Фарамунд Никитин Юрий

Глава 1

Третьи сутки они упорно двигались через гнилые испарения лесных болот. Единственная повозка часто увязала, всадники привычно покидали седла, упирались плечами. И снова мимо проплывают огромные деревья со стволами в рост человека, два колеса подпрыгивают на толстых корнях, слышен влажный шелест мясистых листьев, жидкая грязь отпускает колеса с недовольным чмоканьем.

На четвертый день чахлые, искореженные болезнями деревья сменились рослыми красавцами в три обхвата. Земля, все еще сырая, уже увереннее держала как повозку, так и тяжелых конных воинов.

Туман опустился к траве, растворился без следа. Воздух стал легче, прозрачнее. Вместо привычного смрада затхлой воды и гниющих растений стали восприниматься запахи древесной смолы, муравьиных куч. Всяк замечал, что птицы перекликаются звонче, белки мелькают рыжими молниями. Деревья стоят уверенно, земля у болот здесь отвоевана навечно. Могучие корни выпивают моря подземной воды, возгоняют по стволам и сбрасывают с листьев.

К полудню сквозь плотные тучи прорвалось крохотное больное солнце. Ветер тронул верхушки деревьев, под ногами взад-вперед задвигались ажурные призрачные тени. Трава шевелились, тоже отбрасывая тени, такие непривычные в мире, где плотные тучи царапают брюхо о вершинки деревьев. Кое-где появились даже бабочки: крупные, как воробьи, мохнатые и серые, словно летучие мыши.

То и дело теперь по толстым стволам мелькали красные комки, пушистые хвосты, стучали крохотные коготки.

Две крепкие крестьянские лошадки упирались копытами, кряхтели, но повозку теперь даже на косогоры вытаскивали без помощи людей. Огромные колеса без труда катили через мелкие ручейки, борозды, подпрыгивали на выступающих из земли корнях.

Справа ненадолго проглянуло болото, но мелкое, жалкое. Скоро осталось далеко позади, но зловонные запахи еще долго витали в воздухе, тревожили души. Иногда деревья попадались изогнутые, изувеченные. Тогда под ногами чавкало, а весь отряд невольно ускорял шаг, уходя от обиталища злых богов.

Впереди на крупном коне ехал рослый и широкий в плечах молодой воин. В правой руке длинное копье, на голове железный шлем, а на кожаном панцире нашиты железные пластинки. На локте левой руки, что не выпускала повод, без усилий держался легкий круглый щит, а из ножен у пояса торчала рукоять короткого меча.

Красивое гордое лицо осталось неподвижным, когда прямо под копытами мелькнула лисья мордочка, испугав коня. Его выпуклые глаза сурово и непреклонно смотрели только вперед.

Следом за ним двигался, задремав в седле, массивный, грузный ветеран. Седая голова блестела серебром, короткие волосы трепал ветерок. Широкие массивные плечи обвисли от собственной тяжести. Круглое лицо, потемневшее от ветра, морозов, солнца, слегка обрюзгло, длинные седые усы опускались до груди. Справа у седла на тучи вызывающе смотрела рукоять огромного боевого топора.

Внезапно молодой воин насторожился. Ладонь его шлепнула по рукояти меча. Голос прозвучал сурово:

– Тревор, там что-то впереди…

Седоусый не успел открыть рот, как молодой пришпорил коня. Остальным видно было, как пригнулся, выставив копье, обогнул огромный дуб и пропал за зеленой стеной. Воины переглянулись, из ножен со зловещим посвистом вынырнули мечи. В руке Тревора появился боевой топор.

– Сюда! – донесся крик молодого воина. – Здесь был бой!

Тревор, уже с топором в руке, осторожно пустил коня за островок из деревьев. Там на широкой поляне в лужах свернувшейся крови застыли человеческие тела. Два матерых волка оскалили зубы, но не осмелились вступить в схватку, попятились в кусты. Воины быстро осмотрели место битвы. Лица павших искажены яростью, жаждой боя. Некоторые изрублены так страшно, что головы в стороне, отсеченные руки сжимают оружие. Два тела вовсе разрублены от плеча и до пояса, словно здесь дрался разъяренный великан.

Тревор с усилием привстал на стременах, огляделся поверх кустов. Везде тихо, но на всякий случай сказал густым басом:

– Я проеду вокруг, посмотрю. А ты, Редьярд, проверь, что за люди.

Молодой всадник вскинул копье, потряс:

– Здесь все мертвые!

Тревор крикнул предостерегающе:

– Мертвых семеро, но за кустами могут быть живые…

Воины, не выпуская из рук оружия, выехали на место схватки. Четверо спешились, быстро переворачивали трупы, выворачивали карманы, шарили в складках одежды. На двух мертвецах оказались на удивление добротные сапоги. Спешившиеся едва не подрались: сразу трое ухватились за один и тот же сапог.

Лошадки вытащили повозку на край поляны. Выглянула девушка, быстрые живые глаза на широком загорелом лице без страха оглядели убитых. Воины стаскивали сапоги, переворачивали павших, шарили в карманах. Девушка соскочила с высокой ступеньки, черные волосы растрепались по прямой спине. Редьярд с высоты седла сказал строго:

– Клотильда, возвращайся к госпоже.

– А что я ей расскажу? – изумилась Клотильда. – Спросила ведь!

– Негоже смотреть на мертвецов, – сказал Редьярд еще строже.

– Это ей. А мне?

– И тебе нельзя.

– Почему?

Он набрал в грудь воздуха, но в это момент дверца повозки отворилась. На землю как бабочка спорхнула молодая девушка в дорогом платье из настоящего шелка. У нее блестели глаза от яркого солнца и возбуждения. Казалось, от нее шел чистый радостный свет. Длинные золотые волосы, заплетенные в толстую косу, падали до середины спины, чистые глаза смотрели на мир с радостным удивлением.

Служанка вскрикнула:

– Лютеция!.. Лютеция!.. Вон Редьярд говорит, что негоже молодой девушке…

Из-за кустов донесся могучий рев дяди молодой госпожи:

– Э-э, да здесь еще один! Еще живой!.. Правда, долго не протянет…

Рослый всадник, Редьярд, крикнул:

– Где?.. Дознайся: кто напал, много их еще, куда ушли?

Точеные ножки юной Лютеции ступали между трупами. Привыкшая к виду убитых и раненых, она двигалась легко и свободно. Под каблучком хрустнули пальцы одного из павших, что в предсмертной судороге впились в землю, а Лютеция уже протиснулась между воинами.

Наполовину вломившись в кусты, лежал крупный молодой мужчина. Черные, как вороново крыло, волосы, запятнанные кровью, падали на лицо. Тревор слез на землю, конь тут же пугливо отбежал. Пальцы Тревора без брезгливости отодвинули с лица черноволосого прядь. Открылось крупное, но очень худое лицо. Скулы натянули кожу, подбородок зарос черной двухнедельной щетиной, не скрывавшей ни рубца, ни той формы нижней челюсти, что принято считать признаком упрямства и воли.

Он весь был залит кровью, на плечах и на груди кровоточили открытые раны. Еще одна страшная рана зияла на боку. Лютеции показалось, что кончики разрубленных ребер торчат, как оскаленные зубы огромного зверя. Неизвестный застонал, открыл глаза. Она вздрогнула, темно-коричневые глаза взглянули прямо на нее, минуя склонившегося над ним Тревора.

– Пить… – прохрипел он.

Тревор поколебался, отстегнул с пояса фляжку:

– Тебе, парень, надо больше о другой жизни думать…

Раненый пытался поднять руку, но только пошевелил пальцами. Вторая рука бессильно лежала вдоль тела. Кровь подтекла со всех сторон, он лежал в темно-красной грязной луже. Тревор приложил флягу к губам раненого, подержал чуть, тут же отнял:

– Хватит. Тебе все равно, а нам воду беречь надо. Ты из тех, кто напал или кто защищался? Говори, нам все равно: разбойник ты или нет. Нам важнее знать, что впереди на дороге.

Лютеция присела на корточки перед раненым. Он сделал пару глотков, вода плеснула на подбородок: массивный, упрямо выдвинутый. Лютеция торопливо отодвинула мокрый от крови край рубашки, Ей почудилось, что коснулась одетых под рубашку лат из меди, но это оказались его рельефные мышцы. Грудь медленно поднималась и опадала, а глубоко внутри бухало могучее сердце. Ее рука на груди раненого подпрыгивала.

