Перевозбуждение примитивной личности Вильмонт Екатерина

Эту историю мне рассказала Дина, племянница моей старой подруги. Дину я помнила совсем девочкой, потом очаровательной девушкой, а теперь передо мной сидела элегантная, уверенная в себе иностранка, преподаватель Маастрихтского университета, вдова сорока двух лет, впрочем, на вид больше тридцати пяти ей не дашь. Но это не история ее становления, это история любви, которая, похоже, перевернет скоро всю ее жизнь. Впрочем, кто знает… Я изменила здесь только имена и фамилии.

Глава первая

В Москву, в Москву

Вот уж воистину, от сумы и от тюрьмы не зарекайся! И если проблема сумы сейчас передо мной в силу многих обстоятельств не стоит, то в тюрьму я все-таки угодила, хоть и в голландскую! И всего лишь на три дня, смешно, правда? А дело было так: выхожу я в Маастрихте из супермаркета и вижу: какой-то молодчик арабского типа вскрывает багажник моей машины. А надо вам сказать, что в Голландии обычно полицейских не видно, но когда нужно, они тут как тут. Но не в моем случае! Тогда я выхватила из пакета литровую бутылку кока-колы, подбежала к нему сзади и шарахнула по башке! А что еще мне оставалось? Он упал и вроде даже потерял сознание. Вот тут сразу появились двое в полицейской форме и арестовали меня. Но я не испугалась, я ведь в Европе, разберутся… Вот если б я в Америке негра так шарахнула, меня с их гребаной политкорректностью могли запросто черт-те в чем обвинить, а тут… Я позвонила своему адвокату, но три дня все-таки пришлось отсидеть. Хорошо отдохнула, между прочим. Меня только беспокоили мои звери – собака Тузик, чистокровная дворняга, и два кота, Кукс и Мойша. Но старый друг Додик согласился эти три дня пожить в моем доме и присмотреть за зверинцем. В последнюю тюремную ночь мне приснился сон – я, совсем молоденькая, играю в волейбол на пляже в Красной Пахре, где у отца была дача. Мне жарко, я вхожу в речку и плыву по течению, и мне так хорошо, прохладно, а солнышко светит, берега пустынные, и вдруг я вижу полянку, всю в ромашках, такие в природе редко встречаются, все больше на рекламных снимках в глянцевых журналах… Я вылезаю на берег и вдруг осознаю, что мне от силы лет семь-восемь, а в волейбол я играла восемнадцатилетней… Значит, если бы я не вылезла на берег, то могла бы доплыть по этой речке до небытия? Но тут я проснулась. Странно, мне редко снятся сны, а уж снов о прошлом я практически никогда не вижу. К чему бы это, думаю?

Утром я вышла «на свободу с чистой совестью». Встречал меня Додик.

– Ну ты даешь! – он обнял меня. – Как тебе голландское узилище?

– Класс! Но все-таки больше всего на свете хочется принять душ! Как там мои звери?

– Нормально! Кукс только очень скучает.

– Он обиделся, не будет неделю со мной общаться, я его знаю!

– Слушай, Динка, а кто такая Тося Бах?

– Кто? – ахнула я.

– Звонила какая-то Тося Бах. Из Москвы.

– Господи, невероятно! Это моя одноклассница… Но как она узнала мой телефон?

– Вероятно, у твоего отца?

– Исключено. Отец не знает ни адреса, ни телефона. Мы последний раз общались лет десять назад, и я тогда еще жила в Амстердаме. А что она хотела?

– Понятия не имею, спросила только, я муж или не муж. Еще спросила, где ты?

– И ты, конечно, не отказал себе в удовольствии сообщить, что я в тюрьме? – засмеялась я.

– Как ты хорошо меня знаешь! Разумеется, я сказал чистую правду!

– А она что?

– Сперва глухо замолчала, потом решила, что я шучу, а потом я сжалился над ней и заодно над твоей репутацией в родном городе и все объяснил. Так что она сегодня будет звонить, если, конечно, не слишком испугалась.

– Интересно, что ей понадобилось? Я о Тосе Бах больше двадцати лет не слышала.

– Ну, наверное, собралась зачем-то в Голландию или в Бельгию, вот и разыскала тебя.

– Но через кого?

– Ну, в принципе, можно через адресный стол найти человека.

