Верные враги Громыко Ольга
Из-за таких вот Шалисок и приходится жить на отшибе за городом. В селении от них даже в подвале под одеялом не спрячешься.
– Здравствуй, деточка! Давненько я у вас тут не была, хвала богам, да вот опять, чтоб ее лихо, хворь поясничная приключилась, ей-ей, ни сесть, ни встать, и куда ж мне, бедной, деваться… – фальшиво-слащавым голосом зачастила бабка, попутно обшаривая меня профессиональным взглядом. Ничего компрометирующего вроде синяка или новых сережек не обнаружила и заметно расстроилась, так что я улыбнулась ей куда искреннее.
Интересовала бабку мазь от прострела (меньше надо подглядывать в замочные скважины, по улицам она носилась как молоденькая!), и я, открыв шкафчик с готовыми снадобьями, мстительно выбрала самую сомнительную баночку. За это время пронырливая Шалиска успела сунуть нос на две полки, в сундук с травами и даже заглянуть под лежанку для осмотра больных. Вряд ли она на самом деле рассчитывала обнаружить там мужчину и наконец-то осчастливить местных кумушек байками о моей личной жизни в рабочее время, но инстинкты матерой сплетницы были неистребимы.
Когда я обернулась (звериный слух ничем не хуже глаз на затылке), бабка уже снова сидела на лавочке, чинно сложив сухонькие руки на обтянутых юбкой и передником коленях. Болтать она, кстати, не прекращала ни на секунду, надеясь, что я потеряю бдительность и тоже ей что-нибудь расскажу.
– …а нелюдев энтих в городе нонче куда ни плюнь, понабежали из своих гор, чисто клопы с тараканами, скоро и вовсе людей выживут, охти, горюшко-о-о… – С завываниями покачавшись из стороны в сторону, бабка внезапно остановилась и совершенно нормальным, деловитым голосом спросила: – А знаешь, что они сами говорят?
В этом вся Шалиска. Вызвать на откровенность, участливо поойкать и покивать, а за спиной наговорить гадостей. Кстати, гномов и троллей в Выселке с каждым днем и в самом деле становилось всё больше, но вели они себя очень скромно, селясь по родичам и не гнушаясь никакой работой.
– Нет, – покорно сказала я, прекрасно зная, что положительный ответ Шалиска всё равно в расчет не примет, полагая, что ее версия самая точная и правдивая.
– Будто бы завялося в ихних краях эдакое ма-а-ахонькое страховидло с горбиком, и как увидит гнома – вцепится аки пиявка, кряхтит да охает и нипочем не отстанет, покуда всю кровь не испортит! А в нашем городе, дескать, энтая… их… ик… икхолохическая ниша уже занята, вот оно сюда носа и не кажет!
Я прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Похоже, гном бабке подвернулся проницательный и с чувством юмора. Представляю, с каким серьезным видом он втолковывал ей эту чушь.
– Как будто ельфоф нам по соседству мало, – продолжала бубнить старая кочерыжка. – Шастають по улицам, как по свому лесу, даже тетиву с луков не сымают… скоро орки прям на конях посередь города скакать будут, а там и вомперы налетят, чесноку им в глаз…
Отделаться от Шалиски можно было только одним способом (вообще-то двумя, но куда потом девать труп?!).
– А вы не знаете, – как бы между прочим поинтересовалась я, – что там с утра за драка возле ратуши была?
Кто его знает, может, и была. Место оживленное, раз в день хоть собаки да сцепятся. Бабка Шалиска заглотнула наживку, как дракон девственницу.
– Ну, пойду я, пожалуй, деточка, – засуетилась она, пряча баночку и с кряхтением извлекая из кошеля самую потертую монету. – А то сама знаешь – дома не прибрано, корова не доена, свиньи не кормлены, кто ж, кроме меня, позаботится…
Лапоточки назло всем прострелам (разве что из арбалета попробовать?) бодро засеменили к двери. Я аккуратно пересыпала содержимое ступки в маленький холщовый мешочек и выглянула в окно. Бедная корова, несчастные свинки…
За порогом меня встретила мокрая тряпка, тщательно расстеленная по полу. Пожав плечами, я вытерла ноги. Вряд ли маленький паршивец успел выкопать под ней ловчую яму.
Кухня пугала чистотой. Все чашки-миски, даже треснутые, рядком выстроились на посудной полке, перемытые до блеска. Отскобленная печь сменила цвет с черного на кирпично-рыжий, паучьи махры под потолком исчезли. Колдун мирно спал, а парнишка сидел на полу, привалившись спиной к постели, и читал какую-то потрепанную книжонку. Он и сам успел вымыться, простирнуть одежонку и остричь грязные ногти. Длинные космы превратились в аккуратный льняной хвостик.
На скрип двери он встрепенулся, торопливо сунул книгу под одеяло и вскочил.
– Ну-ну, – скептически бросила я, на ходу расстегивая кожушок, – а хлебом-солью почему у порога не встречаешь? На, встряхни и повесь.
Открыла дверь в комнату, окинула наметанным взглядом, принюхалась. Нет, не заходил. Ну и я тогда могу не торопиться. Подсела к столу, устало откинулась на спинку стула. Лень было вставать, снимать сапоги, готовить… Может, пожевать хлеба с салом и завалиться спать?
Вернулся парнишка с отряхнутым кожухом. Повесил на крючок, погремел ухватом в печи и так же молча шлепнул передо мной дымящуюся тарелку с каким-то месивом, серым и комковатым. Прямо как разносчик в доме призрения.
Я брезгливо принюхалась. Пахло, впрочем, вкусно – толченая картошка с обжаренным на шкварках луке.
– Ядом не забыл посыпать?
– Забыл, – огрызнулся он, – добавь по вкусу.
– Ты, щенок, старшим не хами. Некрасиво, к тому же для здоровья вредно. – Я осторожно попробовала картошку. Ничего, съедобно. Пересолил только. Кивнула за печь: – Его покормил? Не этим, надеюсь?
– Гречу с молоком разогрел, как вы велели, – неохотно буркнул он.
– Козу доил?
– Доил… – Он непроизвольно потер левый бок. Майка не любила доиться, я раньше привязывала ее не только за шею, но и за одну из задних ног. Потом коза смирилась, а перед новичком, выходит, снова решила покачать права.
– И давно ты за ним тягаешься? Впрочем, сама знаю. От силы месяц. Иначе успел бы хоть чему-нибудь научиться.
– Шесть! – обиженно возразил он.
– Надо же, всего полгода, а какая трогательная привязанность. С чего бы это?
– Не твое дело, – окрысился паренек и, не удержавшись, добавил: – Мастер тебя всё равно убьет.
– Попробует, – серьезно согласилась я.
– Отличная работа. – Я щелкнула по основанию тяжелого охотничьего ножа, отозвавшегося не звоном, а низким степенным гулом. Этот клинок определенно знал себе цену. Черная гравировка-травление по всему лезвию – широкому, с хищно изогнутым кончиком, – волнистая рукоять, уютно ложащаяся в ладонь. – И закалка превосходная.
– Ты на сплав глянь! – горячился сидящий напротив гном, корявым пальцем тыча в тускло мерцающую сталь. – Элгарская, сам Варсан-э-Вок варил! Видишь, клеймо на торце, кирка поперек меча? А кромка какая?! За год не иступится!
Я еще раз полюбовалась ножом, убрала в кожаный чехол и со вздохом положила на прилавок. Цену ему знал и оружейник. Впрочем, ничего покупать я не собиралась. Привезла заказанную настойку от колик и, не удержавшись от соблазна, поддалась на уговоры торговца «просто посмотреть» новую партию товара. Рассуждать о своих изделиях гномы могли бесконечно, будь то причудливый светильник или двуручный меч в троллий рост, причем в процессе торга зачастую так их расхваливали, что в итоге отказывались продавать даже за начальную цену.
На этот раз Карст-э-Лату просто хотелось похвастаться, а я, питавшая слабость к холодному оружию, ничего не имела против. На двери лавчонки висела табличка «Закрыто», для меня гномий заказ тоже был на сегодня последним, так что никто не мешал нам с упоением перебирать опасные цацки. За окном, неспешно оплетая стекла узорами, потрескивал сгущающийся вместе с темнотой морозец. Всё равно бы засветло домой не вернулась, так какая разница, где коротать вечер?
Возле подсвечника вальяжно дрыхла на боку здоровенная серая крыса в цепочке-ошейнике. Еще три на устрашение ворам бродили где-то по подсобке. Их, как собак, через дыру в двери не подстрелишь, отравленной приманкой не соблазнишь. И пускай лаять они не умеют, зато способны бесшумно пролететь в прыжке больше сажени, впившись точнехонько в нос незадачливому грабителю. Или шустро взбежать по ноге под штаниной, запустив зубы в еще более чувствительное место.
Я протянула руку и почесала крысу за ушком. Та потянулась, сонно клацнула зубами и перевернулась на спину, подставляя мне рыжеватое брюхо. При свете они не нападали. Я как-то в шутку спросила у торговца, что будет, если я задую свечу. Гном серьезно, задумчиво глянул на испуганно трепыхнувшийся огонек, потом, нагнувшись, – на затаившуюся под хозяйским стулом крысу, и уклончиво ответил: «Со мной – ничего».
Дунуть я так и не рискнула.
В заднюю дверь лавки, она же черный вход примыкающего к ней гномьего дома, уже пару раз заглядывала недовольная женушка Карст-э-Лата, не слишком старательно прячущая за спиной нечто здорово смахивающее на скалку, но охаживать ею отлынивающего от домашних дел муженька при гостье стеснялась. Гном, покорившись неизбежному, ускорять его приход тем не менее не собирался. И выложил на стол очередной клинок.
Мне понадобилось огромное усилие воли, чтобы не отшатнуться и не зарычать. От серебряного кинжала с меленько иззубренным на кончике лезвием веяло невыразимой жутью, словно холодом из бездонного колодца, заставляя красочно представить, чем окончится более близкое знакомство и с тем, и с другим.
– А это особый товарец, специально для магов держу, – пояснил ничего не заметивший гном, – им нежить всякую добивать сподручно, надежно. Ну и в простом бою, конечно, сгодится. А уж метать до чего удобно – будто рукой в цель вкладываешь! Да ты в ладонь возьми, примерься!
– Верю на слово. – Я, пересилив себя, но по-прежнему держа руки крепко переплетенными на груди, наклонилась и рассмотрела затейливый узор на клинке. – Дорогущий небось?
– Сорок кладней. Но этот не продается, для себя отложил. Хочешь, тебе такой же у родичей закажу? Можем даже твое имя в гравировку вплести и рукоять чем захочешь отделать.
«Родичами» гномы традиционно величали весь свой клан, будь то парочка семей или несколько сотен, вплоть до десятого колена родства, с одинаковым радушием относясь к первому и последнему. Люди хорошо если четвертое «своим» признавали, а эльфы уже к двоюродным родственникам холодно обращались на «вы».
– Нет, спасибо. Столько я и в долг не наскребу. – И даром не возьму, бррр… – Боишься нежити, Карст?
– Боюсь, – спокойно признался гном, пробуя зубастое лезвие на ногте. – Из города без него ни ногой.
– Как будто в самом Выселке упырей мало, – хмыкнула я, вспоминая, как со всех лап драпала по крышам от парочки этих тварей. В городах они ведут себя скрытно и пугливо, охотясь в основном на бродячих кошек и собак, но одинокими прохожими тоже не брезгуют, особенно в темных трущобных переулках. Впрочем, от грабителей с кистенями ущерба куда больше.
– То упырь. – Гном, к моему огромному облегчению, наконец-то убрал кинжал в ножны. – Пакость, конечно, изрядная, но привычная, я ее и обычной секирой в три удара завалю. А тут нечто совсем уж непотребное…
– Страховидло в лапоточках? – с невинным видом ввернула я.
Гном раскатисто захохотал, не требуя пояснений. Так вот на кого нарвалась охочая до баек Шалиска!
– Заночевала бы ты на постоялом дворе, Шелена, – резко обрывая смех, буркнул Карст-э-Лат. – И тебе удобнее, и мне спокойнее.
«И клопам сытнее», – про себя добавила я. Спать под чужой крышей я не любила, к тому же в чересседельных сумках Дымка лежали прикупленные с утра продукты, в том числе мука и квашеная капуста, уже начавшие потихоньку просачиваться друг в друга.
– С чего бы такая забота? – Я успешно скрыла любопытство за увлеченным чтением рун на обоюдоостром то ли коротком мече, то ли длинном ноже, какие любят носить при поясе тролли-наемники. С учетом их лексикона руны и подбирались, делая нанесенную таким клинком рану не только болезненной, но и весьма обидной.
– У городских стен видели волчьи следы. – Гном понизил голос и втянул голову в плечи, словно предлагая изучить затишье в разговоре на предмет далекого заунывного воя. Я машинально повела ближайшим к окну ухом (хорошо, под волосами не видно), но ничего, разумеется, не услышала. Только лязгающие зубами стражники самоотверженно охраняли ночной покой горожан, стараясь держаться возле фонарей, где этого самого покоя было побольше. – Крупные, ладонью не прикрыть.
– Ну и что? Я и живьем их частенько вижу.
– Я сказал «волчьи», – ворчливо поправил торговец. – А не «оставленные волками».
– Карст, не отбивай хлеб у Шалиски, – чуть натянуто рассмеялась я. – Какой-нибудь мальчишка приложил руку к случайному следу, а ты мне тычешь в нос своей лапищей!
– Мне знакомый охотник сказал, – оскорбленно засопел вислым носом гном. – У него ладонь еще побольше моей!
– Охотники, рыбаки… – Я пренебрежительно махнула рукой. В прошлом году кто-то из заядлых удильщиков распустил слух, будто в Прудках, местном озерце, завелась шкодливая русалка, которая насаживает им на крючки лягушек вместо вожделенных сазанов. А когда ее поодиночке застукало за этим нехорошим занятием уже человек сорок, русалка вынырнула на самом деле с официальной нотой своего правителя немедленно прекратить распространение порочащих их расу сплетен. Теперь охотникам гигантские волки мерещатся. Как будто я бы не заметила!
– А куда же тогда одинцы пропадают, а? – запальчиво возразил Карст-э-Лат. – Уже с десяток заимок опустело!
Большинство выходцев из Гребенчатых гор селились в человеческих городах или закладывали свои деревеньки, но некоторые предпочитали уединенные лесные домики-мастерские – и не отвлекает никто, и за дровами для кузницы далеко ходить не надо. Их-то и называли одинцами.
– Вот почему вы так рванулись в Выселок?
– За каменными стенами оно всяк спокойнее, – вздохнул гном, на весу укутывая клинок в замшу и бережно, будто стеклянный, укладывая в короб. Жена мрачно сопела за дверью, набираясь духу для решительной атаки. – Да и крик, ежели что, найдется кому поднять. Ну хочешь, в доме на лавке тебе постелю?
Я потянулась за лежащим на соседнем стуле кожушком.
– Поеду, Карст. Козу надо доить. Спасибо за вечер!
– Да всегда пожалуйста. Заходи через недельку, у меня новый завоз будет.
Жена отчетливо заскрипела зубами.
– Всенепременно.
Вторая крыса неожиданно вспрыгнула мне на плечо, пощекотала усами ухо.
– Ну и выдержка у тебя, – восхитился гном. – Прям драконья!
Я только усмехнулась, осторожно отцепляя любопытную тварь от куртки и ссаживая на стол.
Не говорить же ему, что я услышала цокот коготков еще из противоположного угла лавки.
«Нежить, следы… чушь какая».
Я решительно сгребла мерина под уздцы. Дымок, разомлев в теплом сарае, совершенно не понимал, зачем надо плестись куда-то в ночь, да еще по такому морозу, и уперся всеми четырьмя копытами, протестующе мотая задранной башкой. Выругавшись, я отпустила поводья. Выругалась еще раз. Ну не тащить же мне его волоком, пока не переупрямлю! То есть я-то могу, но как поздние прохожие отреагируют на мрачно сгорбившуюся девку, за которой вместо салазок с хворостом волочится присевший на задние ноги конь?!
– Вот отдам волкам, будешь знать, – припугнула я. Дымок насторожил уши.
– Или сама съем.
Мерин задрал верхнюю губу в раскатистом саркастическом фырканье.
– Ну и пес с тобой, – разозлилась я, стягивая с коня чересседельные сумки и вскидывая себе на плечо. Ничего, как-нибудь донесу. За городом и перекинуться можно будет. А упрямая скотина пусть стоит в сарае до утра, перед работой заскочу и заберу, Карст вряд ли станет возражать. Небось решит, что я последовала его совету и заночевала в городе.
Дымок, помедлив, шумно вздохнул и потопал следом, нагнав меня уже у порога. Я молча забросила сумки обратно и вскочила в седло. Конь регулярно откидывал подобные коленца, но возвращаться домой пешком еще ни разу меня не заставил – главное, показать, что ты настроена решительно и действительно уходишь.
А морозец-то всё крепчал и крепчал. Пришлось уткнуться носом в меховой воротник, чтобы не вдыхать доходящие до самой груди колючки. Город словно вымер, стражники даже не соизволили выйти из каморки при воротах, досадливо махнув мне рукой в окошко – мол, проезжай быстрей, ненормальная!
За день по дороге проехало несколько саней и волокуш, примяв выпавший прошлой ночью снег. Мерин трусил ровно и ходко, за время моих посиделок с оружейником успев передохнуть и пожевать дармового сенца – во второй половине сарая, разбитой на маленькие закутки, гном держал коз. Невысокие, рассчитанные на них перегородочки не помешали Дымку запустить морду во все кормушки поочередно – под возмущенное блеянье и безуспешные попытки шугануть мародера рогами.
За городом стало не то чтобы теплее – просто мириться с холодом, видя кругом один снег и голые деревья, было куда легче. Вот только ноги окоченели уже через десять минут, даже сквозь шерстяные носки. Снег зеркалом отражал лунный свет, обрамляя горизонт голубоватым заревом. В воздухе витал отчетливый запах квашеной капусты. Судя по нему, сама капуста уже давно покинула пределы неплотно закрытой кринки и равномерно распределилась по всей сумке. Лезть в нее на ходу я не рискнула, оставив эту сомнительную честь Ресту, на которого мало-помалу спихнула все хозяйственные хлопоты. Готовил парнишка так себе, зато починил все хромые стулья, расхлябанные лари и протекающие кадки. Оказывается, раньше был подмастерьем у столяра.
– Не справился, ушел в маги, на легкие хлеба? – съязвила я, узнав.
– Работу не на плечи – на душу примеряют, – серьезно ответил он, в первый раз не обидевшись. За учителем небось повторил. Но и сам верит, что похвально.
И колдун повеселел. После очередного осмотра я решила снять лубки с левой, переломанной только в одном месте руки, и он сосредоточенно, часами, разминал ее, попутно объясняя ученику какие-то пассы и конфигурации. Тьфу.