Он пошевелил губами. Лютеция не расслышала, наклонилась. Их взгляды встретились. Она сказала быстро:

– Перенесите в повозку. Не по-христиански оставлять умирать в лесу!

Тревор хмыкнул, рука опустилась на рукоять меча. В голосе старого воина звучало удивление:

– А кто сказал, что оставим, дабы волки драли еще живого? Одно движение железа – и он на небесах!

Лютеция сказала сердито:

– Дядя, я приняла новую веру.

– Ну и что?

– Иисус Христос велит быть милосердной.

– Старые боги надежнее, – заметил Тревор. – Да и парень этот, похоже, не слышал о новом боге. Эй, парень, ты ведь предпочитаешь смерть от острой стали друга?

Но человек, истощив все силы, впал в беспамятство. Тревор вытащил меч, но Лютеция сказала возмущенно:

– Дядя! Я забираю его в повозку.

– Он умрет раньше, чем донесут до дверцы!

– На то воля небес!

Тревор махнул рукой, отвернулся. Раненого под надзором юной Лютеции бегом унесли в повозку, воины спешили вернуться к грабежу.

Обобрав убитых, отряд тронулся через лес. Изголодавшиеся волки ринулись на поляну раньше, чем ее покинул последний всадник. На деревьях оглушительно орали вороны, хлопали крыльями.

Редьярд снова ехал во главе отряда. Тревор пустил коня рядом, некоторое время ехали бок о бок. Тревор хмурился, на лбу собирались глубокие складки. Пышные серебряные усы распушились, как у рассерженного кота.

– Что-то беспокоит? – спросил Редьярд.

Старый воин почесал в затылке:

– Еще как!

– Что?

– Погибших семь человек, но у них даже кошельки не срезали! Что за край непуганых идиотов? Мы собрали такие мечи… а двум кинжалам так и вовсе цены нет! Чтоб вот так побить, да не забрать хотя бы самое ценное… Ничего не понимаю.

Редьярд предположил:

– Кто-то спугнул?

– Похоже… Но тогда почему не ограбил тот, кто спугнул? Тоже непонятно.

– Тогда я выставлю двойные дозоры на ночь?

Тревор хмыкнул:

– Нас всего десятеро. Все валятся с ног.

– Ну, все-таки…

– Просто ложись спать, не выпуская из руки меча, мой мальчик.

Клотильда фыркала, отказывалась заниматься раненым, мало ли каких бродяг встретят по дороге, по одежде видно – разбойник, но когда Лютеция сама начала врачевать открытую рану на боку, служанка сдалась, отстранила юную госпожу.

– Все одно помрет, – ворчала она. – С такими ранами не выживают, госпожа… Вот не выживают, и все!

– Но милосердие нам зачтется, – возражала Лютеция. – Мы должны быть милосердными!

– Где ты видела в мире милосердие?

– Вот мы и должны нести его в этот жестокий мир…

– Эх, госпожа! Мало ты мир видела.

Раненый долго не приходил в сознание, но раны уже не кровоточили, хотя повозку трясло немилосердно. Клотильда под присмотром Лютеции перевязала бок чистыми тряпицами.

Вечером отряд расположился на ночевку, заранее выбрав открытое место у ручья. Костров развели два: один для благородной госпожи и ее служанки, другой для мужчин с их грубым хохотом и грубыми шутками.

Лютеция помогла раненому выбраться. Он сразу лег, отдышался, потом с помощью служанки и заботливо поддерживающей его юной девушки доковылял к ручью, попытался сесть, но завалился на бок. Все же дотянулся до ручья, жадно сунулся лицом в холодную воду. Клотильда выждала, бесцеремонно схватила за волосы:

– Эй, не утони!

С него стекали ручьи, он жадно хватал воздух, словно в самом деле едва не задохнулся. С усилием пытался сесть, но не сумел, упал навзничь. Глаза его уставились в небо. Хмурое, нависающее черными тучами, оно почему-то совсем не отражалось в темных глазах.

Клотильда повернулась к Лютеции:

– Ночью помрет.

Послышались тяжелые шаги. Тревор двигался, как если бы дерево вздумало подойти ближе к ручью: медленно и основательно. Его совсем не старческие глаза сурово и с брезгливостью вглядывались в бледное лицо:

– Ну, можешь говорить?

Раненый часто дышал, грудь поднималась и опадала, как волны при буре. Глаза непонимающе уставились в грозное, нависшее над ним лицо. Тревор спросил девушек:

– Он что-нибудь говорил?

– Ни слова. Только постанывал.

Тревор пнул ногой в раненый бок:

– Ну, говори. Кто ты? Что ты? Что за схватка в лесу?

Лютеция вмешалась:

– Дядя, он очень слаб. А ты задаешь столько вопросов, что сам епископ римский не ответит сразу!

Тревор произнес раздельно:

– Кто ты? Как твое имя?

Раненый смотрел тупо. Наконец глаза заморгали, в них появился страх:

– Я… я не знаю!

Тревор сказал с угрозой:

– Как это? У каждого человека, даже самого лесного, есть имя. Или кличка… Или хотя бы ты какой по счету?

Лютеция вскинула тонкие брови:

– Дядя, как это – по счету?

Он отмахнулся:

– Квартий, Секстий, Септимий, Секундий, Терций, Октавий… Ну, так как тебя зовут?

Раненый мучительно морщил лоб. По всему лицу заблестели бисеринки пота, начали вырастать в крупные капли. Он багровел, двигал морщинами, наконец лицо стало бледным, как у мертвеца.

– Я… ничего… не помню… Кто?

Тревор выпрямился:

– Здорово его по голове! Все вылетело. Эх, ладно. Если не умрет за ночь, утром все равно оставим. Не наше это дело – еду переводить на подыхающих.

Лютеция сказала с упреком:

– Дядя, ты еще воды пожалей!

– Ну, воды не жалко, – ответил Тревор, не заметив иронии, – а вот с едой туговато. Тебе что, подают готовенькое! Все голодать будут, но ты не заметишь!

Он ушел, сам устыдившись резкости. Лютеция присела на траву возле раненого. Багровый диск наполовину опустился за деревья. Красноватый свет пал на лицо раненого.

Она сказала настойчиво:

– Тебе надо вспомнить хотя бы, кто ты. Потом вспомнишь и остальное. Как тебя зовут?.. Эрик? Рагнур?.. Олаф?.. Транар?.. Фарамунд?

Ей почудилось, что при слове «Фарамунд» его веки чуть дрогнули, а расширенные зрачки коричневых глаз стали еще шире.

Она сказала торопливо:

– Фарамунд?.. Тебя зовут Фарамунд?.. Хорошо, будем звать Фарамундом. А дяде скажу, что ты вспомнил имя. И он не убьет тебя… чтоб не переводить еду.

Высокие колеса, почти в рост человека, снова все чаще застревали в глубокой грязи, где прятались глубокие рытвины. Воины всякий раз бодро соскакивали с коней, привычно упирались сильными плечами. Раненый сквозь грохот в голове слышал голоса, его намеревались то выбросить как чужака, то сперва зарезать, а потом выбросить, однако всякий раз слышался нежный голосок светлой, как мечта, девушки, голоса умолкали, а он проваливался в тяжелый беспокойный сон.

За спиной осталась крохотная деревушка Ронду, проехали Вапуру. Иногда в стене крутого берега видели норы, в которых гнездились люди, такие же темные и горбатые, как птицы, но повадками похожие на тихих мышей.

Дорога медленно, но верно уводила их от реки. Снова по обе стороны повозки мелькали деревья, слышался сильный запах хвои, потом снова аромат берез, что вытеснялся мощными запахами дубовых рощ.

Однажды повеяло холодом. Отряд выехал из леса, впереди долина, дальше опять лес, сумрачный и темный, словно небосвод пошел неровной трещиной. Ветер ворвался в окна, затрепетал грубыми полотняными занавесками. Звук был тревожным, словно незримые демоны хлопали в ладоши. В щелях тонко и зловеще свистело, повизгивало. Холодные пальцы забирались под одежду, по коже вздувались крупные пупырышки.

Два дня холодный ветер врывался во все щели грубо сколоченной повозки. Лютеция тщетно пыталась спрятаться под ворохом медвежьих шкур. Клотильда, жалея молодую госпожу, укрыла раненого своим одеялом, а сама вжалась в уголок. Лютеция молча привлекла ее к себе, укрыла, и дальше молодые девушки грели друг друга дыханием, сберегая тепло.

Раненый постанывал, но когда холодный ветер принес еще и грозовую тучу, мир потемнел, а над головой грохотало все громче, грознее, он вздрогнул, открыл глаза. Глазные яблоки были красные, налитые кровью, воспаленные, а коричневая радужка стала почти черной.

– Молнии… – прошептал он.

Веки опустились, но по желтому, как воск, лицу начал растекаться странный лихорадочный румянец. По крыше часто-часто застучали крупные капли. Мир дрогнул от страшного раската грома. Слепяще сверкнул белый огонь, сквозь струи холодной воды донесся запах горелого.

Лютеция и Клотильда обнялись, еще крепче прижались друг к другу. Страшные силы обрушились на землю, от грохота закачалась земля, донеслось испуганное ржание коней. Повозка уже остановилась, люди спрятались под деревьями, не видя впереди ничего, кроме серой стены холодной воды.

Раненый начал дергаться, словно незримые силы терзали его изрубленное тело. Лютеция увидела, как после неосторожного движения на повязках проступила кровь, зажмурилась и отвернулась. Раненый умирает, а когда открылись раны, то его можно считать уже мертвым…

На привале промокшее дерево гореть отказывалось, а сухих веток в этом проклятом лесу почти нет, все гниет, все рассыпается на влажные коричневые комья. Даже деревья гниют стоя, и никогда не угадаешь, какой лесной исполин, что стоит вроде бы как несокрушимая башня, внезапно рухнет, ломая соседние деревья и заставляя землю отзываться тяжким стоном.

Воины сушились у двух костров, жарили подстреленную по дороге дичь. Для господ поставили небольшой шатер. Грубое полотно за время дороги истрепалось, прохудилось, и хотя Лютеция и Клотильда старательно накладывали заплатки, в щелях то и дело мелькало ослепительно белое тело юной госпожи.

Тревор обошел костры, заглянул за ближайшие кусты, а затем долго выливал из сапог воду. Люди старались не приближаться к веткам или же сперва шлепали по ним прутьями, стряхивая крупные дождевые капли. Если же все-таки отлучались, то, судя по запаху, совсем недалеко.

Хотя дождь давно прекратился, небо осталось в тучах, и ночь наступила быстро. В багровом свете были видны фигуры двух воинов, что клевали носом над углями. Багровый свет подсвечивал лица снизу, делая их нечеловеческими, оба казались особенно угрюмыми и жестокими. От мокрой одежды валил пар. Раненый, которого подобрала Лютеция, спал за их спинами. Колени подтянул едва ли не к подбородку, согнулся, как будто устроился в материнской утробе.

Тревор и Редьярд в последний раз обошли крохотный лагерь, Редьярд крепился, но его шатало от усталости.

– Поспи, – велел Тревор.

– А ты?

– Я разбужу под утро. Потом посплю малость я.

Редьярд опустился на кучу свежесрубленных веток, а заснул раньше, чем голова коснулась земли. Тревор еще дважды обошел лагерь, выбрал место у костра, долго подкладывал хворостинки, блаженное тепло начало растекаться по телу. Ему показалось, что ветки дальнего кустарника вздрагивают, но они подрагивают всюду: крупные капли все еще срываются с деревьев.

Он даже не дремал, но когда увидел тени, что скользнули по маленькому лагерю, решил, что видит сны. Такое и раньше случалось в минуты сильнейшей усталости. Даже шагая, он иногда видел призрачные образы, слышал небесные песни, а потом, внезапно очнувшись, обнаруживал, что двигается совсем в другую сторону…

Сейчас он тупо смотрел на эти тени, и только когда они начали срезать у спящего Редьярда с пояса кошель, он встрепенулся, набрал в грудь воздуха, заорал страшным голосом, способным поднять мертвого:

– Тревога!.. Нападение!

На него прыгнули, кто-то ударил сзади. На мокрой земле все поскальзывались, удар пришелся по плечу. Зато его топор описал полукруг и, хотя тоже промахнулся, не попал по голове, древко в пальцах тряхнуло, раздался дикий вопль. На землю шлепнулась отрубленная рука.

Воины вскакивали, теперь по всей поляне гремел стук мечей, слышалась брань, сдавленные выкрики. Глаза Тревора привыкли к мраку, он видел, как темная тень метнулась прямо в шатер. Сам он сражался с двумя разбойниками, только увидел через их головы, как из шатра выпала выброшенная пинком служанка.

Через мгновение разбойник высунулся из шатра. Впереди себя держал Лютецию, захватив сгибом локтя ее шею, а другой рукой приставил нож к ее горлу. В слабом свете нежное девичье горло белело отчетливо, еще страшнее блеснуло лезвие узкого ножа.

Тревор бешеным натиском заставил разбойников попятиться, сейчас бы прорваться к повозке, но оттуда раздался сильный властный голос:

– Эй!.. Ваша хозяйка у меня в руках!.. Кончай лить кровь!

Голос принадлежал явно вожаку. Разбойники сразу попятились, на мордах расплывались широкие улыбки. Воины тоже остановились, мечи и топоры держали наготове. Все бросали злые настороженные взгляды то друг на друга, то на сверкающее в лунном свете лезвие у горла Лютеции.

Тревор крикнул свирепо:

– Оставь ее! Сражайтесь с теми, кто сражается!

В голосе старого воина слышался страх. Вожак нагло расхохотался:

– Совсем дурак? Нам добыча нужна, а не резня. Все назад! Можете даже не складывать свое железо. Но ценности заберем.

– У нас нет ценностей! – крикнул Тревор.

Вожак захохотал злее, с чувством победителя:

– Это для вас не ценности, а мы люди бедные… Вот на вашей хозяйке сколько камешков! Да и само платье… Вы ведь рады будете получить ее хоть голой, только бы живой?

Тревор заскрежетал зубами:

– Мерзавец! Да она лучше погибнет… Да мы сами лучше убьем, чем ее коснется позор…

Вожак крикнул еще громче:

– Никто не посягает на ее честь. Но одежду мы… ха-ха!.. заберем тоже. Мы пообносились, не взыщи!

Разбойники смеялись, а лица воинов вытянулись, в глазах стыд и бессильное бешенство. Тревор, пока разговаривал с вожаком, увидел, как раненый, которого Лютеция называла Фарамундом, не поднимаясь с земли, слабо пошарил руками вокруг себя. Пальцы нащупали чей-то лук. Так же замедленно, слабыми руками наложил стрелу на тетиву. Сперва до Тревора не доходило, что тот хочет сделать, ведь ложку не мог до рта, но вдруг в ужасе понял, что тетива все оттягивается и оттягивается, оперенный кончик стрелы уже у самого уха, а наконечник смотрит в сторону Лютеции!

– Не сме… – заорал он, но поперхнулся, ибо щелкнуло, стрела исчезла.

Он услышал болезненный вскрик Лютеции. Вне себя от ярости, с обнаженным мечом бросился в ее сторону, горя гневом и жалостью.

Вожак вскинул руки, словно пытался ухватиться за низкие тучи. В одной руке все еще блестел нож. В последнем усилии выпрямился и рухнул назад. В левой глазнице смутно белел в лунном свете оперенный конец, который Тревор только что видел в пальцах этого… как его, Фарамунда!

По всей поляне раздались яростные крики. Снова застучало железо о деревянные щиты, о человеческие головы. Лютеция вытаращенными глазами смотрела на дядю. Он вскрикнул в страхе:

– Цела?

– За волосы дернуло…

За ее спиной застыл, прислонившись к дереву, вожак оборванцев. Перо торчало, почти касаясь глазницы. Голова казалась неестественно выпрямленной, шея натянулась, в то время как тело пыталось сползти ниже. Тревор понял, что стрела, пробив мозг, проломила затылочную кость и вонзилась в дерево. Глазница заполнялась темной, как деготь, кипящей жидкостью. Пара золотых волосков ярко блестела в лунном свете.

– Моя девочка…

Тут же в ярости развернулся с мечом, однако из всей шайки только один отбивался, не успевая повернуться и прыгнуть в темные кусты. Воины Тревора, едва сорвалась стрела, не дожидаясь, куда она попала – терять нечего, ринулись на разбойников, а те, застигнутые врасплох, уже уверенные в победе, пали под свирепыми ударами, как овцы под клыками серых волков.

Фарамунд, выронив лук, лежал без движения. На плече открылась рана, кровь вытекла жидкой струйкой и тут же свернулась черным комком. Глаза невидяще смотрели в небо.

Подошел Редьярд. Он тяжело дышал, темная кровь текла по мечу и светлой коже доспехов.

– Если бы он попал в Лютецию, – проговорил он, красивое лицо исказилось гримасой ярости, – я бы его изрубил на мелкие кусочки!.. Сутки бы рубил…

– Удача, – пробормотал Тревор, – или он в самом деле был уверен?

Редьярд прорычал:

– Конечно же, удача! Нет на свете людей, которые смогли бы так… Да еще в темноте!

Тревор покачал головой:

– Ты молод, Редьярд. А я видел страны, где стреляют лучше нас, видел страны, где плавают лучше нас, видел страну, где на конях лучше нас… Кто знает, откуда этот забрел?

Редьярд сказал недоверчиво:

– Он говорит по-нашему! И одет как простолюдин.

– Ну и что? Простолюдины есть в любой стране. В той, где стреляют из луков лучше нас, тоже.

Фарамунд простонал сквозь зубы. Тревор с уважением покачал головой. Все еще жив. От такого усилия открылись все раны, но все еще дерется за жизнь. Сильный зверюга.

Тяжелые веки раненого приподнялись с таким усилием, словно он вручную поднимал два подъемных моста. В глазах были пустота и непонимание.

Тревор наклонился над раненым:

– Хороший выстрел, парень! Где научился так стрелять?

Фарамунд дико посмотрел по сторонам:

– Стрелять? Что такое стрелять?

Тревор хотел рассказать про удивительный выстрел, но посмотрел в расширенные глаза, вздохнул, махнул рукой и отвернулся. Этому надо начинать рассказывать с сотворения мира.

Глава 2

Остаток ночи коротали у костров. С разбойников взять нечего, но двое все же сумели сменить растоптанные сапоги на чуть поновее. Кроме того, в отряде прибавились два меча, четыре кинжала, два крепких дротика с настоящими стальными наконечниками.

Подбрасывая в костер веточки, негромко переговаривались о раненом, его удивительном выстреле, после которого едва не умер. Тревор слушал, хмыкал. По опыту знал: эта история еще обрастет чудесными подробностями.

Утром продолжили путь. Раненый был слаб, но уже сознание не терял. Раны на нем заживали удивительно быстро. Лютеция всматривалась с жадным любопытством, втайне стараясь найти в нем следы благородного происхождения. Клотильда теперь таскала ему еду на привалах, даже в дороге ухитрялась подкармливать кусочками вяленого мяса.

Он ел много и с жадностью. Лютеция с удивлением и даже тревогой замечала, как быстро нарастает здоровое мясо, как сухие руки обрастают мышцами.

– Но что-то помнишь? – допытывалась она.

В его темных глазах она видела только багровое пламя костра. Мощные челюсти перемалывали кости вместе с мясом, глаза неотрывно смотрели в пляшущее пламя.

– Ничего, – ответил он тупо. – Ничего!

Тревор на могучее сложение незнакомца поглядывал с одобрительным любопытством, хотя не мог определить, чем же тот занимался: пахотой земли или же держал в руке оружие. Даже на отменного стрелка не похож. Тревор повидал их за свою долгую жизнь, мог выделить из толпы стрелка безошибочно, как бы тот ни маскировался под мечника или хлебопашца.

– Но стрелять ты умеешь, – пробасил он довольно. – Это для мужчины немало… Хотя многие считают, что лук – оружие простолюдинов, но я старый воин! Для меня важнее – умеешь ли наносить урон врагу. А все это происхождение от древних героев, кровь древних правителей…

Фарамунд сказал глухо:

– Если бы я мог вспомнить, кто я! Кто были те люди, среди трупов которых вы меня нашли?