Два товарища Толстой Лев

5

До последнего экзамена оставалось шесть дней. Немецкий язык – предмет несерьезный, и про учительницу, которая вела его, ходили в школе добрые слухи. Говорили: если знаешь все буквы – тройку поставит. Алфавит Гошка мог прочесть без подготовки. Поэтому он решил отдохнуть и сходить в кино.

Все знали, что в клуб привезли фильм про шпионов. Поэтому задолго до начала все скамейки были заняты. Завклубом Илья Бородавка продавал билеты прямо у входа и сразу отрывал контроль.

Гошка увидел на одном подоконнике свободное место и пошел туда.

– Гоша, – услышал он Лизкин голос и обрадовался. Подумал: «Значит, и Санька здесь».

Но Саньки не было. Лизка сидела во втором ряду, рядом с ней – Аркадий Марочкин. Он уже снял с себя военную форму и сейчас сидел в похрустывающей кожанке и хромовых сапогах. Время от времени он небрежно выбрасывал вперед согнутую в кисти левую руку и смотрел на светящийся циферблат своих часов. Лизка была в шелковой косынке, в синей жакетке, с искусственной розой на груди.

– Садись, Гоша. – Она подвинулась к своему кавалеру и двумя пальцами подтянула подол праздничного платья. – В кино пришел? – спросила она и улыбнулась уголком рта, чтоб показать металлическую «фиксу», вставленную недавно. Лизка смотрела на Гошку, счастливо улыбалась, и глаза ее говорили: «Вот не хотел ты со мной, а я не хуже нашла».

«Где ж Санька?» – подумал Гошка и хотел спросить о ней у Лизки, но почему-то не решился и сказал:

– Что это ты зуб вставила?

– Болел, – сказала Лизка, и видно было, что врет, – купила за три рубля в Актабаре.

В первом ряду, прямо перед Гошкой, сидел завскладом Николай Тюлькин со всем своим семейством: женой Полиной, трехлетней дочкой Верочкой и тещей Макогонихой. Девочка вдруг расплакалась. Полина трясла ее на руках и успокаивала:

– Зараз зайцив покажуть. Багато, багато зайцив побытых!

– А воны з рогамы? – спросила девочка, вытирая слезы.

– З рогамы, з рогамы.

Бабка Макогониха сидела рядом и не обращала на дочку и внучку никакого внимания.

Когда-то хорошая хозяйка и рукодельница, в последние годы Макогониха чувствовала себя все хуже и хуже. У нее часто кружилась голова, тряслись руки, а в ногах была такая слабость, что даже поболтать с соседками старуха выходила редко. Она жаловалась дочери на недомогание и удивлялась:

– Николы такого нэ було.

– Шо вы, мамо, удивляетэсь? Восемьдэсят годов вам тож николы нэ було.

В последнее время старуха почти ничего не помнила и не понимала. Полина давно уже отстранила ее от хозяйственных дел. Старуха отчасти потому, что не привыкла сидеть без работы, отчасти из чувства обиды и противоречия, хваталась за все, но ничем хорошим это никогда не кончалось.

Макогониха сидела рядом с дочерью и, недоверчиво поджав губы, смотрела на экран, как будто видела его впервые.

Лизка толкнула Гошку в бок и, имея в виду Макогониху, шепнула:

– Сейчас будет плакать.

И правда. Как только погас свет и на экране появились борцы, старуха завздыхала:

– Боже ж мий, таки молоди. За шо их? – И, не получив ни от кого ответа, она заплакала от жалости к борцам и плакала потом, когда после журнала люди с собаками полтора часа гонялись за молодым шпионом.

Лизка сидела, скрестив руки на груди, и смотрела равнодушно. Она видела фильм раньше и все знала наперед. Поэтому, когда в самом захватывающем месте Марочкин вскрикнул: «Вот, елки-моталки, опять ушел!», она прижалась к нему:

– Не бойсь, пымают.

– Тише ты – «пымают», – сказал кто-то в заднем ряду.

Лизка испуганно съежилась и сильнее прижалась к своему кавалеру.

Трещал аппарат. В клубе кто-то курил. Было дымно и душно. На туманном экране бродили шпионы. Гошка закрыл глаза. Его разбудила Лизка. Она протянула ему горсть семечек:

– Будешь лускать?

– Что? – спросил Гошка, открывая глаза.

– Спишь, что ли?

– Нет, – сказал Гошка и опять задремал.

После кино все расходились кучками. Возле крыльца целой толпой стояли ребята и, ослепляя выходящих электрическими фонариками, искали своих попутчиц. Анатолий, который во время сеанса сидел у дверей, вышел первый и подождал Гошку на улице. Они пошли вместе. Впереди них шли Тюлькины. Глава семьи шагал посредине, неся на руках девочку.

– Ну как картина? – спросил Анатолий. – Понравилась?

– Понравилась, – ответил Гошка, зевая. – Спать хорошо.

– Ты что, спал? Зря. А я люблю такие вещи. Вот читал книжку «Охотники за шпионами». Не читал?

– Нет.

– Про контрразведчиков. Интересно. Ты хотел бы стать контрразведчиком?

– Раньше хотел, – сказал Гошка.

– А теперь что ж?

– Не знаю. Некогда думать об этом. Своей работы хватает. – Они свернули на тропку и пошли по одному – Анатолий впереди, Гошка сзади. Слева чуть слышно журчала река, и вода, отражая неяркие звезды, неясно мерцала сквозь редкий камыш. Было совсем темно.

– Да, – сказал Анатолий, – ты Саньку не видел?

– Нет. Не видел.

– Когда картина началась, она пришла в клуб, все кого-то высматривала, а потом ушла.

6

Шесть дней, данных на подготовку к немецкому, прошли незаметно. К исходу шестого дня Гошка знал не больше, чем в первый день. Вечером, придя с работы, он сел у окна и раскрыл книгу.

За столом в ватных брюках и валенках сидел дядя Леша и набивал солью патроны для своего ружья. Иногда Гошка отрывался от учебника и смотрел, как старик сыплет в патрон щепотку серой, как весенний снег, соли и утрамбовывает ее желтым от самокруток пальцем.

Надвигались сумерки, но возле окна было еще довольно светло.

– Слышь, Гошка, – спросил хозяин, – у тебя ноги на погоду не крутит?

– Нет, – рассеянно ответил Гошка, – не крутит.

– А у меня крутит, – сказал дядя Леша и вздохнул. Ему очень хотелось поговорить с Гошкой, но Гошка, видимо, не был расположен к разговору. Дядя Леша почесал в затылке и снова принялся за свое дело.

С ведром в руках вошла Яковлевна.

– Так ты ще сыдышь! – возмутилась она, стаскивая у входа резиновые сапоги. – Я вже корову подоила, порося накормыла. Ой, Лешка, растащат у тэбэ склад, скажешь, шо я брэхала.

– Ладно тебе, – примирительно проворчал дядя Леша. – Иду.

Но пошел он не сразу. Сперва ссыпал патроны в парусиновый мешочек, потом перемотал портянки, надел тулуп и долго искал свою шапку. Наконец перекинул через плечо централку и пошел к дверям.

– Ну я пошел, – сказал он, остановившись.

Яковлевна промолчала. Гошка был занят и тоже промолчал.

– Ну я пошел, – повторил дядя Леша. И так как его никто не задерживал, он вздохнул и вышел на улицу.

Яковлевна вкрутила лампочку. Гошка пересел к столу.

В окно постучали. Гошка подумал, что это дядя Леша. Видно, забыл что-нибудь. Гошка выглянул в окно и увидел всадника. Это был бригадир первой бригады Сорока. На лошади он напоминал модель памятника Юрию Долгорукому, что украшала собой чернильный прибор председателя.

– Гошка! – Сорока откинул руку с нагайкой в сторону. – Гошка, гони до правления. Там тебя председатель ждет.

Он резко опустил руку. Лошадь испуганно шарахнулась и унесла его в сумерки.

На столбе перед конторой горела лампочка. Она освещала кусок двора и высокое крыльцо с покосившимися перилами. Возле крыльца на земле лежал старый дамский велосипед. По нему Гошка сразу определил, кто находится в конторе. Это был велосипед бригадира строителей Потапова. Велосипед был старый-старый, и, когда хозяин ехал на этой штуке, по всей Поповке был слышен скрип.

Восемнадцать строителей сидели в конторе вдоль стен. Восемнадцать папирос мерцали в полумгле. Дым, слоями развешанный в воздухе, колебался. Мутный свет лампочки едва проходил через эти слои. За широким столом, малозаметный в дыму, сидел председатель и вертел чернильницу, украшенную бронзовым Юрием Долгоруким, который напоминал бригадира Сороку.

Председатель недавно бросил курить. Он кривился и морщился, испытывая искушение, и, отставив чернильницу, отмахивался от дыма руками. Перед ним стоял Пoтaпoв и убеждал председателя в том, что лучшей бригады, чем та, что сидит в этой комнате, ему не найти во всем районе и поэтому председателю нужно согласиться платить строителям по сто рублей на брата.

– Отстань, – сказал председатель устало. – Лучше отстань, Потапов. – И постучал пересохшей чернильницей по пружинящей крышке стола.

Потапов покосился на чернильницу, но, не отступая, спросил:

– Значит, не дашь?

– Не дам, – решительно сказал Пятница.

– Не дашь?

– Не дам.

– Дай закурить, – Потапов откинул в сторону руку.

Каменщик Валентин бросился к нему и с готовностью развернул портсигар. Некурящий Потапов закашлялся с непривычки и выпустил облако дыма в лицо председателю.

– Ладно, – сказал Потапов, покурив. – Последний рaз спрашиваю: дашь или нет?

– Нет, – сказал председатель.

– Ладно. Тогда порвем договор. Завтра утром чтоб был полный расчет. Пошли, хлопцы.

Строители ушли.

– Георгий, открой окно, – попросил председатель, а сам пошел открывать другое.

Свежий ветер качнул сероватые занавески. По ступенькам крыльца вразнобой стучали сапогами строители. Потом раздался режущий ухо скрип и визг. Это ехал на велосипеде Потапов.

– Сволочь, – тихо сказал председатель и повернулся к Гошке. – Знаешь, зачем я тебя вызвал?

– Не знаю, – сказал Гошка.

– Завтра в Актабар эшелон с лесом приходит. Все машины туда бросаем.

– Меня не бросайте. Не поеду.

– Почему ж это?

– У меня завтра экзамен. По немецкому.

– Ну и что? Нагрузишь там, это недолго… минут пятнадцать. Потом в школу поедешь.

Глаза у председателя были грустные и красноватые. Гошке вдруг почему-то стало его жаль, и он согласился:

– Ладно, поеду.

Утром, выезжая из гаража, он подобрал Анатолия. Машина Анатолия стояла в Актабаре на ремонте, и он ездил в город на попутных. Ехали молча. Анатолий насвистывал какую-то песенку. Гошка крутил баранку, вспоминая про себя правила спряжения глаголов.

Выехали за околицу. Высокое солнце било в глаза. Впереди показалось кладбище.

– Вот смотри, ходим тут, ездим, а потом все равно туда, – сказал Гошка.

– Боишься умирать? – спросил Анатолий.

– Боюсь.

– А чего бояться-то? Умрешь – не надо ни о чем заботиться, ни о чем думать. Немецкий учить не надо. Зачем жить хочешь?

– Не знаю, – сказал Гошка. – Наверно, из любопытства. Хочется знать, что завтра будет.

– Завтра дождь будет. Смотри, – Анатолий вытянул шею, – никак покойники.

При приближении машины с кладбища поднялся высокий и худой человек и, ведя в руках дамский велосипед, вышел на дорогу. Это был бригадир Потапов. А за ним потянулись к дороге остальные шабашники, каждый со своим инструментом, как оркестранты. Остановившись посреди дороги, Потапов поднял руку, словно приветствовал проходящие перед ним войска. Гошка остановился.

– До Тимашевки подвезешь? – спросил Потапов и поставил на ступеньку ногу в белом от пыли кирзовом сапоге.

– Уезжаете? – спросил Гошка.

– А чего ж делать? – Потапов тронул пальцем стриженые свои усы. – Председатель договор перезаключать не хочет, а нам что? Мы люди вольные, дефицитные, нас где хотишь возьмут. А оно ведь, как говорится, рыба ищет где глубже… Каждый свой интерес понимает.

– Не повезу, – сказал Гошка, выжимая сцепление.

– Как – не повезешь? – Потапов одной рукой ухватился за дверцу. – Мы же не задаром. По трояку с брата заплотим. Трижды восемнадцать – пятьдесят четыре. Заработать не хочешь, что ль?

– Погоди! – Анатолий выключил зажигание. – Давай по пятерке – повезем.

– Много больно, – замялся Потапов.

– Не хочешь, как хочешь. Поехали, Гошка.

– По четыре, – набавил рыжий и рыхлый каменщик Валентин. Он был в милицейских галифе и в белых тапочках.

– По четыре с половиной, – предложил Анатолий. – И то себе в убыток.

– Ну и дерешь, – возмутился Потапов.

– Каждый свой интерес понимает, – процитировал его Анатолий.

– Ну и жох, – сказал, сдаваясь, Потапов. – Ладно, хлопцы, поехали, а то тут машины не дождешься.

«Дефицитные люди» горохом посыпались в кузов. Открыв дверцу, Гошка сказал:

– Садитесь все вдоль бортов, а то еще повыпадаете, отвечай за вас.

Проехав с полкилометра по грейдеру, машина свернула вправо на едва заметную степную дорогу и остановилась. Анатолий вылез на подножку и сказал, не обращаясь ни к кому в отдельности:

– Сейчас заскочим в бригаду. Там подборщик с осени остался, захватить надо. Мы бегом.

– Валяйте, – махнул рукой Потапов.

Машина снова тронулась в путь. По этой дороге машины ходили обычно только два сезона в году: во время уборочной и во время посевной. В остальное время дорога была пуста. Справа и слева, колеблемая тихим ветром, пыльно-зеленая волновалась пшеница. Скоро шабашникам стало скучно, и они решили петь песни.

начал Валентин, и все подхватили:

Шабашники пели нестройно, каждый старался всех перекричать. Анатолий прислушался.

– Поют? – спросил он.

– Поют, – подтвердил Гошка.

Когда спидометр отсчитал двадцать километров, Гошка посмотрел на Анатолия:

– Пожалуй, хватит.

– Давай еще, – сказал Анатолий. – Что тебе, бензину жалко?

– Нет, хватит, – сказал Гошка.

Машина медленно взбиралась на большую гору, похожую на верховое седло. Шабашники, сидя вдоль бортов, пели. Валентин, покраснев от натуги, вытягивал шею, и его писклявый бабий голос выделялся среди всех остальных. Потапов одной рукой придерживал велосипед, который лежал посредине и подпрыгивал на ухабах. Вдруг мотор зачихал, захлопал, и машина остановилась, немного не доехав до вершины сопки. Гошка и Анатолий выскочили из кабины и открыли капот.

– Карбюратор, – сказал Гошка.

– Трамблер, – возразил Анатолий. – А ну-ка ты, – обратился он к Валентину, – у тебя силы много. Покрути ручку.

Валентин крутил до тех пор, пока не взмок от пота. Потом крутили все остальные.

– Придется толкать, – сказал Анатолий, забираясь в кузов. – Я буду командовать. Раз-два, взяли!

Шабашники облепили машину, как мухи горшок со сметаной.

– Еще – взяли!

У Валентина от напряжения вздулись на шее жилы, и конопатое лицо его омылось румянцем. Бригадир Потапов шел бочком, упираясь в кузов одной рукой, осторожно, словно боялся прилипнуть.

– Ты, начальник, не стесняйся, – сказал ему Анатолий, – здесь все свои. Вот видишь, сама идет, только толкай.

Подталкиваемая тридцатью шестью руками, машина медленно перевалила через гребень сопки и, быстро набирая скорость, покатилась под уклон.

– Стой, – устало махнул рукой Потапов. – Стой! – крикнул он, видя, что машина все удаляется.

– Стой! – заорали хором шабашники, и бабий голос Валентина снова перекрыл все остальные.

Валентин первый понял, что их обманули, и, работая локтями, побежал за машиной. Его рыжие волосы упали на лоб, придавая лицу выражение свирепости. За Валентином, широко расставив руки, бежал Потапов. За ними валили толпой все остальные.

Анатолий, стоя в кузове, поднял над головой измятую кепку:

– Привет бригаде коммунистического труда!

Впрочем, вряд ли те, к кому он обращался, могли его услышать.

У подножия сопки Гошка остановил машину и, вскочив в кузов, помог Анатолию сбросить на землю вещи шабашников. Они торопились и один ящик бросили неосторожно, из него вывалились на дорогу топор, рубанок, ножовка и прочий плотницкий инструмент.

Последним полетел с кузова велосипед бригадира. Он ударился о землю, высоко подпрыгнул и, свалившись набок, прочертил рулем полосу в дорожной пыли.

– Поехали, – скомандовал Анатолий. – А то догонят, накостыляют по шее.

Шабашники, размахивая руками, бежали с сопки, и уже совсем близко мелькали белые тапочки Валентина, когда машина тронулась и, обогнув сопку снизу, ушла по направлению к грейдеру.

– Небось рады, что мы с них денег не взяли вперед, – сказал Анатолий.

7

Несмотря на то что Гошка приехал на станцию рано, там уже была очередь на погрузку. Гошка поставил машину в хвост колонны и сел на подножку читать учебник. Просмотрев все страницы, он понял, что уже все равно ничего не успеет выучить, и ему оставалось толькo надеяться на учительницу, которая, по слухам, ставила тройки за одно только знание алфавита. «Как-нибудь, – думал Гошка. – Все сдал, а уж немецкий…»

Когда подошла Гошкина очередь, он поставил машину под погрузку и отдал накладную хромому заспанному мужику. Тот долго держал накладную в корявых пальцах, рассматривал ее и, возвращая Гошке, сказал:

– А почему не подписано?

– Как не подписано?

– А вот не подписано. Видишь: «Подпись руководителя учреждения» – председателя, значит. Где она?

– Что ж делать?

– За подписью надо ехать. Давай освобождай место, другие ждут.

– Слушай. Ну председатель потом приедет, подпишет.

– Потом и получишь. Освобождай место.

Он был неумолим.

Гошка плюнул, заехал в ближайший переулок и нарисовал на накладной несколько крючков и закорючек. Вышло довольно убедительно. Гошка вернулся на станцию.

– Так быстро? – удивился завскладом.

– Встретил его, ехал в райком, – сказал Гошка.

– Ну вот видишь, как хорошо получается. Открывай борт.

Хотя грузчики работали быстро, в школу Гошка все-таки опоздал. Экзамены уже кончились. Гошка встретил учительницу, когда она с маленькой сумочкой и букетом цветов выходила из класса. Это была не та учительница, о которой ходили такие добрые слухи, а другая – молодая, высокая, с пышной прической. Несмотря на свою молодость, учительница была закоренелой пессимисткой. Все ученики, по ее мнению, были неисправимыми лодырями.

– Экзамен уже окончен, – сказала она.

– А как же быть? – спросил Гошка.

Учительница равнодушно пожала плечами:

– Надо было раньше думать. Для чего-нибудь другого вы бы нашли время. А для экзаменов у вас его нет.

– Ну как же, я ведь готовился-готовился, – сказал Гошка, идя следом. – Может, примете, а?

То ли голос его звучал очень жалобно, то ли была для этого другая причина, но учительница остановилась и сказала:

– Не знаю, что с вами делать. Я уже ключи отдала уборщице.

– Я сейчас возьму, – сказал Гошка и, не дожидаясь ответа, побежал искать уборщицу.

Учительница вошла в класс, положила на стол цветы, сумочку, достала из сумочки папиросу и сунула Гошке словарь: