Тень всадника Гладилин Анатолий

- Пепельницу? Нижайшая просьба: курите на балконе. Я свой персонал вымуштровал - не курить в помещении. Нам с американцами работать.

...А персонал присутствовал. Подходил получать от мистера Литвинова ценные указания. На какие деньги он содержит столько народу? Не твоя забота, тебе с ним не работать.

Провел он нас по коридорам, по классным комнатам, где мировые знаменитости будут преподавать студентам всех возрастов и национальностей, никакой дискриминации, господа, кто в состоянии платить за обучение - милости просим. А стены увешаны картинами русских художников-модернистов, запрещены они тогда были, понимаете? Дашь художнику пятьсот рублей, он не верит собственному счастью, а сейчас все это стоит - ого-го! Посмотрите, профессор, какой зверь этот Зверев.

- Мистер Литвинов, я не специалист в живописи. - И чтоб все было ясно, чтоб подчеркнуть полную нестыковку: - Боттеро, которого я увидел в саду, вы приобрели тоже по дешевке?

Дипломат. Настоящий дипломат. Сделал вид, что не заметил шпильки. Пошел подробный рассказ про Южную Америку. Ах, какие страны! Там, извините, Дженни, молодые женщины лифчик не носят. Нет надобности. Груди стоят, как литые. А Боттеро не всегда был знаменитым Боттеро, и когда-то ему льстило, служило рекламой, что первый секретарь советского посольства приезжает в его мастерскую. Кот, вернее, одна из трех авторских копий кота, считайте - мне персональный презент. Ах, какое было славное время в Латинской Америке. Вот только была накладка, выслали из Бразилии. Господа, посмотрите на меня, ну какой я шпион, разве похож на шпиона? Небось, Ваня, это твоя работа. ЦРУ требовало отчетности, ты ткнул пальцем наугад в список советских дипломатов...

Шутник, балагур мистер Литвинов - Вася распорядился, чтоб накрывали ужин.

- Тони, тебе надо высунуться, - шепнула Дженни.

Я пожал плечами и демонстративно ушел на балкон курить. Курил долго. Возвращаюсь. Стол в главной зале накрыт. И мистер Литвинов - Вася глядит на меня, как на невесту, которая хоть и кривонога, но за ней в приданое обещают огород, корову, козу и виноградник. Заколебался мужичок.

- Профессор, ваша девушка мне такое про вас насплетничала. Оказывается, вы известный во всем мире историк! Лишь по характеру бука. Родом из России? Верно, Доул мне говорил. Я бы с удовольствием побалакал на родной фене, но Ванюша не поймет, невежливо будет.

Я подумал, что если уж Дженни за меня вступилась, то надо самому что-то сделать, иначе она больше никогда никуда со мной не поедет.

- Если я правильно понял, это будет нечто вроде Луизианы?

- В Луизиане нет русской эмиграции, и такого фонда быть не может, вмешался Доул. - Профессор, очевидно, имел в виду сравнение с парижским центром Помпиду.

Доул видел, что мои смотрины проваливаются с треском, и желал тоже мне как-то помочь.

- Доул, - сказал я как можно мягче, - я имел в виду не штат Луизиана, я имею в виду музей Луизиана под Копенгагеном. Там постоянная экспозиция картин и скульптур, плюс это международный культурный центр, где проводятся конференции, симпозиумы.

Давно-давно, пожалуй, полтора века тому назад, я наблюдал, как разворачивается линейный парусный корабль, выставив навстречу неприятельской эскадре свой борт, ощетинившийся тремя палубами пушек. Подобный маневр совершал теперь мистер Литвинов.

- Да, вы правы. Луизиана. Частный музей, принадлежащий...

- Датскому миллионеру, интеллигентному старикану. Как его имя-то?

- Я тоже фамилии не помню... И вы там часто бывали, профессор?

- Однажды на одном семинаре.

Я назвал дату. Доулу эта дата ничего не говорила, он тогда (со служебной точки зрения) под стол пешком ходил. А вот мистер Литвинов - Вася, если я его правильно вычислил, должен был знать, какая публика и на каком уровне собралась тогда в Луизиане поглазеть на художественные экспонаты.

- Мне сказали, что вы в это время не ужинаете? - Голос у мистера Литвинова был поникшим.

- Почему, с удовольствием съем шампиньоны, запеченные в сметане.

Может, потому, что выпили вина, все как-то разом повеселели. Или мои сваты почувствовали, что жених вдруг круто изменил первоначальное мнение и решил просить руки и сердца деревенской дурнушки. Любви с первого взгляда не получилось, так, видимо, в приданом что-то прельстило - коза или виноградник. А я себе сказал, что не хрена корчить недотрогу. Или действительно мой потолок быть председателем фонда товарищей по несчастью, отставных бедолаг, которых Дженни выбросила на помойку (тогда сиди там и не чирикай), или пользуйся редкой возможностью - идея фонда перспективна, и не надо ограничиваться русским культурным и научным потенциалом. Вот, например, наше великое кино, французский кинематограф шестидесятых годов - американцы, затюканные своим ширпотребным Голливудом, небось понятия о нем не имеют. А я бы мог связаться с оставшимися в Париже мастодонтами - ностальгия по шестидесятым годам, по хорошо забытому старому приведет в Калифорнийский Интернациональный Культурный Центр (так я мысленно уже называл детище мистера Литвинова и К°, результат непорочного зачатия) зрителей и слушателей всех возрастов, от студентов до пенсионеров. Да вот, конкретно. Цикл по Жерару Филипу, от "Фанфана-Тюльпана" до "Пармской обители", из Парижа пришлют ленты, затраты минимальные, а пожилые дамы Калифорнии разнесут зрительный зал. В общем, из меня поперли идеи, ведь я приготовился к разным вариантам, в том числе и к тому, что вариант окажется серьезным, и я видел, что мистер Литвинов (если он оставит себе финансы, администрацию и не будет вмешиваться в культурные программы, то мы сработаемся) теперь очень хочет меня послушать, да и Дженни будет интересно и неожиданно услышать вместо привычных вариаций на тему "Зачем ты меня покинула?" занимательные подробности про молодых тогда еще Монтана, Симону Синьоре, Азнавура, Марину Влади. И я открывал рот, но... тут возникал Доул:

- Вася, угловую комнату на втором этаже отремонтировали?

- Вася, трубы в гараже поменяли?

Ну, господа, мы же не на диспуте, ритуал ужина, приходилось тыкать вилкой и затыкать себе рот грибом.

И чего это Доул так разошелся? Талдычит о конференции дантистов: "Контракт подписан? Дантисты сняли наш дом - (так и сказал: "наш дом") - для своей ежегодной конференции, а это большие деньги!" Какой ремонт, какие трубы? При чем тут дантисты, когда мы обсуждаем проект культурного фонда? Или - я похолодел - наши ребятишки с ума спятили?

- Подождите, господа, - я отложил вилку, - уж не намерены ли вы купить эту усадьбу?

- Я ее купил три года назад, - потупил глаза проказник Вася. - Очень выгодное было дельце. Как раз после землетрясения. Цены на недвижимость резко упали, хозяин умер, дом обветшал, с наследников требовали огромный налог, и они предпочли живые деньги. Пришлось вложить много в ремонт, зато сегодня мы с вами, ужиная здесь, буквально, можно сказать, сидим на миллионах.

Класс, подумал я, нынешние умеют работать.

