Под шафрановой луной Фосселер Николь
– Говорят, они здесь со времен Химьяритов, – начал он по-английски, без какого бы то ни было упрека в голосе. – Племя, чью территорию мы сейчас проехали, считает себя их потомками. Химьяр был древним царством, много, много поколений назад, задолго до появления Пророка. В нескольких милях отсюда есть еще руины крепости. Когда-то Химьяр обладал таким могуществом, что покорил большую, прославленную Саву. Потом его обессилило и привело к закату царство Аксум – вместе с племенами бедуинов, – в его голосе зазвучала неприкрытая гордость, и он добавил: – В том числе моими предками аль-Шахинами. Эта легенда передается из поколения в поколение.
Майя почувствовала, как у нее по рукам поползли мурашки. Более тысячи лет назад здесь жили люди, может быть, даже красовался цветущий пейзаж, стоял оживленный город, а эти каменные свидетельства прошлого – место культа или памятник славным делам. Она вновь протянула руку и прикоснулась к отшлифованному за столько лет ветром, песком, солнцем и дождем камню, словно могла преодолеть прошедшее с тех пор время. Рождались и умирали люди, но каменные глыбы с высеченными символами стоят до сегодняшнего дня. Кусочки вечности. Бессмертия.
– Где находился Аксум?
– По ту сторону Баб-эль-Мандеба, – Рашид смотрел то на Майю, то на каменные стелы. – Вам нравится? – тихо спросил он, и в его голосе послышалась непривычная мягкость.
Майя кивнула.
– Я, можно сказать, выросла среди древних надписей. Ими занимается мой отец.
Она хотела добавить что-то еще, но осеклась. Ей неодолимо захотелось показать эти камни Джеральду, и в горле что-то сжалось.
– Значит, вам понравится Нисаб. Остатки торгового города, – Рашид указал рукой на север, – на старых, окуренных ладаном улицах. Если все пойдет нормально, мы достигнем его через два дня.
Он замялся, словно ему нелегко было произнести эти слова, родившиеся у него внутри:
– Хотите рассказать о своем отце? Позже, у огня?
Сияние пламени бросало на трещины в древних надписях золотые и бронзовые отблески, а звездный свет заливал их серебром. Возможно, когда-то они действительно были покрыты драгоценными металлами, истершимися от прикосновения столетий: Химьяр был богатым царством, судя по рассказам Рашида о традициях его народа. Химьяр процветал за счет торговли ладаном и миррой, смолой местных деревьев, что привлекли сегодня внимание Майи на привале. Драгоценные, как золото, они использовались в медицине, косметике и благовониях.
Майя рассказывала о путешествиях своего отца, его увлечении стариной, предметами, сумевшими противостоять бренности, его стараниях, чтобы ничего этого вновь не предали забвению, о совместных занятиях в кабинете. Об Оксфорде и старинных зданиях под сенью башен. Она старалась описывать все живо и образно, но ей нередко приходилось подолгу растолковывать понятия, далекие от мира Рашида, наглядно изображать их жестами и мимикой и рисовать пальцем на песке у их ног. Рашид никогда не видел снега и даже не подозревал о его существовании. В горах бывало очень холодно и шли дожди, но и то и другое никогда не происходило одновременно.
Рашиду тоже нередко приходилось прибегать к жестам, объясняя, что он имеет в виду, когда он вспоминал о своем отце: как тот обучал его верховой езде, еще прежде чем Рашид сделал первые шаги, как учил сына стрелять и обращаться с мечом. Майя увлеченно внимала рассказам, как мужчины аль-Шахинов выращивали и натаскивали соколов, охотились с ними на мелкую дичь и даже на антилоп. Ведь последователи Аллаха не могут есть мяса животных, что не были ритуально убиты и из которых не была выпущена кровь. У всех соколов аль-Шахинов белое оперение.
– Светлое, как песок пустыни, откуда вышли наши предки, – объяснил Рашид. – Оттуда и название племени: аль-Шахин, белый сокол.
Он рассказывал о необъятной пустыне Руб-эль-Хали, такой враждебной, что ее сторонились даже бедуины. Они называли ее просто Аль-Римал, пески, ведь там не было ничего, кроме песка и жары, невообразимой жары, на сотни тысяч миль во всех направлениях. Бедуины перемещались лишь по ее краям и по младшей сестре «песков», Рамлат эс-Сабатайн. Но если верить легендам, так было не всегда. До того как накатили песчаные волны высотой с дом и разогнали почти все живое, там, говорят, сверкали озера и реки, паслись антилопы, водяные буйволы, гиппопотамы, а еще ослы, козы и овцы, служившие человеку. В самом сердце опустевшего сегодня края стоял город, до того сияющий и роскошный, что затмевал солнце. Он разбогател благодаря торговле ладаном, а построили его по приказу могущественного короля Шаддада, потомка Ноя.
– Ирам, город колонн, – мечтательно проронила Майя.
– Вы знаете эту легенду?
Майя кивнула.
– Читала. «Идите и постройте неприступную крепость, высотой до небес, а вокруг крепости тысячу дворцов с золотыми крышами, и в каждом возведите тысячу колонн из хризолита и рубина», – на память процитировала она особенно полюбившийся отрывок из сказок «Тысяча и одной ночи».
– Наше Священное Писание гласит, что в Ираме жило племя Адитов. Король Шаддад пренебрег предупреждениями пророка Худа, призывавшего обитателей города к праведной жизни.
– И в наказание город поглотила пустыня? – догадалась Майя.
Рашид кивнул.
– Наверное, в каждой древней культуре есть свой Ирам, – прошептала Майя. – Город, по легенде разрушенный за грехи его жителей. У древних римлян это Помпеи, а древнегреческий мыслитель Платон рассказывал о затонувшем островном государстве Атлантида.
Ее слова прозвучали в ночной тишине, и каждый прислушался к отголоску внутри себя, зазвучавшему в унисон, к чему-то древнему, как само человечество.
– Тсс, – вдруг прошептал Рашид. Он внимательно вслушался в темноту, беззвучную для слуха Майи. Лишь тихо фыркали лошади, но вдруг и они умолкли, словно тоже прислушались. Долю секунды спустя Рашид схватил винтовку, вскочил и рванул Майю за руку вверх. Вздымая песок, он протащил ее к каменным стелам и прорычал что-то в сторону палаток, где уже несколько часов спали его люди и Джамила. Прорычал одно-единственное слово, но прозвучало оно пугающе. Он протолкнул ее между блоков и притянул за шею к земле. Она не сопротивлялась.
– Вниз. Не двигайся, – буркнул Рашид.
Потом он ушел, и неподалеку раздался многоголосый, пронзительный вой, быстро приближаясь к лагерю. Крики, выстрелы, вопли, тяжелое дыхание, звон металла, затихающий и раздающийся вновь. Майя скорчилась, закрывая руками голову и шею, и все равно чувствовала себя до безумия уязвимой. Она не хотела закрывать глаза ради собственной безопасности, но все равно в ужасе сжала веки, как делала в грозу совсем маленькой девочкой. Еще несколько выстрелов прорезало ночь, послышался запах пороха. Потом удар, так близко, что она всхлипнула. И вдруг наступила абсолютная тишина. Ужасная, пугающая тишина.
Майя несколько раз моргнула и заставила себя открыть глаза. Сдавленно вскрикнула, увидев, что перед ней на песке растянулся на спине человек. Меч выпал из его безжизненных пальцев, его лезвие оказалось совсем рядом с ней. Вытаращив глаза, он словно уставился в блистающее небо, изумленно раскрыв рот, из которого сбегал по подбородку на землю темный ручеек. На голой груди, чуть в стороне от сердца, зияла дыра. Майя нащупала каменные стены и схватилась за них, пытаясь встать на ноги. И тут увидела, что к ней длинными шагами спешит Рашид, держа в руке винтовку. Сердце ее облегченно подпрыгнуло.
– С вами все хорошо? – крикнул он.
Майя кивнула и хотела было пойти ему навстречу. Но ее взгляд упал на одного из аль-Шахинов с растрепанными волосами до плеч – он с протяжным звуком вытащил из другого лежащего на земле тела свой меч с потемневшим и матовым от крови лезвием. Потом ударил покойника в бок кончиком сапога, чтобы убедиться, что тот мертв. Майя осмотрелась. Вокруг огня и среди палаток на земле виднелись очертания тел – семь, восемь, возможно, больше… У нее подогнулись колени. Рядом что-то глухо бухнулось на песок, и она почувствовала, как ее подхватили чьи-то руки, прижали к чему-то мягкому, а к ее щеке прислонилось что-то маленькое, металлическое и прохладное. Но под этим было твердое, излучающее приятное тепло, ее окутал древесный и острый аромат, и она услышала, как бьется сердце, быстро и взволнованно.
Ее сердце?
– Хорошо, – послышалось бормотание Рашида, – все хорошо.
Майя медленно подняла голову. Во взгляде Рашида блестел едва отступивший охотничий азарт прирожденного воина, но была в нем и спокойная мягкость, заставившая сердце Майи сладостно замереть. Он поднял руку, словно хотел погладить ее по лбу, но сдержался. «Ценный залог», – пронеслось у нее в голове, глаза Рашида потемнели, и они рывком оторвались друг от друга. Рашид резко повернулся и снова поднял винтовку.
– Со мной все в порядке, – деревянным голосом заверила Майя, рассеянно разгладила рубашку, отряхнула широкие штаны и на негнущихся ногах, словно оловянный солдатик, прошагала мимо Рашида через весь лагерь, стараясь не смотреть на трупы, сосредоточившись лишь на своей палатке. Джамила, осторожно наблюдавшая за происходящим сквозь щель между двумя отрезами сукна, приоткрыла один для Майи. Взгляд служанки заставил Майю остановиться.
– Вы очень храбрая, – с чувством, отчетливо проговорила она. Первые слова Джамилы, обращенные непосредственно к ней. Джамилы, чьего лица Майя никогда не видела – служанка всегда держала его закрытым и ела в одиночестве.
Майя хотела что-нибудь ей ответить, но не смогла подобрать на арабском слов для выражения своих чувств. Наконец она просто грустно покачала головой, безуспешно пытаясь улыбнуться, и забралась в палатку, радуясь безопасности и защите, что дарила темнота под сукном.
7
Край был столь пустынным, что наутро Майя почти поверила: неудавшееся нападение на них – всего лишь ночной кошмар. Тем более что люди Рашида еще ночью убрали трупы и даже засыпали песком лужи крови, и когда Майя вылезла из палатки, уже не оставалось никаких видимых свидетельств случившегося. Лишь поведение Рашида подтверждало, что битва произошла, а картины и звуки, не оставлявшие Майю и во сне, были реальностью.
Рашид держался на отдалении, закрыв лицо и постоянно отводя от пленницы взгляд. Его лошадь ушла далеко вперед, далеко, насколько позволяла усеянная каменными обломками тропа между скалами и черными потоками остывшей лавы. Этот путь был изнурителен как для людей, так и для животных, даже тяжелее, чем перевал Талх, но теперь Рашид ей не помогал. Майя поймала себя на том, что не сводит взгляда с его спины, лихорадочно ищет повод заговорить, задать какой-нибудь вопрос. Когда на черном горном хребте показались полуразрушенные каменные стены, ей слишком уж захотелось узнать, действительно ли это крепость древнего царства Химьяров, о которой он ей вчера рассказывал. Она жаждала внимания, как вчера, у покрытых надписями каменных глыб и после нападения. Когда Майя осознала это, щеки ее запылали. Несомненно, он просто подгоняет их, торопится как можно скорее оставить суровый край позади – дело именно в этом, сказала она себе.
Поднявшись по каменистой тропе на взгорок, она увидела широкую, заполненную песком вади и пыльную равнину, что тянулась до самого горизонта. Билад аш-Шайтан. Майя сделала глубокий вздох, подавила страх, сжимающий низ живота, и галопом пустила лошадь вниз по плоскому, покатому склону, продолжая следовать за Рашидом.
– Вам нужно целиться в белый круг и по возможности попасть, – прошептал Мушин лейтенанту Ральфу Гарретту, взглядом просящему о помощи. – Три раза. Султан не должен утратить к вам уважения и считать побежденным.
– Из револьвера или винтовки? – так же шепотом уточнил Ральф.
Мушин подавил желание возвести глаза к небу и лишь пожал плечами:
– На ваше усмотрение.
Ральф смущенно посмотрел на султана Лодара. Тот неподвижно, словно глиняный колосс, стоял в нескольких шагах от него. Лишь нахмуренные седые брови на морщинистом лбу выдавали, что он посчитает за оскорбление, если Ральф в ближайшее время не приступит к своей части приветственной церемонии. В Бомбее и Калькутте еще колебались, стоит ли выдавать солдатам карманное огнестрельное оружие американского производства, но в неспокойном Адене Гайнс и его преемники поставили полезность превыше традиций и застарелой вражды с бывшей колонией и закупили несколько револьверов разной конструкции для гарнизонного склада. Полковник Коглан любезно предоставил их лейтенанту Ральфу и рядовому Фискеру для миссии, как и обильные боеприпасы. Недолго думая, Ральф достал из ранца свой кольт «драгун», прицелился, взвел курок и быстро сделал три выстрела, поразившие цель на стене здания на расстоянии не больше дюйма друг от друга. Он удовлетворенно оглядел результат, не заметив заинтересованного блеска в глазах султана – он оценил удобное оружие, которое могло стрелять без перезарядки, достаточно было нажимать между выстрелами рычаг.
Ральф отступил назад, уступив место султану Лодара в сопровождении сыновей, после чего оба ряда солдат произвели единогласный салют, и султан сердечно пожал Ральфу руку. Мушин выступал в качестве переводчика – арабский Ральфа оставлял желать лучшего из-за его канцелярской работы, охватывающей лишь англоязычную корреспонденцию с администрацией в Бомбее. Мушин же, благодаря долгому посредничеству между Лахеджем и Аденом, превосходно говорил по-английски и поэтому был избран английскими солдатами в качестве предводителя сопроводительной группы. На вопрос «откуда» Ральф честно ответил «из Адена» относительно себя и Фискера и «из Лахеджа» насчет Мушина и его пяти человек, ожидающих на надлежащем расстоянии около обеих лошадей и навьюченных верблюдов.
Мушин всплеснул руками, когда Ральф настоял, что хочет ехать в Ижар верхом.
– Наш путь лежит через горы, саид! Эти кони – не для такого пути! Только у горцев есть подходящие животные!
Но Ральф настоял на обоих меринах с гарнизона. Разве не на лошадях он путешествовал по горам Пешавара? То-то!
Вопросы «куда» и «зачем» заставили Ральфа ненадолго задуматься. Назовись он торговцем, этот владыка, похожий на простого разбойника, может заподозрить в его поклаже ценные вещи. А для дипломатической миссии они с Фискером выглядели недостаточно представительно. Свои форменные мундиры они уложили в мешки под седлами, поскольку были не при исполнении обязанностей, но униформа могла пригодиться, не говоря уж о том, что оба просто не смогли оставить в гарнизоне отделанные золотом красные мундиры, обозначающие национальность, профессию и ранг. Чтобы в пути в них еще издалека не опознавали военных, Ральф с Фискером надели светлые штаны для верховой езды и сапоги, широкие рубахи со стоячими воротничками, вышитые жилеты без рукавов и накидки от ночного холода. Белые тюрбаны с отпущенными концами прикрывали песочные волосы Ральфа и светло-каштановые – Фискера. Лишь незадолго до границы с Ижаром они снова переоденутся в униформу, чтобы в них опознали английских солдат и посланцев Коглана.
– Исследовательская экспедиция в Ижар с целью улучшения отношений между султаном и Аденом, – поспешил разъяснить Ральф, и Мушин старательно перевел его речь витиеватыми выражениями, которые так ласкали уши его султана.
Ральф не смог рассказать ничего интересного по поводу Адена, лишь высосал из пальца несколько замечаний о погоде и экономическом подъеме города. Но ничуть не меньше султана интересовала Англия, он засыпал Ральфа вопросами о далекой стране, и даже после многократных заверений, что их коронованная особа – женщина, султан смотрел на Ральфа, будто тот плетет небылицы. Мушину тоже было что рассказать о Лахедже. Так они и сидели час за часом, разложив под палящим солнцем платок, пили кофе, а потом наконец перешли к жареной козлятине с чертовски острыми бобами.
Душевный покой и невозмутимость, с которой здесь жили и работали люди, выводили Ральфа из себя. Когда обнаружилось похищение Майи, они с Фискером мгновенно собрались в дорогу, выдвинулись на следующее же утро и быстро преодолели семьдесят миль пути до Лахеджа. Но уже там их ждало промедление и волокита. Султан Лахеджа взвешивал все «за» и «против», прежде чем предоставить людей для такого щепетильного дела. Ему не хотелось портить отношений ни с англичанами, ни с Ижаром, поддерживающим тесную связь с его недругом, султаном Фадли. Наконец все переборола прямая корысть, и семьдесят талеров Марии-Терезии решили дело. Но потом начались раздумья, кого поставить на защиту англичан? Назначить проводником Мушина, или Мухаммеда, или лучше Абдуллу? Кого еще отправить? У Ральфа уже появились подозрения, что Лахедж вступил в тайный сговор с похитителями и тянет время, когда выбор в конце концов пал на Мушина, одного из его братьев, двух кузенов, зятя и племянника. Немало времени заняли сборы амуниции и продовольствия, пока полтора дня спустя они не выехали из Лахеджа по направлению к Шукре, а оттуда двинулись дальше, в сторону Лодара.
– Султан предлагает нам стать его гостями на сегодняшнюю ночь, – повернулся к Ральфу Мушин.
Ральф надул щеки и собрался было вежливо, но твердо отказаться, но заметил, как низко ложатся солнечные лучи, заливая бронзовым светом дома Аз-Зары. Они все равно сегодня далеко не уедут, скоро настанет ночь, и тяжелая дорога станет непредсказуемой. К тому же Мушин едва заметно кивнул, давая понять, что следует непременно соглашаться, и Ральф с благодарностью принял приглашение султана.
Султан Лодара в полной мере проявил знаменитое восточное гостеприимство. Он с гордостью провел английских гостей по городу, своему городу, показав им обширные крепостные сооружения и, конечно, многочисленные темницы, словно демонстрировал коллекцию заслуженных медалей. Поздно вечером он устроил еще одну, скромную по масштабам Лодара, но вполне обильную трапезу из курицы, жареных голубей и бобов, пока путешественники не отважились вернуться в предоставленный им гостевой дом.
Рядовой Фискер, затаивший глухую обиду на Ральфа за свое вынужденное участие в этой безумной авантюре и вступавший в диалог лишь по крайней необходимости, уже храпел на соломенной постели, как и арабы из Лахеджа, – несмотря на обещание следить за разгруженной и убранной до утра под крышу поклажей. Только Ральф долго не мог заснуть, и дело было не в огромном количестве выпитого из вежливости кофе.
Его не оставляли мысли о Майе. Он пропускал между пальцами зеленую шаль, в очередной раз зарывался лицом в мягкую ткань и глубоко вдыхал ее запах. Хотя среди бурдюков для воды, мешков с мукой, рисом, чечевицей, вяленым мясом, кофе и боеприпасами не было места для бесполезных вещей, Ральф захотел взять в дорогу что-нибудь из вещей Майи и потому запихнул в сумку у седла шаль и, после некоторых колебаний, всю пачку писем. Ральф надеялся – с женой все в порядке… Где она сейчас? Мушин уверял, что единственный преодолимый путь на северо-восток пролегает через Аз-Зару и Лодар. Но на вопрос Ральфа, проезжала ли здесь за последние пять дней англичанка в сопровождении одетых в черное всадников, султан лишь удивленно посмотрел на него и с сожалением покачал головой. Как они провезли Майю мимо султана? Основной причиной глубоких переживаний Ральфа из-за каждого промедления была надежда нагнать похитителей и освободить Майю еще по дороге в Ижар. Далеко они уйти не могли. Те, кто передвигается по этой дороге верхом, едут на верблюдах, заверил Мушин, бросив очередной неодобрительный взгляд на мерина Ральфа. А навьюченные верблюды передвигаются очень медленно, в этом Ральф даже слишком хорошо убедился по дороге в Аз-Зару. Его страшили предстоящие мили. Но приказ есть приказ, и он бы отважился продвинуться в глубь Аравии еще дальше, лишь бы заключить в объятья Майю, живую и невредимую. «Если мы это преодолеем, – подумал он, – тогда мы вместе начнем все с самого начала…»
Этой ночью мысли мешали заснуть не только лейтенанту Ральфу Гарретту. Передав Салиму дежурство по лагерю, Рашид побрел на пустынную равнину Аль-Хадина, которую благодаря частым путешествиям между Ижаром и Аденом знал не хуже, чем поклажу под седлом своей лошади. Он предпочел бы совершить верховую прогулку, но нужно было беречь лошадей, им еще предстоял долгий путь, хотя они уже преодолели большую часть. Рашид шагал по мягкой земле в такт дыханию и биению сердца, словно куда-то стремился, пока внутренний голос не подсказал ему: подходящее место найдено. Он опустился на землю. Аль-Шахин долго сидел под широким, окропленным серебром шатром неба, дожидаясь ясности и покоя, что всегда находил в пустыне. Но тщетно.
Что-то никак не давало ему покоя, и это было совсем на него непохоже. Он задумчиво погрузил правую руку в песок, глубже и глубже, словно мог нащупать в земле собственные корни, корни племени и семьи. Пальцы наткнулись на что-то твердое, и он выловил маленький предмет, плоский и круглый, очистил и разглядел его в молочном свете звезд. Старая монета, зазубренная и отшлифованная приходящим и уходящим песком, много лет назад потерянная на дороге караваном или ворами.
Маа-йяя, – прозвенело у него внутри. Его поражало, что он не слышал от нее никаких жалоб, как смело она смотрела в лицо обстоятельствам, почти не выказывая страха, и с восточной невозмутимостью покорялась судьбе. Она ехала по незнакомой стране с широко распахнутыми глазами, вбирая встреченные образы, цвета и запахи, хотела познать и постигнуть все увиденное вокруг. Это было так непохоже на англичан, с которыми Рашид сталкивался прежде.
Ма. Йя. Два мягких слога, гораздо больше подходящих его языку, чем жесткому и угловатому английскому. Он удивительно быстро постиг его странные звуки, как только смешался с чужим народом, силой оружия захватившим полуостров Аден. Рашид был разведчиком султана, сперва носил одежду пособника, потом торговца и, наконец – солдата, которым и был: он защищал караваны мечом и винтовкой. Араб не испытывал к чужакам ненависти, как не испытывал ненависти к противнику в бою. Потому что сражения – удел воина, и умереть в бою для него – честь. Юг, аль-Яман, с древних времен был ареной многочисленных войн. Этот немилосердный край не прощал ни легкомыслия, ни трусости. Его природа сформировала и характер его жителей. «Я против моего брата. Я и мой брат против моих кузенов. Я, мой брат и мои кузены против всего мира». Так воспитывались дети аль-Шахинов, едва их отнимали от материнской груди.
Рашид подумал о Нашите, которая вот уже половину его и своей жизни была женой воина. Ей было четырнадцать, а ему шестнадцать, когда их семьи заключили союз, следуя обычаю. Она много смеялась, была красивой, своенравной и живой, как и обещало имя, и у Рашида не возникало причин быть несчастным. Он воспитал двоих сыновей и дочь, все трое выросли здоровыми и уже не дети. Он выполнил свой долг перед семьей, перед племенем, как делал всегда: и перед султаном Ижара, и перед старейшинами аль-Шахинов. И он делал это охотно. Всегда. Потому что он – аль-Шахин.
Сейчас он тоже выполнял долг – в безопасности доставить Майю в Ижар и дождаться там англичан. По показаниям Али и его подсчетам, сейчас они должны быть в Аз-Заре. Там совсем рядом стоит на посту Али, готовый вмешаться, если султан воспрепятствует проезду англичан. До Ижара еще три с половиной дня пути. Возможно, дней пять до появления людей Коглана. Рашид проведет с ними переговоры и передаст Майю, как только они придут к соглашению. И все будет позади. Точно как он планировал. Нет причин беспокоиться.
Рашид замахнулся, хотел выбросить найденную монету, но передумал и оставил в руке. Осторожно сжал пальцы в кулак, чтобы не потерять ее на обратной дороге в лагерь. Нет причин беспокоиться.
8
– Сколько?! – покраснев от возмущения, Ральф смотрел то на султана, то на Мушина. Переводчик робко сжался, коричневое лицо его исказила испуганная гримаса. Красно-белый клетчатый тюрбан постоянно напоминал Ральфу хорька-альбиноса.
– Пятьдесят талеров Марии-Терезии за продолжение пути, – повторил Мушин требование султана. – За эту сумму он еще предоставит нам вооруженное сопровождение до границ территории Лодара.
Они заранее знали, что по дороге в Ижар придется платить пошлину, и взяли с собой определенную сумму наличными. Эти деньги Коглан выделил из личных средств, и Ральф подписал на них долговое обязательство. Достаточно, чтобы добраться до Ижара и обратно и купить по дороге продукты, если закончится провиант. Но Ральф никак не ожидал, что в самом начале путешествия ему придется оставить такую сумму в жадных лапах провинциального султана, который задумал извлечь финансовую выгоду из расположения своей территории на главной дороге. Вспомнив о восточной традиции торговаться, он поднял руку, растопырив пальцы.
– Пять, – возразил он, – и ни монетой больше.
Но султан покачал головой, упорно настаивая на своем. Он рассуждал подкупающе просто: все англичане богаты, эта весть докатилась и до Лодара. А тот, у кого была новая одежда, красивые лошади и технически совершенное оружие, вполне мог пожертвовать пятьюдесятью талерами.
Упорные переговоры продолжались все утро, пока Ральф не назвал окончательной суммой двадцать талеров, а султан по зову муэдзина не откланялся на полуденную молитву. В отличие от большинства солдат, укрывшихся в тени домов и крепостных укреплений и не выпускавших оружия из рук. Семь человек против целого войска – это было нереальной задачей даже для Ральфа, бывшего члена корпуса разведчиков.
Он повалился на соломенное ложе в комнатке гостевого дома и размышлял над решением дилеммы, а Фискер делал вид, будто его все это вообще не касается. Дело близилось к вечеру, и Ральф уже собрался заплатить наконец требуемые пятьдесят талеров и не терять драгоценного времени, когда ворвался Мушин с довольной ухмылкой и туго набитым мешком поклажи за спиной.
– Можем ехать!
Ральф удивленно посмотрел на него.
– Как так?
Мушин опять широко улыбнулся.
– Проезжий торговец узнал о нашем непростом положении и доплатил султану тридцать талеров. Нас отпустили.
Рядовой Фискер схватил вещи и мгновенно был готов ехать дальше, но Ральф продолжал неподвижно сидеть на месте. Какая-то странная история, даже подозрительная. Будто кто-то был крайне заинтересован, чтобы они смогли без задержек продолжить путь. Он резко вскочил.
– Торговец еще здесь?
Мушин покачал головой, и Ральф набросился с расспросами:
– Как он выглядел? Во что одет? Черный, окрашенный в индиго?
Мушин растерянно посмотрел на него и пожал плечами:
– Не знаю. Разве это важно? Нужно спешить, пока султан не передумал.
Последний все-таки настоял на двадцати талерах, предложенных Ральфом, но после беспрепятственно отпустил их, довольный сегодняшней сделкой. О подозрительном торговце Ральфу больше не удалось разузнать ничего, кроме того, что тот был одет как бедуин и в последнее время несколько раз проходил через Аз-Зару – причем насчет «последнего времени» ничего не уточнялось. Пока они вновь навьючивали лошадей и верблюдов и покидали город, Ральф постоянно оглядывался по сторонам. Мысль, что похититель подослал к ним шпиона, ему совсем не нравилась, пусть даже на этот раз наблюдатель им помог. Он рванул поводья коня и галопом устремился к перевалу Талх.
Пустыня Аль-Хадина еще утром осталась у Майи и Рашида за спиной. Им пришлось взобраться на горный хребет, на другой стороне продвижение вперед усложняли осыпи. Камни с металлическим лязгом летели из-под копыт, пока группа не спустилась в переходящие друг в друга вадис, по их мягкой почве лошади ступали почти бесшумно. Маленькие девочки в красно-зеленых платьицах, с грязными волосами и ожерельями ярко раскрашенных глиняных бусин на шеях пасли коз под миртами и фикусами. Пронзительно крича, они длинными палками отгоняли животных от скал и кустарников, усыпанных маленькими темно-сиреневыми ягодками, очевидно, непреодолимо притягательными для коз. В последней из вадис возвышались земляные террасы, засеянные полями там, где позволял размер. Женщины и дети поили скот и стучали палками по деревьям, чтобы собрать ягоды, которые Майя уже успела попробовать. Когда группа всадников устроила остановку, чтобы съесть хлеба и выпить воды, Рашид принес целую горсть темно-красных ягод и молча передал их Майе, в его взгляде под черно-синим платком не было никакой враждебности.
Вдалеке на скалах виднелись башни, показалась крепость, вокруг нее толпились маленькие невзрачные домишки, лишь оконные проемы были обведены узкими полосками белой краски – известняк здесь встречался редко. Наконец на горизонте в дрожащем воздухе появилось белое пятно: Нисаб. До него было рукой подать, но путь показался Майе бесконечным, копыта лошадей тонули в земле, мягкой и рассыпчатой, словно кукурузная мука. Пронесся и нагнал тучи ветер, принес с собой пыль и песок, дополнительно задержав всадников в пути, снова отодвинул город и окутал его желтоватой занавесью. Гряда холмов поднялась из мягкого грунта, коричневого, как и маленькие глиняные деревушки.
В одном из поселков царило оживление, люди собрались в группки, их пестрые одежды сияли, словно лоскутное одеяло: сочные оттенки красного и синего, цвет охры, серый и желтый, сиреневый, зеленый и индиго. Полосатые, клетчатые, в цветочек. Юноша в белых одеждах, с расшитым зеленым ремнем на талии и воткнутой джамбией побежал к ним, размахивая длинными руками под громкие крики, постоянно прерывающиеся веселым смехом. Рашид дал спутникам знак придержать коней, рысью двинулся навстречу юноше и наклонился из седла, а тот осыпал Рашида потоком слов. Аль-Шахин сперва покачал головой, потом улыбнулся и наконец кивнул, а обрадованный парень ринулся обратно в деревню.
– Нас пригласили. Канун свадьбы, – объяснил Рашид на арабском, понятном и Майе, вновь присоединившись к остальным, и они вместе поскакали к деревне, где шумел праздник.
То, что издалека казалось единой толпой, вблизи оказалось двумя группами – мужчин и женщин. Последние взяли в оборот Джамилу, едва гости спешились. Вчера пунцовой от смущения Майе пришлось просить у служанки помощи – у нее начались ежемесячные кровотечения. Прекрасно подготовленная арабка обеспечила Майю тряпками из своей поклажи, позаботилась о том, чтобы они останавливались почаще, чем в предыдущие дни, и украдкой зарывала глубоко в землю использованные куски ткани. Майя с тоской посмотрела Джамиле вслед, слушая щебечущий смех женщин. Некоторые арабки танцевали под однообразные, но не монотонные напевы, пока остальные ритмично хлопали в ладоши, а из их уст взмывали к небесам высокие, радостные трели. Тем временем Майя привычно спряталась за двумя мужчинами и пошагала за Рашидом и Салимом к другой группе. Здесь тоже танцевали: двое мужчин выходили в центр круга, прилипали друг к другу кончиками высоко поднятых мизинцев и подпрыгивали вверх-вниз, пока из круга не выходил третий и не заменял одного из пары. Ритм отбивался хлопками в ладоши. Все были стройны и казались совсем юными, их локоны взлетали, глаза блестели. Юноши танцевали грациозно, но нельзя сказать, что они были лишены мужества. От их гортанного пения, напоминающего бормотание, у Майи по коже побежали мурашки.
Она задалась вопросом, из какого далекого века пришел этот танец, передающийся из поколения в поколение в населенном с далеких веков краю, рядом с легендарной дорогой ладана. Ее взгляд упал на Рашида, он стоял чуть в стороне и отбивал ладонями ритм. Сердце Майи забилось сильнее. Он тоже танцевал так перед собственной свадьбой, в кругу мужчин своей семьи, своего племени? Она попыталась представить, каково это, расти в таком сплоченном коллективе, во власти древних традиций, тесно связанных со стихиями, с совместной жизнью людей и животных. Должно быть, Рашид почувствовал ее взгляд, повернулся и посмотрел на нее. И улыбнулся.
Дома Нисаба ясно виднелись в свете раннего вечера, они остановились неподалеку в песках и поставили палатки. Нисаб, бывший центр торговли предметами роскоши из Индии и Китая – специями, слоновой костью, нефритом, шелком и другими ценными тканями, известными высокоразвитым культурам Средиземного моря. С противоположной стороны, из Восточной Африки, везли на продажу драгоценные породы дерева, перо, меха, шкуры животных и золото. Раньше.
Здесь тоже остались каменные обломки, наполовину ушедшие в песок плиты. В вечерних сумерках Майя опустилась перед ними на колени, бережно сняла зернистый слой песка и провела кончиками пальцев по выточенному узору. Рядом забрезжил свет, и она подняла глаза. Из лагеря пришел Рашид, держа в руке самодельный факел из толстой ветви, воткнул его глубоко в землю меж каменных блоков и опустился рядом.
– Как жаль, что я не могу этого прочесть, – вздохнула Майя, глядя на надписи.
– Отец моего деда знал несколько слов старого языка, – поведал Рашид. – К сожалению, я его не учил.
Они немного помолчали, потом он повозился с ремнем и положил что-то на каменную плиту.
– Старая монета. Я нашел вчера. Может быть, вы захотите взять.
Майя подняла кусочек металла и рассмотрела его, покрутив под изменчивым светом факела. Филигранный рельеф изображал мужской профиль с короткой стрижкой и орлиным носом, увенчанный лавровым венком. Венок украшал и кромку монеты.
– Кажется, из Древнего Рима, – заключила Майя. – Она со времен Химьяров?
Рашид пожал плечами:
– Возможно.
– Мир так велик, – пробормотала Майя, – и все же между континентами всегда были связи. Во все времена. А если они обрывались, то завязывались новые. Спасибо, – восторженно прошептала она, заключила монету в ладони и прижала к груди. Не подозревая, сколь много воздала Рашиду за этот не слишком ценный кусочек металла своими словами, жестом и светом в глазах.
– Саид, – услышал Ральф впереди голос Мушина, высокий и тонкий от тревоги и страха, – нехорошо, если сегодня мы поедем дальше. Становится слишком холодно и слишком темно!
Без сомнения, он был прав. После жаркого дня утомительной езды холод грядущей ночи ощущался еще сильнее. Здесь, наверху, на крутом подъеме к перевалу, было так холодно, что и Ральф, и рядовой Фискер вопреки изначальному замыслу поддели под шерстяные накидки форменные мундиры. К тому же Ральф намотал на шею шаль Майи, завязав ее в тугой узел от резкого ветра.
– Идем дальше! – крикнул он в ответ. Лейтенант любой ценой хотел наверстать упущенное время.
– Но, саид, – продолжал причитать Мушин, – я не настолько хорошо знаю дорогу!
Ральф решил, что ослышался, пришпорил коня и галопом поскакал вперед, в начало колонны.
– Прости, что?
В Лахедже Мушин клялся, что знает дорогу в Ижар как свои пять пальцев! Чистая ложь, как выяснялось теперь.
– Я ее, конечно, знаю, – поспешно поправился Мушин, – но не настолько хорошо, как те, кто ходит здесь постоянно. Прошу, саид, – молил он, – останемся здесь до рассвета!
Ральф натянул поводья. Опасно было двигаться дальше по этой незнакомой местности в столь обманчивой полутьме. Но ночевка здесь будет весьма неприятной и означает новое промедление. Нерешительность лейтенанта передалась и мерину, который и без того предназначался для быстрой езды по равнинам, в крайнем случае по ровному песку, но никак не для гор, и к тому же не обрел в лице Ральфа всадника, способного уверенной рукой провести его по этой непроходимой местности. Ральф понимал, что его мерин никак не приспособлен для горных прогулок, его стихия – галоп по необозримой равнине…
Конь, нервно переминаясь на месте, скользнул копытом по гулящему камню и неловко вывернул сустав, ища равновесия. Он в панике перебирал ногами, ища привычную ровную поверхность, и Ральф позволил ему отойти назад, шепча в ухо успокоительные слова, но бесполезно. Животное, лихорадочно ступая копытами по каменистому грунту, оказалось слишком близко к крутому склону и окончательно потеряло равновесие. Ральф рванул поводья что было сил, в надежде вывести его на дорогу, и тут почувствовал, что конь под ним падает в пропасть.
Быстро выдернув сапоги из стремян, он отпустил сбрую и что было сил оттолкнулся в сторону…
Лейтенант сильно ушибся, а спустя мгновение раздалось полное ужаса ржание мерина. Ральф почувствовал, как сползает к краю обрыва, и едва успел зацепиться за услужливо торчащий камень, подтянулся и выбросил вперед руку.
Где-то внизу раздался глухой удар. Кто-то подхватил и вытащил Ральфа. Вопли животного продирали до костей. Недолго думая, лейтенант достал револьвер и по слуху начал палить вниз, в темноту, пока не опустошил весь барабан. Когда стихло многоголосое эхо последнего выстрела, наступила тишина. Мертвая тишина.
Рядовой Фискер отпустил Ральфа, ободряюще похлопал его по плечу и вернулся к своей лошади, которую успокоил один из людей Мушина. Ральф напряженно вглядывался вниз, в темноту, поглотившую не только его коня, но и спальный мешок, одежду, винтовку и боеприпасы.
– Где-нибудь перед Нисабом мы сможем раздобыть новую лошадь, саид, – послышался голос Мушина. Ральф кивнул, хотя Мушин не видел его. Все вещи можно возместить. «Письма. Я потерял твои письма…»
Трясущейся рукой Ральф провел по влажным щекам. Он был напуган. Эти горы сильно отличались от знакомых ему хребтов на севере Индии. Они были куда опаснее, чем показались на первый взгляд, как и многое в этой стране. Все путешествие, казалось, проходило под несчастливой звездой. Ральф невольно посмотрел на небо. Клочья облаков заслонили большую часть сверкающих точек. Он послан сюда в наказание? «Я исправлю, Майя, я все исправлю!»
Забравшись немного выше, они достигли небольшого скального плато, неудобного, но подходящего для ночевки. На следующее утро, сразу после восхода, люди Мушина на веревке спустили Ральфа вниз, к трупу лошади. Он смог спасти боеприпасы, спальный мешок и часть провианта. Но приклад винтовки был безвозвратно испорчен, а прикрепленная к седлу кожаная сумка с обеими рубашками и пачкой писем оторвалась и исчезла где-то в расщелине. «Прости меня! За это и за многое другое».
9
Дорога, по которой сотни лет ковыляли нагруженные сокровищами верблюды и которую Рашид выбрал для своего путешествия в Ижар, огибала темный, изрезанный впадинами конус горы, а с правой стороны простиралось песчаное море пустыни Рамлат эс-Сабатайн. По его волнам гулял ветер, накрывая горы нежной вуалью, что царапала всадникам глаза и раздражала кожу. Воздух над землей раскалялся и рябил. Майе все время казалось, что они подходят к лужам воды, но стоило подъехать поближе, и мираж исчезал – обман зрения, вызванный горячим воздухом. Немного позже Рашид остановил группу, убрал со рта платок и указал направо, на небольшой склон.
– Хотите искупаться?
Майя подумала, что он решил подшутить, прищурилась, присмотрелась, но водная гладь не пропала.
– Здесь?
Уголки губ Рашида дрогнули, он указал на другую сторону.
– Или там. Выбирайте сами.
Слева от пыльной, но твердой дороги тоже был водоем, причем еще большего размера. Маленькое озеро казалось глубоким, даже поблескивало голубизной. Оно переходило в похожий на реку поток, что расширялся до вади и терялся вдалеке, среди гор. Майя помедлила. Соблазн искупаться в чистой воде был велик, особенно после недели пути по горам, сквозь песок и палящий зной, без возможности очистить тело. Она посмотрела по сторонам.
– Прямо тут?
Рашид широким жестом обвел забытую Богом местность.
– Вокруг никого нет. Выбирайте сторону и отправляйтесь купаться с Джамилой, – он кивком указал на арабку. – Мои люди пойдут на другую сторону, а я покараулю здесь, наверху. Разумеется, к вам спиной, – добавил он, слегка склонившись к ней из седла и понизив голос до шепота.
Выслушав его образцовый план по соблюдению приличий, Майя не заставила долго себя упрашивать.
– Я выбираю правую сторону.
Она протянула Рашиду уздечку лошади, соскочила на землю, спустилась по склону, поспешно вылезла из сапог и отбросила их подальше. Подцепила под широкими штанинами застежки давно съехавших чулок, сняла их и тоже с отвращением выбросила подальше. Даже песок под босыми ногами был восхитителен, хотя и обжигал. Майя на цыпочках прошмыгнула к воде, где у нее вырвался блаженный вздох. Повернувшись, она увидела, что к ней направляется Джамила с льняным мешочком в руке, и сверху на дороге стоит Рашид, повернувшись к ним ровной спиной, его широкие штаны и рубашка развеваются на ветру. Майя поспешно стянула тюрбан, кинула его на берег и вытащила из волос шпильки – ей все же пришлось нехотя выбраться из воды и аккуратно положить их на темно-синий моток ткани. Она пальцами разобрала завязанные в узел пряди волос, помассировала их ноющие корни, сняла рубашку и брюки и побежала в воду в почерневшем от грязи нижнем белье. Вода оказалась теплее и глубже, чем она думала, посередине озеро доходило ей до груди. Майя зажала нос и окунулась с головой, снова и снова, пока могла сдерживать смех и детский восторг, что зародились в груди – так это было восхитительно. Она с фырканьем вынырнула и начала громко плескаться, пока ее взгляд не упал на все еще одетую Джамилу, неподвижно стоящую на берегу.
– Таали, иди, – крикнула она по-арабски и жестом позвала ее к себе. Вместо ответа Джамила с немым предложением подняла мешочек. – Что это? – задыхаясь, спросила Майя, вернувшись к Джамиле.
Та поспешно развязала льняной мешочек, вытащила зеленоватый восковой брусок и протянула Майе.
– Мыло, – неожиданно вырвалось у нее по-английски, и она засмеялась над собой, потому что это прозвучало, будто она видела мыло первый раз в жизни или, по крайней мере, впервые за долгое время.
Джамила тоже весело прищурилась.
– Таали, – повторила Майя, маня, и сделала шаг в воду.
Но Джамила все еще сомневалась, как будто традиции или религия запрещали ей купаться здесь – или с ней, чужеземкой. Наконец Джамила отложила мыло в сторону и медленно сняла через голову верхнее красно-сиреневое одеяние, открыв взору тоненькое обтягивающее темно-лиловое нижнее платье с вышитой белой каймой по краям и у выреза, вынула ноги из кожаных тапок и сделала шаг в воду, от которой сразу потемнела кайма ее штанов. Казалось, она что-то обдумывает, борется с собой. Потом арабка глубоко вздохнула, словно ей предстояло нелегкое испытание, не спеша завозилась с никабом, стащила с себя платок и опустила голову, словно от большого стыда.
Сначала Майя застыла от изумления, потому что Джамила оказалась или выглядела гораздо старше, чем она предполагала. По глубоким линиям у носа и рта и множеству серебряных прядей в туго собранных каштановых волосах можно было предположить, что арабке около пятидесяти. Но потом Майя приложила руку ко рту, еле сдержав испуганный возглас. Наверх от шеи, через подбородок и левую скулу тянулась красноватая паутина грубых линий шрама, захватившего и уголок рта, оцепеневший в жуткой, безрадостной улыбке. Майя сглотнула, у нее на глазах выступили слезы. Теперь она поняла, почему Джамила никогда не снимала при Майе вуаль, даже если они были наедине и ей позволяла религия.
Майя почувствовала себя беспомощной, не зная, как реагировать, и единственное, что пришло ей в голову, – ударить ногой по воде и окатить Джамилу фонтаном воды, обрызгав по пояс. Как маленькая девочка, приглашающая к игре другого, незнакомого ребенка, она наклонила голову и застенчиво улыбнулась. Джамила испуганно посмотрела на нее, но, когда Майя с хихиканьем наклонилась и снова ее обрызгала, на этот раз руками, она поняла. На обезображенном лице засветилась улыбка, переросла в смех, на удивление низкий и хриплый, и Джамила отомстила Майе, сперва робко, потом смелее. Смеясь и визжа, женщины скакали и бесились в воде, словно им было по десять лет, играли в салки, заставляя гладкую поверхность пениться и клокотать.
Пока они переводили дух, Джамила наклонилась, поливая себя водой, а Майя выпрямилась и увидела, что наверху, на склоне, Рашид обернулся и стоит, скрестив на груди руки. Она различила на его губах тонкую улыбку. И прищурилась. Потом игриво вытянулась во весь рост, изогнула спину и твердо посмотрела на Рашида, прекрасно зная, что нежный белый батист облепил все ее тело, скорее открывая, чем утаивая в своей мокрой прозрачности. Она стояла, бросив немой вызов, прекрасно осознавая свою женственность, и через несколько секунд улыбка Рашида стала заметнее, и он подчеркнуто медленно отвернулся.
Намылившись и ополоснувшись, вымыв и разгладив гребнем волосы, пахнувшие теперь жасмином и оливковым маслом, Майя и Джамила сидели рядом на берегу, обсыхая на солнце, куда Майя положила и чулки, основательно выстиранные с мылом. Джамила порылась в верхнем одеянии и вытащила из одного из карманов горсть маленьких плоских печений, не больше монеты.
– Возьми, – предложила она Майе, – подарок со вчерашнего праздника.
Она явно старалась говорить медленно и четко, в перекошенных губах немного искажались слова. Майе нравился голос Джамилы, немного хриплый и очень теплый. Плутовато переглядываясь, женщины разделили сладости, хрустящие и клейко-сладкие, со вкусом миндаля и сухофруктов.
– Джамила, – начала Майя, когда у нее снова опустел рот, – как… – она умолкла и показала пальцем на подбородок.
Джамила прищурилась и посмотрела на воду.
– Пожар. У нас в хлеву. Я хотела вывести коз. Я была вот такая, – она подняла руку и показала рост пятилетнего ребенка. – Из-за этого, – с дрожью в голосе указала она на шрам, – для меня не нашлось мужа. Или только за большие деньги. Но я из бедной семьи, – она глубоко вздохнула, рассказ давался ей нелегко. – Потом меня выкупил султан, как служанку. Там мне тоже никому нельзя показывать лицо.
Она искоса посмотрела на Майю, иронично и все же весело, выражая покорность своей судьбе, и Майя прониклась к ней еще большей симпатией.
– Но, – вновь заговорила Джамила, слегка покачав головой, – лицо и неважно. Глаза, – она развела указательный и средний пальцы в букву V и попеременно указала на свои глаза и глаза Майи, – важны глаза. – Потом задумчиво кивнула, словно в подтверждение. Майя импульсивно взяла ее за руку. Джамила посмотрела вниз, на ладони, пристально заглянула Майе в лицо и не менее крепко ответила на рукопожатие.
Два дня и две ночи ехали они по старой дороге ладана, по горам и пустыне. По одинокой дороге: за это время они встретили лишь три каравана и обогнали четвертый, который, очевидно, тоже направлялся в Ижар, но навьюченные верблюды плелись гораздо медленнее, чем всадники Рашида. За эти два дня было сказано, как обычно, немного, не в последнюю очередь из-за того, что лица постоянно приходилось укрывать от наполняющего воздух мелкого песка. Но за две ночи Майя и Рашид наверстали все невысказанное под сверкающими лучами. Словно на них наложили злое заклятие, которое вынуждало молчать в течение дня и позволяло свободно беседовать лишь при свете огня и звезд. Они смешали свои языки в один, понятный только лишь им двоим. Ночь дарила близость и уединение, приглашая рассказывать истории из прошлого, которое всегда становится гораздо ближе, когда в глаза не бьет дневной свет, четко очерчивающий действительность. Они сидели рядом, как бедуины, и делились воспоминаниями.
Так оживали в ночных тенях темные изгибы коридоров Блэкхолла, его фронтоны и слуховые окошки, сад с качелями под яблоней. Джеральд и Марта, Джонатан и Ангелина бродили вокруг, словно миражи, отчетливо различимые, но не осязаемые, по очереди садились к огню, слушали истории, рассказанные о них Майей, согласно кивали, прежде чем снова подняться и ускользнуть в темноту. Навестил их и Ричард, его усы весело подергивались, когда он слушал версию повествования о его путешествиях и приключениях в исполнении Майи, но спорить не стал. Однако напряженно свел брови, когда она рассказала, как сильно его любила и как страдала. Как она стремилась подражать капитану Ричарду Фрэнсису Бертону в его отваге и свободе и как потерпела неудачу, попытавшись вести такую жизнь рядом с Ральфом. Майя рассказывала без умысла, просто следуя потребности, а Рашид оказался хорошим слушателем, внимательным и терпеливым.
Майя тоже была хорошей слушательницей, когда описания Рашида воскрешали горы вокруг Джабаль Саафан, где он вырос. В его словах было мало личного, и Майя узнала о нем не много нового. Он предпочитал рассказывать предания своего племени. Например, легенду о молодом шейхе, что подобрал однажды в песках пустыни сережку. Он поручил старой и мудрой женщине отыскать хозяйку драгоценности. Та нашла молодую девушку, что была прекраснее любого украшения, и она вручила шейху вторую сережку, сказав, что они снова должны быть вместе. «Как красота и благородное сердце принца», – ответил шейх и захотел сделать ее своей женой. Благодаря богатству и власти он добился ее благосклонности, привез в свое племя и женился. Но в ночь свадьбы к нему обратился родственник невесты, признавшись, что уже давно пылает к ней искренней любовью. Это растрогало шейха, и он великодушно отказался от своих прав. Он передал свою невесту юноше – «чтобы они снова были вместе» – и осыпал молодую пару роскошными свадебными подарками.
Своим глубоким голосом Рашид говорил о народе аль-Шахинов, и Майя заново открыла многое из того, что узнала от араба за прошедшие дни, будто увидев все своими глазами. Не раз они молчали, пытаясь распробовать вкус чужого края, представляя, каково было бы всего на один день оказаться на месте другого. Это объединило их, построило мост, не исчезавший даже в рассветных сумерках.
Но самая долгая ночь когда-нибудь заканчивается. Наступило новое утро и после седьмой ночи кочевой жизни Майи – девятой со дня похищения. Оно открыло Майе новый лик Аравии: высокие дома из красно-оранжевого камня, увенчанные белыми зубцами. Белые геометрические орнаменты на стенах, нежные, как кружева, украшенные круглыми узорами или меандром сводчатые окна аркады и галереи. Здесь дарили тень заросли финиковых пальм с тяжелыми пышными темно-зелеными кронами. Зелеными, как листва абрикоса, миндаля и грецкого ореха, как кустарники вокруг многочисленных прудов и каналов. Зелеными, как поля, сияющими коврами раскинувшиеся по левую и правую стороны дороги. Вдалеке Майя разглядела красноватые горы, а перед ними – очертания города, такого же медного, но наполненного белыми стенами домов, среди которых высились тонкие минареты и купола. Козы, коровы и овцы толпились у окруженных стенами колодцев, щипали траву на пастбищах. Благоухали белые и розовые олеандры, багровые и лимонные цветки гибискуса размером с ладонь, крохотные кремовые и нежно-желтые звездочки жасмина. Эдемский сад, окруженный песками и скалами на мили вокруг. Никогда прежде Майя не встречала ничего столь прекрасного и чарующего.
– Это Ижар, – крикнул через плечо Рашид и галопом устремился вперед по хорошей, ровной дороге. Они проехали несколько небольших поселений и наконец достигли большого города – того, что Майя видела издалека. На холме выстроился комплекс внушительных зданий, окруженный башнями. Туда они и направлялись. Поднялись по небольшому взгорку и въехали в ворота, охраняемые солдатами – те радостно закивали и крикнули Рашиду что-то одобрительное.
Миновав арку ворот, всадники остановились в просторном внутреннем дворе, где их тоже встретили солдаты, в куфиях таких же теплых цветов, как стены домов. Рашид соскользнул на землю и поприветствовал каждого улыбкой и крепким рукопожатием. Майя увидела, что Джамила и люди Рашида тоже спешились, и, помедлив, последовала их примеру. Ничего похожего на роскошный дворец, во всяком случае, снаружи, – скорее крепость, прекрасная в своей простоте, красные стены покрыты незамысловатым белым орнаментом, а светлые – темно-коричневым. По стенам протянулись ряды окон, и небольшие ворота с обеих сторон вели в разные части здания. Из одних поспешно вышла женщина в парандже и маково-красном одеянии, отделанном по краям яркой каймой тончайшей работы, выполненной золотой нитью. Ее голову покрывал платок, такой тонкий, что просвечивали темные волосы. Золотые монеты на его краях тихо звенели при быстрой ходьбе, в созвучии с подвесками на браслетах и серьгами. За несколько шагов до группы всадников женщина выжидательно остановилась.
Рашид подошел к Майе.
– Саадия проводит вас в покои женщин, – объяснил он ей по-английски. – Там вы будете ожидать, пока не прибудут люди Коглана и мы не проведем переговоры.
Должно быть, он верно истолковал ошеломленный взгляд Майи, потому что добавил:
– Недолго. Лишь несколько дней.
Майя кивнула, хотя была враждебно настроена к новому окружению. Пока рядом был Рашид, она чувствовала себя уверенно, даже почти забыла, что отправилась в это путешествие против собственного желания. Но теперь ей стало не по себе.
– А где будете вы? – прицепилась она, надеясь, что он успокоит ее и будет заботиться о ней дальше. Но он уклонился от умоляющего взгляда, лишь упорно рассматривал и ласково трепал по шее ее лошадь.
– Неподалеку, – скупо объявил он холодным тоном. – Джамила останется с вами.
Он нежно потрепал животное по щеке и с непроницаемым видом отошел. Женщина по имени Саадия настойчивым жестом подозвала Майю.
– Мархаба, добро пожаловать! – весело крикнула она, и Майя нехотя пошла к ней, Джамила шла по пятам. У ворот Майя вновь обернулась. Рашид стоял посреди двора, не отбрасывая тени в лучах высокого полуденного солнца, и смотрел ей вслед, пока Саадия вновь не поманила Майю и не затворила ворота. Когда они захлопнулись на замок, Майе показалось, что ей нечем дышать, и благодарно ответила на пожатие пальцев Джамилы, сомкнувшихся вокруг ее руки.
Рашид аль-Шахин смотрел на полукруг деревянных ворот. Султан уже ждет, сейчас Рашид его обрадует, доложив, что первая часть плана прошла успешно и замысел воплотился до мельчайших подробностей. Рашид должен был испытать облегчение.
Но облегчения не было.
10
– Далеко еще? – крикнул Ральф Мушину, когда его верблюд неохотно опустился на колени под ласковые уговоры одного из арабов, и крошечное седло между двумя горбами, качнувшись, передвинулось на бок. Мушин возвел глаза к золотистому вечернему небу и безмолвно воззвал к Аллаху о помощи. Они оставили перевал Талх позади еще пять дней назад, но на каждом привале разыгрывалась одна и та же сцена: едва они выбирали место для лагеря, англичанин задавал этот вопрос, и всякий раз – нетерпеливым, недовольным тоном. Едва животное успевало опустить массивное тело, лейтенант соскакивал вниз, с облегчением ступая на твердую землю. Непривычная иноходь верблюда, форма седла, из-за которой Ральфу приходилось сидеть на корточках, подбирать ноги и держать их в неудобном положении, утомляя мускулы, медлительность, с которой маленький караван продвигался вперед, – все действовало ему на нервы. Он интуитивно сделал два больших шага назад, в мудром предвидении: верблюд повернул к нему голову, вытянул длинную шею, поднял мягкую раздвоенную верхнюю губу и с угрожающим ревом обнажил желтые отшлифованные зубы.
– Терпение, саид, терпение, – монотонно повторил Мушин свой обычный ответ, довольно почесывая пучки волос на макушке длинной головы своего верблюда.
Чтобы размять ноги, Ральф бродил по песку и внимательно всматривался в пейзаж вплоть до темно-коричневого горного хребта на горизонте. Он сощурил глаза, тщетно надеясь разглядеть очертания деревень, и тихо застонал. Большинство задержек происходило из-за обитателей оставшихся позади вади, они не могли сдержать любопытства при виде двух белокожих людей, проворно подбегали, окружали верблюдов и приглашали путников в свои простые жилища угоститься кофе, вяленым козлиным мясом и лавашом, засыпая градом вопросов после дежурных «откуда» и «куда». Ральф приказал Мушину говорить, что они очень спешат, но Мушин лишь изумленно посмотрел на него и четко дал понять, насколько невежливо отвергать гостеприимство. Глупо было бы пренебречь расположением местных жителей, правда, саид?
Так что Ральф, сжав зубы, соглашался сесть снаружи или внутри хижины шейха – деревенского старосты – и старался быть хорошим гостем. Даже если его брови ползли вверх, когда Мушин в благодарность за приглашение и предложенную трапезу преподносил хозяевам мешок риса или чечевицы, уверяя, что это тоже необходимо. Но недоверие Ральфа к Мушину росло. Еще и потому, что переговоры Мушина с тремя группами вооруженных всадников на верблюдах о пошлине и охране в дороге, по понятиям Ральфа, затягивались сверх меры, и всякий раз Мушин выплачивал двадцать талеров Марии-Терезии. К большому неудовольствию Ральфа, сопровождение закутанных арабов не давало ему ощущения безопасности, даже наоборот. Возможно, их проводник затягивал путешествие, чтобы дать похитителям наибольшее преимущество? Тем более что на расспросы Ральфа о группе одетых в черное мужчин, насильно везущих англичанку, жители деревень всегда отвечали отрицательно.
Лейтенант наступил сапогом на что-то мягкое и посмотрел, в чем дело.
– Мушин! – проревел он и жестом подозвал человека из Лахеджа, указывая на иссушенный солнцем конский навоз.
– Ведь это улика, правда?
Его палец переместился на отпечаток копыта, защищенный от ветра грудой камней.
– Они точно здесь проезжали!
Если бы Мушин был бедуином, он бы смог определить по отпечатку, из какого племени была лошадь, с гор или с побережья, по его глубине – был ли на ней всадник, и даже сказать, был ли тот неопытным, неуклюжим наездником или сидел в седле с самого детства. Бедуины никогда не забывали отпечатков верблюжьих копыт, увиденных хоть однажды. У верблюдов пустыни были мягкие подошвы с лоскутами сошедшей кожи, а у животных с каменистых полей – гладко отшлифованные. По лошадиному и верблюжьему помету бедуины могли понять, чем животных в последний раз кормили, взятой с собой едой или подножным кормом. Как давно они пили воду и, благодаря знаниям о расположении колодцев, – приблизительно где. И, конечно, ответить на самый простой вопрос: как давно здесь проходило животное? Но Мушин не был бедуином, его предки осели на равнинах Лахеджа много поколений назад и гордились этим, как и репутацией хитрых торговцев. Они свысока смотрели на кочевников, считая их примитивными, чудаковатыми и коварными.
А потому Мушин лишь пожал плечами.
– Возможно, саид.
Туго натянутая нить терпения Ральфа лопнула.
– Черт возьми, Мушин, а в чем ты вообще уверен? Ты нас вообще в Ижар ведешь?
Араб посмотрел на него с глубокой обидой, сменившейся презрением.
– Я что, похож на бедуина, саид? Если бы вы предпочли ехать с одним из них, так взяли бы в провожатые! Многие дороги ведут в Ижар, но только по этой неопытный человек может проехать, не сломав шею! И только здесь на каждом повороте не подстерегают разбойники! Если люди султана повезли вашу супругу в Ижар по другой дороге, молитесь своему Богу, чтобы получить ее обратно целой и невредимой!
Выговорившись, он высоко поднял голову и важно прошествовал к верблюдам.
Ральф смотрел ему вслед, словно оглушенный, потом гневно пнул конский навоз, высоко подкинув песок, отправился прочь, уселся на корточки на одной из скал и пристально уставился в скудный пейзаж. Он выискивал одинокие булыжники и с силой швырял их вдаль, словно каждый камень мог унести с собой гневные и тягостные мысли.
В Бенгалии или Лахоре, Пешаваре или Равалпинди Ральф всегда осознавал, что за ним стоит целая армия: все полки, что хотели присоединить Индию к Британской империи. Было нужно защищать ее границы, оборонять территорию и право на господство в тылу, во имя Бога и Королевы. Или бороться против врага, Российской империи, в роли снайпера стрелковой бригады. Все было просто: с одной стороны – объединенные силы Англии, с другой – враги.
Здесь же он был вынужден отказаться от поддержки британских военных сил, чтобы не вступать в конфликт с воинами и шейхами и не рисковать жизнью. Он и по-прежнему неразговорчивый рядовой Фискер оказались одни посреди широкой, каменисто-песчаной страны – без карты, без полномочий от руководства. Они во всем зависели от людей из Лахеджа, которые знали дорогу и пользовались здесь симпатией. Ральф с Фискером зависели от их знаний и мастерства переговоров с людьми из проезжаемых султанатов и племен, где, казалось, каждый крестьянин был вооружен джамбией и винтовкой, а за сердечным гостеприимством проглядывала воинственная настороженность. Ральф умел справляться с открытыми нападениями и боевыми стычками, но не с такой атмосферой, стирающей границы между дружбой и враждой, как ветер стирает следы на песке.
Все это давалось лейтенанту Ральфу Гарретту с большим трудом. А именно, своеобразное показное восточное хладнокровие, фатализм: «Что должно случиться, случится. Сегодня, завтра или через год». Хотя менталитет этот был очень похож на индийский, здесь он обрел совершенно новое значение и проявления. Потому что когда Ральф продвигался на восток по поручению правительства, выполнение задания можно было просрочить на несколько дней или недель, но сейчас под угрозой оказались здоровье и жизнь его жены, которая, вероятно, давно находилась в Ижаре. И, возможно, влачила жалкое существование в грязной темнице без окон, потому что он был плохой муж и оставил ее без своего внимания и своей заботы.
Уже совсем стемнело, и Ральф больше не смог отыскать ни одного камня. Он спрятал лицо в ладони и заплакал.
На следующее утро они не успели проехать и нескольких миль, как очередная группа воинов навязала им защиту в пути за деньги и пригласила на трапезу, что затянулась на целый день.
А Майя тем временем шла по террасе на крыше женской половины дворца в Ижаре. Стены в человеческий рост скрывали вид с холма. Пальмы, огромные олеандры и заросли жасмина в глазурованных глиняных горшках отбрасывали тень на гладкий камень, свою надежную опору. Ветер с гор услужливо шевелил листву, принося прохладу.
Майя сразу пошла к скамейке в особенно тенистом уголке террасы и села на прямоугольную каменную плиту, а опахала пальм и цветущие ветви укрыли ее от яркого солнца. Она выскользнула из тонких кожаных тапочек, поставила босые ноги на гладкий камень и обхватила руками колени. Рассеянно провела рукой по шелковому на ощупь одеянию, сотканному из тонкого хлопка с богатой вышивкой, блистающей роскошным красным цветом. Это был ее четвертый день в Ижаре, но день прибытия, столь богатый новыми впечатлениями, все еще стоял у Майи в памяти.
Вопреки ее страхам и ожиданиям обитательницы дворца встретили их с Джамилой дружелюбно. Там было много женщин, куда больше дюжины: средних лет, помоложе, совсем молодые, и с ними дети – старшему было около двенадцати, а младший только начинал ходить. Чтобы малыш не потерялся в суматохе, одна из женщин – возможно, мать? – быстро взяла его на руки, и он смотрел оттуда на Майю огромными глазами, засунув в рот три пухлых пальчика. С первого взгляда было нелегко различить, все ли женщины относятся к семье султана или среди них есть служанки: здесь все носили похожие покрывала и платки, красного, оранжевого и желтого оттенков – очевидно, это были цвета Ижара, яркий контраст зелени полей и деревьев. Майе не удалось определить положение женщин и по украшениям, что сверкали из небольших вырезов с украшенными каймой разрезами и были очень похожи: серьги и браслеты, чеканные бусы, золотые и серебряные. За приветственными возгласами последовали насмешки над мужским костюмом Майи, арабки сразу начали его сдергивать, чтобы избавить гостью от неудобства. Джамила заметила, что Майе неприятно, когда ее касаются чужие руки, быстро прошла между ними и повелительным тоном потребовала воду и несколько других предметов, Майя не смогла перевести их названий. Похоже, женщинам понравилось участие Джамилы, и некоторые бросились выполнять приказания, пока другие отвели Майю с Джамилой в просторную комнату, их пристанище на ближайшие дни. С одной стороны стояло накрытое прохладным льняным покрывалом ложе, с другой – простой обернутый хлопком тюфяк. Никакой роскоши, но и не темница. Несколько женщин притащили большую бадью с водой. Две другие принесли плетеную корзину с глиняными и стеклянными бутылочками, горшочками и кастрюльками, стопку больших платков и какой-то красный сверток, на котором покоилась пара изящных остроконечных домашних туфель, третья – большой кувшин для воды, а потом Джамила опять их всех выпроводила, недвусмысленно сильно захлопнув дверь.
Майя немного стеснялась полностью раздеться при Джамиле. Но ведь Джамила мужественно показала свое обезображенное лицо, подумала Майя, глубоко вздохнула, как Джамила на пруду, и выскользнула из рубахи и кальсон. Дружелюбно пробормотав что-то невнятное, Джамила засучила рукава и принялась выскребать и размешивать золотисто-коричневую, похожую на резину пасту, прижала большой, сплющенный кусок к ноге Майи и тут же резко оторвала. Майя тихо вскрикнула от испуга и боли, Джамила же удовлетворенно зацокала языком, рассматривая прилипшие к пахнущей карамелью резине волоски.
– А обязательно… – отважилась на робкий протест Майя, но Джамила с упорным молчанием провела процедуру на обеих ногах, руках, под мышками и наконец, к стыду и ужасу Майи, между бедрами. Но когда Джамила отправила ее в бадью и уже собралась приняться за дело, вооружившись чем-то вроде мыльного порошка, Майя окончательно взбунтовалась. Уж помыться-то то она вполне может сама! Но было приятно, когда служанка поливала ее небольшой струйкой чистой воды. И когда Джамила мыла и расчесывала ей волосы и, вытерев ее полотенцем, втирала что-то в кожу, намазывала ее кремом и маслом, что-то бодро и весело напевая, словно сама получала огромное удовольствие. Пахло все восхитительно: розами и жасмином, ладаном, корицей и какими-то незнакомыми цветами. Одеяние по щиколотку с широкими рукавами нежно ласкало кожу, и Джамила дополнила его широкой, почти прозрачной шалью, искусно задрапировав плечи Майи, покрыла ей голову и показала, как закрепить конец с помощью петли и крючочка, чтобы закрыть нижнюю часть лица.
За ними зашла Саадия, женщина, встречавшая их во внутреннем дворе, и они снова собрались со всеми в большой, устланной коврами комнате – обитательницы дворца сели в круг на ярких обтянутых хлопком подушках, открыв лица. Гостей пригласили присоединиться словом и жестом, и Майя с Джамилой сели, взяв яркие стаканы со сладким чаем со вкусом фруктов и корицы и ароматом розы. По кругу пошли тарелки и блюда: рис с разноцветными овощами, горячий и острый, и хрустящие жареные кусочки куриного мяса с горячей красной пастой. Джамила то ли почувствовала себя увереннее в присутствии Майи, то ли просто привыкла: она невозмутимо сняла платок с обезображенного лица, словно не заметив воцарившегося ненадолго молчания и изумленных, испуганных взглядов женщин, но Майю это задело до глубины души. Пока они ели, беря еду лишь правой рукой, Майю осаждали бесчисленными вопросами. Откуда она приехала, сколько прожила в Адене, чего там нового, есть ли у нее муж и дети? Как она вообще приехала сюда из такой дали? Как там, у нее на родине, какую женщины носят одежду, что едят и пьют, большая ли у Майи семья? Майя изо всех сил пыталась правильно выстраивать речь и свои ответы, и отовсюду послышались громкие возгласы воодушевления, когда женщины поняли, что Джамила не переводчица, а Майя вполне неплохо понимает арабский. Если ей не хватало слов, она прибегала к мимике и жестам, а на извинения за плохое знание языка слушательницы ответили одобрительным цоканьем и жестами. Младшие дети разглядывали Майю с нескрываемым любопытством, но вскоре оно угасло. Они самоуверенно бродили среди женщин, получая отовсюду объятья, поцелуи и сладости, или проводили время с товарищами по играм, а порой возникали маленькие споры, и дети тянули друг друга за волосы или с пронзительным визгом вылетали из комнаты, а некоторые, широко зевая и глядя в одну точку, уже почти засыпали от усталости и крепко держались за плечо матери, прежде чем та брала их на руки, раскачивала и прижимала к груди окончательно спящих.
Майя постепенно тоже отважилась задавать вопросы – кто из них принадлежал султану и кем женщины приходились друг другу. Сквозь смех по комнате пролетели чужеземные имена: Адиба, Мунаввар, Зайнаб, Дурра, и родственные связи, еще более сложные… Супруга, супруга второго сына, кузина супруги первого сына, сестра кузины супруги первого сына – в итоге Майя со смехом сдалась. Она поняла одно: в этом доме, по сути, нет господ и слуг, только большая семья, где каждая обитательница занимает определенное место и выполняет свои обязанности.
Ее догадка подтвердилась и в следующие дни. Ни одна из женщин не сидела без дела. На кухне с выходящим наружу дымоходом нужно было готовить много еды. Простые комнаты, обставленные немногим лучше, чем та, что делили Майя с Джамилой, нужно было подметать и держать в чистоте. Белье стиралось у колодца в маленьком внутреннем дворе, обнесенном стеной женской половины дворца, и сушилось на натянутых там веревках. Висела там и одежда Майи: английское нижнее белье и мужской костюм аль-Шахинов. Потом все аккуратно сложили в простой сундук в ее комнате. Еще нужно было готовить и смешивать мази и настойки, шить, латать и вышивать одежду. Несложная работа поручалась и многочисленным детям, когда они не играли друг с другом, не слушали истории, не читали стихи и не пели народные песни.
Читать бесплатно другие книги:
