Ричард Длинные Руки – сеньор Орловский Гай

Глава 1

На зиму река скрылась под надежный рыцарский панцирь из толстого льда. Из окна моей комнаты видны застывшие деревья в белых плащах с надвинутыми на лица капюшонами. Вон стая серых волков вышла на пригорок, принюхивается к деревенским дымкам, теплым запахам хлева, конюшни.

Звонко и гулко стучит дятел. Дерево за ночь промерзло, звон таков, словно бьют по огромному хрустальному бокалу. Дятел – это такая птица с красной головкой, я его еще не видел, но знаю с полсотни анекдотов, шуточек, приколов, афоризмов, намеков и прочей дряни, что очень легко ссыпается в череп и занимает столько места, что нет уголка для дифференциального исчисления.

Промелькнула рыжей молнией белка, в лапах крупное, похожее на картофелину. Впрочем, картофеля здесь нет, как и помидоров или кукурузы, Колумб еще не плавал, или не ходил по морю, как обидчиво поправляют моряки, плавает, по их мнению, обязательно что-то нехорошее, а они, видите ли, только ходют.

Сумрак подкрадывается очень медленно, закат уже с полдня кровянит небо, а с земли такими же застывшими каплями крови блестят гроздья рябины. Провисели всю зиму, но птицы летят мимо, где-то надыбали вкуснее. Хотя кто знает, что тут за птицы.

За окном могуче грохнуло, вот бы затряслись стекла и оконные рамы, если бы здесь были. Я подпрыгнул: откуда пушки?

От стола отец Дитрих сказал мирно, дивясь моему испугу:

– Лед вскрыло.

– С таким грохотом, – пробормотал я. – Простите, святой отец.

Он сидит свободно в легком кресле, в тонких изящных пальцах поворачивается медная чаша, выкованная молотком кузнеца, но здесь это верх изящной работы. Прищуренные глаза священника внимательно следят за каждым моим движением.

– Сэр Ричард, из каких вы стран?.. Ледяной панцирь всегда так… потом в ушах звенит. Отец Епифант как-то оказался на берегу, когда вот так вскрылось, так на сутки оглох. Да и вообще… руки тряслись неделю, а «Отче наш» не то что выговорить, даже вышептать дня три не мог. Не смейтесь, это не так весело!.. Идет мудрый и мирный человек по берегу замерзшей реки, как всю зиму, мыслит о Божественном, а тут совсем рядом ка-а-а-ак грохнет… Ладно, сэр Ричард, спасибо за хорошее вино, но я к вам, увы, как ни прискорбно, с пренеприятнейшим известием…

– К нам едет ревизор, – пробормотал я.

Он удивился:

– Откуда знаете?

– Да так, – сказал я в некотором замешательстве, – не пророк я, не пророк. Просто интуиция. А кто едет?

– Нунций Войтылла, у него самые широкие полномочия. Вообще-то известен как человек, который сжег шестьсот ведьм. А к нам, чтобы очистить от скверны, как говорит, ряды кордонников. Увы, мы на переднем краю борьбы со Злом, а оно принимает разные формы. Бывает, в самом деле заползает даже в ряды монашеской братии.

Я спросил медленно, уже догадываясь о некоторых неприятных последствиях визита отца Дитриха:

– Хотите сказать, что меня коснется тоже?

Он вздохнул, развел руками.

– Я бы хотел, чтобы этого не случилось. Но Войтылла склонен совать нос всюду, проверять и перепроверять. Он обязательно прицепится к вам! Обязательно. Ведь достаточно заглянуть в это ваше жилище…

Я огляделся по сторонам.

– А что в нем не так?

Вообще-то я понимал, что не так: без мощного компа вообще не жилье, да чтоб выделенка, плазменный или жидкокристаллический монитор на стене, всякая привычная ерунда, вроде дивидишника, но, похоже, отец Дитрих имеет в виду нечто иное.

– Вот видите, – сказал он с укором, – вы даже не замечаете, что у вас в жилье нет атрибутов святой церкви.

– Ах, икон? – спохватился я. – Ну… гм… я ж говорил, для настоящего христианина церковь должна быть не из бревен или камней, а из ребер.

– Да? – спросил он. – А кто в ней служит мессу, не дьявол ли? Такие вещи должны быть и на виду! Не полностью, но люди должны сразу видеть, на чьей вы стороне.

– Согласен, согласен, – ответил я. – А то у нас петлюровцам приходилось требовать от встреченных, дабы перекрестились, а это нехорошо, нужны опознавательные знаки. Как в армии. И что вы придумали?

Он усмехнулся, глядя мне в глаза, покачал головой.

– Уже догадываетесь, что мы над этим думали?

– Ну да, вы же инквизиция!

– У вас в самом деле… интуиция. Вообще-то интуиция – дар Божий. Наука и многознание могут завести в бездну, а вот чувство нашего происхождения из рук Господа – предостережет от дурных поступков. Как вы знаете, святейшая инквизиция большинством голосов… не скажу что абсолютным, но все же большинством, оправдала вас. Как и ваши деяния. Мы не знаем все ваши поступки, вот только вчера отец Павлиний высказал мысль, что ваше возвращение в Зорр и очищение его от смердящих летучих мышей как-то связаны. Молчите?.. Ладно, не буду настаивать. Творцу скромность угодна, хотя чаще всего скромность – одно из проявлений силы и даже гордыни, здесь мы с дьяволом деремся на очень узком поле… Церковь лишь приводит желания Творца в действие. Сегодня мы наконец пришли к единому мнению, что вам надо на время приезда нунция побыть вне Зорра. Большинство предлагает вам съездить в Срединные Королевства, навестить родных, показаться рыцарем. Пусть местные узрят, что честное и бестрепетное служение церкви… а также королю вознаграждается сторицей.

Я подумал, оценил, поинтересовался:

– А что предложило меньшинство?

– В меньшинстве был один только отец Епифантий. Он предложил вам совершить поездку на юг, есть у нас одно приметное место.

Я подумал для приличия, кивнул.

– Я предпочитаю это приметное место.

Он пристально смотрел мне в глаза. Бледные бескровные губы чуть тронула усмешка.

– Мы так и подумали, что предпочтете именно это. Отец Епифантий сказал, что сразу схватитесь за это предложение, а я сказал, что для приличия немного подумаете, подвигаете бровями, поморщите лоб… Нет-нет, я не буду спрашивать, почему не хотите в Срединные Королевства…

Я пригубил вино, ответил спокойно:

– Разве было сказано, что не хочу? Просто в причинное… э-э… приметное место хочу больше.

– Хорошо, – сказал он. – Будем считать, что туда предпочитаете больше.

– Не «будем считать», – возразил я мягко, – а предпочитаю. А то, простите, в вашей трактовке таилось нечто слегка двусмысленное. Самую малость, но все же…

Он заметил спокойно:

– А вы не простолюдин, сэр Ричард. И никогда им не были.

– Вы не поверите, отец, – ответил я с некоторой грустью, – в моей стране простолюдины иной раз… просвещеннее, чем здесь короли. И богаче.

Он кивнул, голос прозвучал спокойно:

– Но простолюдины везде простолюдины. А вот люди благородного сословия… Можно купаться в золоте и быть нищим простолюдином, как иные купцы или ростовщики. Вы не согласны?.. Итак, отец Епифантий вспомнил о славном рыцаре Галантларе… Это был величайший воин, в силе и доблести спорил с Ланселотом, учтивостью превосходил Галахада, а в чистоте помыслов мог потягаться с нашими святыми отцами. Его всегда тянуло на юг…

Он сделал паузу, я пробормотал:

– Понимаю. В смысле, жажда подвигов, то да се…

– Да, Зло концентрируется на юге, – согласился отец Дитрих. – Иные отцы церкви даже говорят, что там и зародилось, но это спорно, спорно и ведет к опасным выводам. Словом, доблестный сэр Галантлар стремился переломить копье о грудь самого дьявола. А потом скрестить с ним меч…

– И что же случилось? Погиб?

Отец Дитрих покачал головой.

– Представьте себе, нет. Сумел пройти на юг настолько далеко, как никто из христианских рыцарей. Побивал Зло, восстанавливал справедливость, защищал вдов и сирот, рубил драконов и черных рыцарей смерти, наконец достиг одной из обителей Зла, крепости могучего колдуна. Тот в своих владениях поклонялся дьяволу, приносил кровавые жертвы… Вы не поверите, сэр Ричард, но сэр Галантлар в сопровождении всего одного оруженосца сумел одолеть врага!

– Да, – согласился я осторожно, – вот что значит святость благородного дела.

Он хмыкнул, зыркнул на меня искоса, но я смотрю чистыми невинными глазами.

– Сэр Галантлар, – продолжил он, – захватил замок колдуна. Старинный замок, переполнен старинными реликвиями… Сэр Галантлар спешно отослал обратно оруженосца, тот и рассказал все. Но, увы, мы не успели послать священников, в наши земли вторглись войска Аносия Кровавые Ножны, потом короля Карла, а теперь те земли кишат бандами разбойников. Святых отцов пришлось бы сопровождать большому отряду, а у нас каждый воин на счету.

Мое сердце стучало часто, сильно, я едва сумел выговорить, стараясь голос держать ровным:

– Что от меня требуется?

– Не очень много, но дело достаточно трудное…

– Нужно проверить дорогу?

– Да, сэр Ричард. Надеюсь, сумеете достичь его крепости живым, а если на то будет воля Господа, то и невредимым.

– Я тоже в этом заинтересован, святой отец, – пробормотал я. – Такой уж я меркантильный человек.

Он скупо улыбнулся.

– Сэру Галантлару передайте наше благословение. Сообщите, вот-вот отправим к нему двух-трех святых отцов. Думаю, к вашему возвращению папский нунций уже вернется в Срединные Королевства.

– Спасибо, отец Дитрих!

– Не за что, – ответил он сухо, было видно, что эта часть разговора ему неприятна. – Это зависит не от меня, к сожалению.

– Правят из столицы, – согласился я. – Так везде и всюду. Но вообще-то это правильно, хотя окраины с этим не согласны.

Он вскинул брови, долго всматривался в меня запавшими глазами.

– Вы удивительно зрело смотрите на вещи, сэр Ричард. Не могу понять, сколько вам лет под такой юной внешностью… Да, мы здесь, в пограничье, по-другому смотрим на вещи. Вы только что сказали, что церковь должна быть не из камней или бревен, а из ребер… Мы это понимаем, но этот нунций из Срединных Королевств, боюсь, предпочитает более заметные доказательства приверженности. Есть церковь у человека в сердце или нет, сразу не заметишь, а что распятия у вас в доме днем с огнем – это как? Ни в спальне, ни в столовой… Вы хоть одну молитву знаете?

Я усмехнулся, прямо посмотрел ему в глаза.

– А вдруг я, как те два отшельника на острове?

Дитрих ответил таким же прямым взглядом, промолчал, обдумывая ответ. На прошлой неделе пилигримы рассказали в Зорре историю, как один ревностный епископ объезжал с миссионерской миссией пограничье и запограничье, сеял Слово Божье, учил молитвам, объяснял правила причастия, а ему рассказали местные, что поблизости на диком островке, где ничего не растет, уединились двое отшельников, проводят время в молитвах и размышлениях. Он сел в лодку, погреб к островку, отыскал обоих, одобрил их служение Господу, но ужаснулся, что старики так и не выучили ни одной молитвы. Остался с ними на три дня, учил, они добросовестно повторяли, но память уже не та, снова забывали, и он снова и снова учил, пока не запомнили. Наконец сел в лодку и погреб обратно. И вдруг видит: бегут вдогонку по воде, аки посуху оба, даже подошвы не замочили, машут ему. Он остановился, добежали, упали на колени и взмолились: «Отец, забыли мы, как молитва-то начинается!» Тут уж епископ сам им поклонился и в страхе Божьем признал, что их святость неизмеримо выше…

После паузы отец Дитрих сказал мягко, в церковно-увещевательном тоне:

– В упорядоченном обществе все должно быть упорядочено. Случай с отшельниками мог быть только на пограничье, где еще не установились правила, обряды… А в обществе с детства учат, как надо и что надо. Нунций прибывает из мира, где пониманию учения Христа, как и обрядам, учат с колыбели… Там каждый ребенок, садясь за стол, скажет благодарственную молитву. А вы хоть пару слов из нее знаете?

Я широко улыбнулся.

– А на фиг Господу мои молитвы?

Он покачал головой, лицо было печальным и серьезным.

– Молитвы не Богу нужны, а самим молящимся. Все-таки вы, сэр Ричард, уже паладин, что явилось, как догадываетесь, и для нас совершеннейшей неожиданностью. Если честно, наша церковь поступок наших братьев-монахов не одобрила, хоть и… поняла. Но, в любом случае, что сделано, то сделано. Вы – паладин, а это, знаете ли, обязывает.

Я стиснул зубы. Даже чертово рыцарство привалило нежданно-негаданно, а после нашего с сэром Гендельсеном рейда в Кернель тамошние настоятели монастыря ввели меня в сан паладина. Или в чин. Или присвоили звание. Для меня слово «рыцарь» было лишь обозначением сословия, как купец, банкир или предприниматель, я жил в эпоху, когда каждый сопляк – стыдно признаться, полгода тому я тоже был им, – постоянно разоблачает и разоблачает всех и вся, испытывая гнусненькую радость, что и остальные, оказывается, писают и какают, как и я, даже самые великие и умные, тоже писают и какают, и что все эти рыцари на самом деле были тупыми и злыми дураками, а в крестовые походы шли только с целью пограбить, понасиловать, что все рыцари – клятвопреступники…

Здесь, в Зорре, увидел, что высочайшая мораль рыцарей – норма, само собой разумеющееся. Конечно, всегда найдется ублюдок, который сочтет, что куда выгоднее насрать на эту мораль, выгоднее украсть, сподличать, нарушить клятву верности, но другим рыцарям, королям, герцогам нужны сотоварищи верные и честные, на которых можно положиться, чьи клятвы обязательны, кто не ударит в спину, не предаст, кто верность и честь ставит выше каких-то материальных выгод. Но я жил в мире, где всякая мразь не в состоянии вылезти из мрази, но, понимая, что она, мразь, все-таки мразь, старается обгадить и опошлить все, до чего может домразиться. И тем самым, не умея подняться из мрази, она старается омразить сверкающие вершины, омразить и принизить до своего мразевого уровня. Потому у нее, мрази, нет людей, что делают что-то во имя идеалов, а все только по Фрейду, только по учебникам рыночной экономики, когда продавай и предавай всех, ничего святого нет, да и не было, все эти подвиги прошлого – выдумка, потому я, мол, вовсе не мразь, а нормальный и приличный член общества, ибо то, что считалось в дикие времена подлостью, в наше цивилизованное время просто узаконенная моралью рыночная конкуренция…

Но я читал свидетельства очевидцев еще моей истории, как в 1291-м тамплиеры героически обороняли Акру, чтобы жители успели сесть на корабли, как семьсот рыцарей ринулись на восемьсот тысяч сарацин и опрокинули, обратили в бегство, как героически тамплиеры и тевтонцы сражались в кольце врагов и отказывались сдаваться в плен, как уносили тела товарищей с поля боя и несли через пустыню, под палящим солнцем, изнемогая от жажды, сами умирали, но отдавали последние капли воды раненым. Это были простые рыцари. Какой грабеж, их вели высокие идеалы. Но и это, как говорят в рекламе, еще не все, еще не вершина доблести. Есть рыцари из рыцарей, более высокая ступень – паладины. Даже в бою паладин стоит десятка обычных рыцарей, это я знал еще со школы. Паладинами становились там, в крестовых походах, где драться учились не на турнирах, а в жесточайших боях, паладины в плен не сдавались, знали, к ним пощады не будет, а сарацины их не просто убьют, а сперва искалечат, потом замучают насмерть.

Отец Дитрих сказал невесело:

– Все чаще поговаривают, что герцог Веллингберг и отец Антоний не разобрались в спешке…

Я промолчал, отец Дитрий прав. Крепость рыцарей-монахов доживала последние дни, но мы с Гендельсоном успели, успели в последний миг. И повернули колесо победы в нашу сторону. Монастырь был спасен, и настоятель под одобрение израненных паладинов прямо на обломках выбитых врагом врат посвятил меня в паладины. Ему просто в голову не могло прийти, что такой подвиг мог совершить не совсем… достойный паладинства.

– Да, – согласился я, – понимаю. Еще один камушек на чашу весов, чтобы не попадаться на глаза прелату. Или, как его, нунцию.

Он смотрел на меня мудрыми, грустными, понимающими глазами. В эпоху рыцарства Европа вдохновлялась подвигом неистового Роланда, лила слезы над его гибелью, тогда понимали прекрасно, почему в час гибели Роланд обращается к своей спате Дюрандаль, а не к возлюбленной невесте Альде, что ждала у окошка его возвращения. Это потом, когда дух рыцарства стал исчезать, поэты написали бы, что Роланд в час гибели говорил бы не о любимой Родине, а о любимой женщине. Не страдал бы, что погиб цвет рыцарства, а горевал бы, что не обнимет возлюбленную. Но тогда дух был высок, тогда «сперва думай о Родине, а потом – о себе». О короле Артура с его тупыми и самовлюбленными рыцарями и не вспоминали, для настоящих рыцарей то были всего лишь крепкие мужики в железе, зато в мое время о паладинстве уже забыли напрочь, вот тогда-то вспомнили эпоху короля Артура, ибо сам король и его герои для нас просты и понятны: дрались за добычу, умыкали чужих жен, а если и освобождали какую невинную девушку из лап людоеда, то опять же мотивы их поступков были проще и понятнее нам, простолюдинам третьего тысячелетия. И рыцарями начали считать именно воинов короля Артура, хотя звания рыцарей, по сути, достоин один лишь Галахад, мог бы считаться даже паладином, остальные же – крепкие мужики в доспехах и с мечами, что не просто думали сперва о себе, а потом о Родине, вообще ни о какой родине не думали и не знали такого понятия.

Перед моим взором проплыли картинки прошлого, я ответил со вздохом:

– Вы правы, отец Дитрих. Какой из меня паладин… Когда собираться?

– Лучше не затягивайте, – ответил и посмотрел мне в глаза. – На рассвете вас устроит? Что делать, сэр Ричард, сильному воину Господа – ноша по плечу!

– Больший груз, – огрызнулся я, – везет не самый сильный, а самый тупой верблюд.

Утром я проснулся, щурясь, комната залита светом, как будто над Зорром засияло два или три солнца. За окном свист, треск, а когда выглянул, обомлел: черные проталины, где вчера был снег, пригорки похожи на зеленые щетки: жесткая торопливая трава выползает так же спешно, как лезли зубы кадмового дракона, посеянного Язоном.

От пригорков пар, впадинкам тепла достается меньше, там травы еще нет, блестят грязные льдинки, но и те истаивают буквально на глазах. Птицы подняли неистовый щебет, стараются перекричать друг друга. Вдоль подоконника пробежал крупный муравей, посмотрел в мою сторону внимательно, сяжки двигаются, старается понять, перепадет ли сегодня от меня угощение или придется искать и тащить перезимовавших мух, жуков, куколок, очень худых и жестких, иссохших, будто тоже старались попасть в святые и до неприличия морили себя голодом.

– Ого, – сказал я невольно по своему адресу. – Ни фига себе спун!.. Ну не жаворонок я, не жаворонок!.. Я вообще-то еще тот гусь…

Сонный добрел до бадьи с водой в углу комнаты. Ударом кулака проломил тонкую корочку льда, плеснул в лицо, здесь так умываются и короли, если умываются, взвизгнул, не по мне это моржевство, поспешно оделся. В Средневековье феодалам помогают одеваться слуги, но я хоть и в феодальстве, но пока еще не феодал, а так себе, подфеодальник, мужик с мечом и с доспехами, хотя и при золотых монетах, но ранг, ранг, ранг…

Когда спускался вниз, слуга почтительно доложил, что в прихожей дожидается сэр Сигизмунд. Я заглянул в приоткрытую дверь, он сидит у дверей, прямой и правильный, красивый рослый юноша, весь белокурый, с нежным, румяным, как у херувима, лицом, в чистых голубых глазах почтительное внимание.

Я приоткрыл дверь, Сигизмунд вздрогнул, увидел меня, вскочил, преисполненный готовности выполнять любые повеления сюзерена.

Я помахал рукой.

– Сэр Сигизмунд, не соблаговолите… эта… отзавтракать со мною?

Он поклонился.

– Сочту за честь, сэр Ричард!

Голос его оставался звонким и чистым, а сам выглядит свежим и чистым, как круто сваренное и очищенное от скорлупы яичко. Я вздохнул, сам я больше по утрам похож на свежий огурчик: такой же зеленый и в пупырышках, хотел его пропустить вперед, но здесь эту вежливость не поймут, я же сюзерен, а он этот, вассал, потому я задрал подбородок и широкими шагами прошествовал к столу.

Пока поглощали холодное мясо, на другом конце помещения сырое мясо жарилось на открытом огне, пеклось на углях. Запахи жареного плывут тяжелыми волнами, бьют в ноздри, заползают в уши, делают волосы жирными и липкими. Сэр Сигизмунд ел с аппетитом, раскраснелся, хотя дома наверняка позавтракал, глаза косятся на мои пальцы с удивлением, я то и дело, орудуя двумя ножами, один использовал как вилку, что здесь кажется диким и неестественным. Правда, я быстро отвык от привычного бесконтактного способа – как легко опускаться! – и с удовольствием хватаю мясо руками, здесь так делают даже короли и нежные принцессы.

– Какие планы? – спросил я у Сигизмунда.

Он удивленно вскинул брови.

– Какие у меня могут быть планы?

– Ах да, – сказал я, в самом деле, какие планы могут быть у вассала, это значит, вся ответственность на мне, и если даже он сам кого-то прибьет или снасильничает, вешать поведут меня. Ну, не то чтобы уж сразу вешать, но все-таки отвечаю я, как вышестоящее. – Вы счастливый человек, сэр Сигизмунд… Я сегодня отправляюсь на юг. Мне даже дали примерную карту. Все-таки я не тиран, вам предоставляю выбор.

Он посмотрел большими глазами, голос упал до шепота:

– Какой… выбор?

Я ответил тем же страшным шепотом, даже посмотрел по сторонам:

– Оставаться здесь… или ехать со мной.

Он с облегчением вздохнул, засмеялся.

– Вы все шутите!..

– Значит, едем, – подытожил я. – Чтобы ладить с ближними, нужно держаться от них подальше, а я собираюсь ладить и дальше. Так что завтракайте как следует, обедать нам, возможно, придется…

Его большие синие глаза округлились, спросил радостно:

– …в раю?

Я поморщился.

– Торопитесь, мой дорогой сэр Сигизмунд! Легкие дороги ищете? Господу угодны те рыцари, что потрудились на ниве… гм… на ниве. Рай – это как на пенсию, надо заслуг побольше, чтобы даже в раю место дали получше! Думаете, все толпой сидят и на арфах тренькают? Нет, кого-то за особые заслуги и до пианины допускают! А то и вовсе – до рояля.

– Простите, сэр Ричард!

– Не за что, – ответил я мужественно, ибо мясо подали хорошо прожаренное, просто тает во рту, солнце светит ярко, весна, птички чирикают и вообще поют. – Жизнь прекрасна, что и удивительно! Мы им еще покажем!

Он подтвердил радостным голосом:

– Да, сэр, конечно! Но кому им?

– А всем, кто попадается на дороге!.. Чтоб не попадались! Рыцари мы или не рыцари?

– Да, – ответил он с неуверенностью, – да, мы рыцари…

С юмором у него туговато, не все Господь складывает в одну сумку, да и юморист из меня, если честно, не намного лучше, чем рыцарь-крестоносец.

Глава 2

Двор горит и плавится в лучах торопливого весеннего солнца. Воздух свеж, наполнен жадной жизнью, даже куры, что гребутся неподалеку от крыльца, квохчут громче, петух бросается на проходящих мимо людей, почему-то не отличая благородное сословие от простолюдинов, отгоняет ревниво от своих кур, возле колодца группка смешливых девушек…

Вот умолкли, с любопытством повернулись в сторону молодого всадника в блестящих латах. Шлем он держит на сгибе левой руки, длинные белокурые волосы красиво падают на плечи, лицо юношеское, румяное, светится чистотой и детской непосредственностью. Сигизмунд завидел меня и вскинул руку в приветствии и подобии салюта вассалу сюзерену:

– Готов служить вам, сэр!

– Хорошо выглядишь, Сиг, – сказал я ему, как молодой женщине, и он, как женщина, зарделся и в то же время горделиво приосанился. Были бы зеркала, он смотрел бы только в них. – Сейчас и меня оденут…

Слуги начали выносить доспехи, а я с удовольствием рассматривал моего единственного вассала, однощитового рыцаря, как здесь говорят. Сигизмунд, как и я, в черных с головы до ног доспехах, хотя, конечно, черных в местном значении, так говорят о черной работе, т. е. в добротных доспехах, что не прошли никакой дополнительной обработки после кузницы и оружейной, всяких там полировок, вычеканивания гербов, узоров, девизов, вензелей и прочей трехомудии, металл тускло блестит сам по себе, прочная сталь, добротная…

Он выглядит сильным и ладным, ловким и поворотливым. У нас почему-то считают, что закованные в доспехи рыцари – что-то тяжелое и неповоротливое. Как только слышишь «рыцарь», сразу перед глазами стальной болван, что с железным лязгом рушится с коня и не может подняться. Карикатура, такого не бывает даже на рыцарских турнирах, где действительно облачаются в настоящие наковальни, чтобы защититься от страшного лобового удара. Даже на турнирах сбитые с коня вскакивают и хватаются за мечи, а для настоящего боя рыцари вовсе одеваются в легкие доспехи. К слову сказать, кирасиры носили доспехи намного тяжелее рыцарских, да и наш ОМОН таскает на себе побольше кэгэ, так что Сигизмунд, как и любой рыцарь, в состоянии не только с легкостью размахивать мечом, но и на скаку запрыгивать на коня, бежать какое-то время с ним наперегонки, кувыркнуться, избегая удара, вскочить на ноги и дать в зубы недрогнувшей рукой.

Меня поворачивали, я послушно поднимал руки, опускал, растопыривал. Сперва надели рубашку из полотна, потом вязаную, затем кольчугу, а потом соединили две половинки латного панциря. Плотные штаны из прочной кожи и сапоги на двойной подошве уже на мне, сапоги простые, без обязательных позолоченных рыцарских шпор, но мы – на Границе, да и принимали меня на поле боя, иначе во время сложной церемонии принятия в рыцари вообще бы загнулся. Да никто меня иначе и не принял бы…

Проводить пришли Ланселот и Асмер, только Рудольф с Бернардом с отрядом рыцарей чистили окрестности города от нечисти, с ними ушел и отец Совнарол. Ланселот придирчиво проверил, как на мне доспехи Арианта, подергал, сказал без улыбки:

– Я уж боялся, что дадут тебе доспехи святого Георгия!

– Свят, свят, – сказал я и чуть ли не впервые ощутил потребность перекреститься, сплюнуть через левое плечо и сложить пальцы крестиком. – Только не это!

– Ага, признаешься?

– В чем?

Наши взгляды скрестились в безмолвной схватке. Лучший рыцарь королевства сразу невзлюбил меня, но так уж случилось, что несколько раз прикрывали друг другу спины, даже спасали один другому шкуры, но это не мешает ему относиться ко мне с прежним подозрением.

– Что святые доспехи, – сказал он холодно, – будут жечь огнем твою нечестивую плоть, верно?

– Ответ неверен, – сказал я. – Попробуй еще с трех… тысяч раз. И все равно промахнешься.

Я с раздражением смотрел в его массивную нижнюю челюсть, как всегда надменно и вызывающе выдвинутую вперед. Сейчас я в хороших сапогах, с металлическими набойками на пятках и носках, так бы и двинул ногой в эту челюстину, да не достану в этих доспехах. Хотя, если честно, не достал бы и в тренировочном костюме. Да и то сказать, я треники надевал, лишь когда носил ведро к мусоропроводу.

Он проверил крепление перевязи меча за спиной, подергал, отступил.

– Если сам не потеряешь, – сказал он холодно, – ничего не соскочит.

– Спасибо, – ответил я. – Ты просто сама галантность. До чего же эти менестрели брехливые… Сколько ты им платишь?

Он надменно пропустил шпильку мимо ушей, а я подумал с ужасом, что он прав, доспехи святого Георгия могли бы заставить надеть на меня!.. Если епископ считает, что это меня как-то облагородило бы, склонило на их сторону, то жестоко ошибается. Мое поколение выработало иммунитет к любому давлению, будь это наглая реклама, пожелания правительства или комитетов по правам человека. Я бы, напротив, взялся творить все наперекор. На белое говорить черное, на черное – белое, а поступать тоже не так, как мне шептали бы доспехи…

Медленно приблизился Бернард, обнял, отодвинул на вытянутые руки. Крупное, иссеченное ветрами и солнцем лицо выглядело невеселым.

– Кто знает, – проговорил он, – встретимся ли?

– О чем речь? – удивился я. – Только и дело, что туды и сюды! Не успеешь чихнуть…

Он спросил серьезно:

– К Гендельсону зайти не хочешь?

Я умолк на мгновение, подыскивая ответ, сказал с наигранной беспечностью:

– Знаешь, тут не то что не могу видеть его ран… Там придет его жена, а я буду чувствовать себя виноватым.

– Почему?

– Он изранен, останется калекой, а я цел, без царапинки…

Он подумал, качнул лохматой головой.

– Да, такое может быть. Она очень хорошая женщина, но сейчас может быть несправедливой.

– Когда мы уедем, – сказал я, – ты зайди к нему от меня, хорошо? Я, мол, выехал очень срочно, приказ короля, ослушаться не мог, потому не попрощался. Передай ему от меня…

Я сбился, ком в горле, умолк и махнул. Бернард сказал торжественно:

– Ценю твои чувства, сэр Ричард. У тебя слезы на глазах! Что может быть благороднее, когда благородный рыцарь так скорбит о ранах своего боевого товарища?

Сигизмунда провожала целая толпа девушек с их бдительными и бдящими матерями. Он на белом коне, сам белокурый, белый плащ с огромным красным крестом ниспадает с плеч и покрывает даже конский круп, весь светлый, это ему бы пошли доспехи святого Георгия, а у меня все не так, все не то, даже конь мой, я назвал его Черным Вихрем, похожий на вылепленную из черной эпоксидной смолы статую, блестящий, с выступающими тугими мышцами, тонконогий, с гибкой шеей – просто не конь, а что-то иное, звериное. Да и уши торчком по-волчьи, в глазных орбитах полыхает, выплескиваясь, багровое пламя. Вообще-то у любого коня уши по-волчьи, но только при взгляде на моего понимаешь, что это именно по-волчьи, а у остальных – по-конячьи. При взгляде на моего коня многие крестятся, шепчут молитвы. Церковники пробовали кропить его святой водой, но Черный Вихрь не испарился, даже не замечал, что именно на него плещут: простую воду, святую или крутой кипяток.

Мне помогли взобраться в седло, подали шлем, а затем и длинное копье. На крыльцо вышла королева Шартреза, я поклонился и отсалютовал копьем. Она благосклонно и спокойно улыбнулась, подавая знак, все спокойно, езжай, крупных врагов нет, с мелочью справимся.

Я перевел дыхание, вон там дальше трое в монашеских рясах, капюшоны надвинуты на лица, в одном я узнал отца Дитриха. Уловив мой взгляд, он поднял голову, неторопливо и с достоинством перекрестил меня с конем вместе. Я оглядел себя: на мне панцирь из двух половинок, справа у седла дивный щит и молот с короткой рукоятью, слева – лук. Меч Арианта, что рубит любые доспехи, как капустные листья, я присобачил за спиной. Выдергивать не очень-то удобно, но я недаром зовусь Ричардом Длинные Руки, зато справа и слева под руками более нужные вещи: молот и лук. Лук тоже от Арианта, в смысле, пользовался им Ариант, а не изготовил.

Амулет, который простая копалка, на груди под рубашкой, а все четыре Ариантова браслета я, поколебавшись, сунул в мешок. Их надевают на голые руки, но время года пока что не то, на мне рубашка, а сверху теплый свитер из козьей шерсти. Связан грубо, но надежно, вязали мужчины, женщины еще не научились этому чисто мужскому занятию, так что свитер толстый, грубый, тепло хранит, как дубленка, а панцирь прижимает к спине и груди, не дает продувать ветру.

Ланселот и Асмер неодобрительно косились на мое неполное рыцарское облачение, но смолчали, ибо я хоть и рыцарь, но какой-то неправильный рыцарь, не воспитанный в нужных традициях с детства, а возведенный на поле боя ударом меча по плечу. Такому еще предстоит обтесываться, дабы стать истинным рыцарем Христова воинства.

Асмер, быстрый, мгновенно перетекающий из одного состояния в другое, компьютерный спецэффект, а не человек, сразу же уставился на лук Арианта.

– Все-таки берешь?

Потомок эльфов, необычайно быстрый и меткий стрелок из лука, он, естественно, замечает только луки, сравнивает со своим, всякий раз довольно задирает нос, но это первый лук, которым ему щелкнули по носу, а потом еще и врезали между остроконечных ушей.

– Ага, – сказал я и, заметив хмурый взгляд Ланселота, шмыгнул носом и вытерся рукавом. Ланселот холодно отвернулся, уже знает мои шуточки. – А что, узнал его свойства?

– Нет еще… но если оставишь, разберусь быстро!

– Фигушки, – ответил я любезно. – Потом от тебя не получишь!

Он захохотал, быстро и дробно, словно рассыпал сухой горох.

– По себе судишь? Ну-ну, что уставился?

Я подмигнул ему, сказал заговорщицки:

– Хорошо смеется тот, кто стреляет последним.

Он открыл рот, не понял, хотя смутно уловил некий великий смысл, а я тронул коня, поехал мимо дворца. Шартреза изволила помахать рукой. Великая честь, провожает сама королева, я поклонился, больше похожий на варвара своими доспехами и манерой носить меч за спиной, зато едущий следом Сигизмунд выглядит образцом рыцарского облачения, изящества и рыцарских манер. В полном доспехе, шлем с пышным плюмажем, забрало поднято, открывая чистое юношеское лицо. Тяжелый рыцарский конь укрыт кольчужной сеткой, а поверх – яркой попоной из красных и белых квадратов, расположенных в шахматном порядке, красный крест на плаще, на шлеме, на щите, даже на сапогах.

Народ по обе стороны дороги расступался, мы поравнялись с тремя монахами. Я остановил коня.

– Благословите в дорогу, святые отцы.

Все трое пробормотали короткую молитву, а отец Дитрих сказал тихо:

– Рядом с блестящим юным рыцарем вы, сэр Ричард, сама скромность. Впрочем, скромность красит человека.

– Да, – согласился я. – В серенький такой цвет.

Он кивнул, в глазах не проскользнуло ни тени улыбки.

– Иным серый цвет необходим, чтобы их не слишком замечали, не так ли, сэр Ричард? Не знаю, увидимся ли мы еще… потому хотелось бы задать вам вопрос, на который в другое время я бы не решился, чувствуя вашу уязвимость.

Я проговорил настороженно:

– Слушаю вас, отец Дитрих.

– Сэр Ричард, почему все-таки в вашем сердце нет религии?

Я посмотрел по сторонам, наклонился и сказал ему почти на ухо, чтобы не услышали закапюшоненные собратья:

– Но ведь Бог в моем сердце есть?

– Есть, – согласился он с некоторым колебанием. – Наверное. Возможно. Но религии уж точно нет.

Я сказал негромко:

– Если вернусь, считайте, что я не отвечал на этот вопрос. А если не вернусь, то считайте коммунистом и знайте, что религию я утратил по вине самой же религии. И ничего, жив.

Он посмотрел на меня с ужасом и жалостью.

– Сэр Ричард, религия и законы – пара костылей, которые ни в коем случае не следует отнимать у людей, слабых на ноги. Повторяю, ни в коем случае! Не все же сильные, коих ведет, как вы хорошо сказали, церковь, что внутри нас! Большинство – просто люди со всеми слабостями и дурью!

– Я это запомню, – пообещал я. – В моем мире… моих землях больше опирались на один костыль, да и тот подгнивший… Прощайте, отец Дитрих.

– Постарайтесь уцелеть, – попросил он.

– Да уж, – ответил я, – к вящей славе церкви. Общение с вами мне дало немало.

Решетка ворот заскрипела, поднялась с натугой. Стражники приветствовали нас, голоса хриплые, простуженные, но все держатся бодро, молодцевато, при нашем приближении всяк выпрямлял спину, разводил плечи и старался смотреть орлом или хотя бы львом. Сигизмунд наклонил копье, дабе не царапать свод, кони прошли бок о бок, копье снова нацелилось в синее небо, я видел, как Сигизмунд готов поскорее опустить забрало и копье, дабы пришпорить чудовище в шахматной попоне и метнуться на противника… хорошо бы – дракона, да чтоб огнедышащего…

– Сиг, – сказал я доброжелательно, – расслабься.

Он вздрогнул, покраснел, посмотрел на меня испуганными глазами.

– Зачем?