Хроника посещения (сборник) Филоненко Вадим
– Прямо сейчас? – спросил я.
– Прямо сейчас, – кивнул паренек. – Нас двое…
– Плюс двадцать процентов.
Можно было бы, конечно, и не брать лишку, но имею полное право. И появилось у меня легкое сомнение. Легкое.
– Идет, – сказал паренек, заглянул в свой стакан и тяжело вздохнул.
Нервничает. Нет, большинство из тех, кто решился потратить такие деньги, имеют повод нервничать. Имеют полное право. Значит, пусть нервничает. Лишь бы не психовал.
Я медленно допил свою порцию, встал из-за стола и, ничего не объясняя, поднялся наверх, в номера. Если заказчик знал, как подойти ко мне, знает и то, что шмотки свои походные я держу здесь. А не знает – имеет возможность слегка подергаться.
Но этот дергаться не стал. Я вернулся, а он сидит, еще одну порцию заказал и половину вылакал. А рядом с ним сидит еще один, почти такой же, молодой, худощавый, в джинсах, кожаной куртке да высоких типа военных ботинках.
Словно униформа у них какая, у соискателей, и ладно, если бы им тут, в Хармонте, втюхали на толчке возле вокзала, так ведь издалека везут. Самый сталкерский прикид. Так они думают.
Шмотки здесь держать удобно, конечно. Не нужно домой бегать, время терять, только ведь и мороки это добавляет по самые некуда. Счастье-то, оно, конечно, есть, его не может не быть возле Зоны, только тутошний народец, что местный, что приезжий, очень хотели бы кусочек побольше откусить. Счастья, в смысле, этого самого.
И стоит только кому заметить, что я в рабочем из подсобки вышел, как тут же кто-то обязательно начнет суетиться. Ну, хоть прямо в смокинге и уходи, или ночью. И все равно кто-то попытается увязаться.
Вот только пять минут прошло, как я уходил, а вернулся – уже двое рюкзаки на коленях держат и пальчиками в предвкушении перебирают. Жан-Люк мимо меня вроде ненароком прошел, так, не торопясь, спросил, может, отшить нахлебников, да я сказал, что пусть. Всякому нужно немного счастья.
Канадец гыгыкнул с пониманием и отвалил. Очень тонкий психолог, зараза, иногда хочется вывезти его из города подальше от зоны и настучать в череп между гляделок. Но – сдерживаюсь, потому что при всем при том Жан-Люк существо порядочное. Насколько это вообще возможно в нашем мире.
Такие дела.
К столику с клиентами я даже и подходить не стал, взгляд паренька, тревожно-собачий, поймал, чуть головой кивнул – и к выходу. Они свое пойло по-быстрому опростали, да к выходу. Я прям умилился, что они с пустыми руками. Ведь понятно же, и говорится всем постоянно, что ни хрена вам в Зоне не понадобится. Не понадобится. Там даже есть не хочется. И пить.
Нет, если по полной программе, да суток на трое, да с ночевками – тогда, конечно. Но только и на пару часов путешествия соискатели норовят на себе тонну тащить. Типа – экспедиция, мать ее так.
А мои нынешние соискатели – молодцы. Как сидели – так и пошли. И я расслабился. И прозевал этого хмыря, из Комиссии по переселению.
А он, сволочь неупокоенная, бежит, ручкой так на ходу машет, и мне так хреново стало, хоть волком вой. И ведь ничего вроде человек плохого не предлагает, кроме хорошего. Денег предлагает, дом шикарный, жизнь веселую. И баб, понятное дело, как же без них, хотя они-то как раз к его пакету неслыханной щедрости прилагаются бесплатно.
И чего мы головой крутим да нос воротим? С ребятами после пятой порции мы иногда смеемся, друг друга подначиваем, что, мол, хватит, что давайте все вместе возьмем, да поедем…
Тут в чем фокус? Оказалось, что если кто из наших, из хармотцев, в другой город переезжает, то тут этому городу сразу и счастья приваливает. Преступность падает – раз. Экономический рост – два, самоубийства, наркомания и алкоголизм уходят почти к нулю – три. Ну как, скажите на милость, городу не раскошелиться и не пригласить к себе на постоянное жительство источник такого счастья? Уже лет пять, как в предвыборных программах всяких мэров и даже некоторых президентов так и значится – обеспечит каждый населенный пункт переселенцем. С большой буквы – Переселенцем. Или даже одними большими – ПЕРЕСЕЛЕНЦЕМ.
– Привет, – кричит Неупокоенный, радостно так кричит, но руку для рукопожатия не тянет, отучили. – Как дела? У меня тут есть предложение… Только для тебя. Ты себе даже и представить не можешь, какое предложение! Если бы я был из Хармонта, то все бросил бы…
– Так ты не из Хармонта, – говорю. – Не повезло тебе.
И поворачиваюсь к выходу.
– Ты только глянь – вот, – тычет Покойничек бумажку глянцевую, я даже и смотреть не стал, и так понятно – зеленое с голубым, море и пальмы. – Вот тут тебе построят любой дом, какой скажешь. Хочешь, в пять этажей, хочешь – в десять…
Да, это значит, у них шиза на новый виток пошла. Раньше только фотографии вилл показывали, а теперь, видать, психолог какой шишкоголовый новую замануху придумал.
– Я подумаю, – говорю.
Ну не в морду же ему прямо сейчас тыкать, да и нехорошо перед самой экскурсией на себя грех членовредительства принимать. Идти туда лучше чистым и трезвым. Хотя это как кому. Слизень, например, иначе как пьяный в дрезину в Зону не ходит. И что показательно – всегда с хабаром возвращается.
– Так ты подумай, – просит Неупокоенный и в глаза заглядывает. – Правильно подумай… Людям нужно, ты пойми… Не только ведь вам счастья хочется, но и остальным…
Это он правильно сказал. Счастья – всем и даром. Мне, кстати, за счастье и не платят. Мне платят за экскурсию и хабар. «Метрополю» – за обслуживание, кормежку, жилье и понты. А счастье – бесплатно, ага.
Я ручкой Мертвяку помахал и ушел, а он поплелся к своему столику.
Понятно, что таких, как я, в первую очередь охмуряют. Если хоть один из сталкеров согласится на переезд, то остальные задумаются, а простые обитатели города просто в очередь выстроятся, в обменный пункт счастья на благополучие и социальные гарантии. Это они так думают, ребята в Комиссии и прочие кандидаты в президенты.
Сам Мертвяк, похоже, уже стал понимать что к чему, результатов у него за полтора года – никаких, и пить стал больше. Полгода назад так прямо здесь и умер. Клинически. Его, понятное дело, откачали, но прежнее прозвище Липучка сменилось нынешним – Мертвяк Неупокоенный.
Ну и хрен с ним.
Я кивнул бармену и вышел.
И в который раз убедился, что соискатели народ чокнутый, все поголовно, между прочим, без исключений.
Мои красавцы не просто так приехали. Они на машине военной открыто приехали – это еще полбеды, все равно транспорт на контрольно-пропускном пункте остается. У них в машине горой всякие тюки лежали и сумки. Я как увидел – чуть не заплакал. Снова получается не прогулка, а эскортирование груженых верблюдов, глаза б мои их не видели.
Но я плакать и ругаться не стал. Молча сел на переднее место возле водителя и руку ладошкой кверху им предъявил. Паренек, тот, что первый ко мне подошел, вначале похлопал глазками недоуменно, потом сообразил, достал деньги и протянул мне.
Ну вот страшно мне хотелось к чему-нибудь придраться, чтобы послать обоих не просто так, а по причине. Просто так – нехорошо, удачу можно спугнуть. Если взял подряд – отказываться нехорошо. Ребята, опять-таки, не поймут.
Но Жан-Люк парней, видать, инструктировал строго и тщательно. И сумма была вся положенная, и купюрами сотенными, не новыми, но и не замусоленными. Да еще и не согнуты были денежки, а свернуты цилиндриком, чтобы, значит, не загнуться в дороге, а катиться свободно.
Нет, правильно говорят – канадец свое дело знает туго. Ну и ладно. Деньги я пересчитал два раза, потом опять в рулончик скатал и в карман куртки засунул.
– Давай, – говорю, – поехали.
– А меня зовут… – начал тот, что сидел на заднем сидении.
– А тебя зовут – Второй, – отвечаю.
– А почему Второй?
– А потому, что вот он – Первый. А я для вас – господин экскурсовод.
– А почему не сталкер? – спрашивает Второй.
В этой паре у них мозги, похоже, очень неравномерно распределены. Первый молча баранку крутит, даже дышит бесшумно, зато вот этот в друзья норовит залезть.
– Сталкер – это тот, кто из Зоны хабар выносит. Разные безмозглые предметы оттуда тащит. А экскурсовод – это тот, кто…
– Безмозглые предметы туда ведет, я понял, – засмеялся Второй. – А где мы будем в Зону въезжать?
– Вы? – спрашиваю самым неприятным голосом, каким только умею. – Въезжать?
– Мы с вами. – Радость от общения со мной у Второго потихоньку начала проходить. – Войдем?
– Пешком. Через контрольно-пропускной.
– И там нас будут обыскивать? – Голос совсем сел, мне даже показалось, что страх в нем прозвучал.
– Нет, только запишут, кто, куда и насколько. Чтобы количество вошедших было равно количеству вышедших. – Я даже оглянулся назад, чтобы в лицо ему посмотреть, оценить смену выражений.
– А что, бывает, что и не выходят?
– Бывает.
– Это как?
– Ну… Один от группы специально отстал, забрел на Волшебную Полянку, лег и задремал. Пока спохватились, пока группу послали, пока группа его нашла… А там время идет быстрее. Вот он всю свою оставшуюся жизнь счастливо и дожил. За восемь часов. Так с улыбкой домой в гробу и поехал.
Второй закурил, пососал сигаретку задумчиво, но молчать долго не смог.
– А я вот слышал про Плеши… Не врут? И вправду можно от счастья умереть?
– Не врут. Но тут ничего страшного. Одно плохо – там тело и остается, забрать его никак не получается. Пару раз попытались кошкой зацепить да вытащить, только счастье по веревке, как электрический разряд по цепи, и врезало обоим. Первый просто в кому впал с улыбкой на лице, а второй – взял и выключился. Сердце не выдержало. Так что, дорогой багаж, ты уж постарайся не умничать, по сторонам не бегать. Отлить захочешь – меня предупреди, я тебе место покажу.
– А я слышал, что запрещено там нужду справлять.
– Это ты про закон «Не сри на счастье», – уточнил я. – Забудь. Нет там дерьма, исчезает. Идешь туда, кучу навалишь, а обратно – уже и нет ничего. И вообще, когда снится дерьмо, то это к счастью. Но и тут бывает всякое, например, если на тебя там птичка капнет, то тут же это сокровище нужно смыть большим количеством воды. Иначе рискуешь подсесть на радость полета. И не на самолете, а, типа, в окно и без парашюта. Вот ничего другого тебе счастья не принесет, как только полет с ускорением свободного падения. Бывает так, что и психиатр не помогает, так человек всю жизнь под замком сидит да с кровати в лечебнице прыгает. Если успеют в нее его закрыть.
Все. Началось. Экскурсия, твою мать. Теперь я, пока ему всех историй про Зону не расскажу – не успокоюсь. Рефлекс такой, мать его так. Когда люди Мосла водят клиентов, у них это называется инструктажем. А у меня – словесный понос. И ничего не поделаешь.
Так мы пока до контрольно-пропускного доехали, я ему успел и про Бродягу рассказать, и о «ведьмином студне», о пухе и прочих забавных штуках поведать успел. Смотрю – Второй погрустнел, на желваках красное проступило, а вот Первый – каким был, таким и остался.
Как нервничал за столиком, так и дергается. Тихо, мужественно и почти незаметно. Лучше бы уж, как напарник, переживал и расспрашивал. Не люблю я молчунов. В Зоне не люблю. В обычное время и в обычном месте я лишнее слово и сам могу в глотку вбить бестолковому, но чтобы за счастьем идти вот так, как к дантисту, – напрягает меня это. Мысли разные и все больше неприятные появляются.
Так что я мысленно свое внимание и ожидание неприятностей разделил между соискателями как шестьдесят процентов и сорок.
На КПП было людно, сталкеры топтались в стороне, пока их клиенты записывались в амбарную книгу у дежурного. Сегодня пунктом командовал Голландец, потому очередь, которая и обычно шла не слишком живо, двигалась совсем уж медленно.
Я приказал Первому отогнать машину на стоянку, заплатить, потом взять свое носимое имущество и становиться в очередь. Стоять и меня не беспокоить.
Приказал, а сам подошел к парням, молча залез в карман к Дзыге, взял сигарету, отобрал бычок у Длинного и прикурил.
– Привет, Блондин, – сказал Дзыга. – А ты тут чего? У тебя же сегодня выходной.
– Был. Спасибо Жан-Люку, подбросил клиентов.
Ну, загудели сталкеры, тогда – конечно. Если Жан-Люк, тогда понятно. Жан-Люк туфту не гонит, клиент от него всегда жирный и смачный. И не всем. Из стоящих возле КПП только я да еще вот Дзыга иногда от канадца заказы получает.
– А вот ты скажи, Блондин, – в который раз завел старую шарманку Чупа. – Отчего это только тебе канадец заработок подгоняет?
– А не нужно экономить заварку, евреи, – отвечаю такой же старой шуткой известному жмоту. – Ты, небось, своему агенту отдаешь процента полтора, не больше…
– А ты?
Я сделал страшное лицо, поманил Чупу к себе и громким шепотом сообщил, что лично я подписал кровью договор с Жан-Люком, по которому отдаю ему девяносто процентов гонорара. И весь хабар.
– Ну да? – в очередной раз купился Чупа и почесал рукой в затылке. – А живешь на что?
Пока остальные ржали, меня в сторону отвел Стукарик и сообщил, что Мосол врал, будто скоро получит генеральную лицензию на все экскурсии в Зону и тогда сталкеры либо к нему на поклон пойдут, либо поедут по путевкам Агентства по переселению.
– Угу, – согласился я. – Зону забором колючим обнесет, пулеметы поставит… Ему придется сотню наших государственных законов переписать, да еще и десяток постановлений Организации Объединенных Наций.
– Думаешь, врет?
– А что тут думать?
Тут парни разом повернули головы, резко так, будто в женской раздевалке стенка обвалилась и нужно срочно сиськи рассмотреть, пока девки прикрыться не успели. Только это не стена, это мои клиенты пришли.
Ну, точно верблюды. У каждого за спиной рюкзак выше головы и еще сумка у каждого в руке – здоровенная такая, спортивная. Я когда по молодости в хоккей играл, у меня в такую вся амуниция входила, только клюшка снаружи торчала.
Все, конечно, развеселились. Кто про экспедицию на северный полюс, кто про переезд в Зону на постоянное жительство интересуется, только мне на все наплевать. На все. Хотят тащить – пусть тащат. Сломаются на втором километре – на здоровье, деньги уже у меня, возврат не предусмотрен, максимум, что им полагается, – вызов дежурной «калоши» за их собственный счет.
Так что парни поржали-поржали, да и вернулись к обсуждению перспектив зацепить какую-нибудь бабенку из туристов. И каждый уже присмотрел себе. Хотя, конечно, это не они себе присмотрели, а на них глаз положили. Группы, правда, у них у всех большие, идут на пару часов, первое погружение, так сказать, уединиться один черт не получится, но в номере после возвращения им наверняка начнут наперебой делать предложения поделиться своим счастьем с приезжей исключительно одинокой женщиной.
Они бы и дальше пускали слюну по этому сладкому, хоть и слегка поднадоевшему, поводу, как сверху, с вышки, грянул сирена. И не уйди-уйди общего внимания, не перезвон «прослушайте объявление», а вполне себе настоящий ревун.
У меня аж зубы зачесались, Чупа присел чуть на корточки, а Стукарик заматерился длинно и затейливо, как только он один и умеет.
Соискатели, мать их так, головами покрутили и стоят себе дальше. Понятное дело, им-то о таких штуках не говорят. И в газетах с журналами про такое не пишут. И что писать? Что один раз в полгода, плюс-минус месяц, из Зоны выходит Голем?
Во-первых, всего только один раз в полгода. Во-вторых, чаще всего в месте необитаемом, возле завода, например, или за Гремящими Ключами. И, в-третьих, ровно через час после пересечения границы Зоны голем этот расползается в ком мокрой глины, которая еще через час испаряется без вреда для окружающих. Но если голем за этот час успеет до кого-то из людей дотронуться, или просто ближе чем в метре пройти, то человека лучше всего добить. Пока он сам не покончил с собой от безысходности и разочарования.
Какой-то головастик по пьяному делу болтал в «Тошниловке», что типа как Зона счастья не дает. Что счастье – это отсутствие несчастья, не более того. И Зона не счастье дает, а несчастье из людей выкачивает и в «големов» прессует, когда много несчастий набирается. Они выходят за Зону, там распадаются, отдавая несчастья обратно. Такой вот круговорот.
Головастику морду сталкеры, ясное дело, начистили и в тот вечер нажрались уж особенно страстно, ведь каждый где-то в глубине души надеялся, что приносит людям пользу. Делает мир счастливее. Даже Мосол, наверняка, прячется иногда в сортире своем мраморном и плачет от умиления и восторга по поводу своего служения человечеству.
А тут такие, блин, гипотезы.
На следующей неделе зацепили господина старшего лаборанта из Института, напоили и стали выспрашивать, что там ученые по этому поводу думают. Лаборанта потом пришлось отвозить домой на такси в бесчувственном состоянии, но общую мысль в его рассуждениях уловили. Общие научные предположения сводились: «А хрен его знает!», что в принципе совпадало с мировоззрением сталкеров по вопросу «големов» и всей Зоны в целом. И, что самое главное, позволяло продолжать считать себя хорошим человеком.
В общем, с «големами» можно было жить. Только вот этот конкретный правил не знал. И вышел, скотина, прямо к КПП, да еще с утра, да еще и в рабочий день.
Хорошо еще, что его засекли на подходе к границе Зоны.
Из будочки КПП выбежал Голландец, придерживая каску, посмотрел в сторону «голема» и бросился опускать шлагбаум. Выглядело это глупо, хотя на самом деле горизонтальное препятствие «голем» обходить не умел, упирался грудью или животом и продолжал шагать на месте, мерзко хлюпая подошвами о землю и распространяя вокруг себя запах сгоревшей солярки.
Соискатели действия Голландца заметили, естественно, ни хрена не поняли и решили, что официальное лицо собирается закрыть по какой-то причине доступ к уже оплаченному счастью. А в договорах, между прочим, значилось, что форс-мажорные обстоятельства не являются причиной возврата денег.
– Послушайте, сержант! – провозгласила дородная дама в обтягивающих корму спортивных штанах и в ярко-оранжевой футболке на голое тело. – Если вы полагаете, что…
Сталкеры заржали в предвкушении.
Это дама полагала, что может чего-то взять голосом. Голландец, который был лейтенантом, жутко не любил тех, кто не научился разбираться в знаках различия, а соискателей счастья так просто ненавидел. Сам он умел получать свою порцию счастья из обычных мелочей типа выпить-подраться-потрахаться, остальное полагал дьявольским соблазном и по мере сил жизнь соискателям осложнял.
Так что сейчас дама могла неожиданно получить больше, чем было предусмотрено ее контрактом.
Но не получила. Не успела.
Хотя это, скажу я вам, еще с какой стороны смотреть.
Распугивая соискателей, к КПП подлетел «хаммер» американского контингента, морпехи вывалились наружу, растянулись цепочкой вдоль шлагбаума, свои ружья на «голема» наставили и ждут приказа. Их начальник Билли, кажется, что-то с начальством по рации обсуждает, «голема» рассматривает с неудовольствием и без одобрения.
Работка у контингента, что американского, что русского или китайского, не пыльная, деньги капают, счастье на халяву опять же. А тут – пожалуйста! Придется стрелять, а применение оружия в Зоне, да еще стрельба в сторону Зоны… А если пуля чего-нибудь повредит? В Золотой шар, например, угодит?
Никто того шара не видел, но всякий о нем слышал и знает, что именно он – сердце Зоны и средоточие всепланетного счастья. А тут пуля в него попадет – что будет? Закончится счастье, и начнется несчастье? И Зона вместо того, чтобы осчастливливать, станет убивать? Нет уж, спасибо. Дураков ставить такие эксперименты – нету.
Последний раз стреляли от границы в глубину года три назад, лейтенант был откуда-то из Африки, у них там вообще хреново и стрелять любят с детства. Так его выперли с хлебного места, когда оказалось, что мог он, оказывается, выбрать другую позицию, с направлением стрельбы в сторону жилого района.
У американца открутиться не вышло – тут тебе и КПП, и гражданские, и строения Института.
Билли рацию свою выключил аккуратно, потом несколько секунд негромко выражал свое неодобрение божьего промысла и решения начальства в таких выражениях, что даже Стукарик заслушался.
Солдаты, не дожидаясь приказа, свои ружья вскинули, а «голем», между прочим, ходит медленно, как по болоту, с чавканьем отрывая свои ноги от земли, раскачиваясь из стороны в сторону и хлюпая вечно распахнутой безгубой пастью, но при этом он и не останавливается. Так что, когда разговор бедняги Билли с начальством закончился, «голему» до границы оставалось уже метров пятьдесят. А от границы до шлагбаума – еще двадцать.
Билли, даром что военный, но мозгами пошевелил, что-то прикинул и подчиненным своим приказал. Те живенько так засуетились и стали на крышу КПП залазить.
– Это чтобы пули сверху вниз шли, – зачем-то пояснил окружающим Чупа. – Они, значит, вначале его с ног собьют, а потом…
И все-таки Билли идиот. И Голландец – тоже придурок, недалеко ушел. Должен был кто-то соискателей предупредить, что сейчас начнется грохот? Должен был. Но Билли понадеялся, наверное, на Голландца, тот на Билли, так что когда шесть автоматов одновременно стали стрелять, а гильзы – горячие гильзы посыпались соискателям на головы, вот тут и началось веселье.
Женщины – визжать и разбегаться, мужики – кто на землю падает, кто бежит к шлагбауму, чтобы, значит, глянуть, что за сыр-бор. Экскурсоводы мечутся среди тех и других и пытаются убедить, чтобы без паники.
Чупа схлопотал в рожу от пенсионера, Длинный приложил вначале туристу, а потом и его жене. Стукарик вцепился в бабу, которая сдуру и от паники полезла под шлагбаум, еще две бабы вцепились в Стукарика, чтобы он их спас и защитил, Голландец машет резиновой палкой, особо не разбирая, кому и куда лупит…
А «голем» идет. И ему вроде наплевать не только на суету-крики-панику, но даже и на выстрелы, на пули ему наплевать.
Он, между прочим, из глины. У него нет ни сердца, ни мозга, ни чего другого. Сплошная глина. Ну, или что-то вроде глины. Мы как-то с ребятами такого засекли еще в Зоне, сопровождали до самой границы, а потом, уже тут, на родной земле, его расстреляли. Чтобы знать, если что.
Так своего мы уработали из четырех стволов, с десяти метров минут за десять. Пуля или там заряд картечи входят в туловище с чмоканьем, землистая плоть поется, идет кругами, как болотная поверхность, а потом затягивает отверстие, будто и не было.
Так это у нас были охотничьи ружья, двенадцатый калибр, да еще и скорость пули не очень высокая, а у солдатиков калибр пять и шесть, пули прошивают «голема» не останавливаясь, выбивают пыль из земли и крошки из асфальта позади него. Ни одна, кажется, мимо не прошла. Но и толку нет.
Потом ударил пулемет с «хаммера». Сержант, сидевший в люке, подпустил «голема» поближе да и врезал из крупнокалиберного.
«Голем» исчез. Вот только был, а через секунду – исчез. Расселась пыль – только ноги «голема» стоят, где-то до колен, хотя колен у него как раз и нет. Как и остальных костей.
Только сержант собрался добить конечности, как они потекли, опали и превратились в лужицу чего-то, похожего на свежее коровье дерьмо.
– Вот такие дела, – сказал кому-то Длинный.
– Ага, – подтвердил Чупа. – Теперь еще час ждать, пока все это рассосется… Водители «калоши» нипочем не поведут над этим. А оно как раз посреди дороги…
А вот это мысль.
Я стал искать взглядом своих клиентов, оказалось, что они как стояли, так и стоят. Очереди нет, а они вроде как в ней стоят, с места не двигаются. Закурили и тихо о чем-то щебечут.
– Все, парни, – сказал я ребятам. – Мне пора.
– Ты на празднике будешь? – спросил Длинный, и я вспомнил, что забыл о празднике.
День города, между прочим, а не хрен собачий. И день сегодня не абы какой, а праздничный, юбилейный. Что сегодня двадцать лет, как образовалась наша Зона. И мероприятия обещались быть крутыми, славными и запоминающимися.
– В девятнадцать двадцать, – напомнил Чупа.
Точно.
Двадцать лет назад ровно в девятнадцать двадцать и грянуло. Так что, по обычаю, и годовщину празднуют с девятнадцати двадцати и вроде бы как неожиданно. Нет ни одного плаката или воздушного шарика. А вот в девятнадцать двадцать ка-ак жахнет! Двадцатый год подряд.
Голландец даже особо спорить не стал, сунул амбарную книгу для росписи Первому и Второму, сфотографировал их по очереди и скинул фотки в компьютер.
– Ну ты понимаешь, Блондин, что аккуратно, чистенько, не гадить, надписи не оставлять… И выйти не позднее…
– Не позднее двадцати минут восьмого, – сказал я. – Буду, не сомневайся. Ежели мои красавцы отстанут – выйду без них.
И, для воспитания, повысил я голос и продекламировал вслух любимый каждым сталкером пункт из «Уложения» о том, что не несет сопровождающее лицо ответственности за клиента, в случае отказа какового обязан только сигнализировать в компетентные органы, а вот право имеет уйти, убедившись, что клиенту не угрожает непосредственная опасность.
Обычно лица соискателей при такой декламации вытягиваются, становятся серыми, почти как у «големов», но мои отреагировали спокойно. Загасили бычки, поправили лямки на рюкзаках и выжидающе посмотрели на меня.
Я в детстве бывал в деревне у деда, ездил в повозке, запряженной парой коней. Так вот, кони с таким точно выражением морд оглядывались на ездоков. Ну, давай, что ли?
Значит, пошли.
Я выдвинулся вперед, сделал несколько шагов, по довольному сопению за спиной понял, что оба идут следом и готовы так маршировать и дальше.
Мы обошли шлагбаум, вдоль стеночки прошмыгнули мимо того, что осталось от «голема», и вошли в старый квартал. Я оглянулся – над КПП ветер теребил старый плакат «Добро пожаловать, пришельцы!», повешенный еще тогда, когда всем казалось, что это именно зеленые человечки устроили все это у нас в городе.
Плакату было уже лет двадцать, намалеван он был на какой-то легкой ткани, должен был уже истлеть в прах, но только выцвел да запылился.
Ладно, бог с ним. Только я собрался идти дальше, как слышу – сзади что-то звякнуло. Оборачиваюсь – Второй открывает сумку и вытаскивает из нее видеокамеру.
Это он ее, значит, в сумке нес. Это он, значит, оператор, мать его так. И это значит, что я повел в Зону съемочную группу, чтоб им всем пусто было.
А Второй, мало того, что камеру достал, так еще и на колени становится и объектив сует в подвальное окошко. А там, между прочим, «ведьмин студень», и не самый популярный в Хармонте коктейль, а самый что ни на есть настоящий «ведьмин студень». И если хоть капля этой гадости попадет на кожу, то человек до самого конца жизни это место будет поглаживать, теребить, царапать и ковырять. Ковырять-ковырять-ковырять, пока не проковыряет насквозь. Пальчиком или там стамеской – неважно. Важно, чтобы посильнее на эту точку счастья давить.
Вот это я Второму ласково так и рассказал, он побледнел и от окна отшатнулся. Там как раз пламя голубенькое от поверхности «студня» оторвалось да потолок прямо возле окна и лизнуло.
Второго бросило в пот, прямо потекло с него. По щекам, по шее, капельки повисли на ресницах и кончике носа.
– Значит, доверять вам, ребята, нельзя, – говорю. – Значит, меняем порядок движения – вы впереди, я сзади. Указываю направление и идем. Вначале – Второй, как самый шустрый. Мне таких не жалко, если честно. Потом – Первый, его тоже не жалко, но двоих вперед все равно послать не могу.
– А как мне можно снимать? – спрашивает Второй.
– Как надел, так и снимай. Я подряжался на экскурсию, про съемки разговора не было. Не было разговора?
– Не было, – честно подтвердил Первый. – Но если можно…
– Нельзя.
– Если можно, на остановках мы все-таки хотели кое-что отснять. Пейзажи, если повезет, какие-нибудь интересные места…
– Это ты у девки своей интересные места снимай… Вперед, шагом марш.
И мы пошли.
Парни крепкие попались, я думал, что через каждые сто метров будут отдыхать, но нет, несут свои рюкзаки, не жалуются. Второй, кажется, камеру включил, вроде бы и в опущенной руке несет, но объективом со стороны в сторону водит. Ну и хрен с ним.
Квартал мы проскочили спокойно, Второй, правда, заметил траву, что росла на антеннах, попросил разрешения отснять. Я для порядку сделал паузу, потом разрешил. Две минуты. И чтобы не прикасался.
– А что так? – глядя в видоискатель, поинтересовался Второй.
– А тут, понимаешь, когда это мочало на антеннах появилось, прислали вертолет, чтобы взять образец…
– И?
– Взяли, зацепили якорем на тросе, потянули… Мне рассказывали, что, если судить по записи переговоров, всем на борту вертолета одновременно стало хорошо. Такое счастье испытали, что даже забыли, где находятся и что делают. Двое ученых один за другим вышли из вертолета через открытую дверь, а пилоты, как потом обнаружили, зачем-то отправились в хвост вертолета. А вертолет до сих пор лежит на той стороне, за домом. И пилоты тоже. Я фотографию видел – сидят и вроде как блаженно улыбаются. На видео, говорят, это еще смешнее. Они даже глазами моргают. Медленно-медленно веки опускаются, медленно-медленно поднимаются. Восемнадцать часов тридцать восемь минут и пятнадцать секунд вниз и столько же – вверх. Так что не прикасайся, бог с ним, с мочалом.
Часам к двум я разрешил привал.
Возле озерца. Я и сам искупался, и им разрешил. Водичка прозрачная, теплая. Я всегда здесь останавливаюсь. И все соискатели в восторге. Говорят, что после купания чувствуют себя счастливыми, словно дети. Я им верю. И не говорю, что несколько раз пытались измерить глубину озерца. Несколько раз – сталкеры. Первый, Форс, попытался донырнуть. Сознание потерял, кровь из ушей и носа, но не утонул. Всплыл кверху спиной через четыре минуты и даже ожил после откачивания. И был очень счастлив, что выжил.
Мерили веревкой с грузом на конце – метров сто отмотали, без толку. А потом прикатили на «калоше» институтские, с радаром, но и у них получилось нечто несусветное. Так и прозвали озерцо – Бездна счастья.
Я лежал на песочке и подсыхал. Было хорошо, спокойно. Соискатели перекусили чего-то, но, как я заметил, без особого энтузиазма. Первый все больше молчал, а Второй – носился вокруг, как ошалевший от счастья щенок. Совал нос под камни, что-то кричал пролетевшей мимо птице, даже засобирался было взять и донырнуть до дна озера, но я даже отреагировать не успел, как он заинтересовался травой, обнаружил, что весь клевер – пятилепестковый. Пришедший в умиление Второй схватил свою камеру и начал снимать растения. И похоже, каждое в отдельности.
А потом повезло и мне.
Я его все-таки засек. Нет, засек я эту гниду еще возле КПП. Потом раз или два слышал, как он копошился в кустах, в развалинах, один раз спугнул птиц возле старой бензозаправки.
Возле озера он подставился. Я, если честно, на это и рассчитывал, когда вел клиентов по этому маршруту. Для человека нового, первый раз пришедшего в Зону, тут – да, хорошо. Но не более. А тому, кто уже бывал, – сложнее. И гораздо сложнее. Вот, например, я своих вел по долинке, через двойной лысый холм, а ему, чтобы не засветиться, пришлось идти через овраг. А сразу после него, чтобы не налететь на «плешь», пришлось отклониться к чертовой капусте. А у той сейчас – период цветения. И без скафандра ты там ясность сознания не сохранишь. В сочетании же с ветерком от «плеши» и влагой «бездны» эффект получился пусть и не мгновенный, но сногсшибательный.
Я вначале услышал, как за камнями кто-то заскулил, застонал, как при оргазме, давно сдерживаемом, но сильном.
– Корешок! – позвал я.
Тихонько и ласково, сейчас Корешок за ласковое слово готов все что угодно сделать. Недолго, еще минут пять, но мне хватит.
– Иди сюда, Корешок! – сказал я страстным шепотом, и Корешок вышел из-за камней.
– Сюда-сюда. – Я похлопал ладошкой по траве возле себя, и он радостно подошел.
– И зачем ты шел? – спросил я.
Тихо-тихо спросил.
Мои соискатели уставились на нас, Второй даже камеру отложил, пялится. Откуда ни возьмись появился красавчик, прибежал по первому зову, а крутой сталкер, каким меня наверняка представил им Жан-Люк, ведет себя с ним, будто с любимой собачкой. Или ребенком.
– Я за тобой шел, – сказал Корешок, преданно глядя мне в глаза.
– А зачем?
– Я думал, ты их к Шару повел, – сообщил Корешок. – К Золотому…
Странно, подумал я. Нет, то, что всякая мелочь и люди уважаемые время от времени начинают искать Золотой Шар, я знал. Сам года два его искал. Но отчего это Корешок решил, что именно сейчас я иду к Шару?
И почему так заинтересовались мои подопечные?
– А с чего ты решил, что я могу знать, где шар?
– А я так подумал. – Корешок присел на корточки, чисто щенок, разве что хвостом не крутил и язык не вывалил. – Они, вот эти двое, уже неделю шныряют по городу, вопросы задают. О Шаре. Потом обратились к тебе. А ты ведь за ерунду не берешься. И у тебя сегодня выходной… Вот мы и решили…
Они, видите ли, решили. То есть он не один за нами поперся, на хвосте удержался один, это точно, а остальные…
– И кто с тобой был еще?
– Троян и Вага.
И в зале они следили не за мной, а за этими двумя. Нехорошо, мальчики, нехорошо.
Прошло пять минут с начала разговора. На часы я не смотрел, но заметил, как заискивающая улыбка сползла с лица Корешка, понял – коктейль закончил свое действие. И можно переходить ко второй фазе.
Вначале я получил нужную информацию, теперь нужную информацию должны получить все остальные. И так, чтобы не ошиблись в содержании послания.
Я, как человек честный, не чуждый даже благородству, выждал еще минуту, убедился, что Корешок больше не под кайфом, все осознает и перспективы оценивает правильно. Я даже позволил ему подняться на ровные ноги. И только после этого ударить.
Я так скажу: драться в Зоне – нехорошо. Наверное. Сюда приходят за счастьем и тому подобной радостью, а не для того, чтобы нанести телесные повреждения ближнему своему. Но с другой стороны…
Меня, кстати, очень примиряет с нашим несправедливым миром всегдашнее наличие этой другой стороны. С одной стороны – вульгарное избиение сильного умным и умелым. Корешок, между прочим, не просто так, а чемпион чего-то там в среднем весе. Так что я не ставлю перед собой легких задач. И в результате, с другой стороны, все это превратилось в процесс обретения счастья.
Я давно не был так счастлив, как в тот момент, когда Корешок перестал отбиваться и заныл, прося пощады и обещая, что никогда… Никогда-никогда-никогда-никогда.
И какое огромное счастье он испытал, когда я сказал: «Живи» и перестал его бить! Огромное, всепоглощающее. Куда там черным брызгам и пуху вместе взятым!
Ну и, в конце концов, мои клиенты тоже были счастливы. Хотя бы тем, что это не их я бил. Во время драки я себя со стороны не вижу, но те, кто видел, в один голос заверяют, что одного такого зрелища им хватает на всю жизнь.
– Отсюда добежишь до КПП? – спросил я у Корешка, и он, не отвечая на глупые вопросы, рванул с низкого старта.
– Вот теперь займемся вами, – насладившись зрелищем бегущего урода, говорю я, поворачиваюсь к клиентам и обнаруживаю, что у них есть свой сценарий дальнейшего разговора.
Два пистолета – это всегда два пистолета. И если они смотрят тебе в брюхо, шансов, что пуля в тебя попадет, ровно в два раза больше. То есть, в нашем случае, на расстоянии пяти метров вероятность равнялась двумстам процентам. Наша училка математики была бы мной довольна. Редко я доставлял ей радость своими познаниями в математике.
Пистолетов я не ожидал, наверное, поэтому у меня первая фраза и получилась такой естественной.