Дело об убийстве, или Отель «У погибшего альпиниста» Стругацкие Аркадий и Борис

– Ну что, инспектор, – сказал Симонэ, чуть задыхаясь. – Сразимся во славу прекрасной дамы? – Он схватил кий и сделал фехтовальный выпад. – Я вас вызываю, инспектор Глебски, защищайтесь!

С этими словами он повернулся к бильярдному столу и, не целясь, с таким треском залепил восьмерку в угол через весь стол, что у меня в глазах потемнело. Однако отступать было некуда. Я угрюмо взял кий.

– Сражайтесь, господа, сражайтесь, – сказала госпожа Мозес. – Прекрасная дама оставляет залог победителю. – Она бросила на середину стола кружевной платочек. – А я вынуждена покинуть вас. Боюсь, мой Мозес уже вне себя. – Она послала нам воздушный поцелуй и удалилась.

– Чертовски завлекательная женщина, – заявил Симонэ. – С ума можно сойти. – Он подцепил кием платочек, погрузил нос в кружева и закатил глаза. – Прелесть!.. У вас, я вижу, тоже без всякого успеха, инспектор?

– Вы бы побольше путались под ногами, – мрачно сказал я, собирая шары в треугольник. – Кто вас просил торчать здесь, в бильярдной?

– А зачем вы, голова садовая, повели ее в бильярдную? – резонно возразил Симонэ.

– Не в номер же к себе мне ее вести… – огрызнулся я.

– Не умеете – не беритесь, – посоветовал Симонэ. – И поставьте шары ровнее, вы имеете дело с гроссмейстером… Вот так. Что играем? Лондонскую?

– Нет. Давайте что-нибудь попроще.

– Попроще так попроще, – согласился Симонэ.

Он аккуратно положил платочек на подоконник, задержался на секунду, склонив голову и заглядывая сквозь стекло куда-то вбок, потом вернулся к столу.

– Вы помните, что сделал Ганнибал с римлянами при Каннах? – спросил он.

– Давайте, давайте, – сказал я. – Начинайте.

– Сейчас я вам напомню, – пообещал Симонэ. Он элегантнейшим образом покатал кием биток, установил его, прицелился и положил шар. Потом он положил еще шар и при этом разбил пирамиду. Затем, не давая мне времени извлекать его добычу из луз, он закатил подряд еще два шара и наконец скиксовал.

– Ваше счастье, – сообщил он, меля кий. – Реабилитируйтесь.

Я пошел вокруг стола, выбирая шар полегче.

– Глядите-ка, – сказал Симонэ. Он снова стоял у окна и заглядывал куда-то вбок. – Какой-то дурак сидит на крыше… Пардон! Два дурака. Один стоит, я принял его за печную трубу. Положительно, мои лавры не дают кому-то покоя.

– Это Хинкус, – проворчал я, пристраиваясь поудобнее для удара.

– Хинкус – это такой маленький и все время брюзжит, – сказал Симонэ. – Ерундовый человечек. Вот Олаф – это да. Если бы вы видели, как он прижал Кайсу – прямо на кухне, среди кипящих кастрюль и скворчащих омлетов… Это истый потомок древних конунгов, вот что я вам скажу, инспектор Глебски.

Я наконец ударил. И промазал. Совсем несложный шар промазал. Обидно. Я осмотрел конец кия, потрогал накладку.

– Не разглядывайте, не разглядывайте, – сказал Симонэ, подходя к столу. – Нет у вас никаких оправданий.

– Что вы собираетесь бить? – спросил я недоуменно, следя за ним.

– От двух бортов в середину, – с невинным видом сообщил он.

Я застонал и пошел к окну, чтобы не видеть этого. Симонэ ударил. Потом еще раз ударил. Хлестко, с треском, с лязгом. Потом еще раз ударил и сказал:

– Пардон. Действуйте, инспектор.

Тень сидящего человека запрокинула голову и подняла руку с бутылкой. Я понял, что это Хинкус. Сейчас отхлебнет как следует и передаст бутылку стоящему. А кто это, собственно, стоит?..

– Вы будете бить или нет? – спросил Симонэ. – Что там такое?

– Хинкус надирается, – сказал я. – Ох, свалится он сегодня с крыши.

Хинкус основательно присосался, а затем принял прежнюю позу. Угощать стоявшего он не стал. Кто же это такой? А, так это же чадо, наверное… Интересно, о чем чадо может разговаривать с Хинкусом? Я вернулся к столу, выбрал шар полегче и опять промазал.

– Вы читали мемуар Кориолиса о бильярдной игре? – спросил Симонэ.

– Нет, – сказал я мрачно. – И не собираюсь.

– А я вот читал, – сказал Симонэ. Он в два удара кончил партию и наконец разразился своим жутким хохотом. Я положил кий поперек стола.

– Вы остались без партнера, Симонэ, – сказал я мстительно. – Можете теперь сморкаться в свой приз в полном одиночестве.

Симонэ взял платочек и торжественно сунул его в нагрудный карман.

– Прекрасно, – сказал он. – Чем мы теперь займемся?

Я подумал.

– Пойду-ка я побреюсь. Обед скоро.

– А я? – спросил Симонэ.

– А вы играйте сами с собой в бильярд, – посоветовал я. – Или ступайте в номер к Олафу. У вас есть деньги? Если есть, то вас там примут с распростертыми объятиями.

– А, – сказал Симонэ. – Я уже.

– Что – уже?

– Уже просадил Олафу двести крон. Играет как машина, ни одной ошибки. Даже неинтересно. Тогда я взял и напустил на него Барнстокра. Фокусник есть фокусник, пусть-ка он его пощиплет…

Мы вышли в коридор и сразу же наткнулись на чадо любимого покойного брата господина дю Барнстокра. Чадо загородило нам дорогу и, нагло поблескивая вытаращенными черными окулярами, потребовало сигаретку.

– Как там Хинкус? – спросил я, доставая пачку. – Здорово надрался?

– Хинкус? Ах, этот… – Чадо закурило и, сложив губы колечком, выпустило дым. – Ну, надраться не надрался, но зарядился основательно и еще взял бутылку с собой.

– Ого, – сказал я. – Это уже вторая…

– А что здесь еще делать? – спросило чадо.

– А вы тоже с ним заряжались? – спросил Симонэ с интересом.

Чадо пренебрежительно фыркнуло.

– Черта с два! Он меня и не заметил. Ведь там была Кайса…

Тут мне пришло в голову, что пора наконец выяснить, парень это или девушка, и я раскинул сеть.

– Значит, вы были в буфетной? – спросил я вкрадчиво.

– Да. А что? Полиция не разрешает?

– Полиция хочет знать, что вы там делали.

– И научный мир тоже, – добавил Симонэ. Кажется, та же мысль пришла в голову и ему.

– Кофе пить полиция разрешает? – осведомилось чадо.

– Да, – ответил я. – А еще что вы там делали?

Вот сейчас… Сейчас она… оно скажет: «Я закусывал» или «закусывала». Не может же оно сказать: «Я закусывало»…

– А ничего, – хладнокровно сказало чадо. – Кофе и пирожки с кремом. Вот и все мои занятия в буфетной.

– Сладкое перед обедом вредно, – с упреком сказал Симонэ. Он был явно разочарован. Я тоже.

– Ну а надираться среди бела дня – это не по мне, – закончило чадо, торжествуя победу. – Пусть этот ваш Хинкус надирается.

– Ладно, – пробормотал я. – Пойду побреюсь.

– Может быть, есть еще вопросы? – спросило чадо нам вслед.

– Да нет, бог с вами, – сказал я.

Хлопнула дверь – чадо удалилось в свой номер.

– Схожу-ка и я перекушу, – сказал Симонэ, останавливаясь возле лестничной площадки. – Пойдемте, инспектор, до обеда еще час с лишним…

– Знаю я, как вы там будете перекусывать, – сказал я. – Ступайте сами, я человек семейный, меня Кайса не интересует.

Симонэ хохотнул и сказал:

– Раз уж вы человек семейный, вы можете мне сказать, парень это или девчонка? Никак не разберу.

– Занимайтесь Кайсой, – сказал я. – Оставьте эту загадку полиции… Скажите лучше, это вы учинили шуточку с душем?

– И не думал, – возразил Симонэ. – Если хотите знать, по-моему, это сам хозяин.

Я пожал плечами, и мы разошлись. Симонэ застучал ботинками по ступенькам, а я направился в свой номер. В тот момент, когда я проходил мимо номера-музея, там послышался треск, что-то с грохотом повалилось, разбилось что-то стеклянное и послышалось недовольное ворчание. Не теряя ни секунды, я рванул дверь, влетел в номер и едва не сшиб с ног самого господина Мозеса. Господин Мозес, высоко задрав одной рукою край ковра, а в другой сжимая свою неизменную кружку, с отвращением глядел на опрокинутую тумбочку и на черепки разбитой вазы.

– Проклятый притон, – прохрипел он при виде меня. – Грязное логово.

– Что вы тут делаете? – спросил я свирепо.

Господин Мозес немедленно взвинтился.

– Что я тут делаю? – взревел он, изо всех сил рванув ковер на себя. При этом он чуть не потерял равновесие и повалил кресло. – Я ищу мерзавца, который шатается по отелю, ворует вещи у порядочных людей, топает по ночам в коридорах и заглядывает в окна к моей жене! Какого дьявола я должен этим заниматься, когда в доме торчит полицейский?

Он отшвырнул ковер и повернулся ко мне. Я даже попятился.

– Может быть, я должен объявить награду? – продолжал он, взвинчивая себя все круче. – Проклятая полиция ведь и пальцем не шевельнет, пока ей не пообещают награду! Извольте, объявляю. Сколько вам нужно, вы, инспектор? Пятьсот? Тысячу? Извольте: полторы тысячи крон тому, кто найдет мои пропавшие золотые часы! Две тысячи крон!

– У вас пропали часы? – спросил я, нахмурившись.

– Да!

– Когда вы обнаружили пропажу?

– Только что!

Шутки кончились. Золотые часы – это вам не войлочные туфли и не занятый привидением душ.

– Когда вы видели их в последний раз?

– Сегодня рано утром.

– Где вы их обычно храните?

– Я не храню часы! Я ими пользуюсь! Они лежали у меня на столе!

Я подумал.

– Советую вам, – сказал я наконец, – написать формальное заявление. Тогда я вызову полицию.

Мозес уставился на меня, и некоторое время мы молчали. Потом он отхлебнул из кружки и сказал:

– На кой черт вам заявление и полиция? Я вовсе не хочу, чтобы мое имя трепали вонючие газетчики. Почему вы не можете заняться этим сами? Я же объявил награду. Хотите задаток?

– Мне неудобно вмешиваться в это дело, – возразил я, пожав плечами. – Я не частный сыщик, я государственный служащий. Существует профессиональная этика, и кроме того…

– Ладно, – сказал он вдруг. – Я подумаю… – Он помолчал. – Может быть, они сами найдутся. Хотелось бы надеяться, что это очередная глупая шутка. Но если часы не найдутся до завтра, утром я напишу вам это заявление.

На том мы и порешили. Мозес пошел к себе, а я – к себе.

Не знаю, что новенького обнаружил Мозес у себя в номере. У меня новенького было полно. Во-первых, на двери косо висел лозунг: «Когда я слышу слово „культура“, я вызываю мою полицию». Лозунг я, конечно, содрал, но это было только начало. Стол в моем номере оказался залит уже застывшим гуммиарабиком – поливали прямо из бутылки, бутылка валялась тут же, – и в центре этой засохшей лужи красовался листок бумаги. Записка. Совершенно дурацкая записка. Корявыми печатными буквами было написано: «Господина инспектора Глебски извещают, что в отеле находится в настоящее время под именем Хинкус опасный гангстер, маньяк и садист, известный в преступных кругах под кличкой Филин. Он вооружен и грозит смертью одному из клиентов отеля. Господина инспектора убедительно просят принять какие-нибудь меры».

Я был до такой степени взбешен и ошарашен, что прочел записку дважды, прежде чем понял ее содержание. Потом я закурил и оглядел номер. Следов, конечно, я никаких не заметил. Я расправил смятый лозунг и сравнил его с запиской. Буквы лозунга были тоже печатные и тоже корявые, но выписаны они были карандашом. Впрочем, с лозунгом и так все было ясно – это была, конечно, чадова работа. Просто шутка. Один из тех дурацких лозунгов, которые французы писали на своей Сорбонне. С запиской же дело обстояло значительно хуже. Мистификатор мог подсунуть записку под дверь, мог воткнуть ее в замочную скважину, просто положить на стол и придавить, например, пепельницей. Нужно быть полным кретином или дикарем, чтобы ради дурацкой шутки загадить такой хороший стол. Кретинов здесь полно, это верно… но не до такой же степени! Я еще раз перечитал записку, изо всех сил затянулся и подошел к окну. Вот тебе и отпуск, подумал я. Вот тебе и долгожданная свобода…

Солнце было уже совсем низко, тень отеля протянулась на добрую сотню метров. На крыше по-прежнему торчал опасный гангстер, маньяк и садист господин Хинкус. Он был один.