри, о счастливейший! Вот твоя невеста!
Мейф ад-Дин улыбнулся и бросил горсть монет музыкантшам. Затем он повернулся к фигуре, целиком закутанной в сверкающий алый атлас.
– О солнце в тростнике над холмами, о рассвет над горной рекой, позволь мне увидеть твои сияющие глаза! – проникновенно произнес он и осторожно снял верхний атласный покров с головы нареченной.
Услышав голос своего жениха, Фарида замерла.
«Неужели отец посмеялся надо мной? Этот голос принадлежит молодому и сильному мужчине, а вовсе не какому-то бродяге…»
Когда же покров был снят, девушка через тонкую газовую накидку смогла наконец разглядеть своего жениха. Ее счастью не было границ. Ибо перед ней стоял мужчина ее мечты – уверенный в себе, веселый и, о Аллах, какой красивый…
«Да пребудет счастье над твоей судьбой, о мой добрый отец! Так ты просто шутил над своей дочерью, когда грозил отдать меня за бродягу… Никто лучше тебя не мог понять мои желания… Никто лучше тебя не мог угадать мои мечты! С этого мига я буду самой почтительной и нежной дочерью. Ибо теперь я знаю, что ты заботишься обо мне и днем и ночью…»
Свиток двенадцатый
У Фариды хватило смелости поднять сияющий взгляд на своего жениха. И тут уже у Мейф ад-Дина перехватило дыхание. Ибо через розовую прозрачность газового покрывала на него смотрела самая прекрасная девушка, девушка его грез, ожившая мечта…
«О как велико гостеприимство дядюшки…»
«Какая джинния, во имя Аллаха всесильного и всевидящего? И при чем тут какой-то дядюшка? Почему так велико его гостеприимство? Воистину, странствуя по чужим жизням, я могу лишиться разума… Если не лишилась его уже…»
– Да склонится перед тобой солнце, о моя прекрасная супруга! – только и смог произнести Мейф ад-Дин.
– Да воссияет над тобой благодать Аллаха, о мой супруг… – прошептала в ответ потрясенная Фарида.
Но тут многочисленные няньки увлекли ее в покои, чтобы надеть новое одеяние. Второе, означающее восход любви над двумя сердцами.
Вновь зарокотали струны, зазвенели бубны. И в покоях появилась невеста в голубом одеянии. Еще раз ударили золотые монеты в натянутую бычью кожу. Мейф ад-Дин поднялся и подошел к невесте.
– Да никогда более не скроет от меня этот покров лица той, что предназначена мне самим Аллахом всемилостивым и милосердным!
Он осторожно снял с головы Фариды голубой шелк. Глаза девушки сияли как две звезды, угольно-черные волосы оттеняли нежные персиковые щеки, розовые уста улыбались… Какая-то неведомая сила вложила в уста Мейф ад-Дина строки, которые он произнес с нежностью и благоговением:
- В одеянье она пришла голубом к нам,
- Что лазурью на свет небес так похоже,
- И увидел, всмотревшись, я
- Месяц летний, что сияет зимней ночью[3].
Но, увы, насмотреться на прекрасную жену Мейф ад-Дину не дали, вновь уведя ее в покои, чтобы привести в третьем одеянии, что символизировало омут страсти влюбленных. Это одеяние было черным, и под тонким газом третьей накидки вились змеями черные длинные кудри Фариды. И их чернота и длина напоминали о мрачной ночи, но для Мейф ад-Дина она стала еще одним откровением, ибо прекрасная жена стала еще милее и желаннее.
– О свет очей моих, радость утра, чернота ночи, желанность неги! Пусть каждый день твоей жизни сияют мне твои погибельные глаза. И пусть умру я от счастья, насладившись светом твоей любви…
– Не умирай, прекрасный мой супруг… Живи и дай мне радоваться жизни вместе с тобой…
Четвертое платье, огненно-желтое, зажгло искры в глазах всех, кто радовался вместе с женихом и невестой.
– О Аллах, – только и смог сказать пораженный Мейф ад-Дин, – ты своей несравненной красой затмеваешь все светила небосвода…
– Моя красота лишь для тебя, о мой супруг!
Пятое одеяние, оливково-зеленое, сделало Фариду нежной, как трость бамбука. Шестое, синее, пронзило сердце Мейф ад-Дина, словно острое копье. И, наконец, появилась Фарида в седьмом одеянии, белом, затканном золотыми нитями. И стали жених с невестой рядом, словно две половины одного целого, словно клинок и ножны, с самого первого мига своего предназначенные друг для друга.
– Я клянусь всем, что для меня свято, что с этого дня я твой, о моя великолепная супруга. И да будет мне порукой вся сила Аллаха милосердного, я не отступлю от этой клятвы даже в тот миг, когда придет к нам Усмирительница собраний…
– Я клянусь своей жизнью, солнцем в летний день, луной в светлую ночь, звездами, что сияют тысячи лет, что буду делить с тобой всякий день моей жизни… И да смилуется над нами Аллах милосердный и всемилостивый!
Не было в этих словах ни капли фальши, ни грана лицемерия. Ибо говорили они от чистого сердца, а не повинуясь древним обычаям. Руки их перевязали белым шелком и раскрыли двери в опочивальню. Сегодня туда могли зайти лишь они вдвоем.
Тихо закрылись за их спиной высокие двери, за которыми остались шум и музыка, пожелания долгого счастья и любви. Наконец жених и невеста были вдвоем.
И поняли, что в этот миг нет в целом мире никого счастливее их.
– Шахразада, девочка, очнись! Милая моя…
Голос Шахрияра был непривычно мягок. Но царица не слышала – ее лицо украшала легкая улыбка, дыхание было едва заметно. Халиф с трудом узнавал в этой красавице свою жену.
– Быть может, моя звезда, я совсем тебя не знаю… Но отчего ты столь недвижима? Отчего столь холодна? Слышишь ли ты меня, прекрасная греза?…
Шахрияр взял руку жены в свои ладони. Узкие пальцы были холодны, они не отозвались на прикосновение, не дрогнули.
– Аллах всесильный… Шахразада?!
Тишина опочивальни была ответом на оглушительный крик халифа.
– Шах-ра-зада?!
И вновь на халифа пала тишина – тишина презрения и одиночества.
– Герсими! Мне нужна эта девчонка! И ее муж, мой сверхразумный братец… Эй, стража! Первого советника и его жену в Малый зал!
Даже рев сотни ишаков был тише, чем крик халифа. Но Шахразада не шевельнулась, наслаждаясь своим сном.
Мейф ад-Дин закрыл за собой двери и устремил на девушку долгий взгляд… Фарида едва дышала, вдруг ощутив, что по-настоящему напугана, но лицо ее ничего не выражало. Она застыла, словно прекрасная мраморная статуя.
– Я уж было подумал, что мне привиделась твоя сияющая краса, – наконец прервал Мейф ад-Дин это тягостное молчание, – но ты живая, Фарида, ты настоящая!
Ты моя жена! Откройся, моя красавица. Я желаю видеть тебя… всю.
Тон мужа показался юной жене весьма требовательным, и она почувствовала, что он сдерживается изо всех сил. В этот момент, словно для того, чтобы ее приободрить, он улыбнулся, обнажив ровные и белые зубы. Теперь он был без тюрбана, волосы его оказались в беспорядке, а глаза, осененные черными ресницами, сияли голубизной.
…«Как странно», – подумала Фарида. Доселе она была уверена, что все подданные Аллаха всесильного и всемилостивого черноволосы и темноглазы, а вот же ведь…
Пальчики ее принялись медленно расстегивать жемчужные пуговки белого вышитого кафтана. И вот последняя жемчужинка легко выскользнула из шелковой петельки. Кафтан распахнулся.
Взгляд Мейф ад-Дина словно гипнотизировал девушку, она едва дышала. Прежде чем она успела сбросить с себя одежду, он сам распахнул шелковые полы. Кафтан легко соскользнул на пол с тихим шуршанием. Юноша отступил на шаг и стал внимательно любоваться изгибами ее изящного юного тела.
– Во имя всех семи джиннов, почему же ты до сих пор не замужем, прекраснейшая из дочерей человеческих? – вырвалось у Мейф ад-Дина.
– О муж мой, единственное счастье всей моей жизни, – отвечала Фарида, изумленная тем, что не потеряла дара речи. – Я так долго ждала тебя… Ведь я мечтала соединиться священными узами лишь с тем, кого полюблю всем сердцем и кто полюбит меня…
– Так ты ждала меня? Только меня?
– О да, и отец мой, устроивший этот брак, желая укорить, лишь вознаградил меня за долготерпение, – ответила Фарида.
– И да будет всегда его защитой Аллах всемилостивый и милосердный! Ибо я счастлив тем, что ты дождалась меня!
Фарида рассмеялась, не удержавшись, – настолько неподдельна была искренность Мейф ад-Дина. Вне сомнений, он страстный и искренний человек…
Юноша провел рукой по голове своей жены, снимая прозрачный газ накидки… О Аллах, какие волшебные волосы! Он жаждал ощутить их мягкость на своем обнаженном теле…
– Никто и никогда не разлучит нас, волшебница! Самой судьбой ты обречена найти утешение лишь в моих объятиях, – твердо сказал Мейф ад-Дин. – Ты принадлежишь мне, мне одному, моя красавица!
Он привлек девушку к себе. Приподняв подбородок двумя пальцами, Мейф ад-Дин поцеловал девушку, впервые пробуя на вкус ее губы… Глаза затуманились желанием, когда язык его скользнул по нежным губам.
– О-о-о, ты – словно изысканное лакомство, – объявил он. – Ты создана лишь для наслаждения. Лишь для этого Аллах сотворил тебя! – Одна рука его принялась ласкать ее левую грудь. – Сердце мое взывает к твоему, Фарида! – Ладонь его ласкала ее лицо, а чувственный низкий голос – душу, истерзанную долгим ожиданием: – Ты страшишься меня, моя дивная? Не нужно!
– Я страшусь твоей силы и власти, мой господин, – призналась она. – Но не думаю, что сам ты страшен…
– Ты столь мудра, сколь и красива, – с улыбкой отвечал он.
Руки его обхватили тонкую девичью талию. Рывок – и вот она уже на ложе. Вновь отступив, он полюбовался ею.
– Покажись мне хорошенько, Фарида…
Она медленно вытянулась, покорно позволяя ему любоваться своей наготой. Ее поразило, насколько этот страстный мужчина держит себя в руках… Она перевернулась на живот. Рука его ласково скользнула по ее дивно очерченному телу.
– Словно прелестный юный персик, – произнес он, любуясь.
Фарида изо всех сил сдерживалась, чтобы не задрожать.
– Повернись ко мне лицом, моя прелестная, моя несравненная супруга. Я знаю, что ты можешь дать мне больше наслаждения, нежели я могу представить. Не бойся меня, не бойся первой нашей ночи. Я буду любить тебя, а ты подчиняться мне во всем, и мы вместе насладимся… – Он помог ей подняться с постели.
– Ты не найдешь женщины более покорной и жаждущей усладить тебя, чем я, о господин мой, – пообещала ему Фарида. Какая она глупая, что так беспокоилась! Мейф ад-Дин вовсе не чудовище. Он добрый и чуткий, хотя пока для нее чужой…
Юноша сбросил платье, кафтан его соскользнул на пол, туда, где уже лежала ее одежда. Затем отступил на шаг, предоставляя ей в свою очередь возможность рассмотреть его тело.
– Посмотри же на меня, моя красавица. Женщина должна знать тело господина так же хорошо, как и свое собственное.
Читать бесплатно другие книги:
