Ричард Длинные Руки – барон Орловский Гай

Глава 4

Деревья ушли за спину, мы выехали на простор. Я даже откинулся в седле. Изумрудно-зеленый мир, иссиня-синий и оранжевый всех оттенков – он раскинулся во всей первозданной красе: необъятный и сверкающий. Чистый, нетронутый. Такого я никогда не видел в родной Москве, когда пару раз выезжал «на природу» с собутыльниками, и впечатление осталось прегадостнейшее. В лесах загажено, под кустами целлофановые пакеты, баночки из-под пива, кока-колы, серые клочья газеты, обглоданные кости и вообще всякая дрянь, что способен оставить только человек. И даже когда мы из леса выезжали на так называемый простор, то и там серо и гадко, а огромные ревущие самосвалы вываливают мусор прямо на ровную землю, откуда ветер растаскивает по всему полю…

Я выпрямился, грудь моя жадно хватала чистый, насыщенный запахом степных цветов воздух. И хотя и в лесу воздух удивительно чист, но здесь еще и небо, какого я никогда не видел, и оранжевые облака, заботливо взбитые, вылепленные в золотые замки, горные склоны, застывшие водопады. А там, куда солнечные лучи не достигают, там облака искрятся чистейшим снегом гималайских вершин.

Впереди дорога в сотни миль, десятки ночевок в лесу или во встреченных деревнях. В одной из них меня и хотят оставить… Здесь благородные не спрашивают простолюдинов, чего те хотят или на что надеются.

Я вздрогнул, блистающая фигура Ланзерота словно бы начинает вырастать в размерах. Меня ткнуло лбом в гриву коня, я поспешно натянул повод. Пальцы тряслись, когда провел ими по лицу.

В ушах прозвучал равнодушный голос:

– Привал.

Больше рыцарь не сказал ни слова, но я услышал все недоговоренное: распрячь коней и волов, накормить и напоить, дать отдохнуть, развести костер и перевести дух самим.

Ланзерот властно бросил поводья в мою сторону. Я поймал только потому, что привык ловить банку пива, у нас принято бросать друг другу, а не передавать из рук в руки, чтобы не коснуться пальцами, а то посторонние решат, что гомосеки…

Блистающая фигура рыцаря и темная масса Бернарда скрылись впереди за деревьями. Асмер развернул полотняный узелок, я с любопытством смотрел на лапоть сухого мха, пару округлых камешков: один светлый, второй потемнее с металлическим отливом. Асмер разложил на земле мох, пристроил тончайшие, как папиросная бумага, полоски бересты, и только когда взял в руки камешки, я понял, что увижу процесс добывания огня.

Камешки сталкивались с сухим щелканьем, как кастаньеты. Асмер наносил удары под углом, словно чиркал спичкой по коробку, и после пятого удара искорки попали в мох, появился слабенький дымок. Асмер пал на колени, смешно оттопырив тощий зад, дул тихо и нежно, а когда дымок повалил гуще, подложил щепочек и уже дул, свирепо раздувая щеки, похожий на бога ветров с географических картин средневековых художников.

– Ваша светлость, – сказал он почтительно принцессе, – костер готов. А я что-нибудь поищу для обеда.

Рудольф сказал ревниво:

– Я тоже. Посмотрим, кто принесет больше.

Принцесса слегка улыбнулась. Мне показалось, что между этими двумя уже давно идет война за первенство.

Я торопливо вытер коней пучками травы. Они фыркали и рвались к ручью с холодной водой. Особенно вспотел мой конь, а вот конь Бернарда даже не покрылся испариной, хотя Бернард кажется мне вообще медведем-носорогом в непомерно толстых латах.

Принцесса торопливо раскладывала на чистых полотенцах хлеб, сыр. Когда я, управившись с конями, подошел к костру, вокруг жаркого огня торчали крепкие рогульки, а принцесса умело подкладывали толстые сучья, готовила угли.

Я все пытался заговорить, но язык прилип к гортани. То, что я бросился на помощь ей, – само собой, мужчины обязаны защищать женщин, хотя бы в теории, в жизни хрен кто их защищает, они сами кого хошь обидят, но то, что она вступилась за меня, наполняло мою мертвую душу буйным восторгом. Я искал учтивые слова этого мира, она ведь привыкла к благородным словам, но все, что я знал из своего мира, выглядело грубым, неуклюжим, даже просто, если честно, хамским.

– Кхм, кхм, – сказал я, прочищая горло, – мы в походе, ваша светлость… К тому же я, по простоте, не знаю, как обращаться… У нас в деревне принцесс не водилось…

Она улыбнулась краешком рта, начала поднимать на меня глаза… и вдруг застыла. На бледном прекрасном лице отразился испуг.

Я круто развернулся. Девять воинов, все в металлических доспехах, появились словно из воздуха. Все девять рослые, широкие, а один из них вовсе гигант, темные доспехи на нем матово поблескивают. Я всей кожей ощутил их толщину и неимоверную прочность. У этого воина, я сразу определил его в рыцари, шлем с настоящим забралом, в то время как у остальных на головах цельнокованые, с квадратными прорезями для глаз.

На левом локте темного рыцаря огромный щит, металлический, и такой огромный, что им можно бы прикрыть всадника вместе с конем. Рукоять меча болтается справа у пояса, но, когда рыцарь увидел, как я вскочил, мои движения от смертельной усталости были неуклюжими, рыцарь неспешно вытащил меч из ножен. Я застыл, не веря глазам своим, не думал даже, что меч может быть таким длинным и пугающим и что его могут обнажить против меня.

Принцесса вскрикнула, как раненая птица. В ее тонкой ладони появилась рукоять узкого кинжала. Взгляд, который она бросила на врагов, говорил, что она не достанется живой в руки убийц и насильников.

Я беспомощно и интеллигентно осматривался по сторонам, как всякий горожанин в поисках милиции. Чужаки как раз переступили через наши топоры, в их руках уже появились мечи и топоры.

И вдруг все застыло. Темный рыцарь сделал еще шаг, но и он остановился. Я проследил за его взглядом, сердце бешено застучало. Из-за дерева быстро вышел Ланзерот, без доспехов, обнаженный до пояса. Мокрые волосы блестели, делая его похожим на селезня, а черты лица стали еще резче, злее. Солнце играло на могучих мышцах, а грудные пластины показались выкованными из толстой бронзы.

В руке он держал странное оружие, похожее на лук, только чересчур крохотное, к тому же целиком из железа, даже тетива блестит металлом, но деревянный приклад похож на приклад «маузера». Острый конец короткой стрелы был нацелен на темного рыцаря.

Темный проговорил сильным и резким голосом:

– Нам не нужны ваши жизни.

– Тогда уходите, – ответил Ланзерот.

– Отдайте то, что везете, – ответил рыцарь. – И я, клянусь честью, отпущу вас.

– Все знают, – ответил Ланзерот, – чего стоят клятвы Черных рыцарей.

Рыцарь выпрямился. Я видел горящие бешенством глаза, красный рот в прорези забрала. Губы шелохнулись, рыцарь явно готовился дать приказ броситься всем разом, и тогда уже ничто не спасет беглецов…

Сухо щелкнуло. Раздался металлический удар, словно стрела с железным наконечником ударила в наковальню. Прямо в середине шлема рыцаря появился металлический отросток. От сильного удара металл прогнулся, из щели брызнули ярко-красные струйки.

Рыцарь качнулся, колени подогнулись. Он грохнулся навзничь, ноги дернулись, тело вытянулось и застыло. Восемь воинов стояли недвижимо, мечи в их руках слегка шевелились.

Напряженное молчание показалось вечностью. Ланзерот тоже не двигался, так мне чудилось, но, когда я перевел на него взгляд, на дуге крохотного лука поблескивает металлом новая стрела.

Воины стояли в нерешительности, как показалось мне, еще несколько минут. Потом один сделал осторожный шаг назад. Другие отступили тоже. Потом еще и еще, так же медленно убрали мечи в ножны.

Ланзерот не двигался, а они повернулись и отправились к лесу. Когда все скрылись в чаще, Ланзерот быстро подошел к принцессе.

– Вы не ушиблись, ваша светлость? – спросил он озабоченно.

– Все хорошо, – ответила она с благодарностью. – Вы очень вовремя, сэр Ланзерот.

Она отвернулась от убитого, ибо угли прогорали, надо повесить над ними мясо на прутиках, пятеро голодных мужчин, я потрясенно посмотрел на ее склоненную голову, золотые локоны разметались в беспорядке, только голубая лента не дает попасть им в огонь.

Ланзерот выдернул арбалетную стрелу, лицо оставалось таким же холодным и бесстрастным, как и всегда. За его спиной появился Бернард, увидел убитого, присвистнул.

– Господи, спаси и сохрани!..

– Уже сохранил, – ответил Ланзерот.

– Хвала Господу, – сказал Бернард. – Остальные ушли?.. Я видел много следов…

– Конечно, – ответил Ланзерот. – Конечно.

Он ушел, я тихонько приблизился к Бернарду. На убитого я тоже старался не смотреть, хотя тот лежит в красивой позе, а доспехи на нем добротные, воистину рыцарские.

– Почему ушли? – спросил я шепотом. – Их восемь человек! А наш ближайший топор вон там, за их спинами.

Бернард хмыкнул:

– Так и не понял?

– Нет, – признался я.

– Эх ты… Ладно, вот если бы меня и Ланзерота убили, ты бы убежал?

Да, хотел было ответить я, конечно, это ж нормально, но посмотрел в его честное солдатское лицо, ответил, как отвечали когда-то дикари, но уже не отвечают в мое просвещенное время:

– Как вы можете! Это оскорбление!

Бернард смотрел с ласковой насмешкой.

– Вот-вот, даже оскорбление… Сам видишь, что, когда бы нас убили, ты бы продолжал драться. Может быть, даже злее. Ну, меня жалко, ха-ха, чувство праведной мести… Потому что ты – свободный человек. Тебя держит с нами долг, честь, привязанность, чувство дружбы. А они держат человека и тогда, когда все остальное рухнуло. Понял?

Бред, конечно, какой там долг, какая честь, какая вообще привязанность, когда все это химеры и ничего подобного на свете нет вообще, но я уже понимал правила игры, кивнул и сказал:

– Это понятно. Но они… другие?

– Их держал вместе вовсе не долг, – пояснил он с отвращением, будто держал за лапу толстую жабу. – И не честь. Не знаю, то ли жадность, желание пограбить, то ли еще что… но, когда Ланзерот, который все понял сразу, убил их вожака, им уже не надо было подчиняться его приказам. А убивать вас… гм, просто так? Пограбить нечего, видно сразу. А вы с Ланзеротом – двое здоровых лосей, успели бы и голыми руками сломать спины одному-двум.

Ланзерот подошел, прислушался. Лицо его было темное, в глазах мелькнул огонек раздражения.

– Все не так, – сказал он резко. – Говорю же, этот был колдуном! А когда он умер, чары рассеялись. Без хозяина растерялись… Нет, в церковь не побегут замаливать грехи, как уверяет наш священник, эта падаль не умеет ничего другого, как грабить и насиловать, но теперь будут грабить для себя. А это значит, намного осторожнее.

Когда Ланзерот ушел, я тихонько спросил:

– А что у него за странный лук? Я таких еще не видел.

– Ты многого еще не видел, – буркнул Бернард. – А называется эта штука арбалетом. Очень сложная, правда. Не всякий оружейник может сделать даже простой! То ли дело лук – его можешь сделать сам. Срежь подходящую палку, натяни тетиву… А вот арбалет делают долго, такие умельцы на вес золота. Зато из арбалета даже ребенок может пробить закованного в доспехи рыцаря насквозь. Церковь недавно прокляла арбалеты, как оружие дьявола, но их все равно делают… К тому же у Ланзерота арбалет не простой, не простой…

Что такое арбалет, я знал. И, как сын своего века, мог бы рассказать им про арбалеты больше, чем они знают сами. Просто не представлял, что арбалеты могут быть такими маленькими. На лазерных дисках энциклопедий и даже в библиотеке Мошкова я видел только обычные, где тетиву натягивают крюком с пояса, или же усложненные, где ее же тянут воротом. Но все эти арбалеты величиной с лук кочевника, стреляющего на скаку.

– Рыцарь даже не пытался закрыться щитом! Не верил, что Ланзерот выстрелит?

Бернард показал головой.

– Он видел, что за стрела в канавке арбалета.

Я насторожился.

– Что-то волшебное?

– Нет, – отмахнулся Бернард с полнейшим пренебрежением. – Ничего волшебного! Просто этот арбалет и стрелы ковали гномы. А их стрелы прошибают и щиты, как гнилое полотно. Любые щиты прошибают! Кроме щитов самих гномов.

Он пошел снимать с убитого рыцаря доспехи, потом его закопали, а я все еще не мог захлопнуть рот. Гномы? Здесь есть еще и гномы?

От свежего холмика земли донесся строгий голос. Священник читал заупокойную молитву. Убитый был христианином, возможно, священник решил дать киллеру какой-то шанс выбрать котел в аду не над самым горячим пламенем. Голова моя шла кругом, но потом я решил, что если гномы, то легче объяснить и летающую гарпию… Правда, раз есть гномы и гарпии, то могут быть монстры и покруче.

Доспехи с убитого Бернард нашел слишком легкими, непрочными, в доказательство порубил их громадным топором, как тонкую жесть. Но меч взял, осмотрел, хотел отдать мне. Воспротивился Ланзерот: меч – оружие рыцарей, а простолюдину надлежит драться топором, пикой, кинжалами и другими видами простого оружия. Бернард возразил, что в бою каждый хватает то, что под рукой, Ланзерот на это заметил, что они не в бою, на что Бернард сказал многозначительно, что зато в походе, особом походе, а Господь не будет в обиде, если пропустят вечернюю мессу или опоздают к причастию.

Завязался длинный спор, оба ссылались на обычаи, авторитеты, писаные и неписаные законы. Я уже ничего не понимал, потихоньку отстал, стыдно подслушивать, но чувство благодарности к Бернарду укрепилось.

Я все еще чувствовал себя, как в волшебном сне, временами чудесном, временами дурном. Осмелев, приподнимался на стременах, готовый взлететь, как летал во сне, порхать и кувыркаться в воздухе, визжать от счастья дурным голосом.

Остаток дня ехали без всяких приключений, но теперь Ланзерот старался не удаляться далеко от повозки. Да и Бернард с его громадным топором держался поблизости, хотя ехали по тихим мирным землям. Здесь, как они уже напоминали друг другу, явно успокаивая, еще в древности истребили не только нечисть, но даже волков, что раньше таскали овец прямо из сараев.

Солнце клонилось к закату. Ланзерот вскинул руку, конь под ним взыграл и резво пошел в сторону. Когда отряд догнал Ланзерота, рыцарь был уже на земле. Он ослабил подпругу и, хотя рядом протекал ручей, взял коня под уздцы и повел вокруг поляны, чтобы конь успел остыть.

Здесь, под сенью деревьев, у ручья, и был первый для меня в этом мире привал, ночевка вне надежных стен дома. Ланзерот расседлал коня, к морде привязал торбу с овсом и принялся разводить костер. Мужчины торопливо собирали сучья.

Бернард разжег огонь в углублении, а ветки в пламя бросал только абсолютно сухие, что давали жар, но дыма от них не было. Принцесса хлопотала у костра, разделывала убитого зайца, как простая крестьянка. Я помогал ей неуклюже, брезгливо морщился от еще теплых внутренностей, двумя пальчиками брал окровавленные куски мяса и все не мог заставить себя двигаться уверенно, размашисто.

Пару раз поймал на себе заинтересованные взгляды Рудольфа и Асмера. Рудольф помалкивал, а Асмер вдруг спросил:

– А что ты делал в своем селе?

– Сено косил, – ответил я. Спохватился, добавил поспешно: – Все, что велели старшие.

– Ну-ну, – сказал он. – А что велели?

– Да всякое, – ответил я. – Я делал все.

– Но больше любил подраться? – переспросил он с интересом.

– Да нет, – пробормотал я.

– Да не стесняйся, – сказал он покровительственно. – Это там в селе худо, а здесь только приветствуется. Если покажешь себя, то определят не коров пасти, а дадут топор и щит!

– Благодарю, – пробормотал я. – Я ж только и мечтал… чтобы топор, значится, и щит…

Все тело болело, ныло, страдало. Если даже на комфортном сиденье автомобиля ухитряешься за долгую поездку отсидеть задницу, то на этом костлявом коне мой зад за двенадцать часов езды превратился в сплошной синяк.

Мужчины осматривали оружие, точили, ремонтировали доспехи, разговаривали, а я отполз от костра, ночь теплая, даже душная, как перед грозой, скорчился в клубок, подтянув колени к подбородку, и почти сразу провалился к крепчайший сон.

От костра к ногам все же докатывались теплые волны, я даже во сне ощутил, как все мои мышцы расслабились, кровь пошла свободнее по пережатым во время езды верхом венам и капиллярам. Я плавал в волнах теплого тумана, а когда увидел на себе великолепные рыцарские доспехи, даже лучше, чем у Ланзерота, то ничуть тому не удивился, ибо это сон… Дитя грамотного века, уже знаю, что во сне центр удивления в мозгу отключен, мы можем бояться или радоваться, но никогда и ничему не удивляемся, как и другие, гады, не удивляются, что я вот, крепко сжимая шершавую рукоять доверенного мне ножа, поднялся над землей, словно воздушный шарик.

Земля ушла вниз, я ощутил, что уже лечу, так часто взмывал в детстве, да и не только в детстве, эти легкие приятные сны посещали чуть ли не каждую ночь, когда я носился над спящим городом, заглядывал в окна многоэтажек, перепрыгивал с одного небоскреба на другой…

Костер удалился, превратившись в багровую точку среди сплошной темноты. Лунный свет выхватывает только верхушки деревьев, да вдалеке серебрились заснеженные пики гор. Я завис в воздухе, запоминая место стоянки, так запоминают пчелы и осы, я сам видел их воздушную хореографию, они даже совершают все расширяющиеся круги, но я помню, где восток, где запад, повернулся в сторону гор и полетел над лесом, поднимаясь по дуге все выше и выше.

Вот миновал лес, широкую полосу степи, еще один лес, холмы, почти у самого горизонта показалась россыпь багровых точек. Я направил полет в ту сторону, вскоре обнаружил множество костров. Бородатые солдаты сидят у огня: кто подкладывает веточки, кто точит оружие, но большинство спят, и багровые блики на их хмурых лицах делают их еще злее и зловещее.

Два десятка палаток для военачальников в середке лагеря. Полог каждого освещает трепещущее пламя костра, стража коротает время за игрой в кости. Я пролетел незамеченным над всем лагерем, тревожное чувство стиснуло грудь. Я судорожно вздохнул, однако гнетущее ощущение, что чья-то холодная рука проникла в мою призрачную грудь и пытается ухватить сердце, кольнуло, как острием ножа.

Я судорожно рванулся вверх, круто повернул и понесся в сторону гор. Я летел над темной, как грех, землей, и сердце сжималось от недоумения: насколько же велика и обильна, но едва в этой безбрежной пустыне встречаются люди, то вместо того, чтобы броситься друг другу в объятия, хватаются за оружие.

Дальше к западу огни костров встречались чаще. Однажды я наткнулся на целое войско, что раскинулось вокруг каменного города-крепости. Мне почудилось, что только ночь прервала сражение, а с утра начнут снова, но снизился и увидел, что в самом городе все выжжено, усыпано пеплом, остались только каменные строения, да и те черны от копоти. А весь ров вокруг города заполнен телами убитых.

Я пролетел вдоль рва, здесь только женщины, дети и старики. Их явно согнали сюда, а потом убили. Мужчины погибли раньше, защищая стены, сражаясь у проломов стен, на обломках разбитых тараном ворот.

А войско, что стоит у города, лишь отдыхает перед наступлением на очередной город…

Еще через час быстрого лета я увидел в ночи зарево пожара. Там горел город, и, приблизившись, я рассмотрел, как на стены карабкаются вооруженные люди, врываются в проломы, убивая израненных защитников, а тяжелые осадные баллисты продолжают швырять на город горшки с горящей смолой.

Кое-где мужчины, сбившись в кучки, отчаянно защищаются, их убивали издали стрелами, а другие захватчики уже врывались в дома, вытаскивали за волосы плачущих женщин, тут же на улице срывали одежду, насиловали, избивали и затем либо убивали, либо гнали в толпу пленных.

Я отчаянно пытался увидеть разницу между защитниками и нападавшими, но все одеты одинаково, крики одних и других звучат на одном и том же языке. Отчаявшись, я полетел дальше, дальше, пока полная луна не зависла над самой серединой мира. Звезды все так же холодно смотрят на мир с высоты, но впервые холодок страха коснулся моего бесплотного тела. Почудилось, что если не успею вернуться до рассвета, то просто погибну. И что вообще этот полет – почему-то очень опасный полет…

Я замедлил движение, собирался было повернуть, но впереди на фоне темного неба возникло черное пятно, абсолютно черное, зловеще черное, и душа моя съежилась от ужаса и забилась в уголок моего призрачного тела.

Пятно быстро разрослось, в воздухе повис огромный воин в рогатом шлеме. Лицо мертвенно-белое, как лунный свет, но глаза вспыхнули, как два горящих угля под порывом ветра. Мне почудилось, что из глазниц посыпались шипящие искры. Воин в тяжелых доспехах, за ним по ветру развевался, как крылья гигантской летучей мыши, черный плащ с блестящими застежками.

– Смертный!.. – громыхнул воин. Голос его был ужасен, так могла бы заговорить каменная гора. – Ты посмел… ты посмел вторгнуться в мои владения?

Я попятился, но черный воин без усилий держался на том же расстоянии, словно нас связали незримые нити. Я пролепетал:

– Я ничто не нарушил… И никого не трогал…

Воин прорычал:

– И ты думаешь, несчастный, это тебя спасет?

Он потащил из ножен огромный меч. Я смотрел как завороженный. На бледном лезвии засверкали голубоватые искры. Воин взмахнул мечом.

Я видел, что этот призрачный меч сейчас рассечет меня, такого же призрачного, но это будет смерть и тому, не призрачному, что скорчился возле костра…

Я вскрикнул, пальцы сорвали с пояса кинжал, метнулся вперед и всадил острие под левое ребро врага. Над головой раздался страшный рев. На меня обрушилась неимоверная тяжесть, с огромной скоростью повлекла вниз, к темной земле. Ветер засвистел в ушах. Я закричал в смертельном страхе, но не проснулся, сумел вывернуться, взмыл вверх, успев увидеть, как мимо пронеслась вниз и осталась там вершинка сосны.

От темной земли донесся глухой удар. Я поднимался выше, грудь жадно хватала воздух. Руки кое-как попали дрожащим кинжалом в ножны, я с трудом сообразил, откуда я прилетел, и метнулся изо всех сил.

Восточный край неба начал сереть, на земле появилась и разрослась багровая искорка. Бернард у костра, подсвеченное снизу багровым пламенем лицо выглядит жутко. Я успел увидеть, как он поднял голову, посмотрел на восток, прямо сквозь меня, расправил плечи. Свое тело я заметил в двух шагах от костра, жалко скорчившееся, ноги поджаты, край одеяла натянут на голову.

Я успел даже увидеть, как Бернард грубо пнул мое недвижимое тело.

– Вставай!.. Пора.

Я на скорости влетел в свою массу костей и плоти, ударился больно и тут же ощутил безмерную тяжесть, боль в суставах и мышцах, а голову вообще как будто наполнили горячим свинцом. Когда поднял веки, такие тяжелые, глаза сперва смотрели вообще невидяще, потом на красном фоне горящего костра вырисовалась громадная фигура великана со зверским лицом.

Я поспешно поднялся на локте, заставил себя сесть и стряхнуть остатки сна. Великан оказался не таким уж огромным, это всего лишь Бернард.

– В твои годы мне хватало часа, – прорычал он, – чтобы выспаться.

Я сказал виновато:

– Прости, я проспал свое дежурство.

Бернард сразу же отмахнулся.

– Ладно, не благодари. Мне все равно не спится. Но теперь седлай коней. Перекусим на ходу, отсюда надо уходить.

С языка едва не сорвалось, что вблизи я не увидел опасности, потом вспомнил, что это всего лишь сон.

Глава 5

Перед тем как сесть на коней, все встали на колени, молились. Даже принцесса грациозно опустилась рядом со священником, глаза долу, лицо стало строгим и сосредоточенным. Я тоже встал на колени и беззвучно шевелил губами. Молитв я не знал, да и их сейчас даже попы не знают, прислушивался к Бернарду, старый рубака ближе всех, старался запомнить на всякий случай. Вообще-то, никто из этих воинов не просит сокрушить врагов впереди или расчистить дорогу – молитва смахивает, скорее, на обряд самовнушения, ибо каждый просит укрепить его дух, дать силы для бестрепетности, не дать устрашиться сил Зла. Есть Бог или нет, но после такого обряда аутосуггестии любой атеист ощутит себя сильнее…

Да, такая молитва не унижает, это, скорее, психиатрия, а не молитва. Я старался запомнить побольше слов и формул, хоть память у меня, естественно, как у любого, кто для легкости пользуется калькуляторами и прочими облегчальниками жизни, – дырявая.

А потом снова проклятое седло, ноги разведены в стороны так, что я ощутил себя князем Игорем в последний час его жизни. Вообще не понимаю, почему двигаемся настолько осторожно. Ланзерот и его воины старались не исчезать из виду, но все же уезжали далеко вперед и в стороны, рыскали, предупреждали о возможной опасности. Повозка тащилась медленно, тяжело, хотя шестеро крупных волов выглядят молодыми и крепкими. День прошел без приключений, остановились задолго до ночи, тщательно устроились на ночь, а костер снова поместили в глубокую яму, чтобы в ночи никто не заметил издали искорку огня.

Бернард отмахивался от расспросов, наконец пробурчал:

– Тебе просто не понять… Ты когда был в церкви последний раз?

Я подумал, что в церкви вообще был только один раз, когда друзья затащили показать это отгроханное безобразие – храм Христа Спасителя, шедевр безвкусицы прошлого, рекорд по дурости и тупости нынешних правителей страны. Мы тогда походили по этому расписанному каменному амбару, поязвили, поязвили…

– Да дело не в посещении церкви, – ответил я дипломатично. – Церковь должна быть из ребер, а не камней или мрамора.

Бернард – воин, морда даже не ящиком, скорее каменный блок из Баальбекской долины, но глаза блеснули остро, понимающе.

– Ну-ну, – прорычал он, – а когда был в самом храме, то как туда попал? Забежал от дождя?.. Или от собак прятался?

Я развел руками. Я простолюдин, потому даже спорить должен смиренно, ведь со мной говорит воин, а воин на пару ступенек выше, ведь здесь различия в Табели о рангах блюдутся очень строго.

– Я ж говорю, – сказал я, стараясь, чтобы голос прозвучал смиренно, – главное – иметь бога в сердце.

– Знаешь, что везем?

– Понятия не имею.

– Мощи святого Тертуллиана!

Я запнулся. Насколько я слышал краем уха, Тертуллиан – один из отцов церкви. Один из тех, кто создавал само христианство. Только неграмотные старушки полагают, что Иисус что-то сделал для религии, на самом же деле он изрек пару прекрасных и совершенно нелепых и нежизненных сентенций, вроде того, что подставь щеку ударившему или возлюби врага, он не оставил ни одного пророчества или хотя бы строчки из «своего» учения, это все сделали его именем энергичные ребята, которых и назвали отцами церкви. Одним из этих горячих и умных деятелей был Тертуллиан. А эти ребята, Ланзерот, Бернард и принцесса, каким-то образом выкопали или где-то украли его кости, и вот теперь мощи Тертуллиана двигаются на новое место жительства. Вот вроде как демократы, что добились перезахоронения Ленина.

Бернард смотрит не просто очень серьезно, а торжественно, выпрямился и благочестиво перекрестился. Я на всякий случай тоже с осторожностью перекрестился, тщательно копируя его движения, ибо помню из истории, что запорожские казаки предлагали всякому встречному перекреститься, и если тот крестился не в ту сторону, то с радостным воплем: «Католик!» рубили на месте.

Похоже, я перекрестился верно, топор Бернарда остался на месте. Серые глаза смотрели пристально, чего-то ожидая, и я сказал:

– А-а-а… А я думал…

– Что думал?

– Ну… думал, что это везете… Ну, такое тяжелое?..

Бернард с отвращением смотрел, как я барахтаюсь в словах, не зная, что сказать, ибо сказать что-то надо, но сказать на самом деле нечего.

– Дурак ты, братец, – произнес он с чувством. – Что, в благополучном мире все такие?.. Давно у вас не был, отвык.

Я возразил, оправдываясь:

– Я полагал, что вы везете что-нибудь… Ну, что-то более…

– Более что?

– Более подходящее, – ответил я. – Если бы вы приехали… скажем, за оружием – тогда все понятно! Вы ж там воюете, значит – оружие покупать в самый раз. Острые мечи, тяжелые топоры, крепкие доспехи. Здесь могут сделать что угодно, а у вас там, наверное, и оружейников нет, одни кузнецы. А кузнец хороший меч не скует, даже я знаю. Кузнецы куют мечи простые…

Я говорил торопливо, убеждающе, но сам чувствовал, что это не звучит убедительно. Бернард кивал, потом спросил неожиданно:

– Значит, святые мощи не могут быть чем-то важным?

Я пожал плечами.

– Разве что для священников. Но войны ведутся мечами.

– Ошибаешься, – обронил Бернард.

– Почему?

– Просто ошибаешься, – ответил Бернард.

– Так объясни.

– Долго, – буркнул Бернард. – Такие вещи объяснить трудно, надо понимать самому.

Он толкнул коня, тот пошел боком в сторону повозки.

Священник почти не показывался из повозки, что и понятно, как же – приобщается к святости. Прямо напитывается ею. День и ночь стучит лбом перед мощами, вот-вот днище пробьет. Правда, повозка на влажной земле увязает чуть ли не по оси. Рудольф и Асмер часто слезали, хватались за колеса. Я тоже, хотя мне никто не говорил, но это само собой разумелось, я ж простолюдин, потому я молча хватался за колеса, тащил, волок, подталкивал повозку сзади.

Бернард и Ланзерот озабоченно поглядывали на следы. Я слышал, как Бернард сказал негромко:

– Думаешь, поймут?

– Эти следы надолго, – ответил Ланзерот холодно. – Даже если завтра пойдет дождь, все равно…

Они проехали дальше, Бернард остро посмотрел в мою сторону, я поспешно опустил глаза. Бабушке своей рассказывайте, что везете одни только мощи. Даже если Тертуллиан был великаном и кости занимают всю повозку, то и тогда колеса не оставят такой глубокий след. Разве что кости железные. И гроб из литого чугуна.

Я догнал Рудольфа, поинтересовался тихонько:

– Вы все такие… славные рыцари! Вот только…

Он улыбнулся на похвалу, даже не поправил, что рыцарь в отряде только один, кивнул с видом обожратого медом медведя.

– Что тебя беспокоит?

– Вы четверо – понятно. Как я попал к вам – тоже знаю. Но почему… принцесса? Священник?

Он хохотнул.

– Думаешь, везем выдавать ее замуж? Со своим священником?

– Н-нет, – ответил я скомканно, подумал, что мне такая мысль почему-то неприятна. – Просто не понял…

Он ухмыльнулся:

– А кто бы нам вот так просто отдал мощи святого человека? Даже если принцесса с нами?.. Нет, наш Совнарол неделю уламывал тамошних церковников! Не хотели отдавать, не хотели…

– Но как отдали?

– Наше королевство в опасности, – ответил он, улыбка исчезла, голос посуровел. – И там наконец поняли… Не нас пожалели. Сообразили, что Тьма и силы дьявола придут и по их шкуры. А нам надо успеть привезти, тогда на защиту мощей поднимутся все окрестные бароны! Сейчас они отсиживаются в своих замках. Дурачье, надеются, что беда минует…

Брови сшиблись, глаза стали злыми. Я ощутил, что пора потихоньку в сторону, но не утерпел, спросил напоследок:

– Неужели и принцесса… за мощами?

– Нет, – ответил он совсем недружелюбно. – У нашего короля, благородного Шарлегайла, погиб единственный сын… Сам король плох. Трон опустеет, начнутся свары. Дочь Шарлегайла, принцесса Азалинда, росла в Срединном Королевстве, что-то там изучала. Мы призвали ее, и Ее Высочество изволила согласиться срочно прибыть к отцу. А монастырь святого Тертуллиана был там, в Срединном…

Он пустил коня вперед, я благоразумно отстал.

Господь не позволяет твориться чудесам, вспомнил я каноны христианства. Когда где-то сообщают, что какая-то икона излечивает больных или плачет кровавыми слезами, это всего лишь происки Дьявола. Господь есть Дух, он не вмешивается в дела житейские. Так что кости праведника не могут нести в себе ничего необычного, в них нет той силы, которую им приписывает простонародье, что так и не отошло от язычества, они ничем не смогут наделить тех, кто их защищает или целует гроб, где они лежат.

С другой стороны, если их привезти в город, то он как бы отметится особой благодатью. Дух защитников взыграет, как боевой конь при звуке боевой трубы, а Сатана будет посрамлен. И под знамя короля, в церкви которого святые мощи, начнут стекаться даже те, кто сейчас прячется по лесам.

Внезапно солнце померкло. Я пошатнулся в седле, почудилось, что наступило полное затмение. Лазурная голубизна жалко померкла, стушевалась, небосвод залила жуткая чернота, и лишь долгие мгновения спустя проступил немыслимо яркий звездный рой. У меня остановилось сердце: голову под топор, но с Земли такого не увидеть! Звездный рой понесся на меня, завертелись галактики…