– Но она не знает моей новой фамилии…

– Ерунда, Динка, найти человека не так уж сложно. Какая-нибудь наша Арахна[1] где-то тебя упомянула, кто-то тебя вспомнил…

– Да, вероятно…

Между тем мы приехали в маленький бельгийский город Маасмехелен, где я после смерти мужа жила со своим зверьем. Тузик с громким лаем кинулся ко мне, Мойша стал радостно тереться о мои ноги и громко мурлыкать, а Кукс смерил меня сумрачным взглядом и величественно удалился. Обиделся, как я и предполагала. Он же не знает, что я не развлекалась на стороне, а сидела в тюрьме и потому нуждаюсь в сочувствии.

– Додик, заходи, кофе дам.

– Нет, благодарю, у меня и так проблемы в личной жизни из-за твоего хулиганства! Я только заберу лэп-топ и пижаму. А вот вечером давай где-нибудь поужинаем!

– А личная жизнь?

– К вечеру я с ней уже на сегодня покончу! Созвонимся?

– Конечно!

Как все-таки хорошо дома! Однако наслаждаться домашним уютом мне мешала мысль о звонке Тоси Бах. Это был звонок из прошлого, далекого и, казалось, прочно забытого. Я вроде бы хорошо усвоила науку забвения. Жизнь сложилась так, что каждые несколько лет приходилось говорить себе – забудь. С каждым разом мне это давалось все легче, а Тося Бах была из того, самого долгого, периода, забыть который было труднее всего, ведь там осталось всё – родители, детство, юность, школа, первые влюбленности, первая взрослая любовь, родина, наконец… Но я справилась, по крайней мере, мне так казалось, пока эти семь букв – Тося Бах – не взбаламутили душу…

Тося Бах была моей школьной подругой, мы с первого класса сидели за одной партой, правда, часто ссорились, уж очень разные характеры. Но все-таки общего было больше. Ее отец был крупным ученым, мать тоже, у них была большая, типично профессорская квартира с массой книг, не слишком ухоженная, там всегда слегка пахло пылью, но мне у них нравилось. Их домработница Маруся делала фантастические блинчики с мясом. Тоська была младшей дочерью в семье, и ее родители были лет на десять старше моих. У нас тоже была большая квартира с массой книг и домработница, правда, она занималась только уборкой и стиркой, готовить бабушка ей не доверяла. У Бахов домработница жила много лет, а у нас они менялись очень часто. И вообще, их дом представлялся мне какой-то твердыней, а наш – шатким и валким. Что впоследствии и подтвердилось… Интересно, Тоськины родители еще живы? Неужели она хочет приехать и потому разыскала меня? А я хочу ее видеть? Не знаю… Наверное, скорее хочу, но лучше бы этого не было… Вон как от одного только упоминания ее имени все разбередилось… И боль от потери мамы, и обида на отца и бабку, и вообще… Но тут зазвонил телефон.

– Алло!

– Динка, привет, это Тося Бах. Помнишь меня? – каким-то странно-деревянным голосом спросила старая подруга.

– Разве такое забывается, Тоська? – вдруг жутко обрадовалась я. Она, видно, это почувствовала, и голос зазвучал совсем по-другому.

– Тебе передали, что я звонила?

– Конечно!

– Слушай, ты правда в тюрьме сидела?

– Истинная правда, но не волнуйся, это фигня!

– Ой, Динка, я вот услыхала твой голос, так захотелось повидаться… Да, я чего звоню-то! Ты помнишь, что в этом году четверть века, как мы окончили школу?

– Нет, не помню… Четверть века? Какой кошмар!

– Не говори, но суть не в том. Мы решили собраться всем классом! И приглашаем тебя!

– Куда приглашаете?

– Как куда? В Москву, конечно, в нашу школу! Знаешь, я сколько народу обзвонила, сначала все в шоке, а потом так радуются, придем, говорят. Даже Оська Левин из Сан-Франциско обещал прилететь… Помнишь Оську?

– Еще бы!

– Ну ты приедешь? Сможешь?

– А когда? – вдруг охрипла я.

– Керосинка сказала, что можно в первых числах июня.

– Керосинка? Она еще жива?

– Жива-жива! Она теперь директор школы!

– С ума сойти! Тоська, а ты как живешь?

– Нормально, Динка, но это долгая история, вот приедешь, поговорим! Так ты приедешь?

