Призраки и пулеметы (сборник) Левицкий Андрей
Я был ошеломлен.
– М, – сказал я наконец. – М, а не W!
– Именно, мой друг, – кивнул Холмс и осушил бокал с шерри.
– Вы знали все с самого начала?! А как же версия с Рипперами?!..
– Просто использовал ситуацию во благо человечества, – пожал плечами Холмс.
– Вы дьявол, Шерлок!
Восхищению моему не было предела.
– Бросьте, Ватсон, – отмахнулся Холмс. – Просто не ангел. И потом, меня гораздо больше заботит судьба Королевы.
– Ее Величества Марии? – глупо переспросил я, сбитый с толку внезапной сменой темы.
– Я сейчас говорю о другой Королеве. Помните, что говорил Брайан, наш переводчик с марсианского? Семья марсиан всегда состоит из тридцати трех особей. Значит, две семьи – шестьдесят шесть марсиан, три – девяносто девять. Откуда и зачем появился сотый марсианин?
– Не имею понятия, Холмс, – вынужден был признаться я после напряженного раздумья.
– Я тоже понял не сразу. Пока не вспомнил, в какое возбуждение пришел посол в складе, и пока не ощутил, словно наяву, его запах. Феромоны, Ватсон. Потому он и кричал всю эту бессмыслицу про царицу и королеву. Только вот это не было бессмыслицей. Подскажу: три семьи иммигрантов – это почетный эскорт. Дальше – вы.
И Холмс скрестил на груди руки, совершенно довольный собой. Не выдержав моей растерянности, он подскочил в кресле, вскричав:
– Сотый марсианин, Ватсон! Матка! Королева улья! Теперь в Великобритании две Королевы, мой друг! Боже, храни их обеих!
И Шерлок Холмс впервые на моей памяти расхохотался от души.
– Мориарти бесчестен, Ватсон, – говорил Шерлок Холмс немного позже, когда были выкурены трубки, а рюмки с шерри в очередной раз опустели и были наполнены вновь. – Бесчестен и беспринципен. Им руководит сиюминутная выгода, и все его хитроумные комбинации на первый взгляд имеют очевидный ближний прицел. Он решителен, и в храбрости ему не откажешь. Это уже не тот романтический преступник-джентльмен, робингуд, благородный пират, от встреч с которым мы с вами получали действительное удовольствие в прошлом столетии. Нет! Современный преступник прежде всего прагматичен, как Мориарти. Он вступает в альянсы, чтобы предать своих компаньонов при первой же возможности, если это будет выгодно ему самому. Он безжалостно жертвует пешки, превращая человеческую жизнь в одноразовый товар. Смятение и страх – вот его орудия. Наскок, штурм, натиск он противопоставляет логике тщательного неспешного планирования. У него нет генерального плана, нет стержня, нет оси, на которую в осмысленном и значащем порядке нанизывались бы одно за другим его деяния. Мориарти безумен, Ватсон. Анализируя его деяния, я все чаще прихожу к этому удручающему выводу. Жаль. Он всегда казался мне достойным противником.
– Вы не слишком недооцениваете профессора, Холмс? – возразил я. – Вы сами говорили, что интеллект Мориарти равен по мощи вашему собственному – а возможно, и превосходит его.
– Выходит, я ошибался. Возможно, виной тому безжалостное течение времени, не щадящее рассудка тех, кто живет долго.
– Опомнитесь, друг мой! Не равняйте нас со стариками! Те метаморфозы, что претерпели мы с вами за время Войны и Вторжения…
– …и о которых мы предпочитаем тактично молчать даже в беседах друг с другом… – с улыбкой напомнил Холмс. Глаза его, даже ночью скрытые темным стеклом очков, смотрели прямо на меня, и я знал, что не найду в них улыбки, если он снимет эти очки.
– …да, именно! – кивнул я и продолжил: – Все эти изменения остановили наше с вами старение – а что касается профессора, то не забывайте, что несчастный отец мисс Хадсон, павший от его недоброй руки, перенес нашего злого гения сквозь два десятилетия на изобретенной им темпоральной машине! Так что Мориарти далеко еще не старик, и от неизбежного маразма он гораздо дальше, чем даже мы с вами.
– Значит, он просто безумец, – отвернувшись к окну, молвил мой друг. Оперев локти на подлокотники кресла, он соединил под подбородком кончики растопыренных пальцев.
– Просто вы разочаровались в нем, Холмс, дружище, – сказал я, наливая ему шерри.
Холмс внимательно посмотрел на меня.
– Порой ваша проницательность удивляет меня, друг мой, – сказал он.
– Не отчаивайтесь, Шерлок. Уверен, Мориарти вовсе не простой безумец, и его преступления при всей их дерзости и кажущейся незамысловатости сложатся рано или поздно в единую мозаику, которая удивит даже вас – и уж точно ужаснет. С другой стороны, даже если я ошибаюсь и у профессора так и не окажется никакого генерального плана…
– Лучше бы вы оказались правы, Ватсон, – простонал Холмс из своего кресла, погрузив нос в бокал с шерри. – Как, как можно жить гению, не имея генерального плана?!
– А разве у вас есть такой план, друг мой? – улыбнулся я.
Шерлок Холмс помолчал.
– Я – совсем другое дело, – ответил он наконец. – Я просто стремлюсь сделать мир немного лучше. И оставим этот разговор, Ватсон. Лучше налейте-ка мне еще!
Через несколько дней осень окончательно вступила в свои права. Листва в парках облетела, и по хрусталю Кровли забарабанили унылые лондонские дожди.
В Миграционной службе Его Королевского Величества открылся новый отдел, ведающий делами пришельцев.
Жемчужины отправились в казну в качестве первой пошлины, взысканной за въезд с новых граждан Империи.
Про Королеву марсиан пока нет никаких известий, но я думаю, что мы услышим о ней совсем скоро.
Секта Рипперов не подает признаков жизни уже который месяц подряд.
Холмс оказался прав – несколько дней после происшествия в порту все бродячие псы Лондона были сыты и довольны.
Должно быть, каждый из них и впрямь сгрыз по большому сочному хрящу.
Андрей Левицкий, Виктор Глумов
Чуждое
Существует поверье: дождь перед важным делом – к добру. Природа будто предчувствовала, что завтра случится событие, которое изменит мир, и так хлестала окна, что казалось, будто ветер, спрятавшись в черноте ночи, зачерпывал воду горстями и швырял в стекла.
Перекрывая рев стихии, залился трелью механический кенар, смоделированный мной вместо звонка или колокольчика, – кот, развалившийся на коленях супруги, встрепенулся. Марта глотнула чаю, поставила чашку и перевела взгляд на дверь:
– Адам, ты снова забыл мне сказать, что мы ждем гостей?
На мгновение я задумался, выдвигая и задвигая полки памяти, ведь не исключено, что, увлеченный завтрашним событием, запамятовал; но нет, никто к нам не собирался. Значит, пусть с незваными гостями разбирается служанка, миссис Бентон.
Марта придвинула к себе тарелку со штруделем, отрезала кусок и, попробовав, зажмурилась от удовольствия:
– Дорогой, отвлекись от мыслей и насладись мгновением. Кажется, миссис Бентон превзошла саму себя!
Только я собрался отведать штрудель, как мое внимание привлекло движение в углу кабинета. Я бросил взгляд на деревянную лестницу, ведущую на второй этаж: придерживаясь за перила, по ступеням спускалась мисс Элис; порывы ветра стихли, и в звон дождя вплетался стук ее каблучков.
Сначала подумалось, что она собралась показать мне новую картину, но Элис потопталась на последних ступенях, теребя ключ на длинной цепочке, висящий у нее на шее, и зашагала ко мне. Подойдя, взяла за руку и потянула, мотнув головой. Пришлось вставать и идти: прихожая, гостиная, где стоял мольберт с холстом, размеченным легкими штрихами, яркие, солнечные акварели на стенах – творчество мисс Элис.
Остановилась Элис возле входной двери. Запрокинула голову, чтобы заглянуть мне в глаза. Чувства не отражались на ее лице, и трудно было сказать, чего именно она хочет. Я потянулся к засову – Элис кивнула, уперлась в дверь обеими руками.
Прямоугольник света упал на порог и высветил человека в лохмотьях. Нищий встрепенулся, разворачиваясь: это была худая девочка лет четырнадцати. Ее темные волосы намокли от дождя, летнее платье липло к телу.
– Мистер, – пролепетала она, – не прогоняйте меня, мистер! Впустите, пожалуйста, я так замерзла!
Несчастное дитя сперва показалось мне попрошайкой. Я собрался было кликнуть миссис Бентон и воззвать к ее христианскому милосердию: негоже оставлять под ливнем юное создание, пусть обогреется на кухне и выпьет чаю… Девочка, распрямившись пружиной, кинулась к моим ногам:
– О, прошу, умоляю, впустите меня в дом!
– Тише, дитя, – проговорил я, не спеша утешать девочку – вдруг она чахоточная, – никто не гонит тебя… Миссис Бентон!
– Адам, что происходит? – Марта возникла рядом со мной совершенно бесшумно. – О господи! – возглас сочувствия сорвался с ее губ, и она упала на колени рядом с девочкой. – Кто это сделал с тобой, милая?!
Тут только я заметил, что губы девочки разбиты, а на скуле – синяк. Что тонкие запястья ее, выглядывающие из не по размеру маленького платья, опоясаны черными рубцами, будто несчастную держали в колодках, и что волосы, показавшиеся мне темными, темны от крови из-за рассечения на макушке.
Ребенок рыдал, уткнувшись лицом в подол моей жены.
– Миссис Бентон! – отчеканила Марта.
– Я здесь, миссис Виллер, – из столовой показалась улыбающаяся, розовая и пышная служанка в белом чепце и фартуке, они смотрелись на ней так органично, что казалось, женщина в них родилась.
– Потрудитесь объяснить, почему вы не впустили ее? Право же, Элис милосерднее вас, хоть она и… – Марта запнулась, помолчала мгновенье и продолжила: – Разве не видно, что ребенок нуждается в помощи, что ее избили? Немедленно надевайте капор, плащ и ступайте за полицейским инспектором.
Миссис Бентон поджала губы и коротко кивнула:
– Простите. Я подумала, что у нее чахотка, побоялась за ваше здоровье. Смею заметить, миссис, нужно позвать и доктора.
– Да, да, конечно. Ступайте же быстрее! Элис, принеси сухое полотенце!
Марта подняла бедняжку и, поддерживая ее, повела в гостиную. Элис с полотенцем вернулась быстро – мы как раз усадили девочку на диван, и Марта, держа ее руки в своих, пыталась осторожными расспросами выяснить, кто виновен в несчастье. У Элис – доброе сердце… несуществующее доброе сердце. Она наклонилась, заглянула девочке в лицо и протянула полотенце.
Встретившись с Элис взглядом, девочка тонко вскрикнула, зажмурилась, вырвала руки из ладоней Марты:
– Нет-нет-нет!
Элис, все еще не понимая, протягивала ей полотенце.
– Нет! – девочка с силой оттолкнула ее. Элис покачнулась и чуть не упала.
Фарфоровое лицо ее ничего не выражало – когда-нибудь я сумею добиться мимики, но пока что мое создание лишено дара речи и возможности даже улыбнуться.
– Не волнуйся, – сказал я, кладя руку на плечо ребенка. – Не волнуйся, это – мисс Элис. Мое создание. Механоид.
Утром, простившись с миссис Бентон, оставшейся опекать Риту (так, оказывается, звали девочку), мы с Мартой и Элис вышли из дома на умытую вчерашней бурей улицу. Элис прижимала к груди папку со своими рисунками, и, не знай я, что лицо механоида остается всегда тем же, каким я его создал, сказал бы, что вид она имела решительный. Я же чувствовал себя прекрасно – приближался миг моего триумфа.
Экипаж поджидал нас. В другие дни я и сам любил править, но сейчас на козлах сидел Вильям, старый выпивоха, служивший еще у моего отца. Торжественный повод заставил Вильяма одеться опрятно: старый сюртук вычищен, по шляпе тоже прошлись щеткой. Кучер лишь слегка опохмелился, что было заметно по блуждающей, добродушной улыбке.
– Мистер Виллер! Миссис Виллер! Мисс Элис Виллер! Приветствую вас! Прекрасный день, а вчера гроза-то была – страх божий, а не гроза, думал, смоет нас к чер… прошу прощения, мисс Элис, смоет, в общем, в море. Старуха моя молилась весь вечер, бубнила, а я, грешен, успокаивался бренди. Говорят, к вам полиция вчера приходила, мистер Виллер?
– Приходила, – помогая Марте и Элис усесться в экипаж, согласился я. – Ночью к нам постучалась избитая девочка.
– Что же случилось? Да разве могут в нашем городе избить ребенка? Отец напился и отлупил, что ли?
– Потом, Вильям, потом, – отмахнулся я и следом за Элис забрался в экипаж.
Тронулись. Глядя на мою Элис, нарядную, как картинка, хрупкую, как живая девочка десяти лет, я не мог отогнать от взора памяти избитую Риту. Ах, если бы отец! Что скажет добряк Вильям, если узнает правду? Всего лишь в квартале от нашего дома, в респектабельном районе чудеснейшего из городов, – грязный притон, в котором издеваются над детьми… Инспектор и доктор были потрясены не меньше нас.
Я не задергивал шторы, и прохожие, узнавая экипаж, раскланивались: зеленщик, курящий трубку на пороге лавки, – плотный, жизнерадостный, в белом переднике и белых же нарукавниках, мальчишка-разносчик, спешащий из пекарни, две дамы, фамилии которых я вечно забываю, живущие по соседству, – темные платья, пристойные, шоколадного цвета, чепцы, выражение благочестия на вытянутых желтоватых лицах. А вот и доктор, видимо, идет к нам проведать Риту.
Экипаж затрясло на выбоинах – мы выехали на широкую, разбитую улицу между двумя заводами, и я задернул занавески. Каждый раз при виде гигантских зданий из красного кирпича и леса дымящихся труб, нацеленных в небо, настроение портилось. Сейчас же мне больше, нежели когда бы то ни было, требовалось душевное спокойствие. Супруга, сидевшая рядом, сжала мою руку, я перевел взгляд на ее бледное лицо и понял, что она нервничает даже сильнее, чем я.
– Дорогая Марта, все будет хорошо, – наклонившись к ней, проговорил я.
Мисс Элис протянула руку и погладила пышное платье названой матери. Сегодня особенный день, потому Марта согласилась надеть приличный наряд, соответствующий моде. Волосы у нее от природы вились локонами, и ей не составляло труда уложить их аккуратными прядями, чуть приподняв обручем. Мисс Элис надела розовое платье и заплела в волосы синие, под цвет глаз, ленты.
Наконец экипаж выехал на городскую площадь, где гранитный основатель города, герцог Эдвард Кент, сжимал в одной руке свиток, в другой – меч, и остановился возле Университета, но выходить мы не спешили: Элис нужно было завестись ключом, который она носила на шее. Она стеснялась этой процедуры, и мы отвернулись. Заскрипели шестеренки, затрещали механизмы, дающие Элис жизнь.
Когда она закончила, Вильям открыл дверцы перед дамами и помог Марте спуститься, а Элис подал руку я сам.
У входа собралась настороженная, предвкушающая зрелище толпа. Умные лица, открытые, жаждущие познания; глаза, горящие светом разума. Завидев меня, студенты, многим из которых я читал основы механики, разразились овациями и отступили к огромным округлым колоннам, пропуская нас. На всех юношах красовалась синяя форма с коричневыми воротничками. На конференцию, коя должна была состояться в лекционном зале на втором этаже здания, пригласили уважаемых мужей города: аристократию, судей, врачей, ученых, деятелей искусства и духовенство.
Переглянувшись с супругой, я сказал мисс Элис:
– Идем.
Но девочка моя замотала головой и отступила к экипажу, первый раз в жизни проявив непослушание, что меня скорее обрадовало, нежели расстроило: малышка развивается, взрослеет, подобно человеческому ребенку, склонному перечить родителям. Супруга нагнулась к ней и протянула руку:
– Элис, ну что же ты? Никто здесь не желает тебе зла, люди пришли удостовериться в том, что ты существуешь. Пойдем же!
– Элис, – заговорил я и улыбнулся, протягивая руку, – не бойся, мы не дадим тебя в обиду. Идем же, не подводи нас. Ради меня, мисс Элис Виллер.
И Элис пошла: сначала она ступала робко, потом схватилась за рукав моего сюртука и шагала уже уверенно, вертя головой по сторонам. Особенно ее заинтересовали свесившие головы химеры на крыше; из их разинутых ртов во время дождей текла вода. Меня больше озаботил начинающий разрушаться балкон, что справа от входа. Следует обратить на него внимание руководства, но позже. Конечно, всё – позже.
Огромный зал уже заполнился слушателями, и голоса метались между стенами, отражались от высокого потолка, дробились в переплетах готических окон – люди ждали. Оставив Марту на первом, почетном, ряде кресел в обществе инспектора Мэйна и моих коллег по университету, уважаемой профессуры, я, положив фарфоровые пальцы Элис на сгиб своей руки, проследовал за кафедру, где остановился.
Голоса стихли, увязли в полосах весеннего солнечного света, режущих аудиторию, и в наступившей тишине я произнес:
– Дамы и господа, – ладони вспотели, неудачное я выбрал начало, будто выступал в балагане, представляя скучающей публике бородатую женщину или другого урода. – Перед вами – мисс Элис Виллер. Мое создание. Механоид.
Элис, послушная и воспитанная барышня, сделала книксен, и тут же ударил бичом свист – кто-то на галерке не счел должным соблюдать этикет и дал волю чувствам. Этот свист будто был материальным и зацепил что-то важное, хрупкий хрустальный шар, на котором держится наш мир и спокойствие.
Будто со стороны, смотрел я на Элис, и мне казалось, что она растеряна. Ростом и сложением она в точности походила на девочку лет десяти. Темные, прямые, блестящие волосы аккуратно забраны с висков и ниспадают на спину (волосы эти я приобрел у мастера, изготавливающего парики, за безумные деньги). Фарфоровое лицо и кисти рук – того идеального шелковисто-розового цвета, что встречается в природе так редко, разве что у лепестков роз. Глаза блестят, а губы тронуты лаком. Лицо неподвижно – Элис, увы, лишена дара речи, но пальцам ее, за счет шарнирных сочленений, я придал человеческую гибкость. Остальное тело скрыто одеждой, и я не стану обнажать мою девочку, не предъявлю общественности медные трубки, проволоку и шестеренки, из которых состоит механоид.
– Присядь, мисс Элис.
Она грациозно опустилась в кресло, папку с рисунками положила на колени и сжала кулаки. Я мог только догадываться, насколько Элис напугана.
– Прежде всего, позвольте рассказать, почему я создал механоида. – Одобрительный гул. – При всей сложности, – я хотел сказать «изготовления, но осекся, пощадив Элис, – процесса и дороговизне составных частей, механоид, безусловно, может стать прекрасной заменой человеческим помощникам…
Я говорил и говорил, упирая на полезность изобретения, расписывал достоинства механических помощников, убеждал не только зрителей, но и себя, но мне казалось, что невидимый хрустальный шар раскачивается все больше. Еще чуть-чуть, и он сорвется вниз. Но останавливаться нельзя, надо идти до конца. Пришла пора говорить о главном.
– Но основное… мы живем в замечательное время. Человеческий разум силен, как никогда, прогресс не знает препятствий. Наш долг – видеть разум, развивать его. Мы служим именно этому. Мы очеловечиваем собак и кошек, приписываем им собственные страсти, спасаясь от одиночества. Посмотрите на мисс Элис. Ей не нужно ничего приписывать, ибо это создание обладает не только развитым разумом и отзывчивой душой, но и талантом.
Элис развязала папку, вынула картины и принялась показывать их одну за другой, не обращая внимания на рассерженный гул. Она остановилась, когда в центре зала поднялись представители луддитов. Я узнал их по белым пиджакам, неряшливым, в пятнах, и белым же шляпам. Что ж, к выступлению этих недалеких и темных людей я был готов.
– Они заменят людей? – крикнул луддит.
– Нет. Они дополнят людей, – принял я первый удар. – Потому что, в сущности, ничем, кроме происхождения, не отличаются от нас.
И случилось то, к чему я не был готов. Настоятель нашего прихода, отец Ричард, воздвигся рядом с луддитами. Моя семья никогда не принадлежала к числу глубоко верующих людей, мы редко посещали службы и не всегда молились перед едой, поэтому не водили особой дружбы с отцом Ричардом, огромным, как дирижабль, и столь же плотно обтянутым тканью, с лицом, лоснящимся, будто обмазанным жиром.
– Вы хотите сказать, мистер Виллер, что ваше изделие, – это слово он особо подчеркнул, – обладает человеческой душой?
– Да, – не дрогнув, ответил я, – именно это я хочу…
Окончание фразы погребли под собой гневные крики. Хрустальный шар, балансирующий на грани, упал на пол и рассыпался сотней осколков.
Всю ночь мы с Мартой не спали. Вспоминалось бегство из университета под гневные крики и проклятья, бас отца Ричарда, бьющий в спину: «Покайтесь, погрязшие в гордыне, покайтесь, замахнувшиеся на божественное…» Будто не равна Богу каждая женщина, производящая на свет дитя по образу и подобию своему, будто виновны мы с женой в том, что оказались не способны на это и создали Элис! Если бы наша девочка была способна плакать, она рыдала бы безутешно, хватаясь в мчащемся экипаже за наши руки, прижимаясь к моей груди, пряча лицо в подоле платья Марты…
После, оказавшись дома, мы пытались сделать вид, что ничего не случилось, особенно старалась Элис, словно ей безразлична собственная судьба. Я и сам гнал прочь воспоминания, делал вид, что рассыпавшийся на тысячу осколков мир по-прежнему имеет под собой основу. Ведь и паровые омнибусы, и паромобили еще десять лет назад горожане воспринимали в штыки, теперь же с удовольствием ими пользуются. Людям надо дать время, и они примут Элис.
Наутро, разбитый, но не сломленный, я поспешил в университет, оставив Марту с Ритой и Элис. Всю дорогу думал о том, как встречусь со студентами и все им объясню, ведь они – двигатель прогресса и должны понять. Именно им, шагающим по моим стопам, предстоит построить новый мир.
На пороге кто-то будто остановил меня, придерживая невидимыми руками. Я обернулся и выделил среди людей, прогуливающихся на площади, джентльмена с совершенно невыразительным лицом. Встретившись со мной взглядом, он резко отвернулся, запахнул полы дорожного плаща и зашагал прочь.
Не знаю, что заставило меня шагнуть вперед, к двери, но в этот самый момент сверху донесся шелест, и балкон с грохотом обрушился, обдавая меня белой пылью и мелкими камешками. Останься я на месте, и меня погребла бы груда камней.
Все еще не понимая, что чудом избежал смерти, я вошел внутрь Университета, снял котелок и сюртук, отряхнул их и посторонился, пропуская на улицу бегущих навстречу преподавателей и студентов.
Холл наполнился людьми, голосами. Все еще оглушенный, я поднялся на второй этаж, толкнул дверь в кабинет, вошел, сел на свое место и только тогда понял, что студентов, которые обычно приходили немного раньше, нет.
Где они? Что случилось? Почему мне кажется, что происходящее нереально? Скрипнула дверь, и в кабинет, кряхтя, ввалился ректор – солидный, тучный, похожий на раскормленную сову. Я встал, чтобы поздороваться с этим уважаемым джентльменом, но он, скривившись, поднял руку, кивнул снисходительно и произнес:
– Мистер Виллер, я ненадолго. Сегодня, завтра и в ближайшее время ваши лекции отменяются.
– Как? – возмутился я, все еще стоя.
Ректор развел руками:
– Студенты выразили желание отказаться от них.
– Но, сэр…
– Видимо, это связано с вашей деятельностью и, кхм, монстром, которого вы породили. Я бы посоветовал избавиться от него. Еще раз извините, мне пора. Зайдите через несколько дней, и мы обсудим наше дальнейшее сотрудничество.
– Монстром? – криво усмехнулся я, но ректор еще раз развел руками и направился к выходу.
Монстром. Для них Элис даже не забавный уродец – чудовище. Но почему?
Посидев немного в пустом кабинете, я собрал конспекты в папку и поплелся прочь.
По коридору мне навстречу шла стайка студентов, некоторых из них я знал, но они не замечали меня. Может, меня больше нет, я превратился в неприкаянный дух и они пройдут сквозь меня? Но нет, посторонились, пропуская. Молча.
У входа рабочие таскали в грузовую повозку обломки балкона. Нарядные девицы под зонтиками, похожими на разноцветных бабочек, хихикали и улыбались студентам. Джентльмен в дорожном плаще сидел на скамейке возле статуи с мечом и читал газету.
По спине пробежал холодок. Почему этот господин меня преследует? Откуда ощущение, что в его манере держаться, в каждом его движении – некая неправильность?
– О, мистер Виллер, – инспектор Мэйн, улыбаясь, поймал меня под локоть – я вздрогнул и чуть не выронил папку, – У меня для вас, кстати сказать, дело. Соблаговолите завтра перед обедом зайти ко мне для беседы.
В кабинете Мэйна пахло табаком и нафталином. Я поздоровался, прошествовал к инспектору и уселся напротив его стола. Мистер Мэйн, джентльмен безупречной репутации, пошевелил угольными стрелками усов и окинул меня холодным взглядом. Инспектор и раньше слыл человеком скрытным, но нынче его отстраненность переходила все мыслимые границы.
– Полагаю, я вызван по поводу мисс Риты, которая по известным вам обстоятельствам гостит в моем доме?
Инспектор Мэйн будто ожил, подался вперед и оперся о сложенные на столе руки:
– Вынужден вас разочаровать. Делом мисс Риты мы займемся позже, ныне же я, – он наклонился, отодвинул ящик стола и положил пухлую пачку свеженьких листов, – пригласил вас, мистер Адам Виллер, по иному поводу. Я очень вас уважаю, но как думаете, что это? – он хлопнул по пачке и ответил: – Это, мистер Виллер, жалобы и гневные петиции. Лучшие люди города требуют, чтобы ваше… создание прекратило существовать. Не сомневайтесь, они обратятся в высокий суд… собственно, многие уже обратились, я же просто предупреждаю вас: пока не поздно и вы не растеряли остатки приязни граждан, уничтожьте куклу.
Самообладание удалось сохранить с трудом. Читать жалобы я не стал, отодвинул их в сторону и сказал настолько невозмутимо, насколько было в моих силах:
– Спасибо, мистер Мэйн, что предупредили меня. Обещаю подумать над вашим предложением.
Я поднялся, придерживаясь за стол.
– Думайте быстрее, – посоветовал инспектор, – пока вашей репутации не причинен непоправимый ущерб. Всего хорошего, мистер Адам Виллер.
На негнущихся ногах я вышел в коридор, пропуская в кабинет взволнованную даму в трауре, и прислонился к стене, но тотчас взял себя в руки и побрел прочь.
Услышанное не укладывалось в голове. Уничтожить мою Элис? Они же видели ее картины! Она человек в гораздо большей степени, чем я или они. Уничтожить…
Вдали, над промышленной частью города, черной лапой висел смог; очертания труб растворялись в темном мареве.
– Свежие новости! Свежие новости! – громко голосил мальчишка со стопкой газет.
Я бросил ему монетку, взял газету и оторопел, прочтя заголовок на первой полосе: «Богомерзкие твари Адама Виллера». Гневная статья принадлежала перу отца Ричарда – он обещал мне, богохульнику, все круги ада. Дочитывать я не стал, сложил газету и сунул в папку.
Видимо, я настолько сильно задумался, что налетел на булочницу, чуть не выбил корзину с пирожками из ее рук, извинился, но она покрыла меня бранью, недостойной женщины, и я, пораженный, стоял истуканом и не понимал, что на это ответить.
Извинившись еще раз, я продолжил путь и постарался убедить себя, что сегодня попросту неудачный день. Камни брусчатки толпились, как льдины во время ледохода, выпирали острыми краями и словно ждали, когда я оступлюсь, чтобы броситься навстречу, ударить в висок…
Что случилось с моим любимым городом, с людьми?
Дома теснились, нависая недобрыми скалами, провожали жадными взглядами окон. Даже статуя юной танцовщицы напротив судебной коллегии виделась мне враждебной.
Ощутив чужое внимание, я обернулся и снова встретился взглядом с человеком в плаще. Тот мгновенно развернулся и исчез за поворотом. Зачем он меня преследует? Может, стоит вернуться и доложить инспектору? Но только я собрался обратно к мистеру Мэйну, как понял, что не помню лица преследователя, хоть и видел его трижды.
Мимо прогрохотала почтовая карета, и пассажиры, занимающие места на крыше, показались мне восковыми куклами. Первый омнибус, куда я собирался вскочить, чтобы побыстрее попасть домой, оказался переполненным, второй, видимо тоже полный, несся на полном ходу. Пришлось брать извозчика, хотя двое отказались меня везти. Согласился лишь рыжий, рябой парень, похожий на выходца из крестьян. Его молодой гнедой жеребец шел неровно и то и дело пытался пуститься в галоп, из-за чего поездка больше напоминала гонку на древней колеснице.
Когда за спиной, наконец, захлопнулась входная дверь, я вздохнул с облегчением.
– Дорогой? – спросила Марта из кухни. – Это ты? Представляешь, миссис Бентон уволилась.
К счастью, моя супруга умела готовить и не находила это зазорным.
– Еще как представляю… – пробормотал я, снял легкий плащ и проследовал в гостиную, остановившись перед неоконченной картиной Элис: размеченные штрихами дома, брусчатка, то ли экипаж, то ли омнибус, пока непонятно, что это будет. Я провел рукой по холсту. «Уничтожьте куклу», – вспомнился непримиримый голос инспектора.
Из столовой выглянула Марта – в белом кухонном чепце и фартуке:
– Странно, но я не могу найти ей замену. Никто не хочет к нам идти работать, даже нищенки… Жаль, что ушла миссис Бентон, мне казалось, она принимает Элис… Адам, у тебя такое лицо… что случилось?
Я молча подошел к ней, обнял и шепнул на ухо:
– Они хотят, чтобы мы уничтожили мисс Элис. Помнишь, что они говорили вчера? Сегодня они написали гневные петиции в высокий суд.
Марта отстранилась, ее взор пылал гневом:
– Суд, говоришь?! Они не посмеют!
Мое молчание было красноречивее слов. Я взял супругу за руку и отвел на кухню. Стоявшая у печи Рита, завидев нас, удалилась, а я налил себе воды, выпил ее и пересказал жене сегодняшний день, не приврав и не утаив ни единой детали.
Раскрасневшаяся Марта теребила край передника и молчала, потупившись. Когда я закончил, она вскинула голову:
– Я ощутила что-то похожее, некую враждебность окружающих, но думала, показалось.
– Не показалось, – я протянул ей утреннюю газету. – Прочти, там написано про меня.
По мере того как жена читала, лицо ее вытягивалось и бледнело.
– Это ложь, – проговорила она, скомкала газету и швырнула в угол комнаты. – Не верю, что все они… Они же люди!
– В том-то и дело, – вздохнул я. – Люди. Элис они ненавидят, потому что боятся… По крайней мере, я так думаю, ведь более разумного объяснения нет. Одно ясно: они не отступят, пока…
Марта приложила палец к губам, рывком встала, прошлась по кухне, потирая лоб, вскинула голову и глянула с вызовом:
– Давай уедем к моим родителям в Элридж? Дом у них большой, приютят.
Мне захотелось кричать. Будто бы мой мир гиб у меня на глазах. Или не смерть это – метаморфоза, и скоро на его месте появится что-то новое, чуждое…
Или это я теперь – чуждое?
– Уехать, – повторил я, налил себе чаю. – Я не могу. Тут мой дом, моя земля, дело всей жизни. Я настолько к этому всему прирос, что, если уеду, меня не останется. Понимаешь? Что я там буду делать? Давать частные уроки?
Марта подперла голову рукой и произнесла:
– Адам, дорогой, до суда у нас есть время, чтобы подумать. Нам не обязательно убивать мисс Элис, можно просто переправить ее в безопасное место.
– Ты замечаешь, что с каждым часом отношение к нам все хуже? И не забывай про луддитов. Не исключено, что завтра придут убивать уже нас. И никто не заступится!
Она всплеснула руками:
– И что ты предлагаешь? Уничтожить Элис? Выключить ее? Убить? Я себе этого не прощу.
– Нет. Я ищу решение, но, как ни поверни, получается скверно. Одно знаю наверняка: Элис должна жить.
Мы замолчали и безмолвствовали, пока в дверь не поскреблись.
– Миссис Виллер, – дрожащим голоском проговорила Рита. – Позвольте мне подняться наверх, а то она скоро спустится.
Супруга оживилась, порозовела и ответила:
– Конечно, дитя мое. Ты вправе делать, что тебе заблагорассудится, теперь это и твой дом. Адам, дорогой, – обратилась она уже ко мне, – представляешь, малышка сирота. Я подумала, что ты не будешь возражать, если она останется у нас. К тому же она обучена грамоте и даже немного знает французский. Правда, Элис она пока боится, но, полагаю, привыкнет.
– Конечно, пусть остается, – нерадостно согласился я. Меня сейчас куда больше заботила судьба Элис, Марта же, видимо, решила отложить проблему на потом, увлеклась судьбой сироты – своих детей у нас нет и не может быть.
Когда я вышел из столовой, Элис стояла у холста и работала кистью. Обернувшись на скрип петель, она кивнула и вернулась к картине. Парадно-выходное платье, купленное специально для того, чтобы представить ее горожанам, Элис носила, не снимая, и сейчас на розовых оборках темнели пятна краски.
На некоторое время я задержался, любуясь своей куколкой. В голове не укладывалось, как настолько совершенное создание способно поднять волну ненависти? Почему, сталкиваясь с ним, человек не делается светлее, а, напротив, в нем пробуждается самое низменное?
До самых сумерек я просидел в кабинете, пытаясь углубиться в работу, и дополнял конспекты лекций, но мысль моя, подобно конному трамваю, возвращалась в одно и то же место – к проблеме Элис. И даже следовала повторяющемуся маршруту: я не могу убить Элис – город не принимает нас – лучше уехать – я не смогу уехать.
Чтобы собраться с мыслями, я позвал нашего кота Джейса. Обычно рыжий паскудник тотчас прибегал и запрыгивал на колени, жадный до человеческой ласки, нынче же он не пришел. Озабоченный этим, я поднялся и, прихватив газовый фонарь, отправился его разыскивать.
В гостиной все еще рисовала Элис, заслоняя холст и отбрасывая на стену с камином длинную тень.
Вместо кота отозвалась Марта, выглянула из столовой с виноватым лицом:
– Адам, дорогой, извини, но забыла тебе сказать, что Джейс сбежал.
– Как? Когда же?!
– Сегодня днем. Я попыталась его погладить, а он оскалился и заметался по дому; когда же пришел молочник, Джейс выскочил на улицу и с тех пор не вернулся.
– Загулял, наверное, не переживай, – успокоил я больше себя, чем ее, и подумал, что даже здесь, дома, больше не чувствую себя в безопасности.
Приблизилась Элис, взяла меня за руку и потянула к холсту. Я повернулся к нему и замер. По позвоночнику прокатилась волна холода, затем – жара. Как я и подумал сначала, это был город, выполненный тушью: серое небо, черно-белые дома с округлыми глазами вместо окон и оскаленными пастями дверей, улицу выстилала брусчатка – сотни хищных ощерившихся существ. В углу скорчилась сломанная кукла, до боли напоминающая Элис.
Пока я стоял столбом, лишенный дара речи, Элис вытащила чистый лист бумаги и принялась писать – стоя, чуть склонив голову. Вышла Марта, остановилась в проеме двери. Элис закончила и развернула лист, на котором каллиграфическим почерком было выведено:
«Он хочет нас убить».
Марта ахнула и закрыла рот рукой. Я спросил:
– Кто, Элис?
Она топнула, выхватила у меня лист, написала что-то и показала мне:
«Город. Люди. Все».
Потом снова забрала и аккуратно вывела:
«Я должна уйти, иначе вы умрете».
– Что ты такое говоришь?! – возмутилась Марта, налетела на нее и сжала в объятьях, как ребенка. Я даже ощутил укол ужаса – вдруг Элис поломается? – Мы что-нибудь придумаем, правда ведь, Адам?
Со звоном разбилось окно, выходящее на улицу, и я едва уклонился от булыжника, упавшего возле камина. Марта тонко вскрикнула и закрыла собой Элис, их осыпало осколками. С улицы донеслись брань и торопливые шаги. Вспомнился человек в плаще. Отчего-то я был уверен, что это его рук дело. Наши недруги пока осторожны, но не исключено, что они вернутся поздней ночью.
Читать бесплатно другие книги:
