Степной пояс Евразии: Феномен кочевых культур Черных Евгений

Как правило, историческое повествование о каком-либо явлении или же о культуре начинается с их самых ранних рубежей, с истоков. И это вполне понятно: лучше всего такого рода сюжет предстает в своей исторической динамике – от зарождения вплоть до финала. Однако порой разумнее бывает нарушить сложившийся столетиями почти канонический порядок в угоду более полному пониманию самого явления, особенно сложного. Именно в таком свете предстает перед нами многотысячелетняя и совсем непросто постигаемая история культур Степного пояса с ее головокружительными взлетами и падениями.

Иногда в подобных ситуациях для историка кажется резонным как бы перевернуть порядок событий и начать их изложение с конца: в таком случае перед читателем или слушателем суть явления может предстать существенно яснее. История степных кочевников представляется именно такой. Однако мы приступим к истории культур Степного пояса не с самых последних их шагов, но с той ступени их бытия, что явилась одновременно и их «Звездным часом» и, пожалуй, прощальной «Лебединой песней».

Источники исторические и синдром Нарцисса

Базой для нас послужили, во-первых, источники исторические или же письменно-документальные, и, во-вторых, источники археологические или же скрытые в земле, но извлеченные на поверхность в итоге раскопок и изученные специалистами. Именно с опорой на них и становится возможным воссоздать истинное историческое полотно. Свойства таких источников, однако, весьма различны, хотя они зачастую повествуют или отражают историю одной и той же культуры, одного и того же общества.

Письменные источники по ряду аспектов могут быть весьма лживыми. Если изложение касается внутренней жизни того общества, где и создаются источники такого рода, то это очень нередко напоминает истинный панегирик самим себе. Синдром Нарцисса – а именно так мы определим такую черту менталитета – присущ любой человеческой культуре, и без постоянного самолюбования культура будет существовать лишь с большим трудом. Данный синдром по своей сути и является коронным фактором так называемой национальной идеи или самоидентификации, господствующие постулаты понимания мира той или иной культурой не могут и не должны вызывать сомнений у ее носителей. Если же синдром размывается, слабеет, а его базовые каноны разъедаются ржавчиной подозрений относительно ее истинного совершенства, то налицо явные признаки кризиса культуры.

Однако при оценках культур смежных, тем более враждебных, нота критическая, весьма часто презрительная и даже ненавистная, явно доминирует: деяния соседей неразумны и вредоносны; их верования и обряды смешны, нелепы, а для истинной веры оскорбительны; и вообще – лучше бы подобных соседей вообще не существовало. И тем не менее даже в такого рода насыщенных злобой и желчью документах для нас очень важны свидетельства об этнографических деталях обустройства жизни соседних народов, о характере их религиозных представлений, даже о внешнем облике людей и т. п. Особое значение, без сомнения, имеют данные о хронологии разного рода событий, сопряженные в этих документах, как правило, с упоминанием или описанием военных акций.

В огромном большинстве случаев кочевники-скотоводы своей письменности не имели. Почти все, что нам стало известным о них, извлечено из письменных документов «цивилизованных» оседлых соседей, чаще всего настроенных к ним крайне враждебно. Лишь в случаях полной, кабальной зависимости от степняков ненависть в текстах замещалась раболепной лестью, но от этого степень их фальши не снижалась. Только порой при непредвзятом цитировании высказываний вождей номадов в подобных документах возможно уловить истинный характер менталитета кочевников и их отношения к своим «цивилизованным» соседям.

Три волны кочевников

Мы затронем в первой части книги три волны кочевнических нашествий и завоеваний. Все они оказались в чем-то сходными между собой, а в чем-то весьма различными. Первая из волн, о которой пойдет речь в книге, – конечно же, не самая ранняя! – была связана с зарождением и стремительным развитием ярчайшей арабской исламской культуры, охватившей во второй половине VII и первой половине VIII столетий огромные регионы юго-западной Евразии и северной Африки.

Рис. Пр.1. Пророк Мухаммед поднимает с покрывала святыню святынь всех мусульман – Черный Камень, чтобы вставить его в восточную стену Каабы [Chronik: 237]

Эпицентр этой волны вызревал в среде кочевых и полукочевых племен Аравийских нагорий и пустынь. Арабское племя курейшитов явилось колыбелью великого пророка Мухаммеда. Как известно, с момента его бегства из Мекки в Медину в 622 году начинается летоисчисление мусульманского мира. По кончине пророка в 644 году провозглашенный им своим наследником халиф Омар объявил начало знаменитых арабских походов во имя истинного учения ислама. Вот оценка этого рывка недавних кочевников со стороны выдающегося германского исследователя истории ислама Августа Мюллера:

«…могучие волны арабских завоевателей, подобно громадному прибою, стали заливать соседние земли, с востока и запада. Сначала по повелению халифа была направлена с неудержимой силой первая волна: она залила Персию до Оксуса, Сирию, Месопотамию, Армению, некоторые части Малой Азии до самого Константинополя, Египет и северный берег Африки до Карфагена включительно» [Мюллер: 313].

С этого времени, пожалуй, начался также отсчет поистине легендарного и столь нервно обсуждаемого вплоть до сегодняшнего дня противостояния Востока и Запада, чему мы и уделим внимание в следующей главе.

Вторая волна была сопряжена с активизацией тюркоязычных скотоводов– кочевников, на сей раз уже выходцев из Степного пояса – из Кара-кумов, Хорезма, Бактрийско-Маргианского региона. С ярким колоритом и блеском ранней арабской волны ее вряд ли можно сравнить, однако менее чем за сто лет (конец X–XI вв.) принявшим ислам тюркам-огузам – а их наследники стали именоваться сельджуками – удалось покорить арабские халифаты юго-западной Азии и захватить в них властные высоты. С тех пор эти государственные объединения стали именоваться сельджукским султанатом. С ним и поведут яростную битву христиане в своих крестоносных походах. Легендарное противостояние Восток – Запад продолжится.

Без всякого сомнения, самой могучей и сокрушительной волной кочевнических ратей, сыгравшей роль своеобразного «девятого вала», стали монгольские завоевания XIII века. Ведь они накрыли едва ли не всю Евразию, исключая лишь намеченный нами во Введении «Европейский полуостров». С того времени наступило время не легендарного, но реального противостояния Востока и Запада. И если первые две волны предстанут в нашем изложении весьма скупо, то монгольскому «девятому валу» мы уделим многократно большее место.

И наконец, обратимся вновь к той причине, каковая побудила автора начать изложение долгой истории степных скотоводов с их «звездного часа» и «лебединой песни». Нашествия кочевников столь мощно потрясли Евразийский мир, что в самых разнообразных западных источниках появилось огромное число упоминаний и описаний их культур: ведь тогда проявился свежий взгляд на неведомо откуда возникшего свирепого врага. Китайские же цивилизации находились с кочевниками в постоянных сражениях с гораздо более ранних столетий, однако до западных людей эти слухи с далекого Востока практически не доходили. До того времени в христианском мире сведения о номадах были скупы, лапидарны и грешили массой нелепостей.

Для того чтобы понять реальную суть их культур, характер менталитета воинственных кочевников, автор и предпочел начать книгу хотя бы с краткой характеристики этих звездных периодов. При таком порядке представления материалов читателю станут гораздо более понятными и зримыми те важнейшие черты культур, что оказались скрытыми толщей столетий и отразились лишь в погребальных комплексах (и то не всегда!). У культур кочевых народов VII – XIII веков, а также тех, что относились к гораздо более древним периодам, не так уж трудно подметить множество общих для номадов черт, а это делает не столь безнадежным конструирование отдаленных по времени аналогий.

Культуры стремились к своему звездному часу, к своему апогею, и верное понимание процесса их восхождения к подобным вершинам кажется исключительно важным. Апогей – это кульминация развития культур, именно тогда они раскрывают свои самые яркие стороны. Однако не менее увлекательно вникать и в динамику их распада – либо медленного умирания, либо катастрофически бурного коллапса. Все это и отразилось чрезвычайно ярко на культурах и общностях Степного пояса Евразии.

Покорение Иберийского полуострова

Впервые католики столкнулись напрямую с воинами Мухаммеда в июле 710 года. Тогда берберский вольноотпущенник и исламский неофит Абу Зур'а Тариф с пятью сотнями воинов пересек Гибралтар и вскоре вернулся с богатой добычей. Кстати, высадился он там, где на крайнем юге Испании и доныне расположен небольшой город его имени – Тарифа. И еще один связанный с этим событием любопытный сюжет: воинов Тарифа перевозили на кораблях византийского наместника и православного – «греческой веры» – (графа) Юлиана, что управлял этими крайне удаленными от Константинополя землями на северозападном мысу Африканского континента. Судя по всему, Юлиану не терпелось устроить чужими руками хотя бы невеликую гадость своим соседям – враждебным католикам-вестготам. Успех первого «посещения» Иберийского полуострова воодушевил другого, как думают, также берберского неофита Тарика ибн Зияда. Уже весной следующего года тот собрал воинство из семи тысяч своих соплеменников и пересек пролив на кораблях того же наместника Юлиана. Причем переброска воинов совершалась челночным методом, поскольку то ли «православный» юлианов флот был не слишком многочислен, то ли «граф» начал справедливо опасаться своих вновь обретенных коварных друзей.

Успех этой организованной на скорую руку экспедиции стал столь неожиданным и ошеломляющим, что скорее всего именно это породило впоследствии массу легенд и трудно проверяемых повествований. Во всяком случае, как Гибралтарский пролив, так и, прежде всего, знаменитая скала с военной базой, над которой доныне реет британский флаг, носит его имя (Гибралтар – это искаженное арабское «Джебель Тарик» или же «Гора Тарика»). Позорно проигравшие, а в данном случае ими оказались вестготы (средневековое изображение одного из воинов-вестготов можно видеть на этой странице), кажется, были просто обязаны рассказывать истинные небылицы о неисчислимой мощи врага. Наверное, именно такие объяснения вошли в католическую традицию и дожили до времен сложения «Песни о Роланде», когда нагнетался ужас от появления мавританского флота:

Первая и, по сути, едва ли не все решающая битва началась 19 июля 711 года у речки Саладо (ее старинное название Вади Бека). По одной из версий сражение длилось восемь дней, а по другой – три, что больше походит на истину. Вестготы проиграли, но вряд ли кто мог предположить столь трагичный и почти молниеносный развал целого большого королевства. Куда-то совершенно исчез вестготский король Родерих, и его не могли сыскать. После этого до смешного малое войско Тарика устремилось на захват основных городов Иберийского полуострова, нацеливая свой бег на столицу в Толедо.

Рис. 1.1. Мусульманские воины. Западноевропейская миниатюра [Chronik: 283]

Успехи Тарика вызвали жгучую зависть и немалый гнев его непосредственного патрона Мусы, остававшегося в Африке. И уже летом следующего года ведомое Мусой воинство из 18 тысяч человек высадилось на европейском берегу. Теперь и его отряды победоносно двинулись на север, так что уже к осени 713 года они смогли узреть предгорья Пиренеев. На полуострове, в сущности, оставался едва ли не единственный неподвластный воинам Мухаммеда кусочек – горная Астурия и страна басков. Наверное, арабы позднее горько сожалели, что не отрядили в эту горную область больше сил, чтобы удушить последний очаг сопротивления. Ведь именно этот очаг вскоре даст старт столь знаменитой реконкисте.

После короткого затишья мусульманские отряды вновь ринулись далее на север. Они перевалили Пиренеи и вторглись в страну франков. И здесь мы вновь вспоминаем строфы Роландовой поэмы, по всей вероятности, опять же содержащие явные преувеличения:

Минуло еще 12 лет, и только под Пуатье – а это было уже по существу в самом сердце франкских владений – 4 октября 732 года войску Карла Мартела удалось остановить казавшийся неодолимым вал арабских приверженцев ислама. Только через 27 лет после победы при Пуатье Пипин Короткий – первый коронованный монарх из династии Каролингов – смог вытеснить арабов за Пиренеи. Тогда как будто и установилось некоторое затишье. Но почти сразу вслед за краткой передышкой потянулось время невообразимо долгого – почти восьмисотлетнего – периода Реконкисты. Эпизоды этих бесконечных и столь запутанных битв попали в знаменитую «Песню о Сиде», создание которой датируют XII столетием:

И все-таки как удивительно! – за пару-тройку лет утратить едва ли не весь Пиренейский полуостров, а потом почти восемь сотен лет отвоевывать его и изгонять оттуда мавров, вплоть до знакового 1492 года – столь памятного не только для Испании, но и для всего мира.

Так католическая Европа, по существу впервые, лицом к лицу столкнулась со своим оказавшимся с тех пор едва ли не извечным ее врагом – мусульманами. Любопытно, что в средневековой католической Европе постоянным лейтмотивом звучала уверенность, что самый жестокий и коварный враг едва ли не постоянно нависал над христианским миром с востока. И хотя эти враждебные силы объявились с доселе как будто сравнительно спокойного юга, все едино – его корни гнездились на враждебном Востоке. Кажется, что даже свирепые разбойные отряды норманнов тревожили католиков не столь мучительно.

Конечно, в католических государствах понимание целостного христианского мира было своеобразным. Восточные церкви после изгнания в 1054 году из православного Константинополя папских легатов в Римской курии вызывали вполне понятное и чрезвычайное раздражение. Великий церковный раскол привел к тому, что восточных «ортодоксов» позволяли, скорее всего, лишь терпеть. Братскими отношения между двумя родственными церквями с тех пор считать уже никак не приходилось. Однако мир Византийской империи еще ранее начал ощущать на себе весьма тяжкие удары исламских атак. От империи отпали области Малой Азии, а в 718 году арабское войско вместе с многочисленным флотом осадило даже имперскую столицу Константинополь. Однако долгая осада удачи арабам не принесла: император Лев Исаврийский проявил себя весьма способным военачальником. Арабский флот понес большие потери в результате успешного применения «греческого огня». Арабы от стен города откатились, а великий византийский град вплоть до 1453 года, то есть более чем на семьсот лет, сумел «продлить» свой столичный статус, пока его уже в последний раз не окружили и захватили воины османских мусульман-турок.

Католическая Европа готовится к отпору

К середине VIII века арабские владения покрыли поражающие своей громадой пространства: не менее 10–11 млн. кв. км! От Пенджаба вплоть до западных окраин Европы и Марокко в Африке и от среднеазиатских пустынь до Среднего Нила (рис. 1.2). И все это удалось совершить за сотню лет, если начать отсчет завоеваний от 632 г., когда Абу-Бакр – первый халиф и наследник пророка Мухаммеда – устремил вдохновленных вновь обретенной верой мусульманских воинов против западных и северных соседей – Сирии и Ирана. Противостоящий миру исламскому мир католический гнездился тогда на пространствах несопоставимо более скромных, не превышавших, кажется, даже одного миллиона кв. км. Общества, где господствовали христианские конфессии восточной ориентации – в Армении, Сирии, – во многом были очень быстро поглощены волной арабских нашествий.

Запад был поставлен перед необходимостью отстаивать свои идеалы, свою веру и свои земли, решительно противопоставляя себя столь ненавистному для него Востоку. Западная и Центральная Европа напрягала силы, стараясь усилить собственную мощь. К финалу X столетия территория королевств и княжеств, следующих католическим догмам, удвоилась. Возросла, конечно же, и их военная потенция. В 962 году была торжественно провозглашена Священная Римская империя и коронован ее первый германский монарх Оттон I (рис. 1.3). По мысли создателей, на плечи этой империи как бы ложилась трудная, но весьма почетная роль стать продолжательницей всех славных дел и неколебимой мощи исчезнувшей полтысячелетия назад великой Римской империи.

Рис. 1.2. Территория арабского халафата Омейядов к середине VIII столетия

Мусульманский же мир после едва ли не физического уничтожения в 750 году династии Омейядов и формирования халифата Абассидов с IX столетия постепенно, но все сильнее попадал в тиски тяжелых кризисов. Ничего нового, конечно же, в такого рода «погружениях» не было. По своей сути принципиально сходная динамика развития сообществ, опьяненных успехами победителей, повторялась практически у всех. Их мир – надменный и гордый сокрушениями врага – раскалывался, погружался в те довольно обычные противоречия, которые оказывались густо приправленными жаждой власти правителей различных частей некогда единых социальных организмов. И лишь жестокие кровопролития могли хоть как-то привести к разрешению такого рода проблем.

Рис. 1.3. Огтон I – родоначальник Священной Римской империи. Скульптурное средневековое изображение на стене алтаря Магдебургского собора [Chronik: 269]

Помимо этого, в делах халифата с X века все более и более заметную роль начинают играть тюркоязычные, но уже втянутые в мир ислама племена огузов или сельджуков. Не так давно арабы видели в них лишь разбойные банды кочевников-скотоводов, скрывавшихся в моменты опасности в песках Каракумов и Кызылкумов. Время халифатов – по крайней мере, в их восточной половине – постепенно погружалось в вечность, сменой арабскому владычеству явился обширный сельджукский султанат (рис. 1.4).

Рис. 1.4. Территория сельджукского султаната к началу крестовых походов

Истинным основателем державы сельджуков стал Тогрул-бек (Князь– сокол), начавший свои завоевания с севера, от пустынных Каракумов – родины этого племени тюрок-огузов. Примерно за два десятилетия XI века Тогрул-беку удалось завоевать Хорезм, Иран, Афганистан. В 1055 году он захватил Багдад, который в глазах многих арабов был центром или «пупом» Земли, подобным Иерусалиму у христиан. Успех завоеваний продолжил племянник Тогрул-бека Алп-Арслан (Отважный лев). При нем границы султаната укрепились уже на восточном берегу Средиземного моря. Тяжелые испытания пришлись и на долю Византийской империи, которая лишь с большим трудом, сдавая многие свои территории, сдерживала натиск тюрок-мусульман. В 1071 году в бою близ восточно-анатолийского озера Ван Алп-Арслан наголову разбил войско ромеев (византийцев) и пленил византийского императора Романа IV Диогена.

С тех пор на обширных пространствах юго-западной Азии власть прочно перешла к вождям тюркоязычных мусульманских народов. К концу XI столетия, то есть к началу знаменитых крестовых походов, в руках арабских властителей оставался лишь север Африки да юг Пиренейского полуострова в Европе. Стало быть, накапливающим силу и намеревающимся устремиться в решительные походы на Восток, в Святую землю европейским христианам противостоял в те поры мир также мусульманский, но уже не арабский, а тюркоязычный с сельджукскими султанами и эмирами.

Географические представления европейских властителей

Если в военном отношении силы противостоящих систем могли показаться более или менее равноценными, то интеллектуально-научный багаж разнился весьма впечатляюще. Арабские халифаты удивили, правда уже последующие поколения, не только стремительностью своих территориальных охватов. Обыкновенно и очень часто считали, что носители подобного рода завоеваний, к тому же совсем незадолго перед этим только-только вышедшие из «диковато-первобытного» состояния, фактически никогда не могут нести никакой привлекательной для иных народов – духовной или, тем более, интеллектуальной – нагрузки. Ведь и пророк Мухаммед происходил из совсем недавно полукочевого племени курейшитов. А вот как, например, представлял «сарацинов» Аммиан Марцеллин – историк впавшей в коллапс Римской империи еще за два или три столетия до зарождения ислама:

«Сарацины, которых нам лучше бы не иметь ни друзьями, ни врагами, в своих налетах то там, то здесь в один миг опустошали все, что им попадалось, словно хищные коршуны, которые, если завидят сверху добычу, похищают ее стремительным налетом, а если не удастся схватить, летят прочь… У этих племен,… все люди без различия – воины. Полуголые, покрытые до бедер цветными плащами, на быстрых конях и легких верблюдах передвигаются они с места на место как во время мира, так и в пору военных тревог. Никто из них никогда не берется за плуг, не сажает деревьев, не ищет пропитания от обработки земли. Они постоянно кочуют на широких пространствах без дома, без определенного местожительства, без законов. Не выносят они долго одного и того же места под небом, не нравится им никогда долго одно и то же пространство земли. Жизнь их проходит в вечном передвижении. Жен они берут себе за плату по договору на время; а чтобы это имело подобие брака, будущая жена подносит мужу в виде приданого копье и палатку; по желанию она может уйти после определенного срока… Они проводят всю жизнь в столь далеких скитаниях, что женщина на одном месте выходит замуж, на другом рожает, а детей уводит с собой вдаль, не имея возможности никогда успокоиться. Пищей всем им служит мясо диких зверей, молоко, которое у них имеется в изобилии, а также различные травы и птицы, каких удается поймать силком. Я сам видел многих из них, и им было совершенно неизвестно употребление хлеба и вина» [Марцеллин: 4, 1–5].

… Мне хочется, чтобы читатель вспомнил об этой характеристике позднее, когда он столкнется с очень сходными оценками номадов в совершенно различных краях евразийского континента…

В случае с только что покинувшими свой привычный образ бытия арабскими народами все оказалось как бы вывернутым наизнанку. Духовно– мировоззренческий настрой носителей ранней исламской культуры оказался в состоянии поразительно быстро привлечь огромную массу крайне разнообразных народов со столь же разнохарактерными доисламскими верованиями, в корне несовместимыми с откровениями Корана. Именно это, пожалуй, в огромной степени определило стремительный темп распространения исламской культуры.

Развивали арабы едва ли не все античные науки чрезвычайно успешно. Не составит труда представить впечатляющий ряд поистине выдающихся и даже великих арабских ученых – светил математики, астрономии, медицины и многих иных направлений человеческой мысли. К примеру, арабский халиф Ма'мун (818–838 и.) побуждал интеллектуальную элиту своих подчиненных «заниматься менее выгодным, чем медицина делом, не приносящим непосредственной пользы практическим нуждам двора, а именно математикой, астрономией и философией. Основано было властелином в Багдаде великое учреждение под названием «дом наук»; тут же помещалась библиотека и астрономическая обсерватория; все это… было сборным пунктом для множества ученых,… начавших заливать арабскую почву потоком греческих познаний» [Мюллер: 719–720].

Чем, скажите не современная академия наук?

В отличие от арабов, отцы католического мира, намечавшие и формировавшие генеральные русла интеллектуальных устремлений западноевропейского мира, являли собой убогий контраст «сарацинам» фактически по всем мировоззренческим аспектам. Кажется, что именно они и представали истинными варварами в сравнении с вновь зародившейся культурой.

Вполне вероятно, что наиболее полное представление об уровне западной науки возникает при обзоре ее кардинальных постулатов о географии тогдашнего мира. При сравнении географических понятий о нашей планете, широко распространенных в среде мыслителей античности, с теми, что спустя полтора тысячелетия получили неоспоримое господство в католическом мире, можно испытать подлинное изумление: регресс поистине удручает. Оказались, к примеру, безнадежно забытыми детальные историко– географические описания Геродота (V в. до н. э.); полностью отвергались поражающие вплоть до наших дней своей точностью вычисления окружности нашей земли, проведенные Эратосфеном (III в. до н. э.); также была совершенно отринута и знаменитая система Альмагест – Клавдия Птолемея (II в.). Да и разве только это?

В христианском мире отныне абсолютно все знания должны были полностью опираться и исходить из соответствующих текстов Библии. Земля вновь «обрела» плоскую форму, а вовсе не шаровидную, как ранее учили ушедшие в небытие античные язычники. Плоский «блин» Земли оказывался окруженным со всех сторон водами мирового океана. Земля же, или ойкумена, делилась на три части: Европу, Африку и Азию. Последняя располагалась восточнее иных частей, а Африка привлекала тогдашних людей менее всего. В целом же весьма загадочная и таинственная Азия оказывалась колыбелью по крайней мере двух наиболее трепетных для тогдашнего христианина ценностей самого высшего статуса: здесь размещались как «Центр Мира», так и «Рай».

Центр мира совпадал с Иерусалимом (рис. 1.5), и это казалось вполне естественным, поскольку именно с этим почти неземным градом были связаны изначальные и важнейшие святыни христианского мира. Однако при этом даже в пределах Иерусалима некоторые пытались выявить тот «самый– самый» центр, или фактически уже истинный «пуп» земли. Так, к примеру, некий паломник Сэвульф, посетивший Святую Землю в 1102 и 1103 годах, сообщал о таком постижении: «Прямо перед храмом Гроба Господня, за внешней стеной, недалеко от места, называемого Голгофой, существует место под названием Круг, которое сам наш Господь Иисус Христос обозначил и собственноручно измерил, объявив центром мира…» [Райт, 234].

Рис. 1.5. Иерусалим – «пуп» Земли. Гравюра XV века [Chronik: 314]

Где-то очень далеко, в неведомых глубинах Азии цвели также и райские кущи, куда Господь поместил на заре существования сотворенного им мира тогда еще не успевших впасть в непростительный грех Адама и Еву. Место это, однако, точно локализовать не удавалось. Рай окружала или высокая стена, либо его ограждал от посторонних горный хребет, на котором нередко размещали фигуры Адама и Евы, а также змия-искусителя.

«Самое знаменитое место на Востоке – это рай – сад. Известный своими прелестями, куда человек не может проникнуть, так как он окружен огненной стеной, достигающей небес. Там находится древо жизни, дающее бессмертие, там находится источник, который разветвляется на четыре потока и снабжает весь мир водою», а «вокруг рая простирается дикая, бездорожная пустыня, населенная дикими зверями и гадами» [Райт: 235].

Но вот что при этом не может не удивлять: здесь же, именно в Азии – правда, опять таки вновь не уточнялось где – располагалось наиболее омерзительное и устрашающее место сего мира. То было обиталище человекоподобных Гога и Магога, которых в католической традиции относили к наиболее ужасным созданиям из всех сотворенных Господом. Вот какими словами характеризовались эти пугающие нормальных людей края в «Imagines mundi» (Образ мира), – компиляции, датированной около 1100 года:

«В Верхней Скифии, простирающейся от Каспийского моря до Серского (Китайского) океана, и к югу до Кавказа многие земли обитаемы, но имеется много и безлюдных земель; в них много золота и самоцветов, но из-за грифонов люди опасаются там появляться. Нижняя Скифия прилегает к Гиркании, называемой так из-за Гирканского леса, в котором живет чудесная птица со светящимся в темноте оперением. Ирания, или Иран, находится сразу к западу от Скифии; это область кочевников, которым из-за бесплодия почвы приходится много странствовать. Они ужасны и жестоки, пожирают человеческое мясо и пьют человеческую кровь» [Райт: 252].

Видимо, по подобного рода причине едва ли не все жуткие пророчества связывались в те времена с появлением в Судный день с севера Азии этих вызывающих содрогание тварей. На большинстве карт вместилище племен Гог и Магог изображалось окруженным высокими и неодолимыми стенами. По многочисленным вариантам подобного рода версий стены эти воздвигал когда-то сам Александр Македонский.

Древневрейская традиция, согласно книге Бытия (10, 2), причисляла Магога к сынам Иафета, наделяя эту туманную и зловещую персону знаком прародителя скифских племен. Пророк Иезеекиль (38, 2; 39, 1—13) насыщал свои речи мрачными предсказаниями о гибельных опустошениях и разрушениях, которые нахлынувший с севера со своими чудовищными ордами Гог из земли Магог навлечет смерть и разруху земле Израильской. Наконец, Иоанн в своих устрашающих откровениях [20, 7] предостерегал соплеменников:

«Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань; число их как песок морской».

В целом же большинство средневековых авторов вслед за господствовавшей еврейской традицией усматривало в Гоге и Магоге северных варваров– скифов.

Первыми деяниями, где оказались задействованными основные силы вновь «сформированной» Священной Римской империи стали знаменитейшие крестовые походы. Старт им прозвучал из уст римского первосвященника Урбана II всего через 33 года после коронации Оттона I. Активные взрывы направленной на восток агрессии католического разноперого воинства длились немногим более столетия, если, конечно, не принимать во внимание их позднейшие имитации, вроде крестового похода детей 1212 года или же иных сходных с ним. Прежде всего в четырех наиболее ярких и самых известных крестовых кампаниях европейский Запад должен был продемонстрировать свое очевидное превосходство над мусульманским Востоком.

Европа двинулась на Восток

Хотя раскол церквей уже произошел, устрашенный сельджуками византийский – «греческой веры» – император Алексей I Комнин весной 1095 года просит Римского Папу Урбана II поспешить на помощь грекам в их тяжкой борьбе с мусульманами. Понтифик соглашается, и уже в ноябре того же года – немедленно по окончании Клермонского собора – перед гигантской собравшейся для встречи с ним толпой он произносит свою сразу же вошедшую в исторические анналы пламенную проповедь:

«Народ франков…по положению земель своих и по вере католической, а также по почитанию святой церкви выделяющийся среди всех народов; к вам обращается речь моя и к вам устремляется наше увещевание …От пределов иерусалимских и из града Константинополя пришло к нам важное известие…, что народ персидского царства, иноземное племя, чуждое Богу, народ, упорный и мятежный, неустроенный сердцем и неверный Богу духом своим, вторгся в земли этих христиан, опустошил их мечом, грабежами, огнем…, а церкви Божьи либо срыл до основания, либо приспособил для обрядов своих… Кому выпадает труд отмстить за все это, вырвать у них, кому, как не вам, которых Бог превознес перед всеми силою оружия и величьем духа, ловкостью и доблестью сокрушать головы врагов своих, которые вам противодействуют?… О могущественнейшие воины и отпрыски непобедимых предков! Не вздумайте отрекаться от их славных доблестей, – напротив, припомните отвагу своих праотцев. И если вас удерживает нежная привязанность к детям, и родителям, и женам, поразмыслите снова над тем, что говорит Господь в Евангелии; «Кто оставит домы, или братьев, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную»… Иерусалим – это пуп земли, край, плодоноснейший по сравнению с другими, земля эта словно второй рай. Ее прославил Искупитель рода человеческого своим приходом, украсил ее деяниями, искупил смертью, увековечил погребением. И этот-то царственный град… ныне находится в полоне у врагов и уничтожается народами, не ведающими Господа… Если ты прибудешь к нам и завершишь вкупе с нами поход, начатый твоим предначертанием, весь мир станет повиноваться тебе. Да внушит же тебе свершать это сам Бог, который живет и царствует во веки веков. Так хочет Бог! Аминь!» [Доманин: 384–387].

«Так хочет Бог!» – взревели вслед за призывом Папы тысячи его слушателей. И уже в следующем месяце началось формирование многочисленных отрядов христианских воинов. Так был дан старт первому крестовому походу.

С этого времени в европейской литературе и даже в нашем, уже нынешнем сознании, начали отстраиваться целые галереи легендарных властителей, вождей, героев как подлинных так и ложных. Первый – самый романтичный и успешный – крестовый поход. В ряду этих персон граф Раймунд Тулузский, герцог Роберт Нормандский, Готфрид Бульонский – грядущий монарх Иерусалимского королевства… Здесь и легенда Третьего похода – английский король Ричард Львиное Сердце, тот, который якобы одним ударом меча разрубал мусульманского всадника от головы до седла… И далее – граф Балдуин Фландрский, император Священной Римской империи Фридрих I Барбаросса и многие, многие другие. Со стороны сарацин в подобной галерее почему-то оказался лишь один их прославленный полководец – Саладин (Салах ад-Дин).

Первый Святой поход уже с самого начала ознаменовался, однако, позорными деяниями. В какой-то странной торопливости существенно ранее рыцарских ополчений двинулись через Германию к Дунаю и через Венгрию к Константинополю неорганизованные и многочисленные толпы европейской голытьбы. Даже имена их вождей звучали символично: первый из них Петр Пустынник – нищий священник-харизматик; другой – также нищий, но уже рыцарь Вальтер Санс-Авуар, что по-французски означало «Голяк». Толпы эти стали даже именовать «Народным» крестовым походом.

Параллельно им двигавшийся вдоль Рейна отряд германских крестоносцев во главе с католическим священником Готшальком и графом Эмихом фон Лейнигеном свои первые «подвиги» обозначил погромами и грабежами еврейских общин в городах Трир и Кельн.

Рис. 1.6. Ричард Львиное сердце со своими приближенными на массовой казни мусульман в Аккре (конечно, может быть и мог английский король разрубить тело противника одним ударом от головы до седла, однако здесь он, кажется, испытывает удовольствие от рубки голов уже палачом). Средневековая миниатюра [Chronik: 305]

Очевидец этих погромов в Майнце монах-летописец Альберт из Экса сообщал:

«…Срывая засовы и выбивая двери, они врывались в дома, где убили до семисот человек, которые не могли оказать никакого сопротивления; кровавой резне подверглись женщины, малые дети независимо от пола, все были изрублены мечами. Евреи, видевшие, как вооруженные христиане безжалостно истребляют их беззащитных близких и детей, тоже взяли оружие и в отчаянии стали избивать своих единоверцев, вместе с женами, детьми, матерями и сестрами. Рассказывают страшные вещи: матери, взяв меч, сначала перерезали горло ребенку, а затем пронзали свою грудь, предпочитая погибнуть от собственной руки, чем от удара необрезанного» [Рид: 99].

Свершали это зачастую не какие-то недисциплинированные толпы бродяг: ведь даже высокопоставленные крестоносцы зачастую не желали видеть каких– либо различий между мусульманами и евреями. Зверства крестоносцев не ограничивались прирейнскими областями: такое происходило также в Шпейере, Вормсе, вплоть до Руана на западе и до Праги на востоке.

Голодные и полуодетые толпы «Народных крестоносцев» подкатились к Константинополю. Им, однако, нужно было чем-то питаться, и тогда вокруг стольного града вспыхнули необузданные грабежи. Весьма обязанный римскому Понтифику за полученное от него согласие на помощь император Алексей поторопился переправить всю эту бесполезную и опасную дикими инстинктами массу людей через Босфор, подставляя их тем самым под удар сельджуков. И действительно, уже 21 октября 1096 года фактически все «Народное» ополчение было истреблено мусульманскими воинскими отрядами…

…Вполне понятно, что задачей этой книги никак не может являться изложение истории противостояния христианского и исламского миров, а также крестовых походов. Наша цель состоит, прежде всего, в том, чтобы вспомнить вместе с читателем основные, наиболее важные вехи этой многовековой борьбы. Для того, – как автор надеется, – чтобы реально судьбоносное противостояние между Западом и тогда для европейцев еще совершенно неведомым истинным Востоком предстало перед нами гораздо более выпукло и отчетливо…

Рис. 1,7. Коронация Готфрида Бульонского в качестве первого монарха королевства крестоносцев – Болдуина I. Средневековая миниатюра. [Chronik: 291]

Итак, рыцарские соединения профессиональных европейских воинов подошли к стенам Иерусалима. Штурм города начался 13 июля 1099 года, и через два дня древний город пал. Резня потерпевших поражение мусульман была ужасной, и лишь немногим удалось сохранить свои жизни. Свирепостью этого побоища весьма гордились. Впечатляет уже само описание жуткого избиения мусульман, сопряженное с поклонением христианским святыням:

«В это время один из наших рыцарей по имени Летольд взобрался по лестнице на стену города. Едва только он оказался наверху, как все защитники города побежали прочь от стен, через город, а наши пустились следом за ними, убивали и обезглавливали их, преследуя вплоть до храма Соломонова, а уж здесь была такая бойня, что наши стояли по лодыжке в крови… Наши похватали в храме множество мужчин и женщин и убивали, сколько хотели, а сколько хотели, оставляли в живых. Много язычников обоего пола пытались укрыться на кровле храма Соломонова; Танкред и Гастон Беарнский передали им свои знамена. Крестоносцы рассеялись по всему городу, хватая золото и серебро, коней и мулов, забирая (себе) дома, полные всякого добра. Потом, радуясь и плача от безмерной радости, пришли наши поклониться Гробу Спасителя Иисуса и вернуть ему свой долг (т. е. выполнить обет). На следующее утро незаметно наши влезли на крышу храма, бросились на сарацин и, обнажив мечи, стали обезглавливать мужчин и женщин; иные из них сами кидались с кровли вниз» [Доманин: 394].

Вспоминает участник этих событий духовник (!) графа Раймунда Тулузского тоже Раймунд, но Агильерский, когда на Храмовой горе Иерусалима он бродил по щиколотку в крови побежденных:

«По всем улицам и площадям, куда ни оберни взор, валялись груды отрубленных голов, рук и ног. Среди человеческих и лошадиных трупов как ни в чем не бывало разгуливали люди… Какое заслуженное наказание (для мусульман)! И то место, где долгие годы они предавались святотатству и оскверняли имя Бога, теперь покрыто кровью самих богохульников» [Рид: 109].

Еще раз повторим: слова эти принадлежали графскому духовнику!

Рис. 1.8. Штурм крестоносцами стен Константинополя в 1204 году. Картина Якопо Тинторетто, XVI век [Chronik: 307]

В том же году объявили о создании нового в тогдашнем мире королевства – Иерусалимского и коронации его первого монарха Болдуина I, бывшего до того Готфридом Бульонским (рис. 1.7). Началось торопливое сооружение христианских храмов. Однако не прошло и сотни лет, когда в 1187 году Салах ад-дин (Саладин) отбил город у крестоносцев и все церкви вновь приобрели облик мечетей.

Рис. 1.9. Фридрих II на троне. Средневековая миниатюра [Chronik: 308]

В разряд позорных можно, без сомнений, включать и четвертый крестовый поход. Тогда не дошедшие до Святой Земли крестоносцы в 1204 году штурмом овладели богатейшей столицей Византии – Константинополем и учинили там не только вселенский грабеж, но и резню (рис. 1.8). Тогда же были безвозвратно загублены многие неповторимые шедевры византийских творений. Да и после этого печально знаменитой трагедией 1212 года завершился постыдный «Детский крестовый поход» (рис. 1.10).

Рис. 1.10. Шестой крестовый поход детей; гравюра Гюстава Доре [Wikipedia]

Пожалуй, в чем-то необычным предстал в этом ряду так называемый шестой крестовый поход 1228–1229 годов. Правда, своим примечательным характером он был обязан, прежде всего, абсолютно нетипичной для средневековой Европы фигурой императора Фридриха II Гогенштауфена. Фридриху исполнилось 28 лет, когда в 1220 году римский папа Гонорий III возложил на него корону императора. Тогда он приобрел статус одновременного властителя сразу двух монархий: Священной Римской империи и королевства Сицилии. Почти немедленно после этого молодой монарх вместо традиционных священников и феодальных вассалов вводит в сицилийскую администрацию профессиональных юристов и открывает университет в Неаполе для подготовки новых управленческих и судебных кадров на основе древнеримского права. При коронации Папа благословил Фридриха быть вождем нового – тогда еще грядущего – шестого крестового похода. Однако сам «свежекоронованный» император вряд ли сильно трепетал за судьбу захваченного сарацинами Иерусалима. Своим победоносным походом он рассчитывал укрепить лидирующее положение в христианском мире. Фридрих, презирая христианскую добродетель смирения, явил себя приверженцем той концепции, что ниспущенная ему Богом императорская власть всеми корнями уходит к императорам Древнего Рима.

Удивительным образом различались оценки его личности. Один из очевидцев писал, что это был «хитрый, жадный, эксцентричный, злобный и раздражительный человек. Но если требовалось проявить свои лучшие качества и предстать в более выгодном свете, он становился собранным, остроумным, приветливым и прилежным» [Рид: 256].

Многие считали его законченным безбожником. Один просвещенный католический монах также полагал, что хотя в нем и не было ни капли истинной христианской веры, «но если бы он действительно стал добрым католиком и возлюбил Бога и Христову церковь,…то ему не нашлось бы равных среди самодержцев всего мира». Говорят, что Фридрих даже высмеивал не только обряд причастия («Как долго будут продолжаться эти фокусы с хлебом?»), но и непорочное зачатие Богородицы («Надо быть полным идиотом, чтобы поверить, будто Христа родила непорочная Дева Мария… никто не может родиться без предварительного соития мужчины и женщины»). Говорили также, что император не выказывал уважения ни к Моисею, ни к Иисусу Христу, ни к пророку Мухаммеду, утверждая, что «это самые выдающиеся мошенники и самозванцы на земле» [Рид: 257–258].

Сменивший покладистого Гонория III новый Папа восьмидесятилетний Григорий IX нерушимо следовал важнейшим канонам католической веры и исполнял их. В августе 1227 года Фридрих отправляется в Святую землю возглавить Крестовый поход, но внезапно возвращается в Италию вроде бы по причине внезапной болезни. И в это время, почти немедленно, Григорий IX отлучает императора от церкви и предает его проклятию как безбожника и клятвопреступника. Согласитесь, что такого рода анафемы в истории могли иметь место не столь уж часто, тем более с такой суровой выразительностью.

Любопытным было поведение Фридриха и в Святой Земле уже после папского отлучения, на которое он старался не обращать особого внимания. У него сложились весьма странные, даже близкие контакты с формально противостоящим ему сельджукским султаном аль-Камилем. У очевидцев складывалось даже впечатление, что оба никак не желали вести войну друг с другом. Так, скажем, Фридрих просил султана просветить ученых мужей из своего христианского окружения по философским проблемам устройства природы Вселенной, о бессмертии души, поведать о логических построениях Аристотеля. Являясь братом великого Саладина, султан Аль-Камиль вовсе не отличался религиозным фанатизмом знаменитого родственника. Он едва ли не дружески относился к своему столь необычному западноевропейскому скептику-интеллектуалу и частенько посылал ему богохульные, с точки зрения папской курии, подарки. Иерусалимский патриарх Герольд доносил Папе Григорию IX:

«С прискорбием, как о величайшем позоре и бесчестии, вынуждены доложить вам, что султан, узнав о любви императора к сарацинским нравам и обычаям, прислал тому певиц, фокусников и жонглеров, о развратной репутации которых среди христиан даже упоминать не принято» [Рид: 264].

В 1229 году Фридрих и аль-Камиль заключили мирный договор, по которому Иерусалим вновь переходил в руки христиан. И здесь вновь происходит такого рода событие, которое с первого взгляда объяснить крайне сложно. Насквозь пропитанный ненавистью к Фридриху II неистовый и весьма престарелый Папа Григорий IX, по сути, отлучает от церкви истинный, уже с позиции важнейших христианских канонов, «пуп Земли» и центр ойкумены город Иерусалим! Он накладывает на него так называемый «Interdictum», то есть строгий запрет на проведение в храмах этого священного для христиан града любых церковных обрядов. Возможно ли было явить миру более абсурдную идею, венчающую эпоху крестовых походов и «очищения от мерзких язычников» Святой Земли и Гроба Господня?

Вполне очевидно, что длительное противостояние и многообразные контакты между христианским и исламским мирами претерпевали порой самые неожиданные метаморфозы. Однако уже надвинулось вплотную несравненно более драматичное время встречи Запада и того реального Востока, о котором тогда вряд ли подозревали даже самые образованные европейцы.

Нежданные пришельцы

Кажется, что, в христианском мире наиболее ранним известием о появлении с востока до тех пор совершенно неведомых и беспощадных воителей явилась запись армянского историка Киракоса Гандзакеци, датированная, по всей видимости, 1222 годом:

«Нежданно-негаданно появилось огромное множество войск в полном снаряжении и, пройдя быстрым ходом через Дербентские ворота, пришли в Агванк, чтобы оттуда проникнуть в Армению и Грузию. И все, что встречалось им в пути, – людей, скот и вплоть до собак даже – они предавали мечу… И распространилась о них ложная молва, будто они — моги и христиане по вере, будто творят чудеса и пришли отомстить мусульманам за притеснение христиан; говорили, будто у них есть церковь походная и крест чудотворный; и, принеся меру ячменя, они бросают ее перед крестом, затем оттуда войско берет корм для лошадей своих, и ячмень не убавляется; а когда все кончают брать, там остается ровно столько же» [Юрченко, Аксенов: 32].

Не правда ли, любопытные и сплетающиеся в причудливой комбинации объяснения этого явления, притом с одновременной надеждой-ожиданием? А вдруг эта неистовая, всепожирающая, сметающая все на своем пути сила — «моги» – впервые зримая восточными христианами, послана свыше, дабы обрушить свой карающий огненный меч Господний на головы угнетателей мусульман? Армянские христиане тогда, скорее всего, и не подозревали, что их опалили лишь первые вспышки той кровавой эпопеи, что предстояло пережить многим народам Западной Евразии.

Скорбное свидетельство армянского летописца отразило молниеносный, по сути, лишь разведывательный рейд всего двух (!) монгольских туменов, ведомых Субутаем и Джебе. Смерчем пронесся этот рейд по неохватным пространствам Ирана, Кавказа и Восточной Европы и стал тем походом, что и по сей день поражает наше воображение стремительностью и фантастичными успехами (о деталях самого похода мы поговорим немного позднее).

Но вот еще одна трагичная жалоба новгородского летописца, вызванная тем же внезапным появлением в землях древнерусских князей летучих монгольских туменов:

«Том же лете по грехом нашим, придоша язьщи незнаемы, их же добре никто же не весть, кто суть и отколе изидоша, и что язык их, и которого племене суть, и что вера их… Бог един весть, кто суть и отколе изидоша… мы же их не веемы, кто суть… и не веемы, откуду суть пришла, и где ся деша опять; бог весть, отколе приде на нас, за грехы наша…» [Юрченко, Аксенов: 33].

Строки эти явились отзвуком столь трагичной для русских княжеских отрядов знаменитой битвы при Калке 1223 года. Речка Калка очень далека от Новгорода, но существенно дальше от этого скорбного поля брани отстояла Западная Европа; однако весть о сражении на Калке быстро докатилась и туда. Так, Цезарий Гестербахский сообщал в своей хронике:

«В прошедшем году еще какой-то народ вошел во владения Руссов и истребил там весь народ унамский: нам неизвестно, что за народ, откуда идет и куда стремится» [Юрченко, Аксенов: 33].

Возвращение к 1206 году

Год этот давно и очень хорошо известен историкам. К тому времени Темучин (Темуджин), не так давно счастливо избежавший позорной и вечной участи колодника у вождя родственного народа тайчиутов Таргутая-Кирилтуха, сумел объединить и привлечь множество степных племен в свой ставший непобедимым комплот. Кого ему удалось принудить к этому, кого убедить в том, что он снискал бесконечную благодать самого Неба-Тэнгри. На необычайно представительном курултае вожди множества монгольских степных народов подняли Темучина на белом войлоке, тем самым признав его повелителем Земли (понятно, что той земли, о которой только и могли в то время ведать монголоязычные кочевники-скотоводы).

Рис. 2.1. Рождение Темучина (Чингис-хана); Оэлун – мать Темучина. Китайское изображение [Груссе: 96–97]

«Сокровенное Сказание» монголов так повествует об этом историческом событии:

«После того как Темучин направил на путь истинный живущие за войлочными стенами народы, в год Барса [1206] у истоков реки Онона собрался курултай. Воздвигли здесь девятибунчужное белое знамя и провозгласили Темучина Чингисханом… И тут же повелел Чингис-хан выступить Джебе в поход и преследовать Найманского Кучулук-хана. По завершении устройства Монгольского государства, Чингис-хан соизволил сказать: «Я хочу высказать свое благоволение и пожаловать нойонами-тысячниками над составляемыми тысячами тех людей, которые потрудились вместе со мною в созидании государства». И нарек он и поставил нойонами-тысячниками девяносто и пять нойонов-тысячников…» [Сокровенное сказание: 202]. Затем новый властитель начал раздачу подарков и различных постов своим сподвижникам и родственникам, учреждая тем самым также и высшие должности во вновь создаваемом им «много-народном государстве».

Один из названных братьев Чингиса, например, вопрошал: «Скажи, какую же награду пожалуешь ты мне?» На эти слова Чингисхан ответил Шиги-Хутуху: «Не шестой ли ты брат у меня? Получай в удел долю младших братьев. А за службу твою да не вменяются тебе в вину девять проступков!» – сказал он и продолжал. «Когда же с помощью Вечного Неба, будем преобразовывать государство множества народов, будь ты моим зорким оком и моим чутким ухом! Произведи ты мне такое распределение разноплеменного населения государства: родительнице нашей, младшим братьям и сыновьям выдели долю, состоянию из людей, живущих за войлочными стенами, а затем выдели и разверстай по районам население, пользующееся деревянными дверьми. Никто да не посмеет переиначивать твоего определения!» Кроме того он возложил на Шиги-Хутуху заведывание Верховным общегосударственным судом, указав при этом: «Искореняй воровство, уничтожай обман во всех пределах государства. Повинных смерти – предавай смерти, повинных наказанию или штрафу – наказывай». Да не подлежит никакому изменению на вечные времена то, что узаконено мною по представлению Шиги-Хутуху и заключено в связки книг с синим письмом по белой бумаге» [Сокровенное сказание: 203].

Рис. 2.2. Чингис-хан всадник. Китайское изображение [Груссе: 96–97]

В такой манере определял Чингис-хан ключевые позиции каждого из своих соратников в грядущих битвах за мировое господство. А еще он так заключил свои важнейшие наказы:

«В прежние времена моя гвардия состояла из 80 кебтеулсунов [ночных стражников] и 70 турхах-кешиктенов [дневных стражников]. Ныне, когда я, будучи возвеличен пред лицом Вечной Небесной Силы, будучи возвеличен силами небес и земли, когда направил я на путь истины всеязычное государство и принял народы в единые бразды свои, ныне и вы учредите для меня сменную гвардию – кешиктен-турхах, образуя оную путем отбора изо всех тысяч и доведя таковую до полного состава тьмы [десяти тысяч]» [Сокровенное сказание: 224].

В «Сокровенном сказании» нашлись также слова и о будущих легендарных монгольских полководцах Джебе (Чжебе) и Субутае (Субеетае): «Пусть равно также и Чжебе с Субеетаем начальствуют над теми тысячами, которые они стяжали своими собственными трудами» [Сокровенное сказание: 221]. (В 1206 году они, видимо, были лишь тысячниками).

Джебе когда-то пребывал в стане особо ненавистных врагов Темучина – у тайчиутов, о чем Чингис помнил всегда, но простил его:

«Помнишь, Джебе, ты именовался когда-то Чжирхоадаем. Но, перейдя ко мне от Тайчиудцев, ты стал ведь Джебе– Пикой!» [Сокровенное сказание: 257].

Субутай же всегда служил ему верой и правдой. Вот клятва верности, которую произносил грядущий и неповторимый в своей удаче полководец монголов еще до этого знаменательного курултая, вероятно, тремя годами ранее:

«Для тебя обернусь я мышкой, буду все в дом собирать и запасать. Обернусь черным вороном; все, что под руку попадет, буду в дом тащить. Обернусь я теплой попоной, буду тело твое согревать. Обернусь я кошмою, буду юрту твою покрывать» [Сокровенное сказание: 124].

Рис. 2.3. Борте – любимая жена Чингис-хана. Китайское изображение [Груссе: 96–97]

Год 1206 завершал процесс подчинения Чингис-ханом всей централь– ноазиатской «колыбели» монголов. Восточная (маньчжурская) часть этой обширной страны была покорена несколько ранее. И, кажется, около 1203 года Чингис-хан – тогда еще Темучин – прошел через обряд первой и, конечно, еще не столь торжественной интронизации; тогда и принес ему свою клятву Субутай-баатур. После провозглашения Темучина Чингисханом основные силы монгольской конницы устремились на запад, где кочевали или же вели полукочевой образ жизни многие и уже преимущественно тюркоязычные народы. Монголы в 1209 г. одолели уйгуров, до тех пор доминировавших в Восточном Туркестане, а в 1211 г. – уже в северной части Семиречья – народ карлуков. В том же году началась самая серьезная для Чингис-хана и его потомков долгая война с китайскими государствами. Именно на юго-восток и перебросил вскоре свои основные силы властитель. Северным Китаем при династии Цзинь в то время управляли чжурчжэни, – народ маньчжурского происхождения. Здесь монголам также сопутствовала удача, и в 1215 г. их воины победителями вошли в Пекин.