– В первых числах июня? Не знаю… Надо посмотреть расписание… у меня же лекции… Не знаю…

– Динка, ну, пожалуйста, приезжай! Если нужно, мы какую хочешь бумагу вышлем, хоть от президента! Наш Ванька Дрожжин работает в администрации президента! Так что, сама понимаешь. Запиши мои телефоны, домашний и мобильный! Звони в любое время, хоть в три ночи! Если будут проблемы с билетами на самолет, поможем! А можно вообще так сделать – Борька Мухин живет в Ганновере, он собирается ехать на машине, может, вы скооперируетесь, хочешь, дам тебе его телефон?

– Нет, нет, не нужно. Я подумаю, Тося. Ты только скажи, родители живы?

– Живы, слава богу! И Маруся при них!

– С ума сойти! Ой, Тоська… Кажется, я все-таки приеду!

– Умница, Динка, я в тебе не сомневалась, хоть ты и сволочь хорошая, пропала на столько лет! Подруга называется!

– Тоська, а как ты меня нашла?

– Долго рассказывать! Много интересного о тебе на этом пути узнала, но имей в виду – ни одному слову не поверила!

– Все понятно, занималась арахнологией!

– Точно! Они там как пауки в банке, очень точно сказала. Ой, Динка, а мы по-прежнему понимаем друг друга с полуслова… Динка, ты только скажи, тебе есть где остановиться в Москве? Я так поняла, ты с отцом отношений не поддерживаешь?

– Нет, но это неважно, я остановлюсь в гостинице, сейчас это, говорят, уже не проблема?

– Нет, ты только скажи, какую гостиницу тебе заказать?

– Нет, нет, я сама… Посмотрю по Интернету, созвонюсь…

– Слушай, а может, не надо в гостиницу, приезжай прямо ко мне, я сейчас одна…

– Спасибо, Тоська, но я лучше в гостинице, мне так проще.

– Дело твое. Но на дачу к нам ты поедешь.

– У вас все та же дача?

– Конечно, только кругом ничего не узнать. Ой, Динка, приезжай! Точное число я сообщу тебе на той неделе. Но это будет либо седьмое, либо восьмое июня, так что можешь заказывать билет… Динка, приезжай на подольше, так, чтобы после встречи еще побыть в Москве, пообщаться…

– Я тебе позвоню!

– Не вздумай отказаться! Это будет большое свинство! Ты помнишь Костю Иванишина?

– Конечно! Он был в меня жутко влюблен!

– А ты мучила бедного мальчика! Он, между прочим, у нас сейчас такая звезда, закачаешься!

– Звезда? В какой области? – крайне удивилась я.

– Актер! Знаменитость, пол-Москвы по нему сохнет, красавец стал… и между прочим, когда я ему позвонила, первое, что он спросил: «А Шадрина будет?» Так что имеешь шанс! И вся Москва лопнет от зависти!

– Ты же говорила про пол-Москвы! – засмеялась я.

– Ну правильно, все московские бабы это и есть пол-Москвы!

Я уже задыхалась от волнения и от жуткого желания очутиться в городе моего детства.

– Ты Москву не узнаешь! Ну так что, я могу пообещать Косте встречу с первой любовью?

– Да!

Так вот что означал этот сон – возвращение к истокам, к детству, юности… И хотя до назначенной даты оставалось еще полтора месяца, я вдруг внутренне заметалась… Ну, в университете я все улажу, поменяюсь с Йоном и дней десять смогу выкроить. Десяти дней вполне достаточно… Но с кем я оставлю зверье? Женщина, которая обычно с ними оставалась, на днях перенесла тяжелую операцию и вряд ли до тех пор поправится. Додик может не согласиться… Хотя почему? Он же свободный художник, какая ему разница, где ночевать? Пусть приводит сюда своих баб, мне не жалко. Сегодня же поговорю с ним… А если не выйдет, обращусь к студентам, может, кто-то и согласится… Короче, времени на устройство достаточно. На самый худой конец, отдам их в звериный пансион. Хотя жалко, я один раз пробовала… Им там явно не понравилось, ничего, устроюсь как-нибудь.

Что это со мной? Ностальгия? Я всегда считала себя свободной от этого типично русского недуга… Очевидно, нельзя считать себя свободной ни от какого недуга, вот разве что простатит мне не угрожает и какие там еще есть типично мужские болезни. А все остальное, что случается с людьми, может случиться и со мной… Мне вдруг стало неуютно. И хотя на здоровье я до сих пор не жаловалась, но все-таки уже сорок два… И чтобы не думать о болезнях, я полезла в Интернет, узнать все о московских гостиницах. Ненавижу жить в чужих домах, приноравливаться к чужому образу жизни и вынуждать людей считаться с моими привычками, как бы скромны они ни были. Поэтому люблю гостиницы. Может быть, остановиться в «Национале», если он еще существует? Да, существует. Когда-то в детстве я часто бывала с родителями в кафе «Националь», позже мы ходили в ресторан «Националь» с Андреем Георгиевичем, и я всегда мечтала пожить в этой гостинице. Вот теперь я могу осуществить свою детскую мечту.

Андрей Георгиевич, Андрюша… Интересно, он жив еще? С ним я точно не хочу встречаться, он, наверное, совсем старик уже, ровесник папы. Моя первая любовь. Мне было шестнадцать, ему почти сорок… Я умирала от любви к нему. Дура, идиотка! Самонадеянная кретинка, мне казалось: если я, такая юная, подарила себя и свою любовь такому пожилому человеку, то он должен меня боготворить до самой смерти… А он и не собирался. Он был очаровательный, легкомысленный, сексапильный, и я вовсе не стала его роковой страстью… Просто хорошенькая, молоденькая влюбленная идиотка, которая довольно быстро ему надоела своими претензиями на великую любовь. Тьфу, стыдно вспоминать! Но как я страдала, хотела даже с собой покончить, более того, попыталась. Вычитала в каких-то театральных мемуарах, что в начале двадцатого века некая девица, безнадежно влюбленная в блестящего офицера, вышла в мороз в одном платье и долго гуляла у него под окнами. Разумеется, простудилась и умерла от пневмонии. Мне эта история показалась невероятно красивой, и я тоже вышла на улицу в легком платье, ночью… Но то ли морозы в начале века были сильнее, то ли девушка была слабее меня здоровьем, но у меня даже насморка не случилось. Конечно, я справилась со своим горем, ведь это было уже не первое горе в моей короткой жизни. Сначала отец ушел от мамы, ушел к молодой девушке, которая вскоре родила ему девочку, не прожившую и неделю. Потом тяжело заболела мама и, проболев полгода, умерла, а я осталась одна. Отец, конечно, взял меня к себе, и я даже сумела подружиться с его новой женой. Ее звали Варя, она была милая, добрая, да еще и бабушка всячески старалась нас сдружить. Но спустя года полтора отец ушел от Вари, у него опять закрутился бешеный роман и было совсем не до меня, а бабушка почему-то прониклась острой приязнью к новой даме отца… Для нее вообще не было в жизни ничего важнее прихотей любимого сына, даже внучка была на десятом месте, тем более что бабушка и сама еще работала в полную силу, так что к девятнадцати годам, когда я уехала из Союза, я успела много чего нахлебаться. И сейчас в Москве у меня есть сестра, которую я никогда даже не видела, знаю только, что ей двадцать лет и зовут ее Нелли.

Ах, как я не люблю вспоминать! А тут нахлынуло…

Короче говоря, когда позвонил Додик, я воскликнула:

– Ты хотел где-нибудь поужинать? Я с удовольствием! Не заезжай за мной, я сама приеду, где мы встретимся?

– Динка, что с тобой случилось?

– Расскажу при встрече!

– Ты меня пугаешь! В чем дело?

– Ни в чем, просто нервы…

– А, ну если нервы…

Мы договорились встретиться в маленьком деревенском ресторанчике на полпути из моего бельгийского Маасмехелена до его голландского Маастрихта.

– Ну и что стряслось? – спросил Додик при виде меня. – Какие-то неприятности от Тоси Бах?

Вот за что люблю Додика – он понимает меня почти без слов, как, впрочем, и я его.

– Это не неприятности, отнюдь… – я все ему рассказала.

– Ну, судя по смятению в глазах, ты собираешься ехать, и мне придется стать смотрителем в зверинце? – обреченно произнес он.

– Додька, я тебя обожаю!

– Ты не одинока в своем обожании, – пожал плечами старый друг.

– Не ври, мне же от тебя при этом ничего не надо, кроме дружбы.

– Это-то как раз и прискорбно.

– Перетопчешься.

– Приходится. А зря. Я был бы прекрасным любовником.

– Успокойся, мне такой любовник совершенно не нужен.

Подобные разговоры возникали у нас довольно часто, но, собственно, ничего не значили – так, болтовня…

– Смотри-ка, как тебя разбередило, – заметил Додик к концу ужина. – У тебя там что, какие-то амуры были в классе?

– Господи, что ты все сводишь к амурам? В классе не было амуров, а вот в Москве…

– Ну это понятно. Надеешься догнать ушедший поезд?

– Ни на что я не надеюсь, это вообще какое-то иррациональное чувство… Вдруг через столько лет потянуло в Москву. Захотелось пройтись по улицам, поглядеть, как там все теперь…

– Стареешь, подруга!

– Может быть…

– Но раз потянуло, значит, надо ехать. Где думаешь остановиться?

– В «Национале».

– Умом тронулась? Это же бешеные деньги!

– Как-нибудь осилю, это детская мечта.

– Не советую! Можно найти что-то и подешевле… Слушай, а хочешь, я позвоню одному приятелю, у него прекрасная квартира на Сретенке.

– Вот еще! Не желаю я никаких приятелей!

– Приятеля не будет, только его квартира! Он там практически не живет. Тебе это обойдется раз в пять дешевле!

– Я подумаю!

– Тут и думать нечего! С ума сошла – жить в «Национале»! Одна моя приятельница, богатая дама, остановилась в «Национале»! Завтрак в стоимость не входил, она позавтракала в гостинице и заплатила сорок долларов практически ни за что! Тебе это надо?

– А мечта?

– Идиотская мечта!

– От «Националя» до всего близко…

– От Сретенки тоже! И потом, учти еще такую вещь… Если ты своим одноклассникам скажешь, что остановилась в «Национале», тебя могут неправильно понять. Кто-то позавидует, кто-то презрительно фыркнет…

– Глупости, Додик, если такие дураки найдутся, то и черт с ними, мне на них плевать!

– Ну что ж, если тебе уж совсем некуда девать деньги… – Он как будто даже обиделся. – Сколько лет живешь в Голландии, а экономить не научилась.

– Я уже пять лет живу в Бельгии!

– Один хрен!

– Слышали бы тебя и те и другие, – засмеялась я. – Ты мне лучше скажи – неужели двадцать с лишним лет катятся к чертовой бабушке от одного звонка школьной подружки, о которой и не вспоминала все эти годы?

– Ностальгия – штука непридуманная… Но, кроме того, видимо, зерно упало в подготовленную почву…

– Ничего подобного, я и не помышляла…

– Ты просто не отдавала себе в этом отчета. Видимо, твой эмиграционный ресурс исчерпался, и организму, именно организму, а не такой эфемерной субстанции, как душа, понадобилось свидание с родиной. Недаром же Антей припадал к земле… Вот и тебе пришла пора припасть…

– Значит, когда ты в прошлом году мотался в Ленинград, ты тоже припадал?

– Да, я просто не считал нужным об этом говорить, но ощутил это именно так… Но там все немного сложнее… Я-то уехал мальчишкой из Ленинграда, а вернулся взрослым дядькой в Санкт-Петербург… К тому же город, по сравнению с Москвой, находится в довольно плачевном состоянии… Но все равно, я припал и теперь несколько лет могу жить спокойно. А умереть все же хотел бы там. Просто мне еще рановато об этом думать.

– Как это у Бродского? «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать»?

– Вот именно. И если позволишь, дам тебе еще один совет.

– Валяй!

– Советую тебе приехать в Москву за несколько дней до вашей знаменательной встречи. И не объявляйся никому. Походи по Москве, освойся, соберись с мыслями и чувствами, реши что-то для себя, а потом уж кидайся в омут встреч и воспоминаний…

– Додик, ты почему такой умный?

– От природы, что ж поделаешь. Сколько поколений умных евреев… Раввины, цадики, крупные физики…

– Это понятно, а вот как ты угадываешь мои мысли? Они еще не вызрели, не сформировались, а ты их уже высказываешь? Я сама уже что-то такое думала…

– Смотри-ка, оценила!

– Я тебя давно оценила, старый ты дурак!

– Боже, как ты непоследовательна!

Глава вторая

Тетка

Москва встретила меня холодом и цветущей сиренью. Я прилетела сюда в конце мая, последовав всем советам Додика – никому ничего не сообщив и сняв квартиру на Сретенке у его приятеля, который меня и встретил в Шереметьеве. Приятеля звали Юрой, он был очень приветлив и разговорчив, а квартира оказалась небольшой, но красивой, в новом шикарном доме с охраной.

– Это жена купила себе, когда была еще… не женой, одним словом. Нам тут тесно, продавать она не хочет, сдавать постоянно тоже, говорит, чужие засрут. Сами мы за городом живем, но иногда, по надежной рекомендации и ненадолго, почему не сдать, на булавки, как говорится? Так что живите на здоровье, я о вас много слышал от Додика. Вот вам все мои координаты, если вдруг что… Не дай бог что-то протечет или сломается, обращайтесь вот по этому телефону. Магазин тут прямо в доме, не бог весть что, но самое необходимое можно купить… Ну, вы же москвичка, разберетесь. Раз в неделю приходит женщина убираться, как раз вчера была, ее зовут Нонна Альбертовна, у нее есть ключи, но на всякий случай вот ее телефон. Я ее предупредил… Так, кажется, все. Одним словом, если будут вопросы, звоните мне, не стесняйтесь.

Все это он выпалил единым духом и умчался. А я осталась одна, в полном смятении чувств… Что делать? Как быть? Пока мы ехали из аэропорта, я смотрела в окно и мало что могла узнать. Море машин, пробки… А какое разнообразие марок… В моем детстве, если на улице появлялась заграничная машина, вокруг нее тут же собиралась толпа. Мужики голодными глазами смотрели на заморское диво, некоторые со знанием дела говорили, сколько цилиндров у этой марки, какая предельная скорость, сколько лошадиных сил и все в таком роде. А сейчас… Вон «бентли», а вон «ягуар», а уж о «мерседесах» и «ауди» говорить нечего! Этих как грязи… И реклама, всюду реклама! Раньше я помню только какие-то жуткие плакаты «Мир. Труд. Май», надписи на крышах: «Народ и партия едины», да дегенеративно прищуренного Ильича у въезда на Комсомольский проспект: «Верной дорогой идете, товарищи!» и почему-то совершенно не к месту вспомнился стишок, который ходил по Москве, когда у Калужской заставы поставили памятник Гагарину: «Москва, ликуй, тебе подарен железный х…, на нем Гагарин». Я спросила у Юры, как теперь называется Комсомольский проспект.

– А так и называется! И Комсомольская площадь тоже. Вообще комсомолу повезло, почти все названия сохранились, и «Комсомольская правда», «Московский комсомолец», и даже Театр Ленинского комсомола, который, правда, теперь называется одним вполне благозвучным словом «Ленком», и молодежь понятия не имеет, что эта аббревиатура значит, – охотно отвечал мне Юра.

Я подошла к окну гостиной. Оно было занавешено тюлем и выходило на другое крыло этого же нового дома, который Юра назвал «элитным». Так что Москвы за окном я не увидела. Кухня по западной моде была соединена с гостиной, и ее окно выходило туда же. Я пошла в спальню. Ее окно смотрело в переулок, где стояли кирпичные дома, абсолютно ничем не примечательные, и один старый доходный дом, весь в лесах. Скоро и он обновится, приобретет совсем другой вид… Наверное, это хорошо… Но как-то странно… И вдруг я почувствовала смертельную усталость. Время – девятый час, еще совсем светло, абсолютно нестрашно, тем более дом, похоже, хорошо охраняется, но мне стало как-то неуютно. Надо поскорее обжить эту квартиру, купить цветов, что ли… Но все это завтра, завтра! Я молниеносно развесила вещи, приняла душ и юркнула в чужую чистую кровать, впрочем, она оказалась на удивление удобной. Я хотела включить телевизор, но потом раздумала. Додик предупреждал, чтобы я не злоупотребляла телевидением, а то жизнь в Москве покажется мне слишком страшной.

– Ты сначала сама походи по городу, создай себе какой-то его образ, а уж потом смотри телевизор.

Додик уж точно плохого не посоветует. Книг в этом доме практически не было, только два затрепанных детектива в бумажной обложке и стопка глянцевых журналов. Я погасила свет и постаралась уснуть. Что вскоре мне и удалось.

Я проснулась рано и сразу ощутила зверский голод. В холодильнике стояло несколько йогуртов, десяток яиц, коробочка масла и упаковка плавленого сыра. А также хлеб для тостов. Юра позаботился, спасибо ему. Но чтобы нормально существовать, надо все-таки купить продуктов. Юра вчера сказал, что если выйти из Лукова переулка на Сретенку, сесть на троллейбус, то можно доехать до Рижского рынка, и там рядом есть еще и супермаркет. Мне вдруг стало весело. Тем более за окном светило солнце. Я свободна как ветер, я в родном городе, который сначала любила, потом ненавидела, а сейчас мне предстоит узнать его заново. Насколько я помнила, расстояние от Сретенки до Рижского вокзала не столь уж велико, и я решила пойти туда пешком, а обратно просто взять такси. Наскоро перекусив, я вышла из дома. Сретенка… Ее можно узнать, хотя многих домов уже нет, а многие изменились, помолодели, похорошели…

Кинотеатра «Уран» я не обнаружила, а впрочем, кажется, когда я уезжала, его уже не было? Не помню. Зато хорошо помню, как мы с Тоськой Бах бегали туда, когда прогуливали школу… Интересно, а «Форум» еще существует? Вот и бывшая Колхозная площадь, ныне Сухаревская. Справа какие-то палатки, круглое здание с рекламой японской закусочной. С ума сойти… Слева совсем новое здание торгового центра и отреставрированная церковь… Я уже заметила, что раньше церкви как-то стыдливо прятались, теперь же они, наоборот, как будто выставлялись напоказ… И на той стороне Садового кольца снесены многие домики. В одном из них был комиссионный магазин, где я купила себе первые туфли на высоких каблуках. Как сейчас их помню, черные замшевые лодочки с маленькой кожаной пупочкой… Как я была счастлива! Туфли были почти новые. Я решила немного отклониться от маршрута, чтобы посмотреть, существует ли «Форум» и гомеопатическая аптека рядом с ним. Я часто ездила туда за лекарствами для мамы. Она лечилась у гомеопата… А вот и «Форум», но он не функционирует, похоже, там ремонт. Зато аптека на месте, я хотела зайти внутрь, но передумала. Зачем? На другой стороне Садового кольца когда-то был хозяйственный магазин, теперь там обувной. Я перешла поверху сначала Садовое кольцо, потом и проспект Мира. Так. Книжный, кажется, и раньше здесь был, но в этот час он еще закрыт. Дальше торгуют сигарами, кафе-мороженое Баскин-Роббинс… Когда-то в Москве ходила легенда о том, что московское мороженое самое вкусное в мире. Тогда я в это верила. Но потом мне довелось пробовать мороженое в самых разных странах, и я решила, что это была просто патриотическая легенда…. Интересно, какое сейчас в Москве мороженое? Есть ли еще эскимо, фруктовое в бумажных стаканчиках? Но вот автоматов с газировкой, похоже, уже нигде нет…

Внезапно из-за дома выскочила девчонка лет шести, как-то воровато огляделась, словно ища, куда бы спрятаться. И тут же за ней выбежала пожилая женщина в куртке, накинутой поверх халата.

– Мура! – взвизгнула она. – Мура, не смей убегать, все папе скажу!

– А вот и не скажешь! – топнула ногой Мура. – Не скажешь!

– Немедленно домой!

– Ну, бабушка! – приготовилась реветь Мура.

– Я кому сказала!

Женщина схватила внучку за рукав и поволокла куда-то.

Мура! Как я могла забыть о Муре? Боже мой… Мура, моя родная тетка, мамина младшая сестра… Сколько же ей лет сейчас? Наверное, уже под шестьдесят. А жива ли она? Мне она и тогда казалась старой, ей было под сорок, когда я уехала… Я тогда возненавидела всех, кто так или иначе подталкивал меня к отъезду, а их было много и все желали мне добра, в том числе, конечно, и Мура…

– Дура ты, Динка, будешь жить как белый человек! Без очередей, без этого постоянного унижения из-за любого пустяка… Я вот еще молодая, красивая, а чтобы быть прилично, только прилично одетой, как мне приходится мудровать, сколько времени тратить… – твердила мне тогда Мура.

И вдруг я поняла, что безумно, до головной боли хочу ее видеть. К черту, к черту все, возьму сейчас такси и поеду к ней. Хотя, конечно, не факт, что она живет по старому адресу… Да и жива ли она вообще?

Мне Мура всегда нравилась, да что там, я ее просто обожала и втайне мечтала быть похожей на нее. Как она нравилась мужчинам, как умела покорять их… Большеглазая, темноволосая, статная, она лепила правду-матку в лицо, если кто-то ей не нравился… У Муры постоянно были какие-то романы, вокруг нее кипели страсти, вечно кто-то с кем-то дрался, кто-то кому-то угрожал, одним словом, мне, девчонке, казалось, что Мура живет полной жизнью, в отличие от мамы, которая после ухода отца словно завяла, да так и не ожила больше, стала медленно, но верно умирать… Но это было потом, а в детстве Мура вечно врывалась в наш дом и, заперевшись с мамой, изливала ей душу, а та даже с некоторой завистью, как мне иногда казалось, говорила: «Ох, и поблядуха ты, Мурка, ох и поблядуха!» В устах мамы, изысканно-интеллектуальной женщины, это звучало странно, как-то простонародно, что ли, и мне казалось: эта интонация – что-то вроде занавесочки, которой мама пыталась прикрыть свою женскую зависть… Хотя завидовать по всем маминым меркам было нечему. Мура не была замужем, у нее не было детей…

Я вышла на проезжую часть проспекта Мира и подняла руку. Почти сразу ко мне подкатила машина.

– На Шаболовку довезете?

За рулем старенького «Москвича» сидел такой же старенький человек.

– Как поедем? – скрипучим голосом осведомился он.

– Все равно.

– Ох, люди говорят «все равно», а потом начинают: почему так едешь, а не иначе. Вы уж лучше скажите!

– Мне действительно все равно, главное, поскорее туда попасть.

– Ну как хотите. А номер дома на Шаболовке какой?

– Не помню, я давно там не была, но я найду.

В машине я закрыла глаза, чтобы не пялиться на обновленные улицы, не отвлекаться от того совершенно забытого тепла, что разливалось внутри при воспоминании о беспутной тетке… Как я могла выкинуть ее из своей жизни на столько лет? За что? Боже мой, сейчас даже вспомнить страшно, какая ненависть ко всем и ко всему жила во мне в первые годы эмиграции… В ее огне сгорело и невеликое мое прошлое, да и настоящее она тоже выжигала. Как я жила тогда? И сколько лет меня все это мучило… А как я мучила всех, кто приближался ко мне… Я была одинока, и только Янек, польский эмигрант на десять лет старше меня, что-то понял, сумел разглядеть и полюбить… И я начала оттаивать, но прошлое, мне казалось, безвозвратно сгорело… А теперь…

– Мадам, вот Шаболовка, – проскрипел старичок.

Я открыла глаза. Шаболовка почти не изменилась. Слава богу!

– Вон к тому дому, пожалуйста!

Я подошла к подъезду. И тут мало что изменилось, только дверь была заперта. Ничего, скоро кто-то выйдет или войдет, я подожду… Господи, только бы она была жива… И вдруг я вспомнила, как она часто шутила: «Чтобы я уехала отсюда? Ни за что! Тут рядом два кладбища – Донское и Даниловское, соседкам будет близко ходить на мою могилку!» – и подмигивала мне, мол, это ерунда, я никогда не умру, не бойся…

Дверь открылась, вышел пожилой мужчина с шарпеем на поводке. Раньше в Москве шарпеев не было. Я проскользнула в подъезд. Пахло тут не слишком хорошо, и лифт не работал. Мне стало легче, вообще тут, на Шаболовке, все было ближе к прошлому… Я поднялась на третий этаж и с бешено бьющимся сердцем подошла к Муриной двери. На площадке было три квартиры. Но Мурина дверь была самой новой и элегантной. Я набрала в легкие воздух и позвонила.

– Кто там? – раздался молодой голос, не похожий на Мурин.

– Простите, Мария Сергеевна дома?

Дверь распахнулась. На пороге стояла девушка в одной майке, босая и растрепанная.

– Доброе утро. Вы к маме?

– Мне нужна Мария Сергеевна Северцева…

– А она на даче. И потом она не Северцева, а Юрьева. Северцева ее девичья фамилия.

– Так ты, значит, ее дочь?

– Ну да, а вы кто?

– Не знаю, говорила ли тебе мама… Я, собственно, ее племянница…

– Вы Дина? – закричала девушка. – Вы правда Дина?

У меня в горле стоял комок. Я только молча кивнула. Но девушка, видно, поняла мое состояние.

– Да вы заходите, что ж на лестнице стоять? Ой, вам плохо, да?

– Нет, нет, просто от волнения… Столько лет прошло… Я очень боялась… Но, слава богу, все хорошо, да?

– Ой, как мама обрадуется! Я ей сейчас позвоню!

– Погоди, а как тебя зовут?

– Майя. Ой, а вы, значит, моя двоюродная сестра? Кузина, да? Супер! – захлопала в ладоши Майя.