Я имел в виду не дом - неторопливость ответа. Луизианой я застал Литвинова врасплох, а сейчас сам прошляпил: шарил подзорной трубой по горизонту, а эскадра появилась с тыла. И я козырял прошлым, а Литвинов - настоящим. Есть некоторая разница. Надо бы по справедливости, хоть в шутливой форме, сделать ему реверанс.

Но вмешалась Дженни. Весь вечер (во всяком случае, в моем присутствии) она помалкивала, и ее молчание придавало значительности нашим разговорам. Скажем так: она демонстрировала умение молчать. И вдруг ехидным, резким, таким знакомым мне тоном она спросила:

- Вася, ты с детства такой гениальный? Мне легко подсчитать, на скольких миллионах ты сидишь. Я финансистка, финансы - моя профессия. А кто тебя этому выучил?

- А чем я занимался в Бразилии? - обиделся мистер Литвинов. - Это американцы - дураки, - он кивнул на Доула, - полагали, что я по шпионской части. Я в Бразилии шесть лет скупал земельные участки. Приобрел опыт.

Мы засиделись (на миллионах?) у гостеприимного хозяина. Я даже еще чего-то пожевал и промочил горло вином. Прощаясь, Литвинов перешел со мной на русский:

- Профессор, спасибо, очень рад, лучшей кандидатуры, чем вы, не вижу, да, не откладывайте, прямо завтра факсаните мне свою курицу, а детали мы обсудим в рабочем порядке.

Английская драндулетина с комфортом доставила нас к гостинице Доула (вызвав легкую панику у портье), и шофер был готов везти меня дальше до дома, мол, так шеф приказал, однако Дженни с ледяной вежливостью возразила, что с профессором она до сих пор как-то сама разбиралась, без чьих-то приказов.

И вот ночными пустынными улицами мы несемся на "понтиаке" к моей хате, моя любимая девочка сама вызвалась (я честно проскулил: "Дженни, тебе надо домой. Поздно". В ответ получил: "Слишком поздно". Понимай, как знаешь), и я чувствую, что ей нужно сейчас мое общество, наконец-то со мной захотели побыть. Но я знаю, кожей ощущаю, что если позволю себе какой-то двусмысленный жест (положить руку ей на колено), то она взорвется с яростью осколочной гранаты. Да, я ей нужен. Как аудитория. Как сведущий человек. Чтобы высказаться. Впрочем, закладывая виражи, она проглатывает половину фраз, и до меня доносятся их охвостья:

- В Москве я организовала подпольный пошивочный цех, давала на лапу участковому, тряслась, что настучат в ОБХСС... Перестройка, но в любой момент могли повернуть к старому... Для нас Перестройка была неожиданностью, а им заранее все было известно, они ничего не боялись... Считала себя удачливой бизнесменшей. Тони, как тебе нравится бизнесменша женского рода? "Факсаните свою курицу". Я не сразу догадалась, что курица - это жаргон от curriculum vitae, то бишь резюме... А ты откуда знал? Инга сказала? Просвещает. Да, что тут мы все делаем с великим и могучим! Как я гордилась когда заработала первые свои сто тысяч деревянных! А тут, лежа на печи, миллионы зеленых... Скупать землю - самый выгодный и надежный бизнес. Надо только знать где и иметь свободные деньги в сейфе. Купил и жди. Жди, пока стоимость вырастет в двадцать раз. Ждать, правда, трудновато. Так не свои же они вкладывали, над ними не капало!.. В каком он чине? Тони, тебя спрашиваю, в каком чине Литвинов?

Я объяснил, что в этих ведомствах высокие чины редкость. Традиционно полагают, что ведомственные погоны капитана равны погонам армейского майора. Но если ведомство в силе, как во времена Сталина, Гитлера или Франко, то капитан может оказаться повыше подполковника. Думаю, у Литвинова погоны полковника.

И еще я подумал... но благоразумно промолчал в тряпочку. Церемонно чмокнул подставленную мне щеку. Посмотрел, как задние огни "понтиака" прочертили во дворе красный полукруг.

* * *

Какая сука меня будит? Все-таки все люди, с которыми я общался в Лос-Анджелесе, знали некоторые странности моего распорядка и без особой нужды рано не звонили.

Женский молодой-деловой-американский голос (американский характерен тем, что уже в девять утра лопается от переизбытка бодрости и энергии) просил проспеленговать мою фамилию, имя, указать дату и место рождения, научную степень. Сенкью, мистер Сан-Джайст, мы оформляем на утверждение список директоров нашего фонда, мистер Литвинов просил напомнить, что ждет по факсу ваш curriculum vitae. Диктую номер факса. Записали? Бай!

Какое бай-бай, чертова кукла! Тем не менее я ворочаюсь еще в постели, а мистер Литвинов, хоть был вечером весьма тепленьким, развел спозаранку бурную деятельность! Я пошел в душ, обрушил на голову, чередуя, потоки горячей и холодной воды, привел башку в рабочее состояние, и правильно сделал, ибо вскоре (но уже в пристойный час) позвонил Доул и обрушил на меня потоки своего красноречия:

- Как тебе это нравится? Литвинов был кадровым разведчиком, а забывает элементарные вещи! - (Мысленно я отметил прошедшее время глагола.) - Я ему десять раз про тебя рассказывал, а он все перепутал и поначалу принял тебя за другого человека. Вот ротозей! Правда, у него столько забот, что поневоле голова пойдет кругом. Его сводят с Биллом Гейтсом, он может в любой момент улететь в Сиэтл. - (Мысленно я спросил: "Кто сводит, уж не вы ли, друзья?") Представляешь себе, если Билл Гейтс отслюнит в фонд из тощего кошелька своей корпорации? Да, скажи спасибо Дженни, прекрасная была идея взять ее на встречу, не знаю, какие между вами отношения, но она так тебя подала! Моя жена максимум вымолвит про меня хорошего, дескать, умеет бросить бифштекс на сковородку и сам заправляет стиральную машину. Если бы ты слышал, что говорила Дженни! "Сан-Джайст самый честный человек на свете, и скромность его поведения обратно пропорциональна его талантам... Последний из могикан того поколения людей, для которых делать себе рекламу считалось дурным тоном". Думаю, теперь все будет в порядке, надо лишь ждать, утверждение благотворительных фондов всегда занимает массу времени, инстанции придираются, ищут - не осталось ли лазеек для личного обогащения устроителей. Рутина.

...И много еще чего нелестного про бюрократию.

- Доул, я задаю вопрос. Мысленно. И сам на него отвечаю. Вслух. Вы, если я правильно понял, ни ухом, ни рылом к фонду Литвинова касательства не имеете, проталкивать его через бюрократические рогатки не собираетесь...

- Боже упаси! - воскликнул Доул. - Я хотел тебе сказать, но ты и сам усек! Вчера мы совершенно случайно завернули на огонек к Литвинову. Вася пригласил в гости Дженни, а мы составили ей компанию В нашем городе страшновато по вечерам отпускать молодую женщину одну.

Доул отчалил. Я пил чай и смотрел на телефон. Если он с утра проявил такую активность, чего же ждать дальше? Не Доул, телефон. С Доулом ясно, он поспешил отметиться, ибо жизнь внесла коррективы. Жизнь умнее запланированных легенд. Правда, не ясно, почему он старается слегка смазать картину. Как будто он мне показывает свежие фотографии вчерашнего вечера, а я вижу, что их уже успели подретушировать. Тема для размышлений. Билл Гейтс? Для понта, для вдохновения. Нет ни одного благотворительного фонда в мире, который бы не протягивал скрюченные пальчики к Сиэтлу. Впрочем, по тому, как Доул отбрыкивается от фонда, заметает свои следы, ясно, что Литвинову не только не препятствуют, но и помогают раскручиваться! И тогда... Тема для размышлений.

И я размышлял. Почему Дженни избегает свидания со мной, шарахается, как от облезлой обезьяны, и за глаза поет мне дифирамбы? Деловые переговоры? Ее-то за язык никто не тянул. И если она до сих пор обо мне такого мнения...

Я косился на телефон. Трубка, как котенок, поджала хвостик, выгнула спинку и всем своим видом показывала, что намерена дрыхнуть до вечера.

Я потопал в университет.

* * *

- Где тебя черти носят? Я звонила целый день.

Доложил начальству, где именно. Как будто это ее интересовало.

- Факсанул курицу?

- А процесс приготовления? Потрошу, нашпиговываю, жарю.

- Прочти.

Прочел.Забраковала.

- Что значит "читал лекции"? Забрел случайно в аудиторию? Пиши: преподавал в Стенфорде, Гарварде. И сейчас ты преподаешь, а не читаешь лекции. Кого интересует твой официальный статус? Ты пишешь curriculum vitae, а не прошение на велфер. Ты член или не член? Не смейся. Я-то проверяла. Какая разница между почетным членом и действительным членом, кто это понимает? Пиши: член Академии, доктор наук... Тони, сейчас так принято, все пишут о себе "я самый великий, выдающийся, уникальный". Читает эти бумаги не начальство, а их секретарши. Если секретарша, знакомясь с твоим послужным списком, не будет писать от восторга, она просто не положит его в папку для доклада.

И так как голос был дружественный, я еще помнил ее слова-в передаче Доула, и даже если бы она взорвалась гранатой, то из-за дальности расстояния осколки меня бы не изувечили, я спросил то, о чем благоразумно промолчал вчера при расставании:

- Дженни, конечно, тут много волокиты, формальностей, однако похоже, что как раз к концу весеннего семестра фонд станет реальностью. И тогда моя зарплата будет чуть больше твоей. Смогу оплачивать все счета. И машину Литвинов будет присылать. Предложение переехать на Диккенс-стрит остается в силе?

- Кто это тебе предлагал?

- Вспомни наш разговор в кафе.

- Я предлагала???

- Я бы не стал придумывать.

- Ну бабы! - восхитилась Дженни. - Действительно, язык без костей. Намелют такую чепуховину!

* * *

- Факсанул курицу?

- Инга факсанула.

- Почему Инга?

- Потому что утром вел семинар, в университете факс, а Инга умеет это делать.

- Она умеет это делать! А кто не умеет?

- Я не умею. Для меня ваши факсы, телексы, компьютеры как китайская грамота.

- Мир семимильными шагами движется к прогрессу, ты с такой же скоростью пятишься назад. Ты обиделся на мир из-за меня или это твоя принципиальная позиция?

- Надо ответить что-нибудь умное?

- У меня маникюрша через сорок минут. Это где-то в твоем районе. Погудеть тебе снизу?

Гениально придумано. Бесплатное кино. Маникюрша держит Дженни за руку, как клещами, я устроился рядом с маникюршей и смотрю на свою красотку не отрываясь. И не надо искать умные слова, они развлекают друг друга бабьей болтовней. Было заметно, что Дженни устала на работе. Она зевала, закрывала глаза, иногда морщилась от боли - маникюрша слишком усердствовала ножичком. А мне - полчаса кайфа. Ну а потом вопрос для приличия: нужно ли подвезти, или отправлюсь на свою прогулку? Из машины не оборачиваясь махнула рукой, зная, что гляжу ей вслед. И я зашагал к дому, несколько окрыленный, ведь Дженни дала мне знак, что снимает блокаду, что мы будем видеться хотя бы так. Молодец, девочка, поняла, что мне это необходимо, или, как она любит повторять: "То, что доктор прописал".

* * *

Но снятие блокады совпало с чертовыми предрождественской, рождественской неделями (Господи, прости мое богохульство!) и новогодними праздниками. Занятия в университете кончались, мои знакомые бегали, как черти, по магазинам, закупали рождественские и новогодние подарки, а потом разъехались к родственникам. Будь я директором Калифорнийского Интернационального Культурного Центра, я бы слетал к моим котятам в Париж, пришел бы нежданно-негаданно, как Дед Мороз, обвешанный праздничными пакетами. Однако фонд мистера Литвинова был пока еще вилами на воде писан (чертовыми вилами - это подозрение меня не покидало), цены на авиабилеты прыгнули в поднебесье, и вообще подразумевалось, что папа складывает по одной зеленые бумажки, экономит на минеральной воде, а вот в мае кое-что привезет, очень будет кстати.

То есть у меня появилась масса свободного (чертова!) времени.

У Дженни тоже со временем стало полегче, и родные далеко-в Израиле, но существовал темно-зеленый костюм и еще кто-то, неопознанный, там происходили какие-то наступательные или арьергардные бои, поэтому ее планы менялись. То она спешит в Сан-Диего, естественно, к дорогим тете Кларе и дяде Сэму, провести там неделю. О'кей! Возвращается через два дня. Почему? У тети Клары приступ печени, у дяди Сэма расстройство желудка. Возьми меня с собой к Инге. Мы договариваемся на субботу. Звонок: "Ой, забыла, у Эли детский праздник, я тебе позвоню". Я понимал, что ей сложно и хлопотно скоординировать детские праздники, приступы печени, расстройства желудка и не перепутать, что у кого, но меня она сбила с толку, моя круговая оборона, крепостная стена из фанеры, возведенная с таким трудом, - рухнула.

И пошло и поехало! Весь джентльменский набор, сервис по первому классу. Часовые сидения у телефона в полной прострации. Вздрагивания от каждого звонка (опять не она!). Время остановилось, к минутной стрелке подвесили пудовые гири. Я сообщал ей на респондер, что, допустим, иду к Гансу, диктовал его номер телефона, добавляя, что буду счастлив, если она появится, но не рассчитываю на такую честь. И там, у Ганса, невольно подскакивал при каждом звонке и не отводил глаз от двери: вдруг? Однажды увидел во дворе темно-синий "понтиак" с ее номерами. Мгновенная дикая радость, сменившаяся тревогой - что-то не то. Действительно, лишь три последние цифры совпадали.

Вечером, когда встречная машина с зажженными фарами тормозила, то сердце замирало. Конечно она! Ведь она знает мою привычку гулять на ночь глядя, и знает мои маршруты.

Чертовы праздники! Новогоднюю ночь она провела в Сан-Диего... У кого были сомнения, что так и будет? Пропускаю свои комментарии о драгоценном здоровье тети Клары и дяди Сэма.

Ну, один вечер можешь мне посвятить, чтоб вместе, хотя бы символично, отметить Новый год? Любой вечер, на твой выбор. Приглашаю в любой ресторан по твоему вкусу. (И гори синим пламенем экономия моего бюджета.)

Пожалуйста, герр профессор, это мы с удовольствием.

Приехала. И впервые поднялась в студию. Держа за руку Элю. Эля - лапочка, рассматривала мою "каюту без компании" с любопытством, Дженни - поджав губы.

Во всем огромном Лос-Анджелесе имелся лишь один ресторан, где готовили любимые Элей блинчики. Но после праздничных безумств или народ притомился, или продукты иссякли. Мы оказались единственными посетителями. Любимых Элей блинчиков не было. Официант предложил нечто взамен, Эля - лапочка; согласилась, храбро попробовала и... отодвинула тарелку. Потом она бродила между столов и стульев, включила музыкальный автомат, автомат заиграл какую-то белиберду... Эля начала капризничать и хныкать. И я сказал:

- Девочка устала. Ее пора везти домой и укладывать спать.

И впрямь, с какой стати мучить ребенка?

Дженни наблюдала, как я расплачивался, и с укором заметила:

- Столько денег потратил без толку!

Вернувшись в "каюту без компании", я вытащил из конверта, который Дженни мне передала, с десяток фотографий того периода и долго их перебирал. Наверно, она выгребла из ящика все ненужное, освобождая место для более актуального. Фотографии, сделанные полароидом (американцам всегда некогда, жаждут результат получить сразу), то есть отвратительного качества, но и на них Дженни ослепительная баба, а я хоть и выгляжу страшилой, но морда такая счастливо-самоуверенная...

* * *

Возобновились университетские занятия, что сильно облегчило мне жизнь. Однако вечерами сервис по первому классу продолжался: прострация у телефона, вздрагивание от каждого звонка, от скрипа тормозов во время моей прогулки. Разумеется, можно было отсиживаться в гостях, прятаться. Не хотелось. Апатия? Или соображения вот такого рода:

В азарте обмена ударами я готов был застрелиться. (Поправка. Обмена ударами не было. Начиная с аэропорта, Дженни тебе чистила репу, а ты лишь жалобно мычал. Выстрел был бы единственным твоим ответным ударом. О'кей, леди и джентльмены, поправка принята.) После визита к мистеру Литвинову я понял, что Дженни относится ко мне не так уж плохо (в том смысле, что бывает хуже), и моя игрушка мирно дремала на дне чемодана. Азарт прошел. И вообще, леди и джентльмены, честно говоря, человек в возрасте и с опытом знает, как излечиться (простите за термин) от любви к женщине. Самый быстрый способ - другая баба. Не мой вариант. Хорошо, существуют другие. Например, тренировка воображения. Если бы молодой Вертер целеустремленно и методично представлял себе какие-то скажем так, пуритански-гигиенические процессы, он бы не продырявил свою башку, а благополучно дотянул до чина тайного советника (подозреваю, что у прародителя молодого Вертера, самого герра Гете, воображение было отлично развито). Короче, избавиться от любви к женщине довольно легко. Сохранить любовь к женщине - вот что трудно.

Как старый кавалерист скажу: лошади красивы и грациозны во всех своих движениях, индивидуально и поэскадронно. Постройте женщин повзводно. Какое унылое будет зрелище. Группой женщины красивы только в кордебалете. Но туда такой отбор и там их так дрессируют! Женщины красивы лишь штучно, индивидуально, особенно в момент, когда решают идти (или не идти) с вами спать. А если у вас прошло эротическое желание? Золотой ореол женщины меркнет. Вы всегда с удовольствием сядете на лошадь, которую хоть раз оседлали. Совсем не очевидно, что вы с удовольствием вернетесь к женщине, с которой переспали. А если вернетесь, то причиной тому может быть не совпадение сексуального партнерства (термин Дженни) - нет, более прозаически: вкусный ужин, приятная беседа (или отсутствие слов - это скорее всего) или просто делать вам было нечего и никаких других вариантов вы не нашли. Анализируйте, сравнивайте физиологические, эстетические, моральные, психологические, ветеринарные факторы - вы ни к чему не придете, ничего не поймете, совсем запутаетесь. Тот случай, где сам черт ногу сломит.

И вдруг что-то щелкает в небесах, и вы влюблены. Отныне курносое личико, косые глаза, родинка на губах для вас образец совершенства. Все красотки мира в подметки не годятся вашей избраннице. Наступило чудо, о котором вот уже две тысячи (пять тысяч?) лет пишут писатели и поэты. Написали много. Со знанием предмета. Иногда в отчаянии спрашиваю: может, было бы лучше все это спокойно перечитывать, а не крутиться самому, как ужаленному, в эпицентре событий?

Вопрос теоретический. А практически я знаю, что надо как можно дольше сохранить это дивное состояние, ибо оно недолговечно. Только бы выдержать, не сдохнуть в круговороте.

В своей не самой короткой жизни мне всего три раза выпал небесный подарок. Я любил трех женщин: Жозефину, Дису, Дженни. Первая и последняя любовь из категории несчастных. Дису я любил по-королевски, то есть - хамски. Никаких страданий молодого Вертера, сплошные удовольствия. И понял, что люблю по-настоящему, когда увидел ее на ступеньках церкви в Тронхейме с младенцем на руках (моей дочерью?). Понимаешь, когда теряешь. Если бы Диса знала, сколько я про нее думал в рыбацком домике на берегу фиорда! Да, она считала себя обиженной, униженной, недооцененной. Зимой на берегу норвежского фиорда, заочно, сама того не ведая, она взяла реванш. Какое бы для Дисы было счастье, если бы в Стокгольме, а не после, я ее любил так же жертвенно, самозабвенно, мученически, как Жозефину и Дженни.

Счастье? Ставим знак вопроса. Ведь она говорила: "Я бы вас любила, король", а не "я бы вас любила, Карлуша". Может, счастье ей принесла (если принесла) именно королевская любовь, а не влюбленность скромного капитана Готара или пожилого профессора Сан-Джайста? И окажись она с графом Карлом Валленбергом в рыбацком домике, в полном уединении, в разгар полярной ночи, не взвыла бы она с тоски через пару недель? Она же скучала даже в Тронхейме, да, провинциальной дыре, тем не менее - столице.

Его Величество Карл Четырнадцатый собрал за своим "шведским столом", выражаясь современным языком, первую женскую сборную Швеции и Норвегии. Каждая красотка сама по себе была сокровищем, каждой можно было посвятить жизнь. Ну подарки, повышение их мужей в чине, имели место, однако это принималось как правило игры, не больше. Участницы "сборной" охотно, с радостью прислуживали за "шведским столом", интригуя, рвались к этому столу, отпихивая соперниц локтями. И Король это понимал и забавлялся с дамами, не задавая себе дурацких вопросов.

Королевская любовь. Этим все сказано.

В рыбацком домике на берегу фиорда граф Карл Валленберг подкладывал в печку дрова, часами глядел на огонь, сожалел (конечно, сожалел, признаемся честно) о потерянной короне, мучился сомнениями, пытаясь предугадать свою дальнейшую судьбу, но благодарил Бога за то, что ему была дарована любовь к Дисе, ибо это чувство одно заменяло (скажем точнее - компенсировало) утраченные почести и богатства.

Не заменяло. Не компенсировало. Все сложнее.

Десять лет в казарме казались капитану Готару самыми черными годами его жизни. Карл Валленберг вспоминал этот период как светлый и чистый, наполненный смыслом, то есть любовью к Жозефине. Жена прославленного генерала, супруга Первого консула, наконец, Императрица была абсолютно недоступна, но никто не мог запретить капитану Готару мечтать, и там тоже был джентльменский набор, полный сервис, только реквизит другой - ожидание не звонка, а письма, и сердце замирало, когда подъезжавшая сзади карета замедляла ход. Лишь выдуманная, нереальная романтическая любовь могла заменить, компенсировать утрату, гибель революционных идеалов. И почему-то капитан Готар был убежден, что обязательно встретит Жозефину, и она сделает его, скажем, начальником ее императорского эскорта (заходить далее воображение не осмеливалось), и он будет видеть ее ежедневно - предел мечтаний! Вру. Не предел. В этом случае фантазия перехлестывала все допустимые рамки... Предчувствия сбылись. Императрица его увидела! Чего никак не мог предполагать капитан Готар - что женщина, перед которой в своих розовых снах он падал ниц, публично, на глазах полкового начальства, залепит ему пощечину, и он, Готар, утрется, ибо в его положении от погон полковника не отказываются.

На этом любовь Готара к Жозефине кончилась. Резюме: она его облагодетельствовала, он ее разлюбил. Мораль?

В рыбацком домике на берегу фиорда Карл Валленберг понимал, что совершил благородный, прекрасный поступок, добровольно отказавшись от короны в пользу человека, который ее по праву заслужил. И гордился своим поступком. Но поступок - это жест, мгновение, а полярная ночь над фиордами бесконечна, и не так просто привыкнуть к своей новой роли (роли, кстати сказать, пока неопределенной), не просто после королевских покоев, привыкать к деревянным деревенским кроватям, ко всему, что с этим связано. И только иррациональная любовь к Дисе, уводила его от реальной действительности, помогала подняться над нею (над действительностью, не над Дисой), воспарить, уйти в философию, в медитацию, занятия Высокими Материями, с высоты которых земные богатства и почести - суета сует.

И изредка наезжая в Тронхейм за пенсионом, граф Карл Валленберг старательно избегал тех улиц, где мог увидеть Дису, ибо абстрактная любовь не должна была сталкиваться с реальной, и несправедливо было лишать Дису иллюзий, навеянных королевской любовью. Нельзя было мешать Дисе жить. Что не мешало самому графу пользоваться услугами фрекен Эльзы, а потом, в Амстердаме, услугами этой, как ее? - с пухлыми губами, румянами на щеках, еще она предпочитала длинные шелковые платья. Увы, я забываю имена.

Есть ли тут противоречия? Граф Карл Валленберг, имея за плечами биографию маршала Бернадота и кое-какие собственные подвиги, резонно полагал, что быть ангелом во плоти - не его амплуа. Однако в темноте полярной ночи он прозрел, понял, осознал, что любовь к женщине (просьба не путать с плотскими утехами!) это выход, скажем так, в четвертое измерение, где все существует иначе, чем в привычном для людей трехмерном пространстве.

В скобках замечу: мне не дано знать, в каких измерениях - пятом? шестом? я путешествовал в перерывах между очередными жизнями. Ведь меня не спрашивали. Били чем-то тяжелым по затылку и отправляли в беспамятстве к новому месту назначения.

...Значит, вот какого рода соображения. И соображая в таком роде (мужском? женском? пожалуй, в среднем), хвастаясь перед собой богатством и оригинальностью своих размышлений (оригинальностью особенно: четвертое измерение! красиво?), я не спешил делиться ими (за неимением богатства - хотя бы мыслями) с Дженни. Сразу представлял себе, как у нее суживаются глаза и свистяще-ледяным шепотом она начинает:

- Ах, мне делают снисхождение? Для тебя вылечиться - раз плюнуть? Давай посмотрим, пробуй! А женщина для тебя не личность - объект желаний, и то предпочтительно без гигиенических подробностей? Нечто вроде резиновой куклы? Герр профессор, откуда у вас такое скотство, дремучее мужланство? Почему мужики уверены, что их жалкие причиндалы, которые функционируют от силы раз в неделю, должны привлекать...

Ой, не надо. Кажется, она меня выдрессировала и замордовала так, что я ее боюсь.

* * *

Когда я не занудствую, то есть не бормочу о своих высоких чувствах, наши пересечения происходят вполне приятно. Если происходят. Ибо когда она говорит "позвоню", это не значит, что она позвонит, когда говорит "заеду", это не значит, что она заедет - это лишь свидетельствует, что она искренне хотела так сделать, но потом возникли непредвиденные обстоятельства. Вообще она очень обязательная девочка во всем, что касается деловых отношений. У нас с ней просто отношения. Точнее, она ко мне хорошо относится, значит, извини, не смогла, в следующий раз. Недоволен? Пиши жалобу в ООН.

И вот чудо произошло, мы пересеклись в кафе, она, раскрасневшаяся, оживленная, совсем не агрессивная, увлеченно что-то рассказывает. Какого хрена тебе еще нужно?

...- Кто-то заходит ко мне в кабинет. Я не оборачиваюсь, смотрю на экран компьютера. Представляется: новый доктор. Я поднимаю глаза и балдею. Красавец, веселый, молодой, энергичный, обаятельная улыбка - мой стиль. В одну секунду я влюбилась в него и от неожиданности не могла ничего скрыть. Думаю, он это понял. Он ушел, а у меня пальцы дрожат, не на те клавиши попадаю. Сижу, волнуюсь, как пионерка, переживаю. Классическая любовь с первого взгляда! Потом звоню Манчестеру, осторожно навожу справки. Обычно всех докторов в наш госпиталь принимают по рекомендации Вилли Манчестера. Ну, знаток детективов, угадываешь развязку? Конечно, доктор оказался "голубым". Такая вот история случилась со мной сегодня.

Она смотрит на меня (точнее - в мою сторону) вся еще в своих мыслях и напевает мелодию без слов. Я не знаю этой песни, но когда-то, перемывая посуду или приготавливая ужин герру профессору, она мурлыкала себе под нос и слова песни. Я запомнил одну строчку: "Гуд бай, мой мальчик! Гуд бай, мой милый, ведь, как всегда, девчонка виновата..."

Мальчик. Молодой доктор. Красивый, веселый, энергичный. С курчавой копной темных волос и белозубой улыбкой. Бегает десять километров каждое утро. Играет в теннис, очень сильная подача. На пляже выпрыгивает над волейбольной сеткой и забивает "кол". С дикой скоростью, выписывая элегантные пируэты, мчится на горных лыжах. Без устали танцует в дискотеке. Всю ночь занимается любовью. На улице, вызывая зависть у одиноких дам, может взять на руки и посадить к себе на плечи. Водит спортивный "мерседес". Поднимается на четвертый этаж по лестнице, перешагивая через две ступеньки. И ни секунды не задумывается над тем, что:

а) подскочит давление;

6) начнется сердцебиение;

в) забыл принять лекарство;

г) заболит живот, голова;

д) неловкое движение - и заноет плечо, рука, нога.

(Заноет душа. За что меня приговорили к старости? Мы так недоговаривались!)

"Гуд бай, мой мальчик. Гуд бай, мой милый". Мальчик. Истинное богатство, настоящее счастье для девчонки. Ни в чем и никогда девчонка не виновата. Перепутали что-то наверху, неправильно развели стрелки, поезда разошлись во времени. Вместо молодого доктора - красивого, веселого, энергичного - подсунули пожилую полуразвалину, полуподружку, которая (который? которое?) сидит напротив за столиком и сочувственно вздыхает:

- Да, моя девочка, действительно не повезло. Однако я в тебя верю. Закадришь не этого, так другого. На твой век мальчиков хватит.

Что ж, сам согласился на роль подружки. Причем долго этого добивался. В таком случае - получай. И соответствуй.

* * *

Бедный, бедный! Я имею в виду темно-зеленый костюм. В воскресенье (почему отпало Сан-Диего?) меня пригласили (куда запропастились дорогие дядя Сэм и тетя Клара?) сопровождать святое семейство на самую фешенебельную торговую улицу Беверли-Хиллз. Повод: хозяин, адмирал Якимото, сделал в магазине оптики оптовые закупки и получил бон на сто долларов, который презентовал Дженни, а Дженни решила эту дармовую сумму немедленно реализовать. В результате она истратила шестьсот долларов, из них триста на солнечные мужские очки (300 долларов за пластмассовую хреновину со стеклами без диоптрий? Грабеж среди бела дня!), но ведь Дженни получает удовольствие от процесса. Правда, из уважения к моим сединам меня не заставляли торчать все это время в магазине, а отпустили с Элей в кафе, где мы нашли детский уголок. Значит, пока Дженни получала удовольствие у прилавка, а Эля получала удовольствие, раскачиваясь на хрюшках, зверюшках, самолетах и пожарных автомобилях (Квотер за штуку. Монашеский аскетизм по сравнению с мамашей-кутилой), я получал удовольствие от иллюзии, что все, хоть на пару часов, как прежде. И потом мы все вместе прошвырнулись взад-вперед по тротуарам. Так вот, я заметил, что на этой знаменитой Большой Грабиловке, где публика глядит только на витрины, отдельные представители мужского пола оборачивались вслед Дженни. Чтоб в Городе Ангелов кто-то обращал внимание на женщину? И я ощущал, что от нее исходят флюиды уверенности, силы, она чувствует себя в состоянии закадрить, охмурить и поломать любого мужика, и мужской пол невольно реагировал на такой феномен.

Солнечные очки предназначены не темно-зеленому костюму. Я немножечко знаю мою девочку, подарки она покупает в присутствии объекта. В данном случае это наживка для более крупной рыбины.

Впервые я понял, что Дженни разительно изменилась, на университетском вечере. При скоплении народа это было особенно заметно. Совсем не та домашняя девочка, заботливая жена, к которой я привык. Правда, и тогда наблюдались некоторые взбрыкивания, что казалось вполне естественным в ее возрасте. Да она мне честно рассказала про свои "качели". Как она назвала период нашей совместной жизни - стояние со свечкой в церкви, раздача милостыни нищим? Хлесткие сравнения, в том смысле, что попутно и меня отхлестали. Не помню, как она охарактеризовала свой теперешний период - пляски на столе? Неправильно. Она себя не видит со стороны, а я ее вижу. Я бы сказал так: пантера вышла на охоту, мягко пружинит лапами, но горе тому, кто в эти лапы попадается - переломит хребет. Я-то давно лежу трупом в кустах. Она пробежит мимо, на секунду остановится, понюхает и - отвернется. Неаппетитно, тухлятиной несет. Ей сейчас интересно рвать когтями и потрошить темно-зеленый костюм - свежая, молодая кровь.

И кто-то еще на очереди.

* * *

В этом городе меня, безусловно, любит один человек. И как водится у занятых людей, любовь проявляется вечером. Когда вечером я захожу к Инге буквально на десять минут спросить, уточнить какую-нибудь канцелярскую скукотищу, глаза Ларри радостно вспыхивают.

- Инга, профессорское время. Накрывай на стол.

- Ребята, я же на десять минут, не надо...

- Инга, не слушай. Профессорское время.

И в глазах - такая мольба, столько эмоций! Отказаться - значит наплевать человеку в душу...

Накрывать на стол означает вытаскивать из заначки бутылки, а на закуску что Бог пошлет (что Инга наскребет в холодильнике). Подозреваю, у Инги есть основания припрятывать бутылки, а не держать их в баре, как в лучших домах Филадельфии. Впрочем, может, Инга идет в ногу с модой, то есть блюдет режим, когда нет особых поводов. Но тут повод такой роскошный, привычки французского профессора в этой американской семье очень уважают, а Инге хватает такта не следить за тем, сколько Ларри себе наливает, иначе получится дискриминация.

- Как мудро ты придумал: оттягиваться на ночь глядя за стаканчиком! блаженствует Ларри. - Что я буду делать, когда ты уедешь?

Изменить порядок слов - и будет копия моей канючки перед Дженни. Неразделенная любовь.

Сочувственно киваю головой (в отличие от других людей, которые кивают задницей): да, действительно, уеду. Про предложение от фонда мистера Литвинова я ребят не информировал. И не почему-нибудь, а из чистого суеверия.

Возвращаюсь в свою каюту тепленьким. Автоответчик подмигивает красным огоньком. Я бы, конечно, сразу прокрутил кассету, если бы сегодня уже не говорил с Дженни.

Дважды в день она со мной не разговаривает, мол, нечего баловать. Остальные подождут до утра. Я подтруниваю над Ларри, а с кем еще так посидишь, без напряга? Чувствую, что засну мгновенно. И все-таки кому я так поздно понадобился? От кого мессидж? Ганс? К черту! Молли? Ха-ха! Впрочем, туда же. Билл Гейтс? Баюшки-баю. Доул? На него похоже. Нажимаю на кнопку. Слышу женский голос, который в первый момент не узнаю: "Антон, позвони в Париж по телефону..." Дает номер. Отбой.

Это Н.К., это ее манера. Бывало, она дозванивалась мне в деканат: "Антон, нам нужны деньги". И вешала трубку. "Антон, приезжай на бульвар Сульт. Купишь нам продукты. Мы больны". И вешала трубку. И никогда ни "здравствуй", ни "до свидания". Но с чего бы ей звонить в Америку? Номер мне абсолютно не знаком.

И вдруг я холодею от ужаса. Меня трясет. Тихо подвывая, набираю номер. Занят. Набираю еще. Занят, проклятый. Ага, что-то соображаю, звоню дочери домой. Длинные унылые гудки. Длинные унылые гудки. Набираю проклятый номер. Занят. Набираю номер. Занят. Закуриваю. Может, конечно, врачи правы, курить вредно, но я бы сейчас сдох без сигареты. Набираю номер.

- Папочка? Где я? В госпитале. У меня персональный телефон в палате. Ну, можешь меня поздравить. Три восемьсот. Зовут Александром. Хочешь с ним поговорить? Шурик, поговори. с дедом. Папа, он спит. Наелся и спит. Дома никто не отвечает, потому что все едут ко мне в госпиталь. Тебе лететь в Париж? Папа, я замужняя дама. Все, что надо, делается и даже больше. Официальную свадьбу мы сыграем осенью. К осени ты приедешь?

* * *

Знаю прекрасно, что утром у нее самая запарка, что ее могут вообще не позвать к телефону - митинг, клиент, уехала на рандеву - или она будет говорить сквозь зубы, выискивая в компьютере недостающие, как всегда, полмиллиона.

Но как удержаться? Собираюсь с духом, звоню.

Некоторое удивление:

- Ты?

Сообщаю новость.

- Ой!

Волшебный голос. Требует доложить подробно и обстоятельно. Что ни скажу, все время смеется (снег, звенит колокольчик, серебряный счастливый смех Дисы! Если бы я знал, что со мной будут так разговаривать, сам бы рожал каждый день...). Рассказываю, какой ужас я пережил. Почему она (то есть Н.К.) так сделала? Видимо, хотела мне преподнести сюрприз. Ты обрадовался? Ревел в трубку, как бурый медведь. Правда, сначала сгоряча чуть было не сорвался, не заорал: "Твою мать, извини, надо повесить на березовом суку!" Надеюсь, прикусил язык? Странно, что иногда у тебя хватает ума. Жалеешь, что не в Париже?

- Откровенно говоря, чувствую себя дезертиром с трудового фронта.

- Уж кто-кто, а твоя дочь не может пожаловаться на отсутствие внимания с твоей стороны.

* * *

...Позже я подумал, что если меня еще к кому-то ревнуют, то только к моему ребенку.

"Странно, что тебе иногда хватает ума". Значит, в остальных случаях я произвожу впечатление умалишенного? Таким она меня видит? М-да, себе я кажусь мудрым, как змий. Мне кажется, что я научился с ней разговаривать, и точно знаю, какие темы нельзя затрагивать. Например, нельзя вспоминать свои успехи у женщин даже стопятидесятилетней давности. Мимикой лица мне дают понять, как тоскливо и противно про это слушать. Восхищаясь ее теперешней силой и уверенностью в себе, нельзя даже теоретически предположить, что в этом есть и какая-то моя заслуга, что моя любовь сделала ее такой. Она стервенеет прямо на глазах.

Опять не хватило ума. Невинная фраза по телефону: "У меня к тебе серьезный разговор" - ее, Дженни, насторожила, и она, Дженни, исчезла с горизонта. Ширпотребовский набор:

митинги, рандеву, встречи с клиентом, лаборатория, уик-энд в Сан-Диего, конференции... Как будто ни одна конференция в Городе Ангелов не может состояться без ее участия.

Что ж, пришлось затаиться, и когда она несколько ослабила бдительность, выклянчил свиданку в баре.

Опоздала на час двадцать шесть минут, что даже для нее слишком. Сняла куртку. Верхние пуговицы на блузке расстегнуты, юбка мятая... Я понял, что небрежность в одежде специальный знак, дескать, для тебя и не стараемся. Но настроение хорошее, и, главное, она сознает за собой вину за опоздание (все-таки девочка совестливая), поэтому готова быть заранее снисходительной к моим глупостям. И бар ей понравился: в стиле старой Англии, толстые свечи на столиках, тихая музыка. Заказали дринк, орешки. В такой приятной обстановке можно даже со мной провести время. (Даже, даже, даже. По правилам грамматики "даже" обозначает последний предел: "Терпим даже таракана".)

Доклад свой построил по-научному. Преамбула:

Мол, дескать, и так далее, сама понимаешь, в общем, в целом, в частности, короче, бывают ситуации, когда бесчеловечно говорить сразу "нет", надо сделать вид, что подумаешь, обмозгуешь, пусть остается хоть слабая надежда, а потом он, она, сам, сама воздвигнет, смастерит защитную стенку, и не будет ощущения острой обиды, поверь моему опыту...

Соответствующая мимика лица, но я проскакиваю минное поле... Я не хвастаюсь своими подвигами, просто, с твоего позволения, некоторые теоретические выкладки, экскурс в психологию.

Тезис:

В Истории, то есть в исторической науке, эмоции смазываются, сохраняются лишь голые факты, поэтому, а не почему-нибудь другому, без всякого подвоха какой тут подвох? - я делаю тебе официальное предложение, которое, естественно, ни к чему тебя не обязывает. Да, у меня была жена, и она была Королевой. Нас не разводили, однако больше в моей биографии, в моих биографиях никаких жен не зафиксировано, их попросту не существовало. Теперь, когда я это сказал, а ты выслушала, это станет фактом твоей биографии, моих биографий. Понимаю, сейчас тебе смешно, сейчас тебе плевать, плюнуть и растереть, но, возможно, лет через пятьдесят - женщины меняются с возрастом - ты вспомнишь, скажем так, осторожно, с положительной эмоцией, что профессор Сан-Джайст, а значит, и все те, кем он когда-то был, почтительно просили твоей руки и сердца. Точка. Извини за дурацкую мизансцену, знаю, что ты торопишься. Спасибо.

Молчание. Непроницаемый взгляд Жозефины. Потом в глазах мелькнули искры.

- Ну, я правильно тебе ответила?

Учитывая некоторую торжественность момента, чинно поговорили о чем-то нейтральном. Я проводил ее до "понтиака". Она сохраняла дистанцию - не позволяла мне ни прижиманий, ни прикасаний, мы словно танцевали котильон в парадной зале. Села в кабину.

- Профессор, благодарю за высокую честь. Теперь, по всем законам жанра, герои должны уходить твердой походкой, не оборачиваясь.

Что я и сделал. Но, использовав профессиональный трюк разведчика, незаметно оглянулся. На долю мгновения. Этого хватило, чтобы увидеть, как она припала к рулю в приступе смеха, как будто не могла больше сдерживаться.

Топая домой, я размышлял, что именно ее так развеселило. Конечно, нелепость ситуации, помноженная на мою патетичность. Для девочки с обостренным чувством юмора вполне достаточно. И все-таки... Расстегнутая блузка, и юбка сильно помята. Дженни строго следит за своей одеждой, она не придет на работу в неотглаженной юбке. Абсолютно исключено. Значит... Значит, по дороге ко мне заехала к кому-то, времени было мало, небось сперва не соглашалась, ссылаясь на то, что беспардонно опаздывает, но тот, к кому она заехала, просто задрал ей юбку, ну невтерпеж обоим, молодость, кровь играет. И вот, не успев привести свой туалет в порядок, явилась на скучную свиданку, а тут ей преподнесли реверанс из девятнадцатого века. Сопоставив события и временной интервал между ними - умрешь от хохота.

Таковы теперешние нравы и легкомыслие юности. Теперешние? Король был в летах, однако приказал остановить карету и повел Кристину в рощу. "Я испачкаю платье, что скажет муж?" - шептала Кристина, но король уже укладывал Кристину на мокрую траву, он знал, что она тоже этого хочет, ей нравится его настойчивость, спонтанность желания, и ей плевать на самом деле, что скажет муж, она придумает объяснение.

* * *

Написал ей звуковое письмо. То есть надиктовал на магнитофон и кассету положил в конверт. Передам при встрече со словами, мол, если когда-нибудь у тебя будет плохое настроение, депрессия и т. д. - послушай, взбодришься. Представляю себе, как она будет слушать мой скрипучий голос, перемежаемый тяжелыми вздохами. В тексте ни упреков, ни попреков - сплошная ода, дескать, какая ты замечательная девочка и как я в тебя верю.

Женщины знают, что с годами они изменятся. Женщины не знают, как быстро они меняются. В пределах одной своей жизни они проживают несколько, иногда совершенно различных жизней. Оставаться самой собой, с начала до конца, удается редким, очень сильным, а главное, очень эгоистичным, эгоцентрическим натурам. Такой была Марлен Дитрих, кинодива тридцатых годов, мечта мужского поколения, уничтоженного потом во второй мировой войне. Перед войной в Лондоне, на приеме в шведском посольстве, имел честь быть представленным фрау Дитрих и наблюдать ее не на экране, а с близкого расстояния. Эффект, как бы теперь сказали, атомной бомбы. Испепеляла все вокруг в радиусе десяти километров. И мы с ней, с фрау, были тогда примерно одного возраста. Лет через сорок, в Париже, увидел ее опять, и я был снова молодым (сравнительно), а она - старой развалиной. Но какой величественной, музейной развалиной! Повторяю, Марлен Дитрих исключение. А обычно старые развалины вызывают лишь жалость и сожаление.

Ладно, не будем так далеко заглядывать. Я бы хотел быть полезным, какой-то опорой для Дженни, хотя бы через двадцать лет. Через двадцать лет, может быть, она бы нуждалась в моей помощи, через двадцать лет, может быть (наконец-то!), я сумел бы сделать для нее нечто весомое... Увы, есть предчувствие, что через двадцать лет меня уже не будет.

Помню (все, что с ней связано, прекрасно помню), год назад, на дне рождения Эли, в русском ресторане, когда Дженни решила, что меня охмурила Зина (Когда мы с Дженни в одном помещении, ей только кажется, что я на нее не смотрю. Она постоянно в поле моего зрения. Шпионские фокусы), я подглядел такую сценку: включили пленку и зазвучала песня из популярного советского фильма, которую пел знаменитый советский артист, ее возлюбленный, давно и трагически погибший. Дженни насупилась, губы ее передернулись, и она вымолвила "Ого!" с такой злостью, будто протестовала, что посредством песни их любовь (подозреваю, не слишком счастливая для Дженни, но оставившая заметный след в ее жизни) становится достоянием веселящейся подвыпившей публики. И вот тогда по ее лицу я догадался, какой она будет через двадцать лет. То есть я увидел ее, сорокашестилетнюю, и вот к этой женщине, с резко очерченном ртом и затаенной в глазах обидой, обращены мои слова, которые я надиктовал на магнитофонную кассету: "Ты лучше всех, умнее всех, красивее всех, моя девочка, - (пропускаю интимную часть, не предназначенную для посторонних ушей) - а эту сволочь, что портит тебе существование, ты сломаешь, разотрешь в порошок, у тебя все, все, слышишь меня, будет хорошо, я в тебя верю".

Когда-нибудь, ну не через двадцать - через сорок лет, она прослушает мое послание - если до этого при переезде в другую квартиру или дом не выбросит кассету на помойку.

* * *

Молли, выражаясь языком охотников, сделала стойку, когда я подсел к ней в университетском буфете. Орудия главного калибра были извлечены из-под столика, и Молли приняла такую позу, чтоб я мог созерцать ее кофейные бедра. Ну согласись, что эффектно, что далеко не каждой удается такой фортель! Правда, мне это как мертвому припарки, однако на Дженни подобная картинка - я и Молли Горд в боевой готовности - могла бы подействовать. Я спросил: не слишком ли загружен мой курс, не злоупотребляю ли я подробностями? Мне ответили. Из ответа я понял, что пока мне не простили публичную ссылку на Ларри как на признанного сексолога, но если я буду настойчив... Подтверждалось мое первоначальное мнение. Я ей нужен для коллекции и для того, чтобы доказать классу ее неотразимость. Наш романчик длился бы недолго, но достаточно, чтоб о нем доложили Дженни доброжелатели.

Еще вариант. Разыскать Зину. Перед ней я виноват, однажды я ее уже подставил, поэтому ей надо обещать нечто стабильное. Должность моей секретарши, когда я буду директором Калифорнийского Интернационального Культурного Центра. Выбью для Зины приличную ставку у мистера Литвинова, ведь он во мне так заинтересован. Если откажет, то буду платить Зине из своей директорской зарплаты. Как личному секретарю. (Тут Дженни решительно не поверит: "Ты способен потратиться только на меня. Иначе основную сумму будешь посылать в Париж дочери".) Ладно, не надо заглядывать так далеко вперед. Просто сообщим Дженни о своих благих намерениях по телефону. И пусть думает. Ведь работа директора КИКЦ (Кикц? М-да, звучит как ругательство) предполагает представительство и вращение в сферах. Значит, представительствовать и вращаться со мной будет Зина.

Хорошо, если для тебя все это сложно, то потребуй элементарного уважения. И когда назначают свиданку на перекрестке, скажи, что будешь ждать в кафе. Зайдет на секунду и увидит тебя в компании с Молли или Зиной, или с какой-нибудь особой женского пола студенческого возраста. Сделай хоть что-нибудь!

..."Темно-синяя стрела" затормозила у светофора. Черная пантера взяла конверт, небрежно бросила его в бардачок, где у нее набор музыкальных кассет для дорожного пользования, махнула мне лапой из окна и укатила на охотничий промысел. Звериное чутье. Знает, что я валяюсь растерзанным полутрупом в кустах, что не способен к малейшему сопротивлению, что для меня и так праздник получить от нее мимолетную улыбку, что весь сегодняшний вечер буду вспоминать эти пятнадцать секунд у светофора. Разобью их на стоп-кадры, буду их перебирать, рассматривать и сравнивать с прошлым разом. И с умным видом размышлять: в прошлый раз она сделала лапой так, сегодня иначе - что бы это значило?

* * *

Через двадцать лет все ясно. Ни тени сомнения. Лишь бы смог прожить эти годы, не потеряв формы.

А через сорок лет? Ты бы продолжал любить Дженни? Она не сохранится, как Марлен Дитрих, слишком щедрая натура... Она раздает себя без оглядки - Эле, работе, карьере, и тем, кто с ней сегодня, и тем, кто с ней будет завтра. И на тебя, дурака, столько сил потратила... Ты привык к определенному кругу, где на первом месте - служба. Ни один твой коллега не прожил сорок лет семейной жизни. Может, и было такое, но ты этого не знал. Ты получал оглушительный удар по башке, то есть новое назначение в другом времени и на другом континенте. Неужели существуют мужчины, которые способны прожить с одной и той же женщиной сорок лет? В газетах пишут - да, я таких не видел. Потрогать бы их руками. Из какого материала они сделаны?

Корректнее сформулировать вопрос так: неужели существуют женщины, с которыми хочется прожить сорок лет и более? (Их ты потрогать руками не жаждешь?)

Однажды Дженни ядовито заметила: "Профессор, ты же скрытый женоненавистник! Тебе приятны только молодые и красивые. Уродливых и старых ты терпеть не можешь!"

Я не отрицал. Я объяснил. Тогда (тогда я жил еще на Диккенс-стрит) она слушала мои объяснения.

Вот, извольте:

Нет уродливых и старых. В природе все разумно и уместно. И жар-птица и крокодилы. Страшны превращения. Да, женщины меняются, и это естественно. Но никогда жар-птица не превращается в крокодила, а юная красавица превращается в жирную старуху с бородавками на лице. За что? Это несправедливо. Это ошибка Создателя. Более того, это преступление. За это надо наказывать ("Рубить Создателю голову", - подсказала ехидина), женщины такой участи не заслуживают. Не бывает старой медведицы, бывают медведицы, волчицы, тигрицы... Дикий мир? Ослабевших съедают? Возьмем домашних животных. Старая лошадь, если за ней элементарно ухаживают, то есть кормят и моют, отличается от юной кобылки лишь отсутствием резвости. Не бывает старых собак, бывают больные собаки. Или женщина чем-то прогневала Создателя? Может, он был так очарован Первой Женщиной, поклонялся ей, как Богине, а она изменила ему с Дьяволом рогатым, наставила рога? Кстати, это выражение "наставить рога" пришло из тьмы веков. Ну, дуреха, ну, Бес попутал. Создатель, как же сильно он ее любил, чтоб так страшно проклясть весь женский род! Другие ведь не виноваты. Или Создатель понял, что сам заложил в женщинах нечто порочное. "Я тоже порочна?" - "Ты святая". - "Ты бы смог меня любить в течение всей моей жизни?" - "Клянусь". "Тебе легко клясться, - сказала ехидина. - Ты знаешь, что не доживешь до моего преклонного возраста, сам мне в этом признался".

...Легко клясться. Права, как всегда. Ведь двести лет мудрая Система меня баловала (спасибо, господа начальники!): мне не довелось увидеть ни одну из своих любовниц в доме. В моей памяти они остались навечно молодыми.