Настоящая фантастика – 2014 (сборник) Ясинская Марина
Вахтер смотрел вослед масленым, умильным взглядом.
Все так же светилась табличка «Добро пожаловать», а внутри – все так же неприятно мигала полуисправная газоразрядка. И сидел за столом Михаил Афанасьевич, и изучал, вооружившись моноклем, какие-то бумаги. Посетителя, вопреки обыкновению, даже не удостоил взглядом.
– Скажите правду, – взял быка за рога Степан, – вы ведь тот самый Михаил Афанасьевич? Правда? Тогда зачем?
– Что вы такое несете, – не отрываясь от бумаг, негромко ответил тот. – От тела настоящего Михаила Афанасьевича давно одни кости остались, и те… А зачем… – собеседник сделал неопределенный жест. – Своего рода шутка.
– От тела, значит?! А душа небось в раю! – запальчиво выдал Степа.
Собеседник на миг оторвался от бумаг, бровь его дрогнула.
– Помилуйте, Степан. Вы же читали книгу. Он удивительно точно предсказал свою судьбу.
– Так я и говорю – в раю!
– Вы идиот, друг мой. Впрочем, утешьтесь – вы не одиноки.
– Сами вы…
Мысли разбегались, то, что он пришел сказать, уплывало, как обмылок, утекало, вот-вот и забудется.
– Да. Нет. Вот! У вас ничего не выйдет! Мы все равно будем покупать книги! Нас много! Не дождетесь!
– Дождемся, Степан. – Голос собеседника сделался совсем бесцветным. – Поверьте, дождемся. Посудите сами. Времени у нас – вечность. А человек смертен. К тому же – внезапно смертен. Да и образ жизни вы ведете в последнее время, насколько мне известно, нездоровый. Впрочем, это несущественно. Пусть вас десяток здесь, в этом городе. Да хотя бы и сотня. А тираж писателю надобно продать. Писатель тоже человек, он кушать привык. Сытно кушать, Степан. Кто ж его издавать станет, ежели из всего тиража разойдется, положим, даже тысяча?
– А Стругацкие?
– А что Стругацкие? Умные люди. В отличие от многих, не стали писать петиции в ЦК и Верховный Совет, а занялись делом. Борис вернулся в Пулковскую обсерваторию, он снова звездный астроном, а Аркадий – переводчик в бюро технических переводов. Рассудите здраво – кто важнее для народного хозяйства: хороший звездный астроном и технический переводчик или никому не нужные писатели?
Степан задохнулся от возмущения, не в силах вымолвить и слова.
– Ведь какие печатные площади были занаряжены, а вот – высвободились. Сколько всяких редакторов-корректоров-верстальщиков и иных прочих теперь занимаются важным, полезным для страны делом! В условиях сложной мировой обстановки это необходимо, дорогой Степан!
– Я понял! Хватит! Зачем? Я хочу знать!
Михаил Афанасьевич снова оторвал взгляд от бумаг. В неверном освещении жутковато блеснул его монокль.
– Вы и вправду этого хотите? Впрочем, не отвечайте, я вижу. Видите ли… Мы испытываем острую нехватку в интеллигентах.
– Как это?
Собеседник позволил себе усмешку.
– Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты теплохладен, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст Моих…
– Я не понимаю…
– Болтаетесь вы, как дерьмо, простите, в проруби. Ни вверх, ни вниз. Почиститесь – и на новый круг перевоплощения. Раньше на светских балах да раутах разглагольствовали, потом в помещичьих усадьбах, теперь – извольте – на кухнях. Вижу, хотите спросить: зачем в аду интеллигенты? А вот это в свое время и узнаете. Если готовы – извольте.
Михаил Афанасьевич скользнул к малозаметному изделию в дальнем углу – жестяной койке с откинутым на всю ее длину полуцилиндрическим прозрачным колпаком.
– Все безболезненно, а диагноз выбирайте.
«Инхваркт».
– Не дождетесь, – мрачно процедил Степан.
– Договор, договор, – промурлыкал собеседник. – Что ж. Не смею задерживать. До скорого свидания, Степан.
Изрыгая бессвязную ругань, интеллигент ссыпался по лестнице, свирепо глянул на вахтера – ага, недоумеваешь, сволочь. Ждал, упыряка, очередного вызова «Скорой». Не дождетесь!
На улице хлестал ливень. Степан шел, подставляя лицо под струи дождя, и думал о том, что будет и дальше покупать книги. Что надо объединиться и открыть общество любителей книг. Валерка – председатель, он – заместитель. Расширить до всесоюзного масштаба. Восстановить равновесие. Одолеть гада.
Вот только отчего Булгаков не в раю?
По пути зашел в гастроном и взял три бутылки водки.
Марина Ясинская
Писарня господина Завирайло-Охлобана
Закрыв дверь за последним посетителем, Лексан Паныч уселся за рабочий стол и мрачно уставился в сгустившиеся за окном сумерки. Вот опять начинается это. Уже который вечер его душу бередят непонятные, незнакомые ему чувства. Они вызывают тянущее беспокойство и какую-то смутную потребность, отказывающуюся принимать четкие формы. В воображении возникают странные картины толстых черных котов в пенсне, наглых рыжих девиц в кокетливых фартучках и двух глаз, одного с золотою искрой, сверлящего до дна души, и другого – пустого и черного, как выход в бездонный колодец.
Поглядев некоторое время на собственное отражение в мутном стекле окна, усталый лекарь-амуролог вздохнул и, не умея по-другому справляться с этим (и, положа руку на сердце, любым другим) беспокойством, достал из стеклянного шкафа в углу графинчик медицинского спирта.
Знает ли кто, откуда берутся идеи?
Нам известны только люди, воплощающие идеи в жизнь. Дедал и Икар создали крылья, Гутенберг – печатный станок, Белл – телефон, а Ординер – абсент. Но откуда к ним пришли эти идеи? И почему – именно к ним?
Только сами идеи знают, откуда они родом.
И только сами идеи могут объяснить, почему они выбирают того или иного человека.
Бывшая швея Мариана Остич, а для друзей просто Маша, не очень понимала, что случилось. В один момент она прилежно переписывала нудный трактат какого-то штабного полковника «О нюансах военных подкопов в мирный период», в другой – вдруг обнаружила, что свеча давно догорела, за окном – рассвет, а на столе перед ней – целая стопка исписанных страниц, но – о, ужас! – это вовсе не нудные «Нюансы».
– Только не это! – испуганно воскликнула Маша. Владелец писарни и солидного носа господин Завирайло-Охлобан еще как бы и не принял ее на работу.
– Женщины не могут быть хорошими писцами, – важно изрек он.
Но все-таки поддался на уговоры девушки и согласился взять Машу копировщицей, если она докажет, что у нее и впрямь хороший почерк и что переписывает она действительно так быстро, как утверждает. Протянул ей трактат и сказал:
– Если справишься до завтра, работа твоя.
Маша без колебаний согласилась. Впереди – весь вечер и вся ночь, она быстро пишет. Она успеет.
И вот вместо копии трактата перед ней текст, не имеющий ничего общего с военными подкопами; на исписанных ее почерком листах разворачивалась какая-то странная история о сумасшедшем патологоанатоме, сшившем из частей разных трупов человека, которого оживил удар молнии. И было это создание так безобразно, что патологоанатом в ужасе бежал из города. А сшитый им человек пустился вслед за своим создателем…
Маша очнулась, только дочитав последнюю страницу, и в отчаянии закрыла лицо руками – что она делает? Уже через полчаса господин Завирайло-Охлобан ждет копию «Нюансов», а она, вместо того, чтобы попытаться наверстать упущенное, читает непонятно откуда взявшуюся историю!
Девушка собрала скопированные страницы трактата и покачала головой: пачка настолько тонкая, что сразу видно – здесь едва ли четверть работы. Ну, вот и все, конец ее так и не начавшейся карьеры копировщицы.
А что, если…
Движимая внезапным порывом, Маша взяла страницы с неизвестно откуда взявшейся историей про ожившего мертвеца и положила под листы с текстом «Нюансов». Теперь стопка смотрелась солидно, как раз такого же объема, что и трактат. Возможно, господин Завирайло-Охлобан проверит только первые страницы и удовлетворится этим. И даст-таки ей работу. А уж там она его не подведет.
Если бы идеи могли говорить с людьми, возможно, они рассказали бы о том, что бок о бок с нашей реальностью существует невидимый мир бесчисленных идей, главная и единственная цель существования которых – дождаться, когда откроется дверь между двумя мирами, и пройти через нее, чтобы поселиться в голове у выбранного ими человека.
И не будет покоя человеку, в голове которого поселилась идея, до тех пор, пока он не воплотит ее в жизнь.
Лексан Паныч выглянул в коридор. Все, на сегодня пациентов больше нет.
Лекарь-амуролог прикрыл дверь и вздрогнул – посреди кабинета покачивалась в воздухе слегка прозрачная наглая рыжая девица из тревожащих его видений.
«Допился», – подумал Лексан Паныч и бросился к шкафчику с медицинским спиртом, не размышляя о том, что собирается лечить болезнь тем самым средством, что ее вызвало. Достал бутыль, дохнул в граненую стопочку.
Поднял глаза. Слегка прозрачная девица по-прежнему парила в воздухе, нагло глядя на лекаря-амуролога. Почему-то почувствовав себя крайне неловко, Лексан Паныч достал вторую стопочку и взялся за бутыль.
– Это водка? – спросила вдруг девица.
– Помилуйте! Разве я позволил бы себе налить даме водки? Это чистый спирт! – возмутился лекарь-амуролог и вдруг застыл, подумав – а фраза-то получилась хороша! Повинуясь внезапному порыву, он подвинул к себе чистый лист и записал ее…
Раннее утро и рассерженная жена застали Лексана Паныча в рабочем кабинете лекарни за стопкой исписанных листов.
Готовая закатить пьющей скотине скандал, супруга лекаря-амуролога с удивлением наблюдала за мужем, вдохновенно водившим пером по бумаге и время от времени восклицавшим что-то вроде: «Урежьте марш!» или «Да, да, плащ непременно с кровавым подбоем!»
Жену Лексан Паныч не замечал.
Рядом со стопкой исписанных страниц стояла непочатая бутыль медицинского спирта.
Господин Завирайло-Охлобан, поджав губы, придирчиво рассмотрел первые несколько страниц трактата, потом отодвинул стопку листов в сторону и коротко кивнул Маше:
– Второй стол у окна слева.
Девушка просияла – ура, ее взяли! Теперь она – копировщица!
Про то, что под какими-то двадцатью страницами текста «Нюансов» лежали листы с историей про ожившего мертвеца, Маша на радостях просто позабыла.
Как узнать, что это – настоящая любовь? – испокон веков допытываются люди.
Как понять, что этот автор – твой? – от начала времен вопрошают книги.
И ни люди, ни книги не могут найти ответа до тех пор, пока не встречают того самого, любимого и единственного, с которым готовы провести всю оставшуюся жизнь. И только тогда они ясно и отчетливо понимают: вот она – настоящая любовь, вот он – мой автор.
А бывает, что ни люди, ни книги так и не находят свою половину. Сходятся с кем-то, притираются, живут, как умеют. И мечтают о чуде, которое для них так и не произошло.
Взъерошенный секретарь ворвался в кабинет господина Завирайло-Охлобана и принялся возбужденно махать руками. Как ни старалась сидевшая за столом у окна Маша, она не сумела расслышать ни слова, хотя ей и было очень любопытно.
Вздохнув, девушка вернулась к работе – переписыванию монографии «Изысканные рецепты лечения поврежденной лодыжки».
– Мариана! – вдруг услышала она грозный окрик. – Немедленно в мой кабинет!
Оказавшись перед столом господина Завирайло-Охлобана, девушка сразу же увидела, что перед ним лежит ее копия трактата «О нюансах военных подкопов в мирный период», та самая, в которую она подложила историю об ожившем мертвеце для объема.
«Вот и вскрылся мой обман», – печально подумала Маша и попрощалась с только что обретенной работой.
– Пришел заказ на еще двадцать копий, – с явным недоумением в голосе заявил господин Завирайло-Охлобан и как-то растерянно добавил: – Почерк им, что ли, твой понравился? В общем, бросай все, что делаешь, и начинай работать над копиями.
Девушка машинально приняла протянутый ей трактат и прикусила нижнюю губу, размышляя, как ей быть. Признаваться?
– Господин Завирайло-Охлобан, – осторожно спросила она, – Мне что, вот прямо вот с этого самого трактата копии делать?
– Ну, а с какого же еще?
– Да, действительно, – пробормотала Маша и направилась к своему столу. Так что же, ей и впрямь переписывать ту историю про ожившего мертвеца?
– Двадцать копий, вы только подумайте! И вот за эту ахинею? Ничего не понимаю, – доносилось ей вслед бормотание господина Завирайло-Охлобана.
Хроники бросился к двери в реальность, как только услышал, что она открылась. Но, разумеется, не он один был такой умный – перед дверью уже собралась огромная очередь. Хроники разочарованно вздохнул и – делать нечего – пристроился в хвост.
Желающие пройти в реальность прибывали с немыслимой скоростью; толпа разрасталась на глазах. Ожидание обещало быть долгим.
– Не знаете, много уже через дверь прошло? – раздался позади чей-то голос, и Хроники обернулся. За ним пристроился какой-то приключения.
– Да я даже не знаю, сам буквально пару минут назад подошел.
– Немного, – вмешалась стоявшая перед ними подростковая книга. – Пара классиков, кто-то из фантастики, детектив и, представляете, одна эротика пролезла! Ах, да, и еще один из этих… – она неопределенно взмахнула рукой и закончила с оттенком брезгливости: – Ну, знаете, смешанного жанра.
Хроники не относил себя к поборникам чистоты жанра, но решил не комментировать.
– Имя у него еще дурацкое, то ли Создатель-и-Мегги, то ли Творец-и-Марго, – продолжила подростковая книга голосом, исполненным такого презрения, что Хроники не выдержал:
– А вас саму-то как зовут?
– Мальчик-Волшебник-и-Магический-Камень, – гордо ответила подростковая книга и важно добавила: – Попомните мое слово, когда я попаду в реальность, я произведу там фурор.
Хроники оценивающе оглядел собеседницу, отметил самый обычный конфликт и ничем не выдающуюся кульминацию и подумал, что рассчитывать на фурор со столь заурядной внешностью несколько самоуверенно. Но промолчал.
– Скажите, а вы уже нашли своего автора? – вдруг спросил у него приключения.
– Есть у меня на примете пара человек, – уклончиво ответил Хроники, хотя автора приглядел себе уже давно. Но ведь не будешь же о таком личном – и первому встречному.
– А я вот пока не определился, – вздохнул приключения. – Кстати, меня зовут Последний-из-Индейцев.
– Хроники-не-родившегося-мира… И не переживайте, вы еще успеете найти своего автора, время, судя по всему, есть, – приободрил Хроники, указывая на гигантскую очередь.
– А как вы поняли, что выбранный вами человек – именно ваш автор? – продолжал расспросы приключения.
Хроники задумался и пришел к выводу, что есть некоторые вещи, которые просто невозможно облечь в слова так, чтобы передать всю суть и всю глубину… Какая ирония: у книги – и нет слов.
– Вы когда-нибудь влюблялись? – спросил он наконец у Последнего-из-Индейцев и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Это в чем-то похоже. Пока ты не нашел своего автора, ты гадаешь, он это или не он. Смотришь на его словарный запас, оцениваешь воображение, отмечаешь уровень креативности, трудолюбие и упорство, измеряешь образность мышления, взвешиваешь восприимчивость к вдохновению. И все продолжаешь оценивать и гадать, потому что не уверен. А когда находишь своего автора, на тебя словно снисходит знание: это – он.
– А если ошибешься? – отчего-то шепотом спросил Последний-из-Индейцев. – Если ошибешься и уйдешь не к тому автору – что тогда?
– Не знаю, – честно ответил Хроники. – И надеюсь никогда не узнать.
Отличающийся нахальными манерами и прыщами на лице юный гувернер Станька, а для школяров – Стантин Ксаныч Бысь всерьез беспокоился за свое душевное здоровье. Последние несколько дней с ним приключилось сразу несколько странных приступов: на некоторое время он словно терял сознание, а когда приходил в себя, обнаруживал, что перед ним лежат исписанные его почерком листы бумаги.
Болезнь прогрессировала – если во время припадков под рукой не оказывалось бумаги, то гувернер исписывал салфетки, бумажные обои, скатерти и даже собственную левую руку.
Написанное во время приступов приводило Станьку одновременно в восхищение и ужас. В восхищение, потому что ему очень нравились увлекательные истории о таинственных преступлениях и о блестящем сыскаре, раскрывающем их. В ужас, потому что в разгар самых напряженных расследований в тексте вдруг ни с того ни с сего появлялись чрезвычайно интимные сцены, например, «следы взлома были почти незаметны, и сыскарь, достав лупу, стиснул ее в страстных объятиях». Дальнейшие описания были столь подробными и красочными, что юный гувернер, имеющий, несмотря на нахальные манеры, сугубо теоретические познания о такого рода отношениях, неловко краснел и мучительно ерзал на стуле.
И истории про сыскаря, и смущающие Станьку интимные сцены были написаны его почерком, и ему оставалось только гадать, кто же управляет его рукой во время писарных приступов. Не иначе – демон. А скорее всего – даже два.
– Мариана, что это такое? – загромыхал над девушкой голос господина Завирайло-Охлобана.
Маша подняла взгляд и увидела в руках у владельца писарни последние две копии «Нюансов», которые она сдала только сегодня утром.
– Я спрашиваю, откуда там взялась эта история? – продолжал греметь владелец писарни, и сердце девушки ухнуло вниз. Ну, вот теперь точно все, ее обман раскрылся.
– Я не знаю, – со слезами в голосе ответила Маша. – Я переписывала «Нюансы», а потом вдруг – раз! – и я прихожу в себя, а передо мной исписанные моей рукой листы, а на них – эта история.
Господин Завирайло-Охлобан крепко задумался; над столом девушки сгустилась напряженная тишина. Вытерпев, сколько смогла, Маша не выдержала:
– Вы меня теперь уволите?
– Нам пришел заказ на целых двести копий «Нюансов», – невпопад ответил владелец писарни. – Они расходятся по городу с удивительной скоростью! И, поверь мне, девочка, – вдруг перешел он на проникновенный тон, – их заказывают не потому, что кому-то интересно читать про военные подкопы. Их заказывают из-за этой истории про мертвеца. Я уже приказал выкинуть первые двадцать страниц, тех, что из «Нюансов» – они ведь никому не нужны, и нанял полдюжины новых писарей-копировщиков, потому что, чует мое сердце, скоро нам поступят новые заказы.
Из всех рассуждений господина Завирайло-Охлобана Маша услышала только то, что он нанял шесть новых писарей, и поникла.
– Я больше не буду работать у вас копировщицей, да? – обреченно спросила она.
Владелец писарни отстраненно ответил:
– Нет, копировщицей ты больше не будешь, – и, заметив, как переменилась в лице девушка, добавил: – Мне нужно, чтобы ты сочинила новые истории. Такие, чтобы нам заказывали десятки и десятки копий. Это же золотая жила!
– Но я не знаю, как это произошло! – не на шутку перепугалась Маша. – Это просто случилось, я тут ни при чем! Я не смогу…
– Сможешь, – оборвал ее господин Завирайло-Охлобан. – Ты уже приманила одну книгу – сможешь приманить и другие.
Лексан Паныч забросил пациентов, регулярно забывал ужинать, а порой и возвращаться домой. Обеспокоенная жена с тревогой наблюдала за тем, как ее супруг либо запойно исписывает страницу за страницей, либо яростно комкает листы и разбрасывает их по комнате, приговаривая «Не то, все не то!».
Попытки отвлечь врача-амуролога от его одержимости ни к чему не приводили.
Когда-то искренне считавшая, что не может быть худшей напасти, чем пьянство, супруга Лексана Паныча начинала сомневаться в верности своего суждения.
Исписавший во время повторяющихся приступов все стены и простыни в своих комнатах, юный гувернер отчаялся найти помощь у лекарей и подался к экзорцисту, хоть молва и ославила того шарлатаном. Принес ему одну из написанных во время приступов историй, самую любимую, про окруженный болотами старинный замок и бродящий по нему призрак злой собаки, с неизменными неуместными сценами страсти – куда же без них? – и спросил:
– Что со мной?
– Я вижу дверь, открывшуюся в наш мир, – закатив глаза так, что стали видны только белки, загробным голосом затянул экзорцист. – И за дверью этой – несметное число духов под названием «книги», только и ждущих, как бы прорваться в наш мир и захватить чьи-то души. Твоей душой завладело сразу двое, и они борются за тебя между собой, вот почему строки о сыскаре у тебя перемешиваются с… сам знаешь чем.
– И что же мне теперь делать? – не на шутку встревожился юный гувернер. – Вы можете этих духов изгнать?
– Зачем? – совершенно нормальным голосом ответил экзорцист, возвращая глаза в положенное им состояние.
– Что значит – зачем?
– Пользуйся ими!
– Как?
Экзорцист достал из-под стола рукопись, на титульной странице которой было старательно выведено: «Френки Штейн или история ожившего мертвеца». Ниже, более мелкими буквами: «Сочинено Марианой Остич», а под этой строчкой: «Скопировано в писарне многоуважаемого господина Завирайло-Охлобана».
– Неси все, что написал, в писарню господина Завирайло-Охлобана. Книгу про Френки Штейна уже раскупила сотня человек – ты хоть понимаешь, сколько роялти на этом заработал тот, кто сочинил и записал эту историю?
Экзорцист не знал, что заработал на Френки Штейне только господин Завирайло-Охлобан, а Мариана Остич и понятия не имела про роялти и получала жалованье простой копировщицы. Впрочем, справедливости ради стоит добавить, что про существование роялти не знал и господин Завирайло-Охлобан.
Станька же не знал, что Мариана Остич и господин Завирайло-Охлобан не знают про роялти, и потому его немедленно согрели мысли о деньгах, которые он получит за сто копий проданных книг. Сто копий! Это же можно будет навсегда уйти из гимназии и никогда больше не таскать за уши горластых непоседливых школяров!
– Только маленький совет, – продолжал тем временем экзорцист. – Раздели написанное в две разные рукописи. Ну, не идут они вместе, все эти восставшие жезлы и набухшие перси с сыскарями в болотах и призрачными собаками.
Недовольство – опасная вещь. Именно из озвученного в нужном месте и в нужное время недовольства рождаются массовые беспорядки, восстания и революции.
Уже довольно давно Хроники слышал недовольный гомон где-то позади, но сейчас тот стал стремительно нарастать.
– Дамские романы бунтуют, – пояснила Мальчик-Волшебник, заметив обеспокоенность Хроники – она как-то умудрялась всегда быть в курсе событий.
– Почему?
– Считают, что происходит жанровая дискриминация, и именно поэтому их задвинули так далеко в хвост очереди.
– Глупость какая! Никто их не задвигал, просто они позже пришли. Кто приходит последним, всегда встает в конец очереди. Все справедливо.
– Вот пойди и попробуй им это объяснить, – предложила Мальчик-Волшебник.
Хроники прекрасно понимал ее сарказм. Это только кажется, что все хотят одной справедливости для всех. А когда по справедливости ты вдруг оказываешься в самом конце, эта справедливость резко становится несправедливой, и ты требуешь себе другую справедливость. Ту, которая поставит первым тебя.
– А чего они хотят?
– Чтобы их пропустили вне очереди, конечно.
Господин Завирайло-Охлобан довольно потирал руки – таких доходов писарня еще никогда не видела!
Чтобы справиться с потоком заказов на ожившего мертвеца, владелец писарни придумал хитрую вещицу – подкладывал между двумя страницами тонкие вощеные листы, натертые углем. Писарь водил пером по верхней странице, а через угольный листок отпечаток текста появлялся на нижней, и копирование шло в два раза быстрее. Угольная копия, конечно, была качеством хуже, и приходилось продавать ее дешевле, но, что интересно, разбирали их даже скорее хороших.
За последнюю неделю в писарне заказали еще три сотни копий Френки Штейна, и господин Завирайло-Охлобан был абсолютно счастлив. Однако он прекрасно понимал, что эксплуатировать историю про ожившего мертвеца до бесконечности не удастся. Это все равно что театральной труппе показывать одно и то же представление. Как ни хорош спектакль, рано или поздно он надоест, и зритель запросит что-то новенькое.
Потому школярного гувернера с юношескими прыщами, нахальными манерами и заявлением, что у него есть рукопись, владелец писарни принял с распростертыми объятиями.
– Отлично, отлично, – приговаривал он, изучая истории про гениального сыскаря. Потом голодным взглядом уставился на сумку в руках у гувернера: – А, может, у вас еще что есть?
Гувернер вдруг покраснел от смущения и, помявшись, достал из сумки вторую рукопись.
Пробежав глазами первые несколько страниц, покраснел уже господин Завирайло-Охлобан. Но не из-за смущения, а по иной причине. Вытер мигом вспотевший лоб и, натужно дыша, сообщил:
– Полагаю, и это нам подойдет.
Мысли владельца писарни пустились в галоп.
«Надо как-то еще ускорить копирование. Может, подкладывать две угольные страницы между тремя листами и наказать копировщикам сильнее давить пером? Тогда будет сразу три копии. А копии нам очень нужны – на эту любопытную книгу спрос пойдет на сотни, тут даже двумя дюжинами писцов не обойдешься. И нужно придумать другое имя для автора. Броское, таинственное и заграничное. Например, «Запретный сад сераля», сочинил барон во Хамм…»
Громкое покашливание привело господина Завирайло-Охлобана в себя. Увлекшийся размышлениями, он с некоторым изумлением осознал, что перед ним по-прежнему сидит прыщавый гувернер и чего-то ждет.
– Ну, чего тебе еще?
– Как насчет роялти? – нагло осведомился юноша.
– А что это такое? – подозрительно нахмурился господин Завирайло-Охлобан. Почему-то он не был уверен, что ответ ему понравится.
И чем дольше разъяснял понятие «роялти» гувернер, тем больше владелец писарни убеждался в правоте своего подозрения.
– Сорок процентов с первых ста копий и по двадцать пять со всех остальных, – уверенно закончил прыщавый гувернер и добавил, словно почуяв сомнения господина Завирайло-Охлобана: – Или я забираю свои рукописи и несу частным писарям.
И владелец писарни сдался.
К громко возмущающимся вульгарным эротическим романам, жеманно называвшим себя дамскими, примкнули потрепанные детективы и брутальные однотипные боевики. Вид у них был решительный и агрессивный.
Напряжение достигло той точки, когда взрыв стал неизбежностью. Хроники ожидал его с минуты на минуту.
И взрыв случился – от эпицентра волнений отделилась небольшая группа дамских романов в окружении детективов и боевиков и рванула на штурм двери, силой распихивая стоявших перед ними.
Послушно дожидавшиеся своей очереди книги, как и все воспитанные и интеллигентные существа, оказались полностью беспомощны перед хамством. Штурмовая группа прошла сквозь плотную очередь, как стрела сквозь стог сена. Вломилась в дверь, ведущую в реальность, – и исчезла.
Несколько долгих вечеров Маша беспокойно вышагивала по своей каморке, мучительно размышляя над тем, как же приманивать книги. Девушка пыталась повторять все, что делала той ночью, когда у нее написалась история про мертвеца, – садилась за стол, разжигала свечу и принималась копировать «Нюансы». Не помогало.
И вот однажды, после очередного бесконечного дня обвиняющих взглядов господина Завирайло-Охлобана, так и вопрошающих «Ну, где она, новая история?», это просто случилось.
Когда девушка очнулась, она увидела, что перед ней лежит сразу несколько стопок листов с интригующими названиями: «Убийство в ночи», «Пропавший покойник» и «Скелет в шкафу».
Обрадованная Маша принялась знакомиться с плодами своего писарного приступа. «Убийство» она прочитала с интересом, «Покойника» – с некоторым недоумением, «Скелет» – с растерянностью. Хотя все три истории рассказывали о разных преступлениях, Маше все три показались удивительно похожими друг на друга.
Девушка долго раздумывала над тем, стоит ли нести хоть что-то из этих трех рукописей в писарню. В итоге решила взять все, а там уж пусть господин Завирайло-Охлобан решает.
В кабинет господина Завирайло-Охлобана попасть удалось не сразу – под дверью стояли с полторы дюжины лиц самого разного пошиба, нервно мнущих рукописи в руках.
«Просто удивительно, сколько людей стали внезапно страдать писарными приступами!» – подумала Маша.
Когда очередь дошла до нее, господин Завирайло-Охлобан только краем глаза глянул на заглавия и бросил рукописи расторопно подхватившему их секретарю.
– Для начала – сто копий каждой. Да, и под другим именем. Что-нибудь более соответствующее названиям. Скажем, Инесса Роковая.
– Вы что же – даже читать не станете? – удивилась Маша.
– Когда бы мне читать? – буркнул владелец писарни. – Ты видела, сколько народу ко мне прет? И так – уже третью неделю! И все с рукописями! И какими! «Путешествия великана», «Тыща верст под водой», «Гордость и предвзятость», «Мир и война», «Звезданутые пришельцы»… Нет, милочка, у меня больше нет времени читать. Если я возьмусь читать, некому будет делать деньги… Все, иди, пиши дальше, думаю, эти твои истории будут неплохо расходиться. И вот тебе, – спохватился господин Завирайло-Охлобан и, порывшись в ящике стола, достал небольшой кошелек. – Держи, – протянул он деньги Маше.
– Здесь куда больше, чем зарплата копировщицы, – растерянно проговорила девушка.
– Больше, – согласился владелец писарни и, чувствуя себя умным и щедрым благотворителем, добавил: – Это называется «роялти».
После прорыва группы эротических дамских романов, дешевых детективов и однотиппных боевиков перед дверью в реальность воцарился сдержанный хаос. Сдержанный – потому что некоторое время в очереди держалась видимость порядка, и в дверь проходили именно те, чей черед подошел. Хаос – потому что все чаще и чаще некоторые наглые книги прорывались без очереди.
Хроники только качал головой, глядя на этих грубиянов. Ни стиля, ни грации, ни понятий о правилах. Уважающей себя книге сначала полагается выбрать своего автора – настоящего и единственного. А эти? Прыг в первого попавшегося; похоже, им без разницы, лишь бы человек хоть самую малость владел грамотой – и вперед, скорее писаться. И что куда хуже – массово копироваться.
Увлекательные детективные истории про гениального сыскаря словно отрезало. Во время последних писарных приступов Станька писал лишь исключительно непристойные повествования, которые сотнями копировались в писарне господина Завирайло-Охлобана под именем барона во Хамма и расхватывались, словно горячие пирожки.
Появляющиеся из-под пера красочно-неприличные опусы обеспечивали стабильные роялти, но каждый раз, приходя в себя после приступа и с любопытством читая написанное, Станька в глубине души почему-то жалел, что к нему больше не приходят так понравившиеся ему истории про гениального сыскаря. И гадал, что бы ему такое сделать, чтобы снова их приманить.
– Э-эх, бестолочь! Ну, как есть бестолочь, – приговаривала жена Лексана Паныча, дочитывая очередную дешевую угольную копию из писарни господина Завирайло-Охлобана. – Вон сколько сочинителей развелось, и все копируются. Небось и денежки им за это капают. А ты? Пишешь, пишешь – и все без толку! Допиши, что ли, уже хоть что-нибудь и пойди сдай в писарню, мож, и будет какой прок от твоего бумагомарания. Или уж брось и вернись в лекарню – на что нам жить-то?
Безнадежно плененный образами двух разноцветных глаз, толстых черных котов и плащей с кровавым подбоем, Лексан Паныч только с досадой отмахивался от причитаний жены и лишь иногда отзывался:
– Ты не понимаешь, я должен найти только самые правильные образы! Одно неверное слово – и все испорчено. А она мне этого не простит.
– Она – это кто? – спрашивала жена.
– Моя книга, – с благоговением в голосе отвечал лекарь-амуролог и снова окунал перо в чернильницу.
Желающие познакомиться с сочинительницей ожившего мертвеца Марианой Остич наведывались в писарню изредка, интересующиеся Инессой Роковой – регулярно, а уж возбужденные дамочки, жаждущие узнать хоть что-нибудь про таинственного барона во Хамма, просто-таки осаждали писарню и, в отсутствие сведений, сами выдумывали биографию загадочного заграничного сочинителя.
Такая популярность немного пугала Машу, льстила вынужденному пребывать инкогнито Станьке («Рожей ты не вышел на барона во Хамма», – откровенно пояснил ему владелец писарни, запрещая раскрывать личину таинственного барона) и немало раздражала господина Завирайло-Охлобана. Да, копирование книг стало приносить очень солидную прибыль, но теперь владельцу писарни денег было мало. Хотелось немного той славы, что доставалась прыщавому гувернеру или скромной Мариане. Хотелось заразиться писарной лихорадкой и тоже стать сочинителем.
Господин Завирайло-Охлобан не признался бы в этом ни единой живой душе, но он даже шаманил ночами, надеясь приманить к себе какую-нибудь книжонку. И будь она даже самой плохонькой, уж он-то сумел бы создать ей ажиотаж, ведь он, как-никак, владелец писарни, у него есть возможности.
Но книги к нему почему-то никак не шли.
Маша очнулась над очередной стопкой рукописей и просмотрела названия. «В гостях у каннибала», «Пропавшее наследство», «Украденный бриллиант».
Девушка быстро пробежала их глазами и поморщилась от отвращения. Опять одно и то же! Рукописи – словно копии своих предшественников, отличаются лишь несколько деталей.
Повинуясь внезапному порыву, Маша схватила все три пачки листов и бросила их в камин. Хватит! Если она и понесет в писарню какие-то истории, то не такие!
Хроники с обреченностью смирившегося с несправедливостью жизни наблюдал за тем, как очередная группа хамоватых детективов и вульгарных эротических романов, жеманно называвших себя дамскими, рванула к двери, снося на своем пути стоявшие в очереди книги.
Но в этот раз что-то пошло не так. Несколько дамских романов уже ввалились в дверь, как вдруг сразу несколько детективов резко затормозили и рванули назад, создавая в проходе самую настоящую кучу-малу.
В образовавшейся сумятице некоторое время ожесточенно толкались друг с другом недавние союзники, рвущиеся вперед дамские романы и сдающие назад детективы. В итоге пробка рассосалась.
А некоторое время спустя по очереди разнеслось ошеломляющее известие: детективы сдали назад, потому что автор, которого они атакуют, начал их сжигать!