Лошади в океане (стихотворения) Слуцкий Борис
- А мой хозяин не любил меня —
- Не знал меня, не слышал и не видел,
- А все-таки боялся, как огня,
- И сумрачно, угрюмо ненавидел.
- Когда меня он плакать заставлял,
- Ему казалось: я притворно плачу.
- Когда пред ним я голову склонял,
- Ему казалось: я усмешку прячу.
- А я всю жизнь работал на него,
- Ложился поздно, поднимался рано.
- Любил его. И за него был ранен.
- Но мне не помогало ничего.
- А я возил с собой его портрет.
- В землянке вешал и в палатке вешал —
- Смотрел, смотрел,
- не уставал смотреть.
- И с каждым годом мне все реже, реже
- Обидною казалась нелюбовь.
- И ныне настроенья мне не губит
- Тот явный факт, что испокон веков
- Таких, как я, хозяева не любят.
1954
«Всем лозунгам я верил до конца…»
- Всем лозунгам я верил до конца
- И молчаливо следовал за ними,
- Как шли в огонь во Сына, во Отца,
- Во голубя Святого Духа имя.
- И если в прах рассыпалась скала,
- И бездна разверзается, немая,
- И ежели ошибочка была —
- Вину и на себя я принимаю.
Моральный кодекс
- На равенство работать и на братство.
- А за другое — ни за что не браться.
- На мир трудиться и на труд,
- все прочее — напрасный труд.
- Но главная забота и работа
- поденно и пожизненно — свобода.
«Я доверял, но проверял…»
- Я доверял, но проверял,
- как партия учила,
- я ковырял, кто привирал,
- кто лживый был мужчина.
- Но в первый раз я верил всем,
- в долг и на слово верил.
- И резал сразу. Раз по семь
- я перед тем не мерил.
- В эпоху общего вранья,
- влюбленности во фразу
- я был доверчив. В общем, я
- не прогадал ни разу.
Двадцатый век
- В девятнадцатом я родился,
- но не веке — просто году.
- А учился и утвердился,
- через счастье прошел и беду
- все в двадцатом, конечно, веке
- (а в году — я был слишком мал).
- В этом веке все мои вехи,
- все, что выстроил я и сломал.
- Век двадцатый! Моя ракета,
- та, что медленно мчит меня,
- человека и поэта,
- по орбите каждого дня!
- Век двадцатый! Моя деревня!
- За околицу — не перейду.
- Лес, в котором мы все деревья,
- с ним я буду мыкать беду.
- Век двадцатый! Рабочее место!
- Мой станок! Мой письменный стол!
- Мни меня! Я твое тесто!
- Бей меня! Я твой стон.
«Интеллигенция была моим народом…»
- Интеллигенция была моим народом,
- была моей, какой бы ни была,
- а также классом, племенем и родом —
- избой! Четыре все ее угла.
- Я радостно читал и конспектировал,
- я верил больше сложным, чем простым,
- я каждый свой поступок корректировал
- Львом чувства — Николаичем Толстым.
- Работа чтения и труд писания
- была святей Священного Писания,
- а день, когда я книги не прочел,
- как тень от дыма, попусту прошел.
- Я чтил усилья токаря и пекаря,
- шлифующих металл и минерал,
- но уровень свободы измерял
- зарплатою библиотекаря.
- Те земли для поэта хороши,
- где — пусть экономически нелепо —
- но книги продаются за гроши,
- дешевле табака и хлеба.
- А если я в разоре и распыле
- не сник, а в подлинную правду вник,
- я эту правду вычитал из книг:
- и, видно, книги правильные были!
«Романы из школьной программы…»
- Романы из школьной программы,
- На ваших страницах гощу.
- Я все лагеря и погромы
- За эти романы прощу.
- Не курский, не псковский, не тульский,
- Не лезущий в вашу родню,
- Ваш пламень — неяркий и тусклый —
- Я все-таки в сердце храню.
- Не молью побитая совесть,
- А Пушкина твердая повесть
- И Чехова честный рассказ
- Меня удержали не раз.
- А если я струсил и сдался,
- А если пошел на обман,
- Я, значит, некрепко держался
- За старый и добрый роман.
- Вы родина самым безродным,
- Вы самым бездомным нора,
- И вашим листкам благородным
- Кричу троекратно «ура!».
- С пролога и до эпилога
- Вы мне и нора и берлога,
- И, кроме старинных томов,
- Иных мне не надо домов.
«Снова нас читает Россия…»
- Снова нас читает Россия,
- а не просто листает нас.
- Снова ловит взгляды косые
- и намеки, глухие подчас.
- Потихоньку запели Лазаря,
- а теперь все слышнее слышны
- горе госпиталя, горе лагеря
- и огромное горе войны.
- И неясное, словно движение
- облаков по ночным небесам,
- просыпается к нам уважение,
- обостряется слух к голосам.
М. В. Кульчицкий
- Одни верны России
- потому-то,
- Другие же верны ей
- оттого-то,
- А он — не думал, как и почему,
- Она — его поденная работа.
- Она — его хорошая минута.
- Она была отечеством ему.
- Его кормили.
- Но кормили — плохо.
- Его хвалили.
- Но хвалили — тихо.
- Ему давали славу.
- Но — едва.
- Но с первого мальчишеского вздоха
- До смертного
- обдуманного
- крика
- Поэт искал
- не славу,
- а слова.
- Слова, слова.
- Он знал одну награду:
- В том,
- чтоб словами своего народа
- Великое и новое назвать.
- Есть кони для войны
- и для парада.
- В литературе
- тоже есть породы.
- Поэтому я думаю:
- не надо
- Об этой смерти слишком горевать.
- Я не жалею, что его убили.
- Жалею, что его убили рано.
- Не в третьей мировой,
- а во второй.
- Рожденный пасть
- на скалы океана,
- Он занесен континентальной пылью
- И хмуро спит в своей глуши степной.
Просьбы
- — Листок поминального текста!
- Страничку бы в тонком журнале!
- Он был из такого теста —
- Ведь вы его лично знали.
- Ведь вы его лично помните.
- Вы, кажется, были на «ты».
- Писатели ходят по комнате,
- Поглаживая животы.
- Они вспоминают: очи,
- Блестящие из-под чуба,
- И пьянки в летние ночи,
- И ощущение чуда,
- Когда атакою газовой
- Перли на них стихи.
- А я объясняю, доказываю:
- Заметку б о нем. Три строки.
- Писатели вышли в писатели.
- А ты никуда не вышел,
- Хотя в земле, в печати ли
- Ты всех нас лучше и выше.
- А ты никуда не вышел.
- Ты просто пророс травою,
- И я, как собака, вою
- Над бедной твоей головою.
«Я учитель школы для взрослых…»
- Я учитель школы для взрослых,
- Так оттуда и не уходил —
- От предметов точных и грозных,
- От доски, что черней чернил.
- Даже если стихи слагаю,
- Все равно — всегда между строк —
- Я историю излагаю,
- Только самый последний кусок.
- Все писатели — преподаватели.
- В педагогах служит поэт.
- До конца мы еще не растратили
- Свой учительский авторитет.
- Мы не просто рифмы нанизывали —
- Мы добьемся такой строки,
- Чтоб за нами слова записывали
- После смены ученики.
«Покуда над стихами плачут…»
Владиславу Броневскому
в последний день его рождения
были подарены эти стихи
- Покуда над стихами плачут,
- Пока в газетах их порочат,
- Пока их в дальний ящик прячут,
- Покуда в лагеря их прочат, —
- До той поры не оскудело,
- Не отзвенело наше дело.
- Оно, как Польша, не згинело,
- Хоть выдержало три раздела.
- Для тех, кто до сравнений лаком,
- Я точности не знаю большей,
- Чем русский стих сравнить с поляком,
- Поэзию родную — с Польшей.
- Еще вчера она бежала,
- Заламывая руки в страхе,
- Еще вчера она лежала
- Почти что на десятой плахе.
- И вот она романы крутит
- И наглым хохотом хохочет.
- А то, что было,
- То, что будет, —
- Про это знать она не хочет.
«Все правила — неправильны…»
- Все правила — неправильны,
- законы — незаконны,
- пока в стихи не вправлены
- и в ямбы — не закованы.
- Период станет эрой,
- столетье — веком будет,
- когда его поэмой
- прославят и рассудят.
- Пока на лист не ляжет
- «Добро!» поэта,
- пока поэт не скажет,
- что он — за это,
- до этих пор — не кончен спор.
«Народ за спиной художника…»
- Народ за спиной художника
- И за спиной Ботвинника,
- Громящего осторожненько
- Талантливого противника.
- Народ,
- за спиной мастера
- Нетерпеливо дышащий,
- Но каждое слово
- внимательно
- Слушающий
- и слышащий,
- Побудь с моими стихами,
- Постой хоть час со мною,
- Дай мне твое дыханье
- Почувствовать за спиною.
«Интеллигенты получали столько же…»
- Интеллигенты получали столько же
- и даже меньше хлеба и рублей
- и вовсе не стояли у рулей.
- За макинтош их звали макинтошники,
- очкариками звали — за очки.
- Да, звали. И не только дурачки.
- А макинтош был старый и холодный,
- и макинтошник — бедный и голодный,
- гриппозный, неухоженный чудак.
- Тот верный друг естественных и точных
- и ел не больше, чем простой станочник,
- и много менее, конечно, пил.
- Интеллигент! В сем слове колокольцы
- опять звенят! Какие бубенцы!
- И снова нам и хочется и колется
- интеллигентствовать, как деды и отцы.
Прощание
- Добро и Зло сидят за столом.
- Добро уходит, и Зло встает…
- (Мне кажется, я получил талон
- На яблоко, что познанье дает.)
- Добро надевает мятый картуз.
- Фуражка форменная на Зле.
- (Мне кажется, с плеч моих сняли груз,
- И нет неясности на всей земле.)
- Я слышу, как громко глаголет Зло:
- — На этот раз тебе повезло. —
- И руку протягивает Добру
- И слышит в ответ: — Не беру.
- Зло не разжимает сведенных губ.
- Добро разевает дырявый рот,
- Где сломанный зуб и выбитый зуб,
- Руина зубов встает.
- Оно разевает рот и потом
- Улыбается этим ртом.
- И счастье охватывает меня:
- Я дожил до этого дня.
Домик погоды
- Домик на окраине.
- В стороне
- От огней большого города.
- Все, что знать занадобилось мне
- Относительно тепла и холода,
- Снега, ветра, и дождя, и града,
- Шедших, дувших, бивших
- в этот век,
- Сложено за каменной оградой
- К сведенью и назиданью всех.
- В двери коренастые вхожу.
- Томы голенастые гляжу.
- Узнаю с дурацким изумленьем:
- В День Победы — дождик был!
- Дождик был? А я его — забыл.
- Узнаю с дурацким изумленьем,
- Что шестнадцатого октября
- Сорок первого, плохого года,
- Были: солнце, ветер и заря,
- Утро, вечер и вообще — погода.
- Я-то помню — злобу и позор:
- Злобу, что зияет до сих пор,
- И позор, что этот день заполнил.
- Больше ничего я не запомнил.
- Незаметно время здесь идет.
- Как романы, сводки я листаю.
- Достаю пятьдесят третий год —
- Про погоду в январе читаю.
- Я вставал с утра пораньше — в шесть.
- Шел к газетной будке поскорее,
- Чтобы фельетоны про евреев
- Медленно и вдумчиво прочесть.
- Разве нас пургою остановишь?
- Что бураны и метели все,
- Если трижды имя Рабинович
- На одной сияет полосе?
- Месяц март. Умер вождь.
- Радио глухими голосами
- Голосит: теперь мы сами, сами!
- Вёдро было или, скажем, дождь,
- Как-то не запомнилось.
- Забылось,
- Что же было в этот самый день.
- Помню только: сердце билось, билось
- И передавали бюллетень.
- Как романы, сводки я листаю.
- Ураганы с вихрями считаю.
- Нет, иные вихри нас мели
- И другие ураганы мчали,
- А погоды мы — не замечали,
- До погоды — руки не дошли.
После реабилитации
- Гамарнику, НачПУРККА, по чину
- не улицу, не площадь, а — бульвар.
- А почему? По-видимому, причина
- в том, что он жизнь удачно оборвал:
- в Сокольниках. Он знал — за ним придут.
- Гамарник был особенно толковый.
- И вспомнил лес, что ветерком продут,
- веселый, подмосковный, пустяковый.
- Гамарник был подтянут и высок
- и знаменит умом и бородою.
- Ему ли встать казанской сиротою
- перед судом?
- Он выстрелил в висок.
- Но прежде он — в Сокольники! — сказал.
- Шофер рванулся, получив заданье.
- А в будни утром лес был пуст, как зал,
- зал заседанья после заседанья.
- Гамарник был в ремнях, при орденах.
- Он был острей, толковей очень многих,
- и этот день ему приснился в снах,
- в подробных снах, мучительных и многих.
- Член партии с шестнадцатого года,
- короткую отбрасывая тень,
- шагал по травам, думал, что погода
- хорошая
- в его последний день.
- Шофер сидел в машине развалясь:
- хозяин бледен. Видимо, болеет.
- А то, что месит сапогами грязь,
- так он сапог, наверно, не жалеет.
- Погода занимала их тогда.
- История — совсем не занимала.
- Та, что Гамарника с доски снимала
- как пешку
- и бросала в никуда.
- Последнее, что видел комиссар
- во время той прогулки бесконечной:
- какой-то лист зеленый нависал,
- какой-то сук желтел остроконечный.
- Поэтому-то двадцать лет спустя
- большой бульвар навек вручили Яну:
- чтоб веселилось в зелени дитя,
- чтоб в древонасажденьях — ни изъяну,
- чтоб лист зеленый нависал везде,
- чтоб сук желтел и птицы чтоб вещали.
- И чтобы люди шли туда в беде
- и важные поступки совершали.
Комиссия по литературному наследству
- Что за комиссия, создатель?
- Опять, наверное, прощен
- И поздней похвалой польщен
- Какой-нибудь былой предатель,
- Какой-нибудь неловкий друг,
- Случайно во враги попавший,
- Какой-нибудь холодный труп,
- Когда-то весело писавший.
- Комиссия! Из многих вдов
- (Вдова страдальца — лестный титул!)
- Найдут одну, заплатят долг
- (Пять тысяч платят за маститых),
- Потом романы перечтут
- И к сонму общему причтут.
- Зачем тревожить долгий сон?
- Не так прекрасен общий сонм,
- Где книжки переиздадут,
- Дела квартирные уладят,
- А зуб за зуб — не отдадут,
- За око око — не уплатят!
«Надо, чтобы дети или звери…»
- Надо, чтобы дети или звери,
- чтоб солдаты или, скажем, бабы
- к вам питали полное доверье
- или полюбили вас хотя бы.
- Обмануть детей не очень просто,
- баба тоже не пойдет за подлым,
- лошадь сбросит на скаку прохвоста,
- а солдат поймет, где ложь, где подвиг.
- Ну, а вас, разумных и ученых, —
- о высокомудрые мужчины, —
- вас водили за нос, как девчонок,
- как детей, вас за руку влачили.
- Нечего ходить с улыбкой гордой
- многократно купленным за орден.
- Что там толковать про смысл, про разум,
- многократно проданный за фразу.
- Я бывал в различных обстоятельствах,
- но видна бессмертная душа
- лишь в освобожденной от предательства,
- в слабенькой улыбке малыша.
«Много было пито-едено…»
- Много было пито-едено,
- много было бито-граблено,
- а спроси его — немедленно
- реагирует: все правильно.
- То ли то, что
- граблено-бито,
- ныне прочно
- шито-крыто?
- То ли красная эта рожа
- больше бы покраснеть не смогла?
- То ли слишком толстая кожа?
- То ли слишком темная мгла?
- То ли в школе плохо учили —
- спорт истории предпочли?
- То ли недоразоблачили?
- То ли что-то недоучли?
- Как в таблице умножения,
- усомниться не может в себе.
- Несмотря на все поношения,
- даже глядя в глаза судьбе,
- говорит:
- — Все было правильно.
- — Ну, а то, что бито-граблено?
- — А какое дело тебе?
Что почем
- Деревенский мальчик, с детства знавший
- что почем, в особенности лихо,
- прогнанный с парадного хоть взашей,
- с черного пролезет тихо.
- Что ему престиж? Ведь засуха
- высушила насухо
- полсемьи, а он доголодал,
- дотянул до урожая,
- а начальству возражая,
- он давно б, конечно, дубу дал.
- Деревенский мальчик, выпускник
- сельской школы, труженик, отличник,
- чувств не переносит напускных,
- слов торжественных и фраз различных.
- Что ему? Он самолично видел
- тот рожон и знает: не попрешь.
- Свиньи съели. Бог, конечно, выдал.
- И до зернышка сгорела рожь.
- Знает деревенское дитя,
- сын и внук крестьянский, что в крестьянстве
- ноне не прожить: погрязло в пьянстве,
- в недостатках, рукава спустя.
- Кончив факультет филологический,
- тот, куда пришел почти босым,
- вывод делает логический
- мой герой, крестьянский внук и сын:
- надо позабыть все то, что надо.
- Надо помнить то, что повелят.
- Надо, если надо,
- и хвостом и словом повилять.
- Те, кто к справедливости взывают,
- в нем сочувствия не вызывают.
- Тех, кто до сих пор права качает,
- он не привечает.
- Станет стукачом и палачом
- для другого горемыки,
- потому что лебеду и жмыхи
- ел
- и точно знает что почем.
«Без лести предал. Молча…»
- Без лести предал. Молча.
- Без крику. Честь по чести.
- Ему достало мочи
- предать без всякой лести.
- Ему хватило воли
- не маслить эту кашу.
- А люди скажут: «Сволочь!»
- Но что они ни скажут,
- ни словом, ни полсловом
- себя ронять не стал он
- перед своим уловом,
- несчастным и усталым.
Сон — себе
- Сон после снотворного. Без снов.
- Даже потрясение основ,
- даже революции и войны —
- не разбудят. Спи спокойно,
- человек, родившийся в эпоху
- войн и революций. Спи себе.
- Плохо тебе, что ли? Нет, не плохо.
- Улучшенье есть в твоей судьбе.
- Спи — себе. Ты раньше спал казне
- или мировой войне.
- Спал, чтоб встать и с новой силой взяться.
- А теперь ты спишь — себе.
- Самому себе.
- Можешь встать, а можешь поваляться.
- Можешь встать, а можешь и не встать.
- До чего же ты успел устать.
- Сколько отдыхать теперь ты будешь,
- прежде чем ты обо всем забудешь,
- прежде чем ты выспишь все былье…
- Спи!
- Постлали свежее белье.
Иванихи
- Как только стали пенсию давать,
- откуда-то взялась в России старость.
- А я-то думал, больше не осталось.
- Осталось.
- В полусумраке кровать
- двуспальная.
- По полувековой
- привычке
- спит всегда старуха справа.
- А слева спал
- по мужескому праву
- ее Иван,
- покуда был живой.
- Был мор на всех Иванов на Руси,
- что с девятьсот шестого были года,
- и сколько там у бога ни проси,
- не выпросила своему Ивану льготу.
- Был мор на год шестой,
- на год седьмой,
- на год восьмой был мор,
- на год девятый.
- Да, тридцать возрастов войне проклятой
- понадобились.
- Лично ей самой.
- С календарей обдергивая дни,
- дивясь, куда их годы запропали,
- поэтому старухи спят одни,
- как молодыми вдовушками спали.
«Брошенки и разводки…»
- Брошенки и разводки,
- вербовки, просто молодки
- с бог весть какой судьбой,
- кто вам будет судьей?
- Вы всю мужскую работу
- и женскую всю заботу,
- вы все кули Земли
- стащить на себе смогли.
- Зимы ходили в летнем,
- в демисезонном пальто,
- но голубоватые ленты
- носили в косах зато.
- И трубы судьбы смолкают,
- а флейты — вступают спеша,
- и, как сухарь отмокает
- в чаю, —
- добреет душа.
Евгений
- С точки зрения Медного Всадника
- и его державных копыт,
- этот бедный Ванька-Невстанька
- впечатленья решил копить.
- Как он был остер и толков!
- Все же данные личного опыта
- поверял с точки зрения топота,
- уточнял с позиций подков.
- Что там рок с родной стороною
- ни выделывал, ни вытворял —
- головою, а также спиною
- понимал он и одобрял.
- С точки зрения Всадника Медного,
- что поставлен был так высоко,
- было долго не видно бедного,
- долго было ему нелегко.
- Сколько было пытано, бито!
- Чаще всех почему-то в него
- государственное копыто
- било.
- Он кряхтел, ничего.
- Ничего! Утряслось, обошлось,
- отвиселось, образовалось.
- Только вспомнили совесть и жалость —
- для Евгения место нашлось.
- Медный Всадник, спешенный вскоре,
- потрошенный Левиафан,
- вдруг почувствовал: это горе
- искренне. Хоть горюющий пьян.
- Пьян и груб. Шумит. Озорует.
- Но не помнит бывалых обид,
- а горюет, горюет, горюет
- и скорбит, скорбит, скорбит.
- Вечерами в пивной соседней
- этот бедный
- и этот Медный,
- несмотря на различный объем,
- за столом восседают вдвоем.
- Несмотря на судеб различность,
- хвалят культ
- и хвалят личность.
- Вопреки всему,
- несмотря
- ни на что,
- говорят: «Не зря!»
- О порядке и дисциплине
- Медный Всадник уже не скорбит.
- Смотрит на отпечаток в глине
- человеческой
- медных копыт.
«Бывший кондрашка, ныне инсульт…»
- Бывший кондрашка, ныне инсульт,
- бывший разрыв, ныне инфаркт,
- что они нашей морали несут?
- Только хорошее. Это — факт.
- Гады по году лежат на спине.
- Что они думают? — Плохо мне.
- Плохо им? Плохо взаправду. Зато
- гады понимают за что.
- Вот поднимается бывший гад,
- ныне — эпохи своей продукт,
- славен, почти здоров, богат,
- только ветром смерти продут.
- Бывший безбожник, сегодня он
- верует в бога, в чох и в сон.
- Больше всего он верит в баланс.
- Больше всего он бы хотел,
- чтобы потомки ценили нас
- по сумме — злых и добрых дел.
- Прав он? Конечно, трижды прав.
- Поэтому бывшего подлеца
- не лишайте, пожалуйста, прав
- исправиться до конца.
«Отлежали свое в окопах…»
- Отлежали свое в окопах,
- отстояли в очередях,
- кое-кто свое в оковах
- оттомился на последях.
- Вот и все: и пафосу — крышка,
- весь он выдохся и устал,
- стал он снова Отрепьевым Гришкой,
- Лжедимитрием быть перестал.
- Пафос пенсию получает.
- Пафос хвори свои врачует.
- И во внуках души не чает.
- И земли под собой не чует.
- Оттого, что жив, что утром
- кофе черное медленно пьет,
- а потом с размышлением мудрым
- домино на бульваре забьет.
Такая эпоха
- Сколько, значит, мешков с бедою
- и тудою стаскал и сюдою,
- а сейчас ему — ничего!
- Очень даже неплохо!
- Отвязались от него,
- потому что такая эпоха.
- Отпустили, словно в отпуск.
- Пропустили, дали пропуск.
- Допустили, оформили допуск.
- Как его держава держала,
- а теперь будто руки разжала.
- Он и выскочил, но не пропал,
- а в другую эпоху попал.
- Да, эпоха совсем другая.
- А какая? Такая,
- что ее ругают,
- а она — потакает.
- И корова своя, стельная.
- И квартира своя, отдельная.
- Скоро будет машина личная
- и вся жизнь пойдет отличная.
На «Диком» пляже
- Безногий мальчишка, калечка,
- неполные полчеловечка,
- остаток давнишнего взрыва
- необезвреженной мины,
- величественно, игриво,
- торжественно прыгает мимо
- с лукавою грацией мима.
- И — в море! Бултых с размаху!
- И тельце блистает нагое,
- прекрасно, как «Голая Маха»
- у несравненного Гойи.
- Он вырос на краешке пляжа
- и здесь подорвался — на гальке,
- и вот он ныряет и пляшет,
- упругий, как хлыст, как нагайка.
- Как солнечный зайчик, как пенный,
- как белый барашек играет,
- и море его омывает,
- и солнце его обагряет.
- Здесь, в море, любому он равен.
- — Плывите, посмотрим, кто дальше! —
- Не помнит, что взорван и ранен,
- доволен и счастлив без фальши.
- О море! Без всякой натуги
- ты лечишь все наши недуги.
- О море! Без всякой причины
- смываешь все наши кручины.
Разные формулы счастья
- В том ли счастье?
- А в чем оно, счастье,
- оборачивавшееся отчасти
- зауряднейшим пирогом,
- если вовсе не в том, а в другом?
- Что такое это другое?
- Как его трактовать мы должны?
- Образ дачного, что ли, покоя?
- День Победы после войны?
- Или та черта, что подводят
- под десятилетним трудом?
- Или слезы, с которыми входят
- после странствий в родимый дом?
- Или новой техники чара?
- Щедр на это двадцатый век.
- Или просто строка из «Анчара» —
- «человека человек»?
«Не верю, что жизнь — это форма…»
- Не верю, что жизнь — это форма
- существованья белковых тел.
- В этой формуле — норма корма,
- дух из нее давно улетел.
- Жизнь. Мудреные и бестолковые
- деянья в ожиданьи добра.
- Индифферентно тело белковое,
- а жизнь — добра.
- Белковое тело можно выразить,
- найдя буквы, подобрав цифры,
- а жизнь — только сердцем на дубе вырезать.
- Нет у нее другого шифра.
- Когда в начале утра раннего
- отлетает душа от раненого,
- и он, уже едва дыша,
- понимает, что жизнь — хороша,
- невычислимо то понимание
- даже для первых по вниманию
- машин, для лучших по уму.
- А я и сдуру его пойму.
Сельское кладбище
(Элегия)
- На этом кладбище простом
- покрыты травкой молодой
- и погребенный под крестом,
- и упокоенный звездой.
- Лежат, сомкнув бока могил.
- И так в веках пребыть должны,
- кого раскол разъединил
- мировоззрения страны.
- Как спорили звезда и крест!
- Не согласились до сих пор!
- Конечно, нет в России мест,
- где был доспорен этот спор.
- А ветер ударяет в жесть
- креста, и слышится: Бог есть!
- И жесть звезды скрипит в ответ,
- что бога не было и нет.
- Пока была душа жива,
- ревели эти голоса.
- Теперь вокруг одна трава.
- Теперь вокруг одни леса.
- Но, словно затаенный вздох,
- внезапно слышится: есть Бог!
- И словно приглушенный стон:
- Нет бога! — отвечают в тон.
Физики и лирики
«Надо думать, а не улыбаться…»
- Надо думать, а не улыбаться,
- Надо книжки трудные читать,
- Надо проверять — и ушибаться,
- Мнения не слишком почитать.
- Мелкие пожизненные хлопоты
- По добыче славы и деньжат
- К жизненному опыту
- Не принадлежат.
Ночью с Москве
- Ночью тихо в Москве и пусто.
- Очень тихо. Очень светло.
- У столицы, у сорокоуста,
- звуки полночью замело.
- Листопад, неслышимый в полдень,
- в полночь прогремит как набат.
- Полным ходом, голосом полным
- трубы вечности ночью трубят.
- Если же проявить терпенье,
- если вслушаться в тихое пенье
- проводов, постоять у столба,
- можно слышать, что шепчет судьба.
- Можно слышать текст телеграммы
- за долами, за горами
- нелюбовью данной любви.
- Можно уловить мгновенье
- рокового звезд столкновения.
- Что захочешь, то и лови!
- Ночью пусто в Москве и тихо.
- Пустота в Москве. Тишина.
- Дня давно отгремела шутиха.
- Допылала до пепла она.
- Все трамваи уехали в парки.
- Во всех парках прогнали гуляк.
- На асфальтовых гулких полях
- стук судьбы, как слепецкая палка.
«Кричали и нравоучали…»
- Кричали и нравоучали.
- Какие лозунги звучали!
- Как сотрясали небеса
- Неслыханные словеса!
- А надо было — тише, тише,
- А надо было — смехом, смехом.
- И — сэкономились бы тыщи
- И — все бы кончилось успехом.
О борьбе с шумом
- Надо привыкнуть к музыке за стеной,
- к музыке под ногами,
- к музыке над головами.
- Это хочешь не хочешь, но пребудет со мной,
- с нами, с вами.
- Запах двадцатого века — звук.
- Каждый миг старается, если не вскрикнуть —
- скрипнуть.
- Остается одно из двух —
- привыкнуть или погибнуть.
- И привыкает, кто может,
- и погибает, кто
- не может, не хочет, не терпит, не выносит,
- кто каждый звук надкусит, поматросит и бросит.
- Он и погибнет зато.
- Привыкли же, притерпелись к скрипу земной оси!
- Звездное передвижение нас по ночам не будит!
- А тишины не проси.
- Ее не будет.
«Поэты малого народа…»
Кайсыну Кулиеву
- Поэты малого народа,
- который как-то погрузили
- в теплушки, в ящики простые
- и увозили из России,
- с Кавказа, из его природы
- в степя, в леса, в полупустыни, —
- вернулись в горные аулы,
- в просторы снежно-ледяные,
- неся с собой свои баулы,
- свои коробья лубяные.
- Выпровождали их с Кавказа
- с конвоем, чтоб не убежали.
- Зато по новому приказу —
- сказали речи, руки жали.
- Поэты малого народа —
- и так бывает на Руси —
- дождались все же оборота
- истории вокруг оси.
- В ста эшелонах уместили,
- а все-таки — народ! И это
- доказано блистаньем стиля,
- духовной силою поэта.
- А все-таки народ! И нету,
- когда его с земли стирают,
- людского рода и планеты:
- полбытия
- они теряют.
Институт
- В том институте, словно караси
- в пруду,
- плескались и кормов просили
- веселые историки Руси
- и хмурые историки России.
- В один буфет хлебать один компот
- и грызть одни и те же бутерброды
- ходили годы взводы или роты
- историков, определявших: тот
- путь выбрало дворянство и крестьянство?
- и как же Сталин? прав или не прав?
- и сколько неприятностей и прав
- дало Руси введенье христианства?
- Конечно, если водку не хлебать
- хоть раз бы в день, ну, скажем, в ужин,
- они б усердней стали разгребать
- навозны кучи в поисках жемчужин.
- Лежали втуне мнения и знания:
- как правильно глаголем Маркс и я,
- благопристойность бытия
- вела к неинтересности сознания.
- Тяжелые, словно вериги, книги,
- которые писалися про сдвиги
- и про скачки всех государств земли, —
- в макулатуру без разрезки шли.
- Тот институт, где полуправды дух,
- веселый, тонкий, как одеколонный,
- витал над перистилем и колонной, —
- тот институт усердно врал за двух.
«Разговор был начат и кончен Сталиным…»
- Разговор был начат и кончен Сталиным,
- нависавшим, как небо, со всех сторон
- и, как небо, мелкой звездой заставленным
- и пролетом ангелов и ворон.
- Потирая задницы и затылки
- под нависшим черным Сталиным,
- мы
- из него приводили цитаты и ссылки,
- упасясь от ссылки его и тюрьмы.
- И надолго: Хрущевых еще на десять —
- то небо будет дождить дождем,
- и под ним мы будем мерить и весить,
- и угрюмо думать, чего мы ждем.
Проба
- Еще играли старый гимн
- Напротив места лобного,
- Но шла работа над другим
- Заместо гимна ложного.
- И я поехал на вокзал,
- Чтоб около полуночи
- Послушать, как транзитный зал,
- Как старики и юноши —
- Всех наций, возрастов, полов,
- Рабочие и служащие,
- Недавно не подняв голов
- Один доклад прослушавшие, —
- Воспримут устаревший гимн;
- Ведь им уже объявлено,
- Что он заменится другим,
- Где многое исправлено.
- Табачный дым над залом плыл,
- Клубился дым махорочный.
- Матрос у стойки водку пил,
- Занюхивая корочкой.
- И баба сразу два соска
- Двум близнецам тянула.
- Не убирая рук с мешка,
- Старик дремал понуро.
- И семечки на сапоги
- Лениво парни лускали.
- И был исполнен старый гимн,
- А пассажиры слушали.
- Да только что в глазах прочтешь?
- Глаза-то были сонными,
- И разговор все был про то ж,
- Беседы шли сезонные:
- Про то, что март хороший был,
- И что апрель студеный,
- Табачный дым над залом плыл —
- Обыденный, буденный.
- Матрос еще стаканчик взял —
- Ничуть не поперхнулся.
- А тот старик, что хмуро спал,
- От гимна не проснулся.
- А баба, спрятав два соска
- И не сходя со стула,
- Двоих младенцев в два платка
- Толково завернула.
- А мат, который прозвучал,
- Неясно что обозначал.
«Это — мелочи. Так сказать, блохи…»
- Это — мелочи. Так сказать, блохи.
- Изведем. Уничтожим дотла.
- Но дела удивительно плохи.
- Поразительно плохи дела.
- Мы — поправим, наладим, отладим,
- будем пыль из старья колотить
- и проценты, быть может, заплатим.
- Долг не сможем ни в жисть заплатить.
- Улучшается все, поправляется,
- с ежедневным заданьем справляется,
- но задача, когда-то поставленная, —
- нерешенная, как была,
- и стоит она — старая, старенькая,
- и по-прежнему плохи дела.
«Лакирую действительность…»
- Лакирую действительность —
- Исправляю стихи.
- Перечесть — удивительно —
- И смирны и тихи.
- И не только покорны
- Всем законам страны —
- Соответствуют норме!
- Расписанью верны!
- Чтобы с черного хода
- Их пустили в печать,
- Мне за правдой охоту
- Поручили начать.
- Чтоб дорога прямая
- Привела их к рублю,
- Я им руки ломаю,
- Я им ноги рублю,
- Выдаю с головою,
- Лакирую и лгу…
- Все же кое-что скрою,
- Кое-что сберегу.
- Самых сильных и бравых
- Никому не отдам.
- Я еще без поправок
- Эту книгу издам!
«Умирают мои старики…»
- Умирают мои старики —
- Мои боги, мои педагоги,
- Пролагатели торной дороги,
- Где шаги мои были легки.
- Вы, прикрывшие грудью наш возраст
- От ошибок, угроз и прикрас,
- Неужели дешевая хворость
- Одолела, осилила вас?
- Умирают мои старики,
- Завещают мне жить очень долго,
- Но не дольше, чем нужно по долгу,
- По закону строфы и строки.
- Угасают большие огни
- И гореть за себя поручают.
- Орденов не дождались они —
- Сразу памятники получают.
«Иностранные корреспонденты…»
- Иностранные корреспонденты
- выдавали тогда патенты
- на сомнительную, на громчайшую,
- на легчайшую — веса пера —
- славу. Питую полною чашею.
- Вот какая была пора.
- О зарницы, из заграницы
- озарявшие вас от задницы
- и до темени.
- О зарницы
- в эти годы полной занятости.
- О овации, как авиация,
- громыхающие над Лужниками.
- О гремучие репутации,
- те, что каждый день возникали.
- О пороках я умолкаю,
- а заслуга ваша такая:
- вы мобилизовали в поэзию,
- в стихолюбы в те года
- возраста, а также профессии,
- не читавшие нас никогда.
- Вы зачислили в новобранцы
- не успевших разобраться,
- но почувствовавших новизну,
- всех!
- Весь город!
- Всю страну!
«Меня не обгонят — я не гонюсь…»
- Меня не обгонят — я не гонюсь.
- Не обойдут — я не иду.
- Не согнут — я не гнусь.
- Я просто слушаю людскую беду.
- Я гореприемник, и я вместительней
- Радиоприемников всех систем,
- Берущих все — от песенки обольстительной
- До крика — всем, всем, всем.
- Я не начальство: меня не просят.
- Я не полиция: мне не доносят.
- Я не советую, не утешаю.
- Я обобщаю и возглашаю.
- Я умещаю в краткие строки —
- В двадцать плюс-минус десять строк —
- Семнадцатилетние длинные сроки
- И даже смерти бессрочный срок.
- На все веселье поэзии нашей,
- На звон, на гром, на сложность, на блеск
- Нужен простой, как ячная каша,
- Нужен один, чтоб звону без.
- И я занимаю это место.
«Где-то струсил. Когда — не помню…»
- Где-то струсил. Когда — не помню.
- Этот случай во мне живет.
- А в Японии, на Ниппоне,
- В этом случае бьют в живот.
- Бьют в себя мечами короткими,
- Проявляя покорность судьбе,
- Не прощают, что были робкими,
- Никому. Даже себе.
- Где-то струсил. И этот случай,
- Как его там ни назови,
- Солью самою злой, колючей
- Оседает в моей крови.
- Солит мысли мои, поступки,
- Вместе, рядом ест и пьет,
- И подрагивает, и постукивает,
- И покоя мне не дает.
«Уменья нет сослаться на болезнь…»
- Уменья нет сослаться на болезнь,
- таланту нет не оказаться дома.
- Приходится, перекрестившись, лезть
- в такую грязь, где не бывать другому.
- Как ни посмотришь, сказано умно —
- ошибок мало, а достоинств много.
- А с точки зренья господа-то бога?
- Господь, он скажет все равно: «Говно!»
- Господь не любит умных и ученых,
- предпочитает тихих дураков,
- не уважает новообращенных
- и с любопытством чтит еретиков.
«Пошуми мне, судьба, расскажи…»
- Пошуми мне, судьба, расскажи,
- до которой дойду межи.
- Отзови ты меня в сторонку,
- дай прочесть мою похоронку,
- чтобы точно знал: где, как,
- год, месяц, число, место.
- А за что, я знаю и так,
- об этом рассуждать неуместно.
Физики и лирики
- Что-то физики в почете,
- Что-то лирики в загоне.
- Дело не в сухом расчете,
- Дело в мировом законе.
- Значит, что-то не раскрыли
- Мы,
- что следовало нам бы!
- Значит, слабенькие крылья —
- Наши сладенькие ямбы,
- И в пегасовом полете
- Не взлетают наши кони…
- То-то физики в почете,
- То-то лирики в загоне.
- Это самоочевидно.
- Спорить просто бесполезно.
- Так что даже не обидно,
- А скорее интересно
- Наблюдать, как, словно пена,
- Опадают наши рифмы
- И величие
- степенно
- Отступает в логарифмы.
Лирики и физики
- Слово было ранее числа,
- а луну — сначала мы увидели.
- Нас читатели еще не выдали
- ради знания и ремесла.
- Физики, не думайте, что лирики
- просто так сдаются, без борьбы.
- Мы еще как следует не ринулись
- до луны — и дальше — до судьбы.
- Эта точка вне любой галактики,
- дальше самых отдаленных звезд.
- Досягнете без поэтов, практики?
- Спутник вас дотуда не довез.
- Вы еще сраженье только выиграли,
- вы еще не выиграли войны.
- Мы еще до половины вырвали
- сабли, погруженные в ножны.
- А покуда сабля обнажается,
- озаряя мускулы руки,
- лирики на вас не обижаются,
- обижаются — текстовики.
Способность краснеть
- Ангел мой, предохранитель!
- Демон мой, ограничитель!
- Стыд — гонитель и ревнитель,
- и мучитель, и учитель.
- То, что враг тебе простит,
- не запамятует стыд.
- То, что память забывает,
- не запамятует срам.
- С ним такого не бывает,
- точно говорю я вам.
- Сколько раз хватал за фалды!
- Сколько раз глодал стозевно!
- Сколько раз мне помешал ты —
- столько кланяюсь я земно!
- Я стыду-богатырю,
- сильному, красивому,
- говорю: благодарю.
- Говорю: спасибо!
- Словно бы наружной совестью,
- от которой спасу нет,
- я горжусь своей способностью
- покраснеть как маков цвет.
Вскрытие мощей
- Когда отвалили плиту —
- смотрели в холодную бездну —
- в бескрайнюю пустоту —
- внимательно и бесполезно.
- Была пустота та пуста.
- Без дна была бездна, без края,
- и бездна открылась вторая
- в том месте, где кончилась та.
- Так что ж, ничего? Ни черта.
- Так что ж? Никого? Никого —
- ни лиц, ни легенд, ни событий.
- А было ведь столько всего:
- надежд, упований, наитий.
- И вот — никого. Ничего.
- Так ставьте скорее гранит,
- и бездну скорей прикрывайте,
- и тщательнее скрывайте
- тот нуль, что бескрайность хранит.
«Долголетье исправит…»
- Долголетье исправит
- все грехи лихолетья.
- И Ахматову славят,
- кто стегал ее плетью.
- Все случится и выйдет,
- если небо поможет.
- Долгожитель увидит
- то, что житель не сможет.
- Не для двадцатилетних,
- не для юных и вздорных
- этот мир, а для древних,
- для эпохоупорных,
- для здоровье блюдущих,
- некурящих, непьющих,
- только в ногу идущих,
- только в урны плюющих.
Молчащие
- Молчащие. Их много. Большинство.
- Почти все человечество — молчащие.
- Мы — громкие, шумливые, кричащие,
- не можем не учитывать его.
- О чем кричим — того мы не скрываем.
- О чем,
- о чем,
- о чем молчат они?
- Покуда мы проносимся трамваем,
- как улица молчащая они.
- Мы — выяснились,
- с нами — все понятно.
- Покуда мы проносимся туда,
- покуда возвращаемся обратно,
- они не раскрывают даже рта.
- Покуда жалобы по проводам идут
- так, что столбы от напряженья гнутся,
- они чего-то ждут. Или не ждут.
- Порою несколько минут
- прислушиваются.
- Но не улыбнутся.
Кнопка
- Довертелась земля до ручки,
- докрутилась до кнопки земля.
- Как нажмут — превратятся в тучки
- океаны
- и в пыль — поля.
- Вижу, вижу, чувствую контуры
- этой самой, секретной комнаты.
- Вижу кнопку. Вижу щит.
- У щита человек сидит.
- Офицер невысокого звания —
- капитанский как будто чин,
- и техническое образование
- он, конечно, не получил.
- Дома ждут его, не дождутся.
- Дома вежливо молят мадонн,
- чтоб скорей отбывалось дежурство,
- и готовят пирамидон.
- Довертелась земля до ручки,
- докрутилась до рычага.
- Как нажмут — превратится в тучки.
- А до ручки — четыре шага.
- Ходит ночь напролет у кнопки.
- Подойдет. Поглядит. Отойдет.
- Станет зябко ему и знобко…
- И опять всю ночь напролет.
- Бледно-синий от нервной трясучки,
- голубой от тихой тоски,
- сдаст по описи кнопки и ручки
- и поедет домой на такси.
- А рассвет, услыхавший несмело,
- что он может еще рассветать,
- торопливо возьмется за дело.
- Птички робко начнут щебетать,
- набухшая почка треснет,
- на крылечке скрипнет доска,
- и жена его перекрестит
- на пороге его домка.
«Будущее, будь каким ни будешь…»
- Будущее, будь каким ни будешь!
- Будь каким ни будешь, только будь.
- Вдруг запамятуешь нас, забудешь.
- Не оставь, не брось, не позабудь.
- Мы такое видели. Такое
- пережили в поле и степи!
- Даже и без воли и покоя
- будь каким ни будешь! Наступи!
- Приходи в пожарах и ознобах,
- в гладе, в зное, в холоде любом,
- только б не открылся конкурс кнопок,
- матч разрывов, состязанье бомб.
- Дай работу нашей слабосилке,
- жизнь продли. И — нашу. И — врагам.
- Если умирать, так пусть носилки
- унесут. Не просто ураган.
Совесть
- Начинается повесть про совесть.
- Это очень старый рассказ.
- Временами едва высовываясь,
- совесть глухо упрятана в нас.
- Погруженная в наши глубины,
- контролирует все бытие.
- Что-то вроде гемоглобина.
- Трудно с ней, нельзя без нее.
- Заглушаем ее алкоголем,
- тешем, пилим, рубим и колем,
- но она на распил, на распыл,
- на разлом, на разрыв испытана,
- брита, стрижена, бита, пытана,
- все равно не утратила пыл.
«Виноватые без вины…»
- Виноватые без вины
- виноваты за это особо.
- Потому-то они должны
- виноватыми быть до гроба.
- — Ну субъект, персона, особа!
- Виноват ведь. А без вины…
- Вот за кем присматривать в оба,
- глаз с кого не спускать должны!
- Потому что бушует злоба
- в виноватом без вины.
Натягивать не станем удила
- Натягивать не станем удила,
- поводья перенапрягать не станем,
- а будем делать добрые дела
- до той поры, покуда не устанем.
- А что такое добрые дела,
- известно даже малому ребенку.
- Всех, даже основных адептов зла,
- не будем стричь под общую гребенку.
- Ну что мы, в самом деле, все орем?
- Где наша терпеливость, милость, жалость?
- В понятие «проступок» уберем,
- что преступлением обозначалось.
- По году с наказания скостим,
- и сложность апелляций упростим,
- и сахару хоть по куску прибавим —
- и то в веках себя прославим.
Боязнь страха
- До износу — как сам я рубахи,
- до износу — как сам я штаны,
- износили меня мои страхи,
- те, что смолоду были страшны.
- Но чего бы я ни боялся,
- как бы я ни боялся всего,
- я гораздо больше боялся,
- чтобы не узнали того.
- Нет, не впал я в эту ошибку
- и повел я себя умней,
- и завел я себе улыбку,
- словно сложенную из камней.
- Я завел себе ровный голос
- и усвоил спокойный взор,
- и от этого ни на волос
- я не отступил до сих пор.
- Как бы до смерти мне не сорваться,
- до конца бы себя соблюсть
- и не выдать,
- как я бояться,
- до чего же
- бояться
- боюсь!
«В эпоху такого размаха…»
- В эпоху такого размаха
- столкновений добра и зла
- несгораема только бумага.
- Все другое сгорит дотла.
- Только ямбы выдержат бомбы,
- их пробойность и величину,
- и стихи не пойдут в катакомбы,
- потому что им ни к чему.
- Рифмы — самые лучшие скрепы
- и большую цепкость таят.
- Где развалятся небоскребы,
- там баллады про них устоят.
- Пусть же стих подставляет голову,
- потому что он мал, да удал,
- под почти неминучий удар
- века темного,
- века веселого.
Судьба
- Судьба — как женщина-судья,
- со строгостью необходимой.
- А перед ней — виновный я,
- допрошенный и подсудимый.
- Ее зарплата в месяц — сто,
- за все, что было, все, что будет,
- а также за меня — за то,
- что судит и всегда осудит.
- Усталая от всех забот —
- домашних, личных и служебных,
- она, как маленький завод
- и как неопытный волшебник,
- Она чарует и сверлит,
- она колдует и слесарит,
- то стареньким орлом орлит,
- то шумным ханом — государит.
- А мне-то что? А я стою.
- Мне жалко, что она плохая,
- но бедную судьбу мою
- не осуждаю и не хаю.
- Я сам подкладываю тол
- для собственного разрушенья
- и, перегнувшись через стол,
- подсказываю ей решенья.
Отечество и отчество
- — По отчеству, — учил Смирнов Василий, —
- их распознать возможно без усилий!
- — Фамилии сплошные псевдонимы,
- а имена — ни охнуть, ни вздохнуть,
- и только в отчествах одних хранимы
- их подоплека, подлинность и суть.
- Действительно: со Слуцкими князьями
- делю фамилию, а Годунов —
- мой тезка, и, ходите ходуном,
- Бориса Слуцкого не уличить в изъяне.
- Но отчество — Абрамович. Абрам —
- отец, Абрам Наумович, бедняга.
- Но он — отец, и отчество, однако,
- я, как отечество, не выдам, не отдам.
Березка в Освенциме
Ю. Болдыреву
- Березка над кирпичною стеной,
- Случись,
- когда придется,
- надо мной!
- Случись на том последнем перекрестке.
- Свидетелями смерти не возьму
- Платан и дуб.
- И лавр мне ни к чему.
- С меня достаточно березки.
- И если будет осень,
- пусть листок
- Спланирует на лоб горячий.
- А если будет солнце,
- пусть восток
- Блеснет моей последнею удачей.
- Все нации, которые — сюда,
- Все русские, поляки и евреи
- Березкой восхищаются скорее,
- Чем символами быта и труда.
- За высоту,
- За белую кору
- Тебя
- последней спутницей беру.
- Не примирюсь со спутницей
- иною!
- Березка у освенцимской стены!
- Ты столько раз
- в мои
- врастала сны.
- Случись,
- когда придется,
- надо мною.
«Теперь Освенцим часто снится мне…»
- Теперь Освенцим часто снится мне:
- дорога между станцией и лагерем.
- Иду, бреду с толпою бедным Лазарем,
- а чемодан колотит по спине.
- Наверно, что-то я подозревал
- и взял удобный, легкий чемоданчик.
- Я шел с толпою налегке, как дачник.
- Шел и окрестности обозревал.
- А люди чемоданы и узлы
- несли с собой,
- и кофры, и баулы,
- высокие, как горные аулы.
- Им были те баулы тяжелы.
- Дорога через сон куда длинней,
- чем наяву, и тягостней и длительней.
- Как будто не идешь — плывешь по ней,
- и каждый взмах все тише и медлительней.
- Иду как все: спеша и не спеша,
- и не стучит застынувшее сердце.
- Давным-давно замерзшая душа
- на том шоссе не сможет отогреться.
- Нехитрая промышленность дымит
- навстречу нам
- поганым сладким дымом
- и медленным полетом
- лебединым
- остатки душ поганый дым томит.
Неудача чтицы
- Снова надо пробовать и тщиться,
- делать ежедневные дела,
- чтобы начинающая чтица
- где-нибудь на конкурсе прочла.
- Требовательны эти начинающие,
- ниже гениальности не знающие
- мерки.
- Меньше Блока — не берут.
- Прочее для них — напрасный труд.
- Снова предаюсь труду напрасному,
- отдаюсь разумному на суд,
- отдаюсь на посмеянье праздному:
- славы строки мне не принесут.
- Тем не менее хоть мы не гении,
- но у нас железное терпение.
- Сказано же кем-то: Блок-то Блок,
- тем не менее сам будь не плох.
- Плоше Блока. Много плоше,
- я тружусь в круженьи городском,
- чтобы чтица выкрикнула в ложи
- строки мои
- звонким голоском.
- Чтице что? Сорвет аплодисменты.
- Не сорвет — не станет дорожить.
- Чтице долго жить еще до смерти.
- Мне уже недолго жить.
- Вот она торжественно уходит
- в платьице, блистающем фольгой,
- думая, что этот не проходит,
- а подходит кто-нибудь другой.
- Вроде что мне равнодушье зала?
- Мир меня рассудит, а не зал.
- Что мне, что бы чтица ни сказала?
- Я еще не все сказал.
- Но она ресницы поднимает.
- Но она плечами пожимает.
«Дар — это дар…»
- Дар — это дар.
- Не сам — а небесам
- обязан я. И тот, кто это дал,
- и отобрать назад имеет право.
- Но кое-что я весело и браво
- без помощи чужой проделал сам.
Читатель отвечает за поэта
- Читатель отвечает за поэта,
- Конечно, ежели поэт любим,
- Как спутник отвечает за планету
- Движением
- и всем нутром своим.
- Читатель — не бессмысленный кусок
- Железа,
- в беспредельность пущенный.
- Читатель — спутник,
- И в его висок
- Без отдыха стучится жилка Пушкина.
- Взаимного, большого тяготения
- Закон
- не тягостен и не суров.
- Прекрасно их согласное движение.
- Им хорошо вдвоем среди миров.
«Завяжи меня узелком на платке…»
- Завяжи меня узелком на платке.
- Подержи меня в крепкой руке.
- Положи меня в темь, в тишину и в тень,
- На худой конец и про черный день.
- Я — ржавый гвоздь, что идет на гроба.
- Я сгожусь судьбине, а не судьбе.
- Покуда обильны твои хлеба,
- Зачем я тебе?
«Человечество — смешанный лес…»
- Человечество — смешанный лес,
- так что нечего хвою топорщить
- или листья презрительно морщить:
- все равны под навесом небес.
- Человечество — общий вагон.
- Заплатили — входите, садитесь.
- Не гордитесь. На что вы годитесь,
- обнаружит любой перегон.
- Человечество — кинотеатр.
- С правом входа во время сеанса,
- также с правом равного шанса
- досмотреть. Умеряйте азарт.
- Пререканья и разноголосье
- не смолкают еще до сих пор.
- Получается все-таки хор.
- Мы шумим, но как в поле колосья.
Сын негодяя
- Дети — это лишний шанс. Второй —
- Данный человеку богом.
- Скажем, возвращается домой
- Негодяй, подлец.
- В дому убогом
- Или в мраморном дворце —
- Мальчик повисает на отце.
- Обнимают слабые ручонки
- Мощный и дебелый стан.
- Кажется, что слабая речонка
- Всей душой впадает в океан.
- Я смотрю. Во все глаза гляжу —
- Очень много сходства нахожу.
- Говорят, что дети повторяют
- Многие отцовские черты.
- Повторяют! Но — и растворяют
- В реках нежности и чистоты!
- Гладит по головке негодяй
- Ни о чем не знающего сына.
- Ласковый отцовский нагоняй
- Излагает сдержанно и сильно:
- — Не воруй,
- Не лги
- И не дерись.
- Чистыми руками не берись
- За предметы грязные.
- По городу
- Ходит грязь.
- Зараза — тоже есть.
- Береги, сыночек, честь.
- Береги, покуда есть.
- Береги ее, сыночек, смолоду.
- Смотрят мутные его глаза
- В чистые глаза ребенка.
- Капает отцовская слеза
- На дрожащую ручонку.
- В этой басне нет идей,
- А мораль у ней такая:
- Вы решаете судьбу людей?
- Спрашивайте про детей,
- Узнавайте про детей —
- Нет ли сыновей у негодяя.
«Художнику хочется, чтобы картина…»
- Художнику хочется, чтобы картина
- Висела не на его стене,
- Но какой-то серьезный скотина
- Торжественно блеет: «Не-е-е…»
- Скульптору хочется прислонить
- К городу свою скульптуру,
- Но для этого надо сперва отменить
- Одну ученую дуру.
- И вот возникает огромный подвал,
- Грандиозный чердак,
- Где до сих пор искусств навал
- И ярлыки: «Не так».
- И вот возникает запасник, похожий
- На запасные полки,
- На Гороховец, что с дрожью по коже
- Вспоминают фронтовики.
- На Гороховец Горьковской области
- (Такое место в области есть),
- Откуда рвутся на фронт не из доблести,
- А просто, чтоб каши вдоволь поесть.
«Охапкою крестов, на спину взваленных…»
- Охапкою крестов, на спину взваленных,
- гордись, тщеславный человек,
- покуда в снег один уходит валенок,
- потом другой уходит в снег.
- До публики ли, вдоль шоссе стоящей,
- до гордости ли было бы, когда
- в один соединила, настоящий,
- все легкие кресты твои
- беда.
- Он шею давит,
- спину тяготит.
- Нельзя нести
- и бросить не годится.
- А тяжесть — тяжкая,
- позорный — стыд,
- и что тут озираться и гордиться!
Старое синее
- Громыхая костями,
- но спину почти не горбатя,
- в старом лыжном костюме
- на старом и пыльном Арбате
- в середине июля,
- в середине московского лета —
- Фальк!
- Мы тотчас свернули.
- Мне точно запомнилось это.
- У величья бывают
- одежды любого пошива,
- и оно надевает
- костюмы любого пошиба.
- Старый лыжный костюм
- он таскал фатовато и свойски,
- словно старый мундир
- небывалого старого войска.
- Я же рядом шагал,
- молчаливо любуясь мундиром
- тех полков, где Шагал —
- рядовым, а Рембрандт — командиром,
- и где краски берут
- прямо с неба — с небес отдирают,
- где не тягостен труд
- и где мертвые не умирают.
- Так под небом Москвы,
- синим небом, застиранным, старым,
- не склонив головы,
- твердым шагом, ничуть не усталым,
- шел художник, влачил
- свои старые синие крылья,
- и неважно, о чем
- мы тогда говорили.
Ценности нынешнего дня
«Пограмотней меня и покультурней…»
- Пограмотней меня и покультурней!
- Ваш мозг — моей яснее головы!
- Но вы не становились на котурны,
- на цыпочки не поднимались вы!
- А я — пусть на ходулях — дотянулся,
- взглянуть сумел поверх житья-бытья.
- Был в преисподней и домой вернулся.
- Вы — слушайте!
- Рассказываю — я.
Климат не для часов
- Этот климат — не для часов.
- Механизмы в неделю ржавеют.
- Потому, могу вас заверить,
- время заперто здесь на засов.
- Время то, что как ветер в степи
- по другим гуляет державам,
- здесь надежно сидит на цепи,
- ограничено звоном ржавым.
- За штанину не схватит оно.
- Не рванет за вами в погоню.
- Если здесь говорят: давно,
- это все равно, что сегодня.
- Часовые гремуче храпят,
- проворонив часы роковые,
- и дубовые стрелки скрипят,
- годовые и вековые.
- А бывает также, что вспять
- все идет в этом микромире:
- шесть пробьет,
- а за ними — пять,
- а за ними пробьет четыре.
- И никто не крикнет: скорей!
- Зная, что скорей — не будет.
- А индустрия календарей
- крепко спит и ее не будят.
«Не сказав хоть „здравствуй“…»
- Не сказав хоть «здравствуй»,
- смотря под ноги,
- взимает государство
- свои налоги.
- И общество все топчется,
- а не наоборот.
- Наверное, не хочется
- ему идти вперед.
«Никоторого самотека…»
- Никоторого самотека!
- Начинается суматоха.
- В этом хаосе есть закон.
- Есть порядок в этом борделе.
- В самом деле, на самом деле
- он действительно нам знаком.
- Паникуется, как положено,
- разворовывают, как велят,
- обижают, но по-хорошему,
- потому что потом — простят.
- И не озаренность наивная,
- не догадки о том о сем,
- а договоренность взаимная
- всех со всеми,
- всех обо всем.
«Я в ваших хороводах отплясал…»
- Я в ваших хороводах отплясал.
- Я в ваших водоемах откупался.
- Наверно, полужизнью откупался
- за то, что в это дело я влезал.
- Я был в игре. Теперь я вне игры.
- Теперь я ваши разгадал кроссворды.
- Я требую раскола и развода
- и права удирать в тартарары.
«Игра не согласна…»
- Игра не согласна,
- чтоб я соблюдал ее правила.
- Она меня властно
- и вразумляла, и правила.
- Она меня жестко
- в свои вовлекала дела
- и мучила шерстку,
- когда против шерстки вела.
- Но все перепробы,
- повторные эксперименты
- мертвы, аки гробы,
- вонючи же, как экскременты.
- Судьба — словно дышло.
- Игра — забирает всего,
- и, значит, не вышло,
- не вышло совсем ничего.
- Разумная твердость —
- не вышла, не вышла, не вышла.
- Законная гордость —
- не вышла, не вышла, не вышла.
- Не вышел процент
- толстокожести необходимой.
- Я — интеллигент
- тонкокожий и победимый.
- А как помогали,
- учили охотно всему!
- Теперь под ногами
- вертеться совсем ни к чему.
- И бросив дела,
- я поспешно иду со двора,
- иду от стола,
- где еще протекает игра.
Ремонт пути
- Электричка стала. Сколько
- будет длиться эта стойка?
- Сколько поезд простоит?
- Что еще нам предстоит?
- Я устал душой и телом.
- Есть хочу и спать хочу.
- Но с азартом оголтелым
- взоры вкруг себя мечу.
- Любопытство меня гложет:
- сколько поезд простоит?
- Сколько это длиться может?
- Что еще нам предстоит?
- Все вокруг застыли словно:
- есть хотят и спать хотят,
- но замшелые, как бревна,
- связываться не хотят.
- Очи долу опускает,
- упадает голова,
- та, в которой возникают
- эти самые слова.
«Слышу шелест крыл судьбы…»
- Слышу шелест крыл судьбы,
- шелест крыл,
- словно вешние сады
- стелет Крым,
- словно бабы бьют белье
- на реке, —
- так судьба крышами бьет
- вдалеке.
Цепная ласточка
- Я слышу звон и точно знаю, где он,
- и пусть меня романтик извинит:
- не колокол, не ангел и не демон,
- цепная ласточка
- железами звенит.
- Цепная ласточка, а цепь стальная
- из мелких звеньев тонких, но стальных,
- и то, что не порвать их — точно знаю.
- Я точно знаю —
- не сорваться с них.
- А синева, а вся голубизна!
- О, как сиятельна ее темница!
- Но у сияния свои границы:
- летишь, крылом упрешься
- и — стена.
- Цепной, но ласточке, нет, все-таки цепной,
- хоть трижды ласточке, хоть трижды птице,
- ей до смерти приходится ютиться
- здесь,
- в сфере притяжения земной.
Выбор
- Выбор — был. Раза два. Два раза.
- Раза два на моем пути
- вдруг раздваивалась трасса,
- сам решал, куда мне пойти.
- Слева — марши. Справа — вальсы.
- Слева — бури. Справа — ветра.
- Слева — холм какой-то взвивался.
- Справа — просто была гора.
- Сам решай. Никто не мешает,
- и совета никто не дает.
- Это так тебя возвышает,
- словно скрипка в тебе поет.
- Никакой не играет роли,
- сколько будет беды и боли,
- ждет тебя покой ли, аврал,
- если сам решал, выбирал.
- Слева — счастье. Справа — гибель.
- Слева — пан. Справа — пропал.
- Все едино: десятку выбил,
- точно в яблочко сразу попал.
- Раза два. Точнее, два раза.
- Раза два. Не более двух
- мировой посетил меня дух.
- Самолично!
- И это не фраза.
«Дайте мне прийти в свое отчаянье…»
- Дайте мне прийти в свое отчаянье:
- ваше разделить я не могу.
- А покуда — полное молчанье,
- тишина и ни гу-гу.
- Я, конечно, крепко с вами связан,
- но не до конца привязан к вам.
- Я не обязательно обязан
- разделить ваш ужас, стыд и срам.
Ценности
- Ценности сорок первого года:
- я не желаю, чтобы льгота,
- я не хочу, чтобы броня
- распространялась на меня.
- Ценности сорок пятого года:
- я не хочу козырять ему.
- Я не хочу козырять никому.
- Ценности шестьдесят пятого года:
- дело не сделается само.
- Дайте мне подписать письмо.
- Ценности нынешнего дня:
- уценяйтесь, переоценяйтесь,
- реформируйтесь, деформируйтесь,
- пародируйте, деградируйте,
- но без меня, без меня, без меня.
Анализ фотографии
Это я, господи!
Из негритянского гимна
- Это я, господи!
- Господи, это я!
- Слева мои товарищи,
- справа мои друзья.
- А посередке, господи,
- я, самолично — я.
- Неужели, господи,
- не признаешь меня?
- Господи, дама в белом —
- это моя жена,
- словом своим и делом
- лучше меня она.
- Если выйдет решение,
- что я сошел с пути,
- пусть ей будет прощение:
- ты ее отпусти!
- Что ты значил, господи,
- в длинной моей судьбе?
- Я тебе не молился —
- взмаливался тебе.
- Я не бил поклоны, —
- не обидишься, знал.
- Все-таки безусловно —
- изредка вспоминал.
- В самый темный угол
- меж фетишей и пугал
- я тебя поместил.
- Господи, ты простил?
- Ты прощай мне, господи:
- слаб я, глуп, наг.
- Ты обещай мне, господи,
- не лишать меня благ:
- черного теплого хлеба
- с желтым маслом на нем
- и голубого неба
- с солнечным огнем.
Месса по Слуцкому
Андрею Дравичу
- Мало я ходил по костелам.
- Много я ходил по костям.
- Слишком долго был я веселым.
- Упрощал, а не обострял.
- Между тем мой однофамилец,
- бывший польский поэт Арнольд
- Слуцкий,
- вместе с женою смылись
- за границу из Польши родной.
- Бывший польский подпольщик,
- Бывший
- польской армии офицер,
- удостоенный премии высшей,
- образец, эталон, пример —
- двум богам он давно молился,
- двум заветам внимал равно.
- Но не выдержал Слуцкий. Смылся.
- Это было довольно давно.
- А совсем недавно варшавский
- ксендз
- и тамошний старожил
- по фамилии пан Твардовский
- по Арнольду мессу служил.
- Мало было во мне интересу
- к ритуалу. Я жил на бегу.
- Описать эту странную мессу
- и хочу я и не могу.
- Говорят, хорошие вирши
- пан Твардовский слагал в тиши.
- Польской славе, беглой и бывшей,
- мессу он сложил от души.
- Что-то есть в поляках такое!
- Кто, с отчаянья, двинул в бега,
- кто, судьбу свою упокоя,
- пану Богу теперь слуга.
- Бог — большой, как медвежья полость.
- Прикрывает размахом крыл
- все, что надо — доблесть и подлость,
- а сейчас Арнольда прикрыл.
- Простираю к вечности руки
- и просимое мне дают.
- Из Варшавы доносятся звуки:
- по Арнольду мессу поют!
Полвека спустя
- Пишут книжки, мажут картинки!
- Очень много мазилок, писак.
- Очень много серой скотинки
- в Аполлоновых корпусах.
- В Аполлоновых батальонах
- во главе угла, впереди,
- все в вельветовых панталонах,
- банты черные на груди.
- А какой-нибудь — сбоку, сзади —
- вдруг возьмет и перечеркнет
- этот
- в строе своем и ладе
- столь устроенный, слаженный гнет.
- И полвека спустя — читается!
- Изучает его весь свет!
- Остальное же все — не считается.
- Банты все!
- И весь вельвет.
«Мариэтта и Маргарита…»
- Мариэтта и Маргарита,
- и к тому же Ольга Берггольц —
- это не перекатная голь,
- это тоже не будет забыто.
- Не учитывая обстановки
- в данном пункте планеты Земли,
- надевали свои обновки,
- на прием в правительство шли.
- Исходили из сердобольности,
- из старинной женской вольности,
- из каких-то неписаных прав,
- из того, что честный — прав…
- Как учили их уму-разуму!
- Как не выучили ничему —
- никогда, совершенно ни разу,
- нет, ни разуму, ни уму…
- Если органы директивные,
- ощутив побужденья активные
- повлиять на наш коллектив
- или что-то еще ощутив,
- позовут их на собеседование,
- на банкет их пригласят, —
- вновь послышатся эти сетования,
- эти вопли зал огласят.
- Маргарита губы подмажет
- и опять что-нибудь да скажет.
- Мариэтта, свой аппарат
- слуховой отключив от спора,
- вовлечет весь аппарат
- государственный в дебри спора.
- Ольга выпьет и не закусит,
- снова выпьет и повторит,
- а потом удила закусит,
- вряд ли ведая, что творит,
- что творит и что говорит…
- Выступленья их неуместные
- не предотвратить, как чуму.
- А писательницы — известные.
- А не могут понять что к чему.
Рука и душа
- Не дрогнула рука!
- Душа перевернулась,
- притом совсем не дрогнула рука,
- ни на мгновенье даже
- не запнулась,
- не задержалась даже
- и слегка.
- И, глядя
- на решительность ее —
- руки,
- ударившей,
- миры обруша, —
- я снова не поверил в бытиё
- души.
- Наверно, выдумали душу.
- Во всяком случае,
- как ни дрожит
- душа,
- какую там ни терпит
- муку,
- давайте поглядим на руку.
- Она решит!
«Было много жалости и горечи…»
- Было много жалости и горечи.
- Это не поднимет, не разбудит.
- Скучно будет без Ильи Григорьича.
- Тихо будет.
- Необычно расшумелись похороны:
- давка, драка.
- Это все прошло, а прахам поровну
- выдается тишины и мрака.
- Как народ, рвалась интеллигенция.
- Старики, как молодые,
- выстояли очередь на Герцена.
- Мимо гроба тихо проходили.
- Эту свалку, эти дебри
- выиграл, конечно, он вчистую.
- Усмехнулся, если поглядел бы
- ту толпу горючую, густую.
- Эти искаженные отчаяньем
- старые и молодые лица,
- что пришли к еврейскому печальнику,
- справедливцу и нетерпеливцу,
- что пришли к писателю прошений
- за униженных и оскорбленных.
- Так он, лежа в саванах, в пеленах,
- выиграл последнее сражение.
«Старшему товарищу и другу…»
- Старшему товарищу и другу
- окажу последнюю услугу.
- Помогу последнее сражение
- навязать и снова победить:
- похороны в средство устрашения,
- в средство пропаганды обратить.
- Похороны хитрые рассчитаны,
- как времянка, ровно от и до.
- Речи торопливые зачитаны,
- словно не о том и не про то.
- Помогу ему времянку в вечность,
- безвременье — в бесконечность
- превратить и врезаться в умы.
- Кто же, как не я и он, не мы?
- Мне бы лучше отойти в сторонку.
- Не могу. Проворно и торопко
- суечусь, мечусь
- и его, уже посмертным, светом
- я свечусь при этом,
- может быть, в последний раз свечусь.
Перепохороны Хлебникова
- Перепохороны Хлебникова:
- стынь, ледынь и холодынь.
- Кроме нас, немногих, нет никого.
- Холодынь, ледынь и стынь.
- С головами непокрытыми
- мы склонились над разрытыми
- двумя метрами земли:
- мы для этого пришли.
- Бывший гений, бывший леший,
- бывший демон, бывший бог,
- Хлебников, давно истлевший:
- праха малый колобок.
- Вырыли из Новгородщины,
- привезли зарыть в Москву.
- Перепохороны проще,
- чем во сне, здесь, наяву.
- Кучка малая людей
- знобко жмется к праха кучке,
- а январь знобит, злодей:
- отмораживает ручки.
- Здесь немногие читатели
- всех его немногих книг,
- трогательные почитатели,
- разобравшиеся в них.
- Прежде чем его зарыть,
- будем речи говорить
- и, покуда не зароем,
- непокрытых не покроем
- ознобившихся голов:
- лысины свои, седины
- не покроет ни единый
- из собравшихся орлов.
- Жмутся старые орлы,
- лапками перебирают,
- а пока звучат хвалы,
- холодынь распробирает.
- Сколько зверствовать зиме!
- Стой, мгновенье, на мгновенье!
- У меня обыкновенье
- все фиксировать в уме:
- Новодевичье и уши,
- красно-синие от стужи,
- речи и букетик роз
- и мороз, мороз, мороз!
- Нет, покуда я живу,
- сколько жить еще ни буду,
- возвращения в Москву
- Хлебникова
- не забуду:
- праха — в землю,
- звука — в речь.
- Буду в памяти беречь.
Последнее поколение
Татьяне Дашковской
- Выходит на сцену последнее из поколений войны —
- зачатые второпях и доношенные в отчаянии,
- Незнамовы и Непомнящие, невесть чьи сыны,
- Безродные и Беспрозванные, Непрошеные
- и Случайные.
- Их одинокие матери, их матери-одиночки
- сполна оплатили свои счастливые ночки,
- недополучили счастья, переполучили беду,
- а нынче их взрослые дети уже у всех на виду.
- Выходят на сцену не те, кто стрелял и гранаты бросал,
- не те, кого в школах изгрызла бескормица гробовая,
- а те, кто в ожесточении пустые груди сосал,
- молекулы молока оттуда не добывая.
- Войны у них в памяти нету, война у них только
- в крови,
- в глубинах гемоглобинных, в составе костей нетвердых.
- Их вытолкнули на свет божий, скомандовали: живи!
- В сорок втором, в сорок третьем и даже в сорок
- четвертом.
- Они собираются ныне дополучить сполна
- все то, что им при рождении недодала война.
- Они ничего не помнят, но чувствуют недодачу.
- Они ничего не знают, но чувствуют недобор.
- Поэтому все им нужно: знание, правда, удача.
- Поэтому жесток и краток отрывистый разговор.
Удачник
- Как бы ни была расположена
- или не расположена
- власть,
- я уже получил что положено.
- Жизнь уже удалась.
- Как бы общество ни информировалось,
- как бы тщательно ни нормировалась
- сласть,
- так скупо выделяемая,
- отпускаемая изредка сласть,
- я уже получил все желаемое.
- Жизнь уже удалась.
- Я — удачник!
- И хоть никуда не спешил,
- весь задачник
- решил!
- Весь задачник,
- когда-то и кем-то составленный,
- самолично перед собою поставленный,
- я решал, покуда не перерешил.
- До чего бы я ни добрался,
- я не так уж старался,
- не усиливался, не пыхтел
- ради славы и ради имения.
- Тем не менее —
- получил, что хотел.
«Не сказануть — сказать хотелось…»
- Не сказануть — сказать хотелось.
- Но жизнь крутилась и вертелась
- не обойти, не обогнуть.
- Пришлось, выходит, сказануть.
- Попал в железное кольцо.
- Какой пассаж! Какая жалость!
- И вот не слово, а словцо,
- не слово, а словцо
- сказалось.
Слава
- Местный сумасшедший, раза два
- чуть было не сжегший всю деревню,
- пел «Катюшу», все ее слова
- выводил в каком-то сладком рвенье.
- Выходил и песню выводил,
- верно выводил, хотя и слабо,
- и когда он мимо проходил,
- понимал я, что такое слава.
- Солон, сладок, густ ее раствор.
- Это — оборот, в язык вошедший.
- Это — деревенский сумасшедший,
- выходяший с песнею во двор.
«Я, наверно, моральный урод…»
- Я, наверно, моральный урод:
- Не люблю то, что любит народ
- Ни футбола и ни хоккея,
- И ни тягостный юмор лакея,
- Выступающего с эстрад.
- Почему-то я им не рад.
- Нужен я со всей моей дурью,
- Как четырнадцатый стул
- В кабачке тринадцати стульев,
- Что бы я при этом ни гнул.
- Гну свое, а народ не хочет
- Слушать, он еще не готов.
- Он пока от блаженства хохочет
- Над мошенством своих шутов.
«Когда маячишь на эстраде…»
- Когда маячишь на эстраде
- Не суеты и славы ради,
- Не чтобы за нос провести,
- А чтобы слово пронести,
- Сперва — молчат. А что ж ты думал:
- Прочел, проговорил стихи
- И, как пылинку с локтя, сдунул
- Своей профессии грехи?
- Будь счастлив этим недоверьем.
- Плати, как честный человек,
- За недовесы, недомеры
- Своих талантливых коллег.
- Плати вперед, сполна, натурой,
- Без торгу отпускай в кредит
- Тому, кто, хмурый и понурый,
- Во тьме безмысленно сидит.
- Проси его поверить снова,
- Что обесчещенное слово
- Готово кровью смыть позор.
- Заставь его ввязаться в спор,
- Чтоб — слушал. Пусть сперва со злобой,
- Но слушал, слышал и внимал,
- Чтоб вдумывался, понимал
- Своей башкою крутолобой.
- И зарабатывай хлопок —
- Как обрабатывают хлопок.
- О, как легко ходить в холопах,
- Как трудно уклоняться вбок.
Профессиональное раскаяние
- С неловкостью перечитал,
- что написалось вдохновенно.
- Так это все обыкновенно!
- Какой ничтожный капитал
- души
- был вложен в эти строки!
- Как это плоско, наконец!
- А ночью все казалось:
- сроки
- исполнились!
- Судьбы венец!
- Отказываюсь от листка,
- что мне Доской Судьбы казался.
- Не безнадежен я пока.
- Я с легким сердцем отказался!
«Все было на авосе…»
- Все было на авосе.
- Авось был на небосе.
- Все было оторви да брось.
- Я уговаривал себя: не бойся.
- Не в первый раз вывозит на авось.
- Полуторки и те с дорог исчезли,
- телеги только в лирике везут,
- авось с небосем да кабы да если
- спасибо, безотказные, везут.
- Пора включить их в перечень ресурсов,
- я в этом не увижу пережим —
- пока за рубежом дрожат, трясутся,
- мы говорим: «Авось!» — и не дрожим.
Полное отчуждение
- Сытый — голодного, здоровый — больного
- не понимает сегодня снова.
- Начитанный не понимает невежды
- и отнимает призрак надежды
- на то, что суть не в необразованности,
- а, напротив, в незаинтересованности
- в ловле эрудиционных блох,
- а в остальном невежда не плох.
- Невнимание и непонимание
- достигают степени мании.
- Уже у блондина для брюнета
- никакого сочувствия нету.
- Уже меломаны замкнулись в кружок,
- чтобы послушать пастуший рожок,
- слюни от предвкушенья пускают,
- а пастуха туда не пускают.
«Люди сметки и люди хватки…»
- Люди сметки и люди хватки
- Победили людей ума —
- Положили на обе лопатки,
- Наложили сверху дерьма.
- Люди сметки, люди смекалки
- Точно знают, где что дают,
- Фигли-мигли и елки-палки
- За хорошее продают.
- Люди хватки, люди сноровки
- Знают, где что плохо лежит.
- Ежедневно дают уроки,
- Что нам делать и как нам жить.
Черная икра
- Ложные классики
- ложками
- поутру
- жрут подлинную, неподдельную, истинную икру,
- по почему-то торопятся,
- словно за ними гонится
- подлинная, неподдельная, истинная конница.
- В сущности, времени хватит, чтобы не торопясь
- съесть, переварить и снова проголодаться
- и зажевать по две порции той же икры опять —
- если не верить слухам и панике не поддаться.
- Но только ложноклассики верят в ложноклассицизм,
- верят, что наказуется каждое преступление,
- и все энергичнее, и все исступленнее
- ковыряют ложками кушанье блюдечек из.
- В сущности, времени хватит детям их детей,
- а икры достанет и поварам и слугам,
- и только ложные классики
- робко и без затей верят,
- что будет воздано каждому по заслугам.
Продленная история
- Группа царевича Алексея,
- как и всегда, ненавидит Петра.
- Вроде пришла для забвенья пора.
- Нет, не пришла. Ненавидит Петра
- группа царевича Алексея.
- Клан императора Николая
- снова покоя себе не дает.
- Ненавистью негасимой пылая,
- тщательно мастерит эшафот
- для декабристов, ничуть не желая
- даже подумать, что время — идет.
- Снова опричник на сытом коне
- по мостовой пролетает с метлою.
- Вижу лицо его подлое, злое,
- нагло подмигивающее мне.
- Рядом! Не на чужой стороне —
- в милой Москве на дебелом коне
- рыжий опричник, а небо в огне:
- молча горят небеса надо мною.
«Не домашний, а фабричный…»
- Не домашний, а фабричный
- у квасных патриотов квас.
- Умный наш народ, ироничный
- не желает слушаться вас.
- Он бы что-нибудь выпил другое,
- но, поскольку такая жара,
- пьет, отмахиваясь рукою,
- как от овода и комара.
- Здешний, местный, тутошний овод
- и национальный комар
- произносит свой долгий довод,
- ничего не давая умам.
- Он доказывает, обрисовывает,
- но притом ничего не дает.
- А народ все пьет да поплевывает,
- все поплевывает да пьет.
Разговоры о боге
- Стесняясь и путаясь:
- может быть, нет,
- а может быть, есть, —
- они говорили о боге,
- подразумевая то совесть, то честь,
- они говорили о боге.
- А те, кому в жизни не повезло,
- решили, что бог — равнодушное зло,
- инстанция выше последней
- и санкция всех преступлений.
- Но бог на кресте, истомленный, нагой,
- совсем не всесильный, скорей всеблагой,
- сама воплощенная милость,
- дойти до которой всем было легко,
- был яблочком, что откатилось
- от яблони — далеко, далеко.
- И Ветхий Завет, где владычил отец,
- не радовал больше усталых сердец.
- Его прочитав, устремились
- к тому, кто не правил и кто не карал,
- а нищих на папертях собирал —
- не сила, не право, а милость.
Городская старуха
- Заступаюсь за городскую старуху —
- деревенской старухи она не плоше.
- Не теряя ничуть куражу и духу,
- заседает в очереди, как в царской ложе.
- Голод с холодом — это со всяким бывало,
- но она еще в очереди настоялась:
- ведь не выскочила из-под ее обвала,
- все терпела ее бесконечную ярость.
- Лишена завалинки и природы,
- и осенних грибов, и летних ягод,
- все судьбы повороты и все обороты
- все двенадцать месяцев терпела за год.
- А как лифт выключали — а его выключали
- и на час, и на два, и на две недели, —
- это горше тоски и печальней печали.
- Городские старухи глаза проглядели,
- глядя на городские железные крыши,
- слыша грохоты городского движения,
- а казалось: куда же забраться повыше?
- Выше некуда этого достижения.
- Телевизор, конечно, теперь помогает,
- внуки радуют, хоть их не много, а мало.
- Только старость тревожит, болезнь помыкает.
- Хоть бы кости ночами поменьше ломало.
Сон об отце
- Засыпаю только лицом к стене,
- потому что сон — это образ конца
- или, как теперь говорят, модель.
- Что мне этой ночью приснится во сне?
- Загадаю сегодня увидеть отца,
- чтобы он с газетою в кресле сидел.
- Он, устроивший с большим трудом
- дом,
- тянувший семью, поднявший детей,
- обучивший как следует нас троих,
- думал, видимо:
- мир — это тоже дом,
- от газеты требовал добрых вестей,
- горько сетовал, что не хватает их.
- «Непорядок», — думал отец. Иногда
- даже произносил: — Непорядок! — он.
- До сих пор в ушах это слово отца.
- Мировая — ему казалось — беда
- оттого, что каждый хороший закон
- соблюдается,
- но не совсем до конца.
- Он не верил в хаос,
- он думал, что
- бережливость, трезвость, спокойный тон
- мировое зло убьют наповал,
- и поэтому он лицевал пальто
- сперва справа налево, а потом
- слева направо его лицевал.
- Он с работы пришел.
- Вот он в кресле сидит.
- Вот он новость нашел.
- Вот он хмуро глядит.
- Но потом разглаживается
- лоб отцов
- и улыбка смягчает
- твердый рот,
- потому что он знает,
- в конце концов,
- все идет к хорошему,
- то есть вперед.
- И когда он подумает обо всем,
- и когда это все приснится мне,
- окончательно
- проваливаюсь
- в сон,
- привалясь к стене.
Философия и жизнь
- Старики много думают: о жизни, смерти, болезни,
- великие философы, как правило, старики.
- Между тем естественнее и полезней
- просто стать у реки.
- Все то, что в книгах или религии
- и в жизненном опыте вы не нашли,
- уже сформулировали великие
- и малые реки нашей земли.
- Соотношенье воды и суши
- мышленью мощный дает толчок.
- А в книгах это сказано суше,
- а иногда и просто — молчок.
- Береговушек тихие взрывы
- под неосторожной ногой,
- вялые лодки, быстрые рыбы
- или купальщицы промельк нагой —
- все это трогательней и священней
- мыслей упорных, священных книг
- и очень годится для обобщений,
- но хорошо даже без них.
Памяти одного врага
- Умер враг, который вел огонь
- в сторону мою без перестану.
- Раньше было сто врагов.
- Нынче девяносто девять стало.
- Умер враг. Он был других не злее,
- и дела мои нехороши.
- Я его жалею от души:
- сотня — цифра все-таки круглее.
- Сколько лет мы были неразлучны!
- Он один уходит в ночь теперь.
- Без меня ему там будет скучно.
- Хлопнула — по сердцу словно — дверь.
Хорошая смерть
- И при виде василька
- и под взглядом василиска
- говорил, что жизнь легка,
- радовался, веселился,
- улыбался и пылал.
- Всё — с улыбочкой живою.
- Потерять лицо желал
- только вместе с головою.
- И, пойдя ему навстречу,
- в середине бодрой речи,
- как жужжанье комара,
- прервалась его пора,
- время, что своим считал…
- Пять секунд он гаснул, глохнул,
- воздух пальцами хватал —
- рухнул. Даже и не охнул.
«Тщательно, как разбитая армия…»
- Тщательно, как разбитая армия
- войну забывает, ее забыл,
- ее преступления, свои наказания
- в ящик сложил, гвоздями забил.
- Как быстро склеивается разбитое,
- хоть вдребезги было разнесено!
- Как твердо помнится забытое:
- перед глазами торчит оно.
- Перед глазами,
- перед глазами
- с его упреками,
- с ее слезами,
- с его поздней мудростью наживной,
- с ее оборкою кружевной.
«Молодая была, красивая…»
- Молодая была, красивая,
- озаряла любую мглу.
- Очень много за спасибо
- отдавала. За похвалу.
- Отдавала за восхищение.
- Отдавала за комплимент
- и за то, что всего священнее:
- за мгновение, за момент,
- за желание нескрываемое,
- засыпающее, как снег,
- и за сердце, разрываемое
- криком:
- — Ты мне лучше всех!
- Были дни ее долгие, долгие,
- ночи тоже долгие, долгие,
- и казалось, что юность течет
- никогда нескончаемой Волгой,
- год-другой считала — не в счет.
- Что там год? Пятьдесят две недели,
- воскресенья пятьдесят два.
- И при счастье, словно при деле,
- оглянуться — успеешь едва.
- Что там год? Ноги так же ходят.
- Точно так же глаза глядят.
- И она под ногами находит
- за удачей удачу подряд.
- Жизнь не прожита даже до трети.
- Половина — ах, как далека!
- Что там год, и другой, и третий —
- проплывают, как облака.
- Обломлю конец в этой сказке.
- В этой пьесе развязку — свинчу.
- Пусть живет без конца и развязки,
- потому что я так хочу.
«В этот вечер, слишком ранний…»
- В этот вечер, слишком ранний,
- только добрых жду вестей —
- сокращения желаний,
- уменьшения страстей.
- Время, в общем, не жестоко:
- все поймет и все простит.
- Человеку нужно столько,
- сколько он в себе вместит.
- В слишком ранний вечер этот,
- отходя тихонько в тень,
- применяю старый метод —
- не копить на черный день.
- Будет день, и будет пища.
- Черный день и — черный хлеб.
- Белый день и — хлеб почище,
- повкусней и побелей.
- В этот слишком ранний вечер
- я такой же, как с утра.
- Я по-прежнему доверчив,
- жду от жизни лишь добра.
- И без гнева, и без скуки,
- прозревая свет во мгле,
- холодеющие руки
- грею в тлеющей золе.
Хочется жить
- Хочется живому жить да жить.
- Жить до самой смерти, даже позже.
- Смерть до самой смерти отложить
- и сказать ей нагло: ну и что же.
- Завтрашние новости хочу
- услыхать и обсудить с соседом,
- чрево ублажить хочу обедом
- и душой к чужой душе лечу.
- Все кино хочу я досмотреть,
- прежде чем залечь в сырой могиле.
- Не хочу, чтоб в некрологе смерть
- преждевременной определили.
- Предпочту, чтоб молодой наглец
- мне в глаза сказать решился:
- что ты все живешь?
- Совсем зажился!
- Хоть бы кончился ты, наконец.
Не за себя прошу
- Седой и толстый. Толстый и седой.
- Когда-то юный. Бывший молодой,
- а ныне — зрелый и полупочтенный,
- с какой-то важностью, почти потешной,
- неряшлив, суетлив и краснолиц,
- штаны подтягивая рукою,
- какому-то из важных лиц
- опять и снова не дает покоя.
- В усы седые тщательно сопя,
- он говорит: «Прошу не за себя!»
- А собеседник мой, который тоже
- неряшлив, краснолиц, и толст, и сед,
- застенчиво до нервной дрожи
- торопится в посольство на обед.
- — Ну что он снова пристаёт опять?
- Что клянчит? Ну, ни совести, ни чести!
- Назад тому лет тридцать, тридцать пять
- они, как пишут, начинали вместе.
- Давно начало кончилось. Давно
- конец дошел до полного расцвета.
- — И как ему не надоест все это?
- И как ему не станет все равно?
- На солнце им обоим тяжело —
- отказываться так же, как стараться,
- а то, что было, то давно прошло —
- все то, что было, если разобраться.
Самый старый долг
- Самый старый долг плачу:
- с ложки мать кормлю в больнице.
- Что сегодня ей приснится?
- Что со стула я лечу?
- Я лечу, лечу со стула.
- Я лечу,
- лечу,
- лечу…
- — Ты бы, мамочка, соснула. —
- Отвечает: — Не хочу…
- Что там ныне ни приснись,
- вся исписана страница
- этой жизни.
- Сверху — вниз.
- С ложки
- мать кормлю в больнице.
- Но какой ни выйдет сон —
- снится маме утомленной:
- это он,
- это он,
- с ложки
- некогда
- кормленный.
Астрономия и автобиография
- Говорят, что Медведиц столь медвежеватых
- и закатов, оранжевых и рыжеватых, —
- потому что какой же он, к черту, закат,
- если не рыжеват и не языкат, —
- в небесах чужеземных я, нет, не увижу,
- что граница доходит до неба и выше,
- вдоль по небу идет, и преграды тверды,
- отделяющие звезду от звезды.
- Я вникать в астрономию не собираюсь,
- но, родившийся здесь, умереть собираюсь
- здесь! Не где-нибудь, здесь! И не там —
- только здесь!
- Потому что я здешний и тутошний весь.
«Век вступает в последнюю четверть…»
- Век вступает в последнюю четверть.
- Очень мало непройденных вех.
- Двадцать три приблизительно через
- года — следующий век.
- Наш состарился так незаметно,
- юность века настолько близка!
- Между тем ему на замену
- подступают иные века.
- Между первым его и последним
- годом
- жизни моей весь объем.
- Шел я с ним — сперва дождиком летним,
- а потом и осенним дождем.
- Скоро выпаду снегом, снегом
- вместе с ним, двадцатым веком.
- За порог его не перейду,
- и заглядывать дальше не стану,
- и в его сплоченном ряду
- прошагаю, пока не устану,
- и в каком-нибудь энском году
- на ходу
- упаду.
Неоконченные споры
- Жил я не в глухую пору,
- проходил не стороной.
- Неоконченные споры
- не окончатся со мной.
- Шли на протяженьи суток
- с шутками или без шуток,
- с воздеваньем к небу рук,
- с истиной, пришедшей вдруг.
- Долог или же недолог
- век мой, прав или не прав,
- дребезг зеркала, осколок
- вечность отразил стремглав.
- Скоро мне или не скоро
- в мир отправиться иной —
- неоконченные споры
- не окончатся со мной.
- Начаты они задолго,
- за столетья до меня,
- и продлятся очень долго,
- много лет после меня.
- Не как повод,
- не как довод,
- тихой нотой в общий хор
- в длящийся извечно спор
- я введу свой малый опыт.
- В океанские просторы
- каплею вольюсь одной.
- Неоконченные споры
- не окончатся со мной.
«Зачем, великая, тебе…»
- Зачем, великая, тебе
- со мной, обыденным, считаться?
- Не лучше ль попросту расстаться?
- Что значу я в твоей судьбе?
- Шепчу, а также бормочу.
- Страдаю, но не убеждаю.
- То сяду, то опять вскочу,
- хожу, бессмысленно болтаю.
- Не умолю. И не смолчу.
«Обжили ад: котлы для отопленья…»
- Обжили ад: котлы для отопленья,
- для освещенья угли.
- Присматривай теперь без утомленья,
- чтоб не потухли.
- Зола и шлак пошли на шлакоблоки
- и выстроили дом.
- Итак, дела теперь совсем не плохи,
- хоть верится с трудом.
«Запах лжи, почти неуследимый…»
- Запах лжи, почти неуследимый,
- сладкой и святой, необходимой,
- может быть, спасительной, но лжи,
- может быть, пользительной, но лжи,
- может быть, и нужной, неизбежной,
- может быть, хранящей рубежи
- и способствующей росту ржи,
- все едино — тошный и кромешный
- запах лжи.
Павел-продолжатель
- История. А в ней был свой Христос.
- И свой жестокий продолжатель Павел,
- который все устроил и исправил,
- сломавши миллионы папирос,
- и высыпавши в трубочку табак,
- и надымивши столько, что доселе
- в сознании, в томах, в домах
- так до конца те кольца не осели.
- Он думал: что Христос? Пришел, ушел.
- Расхлебывать труднее, чем заваривать.
- Он знал необходимость пут и шор
- и действовать любил, не разговаривать.
- Недаром разгонял набор он вширь
- и увеличивал поля, печатая
- свои евангелия. Этот богатырь
- краюху доедал уже початую.
- Все было сказано уже давно
- и среди сказанного было много лишнего.
- Кроме того, по должности дано
- ему было добавить много личного.
- Завидуя инициаторам,
- он подо всеми инициативами
- подписывался, притворяясь автором
- с идеями счастливыми, ретивыми.
- Переселив двунадесять язык,
- претендовал на роль в языкознании.
- Доныне этот грозный окрик, зык
- в домах, в томах, особенно в сознании.
- Прошло ли то светило свой зенит?
- Еще дают побеги эти корни.
- Доныне вскакиваем, когда он звонит
- нам с того света
- по вертушке горней.
«Конечно, обозвать народ…»
- Конечно, обозвать народ
- толпой и чернью —
- легко. Позвать его вперед,
- призвать к ученью —
- легко. Кто ни практиковал —
- имел успехи.
- Кто из народа не ковал
- свои доспехи?
- Но, кажется, уже при мне
- сломалось что-то
- в приводном ремне.
Мама!
- Все равно, как французу — германские судьбы!
- Все равно, как шотландцу — ирландские боли!
- Может быть, и полезли, проникли бы в суть бы,
- только некогда. Нету ни силы, ни воли.
- Разделяющие государства заборы
- выше, чем полагали, крепче, чем разумели.
- Что за ними увидишь? Дворцы и соборы.
- Души через заборы увидеть не смели.
- А когда те заборы танкисты сметают,
- то они пуще прежнего вырастают.
- А когда те заборы взрывают саперы —
- договоры возводят их ладно и споро.
- Не разгрызли орешек тот национальный
- и банальный, и, кроме того, инфернальный!
- Ни свои, ни казенные зубы не могут!
- Сколько этот научный ни делали опыт.
- И младенец — с оглядкой, конечно, и риском,
- осмотрительно и в то же время упрямо,
- на своем, на родимом, на материнском
- языке
- заявляет торжественно: Мама.
«Еврейским хилым детям…»
- Еврейским хилым детям,
- Ученым и очкастым,
- Отличным шахматистам,
- Посредственным гимнастам —
- Советую заняться
- Коньками, греблей, боксом,
- На ледники подняться,
- По травам бегать босым.
- Почаще лезьте в драки,
- Читайте книг немного,
- Зимуйте, словно раки,
- Идите с веком в ногу,
- Не лезьте из шеренги
- И не сбивайте вех.
- Ведь он еще не кончился,
- Двадцатый страшный век.
Ваша нация
- Стало быть, получается вот как:
- слишком часто мелькаете в сводках
- новостей,
- слишком долгих рыданий
- алчут перечни ваших страданий.
- Надоели эмоции нации
- вашей,
- как и ее махинации
- средствам массовой информации!
- Надоели им ваши сенсации.
- Объясняют детишкам мамаши,
- защищают теперь аспиранты
- что угодно, но только не ваши
- беды,
- только не ваши таланты.
- Угол вам бы, чтоб там отсидеться,
- щель бы, чтобы забиться надежно!
- Страшной сказкой
- грядущему детству
- вы еще пригодитесь, возможно.
«Изучение иностранного…»
- Изучение иностранного
- языка повторяется заново
- в поколении каждом, любом
- Недостигнутое в деде
- не успели достичь и дети.
- Перелистываю альбом,
- где четыре уже поколения
- и спряжения и склонения
- изучали спустя рукава.
- О веселые лица детские,
- изучавшие тексты немецкие,
- но — слегка. И едва-едва.
- О, мистическое невезение!
- Лингвистическое угрызение
- совести
- не давало плодов.
- Только мы уходили из школы,
- грамматические глаголы
- заглушал глагол городов.
- Говорят, что в последние годы
- языку вышли важные льготы.
- Впрочем, если придется орать,
- знаменитому «хандыхоху»
- можно вмиг обучить неплохо
- нашу разноплеменную рать.
Ода автобусу
- Заработал своими боками,
- как билет проездной оплатил.
- Это образа набуханье —
- этот грузно звучащий мотив.
- О автобус, связующий загород
- с городом, с пригородом, верней.
- Сотню раз я им пользуюсь за год,
- езжу сотню, не менее, дней.
- Крепнет стоицизм у стоящих,
- у влезающих — волюнтаризм.
- Ты не то мешок, не то ящик.
- Не предвидел тебя футуризм.
- Не предвидел зажатых и сдавленных,
- сжатых в многочленный комок,
- штабелем бесконечным поставленных
- пассажиров. Предвидеть не смог.
- Не предвидел морали и этики,
- выжатых из томящихся тел
- в том автобусе, в век кибернетики.
- Не предвидел. Не захотел.
- О автобус! К свершеньям готовясь,
- совершенствуя в подвигах нрав,
- проходите, юнцы, сквозь автобус.
- Вы поймете, насколько я прав.
- Душегубка его, костоломка,
- запорожская шумная сечь
- вас научит усердно и ловко
- жизнь навылет,
- насквозь
- пересечь.
Не так уж плохо
- Распадаются тесные связи,
- упраздняются совесть и честь
- и пытаются грязи в князи
- и в светлейшие князи пролезть.
- Это время — распада. Эпоха —
- разложения. Этот век
- начал плохо и кончит плохо.
- Позабудет, где низ, где верх.
- Тем не менее в сутках по-прежнему
- ровно двадцать четыре часа
- и над старой землею по-прежнему
- те же самые небеса.
- И по-прежнему солнце восходит
- и посеянное зерно
- точно так же усердно всходит,
- как всходило давным-давно.
- И особенно наглые речи,
- прославляющие круговерть,
- резко, так же, как прежде, и резче
- обрывает внезапная смерть.
- Превосходно прошло проверку
- все на свете: слова и дела,
- и понятья низа и верха,
- и понятья добра и зла.
Читатели Льва Толстого
- Народ, прочитавший Льва Толстого
- или хотя б посмотревший в кино,
- не напоминает святого, простого
- народа,
- описанного Толстым давно.
- Народ изменился. Толстой в удивлении
- глядит на него из того удаления,
- куда его смерть давно загнала.
- Здесь все иное: слова, дела.
- Толстой то нахмурится, то улыбнется
- то дивно, то занятно ему.
- Но он замечает, что тополь гнется
- по-старому, по-прежнему.
- А солнце и всходит и заходит,
- покуда мы молчим и кричим.
- Обдумав все это,
- Толстой находит,
- что для беспокойства нет причин.
«В раннем средневековье…»
Не будем терять отчаяния.
А. Ахматова
- В раннем средневековье
- до позднего далеко.
- Еще проржавеют оковы.
- Их будет таскать легко.
- И будет дано понять нам,
- в котором веке живем:
- в десятом или девятом,
- восьмом или только в седьмом.
- Пока же мы все забыли,
- не знаем, куда забрели:
- часы ни разу не били,
- еще их не изобрели.
- Пока доедаем консервы,
- огромный античный запас,
- зато железные нервы,
- стальные нервы у нас.
- С начала и до окончания
- суровая тянется нить.
- Не будем терять отчаяния,
- а будем его хранить.
- Века, действительно, средние,
- но доля не так тяжка,
- не первые, не последние,
- а средние все же века.
«Это не беда…»
- Это не беда.
- А что беда?
- Новостей не будет. Никогда.
- И плохих не будет?
- И плохих.
- Никогда не будет. Никаких.
Последний взгляд
«Я был плохой приметой…»
- Я был плохой приметой,
- я был травой примятой,
- я белой был вороной,
- я воблой был вареной.
- Я был кольцом на пне,
- я был лицом в окне
- на сотом этаже…
- Всем этим был уже.
- А чем теперь мне стать бы?
- Почтенным генералом,
- зовомым на все свадьбы?
- Учебным минералом,
- положенным в музее
- под толстое стекло
- на радость ротозею,
- ценителю назло?
- Подстрочным примечанием?
- Привычкой порочной?
- Отчаяньем? Молчаньем?
- Нет, просто — строчкой точной,
- не знающей покоя,
- волнующей строкою,
- и словом, оборотом,
- исполненным огня,
- излюбленным народом,
- забывшим про меня…
«Каждое утро вставал и радовался…»
- Каждое утро вставал и радовался,
- как ты добра, как ты хороша,
- как в небольшом достижимом радиусе
- дышит твоя душа.
- Ночью по нескольку раз прислушивался:
- спишь ли, читаешь ли, сносишь ли боль?
- Не было в длинной жизни лучшего,
- чем эти жалость, страх, любовь,
- Чем только мог, с судьбою рассчитывался,
- лишь бы не гас язычок огня,
- лишь бы еще оставался и числился,
- лился, как прежде, твой свет на меня.
Последний взгляд
- Жена умирала и умерла —
- в последний раз на меня поглядела, —
- и стали надолго мои дела,
- до них мне больше не было дела.
- В последний раз взглянула она
- не на меня, не на все живое.
- Глазами блеснув,
- тряхнув головою,
- иным была она изумлена.
- Я метрах в двух с половиной сидел,
- какую-то книгу спроста листая,
- когда она переходила предел,
- тряхнув головой,
- глазами блистая.
- И вдруг,
- хорошея на всю болезнь,
- на целую жизнь помолодела
- и смерти молча сказала: «Не лезь!»
- Как равная, ей в глаза поглядела.
«Я был кругом виноват, а Таня…»
- Я был кругом виноват, а Таня
- мне все же нежно сказала: — Прости!
- почти в последней точке скитания
- по долгому мучающему пути.
- Преодолевая страшную связь
- больничной койки и бедного тела,
- она мучительно приподнялась —
- прощенья попросить захотела.
- А я ничего не видел кругом —
- слеза горела, не перегорала,
- поскольку был виноват кругом
- и я был жив,
- а она умирала.
«Небольшая синица была в руках…»
- Небольшая синица была в руках,
- небольшая была синица,
- небольшая синяя птица.
- Улетела, оставив меня в дураках.
- Улетела, оставив меня одного
- в изумленьи, печали и гневе,
- не оставив мне ничего, ничего,
- и теперь — с журавлями в небе.
«Мужья со своими делами, нервами…»
- Мужья со своими делами, нервами,
- чувством долга, чувством вины
- должны умирать первыми, первыми,
- вторыми они умирать не должны.
- Жены должны стареть понемногу,
- хоть до столетних дойдя рубежей,
- изредка, впрочем, снова и снова
- вспоминая своих мужей.
- Ты не должна была делать так,
- как ты сделала. Ты не должна была.
- С доброй улыбкою на устах
- жить ты должна была,
- долго должна была.
- Жить до старости, до седины
- жены обязаны и должны,
- делая в доме свои дела,
- чьи-нибудь сердца разбивая
- или даже — была не была — чарку —
- в память мужей — распивая.
Тане
- Ты каждую из этих фраз
- перепечатала по многу раз,
- перепечатала и перепела
- на легком портативном языке
- машинки, а теперь ты вдалеке.
- Все дальше ты уходишь постепенно.
- Перепечатала, переплела
- то с одобреньем, то с пренебреженьем.
- Перечеркнула их одним движеньем,
- одним движеньем со стола смела.
- Все то, что было твердого во мне,
- стального, — от тебя и от машинки.
- Ты исправляла все мои ошибки,
- а ныне ты в далекой стороне,
- где я тебя не попрошу с утра
- ночное сочиненье напечатать.
- Ушла. А мне еще вставать и падать,
- и вновь вставать.
- Еще мне не пора.
«Тороплю эпоху: проходи…»
- Тороплю эпоху: проходи,
- изменяйся или же сменяйся!
- В легких санках мимо прокати
- по своей зиме!
- В комок сжимайся
- изо всех своих газет!
- Раньше думал, что мне места нету
- в этой долговечной, как планета,
- эре!
- Ей во мне отныне места нет.
- Следующая, новая эпоха
- топчется у входа.
- В ней мне точно так же будет плохо.
«Поспешно, как разбирают кефир…»
- Поспешно, как разбирают кефир
- курортники после кино,
- и мой на куски разбазарили мир.
- Куда-то исчез он давно.
- А был мой мир хороший, большой
- с его мировым бытием,
- и полон был мировой душой
- его мировой объем.
- Я думал, что я его сохраню
- и в радости и в беде
- и буду встречать семижды на дню,
- но где он сегодня? Где?
- Его разобрали на части скорей,
- чем школьники из школьных дверей
- бегут со всех ног в свое
- отдельное бытие.
«Я других людей — не бедней…»
- Я других людей — не бедней
- и не обделенней судьбой:
- было все-таки несколько дней,
- когда я гордился собой.
- Я об этом не возглашал,
- промолчал, про себя сберег.
- В эти дни я не сплошал,
- и пошла судьба поперек.
- Было несколько дней. Они
- освещают своим огнем
- все другие, прочие дни:
- день за днем.
«Прощаю всех…»
- Прощаю всех —
- успею, хоть и наспех, —
- валявших в снег
- и подымавших на смех,
- списать не давших
- по дробям пример
- и не подавших
- доблести пример.
- Учителей ретивейших
- прощаю,
- меня не укротивших,
- укрощая.
- Учитель каждый
- сделал то, что мог.
- За дело стражду,
- сам я — пренебрег.
- Прощаю всех, кто не прощал меня,
- поэзию не предпочел футболу.
- Прощаю всех, кто на исходе дня
- включал,
- мешая думать,
- радиолу.
- Прощаю тех, кому мои стихи
- не нравятся,
- и тех, кто их не знает.
- Невежды пусть невежество пинают.
- Мне? Огорчаться? Из-за чепухи?
- Такое не считаю за грехи.
- И тех, кого Вийон не захотел,
- я ради душ пустых и бренных тел
- и ради малых их детей прощаю.
- Хоть помянуть добром — не обещаю.
«Мировая мечта, что кружила нам головы…»
- Мировая мечта, что кружила нам головы,
- например, в виде негра, почти полуголого,
- что читал бы кириллицу не по слогам,
- а прочитанное землякам излагал.
- Мировая мечта, мировая тщета,
- высота ее взлета, затем нищета
- ее долгого, как монастырское бдение,
- и медлительного падения.
Соловьи и разбойники
- Соловьев заслушали разбойники
- и собрали сборники
- цокота и рокота и свиста —
- всякой музыкальной шелухи.
- Это было сбито, сшито, свито,
- сложено в стихи.
- Душу музыкой облагородив,
- распотешив песнею сердца,
- залегли они у огородов —
- поджидать купца.
- Как его дубасили дубиною!
- Душу как пускали из телес!
- (Потому что песней соловьиною
- вдохновил и возвеличил лес.)
«Самолеты бьются, а прежде…»
- Самолеты бьются, а прежде
- так не бились. Это и то, что
- так небрежно работает почта,
- телевиденье так неясно,
- глухо радио так вещанье,
- не позволит боле надежде,
- именуемой ныне прогрессом,
- отвлекать, завлекать, морочить.
- То ли что-то в моторе заело,
- то ли просто ему надоело
- день-деньской пить нефтепродукты,
- то ли трубы его не продуты,
- то ли общий износ морали
- обернулся моральным износом
- даже для специальной стали,
- но прогресс остается с носом.
Реконструкция Москвы
- Девятнадцатый век разрушают.
- Шум и гром, и асфальтная дрожь.
- Восемнадцатый — не разрешают.
- Девятнадцатый — рушь, как хошь.
- Било бьет кирпичные стены,
- с ног сшибает, встать не дает.
- Не узнать привычной системы.
- Било бьет.
- Дом, где Лермонтову рождаться
- хорошо было, — не подошел.
- Эти стены должны раздаться,
- чтоб сквозь них троллейбус прошел.
- Мрамор черный и камень белый,
- зал двусветных вечерний свет, —
- что захочешь, то с ним и делай,
- потому — девятнадцатый век.
- Било жалит дома, как шершень,
- жжет и не оставляет вех.
- Век текущий бьет век прошедший.
- На подходе — грядущий век.
Между столетиями
- Захлопывается, закрывается, зачеркивается столетье.
- Его календарь оборван, солнце его зашло.
- Оно с тревогой вслушивается в радостное
- междометье,
- приветствующее преемствующее следующее число.
- Сто зим его, сто лет его, все тысяча двести месяцев
- исчезли, словно и не было, в сединах времен
- серебрясь,
- очередным поколением толчется сейчас и месится
- очередного столетия очередная грязь.
- На рубеже двадцать первого я, человек двадцатого,
- от напряженья нервного, такого, впрочем, понятного,
- на грозное солнце времени взираю из-под руки:
- столетия расплываются, как некогда материки.
- Как Африка от Америки когда-то оторвалась,
- так берег века — от берега —
- уже разорвана связь.
- И дальше, чем когда-нибудь,
- будущее от меня,
- и дольше, чем когда-нибудь,
- до следующего столетья,
- и хочется выкликнуть что-нибудь,
- его призывая, маня,
- и нечего кликнуть, кроме
- тоскливого междометья.
- То вслушиваюсь, то всматриваюсь, то погляжу,
- то взгляну.
- Итожить эти итоги, может быть, завтра начну.
- О, как они расходятся,
- о, как они расползаются,
- двадцатый
- и двадцать первый,
- мой век
- и грядущий век.
- Для бездн, что между ними трагически разверзаются,
- мостов не напасешься,
- не заготовишь вех.
«Делайте ваше дело…»
- Делайте ваше дело,
- поглядывая на небеса,
- как бы оно ни задело
- души и телеса,
- если не будет взора
- редкого на небеса,
- все позабудется скоро,
- высохнет, как роса.
- Делали это небо
- богатыри, не вы.
- Небо лучше хлеба.
- Небо глубже Невы.
- Протяжение трассы —
- вечность, а не век.
- Вширь и вглубь — пространство.
- Время — только вверх.
- Если можно — оденет
- синей голубизной.
- Если нужно — одернет:
- холод его и зной.
- Ангелы, самолеты
- и цветные шары
- там совершают полеты
- из миров в миры.
- Там из космоса в космос,
- словно из Ялты в Москву,
- мчится кометы конус,
- вздыбливая синеву.
- Глядь, и преодолела
- бездну за два часа!
- Делайте ваше дело,
- поглядывая на небеса.
«Есть итог. Подсчитана смета…»
- Есть итог. Подсчитана смета.
- И труба Гавриила поет.
- Достоевского и Магомета
- золотая падучая бьет.
- Что вы видели, когда падали?
- Вы расскажете после не так.
- Вы забыли это, вы спрятали,
- закатили, как в щели пятак.
- В этом дело ли? Нет, не в этом,
- и событию все равно,
- будет, нет ли, воспето поэтом
- и пророком отражено.
- Будет, нет ли, покуда — петли
- Парки вяжут из толстой пеньки,
- сыплет снегом и воют ветры
- человечеству вопреки.
И срам и ужас
- От ужаса, а не от страха,
- от срама, а не от стыда
- насквозь взмокала вдруг рубаха,
- шло пятнами лицо тогда.
- А страх и стыд привычны оба.
- Они вошли и в кровь и в плоть.
- Их
- даже
- дня
- умеет
- злоба
- преодолеть и побороть.
- И жизнь являет, поднатужась,
- бесстрашным нам,
- бесстыдным нам
- не страх какой-нибудь, а ужас,
- не стыд какой-нибудь, а срам.
«Который час? Который день? Который год?..»
- Который час? Который день? Который год?
- Который век?
- На этом можно прекратить вопросы!
- Как голубь склевывает просо,
- так время склевывает человек.
- На что оно уходит? На полет?
- На воркованье и на размноженье?
- Огонь, переходящий в лед,
- понятен, как таблица умноженья.
- Гудит гудок. Дорога далека.
- В костях
- ее ухабы отзовутся,
- а смерзшиеся в ком века
- обычно вечностью зовутся.
Сонет 66
- Желаю не смерти,
- но лишь прекращенья мученья,
- а как ему зваться,
- совсем не имеет значенья.
- Желаю не смерти —
- того безымянного счастья,
- где горести ближних
- не вызывают участья.
- Где те, кто любили
- меня, или те, кто спасали,
- меня бы забыли
- и в черную яму списали.
«Утверждают многие кретины…»
- Утверждают многие кретины,
- что сладка летейская струя.
- Но, доплыв едва до середины,
- горечи набрался вдосталь я.
- О покой покойников! Смиренье
- усмиренных! Тишина могил.
- Солон вкус воды в реке забвенья,
- что наполовину я проплыл.
- Солон вкус воды забвенья, горек,
- нестерпим, как кипяток крутой.
- Ни один не подойдет историк с
- ложкой
- этот размешать настой.
- Ни один поэт не хочет жижу
- рассекать с тобою стилем «кроль».
- И к устам все ближе эта соль
- и к душе вся эта горечь ближе.
«Говорят, что попусту прошла…»
- Говорят, что попусту прошла
- жизнь: неинтересно и напрасно.
- Но задумываться так опасно.
- Надо прежде завершить дела.
- Только тот, кто сделал все, что смог,
- завершил, поставил точку,
- может в углышке листочка
- сосчитать и подвести итог:
- был широк, а может быть, и тесен
- мир, что ты усердно создавал,
- и напрасен или интересен
- дней грохочущий обвал,
- и пассивно или же активно
- жизнь прошла, —
- можно взвесить будет объективно
- на листочке, на краю стола.
- На краю стола и на краю
- жизни я охотно осознаю
- то, чего пока еще не знаю:
- жизнь мою.
«На русскую землю права мои невелики…»
- На русскую землю права мои невелики.
- Но русское небо никто у меня не отнимет.
- А тучи кочуют, как будто проходят полки.
- А каждое облачко приголубит, обнимет.
- И если неумолима родимая эта земля,
- все роет окопы, могилы глубокие роет,
- то русское небо, дождем золотым пыля,
- простит и порадует, снова простит и прикроет.
- Я приподнимаюсь и по золотому лучу
- с холодной земли на горячее небо лечу.
«Господи, Федор Михалыч…»
- Господи, Федор Михалыч,
- я ошибался, грешил.
- Грешен я самую малость,
- но повиниться решил.
- Господи, Лев Николаич,
- нищ и бессовестен я.
- Мне только радости — славить
- блеск твоего бытия.
- Боже, Владимир Владимыч,
- я отвратительней всех.
- Словом скажу твоим: «Вымучь!»
- Вынь из меня этот грех!
- Трудно мне с вами и не о чем.
- Строгие вы господа.
- Вот с Александром Сергеичем
- проще и грех не беда.
«Читая параллельно много книг…»
- Читая параллельно много книг,
- ко многим я источникам приник,
- захлебываясь и не утираясь.
- Из многих рек одновременно пью,
- алчбу неутолимую мою
- всю жизнь насытить тщетно я стараюсь.
- Уйду, не дочитав, держа в руке
- легчайший томик, но невдалеке
- пять-шесть других рассыплю сочинений.
- Надеюсь, что последние слова,
- которые расслышу я едва,
- мне пушкинский нашепчет светлый гений.
22.4.1977
«Ну что же, я в положенные сроки…»
- Ну что же, я в положенные сроки
- расчелся с жизнью за ее уроки.
- Она мне их давала, не спросясь,
- но я, не кочевряжась, расплатился
- и, сколько мордой ни совали в грязь,
- отмылся и в бега пустился.
- Последний шанс значительней иных.
- Последний день меняет в жизни много.
- Как жалко то, что в истину проник,
- когда над бездною уже заносишь ногу.
Вместо послесловия
Столетья в сравнении
