Тень всадника Гладилин Анатолий
Разрази меня гром! Опять не помню, как ее звали. И ко мне она не имела никакого отношения. Назовем ее миссис N. Там был любовный треугольник. Миссис N, он и ее соперница. Он ушел от миссис N к сопернице, потом вернулся, стоял на пороге ее дома под дождем, его шатало (не то от горя, не то от виски), соперница прибежала, пыталась увести, он ее отталкивал и просил, умолял миссис N, ну и все такое прочее. Я оказался случайным свидетелем этой сцены. И вот победный блик в глазах миссис N я запомнил. Она стоит в освещенном проеме двери, и эти двое под дождем возятся на ступеньках, жалкие, мокрые... Апогей торжества! Через пять лет я встретил миссис N и еле узнал. Ее стало в четыре раза больше. Слоновья болезнь. И вскоре она умерла. Трагическая судьба. Но может, для нее главным в ее жизни остались те победные мгновения?
К чему это я? К тому, что, пораскинув мозгами, решил: Дженни я бы любил, что бы с ней ни случилось, и через сорок лет.
Теперь надо поймать ее где-нибудь на перекрестке, когда она, заложив головокружительный вираж типа "Покрышкин в воздухе", обгоняет "ленд-ровер" и "кадиллак"! когда она везет триста тысяч наличными и чеками в банк; когда она, выпросив полчаса из рабочего времени, несется в лабораторию чистить репу доктору Хофферу; когда на красных светофорах она просматривает в машине свой готовый отчет для адмирала Якимуры; когда у нее деловой ленч с клиентом, после чего она летит на конференцию в Сиэтл; когда темно-зеленый костюм на Диккенс-стрит от нетерпения сучит ногами и перезаряжает ревниво винчестер, а она спешит на тайную свиданку с неопознанным (неопознанными?) объектом - так вот, на полпути, на взлете, при посадке, перехватить мою девочку и сообщить ей эту важную новость.
Думаю, Дженни чрезвычайно обрадуется.
* * *
Женщины меняются очень быстро. Какие пять лет! Прошел всего лишь год с хвостиком. У нее были глаза рубаки-гусара, которые загорались в моем присутствии. Наверно, не только в моем. Дженни говорила: Зинка берет мужиков тем, что делает вид, будто через пять минут даст даром под амбаром. Тем не менее я запомнил, как она смотрела на меня и повторяла: "Дженни вас бросит, профессор".
...Мне открыла дверь женщина без возраста. Точнее, молчаливая дама строгого воспитания, которая в долю секунды заставила меня понять (как это они умеют сыграть лицом?), что ей будет крайне неприятно, если я по старой привычке поцелую ее в щеку.
И далее она сидела рядом с Саней или стояла за его спиной (а Саня с кресла даже не приподнялся), всем своим видом показывая, что ее внимание обращено только на Саню и меня терпят лишь потому, что он, ее повелитель, изволит со мной разговаривать. Добропорядочная, преданная, послушная жена, у которой никогда в жизни (никогда!) не было никаких глупостей.
Я наблюдал эту метаморфозу и восхищался. Как здорово и в какой короткий срок он ее так вышколил? Что значит попала в крепкие руки. А ты - каша манная, она бы тебя размазывала по тарелке. И я вспомнил слова Сани: "Вы, Антон Валентинович, разучились общаться с дамочками. Вы просто забыли, что бывает с бабой, когда она получает седьмую палку в ночь". М-да, недостижимые для меня высоты...
Беседа наша шла почему-то напряженно. Видимо, до сих пор Саня не простил мне, что тогда, в гостинице, я упустил Кабана. И чтоб как-то разрядить обстановку, я хотел в шутливой форме повторить Сане его теорию "седьмой палки", дескать, воочию убеждаюсь, что ты оказался прав, но не успел, и хорошо, что не успел, ибо заметил: Саня сидит в кресле на колесиках, а Зина тихонько это кресло двигает.
Тогда понятен и его холодный тон по телефону, и почему Саня сразу предупредил, что не сможет меня ни привезти, ни отвезти. То есть Саня деликатно намекнул: на него больше нельзя рассчитывать - а я, погруженный в свои проблемы, не просек и приперся. И взгляд, полный ненависти, что иногда прорезался и сильно меня озадачивал (за какие это мои грехи?), предназначался не мне персонально, а всему человечеству, беззаботно прыгающему и бегающему на двух ногах. Я знаю этот взгляд - так смотрят люди, которых неизлечимая болезнь застала врасплох и которые пока еще с ней не смирились.
Что с ним произошло? Что случилось? Вот тут мне хватило такта промолчать. Саня принадлежал к той редкой породе мужчин, у которых такие вещи не спрашивают.
Саня заметил, что я заметил колесики под креслом.
- Антон Валентинович, каждый день, лежа на спине, я поднимаю пятидесятикилограммовую штангу. Я делаю все процедуры. В конце концов я встану на ноги.
- Он встанет на ноги, - эхом повторила Зина. По ее голосу я догадался, что она абсолютно в это не верит.
При упоминании Сережиного имени Саня встрепенулся, подался вперед ко мне. Я начал рассказывать о событиях в Париже, о пополнении семейства парнокопытных. Точнее, я не рассказывал, а докладывал, как докладывали в Афгане взводные ротным, а ротные комбату. Саня, как и любой солдат, возвращаясь с боевых операций, не раз присутствовал на таких докладах. Только теперь ему отводилась роль и ротного и комбата. И Саня принял эту роль. Может, посчитал, что после того, как я провалил дело с Кабаном, ему самому сподручнее взять бразды правления. Может, и видел, что я устраиваю театр, но уж слишком был велик соблазн вылезти, хотя бы мысленно, из инвалидного кресла и ощутить себя, хотя бы мысленно, на коне. Думал ли он о впечатлительных зрителях? Не знаю и знать не хочу. Моей же целью было дать понять зрителям, вернее, одной-единственной зрительнице, что Саня не просто приложение к инвалидному креслу, нет, он остается участником сложной интриги, действующим лицом, а может, и руководителем многоступенчатой разветвленной операции, суть которой ей, зрительнице, не совсем понятна, да это для ее же блага - есть вещи, куда женскому полу лучше не соваться.
Для пущей важности я начертил на листке бумаги несколько схем типа "поезд (субъект) выходит из пункта А в пункт Б, через Г и Д", и Саня деловито их просмотрел, ибо помнил, что ротный и комбат при докладах всегда глядели на карту.
- Пидоры гнойные ваши французы, Антон Валентинович, - сказал Саня, закрыли, суки, дело.
"Недотягивает Санек до ротного и комбата, - подумал я прежде, чем ответить - те небось употребляли только ненормативную лексику".
- А русские, Саня, его никогда и не открывали.
- А мы? - спросил Саня.
Посторонним зрителям и слушателям, присутствующим в комнате в качестве мебели, могло показаться, что под многозначительным "мы" подразумевался как минимум десант в две-три роты, однако присутствующие в качестве мебели находились за креслом, а Саня смотрел на меня, и в его глазах опять прочитывалась ненависть: ко мне, ко всему миру и, в первую очередь, к себе самому, прикованному к креслу, то есть выбитому из игры, то есть вынужденному не действовать, а играть комедию перед зрителями и слушателями, присутствующими в качестве мебели, но явно уже заимевшими над Саней некоторую власть.
- Мы, - ответил я по-военному, - мы выбираем другой путь. Ты же знаешь, Саня, что в нашей профессии существует две методики. - (И пусть Зинка думает, подумал я, что Саня птица высокого полета, что работа в автомастерской служила лишь прикрытием. Пусть поверит в это или повесится!) - Следуя одной, надо гоняться за объектом по белу свету. Следуя другой методике, надо соорудить лакомую приманку, которую субъект решит обязательно схавать.
И я рассказал в общих чертах про Калифорнийский фонд. Филантропическое мероприятие. Широкие международные связи. Громкая трибуна для пропаганды русской культуры. Удобная "крыша" для отмывания наворованных русских денег. Ты представляешь себе, Саня, какая пестрая клиентура туда попрется? Опыт меня научил не верить в благотворительность спецслужб. Зачем они это затевают, они мне не сообщили. И я не страдаю любопытством. У них свои цели, у меня свои.
- Кто организует фонд? - спросил Саня.
- Номинально я буду во главе.
- Кто организует фонд? - повторил Саня. Он привык, что ротный и комбат требовали не общих ля-ля, а конкретных данных.
- Некий мистер Вася Литвинов.
Это имя Сане ничего не говорило, зато теперь он убедился, что я ему не вешаю лапшу на уши. И лицо его осветилось в благодарной улыбкой.
"Хоть что-то смог для тебя сделать, Санек, - с облегчением подумал я. И еще я подумал, на этот раз про себя самого: - Ну и жопа ты, профессор. Если ты действительно веришь в то, что наплел, то никак нельзя было произносить вслух имя Литвинова. Нарушение элементарных правил. Присутствующие в комнате зрители не всегда выполняли роль мебели и когда-то на-вытворяли глупостей, а вилла над Голливудом не только трибуна и крыша, но и прекрасное место для определенных глупостей, и Литвинов, судя по его выправке, подобных глупостей не чурался и для глупостей, естественно, предпочитал русских дам, а круг русских дам для подобных эскапад весьма ограничен, значит, элементарная арифметика... Нет, сказал я себе, - или ты веришь в любовь и преданность, или ты прожженный жлоб, для которого не осталось ничего святого и которому даже в кустах мерещится плакат: "Осторожно, враг подслушивает!"
Саня дал знак, и Зина мигом превратилась из мебели в радушную хозяйку. "Уйти, не выпив с Саней, не посидев с нами за столом? Помилуйте, Антон Валентинович! Отведайте салатику. Рыбки, пожалуйста". Странно звучало в ее устах мое имя-отчество. Раньше она меня называла только профессором. Раньше? Забудь Смотри, как искусно она раскладывает закуски на тарелки: порции одинаковы, а создается впечатление, что Сане лучшие куски, а нам с ней остатки от барских щедрот. Умеет даже в мелочах подчеркнуть...
Кусочно-закусочная психология ревности. Да не Зину я ревновал, я как бы присутствовал на зрелище, которое мне не дано увидеть: Дженни ухаживает за столом, показывает свое расположение темно-зеленому костюму или неопознанным объектам, если они уже вхожи на Диккенс-стрит... Что же касается Зины, то у нее эйфория. Ведь впервые ей достался классный мужик, причем моложе ее, который точно никуда от нее не уйдет. Физически не способен уйти. Не может передвигаться без ее помощи. Ну, Саня, храни тебя Бог! И пусть Зина пребывает в этой эйфории до конца твоих дней.
Давно заметил: когда поминаешь Бога, высовывается черт. Зина удалилась на кухню, а черт дернул меня за язык. Зачем? Поклялся же не спрашивать! Так хорошо, умиротворенно сидели-и вдруг... черт дернул:
- Саня, ты попал в автокатастрофу или проверял рефлексы черных товарищей?
По поводу "черных товарищей" мы говорили с ним год назад, а Саня тут же вспомнил. Усмехнулся:
- Антон Валентинович, я похож на человека, которого бьют?
Нет, никак, даже в кресле Саня не был похож на человека, которого бьют. Он бы въехал в инвалидном кресле в толпу и толпа бы расступилась.
- На тихой улице, недалеко от дома, мне воткнули нож в спину. Очень грамотно воткнули. Чтоб не убить, а парализовать. Я бы сказал наши товарищи, если бы видел их лица. Я застыл, как вкопанный, а они пошли дальше. Двое белых, спортивного типа. Я увидел лишь их стриженые затылки.
* * *
Кроме Императора, они все для меня бывшие. Правда, я присутствовал при отречении Императора, но отречение было формальным (знаменитые "Сто дней" тому подтверждение), и даже на Святой Елене Император вел себя как суверен, изрядно попортив кровь своим тюремщикам, просто мне это было неведомо. Что же касается остальных, то все они быстро скисали, потеряв должность. Не место красит человека, а человек место? Ерунда. Или частично справедливо в экстремальных условиях: революции, природные катаклизмы. Может, после Термидора-я вращался всегда в военно-чиновничьем мире, куда путем естественного отбора попадали определенного сорта индивидуумы? Тоже верно. Однако, насколько они казались проницательными, компетентными, дальновидными на руководящих постах, настолько все это стремительно улетучивалось, когда их задвигали в отставку. Даже лицо менялось: пропадал стальной взгляд, округлялся квадратный подбородок, вместо холодной гримасы, подчеркивающей собственное превосходство, проступала заискивающая улыбка. Они все добрели. Точнее, старались выглядеть добренькими.
Не скажу, что мне посчастливилось лицезреть маршала Нея на поле боя. Посчастливилось? Я помню, как он из меня делал котлету после Йены. Каким жалким офицеришкой я перед ним выглядел! Но объективно маршал Ней, ведущий в атаку полки - эпохальное зрелище, достойное кисти художника. И я наблюдал генерала Гранта в штабе армии. Chapeau! Ничего общего не могло быть у этих великих людей с толстым стариканом, страдающим одышкой, до слез спорящим с итальянским торговцем из-за ста лир, или с тихим, застенчивым пьянчужкой, у которого руки тряслись от радости, когда тайком от домашних к нему в кабинет приносили бутылку виски. И тем не менее... Что ж тогда требовать от людей обыкновенных? Их карьера достигала определенных высот, затем следовала неминуемая отставка (неминуемая, как смерть!), и если человек сохранял остатки ума, то поливал цветы в своем саду, а если терял разум (случалось и такое), то надевал парадный мундир с орденами и ждал, что его позовут начальство или благодарное Отечество (что никогда уж не случалось). За двести лет у меня было много начальников и командиров (скажем так - разных), и моим единственным преимуществом являлось то, что с какого-то момента я понимал: я их всех увижу в гробу. Кстати, возвращаясь через две-три жизни в ранее обжитые места, я исправно посещал кладбища и находил могилы со знакомыми именами. Не знаю, почему меня к ним тянуло. Никаких задних мыслей. Просто ритуал.
Так вот, вдруг и я (Я!!!) почувствовал себя бывшим. Я знал, что этот миг когда-нибудь наступит, думал, что он будет страшным. Нет, не страшным обидным, дискомфортным. Ведь будь я при должности, или хотя бы на службе, то дал бы команду, или убедил бы начальство дать команду, прочесали бы всю Калифорнию и выловили бы двух молодцов со стрижеными затылками, которые имеют странную привычку подстраиваться со спины к одиноким прохожим. Это же не загадочное убийство в Париже со сложной интригой, которое, будь я на службе, может, мне и не разрешили бы копать. В данном случае дело проще пареной репы! В конце концов, применили бы не очень законные методы слежки для восстановления справедливости и закона. То есть индивидуальный подход.
А я - бывший. Разумеется, у меня есть законное право обратиться в полицию. На общих основаниях. И что я скажу в полиции? Дескать, у вас такое-то нераскрытое дело, и я хочу добавить подробности, дескать, ко мне тоже подстраивались в такой-то день в таком-то месте. И дальше, спросят, что дальше? Вас ударили? Вам воткнули ножик в спину? Ах, вам показалось, что у них такие намерения? И часто вам такое кажется? Вы можете нарисовать словесный портрет? Ах, вы не запомнили их лица? Короче, полицейский чин от меня отмахнется, как от надоевшего мнительного чайника. В глазах полицейского чина я буду выглядеть еще одним городским сумасшедшим. С заискивающей улыбкой.
* * *
Я подумал, что подействовало мое звуковое письмо, что Дженни, возвращаясь ночью с тайной свиданки, перепутала кассеты и вместо рок-попа (или поп-рока как правильно?) поставила мои стенания, вздохи и паузы, которые, как ни странно, пришлись под настроение, однако на всякий случай спросил:
- Почему мне такая честь?
- Твои акции как будущего директора Международного культурного центра повысились, - засмеялась Дженни. - Жалко, что ты не присутствовал при разговоре. Сначала они довольно равнодушно осведомились, что это такое и с чем едят. Я назвала адрес. Они ахнули и жутко заинтересовались Только у меня завтра день очень напряженный. Ты сможешь сам добраться на Диккенс-стрит к семи вечера?
No problem. Для нас, суперменов, отшагать пятнадцать миль - пустяки.
Правда, и у меня выдался напряженный день. И в университете вышел напряг: после занятий все разбежались в разные стороны, и ни один охламон - по направлению к Вентура-бульвару. (Отшагать нам, конечно, пустяки, да не в костюме с галстуком и не перед коктейлем - ведь приплетусь мокрой курицей.) К счастью, кто-то из обслуживающего персонала (кажется, уборщица) согласился перевезти уважаемого профессора на своей "хонде" через Лорел-каньон.
По Вентуре я припустил бодро. Иду, значит, и размышляю. Дескать, уборщица (или кто она там?) умеет править механическим драндулетом, а я почему-то до сих пор сию науку не осилил, считаю ниже собственного достоинства. А достоинство мое, как выяснилось, не в знаниях, не в печатных трудах, не в славной биографии, а в адресе, который, в сущности, ко мне никакого отношения не имеет. Поэтому хочется выразиться непечатными словами. И зачем я два века старался, пыхтел, чего-то добивался, когда требовались всего-то адрес и механический драндулет? Что я, не мог бы так же важно восседать за рулем, как эта крашеная ведьма или тот старый гриб? Ведь управлять механическим драндулетом проще и безопаснее, чем скакать на лошади. Правда, говорят, на скорости... Но какие в американских городах скорости, особенно в час пик? По Вентуре драндулеты ползут, как черепахи. Немного поддадут, а на светофоре я их догоняю.
И все-таки они чуть быстрее. Почему они быстрее меня? Это ненормально. Перед нами барьер красных огней, передо мной пустой тротуар, могу включить любую скорость.
Не включается.
Взять такси? Сдача позиций. Пожалуй, сейчас я бы их сдал, да нет свободных такси на Вентуре.
На перекрестке уличный фонарь высветил в ближайшем ко мне драндулете симпатичное женское лицо. Я сошел на мостовую, постучал в стекло. Стекло опустилось.
- Извините, миссис, вы едете прямо по бульвару?
- А что?
- Не могли бы вы меня подбросить, я опаздываю.
Дама торопливо нажала на кнопку. Стекло поднялось. Дама рванула на красный, едва не врезавшись в разворачивающийся пикап.
Натерпелась, бедняжка, страху. Небось в ее мозгу сразу всплыли все телевизионные истории о сексуальных маньяках. Мол, специально приоделся прилично, чтобы вызвать доверие. Но разве можно доверять в Лос-Анджелесе бездрандулетным мужчинам?
Милая дамочка, я сегодня явно не по этой части. Меня сейчас самого можно употребить (сомневаюсь, чтоб были желающие). Любой мальчишка отнимет кошелек.
Я опять зашагал. Не шагалось.
Разумнее зайти в кафе. Вон огни ресторана. Выпить кофе у стойки.
Потеряю время. И так опаздываю. Все ведь рассчитано на мою скорость.
Надо бы найти скамейку. Найти скамейку в Городе Ангелов, где все рулят на драндулетах или парят на крылышках? Я сел на каменный столбик, установленный для того, чтобы машины на этом месте не заезжали на тротуар. Редкие прохожие делали круг, обходя меня. Впрочем, если бы я был одет похуже и положил на тротуар шляпу - наверно, бросали бы в нее монетки.
Ладно, главное, не паниковать. Я не знаю, что со мной. Давит грудь. Подышим. Спокойно подышим. Глубокий вдох. Глубокий выдох. Давит. Никогда раньше ничего такого не было ("Их логика: ведь раньше этого не было!" Из приговора.). Позвонить Дженни, чтоб подобрала по дороге, я же совсем недалеко. Она подъедет. Она точно не испугается моей сексуальной агрессии. Лишь подумает: "Ни хрена себе, женишок объявился!" Кому бы я позвонил, так это неулыбчивой бабе из ядерной медицины: "Вы же мне говорили, что по состоянию здоровья я пригоден к службе в десантных войсках?" Она спустится с этажа и, убежден, впервые улыбнется, со значением и без слов отсыплет мне горсть таблеток... "Ни хрена себе, - скажет Дженни, - как только его прижало, он зовет другую бабу!" Ты права, моя девочка. Без паники. Посидим, передохнем и тихонько потопаем. Потихоньку, полегоньку. Вот так. Давит грудь. Не страшно. Ведь не сдохну. А если сдохну, это тоже решение проблемы. Вернее, трусливое бегство от всех проблем.
Топаю. Топаю и думаю. Какой роскошный сюжетик может получиться. Вдруг мои акции как будущего директора Престижного Адреса так поднялись, что Дженни перед официальным коктейлем (туда успеется!) устроит коктейль на дому и небрежно спросит: "Мне надо стриптиз делать, чтоб завлечь тебя в постель?" А я отвечу: "Спасибо, моя девочка. Только сначала вызови "скорую помощь".
Перспектива "роскошного сюжетика" придала мне резвости. Доплелся. Поднялся на четвертый этаж. Дженни красноречиво взглянула на часы, но ничего не сказала. Элей занималась Линда. Дженни, в чем-то умопомрачительном, наводила в своей ванной последний марафет. Я попросил позволения зайти в ванную к Эле, чтобы сполоснуть рожу (а были наполеоновские планы принять душ). Зайти в ванну к Эле позволили. А почему нет? Там в принципе не должно быть никаких следов темно-зеленого костюма и неожиданных объектов. Потом светская беседа с Линдой. Эля показала свои новые рисунки. Дженни фланировала между ванной и гостиной, отдавая ЦУ, и я чувствовал, что все ее антенны периферийного зрения включены, ей было любопытно наблюдать мою реакцию, ведь впервые после моего скандального вторжения в то роковое утро я был допущен в святая святых. Боюсь, я ее сильно разочаровал. Ни волнения, ни дрожи в голосе, ни чрезмерного ажиотажа не проявлялось. Может, она объясняла себе это моей профессиональной выучкой, умением брать себя в руки. На самом деле ничего нарочитого в моем поведении не было. Просто я еще не знал, не понял - сдохну или на этот раз пронесет?
И в "понтиаке", сидя рядом с моей ненаглядной, я был на редкость сдержан. Что подумала Дженни? Не знаю. Я тупо прислушивался к себе. Давиловка не отпускала.
Прибыли. Отметились. Прошлись вдоль и поперек. Многократно сказали "чииз". Я с ходу, вопреки всем своим привычкам, глотнул полную рюмку коньяка. Повторил. Дженни на меня подозрительно покосилась. Обычно на светских раутах она моментально уносилась "в вихре вальса", и я тревожно шарил глазами по пестрой толпе, гадал, не уволокли ли мою девочку в какое-нибудь помещение, где дверь запирается на задвижку. Сегодня, как на грех, она была паинькой, не отставала от меня ни на шаг, видимо, решив, что я замыслил какой-то фокус. Верно, замыслил. Я хотел отволочь в сторонку какого-нибудь джентльмена предынфарктной комплекции и сказать: "Дяденька, у тебя же карманы набиты сердечными лекарствами, выручи, дорогуша, поделись малость". Но ведь не при Дженни...
- Что желаете, сэр?
- Коньяк. Да, да, доливайте еще.
Ее глаза потемнели. Какой грандиозный мне предстоит мордобой после общественного мероприятия! Начнет так: "Когда ты меня просишь где-нибудь присутствовать и соответствовать, я соответствую. А я тебя лишь раз попросила соответствовать, так ты устроил спектакль, напился по-свински якобы с горя и "от несчастной любви".
И тут появился главный "чииз", тот самый, который ахнул, узнав адрес, и ради которого - "чииза", а не адреса - меня привели сюда. А могли бы прийти с темно-зеленым костюмом или с неопознанными объектами, нет, не ценишь ты к себе хорошего отношения!
Я раскрыл рот, чтоб обменяться дежурными глупостями. И ничего, вписался в образ. Клянусь, провел диалог на уровне, удивив даже Дженни своей внезапной бойкостью и жизнерадостностью. А почему, спрашивается, мне не радоваться, если я наконец понял, что буду жить?
Отпустило. Перестало давить.
В общем, я так озадачил Дженни своим поведением, что:
1) никаких мордобоев или упреков не было (собственно, а за что?);
2) настояла (я, правда, сопротивлялся слабо) и отвезла меня до трехпалубного корабля.
N.В. Было впечатление, что доставка на дом не входила в ее первоначальные планы. Первоначально предполагалось продолжить приучать капризного субъекта к самостоятельным передвижениям по Л.-А. с педагогической целью доказать преимущество передвижения на собственном драндулете. Почему такая смена настроения? Более того, было впечатление, что мне могут предложить "роскошный сюжетик", то есть не просто доставку, а доставку товара на дом, - такой вариант явно обдумывался по дороге - и я, как мне казалось, был уже во всеоружии: умрем, но не посрамим чести драгунского полка.
Во дворе дома ритуал прощания. И опять же по глазам Дженни я увидел, что она заинтригована. Ну не было у меня соответствующей моменту морды служащего похоронного бюро. То есть она поняла, что меня одинаково устроит - поднимется ли она в студию или оставит меня в покое. Такие нюансы женщины интуитивно чувствуют. Естественно, она укатила, помахав лапой из окошка.
"В каюте без компании" я размышлял на оригинальную тему: все мужики сволочи и обманщики. Наплетут девушкам с три короба, а когда предстоит выбор муки душевные или физические - инстинктивно предпочитают вздохи при луне.
* * *
Неделю я ловил своего коварного врага. Выходил каждое утро, делал километровые круги, замысловатые петли, все дальше удаляясь от дома. Постепенно наращивал темп. Вечером повторял все снова, избегая мелких провокаций: резких движений, рывков, пробежек. И не оглядывался. Зачем оглядываться? Мой коварный враг не прятался в темных кустах, не крался по пятам, не дышал мне в спину мой коварный враг сидел во мне самом, и я ждал, когда же он изволит высунуться и что этому способствует. Наверно, я нелепо выглядел со стороны, как и любой человек, который идет, не замечая ничего вокруг и прислушиваясь лишь к самому себе (И где-то я таких людей видел. Где? Не помню), однако Лос-Анджелес хорош тем, что некому тут наблюдать странных бездрандулетников, слоняющихся в это время суток.
Коварный враг затаился.
Тогда я отшагал некое число км в одном направлении, рассчитывая, что злодей использует фактор усталости, неуверенности (обратно далеко топать) и начнет давить, душить и пакостить. "Ни хрена", - как сказала бы Дженни, хотя Дженни так никогда не говорила. То есть она так говорила в наших диалогах, которые я репетировал во время своих маршрутов. Даже не диалогов - моего прочувственного прощания, где я солировал, - дескать, моя посудина дала течь, и я отчаливаю, и, дескать, с медицинскими проблемами мне надо обращаться не к тебе, а по другому адресу (по какому - умалчивал), и где - в диалогах, а не в адресе - Дженни доставались лишь короткие реплики.
Так вот: ни хрена!
Ну, если ни хрена, то какого хрена? Просто мнительность, невроз и прочие возрастные явления, с которыми, увы, мне еще предстоит сталкиваться, но не более того.
Позвонила Дженни:
- Ты куда пропал?
А ведь действительно пропал. Гоняясь за призраками и занимаясь декламацией в призрачном мире, я как-то забыл, что живые люди тоже существуют.
- Дела, - ответил я, - дела, связанные с культурным фондом.
Как бы между прочим сообщил о визите к Сане. При упоминании Зины мне показалось, что на другом конце провода подпрыгнули. Однако я подробно обрисовал тамошнюю ситуацию. Оргвыводов не последовало. На другом конце провода ограничились соответствующими словами.
- Кстати, - продолжал я по наитию, - мне нужна будет секретарша. Честная баба, которой можно доверять. Пожалуй, сманю у тебя Кэтти или Ларису. Как ты на это смотришь?
Мне сказали, что это неплохая идея. Деловыми качествами они, конечно, не блещут. И вообще, ленивы, их надо палкой подгонять. Зато на них можно положиться, не продадут, в этом смысле она их проверила. И к тебе, герр профессор, они относятся с уважением. Да, да, очень неплохая идея, она еще подумает, кто из них более подходит для такой работы. Учти только, что они, конечно, продадут, если им заплатят большие деньги, но какой дурак им заплатит большие деньги?
И несколько поспешно положили трубку.
Раньше подобная поспешность навела бы меня на мысли, что кто-то на Диккенс-стрит дает волю рукам и кому-то невтерпеж. Но я успел приучить себя, что в моем воображении на Диккенс-стрит в полдесятого вечера опускается занавес (сейчас было без двадцати десять), Дженни, по идее, должна спать (ей же рано вставать!), а я, как дисциплинированный зритель, под занавес не заглядываю. Дисциплинированному зрителю объявили: "Финита комедия" - и он бежит занимать очередь в гардероб, чтобы получить свою шубу или тюбетейку. Но что бы там, за занавесом, ни происходило (Интересно - что? Угадай с двух раз. Правильно, с грохотом снимают декорации), Дженни продолжает размышлять... Неужели? Хотя, если она спит, тогда, конечно, ей снится странная метаморфоза: растерзанная добыча пылившаяся в кустах за ненадобностью, вдруг оживает, стряхивает пыль с ушей, поднимается, зализывает раны и собирается куда-то отваливать. По логике пусть катится на все четыре стороны! Но по женской логике, пример которой мне только что продемонстрировали, добыча, пусть не первой свежести, спрятана про запас, однако все равно своя и надо как-то реагировать. Как?
* * *
Что бы там ни утверждали ученые и философы, как бы они ни морочили головы просвещенной публике, на нашей земле есть всего три тайны, до сих пор не разгаданные: тайна тунгусского метеорита, женской логики и мужского идиотизма. И если с тунгусским метеоритом и женской логикой оптимисты не теряют надежд разобраться, то, сталкиваясь с мужским идиотизмом, в растерянности опускают руки. Тот самый вариант, когда любая наука бессильна.
Легче легкого было предвидеть, что раз я набрался храбрости выйти из разряда подружек и ступить на тропу войны с прекрасным полом, то естественной реакцией моей девочки будет выпустить когти и залепить мне по роже при первом удобном случае. В том, что такой случай представился чуть ли не на следующий день, не моя вина, но как я роскошно подставился: сам прибежал, размазывая скупые мужские слезы, думая, что мне их заботливо вытрут...
Почему я сразу позвонил? Ведь можно было вообще не звонить, что называется - замять для ясности или сообщить месяца через три перед самым отлетом из Лос-Анджелеса?
Почему, почему, за ответом посылаю к специалистам по тунгусскому метеориту.
Короче, позвонил в удобное для нее время, когда Эля бултыхается в ванне и пускает кораблики, и бодро доложил:
- Была свиданка, вот только что вернулся. Хвастаешь? Привычка рассказывать тебе правду, и только правду. Получил удовольствие? Сложно сказать, ибо их было не одна, а две персоны. Справился? Вынужден тебя разочаровать: персоны мужского пола, а я не по этой части. Конечно, ты их знаешь. Угадала. Нет, не на "роллс-ройсе", на подержанном драндулете неизвестной мне марки. Фонд утвердили. Гром победы раздавайся? Фигу. Бюджет срезали, вернее, бюджет есть, а денег в нем - кот наплакал. Практически весь обслуживающий персонал вынуждены уволить. В такой ситуации невозможно оформить мне директорскую ставку. Да я первый завопил: "Ребята, вы что, спятили? Как я буду людям, которых вы на улицу выгоняете, в глаза смотреть?" Расстроился ли я? С чего бы? У меня лекции в университете, мне во Франции исправно retraite капает. И потом, они сказали, что это временные трудности. Как только дела поправятся, они опять ко мне придут, дескать, идея всем нравится. Какой у них был вид? Гм... Весьма подавленный, особенно у Доула, но, честно говоря, я не понял почему. Или он переживал из-за этой новости, или потому, что сорвался поход в кабак. Доул явно жаждал надраться, а я уперся: "Нет, ребята, только кофе, я не пью".
- Хорошо, что ты сохраняешь чувство юмора, - сказала Дженни почти ласково. - Подожди, меня Эля зовет. Слушай, я ее уложу и тебе перезвоню.
Я ждал и смотрел на часы. Звонка не было. Может, она сама задремала, убаюкивая девочку? День, наверно, выдался хлопотливый, устала на работе. Позвонить? Но после того, как на Диккенс-стрит опускают занавес, я туда не звоню.
Звонок.
- Извини. Я просто долго разговаривала с одним человеком. Позвонила ему за консультацией. Он дока в таких делах, знает всю процедуру оформления. Понимаешь, в Америке все - бизнес. Фонд, не подлежащий налогообложению, это очень хитрый бизнес. Это гораздо сложнее, чем взять рискованный кредит в банке под сомнительное предприятие. Тем не менее все возможно, если знать правила игры. Допустим, некий джентльмен решил построить фабрику по производству мыльных пузырей. Спрашивается, кто ему даст хоть доллар в долг? Дадут, если он грамотно проведет операцию. Он придет к банкиру не один, а с командой. В ней будет выпускник престижного университета, одетый с иголочки, и благообразная женщина-бухгалтер со стажем, внушающим доверие...
Она так трогательно растолковывала мне банковские истины, так старалась, что мне показалось, сейчас последует: "Тоничка, вызови такси и приезжай. Через час приедешь?" И я бы ответил: "Я буду у тебя через минуту. Как? Это мои правила игры". Через минуту я постучал бы в ее дверь на четвертом этаже дома на Диккенс-стрит, такой шанс не упускают, а дальше - гори все синим пламенем в адском огне с Глубоководными Рыбами на сковородке в томатном соусе. Бывала в ее голосе интонация, которую я называл "скрытой страстью", и вот мне почудилась эта интонация, и я моментально отреагировал. Я захотел свою девочку, захотел физически, ведь мы не занимались с ней любовью черт знает сколько времени! Я представил себе, как она открывает дверь, еще не веря, что это я. И я... И она... Такая радужная картина меня ослепила, интонация - сделала глухим, и я не сразу понял, не сразу осознал, что в трубке сменился тон, что в трубке орут. "Скрытая страсть" прорезалась.
- Тебя выебли. Повторяю по буквам: ВЫЕБЛИ! Они - мужики ушлые, грамотно подготовили досье, ты им был нужен в широком ассортименте. "Известный профессор из Европы". Для чиновников нашего провинциального штата это звучит. А когда все было завизировано и подписано, тебе сказали: "Катись, дорогуша, колбаской по Малой Спасской". Ты напоминаешь девицу, которая расфуфырилась, намарафетилась, выучила два стихотворения, думая, что ее пригласили в интеллигентную компанию. А как пришла в гости, ей без лишних разговоров накинули простыню на голову, завалили и исполнили хором спереди и сзади. Расщедрились, предложили поужинать в ресторане! Девице тоже после того, как затрахали, поднесли стакан водки.
В другой раз я бы спросил: мол, откуда такое знание деталей в истории с девицей? Спросил бы без подковырки, просто, чтоб парировать удар, перевести дыхание.
Перевести дыхание. Коварный враг, нагло улыбаясь, танком утюжил мне грудь. Поэтому я слабо возразил:
- Там же сокращают штат.
Подлил масла в огонь.
- Как ты это проверишь? Человек, с которым я только что говорила, сказал: "Твой профессор может потребовать, чтоб ему открыли досье? Заявиться в контору, сесть за компьютер и просмотреть их банковские счета? Передай своему профессору, что если он не способен снять рубашку с ближнего, ему нечего соваться в бизнес". Я ответила, что профессор живет по христианским заповедям. Когда его бьют по правой щеке, он подставляет левую. И если у него вытащат кошелек, он начнет извиняться: мол, простите, там мало.
- Дженни, - взмолился я, пытаясь вздохнуть поглубже, набрать побольше воздуха, - подумай, котенька, о чем ты говоришь. Я никогда не имел дела с ворами. Это люди из Системы, а Доула я вообще давно знаю.
Трубка гремела, как репродуктор на площади:
- Меня всегда удивляло твое преклонение перед спецслужбами. Разве нормальный человек туда пойдет? Туда записываются люди с психическими отклонениями, воры и жулики. Прикрываясь формой, легче воровать. Они чувствуют себя вне закона, выше простых смертных и набивают карманы. Мальчишкам нравятся люди в военной форме, у которых оружие. Но ты же давно не мальчик. Откуда у тебя такая инфантильность? На моей родине главными ворами и хапугами стали не уголовники, а бывшие сотрудники так называемых органов...
Я с трудом воспринимал ее слова.
- ...Кто продавал военные секреты Америки русским и китайцам? Респектабельные господа из ЦРУ. В твоей родной Франции кто выслеживал, арестовывал евреев и отправлял их в немецкие лагеря смерти? Эсэсовцы, гестапо? Французские полицейские.
Я ее почти не слышал.
- "...Ах, Доула я давно знаю". Что ты про него знаешь? Не успел ты улететь из Лос-Анджелеса, как он полез мне под юбку. Впрочем, успокойся, с ним у меня ничего не было и не будет. Не переживай за своего друга Доула. Вася Литвинов с ним поделится. Там четко - услуга за услугу. Где-нибудь в Мексике, на модном курорте, Доулу строят виллу.
Я прислушался к себе. Меня сейчас волновал извечный гамлетовский вопрос: to be or no to be? Что в переводе с датского означало: сдохну или нет?
- ...Самое грустное, - заговорила трубка нормальным голосом, поэтому я услышал... к сожалению. - Самое грустное, Тоничка, что ты никогда не мог за себя постоять. В твоей богатой событиями жизни тебя дважды выносило на вершину власти. Подчеркиваю глагол выносило. И что же? Ты пальцем не пошевельнул, чтобы удержать власть. Ты скрестил руки и молчал, когда уничтожали Робеспьера и твою революцию. Твоя Революция, небось, с большой буквы? Кстати, Жозефина Богарне тоже досталась тебе случайно, и ты за нее не дрался. Ты добровольно отдал шведскую корону, как только появился претендент... Поэтому не случайно тебя сделали механической куклой. Твоя судьба - исполнять чужую волю. Я не слишком тебя утомила? Good night.
Трубка сразу потеряла свою магию и издавала короткий писк. Я повертел ее и положил на рычаг. Трубка заткнулась, но коварный враг продолжал нагло ухмыляться. Целеустремленно я перешел к активным действиям. Удар в челюсть первой рюмкой. Удар в ухо второй. После пятой рюмки наглая рожа растаяла в воздухе. Я свободно вдохнул полной грудью и выпил за здоровье моей девочки. Я понимал, почему она проехалась по мне асфальтовым катком. Характер. Жалея человека, которого обидели и обманули, она приходит в такую ярость (в первую очередь потому, что человек позволил себя обмануть и обидеть), что готова его убить. Характер. Я сам когда-то был таким.
* * *
Человек, по которому проехались асфальтовым катком, становится плоским, тихим и очень комфортным в общении. Его можно сложить вчетверо и спрятать в ящик платяного шкафа, потом вывесить на веревочке на террасу, как занавеску от солнца, потом расстелить на полу у входной двери, потом запустить в стиральную машину, высушить и прихватить в гости в качестве модной накидки. Опять забросить в шкаф и забыть. Перебирая старые вещи, случайно наткнуться и подумать, как же его использовать. В "понтиак" на сиденье себе под?.. Нет, слишком много ему чести прикасаться к таким частям. В багажник! Пригодится для протирки стекол.
И никакой мороки.
* * *
У меня наладилось. Я, можно сказать, подженился. Мы помирились. Ну если некуда деться, что толку отбрыкиваться? Приходится как-то договариваться. (Я имею в виду своего коварного врага. А вы о ком подумали?) Обычно он начинал резвиться утром, не очень усердствуя, скорее напоминая о своем присутствии. Вот когда я спускался на улицу, чтобы переть пехом в университет или сделать кружок на парочку км, тут он наваливался и запускал свою музыку. Я это предвидел, замедляя ход, заранее выбирал место, где бы присесть. Ну если ему так хочется, если ему это доставляет удовольствие - пускай себе давит и душит на здоровье!
Наверно, он тоже ценил мое к нему расположение, ибо, добросовестно выполнив свою программу, он затихал и больше меня не тревожил. Казалось бы, вечером, когда я устал, перекурил и совершал прогулку гораздо интенсивнее самое время ему снова пакостить. Нет, спит до утра сном праведника.
То есть я не мешал ему утром, а он мне - вечером. Знаете, я знавал семьи, где дорого бы дали за такое обоюдное согласие.
Конечно, разумеется, естественно было постараться прекратить эту принудиловку и обратиться к врачам. Но, во-первых, неясно, как мой сожитель (коварный!) прореагирует на нарушение нашей джентльменской конвенции, может, от лекарств я взвою! Во-вторых, я уже сказал, что некуда было деваться. Ведь Инга оформила по всем правилам, с социальной страховкой, беднягу, который попал в автокатастрофу и до сих пор проходил курс реабилитации в госпиталях. Оформлять на его место другого было поздно, да и средств не было. Инга, чтоб спасти курс, пригласила меня полуофициально. В том смысле, что я француз и у меня во Франции свое securite social. И все закрыли глаза на то, что американское сейшел секьюрити французское секьюрити в гробу видало, в Америке оно не действительно. Правда, Инга, как человек совестливый, меня спросила: "Ты собираешься болеть?" "Никогда не занимался такими глупостями", - честно ответил я.
Раз слово дано, надо его держать. Не подводить людей. А к здешним врачам обращаться - никаких денег не хватит. Вернусь в Париж и направлю свои стопы в отделение ядерной медицины. Или прямиком в небесную медицину. Там по ходу дела разберемся.
* * *
Как-то после того, как меня в очередной раз забросили в стиральную машину, я проснулся в середине ночи. Проснулся, перевернулся. Уважая некое подобие субтропической зимы, никто давно не шлялся у меня по балкону. Но тут почудилось, что кто-то прилип к стеклу. Я встал, подкрался к балконной двери, отдернул занавеску. Туману набили, как вату в одеяло. Я с трудом различал палубные перила. Пространство за ними кончилось. На палубе никого - ни в трусах, ни без. И тем не менее было ощущение, что мне подали знак.
Коварный враг, как верная жена, заворочался в постели и в полусне забормотал: "На поиски приключений? Очень не советую. Подумай об утре. Очень потом пожалеешь..."
И, как верную жену, я успокоил, убаюкал его шепотом: "Какие приключения? Бессонница. Я хочу немного проветриться. Клянусь, я не буду заходить к ней в дом..."
Быстро оделся. Вышел на балкон. Плотно притворил за собой дверь. Шагнул. Еще шаг. Где перила? Еще шаг и... подо мной белое море, а я скольжу по его поверхности, и далеко внизу, в глубине мелькнула цепочка тлеющих огней фривея. Всегда было тайной, загадкой, как же я перемещаюсь в своих путешествиях. Вот так, как писал австрийский поэт Цейдлиц:
По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несется,
Несется на всех парусах.
Не гнутся высокие мачты.
На них флюгера не шумят
И молча в открытые люки
Чугунные пушки глядят.
Только скользил не я один. За мной на приличном расстоянии, но не отставая, два белых бурунчика. Припомнилось: "За тобой следуют демоны, злые и беспощадные". Однако, раз они держат дистанцию, значит, рутинное дежурство, не более того. Что ж, интуиция меня не подвела, сегодня надо было высунуть нос на улицу и убедиться, что ничего не изменилось.
А дальше? Куда летит корабль? "По синим волнам океана, лишь звезды блеснут в небесах и молча в открытые люки чугунные пушки глядят". Забыл. Права Дженни, плохо у меня с поэзией. Ладно, пусть, куда летит корабль - останется тайной, а я благополучно приземлился на Диккенс-стрит.
На Диккенс-стрит не туман, а туманчик, разведенное молоко. На Диккенс-стрит экономят - то на фонарях, то на тумане. Я пристроился между красной "тойотой" и старым "шевроле". Когда-то я смотрел на них с балкона четвертого этажа, а теперь вот гляжу снизу на темные окна. И если кто-то оттуда смотрит вниз (молча, в открытые люки, как чугунные пушки), то он видит то же самое, что и я тогда: кучу опавших листьев, красную "тойоту", "шевроле"-пикап, но меня он не видит, я в своих путешествиях - невидимка. Кот с ошейником (тот же самый? другой? - хоть убейте, не знаю) трусцой пересек улицу. "Сейчас появится зеленый "ягуар", - подумал я, и верно, появился, только не "ягуар", а длинный-предлинный драндулет. Может, у него тоже было кошачье имя? Не знаю. На таких обычно разъезжают гангстеры или звезды поп-рока (рок-попа?). Такой длинный, что он изогнулся, как поезд, будто состоял из нескольких вагонов, чтобы вырулить из-за угла на Диккенс-стрит. Вырулил, подъехал к дому Дженни и нагло затормозил посередине улицы. Сколько их в машине, кто за рулем? Через затемненные стекла, заиндевевшие, словно они прихватили из соседних кварталов клочья тумана, я ничего не мог рассмотреть. Не пора ли мне, так сказать, материализоваться и бежать к телефонной будке, звонить в полицию?
На четвертом этаже, в гостиной, вспыхнул верхний свет. Погас. И сразу зажегся на лестнице. Кто-то спускался. Облегченно вздохнув и не таясь (ведь невидимка!), я пересек улицу. Отнюдь не желая вмешиваться в личную жизнь Дженни, я просто хотел поближе поглядеть рок-попу, которой подают такую посудину.
Открылась входная дверь. Он спускался по ступенькам наружной лестницы. Сапоги, белые лосины, оливковый сюртук без погон. Косая челка рассекала лоб.
Повторяю, я знал, что невидим, но автоматически вытянулся во фрунт.
Поравнявшись со мной, он остановился. Он меня увидел.
- Знакомое лицо, - проговорил он командным тоном. - Вы служили в кавалерии?
- Так точно, Ваше Величество, - отрапортовал я. - Второй драгунский полк...
- ...Из корпуса маршала Нея. Помню, помню. Вы еще бестолково маневрировали при Йене. Впрочем, - он милостиво улыбнулся, - при Эйлау вы дрались отменно, я был вами доволен.
Его лицо вдруг исказилось несвойственной ему болезненной гримасой.
- Теперь много пишут, вы, наверно, читали: непобедимый маршал Ней. Непобедимый... Он мог управлять корпусом, десятитысячной армией - не больше. Какой из него стратег? Интриган.
Резким движением он приложил руку к виску, хотя на голове у него не было треуголки, и державным шагом направился к машине. Замер на полдороге. Обернулся. Пальцем поманил меня. Я беспрекословно повиновался. По ироническому блеску его глаз я понял, что он видит меня насквозь. Правда, в данный момент видеть сквозь меня ни для кого не представляло труда. Император же читал мои мысли и, кажется, тайные помыслы тоже. И взгляд его тяжелел от обиды и гнева.
- И вы туда же? Проторенным путем? Послушайте, полковник, сколько лет прошло? Зачем же повторять за всеми? Давайте взглянем трезво, без эмоций. Ну как я мог на Бородинском поле отправить в бой Старую Гвардию? Там уже никто и ничто не контролировал - сплошная мясорубка. Остаться под Москвой без резерва? Бестолковщина!
Император сел на заднее сиденье, драндулет бесшумно тронулся и на перекрестке, выруливая с Диккенс-стрит, изогнулся, как поезд.
Туман начал быстро сгущаться. Создавалось впечатление, что туман, как публику во время посещения объекта Важной Персоной, сдерживала полиция. Оцепление сняли - туман повалил со всех сторон. Исчез слабый свет фонаря над входной дверью четырехэтажного дома. Туман забивался за ворот плаща, его наваливали мне на плечи и утрамбовывали лопатами. И вот в этом белесо-темном вареве меня озарило, и я хлопнул себя ладонью по лбу: "Прав Император. Действительно, ты бестолочь. Взгляни трезво и без эмоций. Ведь Дженни, пока у вас была любовь, тебя не обманывала. Она тебе открытым текстом сказала, что Император тайно приезжал к ней в Мальмезон и никто про это не знал. И ты не догадался? Ну не может женщина сказать яснее. Женщина, исповедуясь, рассказывает про прошлое - и - никогда! - про настоящее".
Я проснулся от острой боли. Свело левую ногу. Помассировал ее, подождал, чтоб отпустило. Проковылял к балконной двери, отдернул занавеску.
На улице густая вата тумана, как в моем сегодняшнем сне. Тут я обратил внимание, что левая нога распухла. Не так, чтоб очень, но заметно. С некоторыми сложностями запихнул ее в ботинок и отправился на утреннюю прогулку. Я знал, что обязательно надо прохаживать ногу, чтоб кровь стала нормально циркулировать. А коварный враг, урча от удовольствия, пакостил на полную катушку и гнусавил мне в ухо: "Я же тебе говорил, я же тебя по-дружески предупреждал - не ищи приключений!"
* * *
Ногу, конечно, надо было бы починить. Заплатить один раз хорошему врачу не разорюсь. Только бы найти хорошего. Где такой? У кого спросить? У Инги. Да закавыка в том, что у Инги никак нельзя спрашивать. "Зачем тебе?" - "Нога распухла". И Инга тут же нашла бы врача, может, самого хорошего и не очень дорогого, и устроила бы мне головомойку, мол, легкомысленно отношусь к собственному здоровью. А попутно, уж не знаю, по какому поводу, позвонила бы Дженни и, как бы между прочим (или из самых лучших побуждений), проябедничала: дескать, вот у нас какая новость.
И в глазах Дженни история нашей любви превратилась бы в банальную историю болезни. История болезни - медицинский термин. В каждом госпитале таких историй - тысячи. Раньше они хранились в картотеках, теперь - в компьютерах. И Дженни обрыдли эти истории и возится она с ними лишь потому, что ей за это прилично платят.
* * *
Просыпаясь, вспоминаю Дженни. Ах и ох!
Уточним. Просыпаясь, вспоминаю слова Дженни: "Тебя сделали механической куклой". Не чувствую левую ногу. Чужая она. Как будто действительно ее мне приделали. И по этому поводу мои "ах" и "ох". Ежедневно упорно прохаживаю ее. "Прохаживайте ногу" - новый термин в медицине, мое изобретение, умные люди его бы запатентовали. Еще год назад я гулял с Дженни и Элей. Приехав в Л.-А. по приглашению университета, гулял сам по себе. Нынче прохаживаю, прогуливаю левую ногу, и когда наконец она оживает - почти счастлив. Эволюция. Несколько в ином направлении, чем у Дарвина. Но при таком темпе скоро буду скакать по пальмам и питаться бананами.
В общем, встаю каждое утро с левой ноги. И настрой - соответствующий. И коварный враг не устает гнусавить (он вообще не устает): "Не рыпайся".
Куда рыпаться? Все пути-дороги к делу Сережи перекрыты. Я хотел обойти с неожиданной стороны, через Калифорнийский Информационный Культурный Центр, КИКЦ, строил хитроумные планы, да меня кикцанули, или, как сказала Дженни... Надо бы забыть то, что она сказала.
О'кей, по эту сторону все перекрыто. Тогда по другую сторону... Но по ту сторону тебе точно нельзя соваться. Ты до сих пор не знаешь, заглянул ли ты в потусторонний мир в ту туманную ночь или это тебе приснилось, однако в результате левая нога распухла, и какой подарочек тебе преподнесут в следующий раз... Жаждешь заполучить полную инвалидность? Глубоководная Рыба предупреждала: последствия непредсказуемые.
Интересно, что Дженни проговорилась, - не во сне, а наяву! - а я не обратил внимания.
"Для вас, дьяволов, путешествующих во времени, годы не имеют значения". Правда, помнится, спросил себя: "Почему во множественном числе?" Спросил и забыл. Ведь в голове не укладывалось, что все запрограммировано таким образом. Что если я по собственной инициативе буду партизанить по ту сторону, даже сохраняя доброе здравие, то в итоге окажусь в тупике 1806 года. Круг замкнется. И вот нарвался. И не ревность толкала. С познавательной точки зрения (сидит где-то во мне страсть - зуд! - разведчика) опознал неопознанный объект. На свою голову. Да, все они для меня бывшие, кроме... И объект (не то слово, найти более почтительное определение) может мне скомандовать: "Кругом! Шагом марш!" И пойду. Строевым шагом. Чтоб на Диккенс-стрит никогда не появляться.
Знает ли об этом Дженни? Или два мира по обе стороны у нее между собой не контачат?
Тема для размышления? Нет темы. Не о чем размышлять. В 1806 году из окна императорской кареты Жозефина залепила мне пощечину. А Дженни не нуждается даже в видимости атрибутов власти. Начистить мне репу она способна в любое время дня и ночи, не утруждая свои белые ручки. Просто по телефону. Технический прогресс. Да надо ли ей это? Человек, по которому проехались асфальтовым катком, становится плоским, тихим и очень комфортным в общении.
* * *
Не рыпаться. Закрыть глаза. Ничего не вижу (даже если вижу), ничего не слышу. "Шеф отдал нам приказ - лететь в Кейптаун". Никто больше не отдаст тебе приказ. Эти сказки не про тебя. Ты исчерпал себя в качестве механической куклы, износился. Кончилась романтика дальних дорог, секретных миссий, тайных разработок и поисков справедливости в этом лучшем из миров (В другом - тоже. Финита.). Твой рыцарский плащ Дженни пригвоздила твоим же ржавым кинжалом к позорному столбу.
В сущности, ничего ужасного не происходит. Скажем так - не ты первый, не ты последний. Тебе предстоит (еще какое-то время и не более) обыкновенная жизнь обыкновенного человека пенсионного возраста. И только. Что в моей ситуации, наверно, самое скверное.
* * *
В субботу и воскресенье я изменил свой распорядок. Основная моя прогулка (кто с кем, а я - с левой ногой) не вечерняя, а утренняя. Утром в эти дни в университетских окрестностях очень оживленно. И все бегут. Бегут группами, парами, поодиночке. Издалека похоже на цветные ленты серпантина. В массе своей мужики. С некоторой завистью слежу за трусцой пятидесятилетних и старше. Увы, сам бегать не рискую, коварный враг мне это категорически запрещает. Встречаются и юные создания женского пола. Весьма привлекательные. Но я обращаю внимание на атлетически сложенных парней от двадцати до тридцати лет. Присматриваюсь. Придирчиво выбираю Этот высок, широкоплеч, да ноги как жерди. Этот в теле, бицепсы, трицепсы - загляденье, однако лоб скошен, кретинский вид. Вот ребята с рекламной картинки, загорелые, белозубые, бегут без малейшего напряжения, весело переговариваясь между собой - беру любого.
Сексуальная переориентация? Хуже. Старческое слабоумие. Мечты о том... Мечтают все же о чем-то реальном. Значит, не мечты, а суходрочка... Химеры. Вдруг, тра-та-та-та-та, барабаны, трубы, Система призывает меня под знамена, и моя душа вселяется, въезжает, как в пустую квартиру, в обличье, тело того или другого парня, которого я заприметил (А что будет с их душами? 06 этом не задумываюсь. Психология типичного душегуба.). И тогда, здоровый, тридцатилетний, скроенный по американским стандартам, я начну планомерную осаду дома на Диккенс-стрит. С такими физическими данными, да с моей змеиной мудростью, я вышибу с четвертого этажа и зеленый костюм, и всех визитеров мужского пола. Кроме. Ну с НИМ я пересекаться не буду, Система позаботится. И буду спать с Дженни Каждую ночь... Каждую ночь не получится, сучья Система обязательно ушлет в служебные командировки. Ладно, окромя командировок и кроме... я все же буду спать с Дженни. Каждую ночь. В течение сорока лет.
О'кей, тогда выбираю вон того, двадцатилетнего. Двадцатилетний - надежнее, больше неизрасходованных сил, что весьма пригодится со временем.
* * *
Есть мнение, что предыдущее поколение всегда завидует следующему. Не совсем так. Сначала молодежь завидует старшим, у которых ключевые посты в этой жизни. Пользуется протекцией старших, их помощью, чтоб продвинуться. Вот если удастся продвинуться, а главное, сдвинуть старшее поколение с насиженных мест (что не всегда очевидно), тогда старики (задвинутые) поднимают вопль: не та нынче молодежь пошла и не тем путем топает. Извечный конфликт отцов и детей.
Кажется, со мной такого не случалось (или еще не было времени на старческое брюзжание - наверстаешь). У меня молодые вызывают страх, в том смысле, что я боюсь за них. Смогут ли они прожить отпущенный им срок? Увернуться от грузовика, уцепиться за веревку, опоздать на самолет? То есть избежать роковых несчастий, которые поджидают каждого, ибо грузовик все равно в кого-то врежется и кто-то сядет в самолет, который рухнет в океан. И минуют ли их пули, предназначенные им, персонально (перед глазами - пример Сережи), ведь стрелять всегда будут, тут иллюзии абсолютно беспочвенны. Как человек, неоднократно бывший мишенью, свидетельствую: чтоб в тебя не попали - это вопрос не столько сноровки, сколько везения. Чему завидовать? Молодости, здоровью? На собственном опыте убедился, на опыте пяти или шести жизней, как все это быстро проходит.
Есть мнение, что существование наших детей и внуков станет безопаснее: дескать, большие войны кончились и кнопка ядерного чемоданчика гарантирует стабильность на Земле. Общество потребления, поверив на слово, радостно пустилось в пляс. Говорить о том, что человечество повисло над бездной, что к кнопке обязательно дотянется рука маньяка или фанатика, - считается занудством и дурным тоном. Дотянется (не хотят слушать, танцуют), еще взорвется (не слушают, поют), еще полыхнет (заткнули уши, потребляют). Не дотянется маньяк, нажмут на кнопку сами охранники. И не спрашивайте почему. Я их знаю, охранников, наблюдал с близкого расстояния.
Конечно, будущие поколения будут жить более комфортно. То есть с меньшими затратами физической энергии и сил, то есть пагубнее для собственного здоровья. Победили прежние болезни? Нагрянут новые, неизведанные. Плюс изобретут диеты и средства для похудения, которые будут косить людей эффективнее, чем холера и чума.
В общем, я пессимист. В светлое будущее не верю. Тем не менее люто завидую вон тому мальчишке, что беззаботно бросает мяч в баскетбольную корзину на спортивной площадке. Лет через десять он вырастет в двухметрового лохматого бугая, сексуально озабоченного, а Дженни (шикарная леди, мечта дворового хулигана) специально остановит открытое ландо у баскетбольного поля. То есть у мальчишки будет шанс, которого у меня уже не будет.
* * *
Иногда для каких-то своих целей Дженни извлекала меня из шкафа. Куда-то, к кому-то. И там, у кого-то, повинуясь мимике ее лица, я чинно представительствовал, надувал щеки или разглагольствовал. О чем? Сие не имело значения ни для нее, ни для меня. Видимо, она давно для себя решила: все, что я могу сказать, она уже слышала. И, понимая это, я даже не помнил, что молол, а она - тем более. После того, как я отрабатывал номер, меня опять куда-то запихивали, но тряпке, которую проутюжили асфальтовым катком, что лежать в прихожей, что висеть на балконе - без разницы.
Иногда мы пересекались с ней в городе за чашкой кофе, и я исполнял роль верной подружки. Поддакивая, охая, употребляя одобрительные междометия, слушал монолог, который не требовал никаких моих комментариев. Упаси Бог, что-нибудь вякнуть! Как арестанта за провинность, лишат на полгода свиданий.
Зато я цепко ухватывал редкие слова, обращенные непосредственно ко мне, пробовал их на зуб, вертел в руках, просматривал на свет, пытаясь найти в них двойной смысл, хотя все это было бессмысленно, в том смысле, что наши отношения для Дженни давно потеряли всяческий смысл.
- На какие темы помолчим, профессор?..
- Не надо меня бояться. Я сама себя боюсь. Впрочем, ты прав, это красивая фраза (ты же так подумал?), которая не меняет ничего...
- Вчера ты был бесподобен. Приступ вдохновения? Еще как слушали! Раскрыв рты, пуская слюни, развесив уши. Они же привыкли сплетничать о Шарон Стоун, Линде Евангелисте, Клаудии Шиффер и прочих блядях. Малость приелось. А тут другой век, французские фамилии: Колло Д'Эрбуа, Билло-Варенн - сколько экзотики! А если бы ты вставил имя какого-нибудь неандертальца, они бы почувствовали себя людьми, освоившими европейскую культуру. Я не ехидничаю. Лишь напоминаю, что если ты собрался с духом и жаждешь мне объяснить, почему Сен-Жюст застыл Девятого термидора, как каменный истукан, и какие на самом деле им руководили благородные намерения, если ты желаешь ответить на какой-то мой укол, на то, что наболтала второпях (убей, не помню!), - то для этого есть путь попроще. Позвони мне домой, когда я укладываю Элю...
- Один мой старый знакомый заимел скверную привычку являться ко мне на ночь глядя...
Верная подружка невольно навострила ушки. Согласитесь, было от чего. Точно, однажды я его заприметил. Не самого, а евойный драндулет. Зеленый "ягуар". Естественно, все свои размышления вслух, доводы "за" и "против", Дженни адресовала к себе самой, однако на этот раз я рискнул высунуться, блеснуть оригинальной идеей:
- Наоборот, воспользуйся случаем и выходи замуж за миллионера...