Две тарелки в процессе разбили. Одну якобы «недолевитировали», а вторую локтем в запале смахнули. Наверняка Рест, хотя оправдывался передо мной неизменно Верес. Ха, оправдывался! Сообщал, причем с таким видом, словно я должна только радоваться, что меня избавили от этой рухляди.
Я задрала голову, любуясь ночным небом, чтобы хоть ненадолго отвлечься от зябкой дорожной скуки. В созвездиях я особо не разбиралась, зато Волчий Глаз, самую яркую зимнюю звезду, отыскала сразу. Эльфы называли его Кошачьим, русалки – Рыбьим, тролли… хм… но насчет Глаза никаких разногласий не возникало. Бесстрастный, хищный, немигающий, он пристально следил за мной сквозь путаницу ветвей, пока небо не накренилось и с истерическим ржанием не рухнуло вниз.
Объяснение у вселенской катастрофы было очень простое: Дымок встал на дыбы. Задумавшийся человек так бы и брякнулся спиной о землю, но оборотень со звериным проворством рванулся вперед и успел обхватить лошадиную шею руками. На моей памяти флегматичный мерин отколол такой номер впервые, а значит, и причина была стоящей. Даже очень.
Вурдалак тоже взвился на задние лапы, почти сравнявшись ростом с конем. Маленькие, глубоко запавшие глаза горели алым огнем, сквозь сомкнутые зубы вырывалось злобное рычание. Похоже, мы застигли друг друга врасплох: тварь явно бежала по своим делам, совершенно не ожидая, что кто-то посмеет заступить ей дорогу. И ограничиваться взаимными извинениями не собиралась.
Вурдалак запоздало разжал пасть, выронив какую-то тряпку, и с ревом метнулся к конскому горлу, но Дымок уже опустился на все четыре ноги, а я успела прийти к выводу, что лучшая защита – это нападение. Тяжелые сумки, на манер пращи раскрученные за общий ремень, саданули тварь по груди и с победным звоном-треском-хрустом и резко усилившимся капустным запахом отшвырнули ее на несколько саженей.
Такого отпора вурдалак не ожидал! Раздавшееся вслед за тем рычание окончательно убедило его, что стоит дважды подумать – а так ли уж он зол и голоден? Оборотня-то он, безусловно, одолеет, но придется изрядно повозиться, да и я вхолостую щелкать клыками не намерена. К тому же это была моя территория. Звери и нежить очень тонко чувствуют такие вещи, потому-то я в свое время и удирала от городских упырей, на которых, защищая свое логово, бросилась бы без колебаний и почти наверняка разодрала в клочья.
Поединок ненавидящих взглядов и гортанного рыка длился минут десять. Вурдалак, пытаясь сохранить достоинство, понемногу пятился к заснеженным кустам. Только скрывшись в них целиком, он замолчал и, развернувшись, деловито захрустел настом, удаляясь по направлению к городу.
Я соскочила с Дымка и по-звериному припала к земле, настороженно озираясь по сторонам и раздувая ноздри. Раздеваться посреди леса в такую холодрыгу страшно не хотелось, к тому же во время смены ипостаси оборотень уязвимее всего. Бежать за вурдалаком, бросив коня, я всё равно не собиралась – нос и уши говорили мне, что он уже далеко, а остальные части тела возмущенно требовали везти их домой, к теплой печке и горячему ужину.
На всякий случай я немного прошлась по дороге, рассматривая оставленные вурдалаком следы (ну да, крупные, хоть не с мужскую ладонь), и сокрушенно покачала головой – тряпка оказалась моей курицей. Я брезгливо и печально подняла ее за смятое крыло и, размахнувшись, зашвырнула подальше в сугроб. Подобрала сумки и снова вскарабкалась на коня. Дымок меленько дрожал, пофыркивал и, еле дождавшись, пока я нашарю второе стремя, пошел быстрой тряской рысцой, несмотря на вновь проявившуюся хромоту. Осаживать его я не стала. Мне тоже не терпелось поскорее отсюда убраться, а пуще того – убедиться, что набег на мои владения ограничился только курицей.
Против обыкновения, меня ждали. На подоконнике стояла горящая свеча, видная издалека и сразу успокоившая и меня, и мерина, так что к калитке я подъехала уже шагом. Забор и будку, в которой заночевала злосчастная курица, соединяли две четкие цепочки следов. К крыльцу и окнам тварь даже не подходила, почему-то удовольствовавшись более чем скромной для такой зверюги добычей.
Впрочем, сам вурдалак тревожил меня меньше всего: до тебя, курокрад, я рано или поздно всё равно доберусь, вот только разыщу дневную лежку. Куда большее беспокойство вызывал сам факт его появления в наших краях. Ведь даже дети знают: оборотни не спариваются друг с другом. Только с людьми или волками. И от вторых рождаются вурдалаки, звери с человеческой жаждой крови.
Значит, у меня появился конкурент. Хитрый, умный и скрытный, не оставляющий меток и не охотящийся ради пропитания. Самец, потому что никакая оборотниха в своем уме не отдастся волку и уж тем более не станет плодить от него чудовищ. Да и оборотня, соблазнившегося волчицей, нормальным не назовешь, так что неудивительно, что мне совершенно не хотелось с ним пересекаться.
Оставалось только надеяться, что вурдалак забрел в мой лес случайно, появившись на свет в сотне, а лучше – тысяче верст отсюда. Но уж больно уверенно он себя вел для пришлого, да и на бродягу мало смахивал – здоровенный, лоснящийся, как будто просто лапы поразмять вышел. Откуда?
– Что? – хмуро поинтересовалась я с порога. Рест открыл по первому же стуку, как будто караулил в сенях. Да нет, точно караулил – скрипа внутренней двери я не слышала.
– У те… вас все в порядке? – так толком и не определившись, как меня величать, с плохо скрываемым облегчением поинтересовался паренек.
– Угу. – Я бесцеремонно отпихнула его с дороги и прошла в дом. Рест тут же захлопнул дверь и тщательно задвинул засов, даже за ручку на всякий случай дернул, проверяя.
– Там, во дворе… кто-то бродил. – Ученик колдуна тщетно попытался придать дрожащему голосу презрительную небрежность: мол, ничего особенного, и без тебя бы разобрались, только по долгу службы сообщаю. Верес молча, пристально смотрел на меня из-за отдернутой занавески. Словно чего-то ждал. – А потом курица эдак отчаянно кудахтнула и затихла…
– Угу. Держи.
– А что там такое? – Паренек подозрительно принял у меня печально вытянувшуюся сумку, с которой попеременно капало желтое тягучее и зеленоватое прозрачное.
– Не знаю, – честно сказала я, с содроганием представив себе однородную мешанину из трех фунтов квашеной капусты, четверти пуда муки, семи пакетиков с травами, трех новых тарелок, пары запасных носков и дюжины яиц.
И поскорее сбежала в комнату, дабы не видеть лица Реста, когда он будет выгребать ЭТО из сумки.
Глава 2
Некоторые планы кажутся гениальными в момент прихода в голову, без сучка и задоринки проходят стадию разработки и блестяще проваливаются уже на первой секунде осуществления.
Я мчалась по заснеженному лесу, не оглядываясь. Смотреть на пыхтящего за спиной вурдалака абсолютно не хотелось. Мы успели по разу рвануть друг друга зубами, его оказались длиннее и острее, и у меня хватило ума не настаивать на реванше.
Проклятая тварь днем не только не спала, но и повела себя еще агрессивнее, чем ночью, кинувшись на меня с такой яростью, как будто это не она, а я загрызла дикого кабана на чужой территории и, невзирая на солнечный свет, жадно им лакомилась. Конечно, вурдалаки не упыри, с рассветом в летаргию не впадают, но, как и совы, до заката предпочитают отсиживаться в темном укромном месте. А выкуренные оттуда, бестолково мечутся по лесу, и не помышляя о сопротивлении. Кто бы ему об этом намекнул, а?!
Передние, а за ними и задние лапы внезапно разъехались в стороны – припорошенный снегом ручей промерз до дна, не выдав себя журчанием. Меня закрутило на широкой ледяной дорожке и вместе с ней швырнуло вниз, в заросшую лесом балку. Подняв облако снежной пыли, я с визгом распахала крутой склон и, чудом увернувшись от сосны, припечаталась к менее сговорчивой елке. Осовело покрутила мордой, расставив по местам съехавшие в кучку глаза, выкарабкалась из сугроба и неуклюже заскакала по дну балки, по грудь проваливаясь в рыхлый снег. Вурдалаку хорошо, у него лапы длиннее, да и бежать по чужим следам проще, чем прокладывать свою тропку.
На мое счастье, вскоре балку перегородил вывороченный ураганом ясень, макушкой прислонившийся к ее краю, а кончиками корней еще цепляющийся за основание одного из склонов. Потоптавшись на месте, чтобы примять путающийся в лапах снег, я сжалась в пружинистый комок и вспрыгнула на бревно.
Зубы лязгнули у самого кончика хвоста. Я торопливо поджала этот не жизненно важный, но чем-то дорогой мне орган и, глубоко засаживая когти в кору, пошкрябала вверх. Тут преимущество было на моей стороне – вурдалачьи когти не такие шипастые, и выпускать-втягивать их эта тварь не умеет. Как я и ожидала, он не сумел удержаться на обледеневшем стволе. По инерции сделал несколько скачков, всё больше заваливаясь набок, и спиной вниз булькнул в глубокий снег. Я не отказала себе в удовольствии приостановиться и полюбоваться фигурной дыркой, из которой доносился разъяренный рев и вылетали снежные комья. Кабы не шибко устойчивое положение, еще и пометила бы.
В сажени от края балки ствол раздвоился, превратившись в почти непролазную путаницу тонких ветвей. Я рискнула и прыгнула. Спасибо кустикам на склоне, иначе легкий недолет обернулся бы позорным скатыванием в охотно подставленную пасть. Я отчаянно заработала лапами, взбив свежий снег обратно в метель, искрящимися на солнце хлопьями уплывшую вниз и назад (рев сменился возмущенным отплевыванием). Кое-как выкарабкалась из овражной западни, на ровном припустив что есть духу. Прокушенное плечо горело, словно в нем засел серебряный наконечник, но боль только подхлестывала.
По ту сторону балки расстилалось поле с частыми вехами сухого осота, по дальнему краю обнесенное темным частоколом бора. Летом селяне пасли здесь коров и овец, подъедавших хорошую траву и обходивших колючки, которые от такой прополки благодарно вымахивали под три аршина и буйно цвели медвяным багрянцем, во вторую половину лета делая луг совершенно непролазным для людей и неудобным для хищников. Но сейчас половина осени уже подгнила и попадала, а остальные, хоть порой и цеплялись за мою встрепанную шкуру, сбавить скорость не заставили. Более массивному и лохматому вурдалаку они мешали намного больше.
Он нагнал меня уже возле самой опушки. Чуть не сбил с лап, но я в последний момент метнулась в сторону, оставив у него в зубах клок шерсти. Оборотень мельче, зато маневреннее вурдалака и – самое главное – благодаря своей второй ипостаси располагает куда большим арсеналом гадостей. Еще один прыжок, металлическое клацанье – и вурдалак взвыл, заплясал на месте, звеня прикованной к бревну цепью. Вот и пригодился медвежий капкан. Специально для дорогого гостя взвела, еще утром. Замаскировала не в пример тщательнее Реста, пометила со всех сторон, чтобы настоящий медведь не смел и подойти.
Не останавливаясь, только чуть сбавив ход, я побежала дальше, привычно петляя и сдваивая следы. Насчет вурдалака я не обольщалась, с нахрапа мне его всё равно не взять, отгрызет лапу и вырвется – вон, уже приступил. На трех, конечно, за мной не погонится, залижет и похромает в логово, отращивать новую. Но хотя бы пару недель в лесу будет тихо.
И за эти недели я должна отыскать его убежище. Кровь из носу, если хочу отделаться только ею.
Потому что, похоже, подтвердились мои самые худшие опасения.
Каюсь, с работы я сегодня удрала сразу после обеда, воспользовавшись отсутствием хозяина, поехавшего к родне в село. Отвела коня домой и, пока ленивое зимнее солнышко не успело юркнуть за горизонт, решила наобум побегать по лесу – авось наткнусь на свежие следы незваного гостя.
Ну и наткнулась, еле приковыляв домой уже затемно.
Паренек спал, клубочком свернувшись на постеленном в углу тулупе, – а может, притворялся. С первой же ночи он старательно делал, вид, будто не замечает моих уходов и возвращений. Уж и не знаю, что пугало его больше – моя нагота или живописно размазанная по ней кровь. Но руку даю на отсечение – подглядывал!
Впрочем, чего ее отсекать – того и гляди, сама отвалится. Кое-как натянув штаны здоровой рукой, я села за стол и, хмурясь, осмотрела плечо. Рана была глубокая, нехорошая. Человек добавил бы: ужасная. И рухнул в обморок. Края широко разошлись, кровь не текла, на дне розовела кость. Больно было даже пальцами пошевелить. Обычно стоило мне волевым усилием стянуть сосуды, как раны начинали заживать чуть ли не на глазах. Эта и не думала. Придется промывать, обрабатывать зельями, а то и соскабливать часть плоти, отравленной вурдалачьей слюной.
– Покажи, – тихо попросил колдун.
Я смерила его долгим, оценивающим взглядом, потом философски пожала плечами и пересела на стул возле постели. Подставила руку. Верес медленно пошевелил пальцами над раной, словно ощупывая невидимую корку.
– На нем был ошейник, верно?
– Стальными шипами внутрь, серебряными наружу, – буркнула я. – Встречались?
Он не ответил, сосредоточившись на ране. Защипало, из плоти проступила зеленоватая пена.
– Иди промой, только быстро. – Колдун устало откинулся на подушку, на лбу заблестели мелкие капельки пота.
Я сполоснула плечо над помойным ведром чистой водой из кружки. Жжение сменилось привычным зудом, рана начинала заживать.
– Себя-то чего не лечишь? – не глядя на Вереса, ворчливо поинтересовалась я.
– Себя сложнее, – вздохнул он. – Да, встречались. Как раз перед тобой.
Мальчишка, кажется, и в самом деле спал. Намаялся за день, ремонтируя крышу сарая, провалившуюся под тяжестью снега. Можно поговорить без помех.
– Серебряные – чтобы до глотки не добралась я, стальные – чтобы чувствовал хозяйскую руку. Чью?
– Я думал твою, – невесело улыбнулся он.
– Только вурдалака мне для полного счастья не хватало. Желательно – глухого, беззубого и облезлого. – Я повесила кружку на крючок, вытерла руки полотенцем и накинула старенькую, зато мягкую и просторную рубашку, не раздражающую рану. Возиться с повязкой не стоило: всё равно к утру на плече останется только розовая полоска шрама, а через пару дней исчезнет и она. – Слушай, колдун, ты что, действительно считал меня такой идиоткой? Поэтому первые дни и дергался от каждого шороха, да? Ждал, когда же наконец объявится мое «дитятко»?
Верес промолчал. Я презрительно фукнула на свечу и, негромко, но выразительно хлопнув дверью, удалилась в комнату. Долго ворочалась под одеялом, пытаясь устроиться так, чтобы и мне было уютно, и плечу удобно. А когда уже начала засыпать…
– Извини, – чуть слышно сказал он в темноту. – И спасибо.
Я не ответила. Да он и не ждал.
И правда, дней десять было тихо.
Эта поддельная тишина беспокоила меня еще больше. Никаких следов вурдалака или его хозяина я так и не обнаружила, хотя облазила всю округу и обнюхала каждый пенек. Рука к утру и впрямь зажила, но ныла и плохо сгибалась еще несколько дней, так что на рожон я старалась не лезть, сначала принюхивалась и прислушивалась, а уж потом выходила на открытое место или совалась в подозрительный овражек.
Ничего. Такое ощущение, словно он материализовался посреди поляны с кабаном, погонял меня по лесу и, отрастив пару крылышек, живьем вознесся на небеса с зеленоватого, исчерканного коньками льда Прудков. Бесовщина какая-то!
В конце недели, засветло возвращаясь с работы, я, скорее прогулки ради, чем надеясь что-либо обнаружить, сделала крюк и навестила капкан (ночью я к нему близко не подходила, взяв трехногий след от края полянки). Естественно, ни вурдалака, ни лапы.
«Съел, зараза, чтобы зря не пропадало, – с досадой подумала я, – воронье или прочие падальщики вряд ли на такую дрянь покусятся». Решила забрать и переставить капкан, но вовремя насторожилась. На снегу вокруг него не было крови. Ни капли, хотя погода с той ночи держалась ясная, замести не могло. Даже зубья блестели, как отполированные.
Пока я, не спешиваясь, сидела и думала, а Дымок покорно ждал, посапывая в два парка, из-под заснеженной кочки выбралась жирная полевка, умыла мордочку и побежала по своим мышиным делам. Я, не удержавшись от искушения, грозно шикнула, заставив ее подскочить и без оглядки кинуться наутек. Мимо капкана. Легкое колебание воздуха, как возле открытой в морозный день двери, синеватая россыпь искорок на рыжей шерстке – и полевка исчезла, словно слизнутая невидимым лисьим языком. Снег так и остался нетронутым.
Я решительно завернула коня, даже не поэкспериментировав с шишками-палками. Там, где не обошлось без одного колдуна, обходиться без второго тем более не следовало. К тому же за весь день мне так и не удалось толком перекусить (цапнутую утром со стола краюшку я по-братски разделила с Дымком), а разбираться с проблемами на пустой желудок я не любила.
Подъехав к дому и распахнув калитку, я цыкнула на коня, чтобы тот сам шел к сараю, а сама быстренько пробежалась вдоль заборчика, внимательно изучая отметины на снегу. Та-а-ак… заяц… еще заяц… что, свет клином на моей яблоне сошелся?! Отпечатки подошв… знакомый размерчик! И что же ты тут, голубчик, забыл? Ну так и знала, устроил тайное погребение останков очередной недостаточно летучей кружки! И когда ж вы наконец тяжелые предметы проходить будете, сковородку там или горшок чугунный – авось на голову себе уронишь, может, мозги на место встанут! Представляю, какой бы из тебя столяр вышел… Ладно, что там у нас еще? Крестики вороньих следов, крошки украденной из козьего корытца корки… благодарное темное пятнышко…
Вроде всё в порядке.
Я облегченно вздохнула, словно скинув с загривка мешок с ворованной картошкой – не просто тяжелой, но еще и заставляющей шарахаться от малейшего шороха. И уже спокойно, по-хозяйски расправив плечи, подошла к крыльцу, напоследок окинув лес цепким пристальным взглядом.
Мальчишка с явной неохотой поднялся с затекших коленей и начал накрывать на стол. Колдун приветственно кивнул, захлопывая где-то раздобытую Рестом книгу. Отложил ее на край постели и, осторожно опираясь на исхудалые руки (правая, только вчера освобожденная от лубков, заметно дрожала), подтянул тело повыше, на торчком стоящую в изголовье подушку. С опасливым интересом принюхался к повалившему из печи дыму. Тоже, видимо, увлекся уроком и сам не заметил, как проголодался.
С того памятного вечера у нас с Вересом установилось нечто вроде вежливого нейтралитета, как между двумя вражескими лагерями, в которых кончились стрелы, врукопашную идти что-то не хочется, и воины в ожидании интендантских обозов повадились в складчину варить на нейтральной территории кулеш. Рест играл роль всеми позабытого тысячника, который уныло слоняется вокруг костра, пытаясь отделить своих от чужих, но обе армии от него досадливо отмахиваются, а то и гоняют за дровами.
Подпустить «тысячника» собственно к готовке означало вообще сорвать боевые действия, надолго рассадив воинов по кустам. У оборотней, хвала богам, желудки покрепче… правда, я так и не смогла определить, является ли содержимое глубокой миски густым перловым супом или жидкой кашей, но оно было горячее, сытное и кое-как подцеплялось ложкой, поэтому Рест отделался только ироничным замечанием «А не завести ли нам поросеночка?». Верес, недавно переведенный на общие харчи (хотя я по-прежнему покупала для него белый хлеб и творог, а козье молоко и так всё до капли шло ему) и вроде бы смирившийся с домашним питанием, фыркнул в поднесенную ко рту ложку и скептически уточнил: «Думаешь, приживется?»
Мальчишка насупился и, раскопав в закутке потрепанный веник, начал так сердито мести пол, что дремавшая на лавке кошка расчихалась и, примерившись, легко и беззвучно взвилась на высокую печку, затаившись среди тряпья. Только зеленые глаза поблескивают.
Съев девять ложек варева, в десятой я обнаружила что-то маленькое и черное, но, с замиранием желудка приглядевшись, поняла, что это всего лишь уголек. Однако аппетит уже пропал, и я, еще немного поковырявшись в остывающей, всё более вязкой субстанции (наверное, всё-таки каша!), отодвинула миску.
– Верес, что может означать внезапно исчезнувшая мышь?
– Внезапно возникшую кошку, – улыбнулся колдун, но я ответила таким мрачным взглядом, что ему сразу расхотелось шутить.
– Неприятный запах? Дым? Звук? Оставшееся пятно?
– Нет. Только легкое свечение.
– Я бы сказал, что это телепорт-ловушка, – подумав, действительно сказал он. – Жертва активирует его своим теплом и мгновенно переносится в клетку.
– Далеко?
– На пару верст. Если усилить входной портал амулетом – до десяти.
Я досадливо чмыхнула носом. Сам капкан выглядел вполне обыкновенно, но амулет вполне мог быть зарыт в снег под ним. Значит, будем считать по максимуму… Леший, даже за неделю не оббежать, тем более что в этот круг попадает весь Выселок. Там-то как загадочного ловца искать? В каждую дверь стучаться и спрашивать: «Извините, это не вы ли мой капкан заколдовали?» А ведь в городе он, скорее всего, и прячется, схоронив клетку где-нибудь в подвале, крепко запертом и без окошек. Проверяют ее, думаю, по утрам, как обычную крысоловку, пока добыча не завонялась… стоп. Хе-хе!
– Шелена, что-то случилось? – осторожно поинтересовался Верес, не дождавшись продолжения разговора. Веник продолжал ритмично, но неестественно шебуршать по одному месту – любопытство пересилило обиду, и мальчишка, усиленно напуская на себя оскорбленный и независимый вид, жадно прислушивался.
– Нет, – тоном «да, но не твое дело!» отрезала я, вставая из-за стола.
Колдун укоризненно сдвинул брови, но ничего не сказал. Веник еще яростнее заскреб по полу, пыль взметнулась чуть ли не до потолка, выкурив меня из кухни эффективнее ладана. Нет, эти храмовые штучки на меня не действуют, просто запах противный. Серебро еще туда-сюда, прикасаться к нему я не люблю, но и рассчитывать, что с поджатым хвостом убегу при виде торжественно предъявленного мне крестика из этого металла, весьма опрометчиво. А уж серебряной, самой ходовой монеткой меня тем более не отпугнешь!
И видел бы волийский коллега Вереса, малость тронутый на охоте за нежитью ведьмак, как упущенный им оборотень на следующий день тщательно осматривает место неудавшейся засады и выколупывает из стволов серебряные арбалетные болты, дабы продать их ювелиру и хоть немного компенсировать моральный ущерб…
Верес стрелял куда лучше.
Я сердито фыркнула, злясь скорее на себя. И, разложив по расстеленной на полу холстине пучки трав, скрутки коры, терпко пахнущие пакетики, маленькие терочки-ступочки, а в центре водрузив горшок с топленым гусиным жиром, углубилась в составление мази под хорошо оплаченный заказ – естественно, в обход знахарской кассы.
Думалось под это рутинное и вместе с тем увлекательное занятие просто замечательно.
Поздно вечером, когда колдун уже заснул, а мальчишка при рыжеватом свете свечи терпеливо царапал пером пергамент, переписывая заданное мастером заклинание, я неожиданно нависла у него над плечом и вкрадчиво поинтересовалась:
– Слушай, где ты раздобыл столько дохлых ворон? – Рест, и без того настороженно косившийся на меня из-под отросшей челки («неужто про кружку узнала?!»), окончательно стушевался:
– Мальчишки возле портовых складов из луков стрелять учатся, ну, я и насобирал… там приезжие купцы зерно хранят, ворон уйма…
– Еще парочку принести можешь?
– Зачем?
– Суп сварю, – съязвила я. – А то человечина уже в горло не лезет.
– В горшке еще каша осталась, – не сдержавшись, злорадно напомнил он.
Стоящее на припеке «яство» успело застыть и покрыться сероватой слизистой корочкой. Когда пять минут назад я попыталась выдернуть позабытую в нем ложку, приподнялся весь горшок.
– Несешь ворон или при мне доедаешь это, с позволения сказать, содержимое на завтрак?
Рест, упрямо закусив нижнюю губу и демонстративно уставившись в книгу, обмакнул перо в чернильницу. Я «сочувственно» похлопала его по плечу и вернулась в комнату.
Пару дней вороны добросовестно тухли на чердаке. На печи, конечно, процесс пошел бы быстрее, но мы и так были очень даже в курсе его успешного протекания. Когда я наконец сгребла их в мешок и на отставленной руке вынесла во двор, Рест торопливо распахнул все окна, предпочитая выморозить избу, чем сидеть в настолько специфическом тепле.
– Будь осторожнее. – В настигшем меня уже в сенях голосе явственно проскальзывало беспокойство. Либо догадался, что я задумала, либо Вересу просто не понравилось злорадно-предвкушающее выражение моей физиономии.
– Уж как-нибудь, – буркнула я, хотя вообще-то не собиралась отвечать. Заботится, ишь ты. Что некому кормить их будет и гонорар за оборотнихину башку на сторону уплывет. Интересно, кстати, кому он ее сбыть хотел? В жизни не поверю, чтобы колдун взялся за это богоугодное дело из чистого альтруизма, он же не дайн. Обычно, если оборотень особо не шалит, то городской маг и не чешется. Сдельно работающие наемники вроде Вереса – тем более. Зачем? Всё равно рано или поздно отыщутся доброжелатели с увесистыми кошелями, желающие за дело или на всякий случай избавить округу от намозолившего глаза монстра.
Но сейчас был определенно не лучший момент для ехидных расспросов – несмотря на столь трогательную тревогу о моем благополучии, дверь за нами с воронами безжалостно захлопнулась.
Снег обжигал босые пятки. Распущенные волосы, шевелясь от ветерка, не защищали от мороза, а только холодили плечи. Я торопливо на цыпочках – словно по раскаленным уголькам или стрекучей крапиве – перебежала двор и прошмыгнула в сарай. Ко внутренней стороне двери тоже крепился крюк. Я заправила его в петлю и перевела дух, глубоким брезгливым выдохом вытолкнув из легких ледяной воздух. После двора даже эта продуваемая развалюха казалась хорошо протопленной комнатой.
Дымок захрапел и попятился к задней стенке, коза подозрительно косилась из своего уголка, напружинив ноги, но не торопясь вскакивать с нагретой подстилки. Зато кошка, беззвучной белесой тенью возникнув в отдушине под крышей, с интересом подалась вперед, шевеля растопыренными усами. Ну да, не розами пахнет. Да и не пахнет, строго говоря. Смердит, аки цельная дохлая корова, в считаные секунды весь сарай провонялся!
Превосходно!
Я опустилась на четвереньки, уперлась ладонями в соломенную подстилку. Волосы свесились до самого пола, шелковистым пологом отгородив меня от окружающего мира, помогая сосредоточиться на внутренних ощущениях.
Менять ипостась в укромном, но открытом всем ветрам и вурдалакам уголке за поленницей я больше не рисковала. В доме – тем более. Такого подарка судьбы ни один колдун не упустит: достаточно даже не заклинания или меча, а сильного пинка в спину, чтобы сломать яично-хрупкий в момент перестройки хребет.
Да и не слишком-то это приятное зрелище.
Волевое напряжение мышц перешло в мощный спазм, скрутивший тело до самых кончиков пальцев, с хрустом выворачивающий суставы, раздирающий сухожилия, сгибающий кости и сминающий хрящи. Превративший его в единый сгусток боли с запертым в переплавляющемся горле криком. И – волна липкого, животного, всепоглощающего ужаса от нарастающего удушья и невозможности сделать вдох…..в тысячный раз, и каждый – как будто последний…
Грудная клетка вздрогнула, пару раз бестолково дернулась, приноравливаясь к новому расположению ребер и связок, и возобновила ритмичное движение.
Я сглотнула, подняла морду и обвела сарай тяжелым фосфорическим взглядом. Мерин сердито ударил копытом, кошка зашипела и, неловко развернувшись, исчезла во тьме. А вот Майка со смаком почесала о стену безрогую башку, затуманила глаза и, сосредоточенно прокатив по горлу ком жвачки, начала ритмично двигать челюстями. Ну, оборотень. Экая, невидаль. Даже удобнее бодать – большой, мохнатый! И ведь бодает при каждом удобном случае, паразитка…
Я потопталась на месте, давая телу и разуму вспомнить друг друга. Цвета, ночью и без того не слишком выразительные, не то чтобы перестали различаться – просто утратили значение. Запахи же, наоборот, приобретали всё большую глубину и остроту, лавинообразно дробясь на составные компоненты, а из тишины вылущивались всё новые звуки, от далекого скрипа заснеженной ели до шелеста копошащейся в соломенной кровле мышки.
Мммм, как же здесь вкусно пахнет… я с трудом подавила желание брякнуться набок и с утробным ворчанием перекатиться по мешку, пропитывая шерсть исходящим от него ароматом. Э, нет, это уже перебор! Эдак я до обычной шавки довспоминаюсь.
Привстав на дыбки, я носом поддела крюк, ухватила мешок зубами за горловину и легко выпрыгнула на снег. Оглянулась на избу, иронично навострила уши и разжала пасть, смачно обмахнув ее языком. Окошко тут же захлопнулось, еще и занавеска по веревочке протрещала. Хе-хе, как будто это кому-то помогло…
С наружным запором пришлось повозиться. Чуть язык к крюку не приморозила, пока в петлю попала. Сто раз уже собиралась нормальный засов поставить, тот хоть плечом задвинуть можно! Надо будет завтра щенка озадачить. А начнет клычата скалить – напомню про кружку. И миски. Да и одна ложка куда-то запропала…
С разбегу перемахнув забор и от избытка чувств (как сорвавшаяся с цепи собака, честное слово!) сделав несколько высоких парящих скачков, я напрямки, как по нитке, помчалась сквозь лес. Вот интересно: и подушечки лап, и человеческие пятки безволосые, чуткие, но первые ледок только задорит, а шерсть, хоть и развевается, сохраняет тепло намного лучше самого толстого тулупа.
Позавчера в наши края залетел южный ветерок, оплавив сугробы и обвешав крыши сосульками, но уже спустя несколько часов был с позором изгнан осерчавшими вдвое против прежнего морозами. Теперь о нем напоминала лишь толстая корка наста, без труда выдерживающая вес моего тела. С лунного неба, испятнанного лохмами тучек, сыпались редкие блестки снежка. Примерно в версте к западу заунывно перекликались загоняющие лося волки. Удачно с погодкой подгадали, после оттепели и заморозка охотиться на крупную дичь одно удовольствие – хищника обледеневший снег держит, а под добычей проседает. Не помешало бы и мне пополнить кладовую, но сегодняшняя ночь была уже отведена для иной, не менее увлекательной забавы.
Читать бесплатно другие книги:
