Адмирал Колчак и суд истории Дроков Сергей
А. Гончаров.
В показаниях Гончарова собственноручно зачеркнуто «помощником», надписано «товарищем», зачеркнуто «составе», исправлено «отходом», «к условиям».
Товарищ председателя К. Попов.
ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 73–75 об. (Рукопись, подлинник.)
Протокол допроса Ивана Ивановича Ахматова
Марта 30 дня 1920 г., я, тов[арищ] председателя] Ир[кутской] губернской] чека К.А. Попов, допрашивал названного Ахматова в качестве свидетеля по делу Червен-Водали, причем последний на предлагаемые вопросы отвечал: я, Иван Иванович Ахматов, 33-х лет, член ЦК РСДРП, женат, Червен-Водали – посторонний, живу в гор[оде] Иркутске, по Котельниковской ул[ице], в д[оме] № 14–16; по делу, излагая свои показания по Вашему предложению, собственноручно показываю:
Политическая подготовка восстания и начало его
Начало политической кампании за восстановление мирных взаимоотношений с советской Россией и свержение диктатуры адм[ирала] Колчака восходит к концу 1918 года. К этому времени одному из делегированных Центральным] комитетом нашей партии товарищ[у] удалось объехать все партийные организации по магистрали до Владивостока включительно и установить, в качестве единой определяющей линии поведения, идею единого революционного фронта, т. е. идею коалиции коммунистической и социалистических партий на основе борьбы: 1. Против интервенции и 2. За мир с советской Россией.
В первых числах февраля конференция сибирских организаций РСДРП партий, в которой участвуют двое представителей Центрального комитета, пишущий эти показания и товарищ, о котором я упоминал выше и который впоследствии, по возвращении в Москву, читал[131] публичные доклады в политех[ническом] музее о колчаковщине, – формулирует свои задачи как борьбу [во]-1-х, против интервенции, [во]-2-х, за единый революционный фронт, в ближайшую очередь за ликвидацию войны с советской Россией. Кое-какие из решений этой конференции дающему эти показания удалось опубликовать в подцензурной печати в заметках «На твердой стезе», помещенных в «Сибирском Рабочем», органе Иркутского Совета профессиональных союзов, под псевдонимом «Семен Секретарь».
Решения этой конференции вызвали резкую, с моментами политического доноса, критику в местной реакционной кадетской газете «Свободный край». Мир с советской Россией, борьба с интервенцией и единый революционный фронт впоследствии определили основные мотивы политической кампании выборов в городские самоуправления. В местностях, где удалось преодолеть пассивно-бойкотское настроение рабочих масс, эта кампания сплотила организации с[оциалистов]-д[емократов], с[оциалистов]-р[еволюционеров] и профессиональные союзы и обеспечила закрепление городских самоуправлений за социалистической демократией. Такими местностями были Иркутск, Благовещенск и Барнаул.
Впоследствии это[132] последнее обстоятельство сыграло значительную политическую роль. Оно расстроило повстанческие проекты генерала Гайды и окружавшей его буржуазной демократии, предполагавших свержение колчаковщины во имя продолжения борьбы с советской Россией, под лозунгами народовластия. В последние дни колчаковского режима оно расстроило имевшиеся, по-видимому, у правительства Колчака планы оторвать городские и земские самоуправления от повстанческих образований социалистической демократии – «Политического центра» и содействовало связыванию японских интервенционных сил.
Идея буржуазной демократии и генерала Гайды произвести свержение колчаковщины в целях двусторонней борьбы против большевизма и реакции был[а] политически опорочена нами, во-1-х, как идея возвращения к коалиции социалистической демократии с цензовыми элементами, во-2-х, как идея прикрывавшая интервенционную сущность мнимо революционного переворота и, в-3-х, как идея, имевшая в основе своей продолжение состояния войны с советской Россией, через временное перемирие с нею. Земская демократия, убедившись на опыте попыток Гайды и «Гайды – Якушева»[133] «соединить несоединимое», вульгарно выражаясь, «левеет», становится уступчивой по отношению к социалистическим партиям, соглашается на платформу однородно или, точнее говоря, разнородно социалистической власти, от коммунистов до эсеров включительно. Завязывающиеся на этой основе переговоры между земским Политическим бюро и краевыми организациями партий с[оциалистов]-д[емократов], с[оциалистов]-р[еволюционеров] и коммунистов увенчиваются созданием повстанческого объединения «Политического центра», в который входят Бюро сибирских организаций РСДРП, Всесибирский краевой комитет партии с[оциалистов]-р[еволюционеров], Сибирский Центральный комитет объединений трудового крестьянства и земское Политическое бюро.
Декларация Политического центра, выпущенная в ноябре, формулирует необходимость образования местной власти на смену «Всероссийскому» правительству адмирала Колчака, со следующими политическими задачами: «1. Прекращение состояния войны с советской Россией. 2. Борьба с внутренней реакцией, нашедшей свое наиболее яркое выражение в «атамановщине» и поддерживаемой империалистической Японией… 4) Установление договорных отношений с революционными государствами в целях совместной самозащиты от мировой реакции. (Подробнее смотри «Декларацию Полит[ического] центра»).
Идеи мира с советской Россией, союза революционных государств в целях объединения борьбы с мировой империалистической реакцией и социально-экономическая программа, рассчитанная на переходный от капитализма к социализму период, легли в основу деятельности образовавшегося объединения – Политического центра.
С начала 1919 года, укреплявшаяся партией социалистов-революционеров боевая организация, так называемый «военно-социалистический союз», с момента образования Политцентра переходит под его контроль и руководство. (Подробнее о деятельности военно-социалист[ического] союза и его роли в подготовке восстания могли бы, думается, дать показания Фл. Фл. Федорович[134] и Вас. Моисеевич Коногов – бывшие члены Политического] центра..) Флор Федорович был назначен представителем Политцентра в сформировавшийся штаб «1-й народно-революционной армии Восточной Сибири», Викентий Викентьевич Соколов (Максимов)[135], погибший в числе «31» – увезенных Сычевым, – начальником штаба, а Н.С. Калашников, при двух политических уполномоченных М.М. Константинове и В.Н. Мерхалеве[136] – командующим.
21-го декабря, по приказу Фл. Федоровича[137], уполномоченного Политцентра в штабе народно-револ[юционной] армии, было занято Черемхово распропагандированными Политцентром войсками местного гарнизона. В поддержку Черемхово развязываются восстания в Балаганске и Верхоленске. Правительство адмирала Колчака перед лицом этого восстания оказывается вне возможности выслать из Иркутска войска для подавления, опасаясь внутреннего восстания и ослабления «своих» войсковых частей в Иркутске, ведет переговоры с Читой и японцами.
24-го декабря гарнизон Глазкова, под командой Н.С. Калашникова, занимает ст[анцию] Иркутск. Н.С. Калашников и В.Н. Мерхалев, первый в качестве командующего, второй как один из двух политических уполномоченных, причем шлют телеграмму Червен-Водали с требованием сдать власть Политическому центру. Правительство Червен-Водали, продолжая переговоры с Читой и японцами, проектирует отколоть земство и городское самоуправление от Политического центра и предлагает переговоры думству и городу[138], якобы с целью обеспечения «безболезненного» перехода власти. Переговоры эти были прерваны Червен-Водали после того, как выяснилась невозможность отколоть городское и земское самоуправления от Политического центра. Предполагаю, что некоторую роль в этом[139] сыграл и факт ареста[140] боевой руководящей власти нашего штаба, вместе с начальником его, покойным Вик. Вик. Соколовым. (Подробнее об этих переговорах, думаю, могли бы дать показания их непосредственные участники, со стороны земства Я.Н. Ходукин, от городской думы П.В. Зицерман и А.Я. Гончаров.)
Предположенное на 25-е декабря выступление внутри Иркутска не удалось, так как не все воинские части, на которые рассчитывал штаб народно-революционной армии, оказались к этому времени в состоянии выполнить боевой план. (Подробнее об этом моменте, полагаю, могли бы дать показания В.М. Коногов и Ф.Ф. Федорович.) Начальник штаба, покойный В.В. Соколов (Максимов), человек очень осторожный, под влиянием этого обстоятельства, провел в штабе роковое решение отложить выступление на сутки. Роковым называю это решение потому, что военно-руководящая головка штаба, вместе с его начальником В.В. Соколовым, была после этого арестована, и в день развязки вооруженных операций в Иркутске – 27-го декабря – повстанческая организация оказалась фактически без штаба.
Полицейские условия в Иркутске к этому времени были таковы, что, например, 26 декабря Политическому центру за полдня пришлось три раза менять место своих заседаний, один раз понадобились даже операции с бритьем бород и усов и переодеванием, так как всякий раз устанавливалось[141], что район местопребывания Политцентра оказывался в сфере ищейского внимания колчаковцев. Происшедшее, в связи с несостоявшимся выступлением, расконспирирование ответственных руководителей повстанческих частей ставило под риск не только этих руководителей, оказавшихся вынужденными проводить свои часы вне казарменных помещений, но и сами эти части: Сычевым готовилось разоружение инструкторского батальона, главного ударного ядра повстанческих организаций. Пришлось в предупреждение этого удара, могшего оказаться решающим для всего дела восстания, развязывать движение фактически без штаба. Его роль фактически вынуждены были принять несшие обязанности боевых офицеров И.П. Кашин и покойный Виктор Шихов, совместно с членами Политцентра Ф.Ф. Федоровичем и В.М. Коноговым.
Начавшееся в 5 часов вечера выступление инструкторского батальона, поддержанное двумя ротами отряда «особого назначения» бывшего упр[авляющего] губернией Яковлева, под командой Решетина и казачьей сотней, под командой М. Петелина, увенчалось успехом. Город, в большей своей части, был занят повстанцами. Но пущенный в ряды одной из выступивших частей провокационный слух, исходивший от управляющего губернией П.Д. Яковлева, о будто бы пришедших на подкрепление правительству японцах и семеновцах заставил повстанцев отступить за Ушаковку и укрепиться в Знаменском предместье. Ночь с 27 на 28-е прошла в непрерывной работе по агитации в воинских частях, расположенных в Знам[енском] предместье. В результате этой работы, в которой деятельное участие, кроме пишущего эти строки, приняли В.М. Коногов, И.П. Кашин, Виктор Шихов и другие, было обеспечено присоединением к повстанцам, остававшихся до этого нейтральными, остальных, – не помню точно, – 3-х или 4-х рот отряда особого назначения. Сформировался штаб, организовалось снабжение, налаживалось сообщение с заангарской группой войск, очистившей к этому времени участок от ст[анции] Михалево до Нижнеудинска.
С утра 28-го декабря началось формирование рабочих дружин в Знаменском предместье. Бои за обладание Иркутском, начавшиеся с этого дня, велись знаменской группой войск, получавшей непрерывные подкрепления из-за Ангары.
29-го, по поручению Политцентра, мне пришлось покинуть Знаменское и перебраться в Глазково[142]. Задача заангарской группы войск к этому времени распадалась на две: 1) защитить Иркутск с востока от наступавших семеновских отрядов и 2) помешать продвижению колчаковских эшелонов, оставшихся в районе ст[анции] Камышет Тюменской ж[елезной] д[ороги]. При слабости повстанческих сил эти задания приходилось разрешать не столько в порядке открытой вооруженной борьбы, сколько в порядке морально-политического давления на командный и дипломатический состав чеховойск и разного рода железнодорожными манипуляциями. В большей части это удавалось, но не всегда. Так, например, чешское командование и их дипломатическое представительство гарантировало, что семеновские отряды ими не будут пропускаться западнее ст[анции] Михалево.
Меж тем, на рассвете 31 декабря, семеновские эшелоны, под прикрытием броневика и артиллерии, продвинулись в глубокий тыл головного[143] глазковского отряда заангарской группы войск. Семеновский броневик дошел до рва, разделяющего Глазково от Звездочки[144], находящегося, полагаю, на расстоянии полутора верст от ст[анции] Иркутск. Положение глазковской группы войск было одно время критическим. Помещение[145] главного штаба оказалось настолько близким к передовым линиям, что находившиеся в нем, вместе со мною и начальником штаба И.Н. [З]оркиным, пор[учик] Попов был ранен в голову, а Я.Н. Ходукин контужен в ногу. Наступление семеновцев в этот день было отбито благодаря удачному обходному движению, предпринятому по решению штаба. Если не ошибаюсь[146], идея этого обхода была предложена пол[ковником] Красильниковым. Отбитое внезапное наступление семеновцев, наряду с непрекращавшимися наступлениями, предпринимавшимися знаменской группой войск, дало свои результаты. Началось разложение в рядах правительственных войск[147]. Почти всякое наступление знаменцев на город сопровождалось переходом на сторону повстанцев той или иной группы из войск, образовавшихся в черте города.
Перемирие и переговоры о сдаче власти
Вот в этих условиях представители согорных (Согор – союз городов. – С. Д.) миссий предложили нам посредничество в переговорах с правительством Червен-Водали об условиях сдачи власти. Учитывая необходимость нейтрализации японских сил, которую[148], по состоянию вооруженных сил повстанческой армии, было сугубо важно обеспечить, и рассчитывая дипломатическим путем добиться международного вынуждения Японии соблюдать политику невмешательства в вооруженную борьбу за обладание Иркутском, – мы приняли эти предложения.
3-го января гражд[анин] Ларионов и генерал Вагин, в присутствии «высоких комиссаров союзных стран» Англии, Франции и Японии, сошлись с представителями Политцентра, среди которых, кроме меня, были тов[арищи] А.А. Иваницкий-Василенко и Я.Н. Ходукин. Гвоздем этих предварительных переговоров было основное стремление представителей правительства Колчака, сдавая власть в Иркутске, обеспечить: 1) Возможность образования на востоке власти «Всероссийского значения», [во]-2-х, пропуск на восток офицеров и вообще военных из[149] эшелонов Колчака и отрядов Каппеля с оружием в руках и, [в]-3-х, продвижение на восток золотого[150] запаса. По поводу последнего должен оговориться, что это положение облекалось в достаточно неопределенную форму.
Основные наши требования были: 1) подписание акта об отречении Колчака и сдача им полноты власти Политцентру, 2) подписание акта Советом министров о сдаче власти Политцентру, 3) отрешение ат[амана] Семенова от всех должностей, 4) оставление золотого запаса на территории Политцентра и 5) охрана тоннелей смеш[анными] отрядами[151] народно-революц[ионной] армии. В переговорах вокруг положений выставленных Политцентром[152] принимали участие и «высокие комиссары союзных стран». В частности, под их давлением некоторые положения пришлось смягчить[153], как на пример укажу на пункт об охране тоннелей, который в последующей редакции был сформулирован, если не ошибаюсь, так: «охрана тоннелей ведется смешанными отрядами чеховойск и народно-револ[юционной] армии».
К вопросу о «31»
В начале переговоров Ларионовым и Вагиным, в присутствии «высоких комиссаров союзных стран», были даны заверения в том, что арестованные, среди которых, как я отмечал, находился наш начальник штаба В.В. Соколов (Максимов), находятся вне какой-либо опасности для их жизни, в гостинице «Модерн», под вполне лояльной охраной и что вообще никто из них не[154] пострадает. Впоследствии факт дачи этих гарантий[155] дал Полит[ическому] центру возможность обратиться к «высоким комиссарам[156] союзных стран» с соответствующим заявлением по поводу увоза «31» товарища, состоявшегося в нарушение условий перемирия.
Продление перемирия
В конце переговоров 3-го января представителями правительства Колчака гр[ажданами] Ларионовым и Вагиным был возбужден вопрос о продлении перемирия без ограничения срока. Мы категорически отклонили это предложение. Тогда ими еще был возбужден вопрос о продлении перемирия на 24 часа, поддержанное и «союзниками». Не помню точно, приняли ли мы 24 часа перемирия или свели его к 12-ти часовому. Во всяком случае[157], продление перемирия нами было принято.
В день вторичной встречи с представителями правительства] адм[ирала] Колчака, назначенной на 2 часа дня, должны были прибыть Червен-Водали, Бурышкин и еще кто-то из членов кабинета. Вместо назначенных 2-х часов дня Червен-Водали, Бурышкин, Ларионов[158], Вагин и еще кто-то явились в 6 часов вечера. Гвоздем этих окончательных переговоров снова стали тенденции, твердо отстаивавшиеся Червен-Водали и Ларионовым, сдать власть в Иркутске и сохранить возможность образования на востоке власти «Всероссийского значения».
В середине этих переговоров генерал Жанен сообщил мне о каких-то происходящих в городе «беспорядках» и посоветовал поскорее ввести войска народно-революционной армии в город, чтобы прекратить «безобразие». Что за «беспорядки» и «безобразие» творилось в городе, Жанен не мог объяснить, но высказал предположение, что «эти бандиты», в нарушение перемирия[159], «бесчинствуют», по-видимому, бегут из города. Наши сообщения с Знаменским предместьем, откуда только и могли быть введены войска, были таковы, что требовалось несколько часов для доставки сведений. Кабель через Ангару проложить не удалось. Сообщение поддерживалось на лодках через шугующую реку.
Получивши сообщение о каких-то «беспорядках» в городе и учтя[160] незамеченный до того уход из зала заседаний военных членов делегации правительства Червен-Водали, мы поставили вопрос перед Бурышкиным и Червен-Водали, [во]-1-х, о значении[161] предпринимаемого ими в городе и, [во]-2-х, ухода военных представителей из зала заседаний. Крайне растерявшиеся, видно взволнованные, они утверждали, что[162] ничего не знают о происходящем в городе, как равно не понимают причин ухода военной части своей делегации, уверяя нас, что «это их серьезно беспокоит». Делегация Политического центра констатировала нарушение условий перемирия и прервала переговоры[163].
Уже по дороге в штаб я узнал, что беспорядки в городе свелись в попытке семеновцев и сычевцев увезти часть золота и что там следом разразилось внутреннее восстание, что город занят повстанцами. (О том, что происходило в городе, вернее сказать, о том, как протекало это внутреннее восстание 4-го января до истечения перемирия, могли бы, думается, дать показания остававшиеся в городе члены Политцентра Л.И. Гольдман[164] и М.С. Фельдман[165], а также тов[арищ] Л.Я. Герштейн[166].) О том, как протекали военные операции после 4-го января, сообщить ничего не могу, так как, начиная с 5-го января, был всецело занят работой по ликвидации всякого рода «недоразумений» с иностранцами, особенно с японцами[167]. О ходе операций за это время мог бы дать показания В.Н. Мерхалев, уполномоченный Политцентра в штабе Народно-революционной армии.
Иван Иванович Ахматов. [г.] Иркутск… 30-го марта 1920 г.
Все поправки и перечеркивания сделаны самим свидетелем и им не оговорены.
Тов[арищ] председателя] Ир[кутской] чека К. Попов.
В показаниях Ахматова зачеркнуто: «полит. представител», «переговоры эти вели», «распор», вписано исправленное «боевой руководящей части», зачеркнуто «в какой», «мысль об», вписано «главного». Зачеркнуто «можно было», «оста», «воен», «чеховойск», вписано «как», зачеркнуто «стал», «перемирие», «удирают из города», «отсутствие де», вписано «ничего», зачеркнуто «Выход», «Об этом», надписано «О ходе операций за это время» – все собственноручно Ахматовым – верить.
Тов[арищ] председателя] Ир[кутской] чека К. Попов.
ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 76–78. (Рукопись, подлинник.)
Протокол допроса гражд[анина] Александра Николаевича Алексеевского
Я, нижеподписавшийся, товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии, К.А. Попов, допрашивал названного выше Алексеевского в качестве свидетеля по делу А.А. Червен-Водали, причем последний показал:
Я, Александр Николаевич Алексеевский, проживающий в квартире Ходукина по набережной Ангары, № 5, в родстве и близких отношениях с Червен-Водали не состоявший, знал Червен-Водали как общественного деятеля, а впоследствии министра внутренних дел и заместителя председателя Совета министров правительства Колчака. Лично знаком с Червен-Водали не был; видел его и разговаривал с ним два раза, оба раза в последние дни перед декабрьским выступлением против колчаковского правительства в Иркутске.
Освобожденный перед тем за неделю из тюрьмы, под поручительство губ[ернской] зем[ской] управы, я был вовлечен в политическую борьбу в Иркутском земском Политическом бюро, как одной из составных частей так называемого Политического центра.
Когда произошло выступление в Глазково, среди правительственных кругов возникла мысль разрешить конфликт мирным путем; эта мысль, переда[нная] в круги, близкие Политическому] центру, встретила сочувствие. И вот, по приглашению Червен-Водали, группа лиц, делегированная Политическим] центром, имела свидание с Червен-Водали в помещении Совета министров, – Русско-Азиатского банка, – накануне выступления некоторых частей Иркутского гарнизона против правительства Колчака в самом городе Иркутске. Группа эта состояла из Я.Н. Ходукина, П.Н. Данбинова, А.И. Филиппова, Зицермана, Гончарова и меня. Помню, нами было предложено, через Червен-Водали, который один говорил с нами, чтобы Совет министров добился от Колчака отказа от власти в пользу Совета министров, предварительно чему Колчак должен был [обещать] атамана Семенова устран[ить] от всех его должностей и отменить его приказ об образовании особого Забайкальского военного округа; Совет министров должен был далее передать всю полноту государственной власти на территории Сибири, не занятой большевиками, или Политическому центру, или Иркутской губернской земской управе, как государственному установлению, которому по закону первого Временного правительства принадлежит не только руководство хозяйственной жизнью губернии, но и управление ею; земство должно было, в дальнейшем, образовать государственную власть так, как требовали его договорные отношения с другими общественными и политическими элементами, составляющими Полит[ический] центр. Золотой запас должен был быть передан новой власти с тем, чтобы она сохранила его как общероссийское достояние. Лицам и приверженцам колчаковского правительства должно было быть предоставлено право свободного выезда на восток.
В общем, Червен-Водали заявил, что такая программа, приемлема для Совета министров; он возражал лишь против мнения, что порядок, способы и исключения из права свободного выезда на восток лиц колчаковского правительства практически должны были определяться новой властью. Он высказывал также мнение, что золотой запас, может быть, было бы лучше передать консорциуму иностранных банков государственного значения, для хранения до момента создания [будущей] общерусской власти.
В общем, оставалось впечатление, что соглашение почти достигнуто и что кровопролитие будет избегнуто. Однако на другой день, уже с утра, стали возникать сомнения в таком исходе, а [вечером], во время второго свидания, Червен-Водали заявил, что предложения Политического центра неприемлемы. Второе свидание было оттянуто по вине Совета министров на целый час, причем делегация Политического] центра, прибывшая вовремя, должна была ожидать около часа, пока Червен-Водали принял ее. Беседа в этот раз была очень короткой – всего минуты три-четыре.
Добавлю, что во время первой беседы был поднят вопрос, по инициативе нашей, о судьбе арестованных членов «штаба» [революционных войск], на одной из Иерусалимских улиц и в земском земельном отделе; мы просили их немедленного освобождения. Я особенно настаивал на этом в отношении члена губер[нской] земской управы Неупокоева; на это Червен-Водали ответил, что теперь, пока переговоры не закончены, об освобождении не может быть речи, особенно в отношении лиц военных или уличенных в участии в военной революционной работе, но что все они будут в полной безопасности, что об этом заботится сам Червен-Водали, поручивший их окороуливание (так в тексте. – Примеч. ред.) надежному, в отношении дисциплины, отряду особого назначения министерства] внутр[енних] дел. Червен-Водали обнадежил, что арестованные в недалеком будущем будут освобождены, что, в частности, Неупокоев будет, вероятно, освобожден даже завтра. Больше ничего показать не могу, так как этими двумя свиданиями [окончились] все мои сношения с Червен-Водали.
Александр Николаевич Алексеевский.
Тов[арищ] председателя] Ир[кутской] чека К. Попов.
ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 79–79 об. (Оригинал, рукопись.)
Глава 2
СОЗДАНИЕ И СОСТАВ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ ПО ДЕЛУ ВЕРХОВНОГО ПРАВИТЕЛЯ РОССИИ АДМИРАЛА А.В. КОЛЧАКА
13 января 1920 г., за девять дней до официальной мирной передачи власти Политическим центром Иркутскому ВРК, на съезде профсоюзов Забайкальской железной дороги один из руководителей центра, член Учредительного собрания А.А. Иваницкий-Василенко заявил о проводимом расследовании «по поводу действий правительства Колчака» и даже предварительных его итогах.
«Открывается немало темных дел, – отмечал он, – с народным достоянием. Пока выяснены два крупных факта: бывшим министром финансов Иваном Михайловым экспроприировано из средств государственного казначейства бумажных денег сибирского образца на сумму 15 млн. руб., каковые он обменивал на так называемые романовки, платя за каждый романовский рубль 20 руб. сибирскими. Затем, бывшим временным председателем Совета министров Червен-Водали экспроприировано 10 млн. руб.; деньги эти, по простой записке Червен-Водали, Государственным банком выданы некому Казакову[168]. Червен-Водали арестован и находится в Иркутской тюрьме, к розыску Ивана Михайлова и Казакова приняты меры»[169].
Следовательно, еще до передачи чешским командованием арестованных А.В. Колчака и В.Н. Пепеляева уполномоченным Политцентра и народно-революционной армии следствие по «делу правительства» уже находилось в производстве.
5 января 1920 г. для проведения предварительного следствия по делу заключенных под стражу лиц после свержения власти «право-большевистской атамановщины» были образованы городские и уездные следственные комиссии.
Им предоставлялись права: «1. Освобождать лиц, задержанных без достаточных к тому оснований. 2. Производить дознания о лицах, задержание коих признано необходимым ввиду опасности их для образовавшейся народной власти и общественного спокойствия. 3. Производить обыски, выемки и аресты через подлежащие местные власти»[170].
Специальным (пятым) пунктом ограничивались полномочия комиссий в освобождении чиновников кабинета министров правительства Колчака и «вообще лиц, занимавших ответственные должности или видное положение в органах свергнутой власти».
Руководством для дознания являлся устав уголовного судопроизводства, результаты предварительного следствия и акты, составленные с соблюдением всех требований. Две меры пресечения – залог и надзор милиции – на арестованных не распространялись. Внутренний порядок работы комиссий назначался ими самими, отдельные дела поручались одному из семи членов.
Начало следствия по делу правительства Колчака – 7 января, когда была учреждена ЧСК по производству расследований: «а) о лицах, принадлежащих к составу Совета министров, и о высших должностных лицах центральных учреждений свергнутого Российского правительства адмирала Колчака, б) изъятым, особыми в каждом случае, постановлениями Политического центра из общего порядка расследований городских и уездных следственных комиссий и в) о лицах, деятельность которых имеет неразрывную связь с делами лиц, упомянутых в пунктах а и б сей статьи»[171].
ЧСК действовала на основании общего положения об уездных и городских следственных комиссиях, осуществляемого Сибирским земским Политбюро по соглашению с Иркутской городской управой от 5-го числа, и состояла из председателя и двух членов, назначенных Политцентром, а также по одному члену от Совета профсоюзов Сибири, ЦК объединенного трудового крестьянства Сибири и органов местного самоуправления.
В тот же день на протоколе, составленном уполномоченным Иркутской городской следственной комиссии М.Ф. Миллионщиковым[172], о передаче в ЧСК переписки и документов, выявленных при обыске у 18 человек, неизвестное лицо вывело резолюцию: «Дело Совмина. Завесть наряд вещественных доказательств»[173].
В состав ЧСК вошли: председатель – юрист, присяжный поверенный, меньшевик-интернационалист К.А. Попов; члены: представитель от Политцентра – член Учредительного собрания, эсер Л.Я. Герштейн, от Исполкома Совета профсоюзов Сибири – эсер Г.И. Лукьянчиков[174], от земского политбюро – член Учредительного собрания, бывший председатель Амурского правительства, секретарь Государственного экономического совещания правительства Колчака эсер А.Н. Алексеевский и председатель Иркутской уездной земской управы эсер И.И. Головко[175]; М.Г. Гордин[176]; инструктор Союза кооперативных объединений «Центросибирь», социал-демократ, меньшевик-интернационалист В.П. Денике[177].
Сбор вещественных доказательств ЧСК против «представителей павшей власти» сосредоточивался по трем направлениям. Первое – финансово-валютные операции правительства. Уполномоченным Политцентра по ведомству финансов 8 и 10 января были взяты показания у бывшего директора департамента государственного казначейства и ряда должностных лиц кредитной канцелярии о снабжении чиновников ведомства иностранной валютой (японскими иенами) по льготному курсу, после открытия в Харбинском отделении Русско-Азиатского банка текущих счетов.
Второе направление – с 11 января Попов, Денике и Лукьянчиков начали допрашивать некоторых арестованных, переданных гражданской следственной комиссией, в частности, бывшего штатного преподавателя Академии Генштаба Сыромятникова[178] и Червен-Водали[179]. Для чего 10 января ЧСК своим постановлением приняла решение о составе вопросов для формального «опроса находящихся под стражей лиц, принадлежавших к составу центральных учреждений».
Комиссию интересовало: «1) Личность и служба в момент переворота 4–5 января с. г. и с какого времени состоял на должности или стоял у власти, 2) Кем и при каких обстоятельствах задержан, 3) Принимал ли то или иное участие в государственных переворотах: 1) июньском 1918 г., 2) сентябрьском того же года, 3) ноябрьском того же года, 4) Отношение к декабрьским событиям 1918 г. в Омске, 5) Круг деятельности служебной и общественной со времени июньского переворота 1918 г., 6) Принимал ли участие в политических работах Совета министров и своего министерства, 7) Какое участие принимал в последних событиях перед 4–5 января, 8) Принимал ли участие в постановлении от 19 ноября 1919 г. и пользовался ли этим постановлением, 9) Были ли на руках задержанного или в его распоряжении непосредственно перед переворотом 4–5 января казенные суммы и где они находятся»[180].
Третье направление – разбор документов в делах канцелярии Совета министров Омского правительства. И уже 13 января на стол председателя Попова легло показание об организации и подпольной работе Сибирского бюро ЦК РКП(б) в Уфе. «Копия. Секретно. Показания посадского Оглобина. Сибирское бюро ЦК РКП состоит из председателя Ивана Никитича Смирнова – члена Ревсовета 5-й армии, его помощника или заместителя Голощекина, секретаря Доры Климентьевы Гончаровой, экспедитора или делопроизводителя Айзермана и еще одного, название должности которого мне неизвестно, по фамилии Чижов. Все дела и касса бюро находятся в руках Гончаровой.
Гончарова – русская по национальности, училась в Ростове, по профессии фельдшерица, ей около 35 лет, в большевистских организациях она работала еще будучи институткой, т. е. приблизительно с 1904–1905 гг. В экспедиции заготовления бумаг, а также анализа документов работает латыш Айзерман, очень большой практик по подделке подписей, печатей, штампов, а также по разборке и составлению всевозможных шифров. Помещается это бюро в настоящее время в городе Уфе, на Аксаковой улице […] Подчиняется бюро только лишь ЦК большевиков, откуда и получает средства.
Цели Сибирского бюро таковы: поддержка связей с сибирскими организациями, оказывание помощи сибирским организациям деньгами, людьми и инструктированием, для чего у них существует такой порядок: узнав о том, что в каком-нибудь городе или заводе сгруппировалась организация, они вызывают с фронта Гузакова, дают ему транспорт, денег для передачи по тому адресу, который им известен.
Гузаков имеет в своем распоряжении отряд добровольцев, человек 60–70, которые находятся все время в районе расположения 3-й бригады 26-й дивизии 5-й армии. Фронт, особенно в Урале, сплошного характера не имеет, и Гузаков со всем или частью своего отряда переходит незаметно фронт, быстро является в том месте, где ему нужно, и сейчас же возвращается обратно. Гузаков, кроме передачи денег и инструкций, также информирует бюро о своей деятельности и недостатках в организации.
В помощь уже соответствующим организациям бюро посылает людей, переправой через фронт таких людей занимается тот же Гузаков […] всем отправленным бюро выдает секретные документы […] вместе с этими и другими документами каждому отправляемому выдается, мне лично был дан аванс 5000 руб., Погорелову в 25 000 руб., аванс в 5, 10 и 15 000 руб. Кроме того, почти всем выдаются еще подложные документы, как то – документы военнопленного, возвращающегося из Германии или Австрии в Сибирь, документы состоятельного человека, отступающего от большевистского нашествия, и много различных видов […]»[181].
Таким образом, первоначальный итог по трем направлениям деятельности ЧСК и позволил одному из руководителей Политцентра спустя всего лишь неделю со дня прихода к власти заявить о предварительных выводах в расследовании «действий» Омского правительства.
С арестом Верховного правителя и председателя Совета министров В.Н. Пепеляева «хлопот» для комиссии заметно прибавилось. Для полноты событийной картины немаловажно восстановить измененный многочисленными историко-художественными произведениями ход ареста и портреты прямых его участников.
15 января 1920 г. представитель Чехословацкой республики доктор Благож[182] пригласил к себе члена Политцентра эсера Б.А. Косминского[183] для выяснения вопроса, как планируется провести передачу арестованных пассажиров. Борис Александрович заявил, что для этого к поезду № 52 немедленно направляется особая комиссия, которая, приняв пленников, передаст их дела для расследования в спешном порядке в ЧСК[184].
В 7 часов вечера комиссия перешла по льду на другую сторону Ангары. Ею был составлен и передан чехам акт: «15-го января 1920 г., мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что сего числа в 9 часов 55 минут, по уполномочию Политического центра приняли от командира 1-го батальона 6-го полка майора Кравак[185], в присутствии дежурного офицера поручика[186] Боровичка[187], бывшего Верховного правителя адмирала Колчака и бывшего председателя Совета министров Пепеляева. Член Политического центра М… Фельдман, помощник командующего народно-революционной армии капитан Нестеров[188], уполномоченный Политического центра при штабе народно-революционной армии В. Мерхалев, начальник гарнизона г. Иркутска есаул Петелин»[189].
Со своей стороны, представители центра получили следующий документ: «15-го января 1920 г., настоящим удостоверяю, что от уполномоченных Политического центра мной получен акт в принятии бывшего Верховного правителя адмирала Колчака и бывшего предс[едателя] Сов[ета] мин[истров] Пепеляева. Деж[урный] офицер-подпоручик Боровичка 6-го чеховойского полка»[190].
Иркутская газета «Народная мысль» свидетельствовала с места события: «По узкой, едва установившейся дорожке, неровному льду Ангары, гуськом двинулось редкостное шествие. Оставленный всеми, потерпевший полнейший крах в своей государственной деятельности, тот, кто еще вчера горделиво именовал себя «Верховным правителем России», и рядом с ним представители революционной демократии, со своими верными народно-революционными войсками. В безмолвном морозном воздухе тихой зимней ночи (было около 12-ти час[ов] ночи), на белом покрове реки, отчетливо выделялись, как живые символы рухнувшей реакционной власти, затерянные одинокие фигуры Колчака и Пепеляева…»[191]
На следующий день К.А. Попов и уполномоченный народно-революционной армии поручик И.И. Кошкодамов[192] распределили и препроводили в Иркутскую тюрьму 112 человек, снятых с поезда № 52. Постановления № 27 от 16-го и № 25 от 17-го (такая датировка и нумерация в документах. – С. Д.) определили порядок: «лица, состоящие на военной службе» зачислялись за начальником штаба армии (видимо, предполагавшим самостоятельное судопроизводство), а в ведение ЧСК, помимо 66 арестованных, поступили А.В. Колчак, В.Н. Пепеляев и гражданская жена адмирала А.В. Тимирева[193].
Фактически установленную дату в производстве следствия по персональным делам Колчака и Пепеляева следует отнести к 17 января 1920 г. Она объясняется следующим обращением Попова в Политцентр: «Чрезвычайная следственная комиссия просит Вас сообщить: постановлено ли дело адмирала Колчака и председателя Совета министров Пепеляева передать в следственную комиссию?»[194]
К этому времени комиссией были приняты конкретные меры по результатам полученных сведений из трех протоколов допросов Червен-Водали: 19 января произведен розыск трех ящиков с 9 700 000 рублей в помещениях Оренбургского военного юнкерского училища (обнаружены не были. – С. Д.) и 380 000 рублей у директора департамента иркутской милиции В.Н. Казакова[195].
Содержание допросов не ограничивалось лишь «денежными» интересами, на втором допросе 14 января 1920 г. А.А. Червен-Водали подробно рассказал о переговорах Совета министров с представителями земства и города.
«…Эти переговоры были начаты с общего принципиального согласия Совета министров, данного в пятницу 25 декабря (1919 г. – С. Д.)… в связи с разговором лично с членом одной из земских управ Пашковым, который заявил о желательности таких переговоров и их возможности со стороны земства и городского самоуправления Иркутска […]
На этих переговорах, которые велись мною одним лично, с моей стороны выдвигались в качестве основных пунктов соглашения: 1) снятие с существующей власти значения Всероссийской, 2) в связи с этим, сложение адмиралом Колчаком с себя звания Верховного правителя и передача ее Деникину, 3) временное признание Совета министров лишь сибирской властью с условием передачи ею власти представительному органу земства и городов, 4) до этой передачи или сотрудничество с земством и городом, или временное принятие власти Иркутским земством и городом, с обязательством скорейшего созыва Земского собора в том и другом случае.
Представители земства и города в лице Алексеевского, Ходукина, Зицермана и Гончарова и др[угих], определенного ответа на эти условия не дали […] стало ясно, кроме того, что все наши переговоры с земствами и городом не принимаются Семеновым во внимание и делаются распоряжения военного характера при полном игнорировании этих переговоров и самого Совета министров […]
При такой обстановке проводить переговоры и обнадеживать как себя, так и другую сторону в благополучном разрешении вопроса о власти я считал невозможным, боясь попасть по отношению к другой стороне в положение провокатора […] и предпочел открыто заявить другой стороне, когда мы опять встретились в назначенное время, что продолжение переговоров бесполезно. Причем я мотивировал это тем, что по сведениям Совета власть в Черемхове и других местах перешла уже в руки большевиков и что, таким образом, при посредстве земства и города мы передали бы власть большевикам, что совершенно не соответствовало бы нашим желаниям.
С этого момента переговоры считались окончательными, и через два-три часа открылись со стороны Политического центра в самом городе Иркутске военные действия. Совету министров не оставалось уже более ничего, как опереться на имевшиеся в Иркутске и подходившие, по словам Сычева, с востока военные силы, подчиниться, в конечном счете, Семенову […]
Сычев лично мне доложил, что рассчитывать на приход новых сил нельзя, что продержаться он может еще всего лишь несколько дней, что никаких активных операций развить не может, а потому считает дальнейшую борьбу безысходной и считает целесообразным вступить в переговоры с союзниками и с Политическим центром […]
Сущность переговоров с союзниками сводилась: 1) к вопросу о разрешении снестись по прямому проводу или по телеграфу с адм[иралом] Колчаком относительно необходимости отказа Колчака от прав Верховного правителя, на что был получен положительный ответ, 2) к запросу союзникам, оказывается ли ими активная поддержка правительству, на что был получен ответ отрицательный […] В целях окончательного установления соглашения были командированы: я, военный министр Ханжин, управляющий министерством путей сообщений Ларионов, министр финансов Бурышкин и тов[арищ] министра народного просвещения Палечек […]
Когда устно мы с представителями центра пришли к соглашению по основным пунктам, относившимся к вопросу о власти […] неожиданно явился представитель союзного командования – французский офицер, с заявлением о том, что в городе начались беспорядки, что бывший в городе семеновский отряд, и с ним генерал Сычев и группа военных уезжают из города, причем сделаны были попытки увезти с собой из банка запас золота, что не удалось благодаря вмешательству союзников. Благодаря этому заявлению произошло замешательство, переговоры фактически прервались […]»[196]
Читать бесплатно другие книги:
