Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914–1921 Иконников-Галицкий Анджей
Среди главных действующих лиц будущей русской смуты Врангель – единственный, кто мог написать: «Мне много раз доводилось близко видеть государя и говорить с ним».
Из воспоминаний Врангеля о Николае II:
«На всех видевших Его вблизи Государь производил впечатление чрезвычайной простоты и неизменного доброжелательства. Это впечатление являлось следствием отличительных черт характера Государя – прекрасного воспитания и чрезвычайного умения владеть собой.
Ум Государя был быстрый, Он схватывал мысль собеседника с полуслова, а память его была совершенно исключительная. Он не только отлично запоминал события, но и лица, и карту; как-то, говоря о Карпатских боях, где я участвовал со своим полком, Государь вспомнил совершенно точно, в каких пунктах находилась моя дивизия в тот или иной день. При этом бои эти происходили месяца за полтора до разговора моего с Государем, и участок, занятый дивизией, на общем фронте армии имел совершенно второстепенное значение»[212].
Этот сдержанно-положительный отзыв о царе содержится в окончательной редакции «Записок», выглаженной ради ублажения ностальгических чувств верхушки русской эмиграции. В черновых редакциях имели место куда менее лояльные характеристики. Еще более неприязненные оценки Николая II содержатся в воспоминаниях Николая Егоровича. Врангели – отец и сын – изрядно недолюбливали государя императора.
Началась война, которую в первые же дни окрестили Второй Отечественной.
Гвардия должна воевать. И конечно же, против главного врага, Германии, на главном направлении – Восточно-Прусском. Разорить гнездо тевтонских рыцарей.
Конный полк в составе 1-й гвардейской кавалерийской дивизии отправился на фронт. Гвардия была включена в 1-ю армию Ренненкампфа, которая должна была наступать в общем направлении на Гумбиннен, Инстербург и Кёнигсберг из района Ковно – Вильковишки[213]—Сувалки. В успехе наступления старались не сомневаться.
К 25 июля закончилось сосредоточение 1-й кавалерийской дивизии в районе города Сувалки. На следующий день гвардейская кавалерия выступила в поход. 30 июля эскадроны Конного полка имели первое боевое столкновение с германской пехотой на левом берегу реки Липоны неподалеку от пограничной станции Вержболово[214]. 2 августа Конный полк вел бой у селения Кибарты. Преодолев к 3 августа сопротивление германских заслонов, части 1-й армии перешли границу и начали движение вглубь территории противника.
6 августа утром у деревни Каушен[215] гвардейская кавалерия столкнулась с крупными силами немцев, наступающих с севера во фланг 1-й армии. Бой принимал кровопролитный и затяжной характер, а его неудачный исход грозил остановить наступление главных сил армии на направлении Сталлупенен[216]—Гумбиннен.
Каушенский крест
Дело шло к вечеру. Парило. 3-й эскадрон Конного полка, которым командовал ротмистр Врангель, стоял с утра в тыловом прикрытии возле небольшой рощицы при дороге на Каушен. Офицеры маялись. Скучно и неспокойно торчать тут, под шрапнельными разрывами, не ведая толком, что происходит на поле боя. Из-за пригорков, где грохотало, все чаще и чаще приходили легкораненые; санитары бегали с носилками. Нарастающее напряжение ощущалось во всем, даже в долговязой фигуре командира эскадрона.
Штаб 1-й гвардейской кавалерийской дивизии расположился на хуторе в нескольких верстах от Каушена и совсем близко от конногвардейских коноводов и прикрытия. Командующий конной группой генерал-лейтенант Гуссейн Хан Нахичеванский, нервничая, разъезжал между штабом и конногвардейцами, время от времени принимая донесения и отдавая приказы вестовым и адъютантам.
Со стороны деревни трещали частые выстрелы и время от времени ахала артиллерия. Оттуда спешил вестовой, спотыкаясь и обгоняя раненых. Свернул с дороги и, утирая лицо, направил свой полубег к конногвардейцам. Подбежал к Врангелю, отрапортовал задыхаясь. Гимнастерка его была мокра, по лицу тек пот. Перебросились несколькими фразами. Командир эскадрона вскочил в седло и тревожным аллюром поскакал к дороге, где виднелась группа всадников.
Хан Нахичеванский уже собирался отдать гвардейской коннице приказ отступить от Каушена. Сие было неприятно, но донесения о потерях и об угрозе обхода слева все больше беспокоили командующего. Хуже всего было то, что он не имел точного представления о ходе боя: сведения поступали противоречивые.
Краем глаза он увидел кавалериста, скачущего от конногвардейского резерва.
–Ваше превосходительство, разрешите доложить!
Треск разрывающейся в воздухе шрапнели. Слова глохнут. Кавалерист прокричал что-то. Хан приложил ладонь к уху, наклонился:
–Что? Какую атаку? Какой ротмистр? Барон Врангель?
Хан задумался. Усмехнулся. Несколько часов назад он получил от командующего армией нагоняй за недостаточно энергичные действия. Можно попытаться исправить дело.
–Хорошо. Атакуйте.
Ротмистр стремительно поскакал к своим. Генерал снова усмехнулся и, ни на кого не глядя, проговорил:
–Конногвардеец. Полковником хочет.
Тот вестовой, что прибежал к Врангелю, был послан от 2-го эскадрона. Принес известия беспокойные: о больших потерях, о расходе боеприпасов; вместе с тем и просьбу поддержать эскадрон резервами. Это был тот миг, которого ждал Врангель. В том, что согласие на атаку будет дано, он мало сомневался: кто же может помешать лейб-гвардейцам отличиться!
И вот он, высокий, прямой, вылетает на вороном своем коне перед строем. Громкий басовитый голос разносится:
–Эскадро-он! Равнение на середину! Направление – за мной! Рысью – марш!
Приближаясь к деревне, Врангель увидел орудия батареи конной артиллерии, быстро поскакал к ней. Командир батареи князь Эристов вел наблюдение с чердака какго-то сарая, обитого шрапнелью и пулями. Отсюда хорошо видно было: несколько эскадронов лейб-улан, конногренадер и конногвардейцев уже залегли, обессиленные и обескровленные, прижатые к земле огнем противника. Видны были и дымки выстрелов немецкой артиллерии чуть в стороне от деревни, возле мельницы. Что там за движение? Подкатывают передки? Кажется, собираются увозить пушки. Ротмистр Врангель полетел к эскадрону:
–Поручик Беннигсен, ко мне!
Под команду Беннигсена он отделил полуэскадрон и бросил его на деревню. Сам во главе второго полуэскадрона, ускоряясь, помчался вверх по косогору на артиллерийскую позицию у мельницы.
Что это была за атака! Смертельная. Кавалерия – в лоб на пехоту, укрывшуюся за каменными стенами деревенских строений.
Первый полуэскадрон на подступах к деревне попал под частый и прицельный огонь немецких стрелков; все офицеры были выбиты, но уцелевшие конногвардейцы с унтерами во главе ворвались на позиции противника. За ними уже поспешали другие поднявшиеся в атаку эскадроны.
Впереди своего полуэскадрона Врангель стремительно несся к батарее. Два орудия еще торчали на позиции, невывезенные. Жизнь и смерть зависела от скорости. Грянула картечь; треть скакавших за ним конногвардейцев на всем скаку попадали на землю; под ним самим упала израненная лошадь. Но позиция была уже рядом, в двух десятках шагов. Вскочив на ноги, ротмистр бросился вперед. Через несколько секунд он и дюжина пеших конногвардейцев были на батарее. Там – убитые и несколько раненых немцев, остальные бежали. Два орудия стояли еще горячие. Трофеи.
Шум боя отодвинулся в сторону. В направлении Каушена шли цепи спешившихся кавалеристов. Немцы, отстреливаясь, отходили за поле, за пригорки.
Бой за Каушен закончился победой.
В этом бою около 100 гвардейцев были убиты, почти 300 ранено. Среди убитых и тяжелораненых – полковник князь Кантакузин, штаб-ротмистр князь Трубецкой, поручик князь Кильдишев, корнет барон Пиллар, вольноопределяющийся граф Шувалов, ротмистр Бибиков, поручик Кауфман, поручик Зиновьев, корнет Лопухин… Какие имена! Поистине цвет гвардейской аристократии! В Конном полку убыль офицеров за один этот день превысила половину состава.
Стоила ли деревня и две неприятельские пушки таких потерь? Вопрос, на который нет ответа.
Но Врангелю каушенский бой принес настоящую славу. Еще бы, первый в этой войне успех гвардейской кавалерии, первый подвиг гвардейского офицера. Да не просто офицера – барона, потомка рыцарей, командира эскадрона его величества! Об этом зашелестит пресса, об этом с завистью будут рассказывать друг другу молодые гвардейцы. Портрет героя опубликуют в популярном журнале «Летопись войны». Николай Егорович Врангель о подвиге своего сына узнает в Париже, из французских газет. Ротмистр Врангель и полковник князь Эристов вскоре получат Георгия четвертой степени; оба они станут первыми офицерами, заслужившими орден Святого Георгия в этой войне. Врангель удостоится высочайшей аудиенции. После нее вскоре последует еще одно награждение – орден Святого Владимира четвертой степени с мечами и бантом. В декабре он будет произведен в полковники и пожалован во флигель-адъютанты.
А война пойдет своим ходом. Через две недели русские армии в Восточной Пруссии потерпят сокрушительное поражение.
«Обстановку схватывал быстро»
Во Врангеле было что-то от памятника. Это заметно на фотографиях. Высоченный (рост – два аршина одиннадцать с половиной вершков, 193 сантиметра; в Академии его прозвали Циркуль), неестественно стройный, надменный, он высится над другими людьми, над окружающим миром как бронзовый истукан. Его мемуары так же прямы и против воли надменны. Из них убрано все двусмысленное, все спорное, все, что может поставить под вопрос жизненную правоту автора.
И в воспоминаниях современников о Врангеле заметна эта особенность – отсутствие живых, теплых красок. Набор его достоинств и недостатков несет на себе печать условности: храбр, решителен, умен, бескорыстен, расчетлив, честолюбив, властолюбив, жёсток – жестук. Даже светские добавки к этой духовно-рыцарской смеси (элегантен, танцор, воспитан) не отменяют монументальности образа. Хотя по всему видно: барону не чужды были соблазны бонвиванства; но и на светских балах и дружеских пирушках он оставался все тем же: безукоризненным, прямым, устремленным вверх. Отметим также отсутствие романтических историй в его жизни: женился, что называется, раз и навсегда.
Генерал Павел Николаевич Шатилов, начальник штаба Русской армии при Врангеле:
«Хорошо я помню его молодым офицером. Это был любивший общество светский человек, прекраснейший танцор и дирижер на балах и непременный участник офицерских товарищеских собраний. Уже в молодых годах он имел удивительную способность необычайно ярко, образно и кратко высказывать свое суждение по всевозможным вопросам. Это делало его чрезвычайно интересным собеседником. С другой стороны, он обыкновенно не воздерживался высказывать откровенно свои мнения, почему уже тогда имел недоброжелателей, число которых увеличивалось завистниками его яркой натуры»[217].
Генерал-лейтенант Михаил Андреевич Свечин в мае 1918 года был направлен донским атаманом Красновым к гетману Скоропадскому в Киев, где встретил Врангеля:
«Собралось до 40 человек, и среди них я увидел быв[шего] конногвардейца барона П. Н. Врангеля, способного и храброго офицера, с которым не раз встречались в его полку, где он носил название „Пипер“, и в застольных красноречивых тостах он соревновался со своим однополчанином Бискупским»[218].
Пояснение. «Пипер» по-латыни «перец». Есть знаменитая марка шампанского – «Пипер-Хайдшик». Гвардейское прозвище Врангеля указывает на пристрастие к дорогим игристым винам, а также намекает на взрывную остроту его характера. Он – как шампанское: кипуч и холоден; искры во льду.
Макаров, адъютант Май-Маевского в 1919 году:
«Высокого роста, худощавый, он неизменно сохранял суровый вид. Академию Генерального штаба не окончил, в империалистическую войну находился в гвардейских частях, расположенных ближе к ставке, и мало участвовал в боях. Но Врангель был храбр, тверд и весьма тщеславен. В погоне за местом Деникина он не брезговал интригами»[219].
Пояснение. Насчет Академии Макаров ошибается: Врангель окончил все три курса полного обучения. От причисления к Генеральному штабу отказался ради продолжения службы в гвардии.
Димитрий Лехович, участник Белого движения, в семнадцать лет вступил в Добровольческую армию, впоследствии эмигрант:
«Врангель импонировал наружностью, гигантским ростом, властной манерой в обращении с окружающими. Его решительность, неприятие беспорядков в армии, умение подчинить себе строптивых начальников, честолюбие и несомненная жажда власти – все это в глазах его сторонников гарантировало перемены в верхах Белого движения. <…>
Врангель обладал красивой наружностью и светским блеском офицера одного из лучших кавалерийских полков старой императорской гвардии. Был порывист, нервен, нетерпелив, властен, резок и вместе с тем имел свойства реалиста-практика, чрезвычайно эластичного в вопросах политики… Врангель по натуре своей был врожденным вождем и диктатором… В подборе подчиненных генерал Врангель, не считаясь со старшинством и с прошлой службой офицеров, отметал в сторону тех, кто ему не подходил»[220].
Генерал Махров:
«Генерал Врангель выглядел очень эффектно: высокий, стройный, затянутый в черную черкеску с белыми газырями и небольшим изящным кинжалом у пояса. У него было красивое, гладко выбритое лицо, коротко подстриженные усы, в больших темных глазах отражались ум, воля, энергия. Манеры Врангеля были элегантны в своей простоте и непринужденности. Голос звучал приятно, а говорил он кратко и ясно. <…>
Служить с ним было очень легко. Это был умный человек и образованный генерал. Обстановку он схватывал быстро, сразу ж принимал решения и отдавал краткие и ясные распоряжения, которые не могли вызывать каких-либо кривотолков… Редким качеством Врангеля было, в частности, то, что он всегда был готов внимательно выслушивать возражения по поводу его распоряжений и, если находил их убедительными, то соглашался. В обращении с сослуживцами он был настоящим джентльменом и держал себя очень просто»[221].
Деникин:
«…Я выдвинул барона Врангеля на высшую ступень военной иерархии; я уговорил его в минуты потери душевного равновесия остаться на посту командующего (март 1919 года); я предоставил ему, по его желанию, Царицынский фронт, который он считал наиболее победным; наконец, я терпел без меры, без конца пререкания, создававшие вокруг Ставки смутную и тяжелую атмосферу и подрывавшие в корне дисциплину. В этом я вижу свою большую вину перед армиями и историей»[222].
Деникин изрядно недолюбливал Врангеля – своего преемника по главнокомандованию белыми войсками. Известно, что в эмиграции они ни разу не встретились. При нарочитой корректности своих высказываний о бароне он, однако, старается показать читателю: Врангель – амбициозный честолюбец, не знающий преград на пути к славе и власти.
Современники подмечали в нем и такую черту: всеми силами старался избегать неудач. Сие стало особенно заметно после каушенского триумфа. Недоброжелатели толковали: Врангель избегает боя, если бой не сулит ему заведомого успеха. Намекали, что и в каушенском бою он угробил половину эскадрона в тот момент, когда исход дела должна была решить артиллерия, и сделал это исключительно ради славы и наград.
Разочарования и надежды
Не беремся судить, правы ли оные недоброжелатели. События, последовавшие за первыми победами в Восточной Пруссии, оставляли Врангелю не много шансов на новые подвиги и почести. Наступление 1-й армии через две недели сменилось отступлением, быстрым, порой беспорядочным, даже паническим. В эти дни брат каушенского героя Николай Николаевич Врангель – в мирное время искусствовед, а теперь начальник санитарного поезда – сделал запись в своем дневнике: «…Кошмар, который я видел сегодня, превосходит все, что можно себе вообразить… В лазаретах на 200 человек помещается 2500 стонущих, кричащих, плачущих и бредящих несчастных. В душных комнатах, еле освещенных огарками свечей, в грязной соломе валяются на полу полумертвые люди…»[223]
Вместе с деверем в санитарном поезде работала баронесса Ольга Михайловна.
Из писем Петра Николаевича Врангеля к жене.
18 сентября 1914 года: «Для действия в районе 10-й армии образована сводная кавалерийская дивизия, – которой назначен командовать Скоропадский (он все же остался командиром Конной гвардии); я назначен начальником штаба дивизии (не правда ли, как громко звучит)…»
23 декабря 1914 года: «…Производство мое в полковники уже вышло. Относительно планов Твоих – выжди, что будет с нами, ежели же решишься оставаться в Варшаве, во всяком случае, оставь Твой лазарет и устройся в лучшей обстановке…»
1 февраля 1915 года: «Сегодня иду в охранение до 5-го, после чего, ежели не будет ничего нового, на 12 дней в резерв. <…> Все мы с нетерпением ждем, когда отведут отсюда, хотя мы, и стоя здесь, хозяйственные дела привели в порядок, но главное, вырваться с этого фронта – скука и никакого просвета впереди. Живем изо дня в день, производим занятия и лишь изредка представляется возможность сделать немцам какой-либо сюрприз…»[224]
По этим письмам мы видим: Врангель пошел в гору. Начальником штаба он был назначен в дивизию, которую новый главкосевзап Рузский придал 10-й армии для прикрытия района Августов – Гродно. Армия участвовала в сентябрьских боях в районе Августова и Сувалок без особого успеха. Отвечать за неудачи вышестоящих командиров Врангель не хотел. В скором времени он подал прошение о возвращении в полк. Прошение было удовлетворено. В должности помощника командира полка по строевой части барон провоевал целый год – с октября четырнадцатого по октябрь пятнадцатого.
В октябре – ноябре 1914-го конногвардейцы стояли в резерве неподалеку от Ставки Верховного, располагавшейся в Барановичах. Потом, с декабря по февраль, – в сторожевом охранении и в резерве на речке Пилице («скука и никакого просвета впереди»). В феврале – марте участвовали в боевых действиях, но без громких побед, в районе Мариамполя. Здесь Врангелю довелось совершить рейд с захватом переправ через речку Довине у деревни Даукшяй. Двенадцать пленных и четыре зарядных ящика – не слишком впечатляющий трофей для дивизиона кавалерии. Но за этот успех полковник Врангель был почтён золотым георгиевским оружием.
С апреля по июнь – снова в резерве. Летом русские армии отступали на всех направлениях. Война все дальше вторгалась вглубь Российской империи. В тяжелые дни августа 1915 года, когда немцы взяли Ковно и рвались к Риге, Конный полк вместе со всей гвардией был направлен в Вильну. Над всем Западным фронтом сгущались тучи. Немцы прорвались у Свенцян и угрожали Минску. Вильну пришлось оставить.
В октябре 1915 года Врангель был назначен командиром 1-го Нерчинского полка Уссурийской конной дивизии. (Почему после блестящих успехов первых месяцев войны так долго ждал продвижения по службе? Не было случая отличиться? Быть может. Но поговаривали, что государь тогда, в августе четырнадцатого, был недоволен большими потерями эскадрона в лихой врангелевской атаке и, хотя и удостоил барона высоких почестей – пропаганда нужна на войне, ох как нужна! – затаил надолго недоверие к военным талантам слишком отважного офицера.)
Уссурийская конная дивизия, хотя и формировалась на основе Забайкальского казачьего войска, имела пестрый офицерский состав. Командиром дивизии уже полгода, с марта, был генерал-майор Крымов, тот самый, который, будучи полковником и порученцем при командующем 2-й армии, писал тревожные донесения Самсонову в начале наступления в Восточной Пруссии; тот, которому суждено будет возглавить авангард Корнилова и погибнуть загадочной смертью в августе 1917 года.
Заметим также, что Крымова многие называют деятельным участником полуконспиративной генеральской фронды, того «как бы заговора», который через полтора года сыграет решающую роль в отречении Николая II. Заговорщической интригой он, как говорили, был связан с Гучковым и, несмотря на неравенство в чинах, с генералами Алексеевым и Рузским. (За спинами этих последних вырисовывается высоченная фигура великого князя Николая Николаевича.) Был ли Врангель посвящен своим прямым начальником в его политические планы? Возможно. В своих «Записках» он называет Крымова ярким сторонником «дворцового переворота» и «бескровной революции» и добавляет: «В неоднократных спорах со мною в длинные зимние вечера он доказывал мне, что так дальше продолжаться не может, что мы идем к гибели и что должны найтись люди, которые ныне же, не медля, устранили бы Государя „дворцовым переворотом“…»[225]
Впрочем, возникают сомнения. Неужто генерал так вот прямо и открыто «длинными зимними вечерами» вел с полковником беседы революционно-террористического содержания? Тут одно из двух: либо Крымов считал Врангеля своим полным и надежным единомышленником, либо сей пассаж в воспоминаниях барона недостоверен. В первом случае Врангель – заговорщик, во втором – обманщик. Второе предположение не вяжется с монументальным образом рыцаря. Но и против первого говорит многое; в частности, тот факт, что в ближайшее время после отречения государя, в период «гучковских чисток», он не получил повышения по службе (был назначен временным начальником дивизии, но эту должность он и по штату должен был исполнять во время отсутствия Крымова). Вероятнее всего, в мемуарах, написанных в эмиграции, Врангель подправил действительность для придания своей особе политического веса: он, мол, еще до революции был в курсе тайных планов высшего генералитета. Надо учесть и то, что Крымов считался приверженцем Николая Николаевича, а Врангель в изгнании примкнул к сторонникам этого великого князя в качестве претендента на российский престол.
Нет, конспиратором и мятежником барон Врангель не был. Но, как многие офицеры, испытывал нарастающее недовольство режимом. Крамольные разговоры, хотя и не в такой откровенной и настойчивой форме, мог вести и с Крымовым, и со своими товарищами по полку.
А офицеры в Нерчинском полку подобрались небезынтересные. К примеру, полковой адъютант Григорий Семенов – настоящий забайкальский казак, кряжистый, широколицый, глядящий исподлобья на мир глубоко посаженными, темно-огненными глазами.
Врангель – о Семенове:
«Бойкий, толковый, с характерной казацкой сметкой, отличный строевик, храбрый, особенно на глазах начальства, он умел быть весьма популярным среди казаков и офицеров. Отрицательными свойствами его были значительная склонность к интриге и неразборчивость в средствах для достижения цели. Неглупому и ловкому Семенову не хватало ни образования (он окончил с трудом военное училище), ни широкого кругозора, и я никогда не мог понять, каким образом мог он выдвинуться впоследствии на первый план Гражданской войны»[226].
Да уж, суждено было ему, «плотному коренастому брюнету с несколько бурятским типом лица» (как описывает его внешность Врангель) выйти на первый план Гражданской войны. Да еще как! Там, за Байкалом, создаст он в 1918 году свое государство, не подвластное ни красным, ни Колчаку, ни генералам Антанты. А потом, после поражения и долгих лет эмиграции, будет возвращен на родину как заключенный и повешен в 1946 году по приговору Верховного суда СССР.
Был и другой, еще более необычный офицер в полку – подъесаул барон Унгерн-Штернберг, «тип», по словам Врангеля, «несравненно более интересный», нежели Семенов. Но подробный рассказ об Унгерне ждет нас впереди.
С такими однополчанами служить интересно.
Уссурийская дивизия входила в состав I Сибирского корпуса. Вместе с корпусом ее перебрасывали с участка на участок 1-й и 2-й армий в ходе затяжных, кровопролитных и безрезультатных боев конца 1915 – начала 1916 годов. В июле, после неудачи главного удара Западного фронта в районе Барановичей, корпус был направлен на Юго-Западный фронт для развития успеха на Ковельском направлении. Но в луцко-ковельской позиционной мясорубке кавалерия не могла найти себе должного применения. Лишь в конце августа полковнику Врангелю далась в руки относительная удача: 118 пленных и ранение в атаке. Начальник дивизии объявил ему благодарность; дошло, как говорится, до государя.
В это время, на исходе кровопролитнейшей из всех военных кампаний, самые малые успехи на фронте подхватывались и раздувались имперским официозом. За атаку, в которой убито было больше своих, чем врагов, 1-му Нерчинскому полку была объявлена высочайшая милость – установление шефства цесаревича Алексея. В ноябре 1916 года, после отхода в резерв, командир полка вместе с тремя офицерами отбыл в Петроград – благодарить государя. Несколько дней были проведены при дворе. Врангель был назначен дежурным флигель-адъютантом и имел счастие завтракать в кругу августейшей семьи. Церемонии закончились 4 декабря. От имени полка цесаревичу была подарена чистокровная лошадь. Все прошло прекрасно.
В тот же день государь выехал в Ставку. Полковник Врангель на следующий день отбыл на Румынский фронт, к новому месту дислокации своего полка и дивизии.
16 декабря был убит Распутин. Врангель был хорошо знаком с двумя участниками убийства: с великим князем Дмитрием Павловичем и князем Феликсом Юсуповым. Совершенное ими деяние без колебаний одобрил.
В январе 1917 года в Бырладе, где стоял Нерчинский полк, было получено сообщение о назначении Врангеля командиром бригады. Засим последовало и производство в генерал-майоры. Государь и Верховный главнокомандующий, окруженный со всех сторон тайными врагами, искал людей, на которых можно положиться. Флигель-адъютант барон Врангель во время последней встречи произвел на него хорошее впечатление…
Не ошибиться в расчетах
Февральская революция поначалу мало что изменила в жизни Врангеля. Отречение государя не могло быть для него неожиданным: Петр Николаевич имел множество информированных знакомых. В должности бригадного командира и временного командира дивизии (Крымов получил корпус) он оставался до летнего наступления. Июль 1917 года принес России углубление революционного разлома, Временному правительству – очередной кризис, разваливающейся армии – провал наступления и смену командования, а Врангелю – стремительный, хотя и бесплодный, взлет по службе. В начале июля был назначен командиром 7-й кавалерийской дивизии, а через неделю – командиром Сводного конного корпуса. В эти дни части Юго-Западного фронта то там, то сям обращались в неуправляемое бегство. В тылу бушевали погромы. Отступлением на рубеж реки Збруч в середине июля активные военные действия русской армии закончились.
От участия в событиях конца августа, именуемых Корниловским мятежом, Врангель уклонился. Надо полагать, уже в ходе летних боев он понял: армии нет, поэтому служба в армии – путь в никуда. В обстановке послекорниловской агонии Временного правительства он отказался от предложенных ему назначений, уехал в Могилев, в Ставку. Может быть, надеялся, что высшее военное командование еще имеет шансы взять власть в свои руки. Но после Октябрьского переворота эти надежды растаяли как дым. Попытки военного контрпереворота рухнули: генерал Краснов сдался Советам в Гатчине, полковник Полковников – в Петрограде, полковник Рябцев – в Москве. Не дожидаясь прибытия в Ставку красного главковерха Крыленко и сопровождающих его революционных матросов, Врангель уехал вместе с семьей в относительно еще спокойный Крым.
Надо отметить одну особенность биографии будущего вождя белых армий: к Белому движению он примкнул поздно. Почти полгода прожил в Ялте и ее окрестностях как частное лицо, снял военную форму, ходил в гражданском. Совсем недалеко от Крыма формировались Добровольческая и Донская армии; в самом Крыму татарское правительство пыталось создать собственные войска. С Калединым и Корниловым Врангель не попытался связаться; от предложений эфемерного правительства Крымской Народной Республики отказался. Он явно не спешил стать под ружье ради борьбы с большевиками. В отличие от многих генералов и офицеров, живших лишь службой и жалованьем, он был хорошо обеспеченным человеком. И большевистская национализация не могла отнять у него средств к существованию, ибо кое-какие семейные (отцовские) капиталы имелись и за границей. Он мог рассчитывать и выжидать.
В январе 1918 года в Крым вошли красные. Татарская республика рассыпалась. В Ялте начались аресты. Был арестован и Врангель. Однако через день выпущен на свободу. Об этом эпизоде он впоследствии составил беллетризованный рассказ, включенный в первую главу «Записок». Тут описана и свирепость большевиков, и мученичество арестованных офицеров, и непреклонное мужество самого автора воспоминаний. Роль спасительницы приписана баронессе Ольге Михайловне Врангель: она, как жена декабриста, последовала в темницу за своим мужем; этот подвиг так поразил матросов и самого председателя ревтрибунала товарища Вакулу, что они отпустили обоих супругов.
Подтвердить или опровергнуть этот рассказ трудно: документы отсутствуют.
Короче и, по-видимому, точнее обстоятельства ареста и освобождения Врангеля изложила его дочь, Наталья Петровна Базилевская:
«Как-то вечером в наш ялтинский дом вломилась толпа матросов. Парня, который арестовал отца, я смогла бы узнать и сегодня. Такой бледный, весь в веснушках. Мама сказала, что пойдет с отцом. Ночь родители вместе с другими офицерами провели в каком-то помещении, а наутро было назначено судебное разбирательство. Если, конечно, так можно назвать то, что происходило тогда. Заседавшие „просеивали“ людей на две группы: одних – налево, других – направо. Когда подошла очередь отца отвечать на вопросы, он сказал, что не имеет никакого отношения к военным (что на тот момент было сущей правдой), а является инженером»[227].
Итак, барон был освобожден по той причине, что назвался штатским, отверг принадлежность к офицерству. Время тотального террора и истребительной войны еще не настало. Супругов отпустили.
Характерно, что и после ухода красных из Крыма Врангель не предпринял попыток присоединиться к антибольшевистским силам. Лишь в апреле он приехал в Киев, где в это время при поддержке германских военных властей был установлен режим гетмана Скоропадского. Скоропадский командовал Конным полком и Сводной дивизией в начале войны, и Врангель мог рассчитывать при нем на высокую властную должность.
Но «держава» Скоропадского соответствовала фамилии правителя. Она стояла, как ярмарочный балаган, на временных, шатких подпорках. Служить в Киеве означало кланяться хозяевам-немцам да разыгрывать глупый «украинско-запорижський» маскарад. Это, конечно, было никак не по нраву барону, да и не сулило заманчивых перспектив. Германия выдыхалась в борьбе с западными союзниками, а если она рухнет – что станет с гетманом и его окружением?
В это же время, в начале мая, в Киев прибыли и представители донского атамана Краснова. Генерал Михаил Андреевич Свечин агитировал Врангеля присоединиться к донцам или к добровольцам – и вновь безуспешно.
Решение присоединиться к Деникину Врангель принял лишь в конце августа.
Чем было вызвано это решение? Тремя причинами.
Причина первая: требования амбициозной, деятельной натуры. Год не у дел – скука! Врангель мог уехать куда-нибудь подальше от российского хаоса и жить в тишине и благополучии. Но ему нужно было другое: шум, почести, власть. Всего этого он мог добиться, только участвуя в русской смуте.
Вторая причина: совершившееся размежевание сил. То, что Врангелю, гордецу, аристократу и богачу, не ужиться с большевиками, – было ясно с самого начала. Но антибольшевистские силы были слабы, разрозненны, нестойки. Делать ставку на них расчетливый инженер-кавалерист не считал возможным: слабых он презирал, романтиком не был. Но летом 1918 года Совдепия потонула в кромешной тьме внутреннего кризиса, а враги большевиков умножили и укрепили свои ряды. Добровольческая армия Деникина шла от успеха к успеху, и с каждым успехом увеличивались ее силы.
Главной была третья причина. В августе началось наступление союзников – англичан, американцев, французов – во Франции и в Бельгии. Окончательное поражение Германии стремительно приближалось. Врангель, как и многие другие, полагал: победившая Антанта раздавит большевиков. Дни Совдепии сочтены. Самое время включиться в решительную борьбу против узурпаторов власти.
25 августа Врангель прибыл в Екатеринодар, в ставку Деникина. В сентябре вступил в командование конной дивизией. В ноябре возглавил корпус. За успешные действия на Северном Кавказе 22 ноября Деникин произвел его в генерал-лейтенанты, а еще через месяц назначил командующим Кавказской Добровольческой армией (в апреле переименована в Кавказскую армию). К началу 1919 года Врангель по своей популярности и авторитету сделался человеком номер два в командном составе Вооруженных сил Юга России после Деникина. С этого момента началось их противостояние, все более явное и напряженное.
Врангель идет от победы к победе. Январь 1919 года – разгром красных под Моздоком и у станицы Слепцовской, полное очищение от большевиков Северного Кавказа. В апреле – мае – отражение наступления красных на Дону. В мае – наступление в Нижнем Поволжье.
Из рапорта Врангеля Деникину от 4 апреля 1919 года:
«Главнейшим и единственным нашим операционным направлением полагаю должно быть направление на Царицын, дающее возможность установить непосредственную связь с армией адмирала Колчака»[228].
30 июня (по новому стилю) врангелевские войска с бою взяли Царицын. Через два дня в город торжественно въехал генерал Врангель.
Это был его высший боевой триумф. Его слава гремела повсюду. Для белых он стал белым рыцарем, символом движения; для красных – страшным чудовищем, черным бароном.
2 июля вечером в Царицын прибыл главнокомандующий Деникин. Здесь он подписал свою директиву о наступлении на Москву. Главной силой этого наступления становилась Добровольческая армия Май-Маевского. Кавказской армии Врангеля отводилась второстепенная роль: продвижение в Поволжье на Саратовско-Балашовском направлении.
Для Врангеля, почувствовавшего вкус славы, окруженного почитанием и поклонением, это было обидно и оскорбительно. Борьба с Деникиным неизбежна.
Снесарев
В то время, когда слава Врангеля достигла апогея, военная звезда генерала Снесарева клонилась к красному горизонту. Собственно, звезд этих было шесть: по три на каждом погоне. Даже служа в Красной армии, он долго носил генеральские звезды на плечах, рискуя стать жертвой чекистского рвения или красноармейского самосуда. И двуглавого орла, изображенного на нагрудном знаке выпускника Николаевской академии Генерального штаба, он тоже не снимал со своего френча. Есть фотография, сделанная вскоре после Гражданской войны: седой военспец с небольшими усами, грустным, все понимающим взглядом и высоким лбом ученого. На груди справа – орел в академических лаврах. Правда, погоны уже сняты.
Металл и слово
Свидетельствует Семен Михайлович Буденный, лето 1918 года, близ Царицына:
«Когда нас, группу командиров, представили А. Е. Снесареву, я увидел высокого пожилого человека с безукоризненной военной выправкой, в полной форме генерал-лейтенанта старой русской армии. Меня, как и других, прежде всего удивило, почему Снесарев в генеральских погонах: ведь красноармейцы относились к „золотопогонникам“ с неприкрытой враждой, и носить погоны было небезопасно. Кто-то даже сказал ему об этом. Андрей Евгеньевич ответил: „Погоны – знак военных заслуг пред Отечеством. К тому же меня никто не разжаловал“»[229].
Андрей Евгеньевич Снесарев во многом полная противоположность, антипод Врангеля. Врангель – аристократ и богач, вхожий в высшие сферы дореволюционного общества; Снесарев – сын сельского священника, сам прокладывавший себе путь в жизни. Врангель честолюбив и властен; Снесарев скромен, как будто бы лишен амбиций. Врангель – полевой командир, кавалерист; Снесарев – штабной работник, ученый, мыслитель. Врангель отлит в бронзе; Снесарев человечен.
Но есть между ними нечто общее.
Первое: широта ума, последовательность воли, артистизм натуры. Оба они – интеллектуалы в военной среде, оба – люди целенаправленного и методичного действия, оба знатоки и ценители прекрасного.
Второе: они пришли в армию до некоторой степени случайно, уже имея гражданскую профессию и образование. Поэтому они всегда были больше чем военные. Врангель мог без колебаний и без обмана называть себя горным инженером, а был еще и дипломатом, и гражданским администратором; Снесарев – профессиональным математиком, музыкантом, географом, востоковедом. Эта причастность к разным сферам мирной жизни отличает их от «военных до мозга костей», какими являлись Деникин, Каменев, Май-Маевский, Каледин, Брусилов, Тухачевский.
И третье: их судьбы связал Царицын. Правда, в боях за этот город они разминулись на год: Снесарев оборонял его летом восемнадцатого, Врангель штурмовал летом девятнадцатого. Но для того и для другого Царицын стал венцом военной карьеры. В жизни Врангеля взятие Царицына ознаменовало восхождение на постамент, начало роли вождя и символа Белого движения. Для Снесарева – руководство самой крупной в его биографии военной операцией и судьбоносное столкновение с человеком, чьим именем назовут этот город в советское время.
Если вспомнить, что здесь же, в Царицыне, переименованном в Сталинград, четверть века спустя будет решаться судьба Второй мировой войны и всего человечества, то пересечение линий жизни Врангеля и Снесарева на берегах Волги не покажется малозначащим.
Выдержка из выступления Снесарева, военного руководителя Северо-Кавказского военного округа Красной армии, в царицынской газете «Борьба» от 21 июня 1918 года:
«Защита Царицына ввиду его теперешнего значения – дело всенародное. Не может быть спора о том, защищать город или нет, весь вопрос в следующем: какие силы необходимы для его защиты? Царицын – сердце всей страны, и наша задача отстоять его»[230].
Эти слова можно поставить эпиграфом к истории обороны Сталинграда в 1942 году.
О бесконечно малых величинах
Служебные пути никогда не сводили Врангеля со Снесаревым, и мы не знаем, встречались ли они когда-нибудь. Если и встречались, то разошлись, не заметив друг друга. Для барона Врангеля попович Снесарев был человеком иного мира, «не нашего круга». Дворяне Российской империи привыкли относиться к духовному сословию свысока, с усмешкой, пренебрежительно. Между тем русское духовенство по своей родовитости ничуть не уступало дворянству, даже, пожалуй, превосходило его. Священническое служение, будучи делом сословным, переходило от отцов и дедов к сыновьям и внукам. Династии священников могли насчитывать десятки поколений и порой уходили корнями в такие давние времена, до которых редкий дворянин мог дотянуть свою родословную.
Священнический род Снесаревых вполне можно назвать аристократическим в среде духовенства Воронежской епархии. Отец Евгений Снесарев, иерей Успенской церкви в селе Старая Калитва Острогожского уезда, приходился внучатым племянником митрополиту Евгению Болховитинову, знаменитому ученому, к которому когда-то Державин адресовал стихи о жизни Званской. Отец Евгений, судя по фотографиям и по воспоминаниям, был крупный, красивый, породистый здоровяк, человек веселый, жизнерадостный, да к тому же прекрасный певец. Вот этот-то полный жизни человек умер внезапно в сорокапятилетнем возрасте: говорили, приехал в гости к замужней дочери, прилег на диван и скончался.
Это случилось в 1883 году. Много раньше, а именно 1 декабря 1865 года, матушка Екатерина Ивановна родила батюшке Евгению сына Андрея. У Снесаревых он был вторым ребенком (старше его – сестра Надежда). За последующие годы семья пополнится еще шесть раз: появятся на свет брат Павел и пять сестер – Лидия, Клавдия, Анна, Вера, Мария. Андрею не исполнилось и пяти лет, когда отца перевели на служение из Старой Калитвы в село Ураково Коротоякского уезда, а еще через год – в станицу Камышовскую, на приход церкви Рождества Христова. Как и положено, отец Евгений учительствовал в церковно-приходской школе; в этой же школе начал свое учение Андрей. Любопытно: по воспоминаниям родственников, камнем преткновения для него в начальной школе была арифметика. Кто бы мог тогда подумать, что через пятнадцать лет он с блеском окончит физико-математический факультет по отделению чистой математики!
Надо полагать, отец Евгений не очень стремился к тому, чтобы старший сын продолжил служение предков. Трудна и скудна была жизнь приходского священника в православной России. А служба светская полна заманчивых перспектив. Поэтому после начальной школы Андрея не отдали в духовную семинарию, а определили в прогимназию, находившуюся в станице Нижне-Чирской. Там он учился, там жил «в людях» с 1875 по 1882 год. Способности его уже определились, учился он все успешнее и успешнее. Когда окончил прогимназию, сомнений ни у него, ни у его родителей не было: нужно продолжать образование. Успешный аттестат прогимназии давал право на поступление в седьмой, предпоследний класс гимназии. Андрей Снесарев был принят в Новочеркасскую гимназию, которую в 1884 году окончил с серебряной медалью «за отличные успехи в науках, в особенности же в древних языках». Забавно, что в аттестате будущего математика и географа, одного из творцов истории, в окружении пятерок стоят четверки по логике, истории и географии…
Успех был достижением не одного только врожденного ума, но и результатом осознания нелегкой ответственности за судьбу свою и близких. Смерть отца, весть о коей поразила Андрея в начале последнего гимназического года, принесла душевную боль, а вместе с ней и тяжкие материальные проблемы. У матери – грошовый пенсион за отца и пятеро детей на руках. Нужно зарабатывать – и он зарабатывает уроками, содержит себя сам, помогает семье.
Трудности дисциплинируют. Летом 1884 года Снесарев отправляется в Москву и поступает в университет, на отделение математических наук физико-математического факультета. Окончание учения в 1888 году было вновь триумфальным: золотая медаль за диссертацию[231] о бесконечно малых величинах, отличие за академические успехи, предложение остаться при кафедре.
Может быть, заманчивый сей вариант и выбрал бы «кандидат чистой математики», которому не исполнилось еще и двадцати двух лет, если бы не два обстоятельства. Во-первых, место при кафедре давалось поначалу без жалованья. А жить на что-то надо было, да и семье помогать. Во-вторых, по закону выпускника университета ждала неприятность в виде военной службы. Правда, он имел право, не ожидая призыва, записаться в полк вольноопределяющимся и, отслужив три месяца, поступить в военное или юнкерское училище. Отучившись год, можно было получить погоны подпоручика, соответствующее место и жалованье.
Способный юноша, блестящий математик, зачисляется в 1-й Екатеринославский лейб-гренадерский его императорского величества полк и поступает на одногодичное отделение Московского пехотного юнкерского училища (на этом же отделении тремя годами позже будет учиться Бонч-Бруевич). Через год училище окончено, вновь с отличием и с занесением имени на мраморную доску. В августе 1889 года Андрей Евгеньевич Снесарев вернулся в полк подпоручиком. Как указано в послужном списке: «В этом полку проходил службу до чина поручика, сначала в должности младшего офицера роты, а потом делопроизводителя полкового суда»[232].
Итак, выбор был сделан: военная служба. Не так уж это и удивительно: духовенство Воронежской епархии издавна окормляло донских казаков, многими нитями связано было с войском. Друзья детских игр Андрея Снесарева выходили в офицеры – почему бы и ему не надеть портупею? Конечно, решающую роль в этом выборе играли мотивы материальные. Как-никак надежное, хоть и небольшое жалованье. Важно и то, что Екатеринославский полк был причислен к гвардии (хотя и недавно, в 1855 году, и потому у аристократии не считался престижным) и дислоцировался в Москве. Молодой офицер мог жить полноценной московской жизнью. И он использовал эту возможность – в первую очередь для своего развития, роста. Поступил вольнослушателем в консерваторию, в оперную студию профессора Прянишникова. Впоследствии ему, обладателю прекрасного баритона, случалось петь на сцене Большого театра, концертировать вместе с первым тенором России Леонидом Собиновым. Продолжал обучение военным наукам. Правда, в Военно-инженерное училище поступить не удалось, но в Николаевскую академию Генштаба прекрасно сдал все экзамены, и в 1896 году, после одиннадцати лет московской жизни и семи лет полковой службы, прибыл для слушания курсов в Петербург.
Любопытно, что в Академии Снесарев учился на одном курсе с Деникиным, но никакого сближения между ними не случилось – люди разных кругов. Для Деникина Снесарев – интеллигент, человек полувоенный; для Снесарева Деникин – малообразованный строевик не без солдафонства. (В дальнейшем у них возникнет точка пересечения интересов: геополитическая оценка роли России на Востоке; взгляды их окажутся принципиально схожими, хотя Снесарев будет обосновывать их как ученый, а Деникин – как военный публицист.) Учиться Снесареву, с его университетским запасом, было легче, чем Деникину. Академию он окончил, не в пример Антону Ивановичу, без скандалов, по первому разряду, в июле 1899 года; был произведен в штабс-капитаны и причислен к Генеральному штабу.
Ветры Востока
До этого момента Снесарев шел по жизни достойно, но не выходя за рамки обыкновенного. Здесь же начинается необыкновенное. Так вот идут люди общим путем до камня на распутье, а там расходятся, каждый своей дорогой. Для Врангеля камнем на распутье стала Русско-японская война. Снесарев в свои тридцать три года нашел нужный маршрут без подсказки. 2 июля 1899 года датировано прошение военного министра Куропаткина на высочайшее имя о командировании в Индию подполковника Полозова и штабс-капитана Снесарева. На прошение наложена резолюция о высочайшем соизволении. Итак, по окончании Академии, имея право выбрать место будущей службы, Снесарев выбрал командировку на Восток и последующую службу в войсках Туркестанского военного округа.
Восток в его загадочных ипостасях – Сибирь, Маньчжурия, Монголия, Туркестан – могучей силой вторгался в судьбы многих персонажей этой книги. Его воздействие по-разному испытали Деникин и Муравьев, Май-Маевский и Унгерн, Корнилов и Врангель. В Туркестанском округе служили трое из них. Для Корнилова Туркестан был дом родной; для Май-Маевского – место ссылки; для Снесарева – врата познания земного мира.
Служба в Туркестанском округе (включая сюда время индийской командировки) продолжалась пять лет и четыре месяца. В эти годы совершилось становление Снесарева как ученого, мыслителя, деятеля.
Прямо из Петербурга через Ташкент и Ош ему дулжно было отправиться в трудный путь – туда, где русского человека видели так же редко, как эфиопа в Чухломе. Командировка в северную часть Британской Индии длилась полгода. И это была экспедиция, а не путешествие туриста. Вдвоем с подполковником Александром Александровичем Полозовым (выпускником Пажеского корпуса, талантливым и преуспевающим офицером, которому суждена, увы, недолгая жизнь) совершен переход через горные хребты: Алайский и Заалайский, затем вниз по Мургабу и снова вверх по Аксу, к высочайшим перевалам Памира. Высоко в горах разделились: Полозов пошел через Таш-Курган в обход афганской территории, теми путями, которыми в следующем году пройдет капитан Корнилов; Снесарев же двинулся более прямой, но не более легкой дорогой: через Ваханский коридор и хребет Гиндукуш, через перевалы на высотах пятнадцать тысяч футов, к Гилгиту. После этого – четыре месяца внимательного изучения Гилгита, Кашмира, Пенджаба; поездка в Дели и Агру…
Результатом этой экспедиции стала серия публикаций, выходивших в течение нескольких лет: «Северо-индийский театр», «Индия как главный фактор в среднеазиатском вопросе», «Физическая Индия», «Этнографическая Индия». Притом еще не все было опубликовано. То, что опубликовано, сегодня читать интересно так же, как и сто лет назад.
Надо отметить еще один факт, равнозначный чуду. На дорогах и в селениях Афганистана, Синьцзяна, Кашмира, Пенджаба он разговаривает с местными жителями на их языках. Ко времени поездки он изучил урду, хинди, пушту, фарси, узбекский. Это в дополнение к французскому, немецкому, латыни и греческому, освоенным еще в гимназии. Разумеется, выучил и английский. Всего в активе Снесарева – четырнадцать языков.
Дальнейшая служба в Туркестане была не менее плодотворной. Снова экспедиции, наблюдения, анализ. В отличие от Корнилова, для которого в географических исследованиях (как и во всем прочем) главное – действие, Снесарев – аналитик и мыслитель. Изо всего он делает выводы, складывающиеся в единое масштабное целое. Его наследие как востоковеда и геополитика до сих пор ценно и до сих пор не осмыслено в должной мере. Впрочем, это тема отдельных книг и специальных исследований. Мы же обратимся к внешним событиям жизни Снесарева. Тем более что он, сын священника и человек веры, хорошо помнил слова Христа: «Не Тот же ли, Кто сотворил внешнее, сотворил и внутреннее?»[233]
В 1901 году Снесарев произведен в капитаны и награжден орденом Станислава третьей степени. В том же году совершил поездку в Англию, где изучал материалы об Индии. Впечатления о поездке печатаются в газете «Туркестанские ведомости». В 1902–1903 годах командует Памирским отрядом пограничной стражи в зачет цензового командования ротой, деля время между командирскими обязанностями, деловыми и исследовательскими поездками и учеными занятиями. В 1903–1904 годах – обер-офицер для поручений при штабе Туркестанского военного округа; выступает с докладами, публикует статьи, поет на концертах в Ташкенте. В ноябре 1904 года откомандирован в Петербург, в Военно-ученый комитет Главного штаба.
В столицу, однако, отправился не один: за месяц до отъезда в городе Оше Ферганской области состоялось венчание капитана Генерального штаба Андрея Евгеньевича Снесарева и дочери начальника Ошского уезда полковника Зайцова (именно так, хотя встречается и написание «Зайцев») Евгении Васильевны Зайцовой. Со своим тестем Снесарев был знаком со времени первого своего путешествия через Памир: тогда Зайцов командовал Памирским отрядом. Человек, пользующийся заслуженной известностью среди туркестанских офицеров и географов (русских и зарубежных), Зайцов вскоре оставит службу и переедет вслед за дочерью и зятем в Петербург. А семья Снесаревых будет отныне расти: в 1905 году родится первенец; назовут его, естественно, Евгением; за ним – еще пятеро детей.
Служба в Главном штабе, а с 1905 года – в третьем обер-квартирмейстерстве Главного управления Генерального штаба была прямым продолжением туркестанской службы. Вышепоименованный отдел занимался разведкой и планированием на среднеазиатском направлении. Снесарев продолжает разработку восточной тематики не только в Генштабе. Он – участник Русского императорского географического общества, Российского общества ревнителей военных знаний, Императорского общества востоковедения. Прибавляется и новый род деятельности: журнально-газетная публицистика. С 1905 по 1907 год он редактирует просветительский журнал «Чтение для солдат», а с 1906 по 1910 год – газету «Голос правды», которую издает совместно с тестем, Василием Николаевичем Зайцовым.
Газета не то чтобы оппозиционная, но от нее веяло духом свободомыслия. Начальству это не могло нравиться. Особенно то обстоятельство, что какой-то там подполковник (с 1908 года – полковник) высказывает свое мнение о «предметах, составляющих виды правительства». В 1907-м была заключена англо-русская конвенция о разграничении сфер влияния в Средней Азии и на Среднем Востоке. Следствием этого договора было присоединение России к Антанте – союзу, направленному против Германии. Снесарев написал ряд статей, в которых критиковал такую внешнюю политику. Россия не должна ни с кем делить мир; Россия не должна вступать в союзы, направленные против кого-то и чреватые войной. Россия должна быть нейтральной. России нужен мир; война несет ей катастрофу.
«Возмутительно! Подполковник забывается! Да как он смеет! Да как это Россия не должна воевать?! Ведь наша военная слава должна быть восстановлена после Мукдена и Цусимы! Мы ли, с французами и англичанами заодно, не поделим Европу и Азию? А французские займы? А британская мудрость?» – так, или примерно так, толковали в высших военно-светских кругах. Точка зрения Снесарева, и особенно та свобода, с которой он высказывал ее, раздражали многих. Газета была обречена, а ее редактор не мог долго удерживаться в Генштабе.
Примечательный факт: издание «Голоса правды» в 1910 году было прекращено по причине оппозиционности и склонности к вольномыслию; а через два года в свет стала выходить другая газета, куда более противовластная, куда более вольная, с усеченным названием «Правда». Ее вдохновителем был некий Владимир Ульянов, скрывающийся под псевдонимом Ленин… Так, при очевидном содействии властей, происходила радикализация общественной мысли в России.
В статье, опубликованной в «Голосе правды» в 1909 году, за три месяца до прекращения издания, Снесарев писал: «Худшими врагами для себя самих являемся мы сами, и в этом все наше несчастье. В эту-то опасную сторону дела, т. е. в сторону лечения самих себя, и должны идти наши усилия, чтобы избежать ужасного Божьего наказания»[234].
Божий гнев разразился над Россией: через пять лет началась мировая война.
К этому времени полковник Снесарев, удаленный из Генштаба под видом повышения, служил в Каменец-Подольске в должности начальника штаба 2-й сводно-казачьей дивизии. Дивизия входила в состав XII корпуса Брусилова. Соседней, 12-й кавалерийской дивизией командовал генерал Каледин.
«Был ранен, но строя не покинул»
О боевом пути полковника, а затем генерала Снесарева в Первой мировой войне лучше всякого сочинения рассказывают документы о его службе и наградах, а также его собственные фронтовые дневники.
Из послужного списка (правый край листа поврежден; даты не всегда читаются; в документе есть неточности):
«Выступил в поход… – 1914 Июл. <…>
Участвовал в ряде боев, первые два месяца примерно через день: у Городка, Гусятина, Черткова, Бучача, Монастыржески, Стрыя, Миколаева (Гнилая Липа), у Садовой Вишни, Самбора, Турки, перев[ала] Ужок, во многих пунктах Венгрии и т. д. <…>
Назначен командиром 133-го пехотного Симферопольского полка – 1914 Окт. 3? <…>
За бои с полком получил… чин генерал-майора.
Командовал бригадой 34-й пехотной дивизии – с 1915 Авг. 2? по 1915 Дек. 2?
Назначен начальником штаба 12-й пех. дивизии – 1915 Дек. 2? <…>
Командирован в XVIII корпус для временного командования 64-й пех. дивизией. Прибыл – 1916 Сен. Убыл 1916 Нояб. 23. <…>
Назначен начальником штаба 12 арм. корпуса – 1917 Янв. 13. <…>
Назначен начальником 159-й пех. дивизии – 1917 Апр. 7. <…>
Назначен командиром IX арм. корпуса – 1917 Сен. 16. <…>
Произведен в генерал-лейтенанты – 1917 Сен. 18.
Отбыл в долговременный отпуск и на фронт не возвращался – 1917 Нояб. 12. <…>
В сражении под Монастыржеской был ранен, но строя не покинул. <…>
Был контужен в бою (в Венгрии). <…>
Вновь был контужен, но в тыл не отбыл…»[235]
Из наградного листа:
«За текущую кампанию награжден:
1.Орденом Св. Владимира III ст. с мечами высочайшим приказом 5 декабря 1914 г. за особое отличие вне нормы за бой под Бучачем 10 августа 1914 г.
2.Георгиевским оружием, приказ 8-й армии 1914 г. № 209. Выс[очайшим] приказом 24 февраля 1915 г. за особое отличие вне нормы: за бой под Монастыржеской 12 августа 1914 г.
3.Высочайшее благоволение. Высочайшим приказом 23 июля 1915 г. за особое отличие вне нормы: за взятие перевала Ужок 3 ноября 1914 г. <…>
5.Орденом Св. Георгия IV степени – высочайшим приказом 10 июня 1916 г. за особое отличие вне нормы: за бои 4–6 декабря 1914 г.
6.Высочайшим приказом от 10 декабря 1917 г. начальник шт[аба] 12-й пех[отной] дивизии генерал-майор Андрей Снесарев за отличие в делах против неприятеля награжден орденом Св. Станислава I степени с мечами.
7.Приказом армии и флоту о военных чинах сухопутного ведомства от 11 марта 1917 года за отличия в делах против неприятеля начальник штаба 12-й пех[отной] дивизии генерал-майор Андрей Снесарев награждается орденом Св. Анны I степени с мечами.
8. Приказом армии и флоту от 15 июня [19]17 г. награжден Св. Георгием III степени»[236].
Из приказа о награждении орденом Святого Георгия четвертой степени:
«Генерал-майору, начальнику штаба 12-й пехотной дивизии, Андрею Снесареву за то, что 4 декабря 1914 г., в бытность в чине полковника командующим 133-м пехотным Симферопольским полком, быстро прибыв в Посада-Работыцка, когда прорвавшийся противник угрожал захватом шоссе Троица – Работычи и заходом в тыл нашим войскам, он после быстрой ночной разведки, находясь все время под действительным ружейным огнем неприятеля, подвергая жизнь явной опасности и воодушевляя нижних чинов, молодецким наступлением, штыками выбил противника из ряда окопов и занял деревню Цысово, где и укрепился»[237].
Комментарий в дневнике Снесарева, запись от 9 июля 1916 года:
«Так-то так… Но ведь забыты: 1) восстановление блокады Перемышля (честь моя и полка); и восстановление линии, брошенной 9-й кав[алерийской] дивизией и 2 пех[отными] полками 8-й (величина подвига и обстановка); 3) атака полком целой дивизии (смелость шага)… Иначе выходит подвиг ретивого ротного командира, не больше»[238].
Из приказа о награждении орденом Святого Георгия третьей степени:
«…1)Временно командуя 64 пехотной дивизией в бою 23 октября 1916 г. в районе Кирлибаба, когда противник, после сильной артиллерийской подготовки, повел атаку с целью прорыва нашей главной позиции… лично руководил отбитием атак на решительном участке 253 пехотного Перекопского полка… Внезапной штыковой атакой в ночь на 24 октября выбил противника из наших окопов, отбросив его за линию его исходного положения. Трофеи: 3 офицера, 185 солдат, 3 пулемета, 3 бомбомета и 2 миномета;
2)командуя той же дивизией, после ряда личных разведок под действительным огнем противника, разработал план прорыва позиций противника, прикрывавших участок шоссе Кирлибаба – Якобени… В момент движения рот в атаку, презрев очевидную опасность и находясь под сильным и действительным огнем противника, лично стал во главе наступающих рот и направлял их в атаку. Когда же наша пехота, преодолев сильное сопротивление противника, прорвала позицию последнего, лично повел в атаку 2-й батальон 255 пехотного Аккерманского полка… Трофеи: 19 офицеров, 863 австро-венгерцев, 11 пулеметов, 4 бомбомета и 2 штурмовых орудия»[239].
Выглядит это, прямо скажем, более впечатляюще, чем два трофейных орудия и двенадцать пленных Врангеля (это отмечаем не в укор и не в преуменьшение доблести барона). Правда, Снесарев при совершении сих подвигов командовал полком и дивизией, а Врангель – эскадроном и дивизионом. И все же…
Отметим также, что Врангель получил своего Георгия через два месяца после каушенского боя, а золотое оружие – через пять месяцев после успеха на Довине; Снесареву же заслуженных наград пришлось дожидаться долго: первый белый Георгиевский крестик искал героя полтора года, второй – восемь месяцев. Конечно, грудь барона и флигель-адъютанта – куда более подходящее место для императорских орденов, чем скромный мундир офицера-интеллигента из поповичей.
Русская армия была проникнута духом угодливости перед вышестоящими.
Из дневника Снесарева, 30 июня 1916 года:
«Наша армия представляет в [лице] большинства своих членов того сына [из притчи] Евангелия, который сказал отцу, что идет работать, и… не пошел. Наша система в воспитании растит и ширит такой тип, растит, практикуя хамство, капризность, беспринципность. В результате затурканный человек, как в древности пытаемый, смотрит в глаза своему палачу и старается прочесть, что тому угодно, чтобы так и сделать. На первый план: сохранить начальническое настроение в терпимом или выгодном тоне, а существо или польза дела отодвигается далеко, вглубь волевых осадков. И есть какой-то дьявольский закон, что воспитанный в таких „ежовых рукавицах“ начальник, сделавшись старшим, забывает тягость и гнет системы (в свое время он ее критиковал) и неизменно надевает сам „ежовые рукавицы“. И идет система беличьим колесом, без изменений и улучшений»[240].
«Сердце лопнуло бы от горя и страданий»
И еще несколько выписок из дневника Снесарева.
1916 год[241]. Юго-Западный фронт.
16 июня.
«Начали мы маневрировать, и оно нам не дается: разрываемся, упускаем противника, атакуем поодиночке, выдаем друг друга, не верим, врем и т. п. Что тут больше: тактические ли неготовности или отсутствие воспитания? Для сильной и дружной тактики нужно воспитание: 1) чувство товарищеского долга; 2) чувство гражданственности или общего дела; 3) чувство правдивости, 4) гражданское мужество».
28 июня.
«Стоим все на месте. Днем большая жара, по ночам, во вторую половину, предутреннюю – проходт ливни. На фронте спокойно; обе стороны влезают в землю, плетут проволоку и углубляют плацдарм. <…>
Изнанка войны: разграбленное всюду добро, поломанные и оборванные сады и нестерпимый, всюду вас преследующий запах».
11–12 июля.
Читать бесплатно другие книги:
