Взвод, приготовиться к атаке!.. Лейтенанты Великой Отечественной. 1941–1945 Михеенков Сергей

И тут он так разнервничался, что и мне упрек сделал:

– Больно много вы, товарищ лейтенант, патронов тратите. Этот хренов снайпер столько и не стоит, сколько мы на него патронов пожгли.

А дело-то было вовсе не в снайпере. Затишье не просто раздражало, оно беспокоило. По некоторым приметам стало понятно: немцы производят частичную перегруппировку, накапливают силы для основательной атаки, экономят боеприпасы, производя кратковременные, больше похожие на пристрелочные, налеты. Плацдарм им нужно было ликвидировать во что бы то ни стало.

Я предупредил всех своих автоматчиков: днем спать, а ночью глаз не смыкать, вести прослушивание и метать гранаты Ф-1 в сторону нейтральной полосы, при этом каждый раз меняя угол броска; бросать также гранату на каждый шорох за бруствером. Так что гранат мы истратили много. Старшина Серебряков только успевал подвозить.

– В штабе полка интересуются: куда уходит столько гранат? Что там, Серебряков, твоя рота наступает, что ли? Каждый день…

А мы оборонялись. Вели активную оборону. Так можно охарактеризовать наши действия. Зато не потеряли ни одного человека. Словно срослись с плацдармом, с его окопами и землей, с его кустарниками и изрубленными пнями деревьев. И нас не так-то просто было взять. Потому что мы чувствовали всякую опасность, понимали, как ее избежать и как при этом нанести противнику удар, чтобы он тоже затих.

В ночь на 28-е нас, наконец, сменила другая часть.

Перед самой сменой у нас ранило санинструктора роты сержанта Бугрова. Осколком мины в руку. Он перевязывал комсорга батальона, женщину, раненную осколком мины на тропе, ведущей к парому. Мы уже уходили. Санинструктор наш из людей на фронте бывалых. Высокий ростом, крепкий. Богатырь. Раненых во время боя он переносил так: перевязывал, поднимал, как ребенка, клал себе на плечи и нес, куда надо было нести. При этом ни разу не отдыхал. Нес легко, быстро доставлял на пункт сбора раненых, иногда бегом. Многим из наших ребят он спас жизнь. Вовремя доставить раненого к хирургу – это ведь сохраненные от ампутации руки и ноги. Жизни сохраненные. Ведь из-за чего чаще всего в госпиталях кромсали конечности? Из-за того, что неправильно сделана перевязка, плохо обработана рана первоначально, что долго где-нибудь лежал, истекал кровью, что не вовремя доставили, нога или рука почернела… И вот, чтобы сохранить человеку жизнь, ампутировали руку или ногу, а порой и то и другое. Сколько калек с войны в тыл возвращалось! Потоком поезда везли. В госпиталь, а потом – домой, на материны руки и слезы…

Мы передавали свои позиции взводу автоматчиков. Автоматчиков снова ставили на фланг. Командиру взвода младшему лейтенанту я рассказал, как ведет себя противник. Пояснил, чего опасаться и на что обратить внимание днем, на что ночью. Какие меры предосторожности необходимо принять в первую очередь. Как вести себя в первые сутки, пока бойцы не поймут, где оказались. Все я ему рассказал, растолковал, а кое-что и повторил дважды. Предупредил, что в последнее время немцы как-то подозрительно затихли.

– Видимо, готовятся к основательному штурму. Так что готовьтесь. Ночью не спите. Отдыхайте днем. Днем бьет снайпер. Думаю, что с одного из ветряков. Будьте осторожны. И солдатам напомните, чтобы головы над брустверами не высовывали. – Так я его наставлял, того младшего лейтенанта, моего долгожданного сменщика. – Но если по мельницам постреливать из пулемета, то снайпер на огневой вряд ли появится. Мы его туда не пускали. Только стреляйте из разных окопов. Иначе засекут минометчики.

Рассказал я младшему лейтенанту и о позиции станкового пулемета. Мы уходили с плацдарма. В тыл, на отдых. А пулеметная рота оставалась. Оставался и наш верный охранитель сержант Кизелько со своим расчетом.

– С пулеметчиками, – сказал ему, – веди постоянную связь. – В трудную минуту они – единственная твоя поддержка. У них есть запасная огневая. Они могут быть или там, или там. Связной тоже должен это знать.

Рассказал, что между окопами частично прорыта соединительная траншея. Показал, где находится немецкая могила. Каким маршрутом ходить к Днестру, по воду. Куда утаскивать раненых. Все я ему растолковал.

Наши сменщики устанавливали ручные пулеметы. Начали устраиваться в окопах. Мои автоматчики один за другим, соблюдая очередность, покидали позиции.

Покидая свои окопы, мои солдаты рассказывали своим сменщикам, как и что. В каждом окопе происходил примерно такой же разговор, какой состоялся у меня с младшим лейтенантом.

Мы попрощались. Я похлопал младшего лейтенанта по плечу:

– Держитесь.

Мы со связным поползли к тропе. Пошел мелкий дождь. Ползти стало тяжелее и противнее. Дождь с каждой минутой усиливался. Гребешь на себя грязь, тащишь ее с собой на полах шинели…

Когда выползли к тропе, увидели пулеметный расчет Кизелько. Оказывается, и к ним прибыли сменщики. Лица пулеметчиков сияли. Они уже не надеялись на смену, потому так радовались.

На НП я доложил командиру роты, что взвод передал позиции сменщикам.

Затем мы отошли к парому. Там, у затона, на краю оврага, на восточном склоне, окопались. Паром работал без перерыва, переправлял на ту сторону взвод за взводом. Нам нужно было ждать своей очереди.

Рассвело. Я вылез из окопа, сидел, глядя, как за Днестром восходит солнце, и курил. Здесь, у парома, был уже тыл, и мы расслабились. Старшина Серебряков наконец-то привез полученную на складе «моршанку». Кисеты, наполненные свежим и вольным табаком, оттягивали наши карманы. Солдаты истосковались по куреву. Курили, радовались. Радовались, что курева много (накопилось за несколько дней), что наконец нас сменили, что скоро будем на том берегу и спать ляжем не в окопах…

На передовой тем временем стало вдруг тихо. Ухнули два или три снаряда с перелетом и – тишина. Мои автоматчики, ни слова друг другу не говоря, сразу умолкли, прислушались. Некоторые потушили самокрутки и сунули их за пилотки, начали проверять автоматы. Тишина на фронте дело такое… ненадежное. Всякое может означать такая тишина. Когда, например, происходит прорыв, тоже вначале тихо.

Прошло несколько минут. Там снова застучали одиночные выстрелы. Напряжение спало.

На тропе неподалеку остановился солдат с двумя котелками в руках. В котелках днестровская вода. Я узнал его. Связной командира первого взвода роты, сменившей нас ночью, того самого младшего лейтенанта, с которым мы расстались несколько часов назад. Именно ему и его командиру мы с Петром Марковичем оставили наш окоп. Я окликнул его, махнул рукой. А он уже и так видит меня, смотрит и не уходит, будто что-то хочет сказать. Опять махнул ему, передал привет младшему лейтенанту. Он подошел и вдруг говорит:

– А нашего взводного убило.

– Кого?! – не мог понять я. – Кого убило? Младшего лейтенанта?

– Да, нашего младшего лейтенанта убило.

– Как?! Как убило?!

– Убило. – И голову опустил. – Разрывной пулей. Прямо в голову. Снайпер.

Некоторое время я не мог произнести ни слова. Так эта внезапная весть меня поразила. Я же его предупреждал: остерегайся снайпера, не позволяй ему подняться на мельницу, обстреляй ветряки на рассвете из ручных пулеметов. Несколько раз повторил.

Видимо, немцы обнаружили изменения в нашей обороне. Еще когда мы уходили, я обратил внимание на то, что стрелки, наши сменщики, беспечно выложили винтовки и автоматы на брустверы. Мы свое оружие всегда держали внизу. Утром с той стороны глянули и конечно же сразу все поняли – перед ними другие. Вот и начали щелкать новеньких, обучать осторожности и умению маскироваться.

Ночью 29 апреля нас подняли из окопов. Гуськом по тропе мы быстро спустились к парому. Я нес ручной пулемет без диска, автомат и вещевой мешок. Мешок полный – патроны, гранаты, запалы к ним. Запалы я приказал вывинтить, завернуть в непромокаемую бумагу и положить отдельно. Диски для моего пулемета нес кто-то из солдат первого отделения.

Все. Вахта наша на плацдарме за Днестром закончилась.

На паром погрузился первый автоматный взвод нашей роты и расчет станкового пулемета сержанта Кизелько. Все оружие мы уносили с собой. Приказано было даже забрать все боеприпасы. Но часть патронов мы все же оставили сменщикам. Куда к черту нести цинки с патронами? И вот паром, поскрипывая тросом, пошел, пошел, пошел… Берег отделился, остался позади. На душе стало совсем спокойно. Только младший лейтенант нет-нет да и вспоминался.

Минут через десять–пятнадцать мы высадились прямо в воду. Все, дальше паром не шел. Прибыли. Нас уже ждал проводник-сапер. Он отвел нас шагов на триста в залитые водой заросли кустарника и сказал:

– Ждите. Пойду встречать второй взвод.

Стоим, ждем. Вода выше колен. Солдаты с завистью смотрели на охотничьи сапоги сапера, уходившего за вторым взводом. А себе подумал: что ему завидовать, мы сюда только пришли, скоро уйдем на сухое, а он тут, может, уже сутки мается, и завтра опять сюда…

Вскоре подошел второй взвод. Вел его старший лейтенант Макаров, наш ротный командир. Сапер-проводник сказал:

– Берите шесты и идите прямо по вешкам. В стороны не сворачивайте. По вешкам и выйдете к мосту, прямо в Глинное.

Командир роты стал во главу колонны. Взводные – во главу взводов. Пошли.

Не прошли мы и двух километров, как вешки исчезли. То ли их смыло, то ли их тут вовсе не было. Пошли наугад. И в какое-то мгновение я, видимо, отклонился от тропы. Хорошо, что следом за мной шел мой связной Петр Маркович Мельниченко. Я вдруг почувствовал, что проваливаюсь в какую-то яму, и сразу ухнул с головой. Вода талая, холодная. Все, конец, тону. Меня сразу потянуло вниз, дальше, в глубину. Ручной пулемет, автомат, вещмешок с боеприпасами… Железа на мне навешано достаточно, вот я и пошел на дно, как свинцовое грузило. Ручной пулемет я держал в руках, его бросить легче всего. Ручной пулемет тяжелый, и без магазина он весит больше восьми килограммов. Но не бросать же пулемет… Мгновенно мелькнула мысль: вот вынырну я, без пулемета, а ротный спросит: что, мол, бросил пулемет?.. Комбат на меня представление написал, и тоже узнает о моем малодушии… И с такими мыслями медленно погружаюсь все глубже и глубже. Пальцы крепко сжимают цевье ручного пулемета. Нет, думаю, не брошу, хоть там что.

Когда я пропал под водой, к счастью моему, полы распахнутой шинели какое-то время пузырем всплыли надо мной. И Петр Маркович успел ухватить меня за шинель. Связного поддержал автоматчик, шедший рядом. Подбежали другие. Так и вытащили своего взводного из воды.

Посмеялись, покачали головами, пошли дальше. А старший лейтенант Макаров, убедившись, что я жив-здоров, все же поинтересовался, цел ли пулемет…

Вскоре нашли вешки. По вешкам пошли скорее. Все сильно продрогли. Но, глядя на меня, терпели, виду не подавали.

Вышли к позициям батареи наших 120-мм гаубиц. Гаубицы стоят в воде, но в боевом положении. Зарядные ящики навалены на щиты и станины, некоторые прикручены проволокой. Неподалеку, видим, кухня. Кухня тоже стояла в воде, колеса залиты по ступицу. Уже светало. Рота сразу, без предварительной команды, потянулась к кухне. Возле кухни на металлическом ящике сидел повар.

Солдаты были рады одному только виду нашей походной кухни. Отвыкли. В эти дни, на плацдарме, каша доставлялась в термосах. Обступили кухню и сидевшего на металлическом ящике повара. Стали упрашивать его согреться хотя бы чайком.

– Вода в котле есть, – сказал повар и усмехнулся: – Вода нынче вольная. И дрова сухие есть. Вон, в ящике. А вот ни круп, ни муки у меня нет. Могу вам заварить кипятку. Пойдет?

Солдаты и тому рады. Стали разводить огонь. Разговорились с поваром. Тот расспрашивал о плацдарме, слушал рассказы солдат, сочувственно кивал головой.

– Слушай, друг, – стали упрашивать солдаты повара – почувствовали, что человек он вроде неплохой и даже добрый, – а может, где в ящике у тебя что-нибудь припрятано, о чем ты давно и забыл?

– Да что у меня там припрятано? – добродушно усмехнулся повар.

– А давай посмотрим. Может, немного мучицы. Ты нам завари в кипятке мучицы. Получится вкусная баланда. Мы ее попьем – и согреемся, и вроде как поедим. А?

Посмотрел на нас повар, вздохнул. Видит, сколько нас от роты осталось. Стал шарить в ящике. А ребята мои подсказывают:

– Вот там, там… Под дровами.

А повар только добродушно усмехается. На хорошего человека мы напали, повезло нам и тут.

И точно, из-под дров повар вытащил небольшой куль муки. Солдаты знают: у хорошего повара всегда есть заначка. Иначе что это за повар? Закипела в котле вода. Повар засыпал муку, помешал черпаком. И через минуту-другую скомандовал нам:

– Готовьте котелки, ребята!

Стали мы доставать упрятанные в вещмешки котелки. Один котелок на троих. Так и согрелись.

Старший лейтенант Макаров сказал повару, чтобы поберег баланду.

– Следом за нами движутся еще две роты. Вторая стрелковая и минометная.

С нами шли пулеметчики сержанта Кизелько. Мои автоматчики несли разобранный «Максим». Детали станкача тяжелые. Но никто не сетовал на то, что ему тяжело. Несли по очереди. Пулеметчиков в пехоте всегда уважали, старались при случае им помочь. Им ведь приходилось несладко. Весь огонь – по ним. Противник всегда в первую очередь стремится уничтожить пулеметные гнезда. И орудия бьют по ним, и минометы, и снайперы охотятся. Но уже если дожил расчет до атаки, если сохранил пулемет, то пехоте намного легче и отбиваться, и атаковать. «Максим» может вести огонь почти беспрерывно. Я заметил, когда мы толпились возле котла с мучной болтушкой, Кизелько и его расчет пропустили вперед.

В солдатской среде, на передовой, своя этика, своя шкала ценностей. Она пишется кровью. Эталон в ней – человеческая жизнь.

Через Турунчук прошли по мосту. Мост охранялся. С двух сторон стояли зенитки. Зенитчики вели постоянное наблюдение.

В деревне Глинное нас уже ждали старшины. Хлопотали возле кухонь. Тут уж поели мы хорошо. А потом пошли в баню. Нам выдали чистое белье и портянки. Многим заменили обувь. Мне старшина Серебряков выдал новенькие кирзовые сапоги и новое солдатское хлопчато-бумажное обмундирование, новую шинель и новую плащ-палатку. Только шинель была офицерская. Остальное – как и всему взводу. Мы, взводные командиры, внешне только погонами от своих солдат и отличались.

Я, помню, так обрадовался этому добру и вниманию! Моим автоматчикам тоже выдали новое обмундирование. Петр Маркович, обычно хмурый, ходил и улыбался.

Много ли солдату надо, чтобы он почувствовал себя счастливым. Даже на войне.

После бани нас разместили в домах. Мы выставили часовых и залегли на отдых. Да, что ни говори, а в доме спать не то что в окопе…

Утром позавтракали. Почистили оружие. Состоянию оружия в своем взводе я всегда уделял особое внимание. На затворных рамах ППШ и ручных пулеметов появились рыжие разводы. Накануне легли спать, не почистив оружия. Расслабились. Днем построились в походные колонны и пошли по направлению на Маяки и Беляевку. Навстречу нам из района Одессы шли свежие части 8-й гвардейской армии.

В Беляевку пришли вечером. Наши квартирьеры и здесь разместили нас по домам.

А 1 мая выпал снег. Я вышел на улицу и представил, каково сейчас на плацдарме, в окопах. Вспомнил младшего лейтенанта. Не мог я избавиться от чувства вины перед ним. Как глупо он погиб! Предупредил ведь…

– После боев на Днестре, после изнурительного стояния на плацдарме нас отвели во второй эшелон. На отдых. Роты пополнили. Мы получили новое оружие. Старики сразу поняли: затевается что-то серьезное. Теперь я знаю, что это была Ясско-Кишиневская операция. Историки Великой Отечественной войны назовут ее самой масштабной и удачной операцией по окружению и ликвидации котла. И действительно, немцы и их союзники под Яссами и Кишиневом потеряли гораздо больше дивизий, техники и вооружения, чем под Сталинградом или Минском. Но тогда я, командир взвода, лейтенант одной из дивизий 46-й армии, ничего этого не знал. Выполнял приказ, вел свой взвод и старался исполнить свой долг так, как предписывал устав.

16 августа 1944 года мы выступили из своего лагеря в сторону передовой.

Немецко-румынскую оборонительную линию и нашу разделяло старое русло Днестра.

Ночью 17 августа мы сменили один из наших батальонов. Смену произвели тихо, скрытно. Заняли готовые позиции и притихли. Начали слушать противника.

На той стороне против нас стояли румынские пехотные части и немецкие пулеметчики. К тому времени немцы уже не очень-то доверяли своим союзникам. Вот и усиливали их своими надежными, но более малочисленными подразделениями. Так они пытались добиться повышения устойчивости тех участков фронта, которые держали румыны.

Солдатам было строго-настрого приказано сидеть на дне ячеек и не обнаруживать себя. Соблюдать полную тишину. Не курить. Оправляться только в окопах. По ходам сообщения разрешено было передвигаться только связным, при этом соблюдая крайние меры предосторожности. Бойцы же батальона, который мы сменили, не были отведены. Они с утра и до позднего вечера без головных уборов, без ремней и босиком ходили за траншеей по фруктовым садам, собирали яблоки и груши, словом, изображали крайнюю степень беспечности. В лесу позади нас артиллеристы тщательно замаскировали свои орудия и тягачи. Все ждали своего часа. Немцы и румыны вели постоянное наблюдение за нашей обороной и, видимо, были вполне уверены, что против них на этом участке стоят прежние части, без усиления. Это означало, что активных действий с нашей стороны не ожидается.

А между тем наши саперы каждую ночь ползали на нейтральную полосу и разминировали минные поля, растаскивали колючку и рогатки, готовили проходы для пехоты и танков.

Наблюдение вели и мы. Нам, взводным, при подготовке к операции выдали бинокли. До этого бинокли были только у ротных. А теперь их имели даже первые номера пулеметных расчетов.

В бинокль хорошо просматривалась оборона противника. Она состояла из трех линий.

Вот первая. Две траншеи. Первая проходит по самому обрыву берега старого русла Днестра. Вторая – метрах в двухстах пятидесяти – трехстах глубже, перед селом Талмаз. В Талмазе виднеется церковь. На ней конечно же немцы оборудовали свой наблюдательный пункт. Оттуда следует опасаться и огня снайпера.

Вторая линия обороны тоже состоит из двух траншей. Первая проходит сразу за селом Талмаз по восточным скатам высот. Само село лежит в низине, в окружении фруктовых садов и виноградников. Село красивое, большое. Расположено удобно, живописно. Просто райское место. Не хочется стрелять по такой красоте. Но ничего не поделаешь. Скоро пойдем. Вторая траншея виднеется глубже, метрах в двухстах–трехстах. Между первой и второй траншеями виднеются отсечные позиции. Как ни маскируй окопы, а они опытному глазу все равно видны.

Расстояние между первой и второй линиями примерно полтора-два километра. Вторая линия – копия нашей учебной, построенной в лагере, где мы усиленно отрабатывали различные приемы ведения боя, в том числе и прорыва глубокоэшелонированной обороны противника.

Третья линия тоже состояла из двух траншей. Проходила она за холмами, километрах в трех от второй.

В ночь на 20 августа наш ход сообщения и тыловые отсечные траншеи заполнили скрытно подведенные свежие части второго эшелона. А утром на наших позициях появился командир полка подполковник Иван Никитич Панченко и сказал нам, солдатам и офицерам, изготовившимся к атаке:

– Ребята, старая слава любит молодую, новую!

Наш 8-й гвардейский стрелковый полк считался лучшим не только в 4-й дивизии, но и во всем 31-м гвардейском стрелковом корпусе.

Боевую задачу к тому времени все подразделения уже имели. Все было готово к наступлению. Мой автоматный взвод имел задачу: атаковать первую траншею и развивать наступление далее в глубину по фронту. Как потом выяснилось, немцы находились во второй траншее. А первую занимали румыны.

Началась артподготовка. И мы увидели такую картину: как только на позициях противника разорвались первые серии снарядов и мин, к руслу Днестра, в те места, где берега ближе подступали друг к другу, подскочили машины и повозки с бревнами и досками. Это саперы начали спешное наведение переправ. Делали переходные мостки. Одновременно ликвидировали остатки минных и проволочных заграждений, а также боевые охранения противника.

Такой слаженной и четкой организации боя мы еще не наблюдали. Вот тут мы почувствовали и предварительную работу штабов, и разведки, и подразделений обеспечения.

Дальнейшей задачей моего автоматного взвода было следующее: продолжить атаку в направлении второй траншеи. Ориентир – колодец с журавлем.

Через нейтральную полосу мы должны были продвигаться вместе с артвзводом – двумя расчетами 45-мм орудий. Наша задача: помочь артиллеристам вытолкнуть орудия на гребень гряды высот для обстрела огневых точек второй и третьей линий позиций противника. Наступать с артиллеристами веселее и надежнее, чем в одиночку. Хотя выкатывать орудия – работа нелегкая. Но спроси любого, кто воевал в пехоте, и он тебе скажет, что лучше попотеть, проталкивая вперед орудие, чем отражать контратаку немцев или нарваться на огонь их заранее не подавленных пулеметов.

Во время артподготовки «сорокапятки» артвзвода стояли за нашей траншеей на прямой наводке и вели огонь по немецким пулеметам в дотах. Доты находились на линии первой траншеи. Так что, когда мы потом облепили «сорокапятки», толкая их вперед, стволы их были горячими.

Я обратил внимание: «сорокапятки» новые, длинноствольные, совсем не такие, какие я впервые увидел на фронте в сорок третьем году. Расчеты были хорошо подготовленными. Стреляли точно. В бинокль я видел, как их снаряды, после двух-трех пристрелочных, влетали в амбразуры, взрывались внутри и разносили доты на куски. Вот тебе и малый калибр. Нет, «сорокапятка», после пулемета и миномета, первая подруга матушки-пехоты. Что бы мы делали с теми пулеметами в дотах? Гранатами, как в кино? Даст он тебе подползти к нему…

Перед артподготовкой утром 20 августа нам раздали горячий завтрак. К завтраку по сто граммов, гвардейских. Многие водку не пили. Мой связной, когда я отказался от своей нормы боевых, слил водку в трофейную фляжку. Старшина выдал новые фляжки. В них мы хранили запас питьевой воды. А вот в трофейных, которыми мы обзавелись на плацдарме, – водку. Водку в трофейной фляжке я приказал хранить на всякий случай. Промыть рану, к примеру.

Наша артиллерия различных калибров обстреливала оборону немцев и румын 1 час 45 минут. Вначале работала по первой линии, потом перенесла огонь в глубину обороны.

Как только умолкли орудия, над передовой появились наши штурмовики Ил-2. Они пролетали над нами на малой высоте, эскадрилья за эскадрильей. Но смотреть за их полетом и за тем, как они начнут штурмовку немецкой обороны, было уже некогда. Красная ракета взмыла над нашим участком траншеи – сигнал к общей атаке.

Боевые порядки нашего полка были выстроены в два эшелона: в первом два батальона, в том числе и наш; во втором – третий батальон.

Третье отделение моего взвода шло вместе с артиллеристами. Еще после завтрака они ушли на позиции артиллеристов и во время артподготовки были там, на их огневой. Осваивались. Подносили снаряды.

Во время атаки я всегда поднимался первым. Иначе солдаты перестанут уважать, если тебя, к примеру, опередит кто-нибудь из сержантов. Я повел два отделения к проходу, который для нас подготовили саперы. Проход был узкий, всего несколько метров, и обозначен указателями. Взвод благополучно миновал этот узкий коридор. Третье отделение и расчеты «сорокапяток» продвигались следом. Я оглянулся, чтобы проследить, как они минуют опасный участок, и в это время увидел вспышку возле первого орудия. Сержант, командир отделения, упал на землю. Я подбежал к нему. Он лежал на боку, подняв и придерживая руками правую ногу.

– Сам виноват. Попятился от пушки. Заступил… А там – мина. – Он побледнел, осматривал свою ногу.

Взрывом противопехотной мины ему раздробило пятку. Из разорванного сапога торчали обожженные куски кожи и острые косточки, которые будто раздробили молотком. Я позвал санитара. Сержанта тут же перевязали. Два солдата на плащ-палатке тут же потащили его в тыл, в санбат.

Я остановил взвод. Первое отделение направил на помощь первому орудию.

– Помогите артиллеристам! – крикнул им. – Выкатывайте через проход. Туда, к немецкой траншее! Если возьмем ее, двигайтесь ко второй! Ориентир прежний – колодец с журавлем!

С артиллеристами мы решили выкатывать «сорокапятки» прямо по дороге. Дорога не перекопана траншеей.

Сам со вторым отделением побежал ко второму орудию. Второе орудие все это время вело огонь по ожившим после артподготовки огневым точкам в полосе наступления взвода. Когда мы подбежали к ним, артиллеристы уже снимались с огневой. Солдаты подняли станины, надавили на ствол, уперлись в щит и покатили орудие к проходу в минном поле. Мы катили второе орудие по следу первого. Вскоре вышли на дорогу. Миновали первую траншею. Она была сильно разрушена. Но трупов в ней мы не увидели. Впереди виднелась вторая траншея. Но и оттуда не стреляли. Когда первое орудие выкатили на гребень одной из высот и начали разворачивать его, навстречу нам вышла колонна пленных румын. За нею вторая, третья. В каждой человек по четыреста–пятьсот. Сопровождали их наши автоматчики. Конвоиров было совсем мало, человека по два-три на каждую колонну. Румыны шли быстро, почти бежали. Несли и вели своих раненых. Каждая из колонн подходила к колодцу. У колодца пили воду. Я запомнил лица некоторых пленных. В них все еще стоял ужас. Все они выглядели сильно уставшими, как будто их гнали издалека, за несколько десятков километров, и только здесь, у колодца, разрешили короткий отдых. Пили подолгу, жадно. Они пережили полуторачасовую артподготовку, потом нашу атаку, и, конечно, жажда их мучила довольно сильная…

Румыны шли с высот. А мы, напрягая все свои силы, катили орудия навстречу. Они расступались, уступая нам дорогу. Ругали Гитлера и Антонеску. Это были румынские пехотные части второй линии обороны.

Наш полк в тот день взял в плен около 2500 румынских солдат и офицеров. Вечером мне один мой автоматчик, вспомнив пленных румын, сказал:

– Вот так и наших, в сорок первом… Колоннами…

Он воевал с лета сорок первого года, всего повидал.

«Сорокапятка» орудие хоть и небольшое, но тяжелое. Мы волокли ее вверх, на высотку, как упирающуюся корову. Пристегнули к оси лямки и, поднимая станины, волокли орудие вперед и вперед. Нигде в кино я что-то не видел, чтобы вот так, километрами, солдаты катили свое орудие. Там все – на лошадях да на тягачах. А ведь половину пути, и до Европы, и по Европе, расчеты и мы, пехота, протащили орудия вот так, на лямках.

Вскоре выбрались на высотку. Артиллеристы тут же определили огневые и начали, не мешкая, устанавливать орудия. Все у них получалось быстро, без суеты. Командовал ими лейтенант годами чуть постарше меня.

Наша рота тем временем ушла далеко вперед. Мы с высотки наблюдали ее развернутую цепь метрах в шестистах, уже на подступах к третьей линии немецкой обороны. Автоматчики аккуратно сложили возле орудий ящики с зарядами. Кроме того, каждый из нас, кто тащил орудие, нес по два-три снаряда, в основном это были бронебойные и подкалиберные. Ожидалась танковая контратака немцев. Но в этот день они контратаковать не осмелились.

Завидовали мы артиллеристам, что почти всегда они стреляют с тыловых позиций, через наши головы, издали поражая цели. Но вот повоевали мы, пехота, с ними бок о бок несколько часов… Нет, лучше в своей роте воевать. И – бегом догонять своих. В цепь.

Подошли к первой траншее третьей линии немецкой обороны. И эти позиции сильно разрушила наша артиллерия. Артиллеристы стреляли очень точно. Видимо, хорошо сработала разведка. Батареи точно знали, куда стрелять. Здесь поработали и штурмовики. Все дымилось. Вывороченные бревна землянок и блиндажей, распотрошенные доты… Трупы немцев и румын. Тут уж своих убитых утаскивать им было некогда. Брели небольшие группы пленных. Их было значительно меньше, чем во второй линии. Немцы сдавались неохотно. Оборванные, грязные. Многие ранены. Это, видимо, те, кто не успел уйти. Вылезли из-под обломков блиндажей, когда первые наши цепи уже подошли и заняли траншею.

Вскоре мы, продвигаясь вперед цепью, вышли на позиции 105-мм гаубиц. Все четыре орудия оказались либо разбиты точными попаданиями, либо повреждены. Тягачей не было. Кругом дымились артиллерийские воронки. Кучность и точность огня нашей артиллерии вызывали уважение. Возле каждой гаубицы по нескольку воронок. Всюду валялись трупы немецких артиллеристов. В ровиках лежали снаряды. Не успели они их выпустить по нашей цепи. Спасибо нашим артиллеристам, упредили. Немного поодаль возле ракиты, буквально обрубленной осколками, стояла разбитая легковая машина. Обе дверцы открыты. Лобовое стекло выбито. Возле правой дверцы лежал немецкий капитан. Метрах в десяти–пятнадцати – несколько солдат. Рядом дымилась воронка. Их, видимо, этим снарядом и накрыло.

Я обошел легковую машину, мельком взглянул на немецкого офицера. На левой, откинутой в сторону руке его были явно дорогие часы на браслете. Ни документов, ни часов я брать не стал. Некогда было заниматься трофеями. Надо было идти вперед.

В полосе нашего наступления немцы сидели за спинами румын. Когда же началась артподготовка и затем наша атака, видя, как это подействовало на их союзников и что в одиночку они фронт не удержат, посадили свою пехоту на машины и драпанули в глубину. Но, чтобы приостановить наше наступление, сбить темп, за последней траншеей оставили заслоны из танков и бронетранспортеров. Пятясь, они вели интенсивный огонь. Вскоре остановились. Мы поняли, что будет контратака. И начали спешно окапываться.

Впереди перед нами километра на три простиралась открытая местность. Ни деревца, ни кустика. Только выгоревшая трава да кукурузные поля. В них-то, в кукурузных посадках, как вскоре оказалось, и прятали немцы свои бронетранспортеры и танки на случай ввода в прорыв наших танковых частей, чтобы поражать наступающую технику с флангов, из укрытий. В кукурузе они уберегли свои танки и от штурмовиков. Илы не нашли их.

Начало вечереть. Старшего сержанта Менжинского я послал к командиру роты доложить о нашем прибытии, о выполнении задания и о понесенных потерях. Установил локтевую связь с третьим стрелковым взводом, которым командовал лейтенант Петр Куличков. Его взвод окапывался на скате холма перед лощиной и кукурузным полем. Мы, автоматчики, заняли позицию немного левее, уступом, над обрывистым краем небольшой высотки. Внизу перед нами – лощина. За лощиной метрах в ста – ста тридцати – кукурузное поле. Позиция хорошая. К нам не подойти.

Не успели мы как следует окопаться, как из зарослей кукурузы немцы открыли яростный огонь. Все там зашевелилось, заходило ходуном. Появились три бронетранспортера. «Гробы», как мы их называли. По своим боевым качествам и маневренности ничуть не хуже танкеток. Полугусеничный ход. Крупнокалиберный пулемет на турели за бронещитком. Следом за бронетранспортерами высыпала пехота. Контратака. Чего мы и ожидали. Немцы атаковали наш автоматный и соседний, третий стрелковый взводы. Именно мы охватывали кукурузное поле, где замаскировали немцы свою бронетехнику.

Мы сразу поняли их маневр: выйти во фланг моему взводу, разорвать наши порядки пополам и потом гонять нас по полю, как зайцев. Мой взвод оказался крайним на фланге. Соседняя рота своим правофланговым взводом окапывалась метрах в двухстах – двухстах пятидесяти левее нас. Таким образом, образовался разрыв. Вот в него-то и пытались войти контратакующие.

Когда они открыли огонь из пулеметов, солдаты продолжали торопливо окапываться. Бронетранспортеры выбрались из зарослей кукурузы, остановились на краю поля перед лощиной и поливали нас из своих турельных крупнокалиберных установок. Огонь был сплошным. Пулеметы били длинными, непрерывными очередями. И сразу же, под прикрытием своих пулеметов, в атаку пошли автоматчики. Во время пулеметного огня головы не поднять. Пули стригут вокруг, цепляют за края одежды, которая торчала вверх. Окопчики мы успели отрыть неглубокие, для стрельбы лежа. Но они нас надежно спасали. И вот их пулеметы, один за другим, замолкли. То ли ленты закончились и надо было их перезаряжать, то ли стволы перегрелись. На перезарядку или замену стволов нужно несколько секунд. Вот этой паузой мы и воспользовались. Сразу открыли огонь наши пулеметчики. Ручные пулеметы ударили по «гробам» бронебойно-зажигательными. Автоматчики и стрелки обрушили огонь по пехоте. Мы мгновенно перехватили инициативу. В бою это имеет решающее значение.

Лобовая броня немецкого бронетранспортера имела толщину 15–16 мм. Наши пули такую броню не брали. А вот боковую броню толщиной 6–8 мм бронебойно-зажигательные пробивали. Наши пулеметчики и стрелки, зная их уязвимые места, по бокам их и лупили. Бронетранспортеры сразу стали пятиться в кукурузу. Откатились и автоматчики, потащили под руки раненых, подхватывали за ремни убитых и тоже уволакивали в кукурузу.

Мы прекратили огонь. Пусть утаскивают. Контратака отбита.

До полуночи шла вялая перестрелка. Обычное явление на только что установившейся линии противостояния. И с той и с другой стороны под шумок работали снайперы. Снайперы подбирали всех, кто плохо окопался или пренебрег правилами маскировки и осторожности.

К полуночи перестрелка утихла.

Впереди слышался рокот моторов. Это их бронетранспортеры выбирались с кукурузного поля. Доносились крики команд. Что-то там происходило. Какая-то перегруппировка.

Немецкие танки находились километрах в полутора-двух западнее. Они начали отход еще до начала контратаки. Теперь их моторы урчали там. Туда же ушли и «гробы». Видимо, это была одна часть. Иногда рев танковых моторов становился громче, и казалось, что они выдвигаются всей массой сюда. Но потом все опять затихало. Что за марши они там совершали, мы пока понять не могли. Их боевое охранение всю ночь находилось в окопах на краю кукурузного поля. Время от времени они постреливали из пулеметов в нашу сторону. Я заметил: стрельба шла из разных окопов, каждый раз из другого, так что засечь огневую точку в темноте было не так-то просто.

Ночью в нашем тылу послышался какой-то шум.

– Что там? – спросил я Петра Марковича. – Сходи-ка проверь.

Вскоре он вернулся:

– «Самоварщики» подошли. Встретил ротного и командира минометной роты. Ротный передал, чтобы вели наблюдение и прослушивание.

Наблюдение и прослушивание. Ну что ж, это несложно. Минометчикам нужны точные координаты целей.

Утром минометчики начали пристрелку немецких позиций. Пристрелялись и тут же хорошенько обработали их беглым огнем по площади. Мин не жалели. По темпу стрельбы я понял, что каждый ствол вывешивает не меньше двух-трех мин. И вот они затихли. В небо ушла зеленая ракета. Наша рота поднялась.

Каждый раз, когда поднимаешься в атаку, испытываешь одно и то же чувство. Его и охарактеризовать невозможно. Смесь злости, отчаяния, страха и азарта. И еще беспокойства. За взвод. Поднимется ли взвод. Первыми поднимаются сержанты и солдаты помоложе. А потом и старички встают.

Мы увидели, что немцы сразу зашевелились, забегали, начали отходить. И по ним, отступающим в глубину кукурузного поля, снова ударили наши минометы. И вдруг в кукурузе заработал мотор бронетранспортера и по нашей наступающей цепи хлестнул пулемет. Мы уже шли по кукурузе. Очереди так и секли по кукурузным стеблям. Откуда стреляет, не видно. Так наступать страшно. Мы залегли. Пришлось. Я приказал. Людей губить понапрасну… Полежали, отдышались. Я крикнул:

– Ползком и короткими перебежками – вперед!

Мои автоматчики зашевелились, начали продвигаться вперед. Иногда постреливали. Куда, пока не видно было. «Гроб» урчал мотором впереди. Звуки мотора удалялись. Видимо, он забрал свои боевые охранения и, чтобы не испытывать судьбу, постреливая из пулемета, краем кукурузного поля направился на запад, к своим. Жаль, что с нами не было наших «сорокапяточников». Они бы быстро ему гусеницы размотали по кукурузе. Минометы пытались достать его, но не смогли. Правда, скорости ему прибавили.

Мы прочесали поле и обнаружили шесть трупов немецких солдат. Два из них были в серо-зеленых мундирах, остальные – в черных. Контратаковали нас «серо-зеленые». Я точно это запомнил. Значит, в боевом охранении стояли эсэсовцы. В петлицах белые руны – две молнии «зиг». У некоторых простые, алюминиевые, у некоторых серебряные.

Один из эсэсовцев оказался раненым. Прикинулся мертвым. Мой автоматчик из первого отделения подошел к нему, перевернул на спину и ударил носком сапога в бок. Тот не выдержал, охнул, а потом открыл глаза, увидел русского и заорал. Так проверяют, жив или мертв. Живые, если даже они без сознания, обязательно охнут или сделают самопроизвольный вздох.

– Вставай, ганс! Вставай!

Начали совещаться, куда его девать. Солдаты злые, предлагали его тут же и пристрелить. Но я приказал забрать его с собой. Отрядил для конвоирования двоих автоматчиков. Немец уже пришел в себя. Он даже не был ранен. Видимо, близко разорвалась мина и его контузило. Хорошенько обыскали. Отобрали нож и пистолет. Остальные личные вещи оставили при нем.

Солдаты собрали оружие убитых. Всем хотелось поносить трофейное оружие, пострелять из него. Рассовывали по карманам и другие трофеи. Во время боя я такое пресекал, но тут произошла пауза, и я сделал вид, что не замечаю, что мои автоматчики занялись трофеями. Иногда надо отпустить вожжи. Психологически это действовало на солдат хорошо. Они чувствовали себя победителями.

– Все! Хватит! В цепь! Вперед! – крикнул я своим автоматчикам.

Так, кукурузными полями, с короткими боями и скоротечными стычками, мы прошли километра четыре. Вышли к какому-то населенному пункту. Тут нашу цепь догнали офицеры штаба полка. Я узнал капитана Чугунова. С ним был еще один, я его не знал.

– Что это? – И капитан, которого я не знал и не видел раньше в штабе полка, указал на пленного.

– Немец. Пленный. Захватили во время боя на кукурузном поле в четырех километрах отсюда, – доложил я и тут же предложил забрать его у нас.

А дальше произошло следующее. Капитан Чугунов молчал. А тот капитан, незнакомый, как я понял, по должности выше Чугунова, посмотрел на немца и сказал:

– И зачем вы его тащили? – Вытащил свой ТТ и в упор выстрелил в пленного.

На меня он тоже посмотрел нехорошо. То ли с пренебрежением, то ли еще как-то, как смотрят на младшего по званию, кто не смог выполнить самое простое задание.

И только тут я вспомнил, что перед атакой нам было приказано эсэсовцев в плен не брать. Тела убитых надо было переворачивать вверх лицом и ударом ноги под ребра, в дыхало, определять, живой или мертвый. Если же определять некогда, то делать контрольный выстрел в голову или в грудь.

От офицеров штаба мы узнали, что только что при переезде на новый НП погиб майор Лудильщиков, наш комбат. Он перебирался на машине со своим штабом ближе к передовой, неподалеку разорвался немецкий снаряд, майору оторвало ногу в районе бедра, и он за несколько минут истек кровью. Помочь ему было некому: водитель убит, все остальные, сидевшие в машине, тоже переранены. Снаряд был выпущен из немецкого танка, которые стояли замаскированные в кукурузном поле и контролировали дорогу. Танковая часть была эсэсовской. В штабе полка это хорошо знали. Вот почему так не повезло нашему пленному.

– Только зря вели, – сказал один из автоматчиков-конвоиров, когда офицеры ушли дальше по цепи.

Другой нагнулся к убитому, чтобы забрать у него портсигар и зажигалку, которую я вначале, когда его обыскивали, приказал оставить при нем.

Для нас, офицеров и солдат первого стрелкового батальона, гибель майора Лудильщикова была большой потерей. Что и говорить, командиры на войне были разные. Майор Лудильщиков был моим лучшим комбатом. И я думаю, что и другие, кто выжил, вспоминают его с теплотой.

С Лудильщиковым, тогда еще капитаном, я встретился под Кривым Рогом, когда из госпиталя добирался в свой полк. Вместе с ним формировал новый батальон. Вместе с ним воевал на Днестровском плацдарме. Как мы тогда удержались? Я помню, как он нервничал, когда я докладывал ему об атаке, организованной полковым комсоргом. Я думаю, что он доложил об этом командиру полка, потому что тот щеголь больше у нас не появлялся и вообще куда-то исчез. После стояния на плацдарме мы готовили батальон к новым боям, к Ясско-Кишиневской операции. Вот уж был комбат! Настоящий русский офицер. Зря солдата на смерть не пошлет.

В батальоне шел слух, что похоронили нашего комбата майора Лудильщикова в селе Талмаз. Мы на похороны не попали. Но вечером за помин его доброй души выпили. Всем взводом. Поделили резервные и помянули.

Населенный пункт, к которому вышла наша стрелковая рота, назывался Ермоклея. От него, тем же боевым порядком, цепью, двинулись вдоль грунтовой дороги. Вскоре спустились в низину. В низине увидели несколько наших танков Т-34. Одна «тридцатьчетверка» застряла в болотине, села на брюхо. Два других танка, сцепом, тащили ее. Так мы тащили на высотку «сорокапятку»… Это были танки одной из бригад 4-го гвардейского механизированного корпуса[7]. Корпус спешил навстречу 18-му танковому корпусу 2-го Украинского фронта, чтобы замкнуть кольцо окружения немецкой группировки под Яссами и Кишиневом.

Мы обошли застрявший танк.

– Помощь нужна? – спросил я танкистов.

– Нужна, лейтенант! – ответил мне один из танкистов с погонами старшего лейтенанта. – Хорошо, что вы подошли. Пока мы тут копошимся, прикройте нас со стороны кукурузного поля. Там бродят немцы. Видимо, мелкие группы. Несколько раз нас обстреляли.

Подошел командир роты старший лейтенант Макаров. Приказал командиру второго стрелкового взвода организовать прикрытие танкистов.

– На танках и догоните нас, – сказал лейтенанту Куличкову.

Наша задача была выполнена. Оборону немцев мы прорвали. Об этом сообщил офицер связи из штаба полка. Он догнал нас, когда мы выходили из низины. Здесь наш батальон построился в ротные походные колонны и, соблюдая положенные интервалы, двинулся на запад, к реке Прут. Стало известно, что наши передовые танковые части, вошедшие в прорыв, продвинулись на большую глубину. И нам надо было спешить догнать их.

На отдельных участках разрозненные группы немцев все еще пытались оказывать сопротивление. Днем они прятались в зарослях кукурузы. А ночами совершали марши на запад, к своим. Пытались выйти. Но их перехватывали. То там, то там вспыхивали скоротечные бои.

Сколько-нибудь серьезных боев у нас до самой реки Прут не было. Вышли мы за кольцо окруженной немецкой группировки. Ликвидацией ее занимались другие части. Мы шли вперед. Отступая, немцы оставляли заслоны: по нескольку танков и пехоту. Мы обходили их с флангов, окружали. Немцы пытались вырваться, и тут завязывался бой. Как правило, заканчивался он быстро и с заранее предрешенным исходом. После окружения очередного заслона тут же прибывали вызванные по беспроводной связи артиллеристы, отцепляли от передков орудия, отгоняли «Студебеккеры» в безопасное место. Несколько пристрелочных, фугасных, чтобы видеть взрывы и степень погрешности, и – подкалиберными. Танки горели как снопы. Были у нас тогда уже сильные противотанковые орудия, 57-мм длинноствольная пушка ЗИС-2. Стреляла точно, как снайперская винтовка.

Так и продвигались к Пруту. Днем жара. Пыль. Горло пересыхает. На гимнастерках соль. Ночью холодно.

К переходам на большое расстояние мы привыкли. Иногда, когда не случалось стычек с немецкими заслонами, в день проходили километров по пятьдесят пять – шестьдесят. Шли с полной выкладкой, с оружием и запасом боекомплекта. К концу дневного марша валились на землю. Кто где стоял, тот там и ложился. Ноги гудели. Чаще всего на ночевку располагались прямо в степи. На юге Молдавии лесов почти не встречали. Укрывались плащ-палатками и тут же засыпали. Спали все, кроме часовых и дежурных офицеров. Даже к походным кухням редко кто подходил, разве кто из охраны, кому спать не положено, а время коротать как-то надо. Повара тоже спали. Пищу мы принимали на марше. Ели прямо на ходу. Вперед, вперед…

Пока мы шли к Пруту, не было ни одного дождя. Небо над нами голубое, чистое. Солнце палит. Но немецкой авиации все же не видать. Параллельно нам, километрах в двух, шел 3-й гвардейский стрелковый полк нашей дивизии. На его колонны однажды налетели «Мессершмитты». Зашли на атаку. Ведущий истребитель спикировал на головную колонну и в пике был сбит снайперским одиночным выстрелом кого-то из солдат полка. Остальные сразу взмыли ввысь и ушли за горизонт. Сбитый истребитель врезался в землю недалеко от идущей колонны и взорвался. Взрыв мы слышали. Потому-то командование и поинтересовалось, что там, на параллельной дороге, произошло.

27–28 августа 1944 года перед выходом на государственную границу СССР и реку Прут нашу роту усилили батареей 122-мм гаубиц и с этим основательным усилением выдвинули вперед. Гаубицы были не самоходные, их тянули тягачи. Взводы разместились на тягачах. Солдаты были рады – хоть и в передовом отряде, в постоянном ожидании обстрела, но все же не пешком… Натрудили мы за те дни свои ноги так, что подошвы на сапогах стали тоньше газетной бумаги, а у некоторых бойцов и вовсе стерлись до дыр.

Передовой отряд возглавил начальник штаба нашего полка майор Морозов.

Замечу пусть не в упрек майору Морозову, но все же… Мы наступали. Успешно. Результаты операции были ошеломляющими. Впереди явно просматривались щедрые наградные реляции. И в эти списки конечно же хотели попасть штабные офицеры. Тем более что все было в их руках и они знали пути и способы, как в эти списки попасть совершенно на законном основании. Вот и возглавляли решающие атаки и броски. Для нас-то, окопников, тот марш в головном боевом охранении был делом обыденным, а если учесть, что мы не шли, а ехали, то и льготным. А майор наш крутил головой и посматривал на нас, как фельдмаршал Суворов. Суворова в те дни мы поминали добрым словом часто. Потому что продвигались по тем самым дорогам, где когда-то водил русскую армию и он.

А я все ждал своего обещанного ордена Красной Звезды за Днестровский плацдарм…

Подъехали к селу Готешты. Село окружено кукурузными полями. Поля подходят прямо к крайним домам. И вот оттуда, от крайних домов, вдруг раздались выстрелы. Тягачи сразу остановились. Майор Морозов приказал мне развернуть автоматчиков в цепь. Гаубичные расчеты тоже стали спешно готовиться к бою.

Выполняя приказ майора Морозова, я развернул свой взвод в цепь и повел на Готешты. Мы охватывали село полукольцом с восточной и юго-восточной стороны.

Немцы засели в придорожных кюветах и за деревьями. Мы не сразу обнаружили их. Когда обнаружили, открыли огонь. Те тоже. Но вначале события развивались вот как.

Левее меня и моего связного продвигался расчет ручного пулемета Ивана Захаровича Иванова. Еще левее шел командир первого отделения и его автоматчики. Отделение остановилось. А пулеметчик успел незаметно перебежать улицу. Немного погодя подал нам знак: залечь. Оказывается, перебежав впереди нас улицу и немного пройдя вперед вдоль зарослей кустарника, он оказался за спинами немцев, засевших в тополях и вдоль дороги. Знака его мы сперва не поняли и какое-то время продолжали продвигаться к тополям. Иван Захарович начал жестикулировать еще выразительнее. Стрелять-то ему нельзя: на линии огня не только немцы, но и мы. И позицию такую оставлять тоже не хочется. Впереди, кроме нашего пулеметчика Ивана Захаровича, мы по-прежнему никого не видели. Но в какое-то мгновение я почувствовал, что что-то там, у дороги, неладное. Снял с пояса гранату Ф-1. И в это мгновение за одним из тополей увидел немца. Тот стоял в позе для стрельбы с колена и целился в меня.

– Ложись! – крикнул я, выдернул чеку и бросил гранату в кювет.

Немец все-таки успел выстрелить в меня. Но промахнулся. Я видел вспышку выстрела. Ждал удара пули. Но пуля вжикнула выше, над головой. Автоматчики мои тоже прижались к земле, и я подумал: хорошо, никого не заденет осколками моей гранаты.

Граната упала удачно – между двумя немцами, лежавшими в кювете. Потом я вернулся посмотреть на них. Осколками их убило наповал. Где лежали, там и остались лежать.

Когда граната разорвалась, я приподнял голову. Сразу увидел Ивана Захаровича. Он уже открыл огонь из своего пулемета. Упали еще два немца, которые стояли за деревьями. Автоматчики пошли вперед и открыли огонь вдоль кювета. Оттуда, из кювета, уже не отвечали – все, кто там залег, были изрешечены пулями.

Мы вошли в дом. В доме, как видно, размещалось что-то вроде местной управы. На стенах висели портреты Гитлера и Антонеску. Стояли канцелярские столы и стулья. И – никакого беспорядка. Следов поспешного бегства не было. Все лежало и стояло на своих местах. Здесь нас не ждали. Вот почему и охрана не успела окопаться.

Пока мы прочесывали юго-восточную окраину села, третий стрелковый взвод развернулся правее и надежно прикрыл от села огневые позиции гаубичной батареи. Гаубицы вскоре открыли огонь по правому берегу Прута.

Во время боя в Готештах к нам подбежала молодая женщина и сказала, что немцы ушли. Она тут же скрылась в одном из домов. Местные жители боялись артиллерийского обстрела. Ведь тогда в селе неминуемо начался бы пожар. Многие семьи остались бы без крова и имущества.

Разведка ушла вперед. Немцев в селе не было. Ушли.

Под прикрытием артиллерийского огня два взвода нашей роты двинулись к реке. Третий взвод остался на месте, как боевое охранение при батарее гаубиц.

Мы продвинулись в сторону моста на полтора-два километра. В пойме, среди кустарников, бродили брошенные немцами лошади. Тут же стояли в беспорядке тяжелые немецкие фуры и простые крестьянские телеги, реквизированные отступающими, видимо, в молдавских деревнях.

Артиллеристы выпустили по нескольку снарядов и вскоре прекратили обстрел берега.

Задача была выполнена. Готешты захвачены. Потерь с нашей стороны нет.

Солнце уходило к закату. Вечерело.

Я своим автоматчикам приказал, не свертывая цепи, продолжать движение к реке Прут. Рядом со мной по обе стороны шли Корниенко, Бабенко и пулеметчик Иван Захарович Иванов. И вот я им ставлю такую задачу: подобрать десять лошадей со сбруей и телегами – для взводного обоза. Все они были деревенскими жителями, толк в лошадях и упряжи знали. И вот через несколько минут, смотрю, догоняют нас, ведут шесть пар, запряженных в немецкие просторные телеги.

С правого берега немцы изредка постреливали из пулеметов.

Мост через Прут был поврежден. Немцы, уходя, взорвали несколько пролетов – метров шесть–восемь разметало сильным взрывом. У переправы скопился большой обоз. Видимо, наше внезапное появление в Готештах и то, как быстро мы сбили их боевое охранение возле здания управы, огонь гаубичной батареи, ускорило взрыв моста. Мы обратили внимание на такую деталь: некоторые лошади были связаны за уздечки по две, по три. Готовили переправить их на тот берег вплавь. Но побросали. И мост взорвали, когда переправа еще не закончилась.

Ночью саперы восстановили взорванные пролеты моста. До утра там стучали топоры.

За Прутом уже начиналась Румыния.

Утром мы начали переправу. Проходя по мосту, заметили, что лошадей и повозок в пойме заметно поубавилось: тылы батальона основательно пополнили свою материальную часть за счет трофеев. Мы шли по мосту, а саперы все еще продолжали укреплять настил и укосины. За нами должна была пойти тяжелая техника.

В первое румынское село мы заходить не стали. Обошли его стороной. Получили приказ: наступать в направлении населенного пункта Болени. Рота развернулась в цепь. Мой автоматный взвод в центре. По флангам стрелковые взводы лейтенантов Владимира Ведерникова и Петра Куличкова.

Первая половина дня прошла без происшествий. Двигались цепью вперед. В соприкосновение с противником не входили.

Во второй половине дня спустились в долину, рассеченную небольшой речкой. По ту сторону речки в гору поднимается немецко-румынский конный обоз. В обозе много немецких санитарных фур на высоких колесах. Я посмотрел в бинокль: раненых в фурах нет. Наши пулеметчики тут же открыли огонь и заставили обоз остановиться. Автоматный взвод быстро переправился через речушку и блокировал дорогу. Через речку мы буквально перепрыгнули. Боялись мин. Наш берег был пологий, и мы прыгали на середину речушки, в самую глубину. Местами вода доходила до полутора метров, так что выбирались на противоположный берег мокрыми до нитки. Обозники начали отстреливаться. Но организованной обороны у них не получилось. Обозник есть обозник. Побросали лошадей и повозки, побежали. Некоторые лошади, испугавшись стрельбы, понесли по дороге, по лугу, разнося телеги по кочкам. Немцы и румыны вначале побежали в виноградники. Но их оттуда мы выбили. И они, видя бессмысленность сопротивления, начали поднимать руки. Но были и такие, кто не бросал оружие. Они продолжали отстреливаться. Их добивали автоматным и пулеметным огнем.

Среди пленных немцев и румын большинство оказалось людей пожилого возраста. В обозе мы захватили несколько грузовиков, вырвавшихся из котла под Яссами и Кишиневом. В грузовиках было всякое воинское имущество. Немцы старались не бросать ни исправное вооружение, ни снаряжение. Всего в этот день мы захватили в плен около сотни немцев и румын, много лошадей и подвод.