Почти последняя любовь Говоруха Ирина
– Это исследование проводили китайские ученые в прошлом году…
– Хочу подчеркнуть, что такие исследования проводил еще академик Филатов в 30-е годы…
– Вы рекламируете ваши открытия?
– Нет, я их популяризирую.
– А что, если благодаря этому удлинится жизнь? Мы не перенаселим Землю?
– А почему бы не жить качественнее дольше. Почитайте Библию…
Он сыпал фактами, датами, историческими данными. Он вспоминал Булгакова, профессора Преображенского и Амосова. Его перебивали с непроницаемыми тупыми лицами, с приторной улыбкой, которую хотелось размазать по экрану.
А за спиной был силуэт безлистного дерева. Стояли каллы в мужской вазе. Все цвета студии стекались к ванили, топленому молоку и бледной охре. Он, в своем костюме, идеально вписывался в обстановку. Постукивал модными ботинками. Журналисты, напротив, грубо выпадали в безвкусной одежде. Некоторые вопросы были настолько глупы, что он искренне рассмеялся. Его ухоженные руки пребывали в легком движении. Твердый ум. Цепкий взгляд. Отпил из чашки что-то давно остывшее и гадкое. Не выдержал и скривил губы. Он видел шире и глубже. Не чай с чаинками, как напиток, а его химический состав, плантации, на которых его выращивали. От момента мироздания.
У него горчило во рту. Словно он съел березового дегтя. Смотрел на смазливую журналистку и знал, как все получится дальше. После эфира будет кофе и чашка с полукругом красной помады. Потом ужин в ресторане. И десерт в его постели. Стало скучно. Нет борьбы – нет жизни. В эту минуту он ее ненавидел. И всех женщин. И камеры, от которых нестерпимо жарко. И пресную ваниль в обивке. И жизнь, в которой вряд ли что-то еще случится.
Стали раздаваться телефонные звонки, и он с благодарностью на них сосредоточился.
В голосе чуть хрипело серебро. Ажурное и очень дорогое. Иногда эта хрипотца перетекала в красное золото, иногда в оранжевую медь. Но стоило ему заговорить о детях, и серебро начинало плавиться.
После интервью, вытирая салфеткой грим, он чувствовал ее взгляд. Лена жадно за ним следила… Она надеялась на продолжение. За полчаса разговора провалилась в бездну обаяния. Подавала сигналы. Он внешне никак не реагировал. Но все замечал, как радар. Он так умел: быть заинтересованным с невозмутимым лицом.
– Может, выпьем кофе?
Он спросил как бы нехотя. Лениво. Как бы между прочим. Лена с энтузиазмом кивнула. Сверкнули кошачьи глаза. Он помог ей одеться, морщась от предсказуемости.
– Предлагаю дом кофе «Пассаж» или «Бабуин» – книжную кофейню. Все в центре.
– Давайте «Пассаж».
Георгий выехал на Крещатик. Она сидела, завороженная машиной, его мужским бархатным «Шанель» и скрипкой, рвущейся на части. В машине играл «Secret Garden», подаренный когда-то ею…
– Ну, рассказывай, чем еще занимаешься, помимо телевидения. Семья, дети, прыжки с парашютом? И давай на «Ты». Все-таки прошли вместе через очень личное. Я бы даже сказал, интимное. Через прямой эфир.
Она улыбнулась. Он аккуратно припарковался. Зашли в ресторан. После белой зимней улицы там было не к месту интимно. Официанты в передниках до пят. Столики с диванами в нишах.
– Что ты будешь?
Он серьезно изучал меню. Она, не глядя, попросила тирамису и венский кофе. Ему порекомендовала чизкейк.
– Я не ем жеванное поваром. Мне нужен твердый бисквит. И чай, желательно, без лишних добавок, цветов и прочей ерунды. Он поднял голову на официанта.
– У вас хорошо кипятится вода или набираете теплую, из-под крана?
Официант перепугано кивнул, что кипятят хорошо, по-настоящему.
– А то как-то в Польше я заказал крепкий и очень горячий кофе. Рано было, около пяти. Сонная барменша подошла к крану, открыла и стала наливать воду в чашку. Я встал и ушел.
Не поднимая взгляд, он сделал заказ, а потом посмотрел на нее. Сказать, что она особо нравилась – он не мог. Смазливая. Хорошо сложена. Не глупая. Почему бы и нет? Да и в паху все превратилось в камни. Он уже прикидывал: когда? Если повезет, то даже сегодня. Ему повезло…
На столе горела свеча. Ему показалось, что она пережигает кислород, и он ее затушил. Из какой-то, очень узкой ячейки в памяти всплыл эпизод: он заходит в ее квартиру, а там – выключен свет и свечи. Повсюду… На ней черное белье и чулки, нежно сползающие на пол. Был такой же скучный февраль, как и сейчас. И похоже пахло кофе… только кровь летела по венам, со скоростью опаздывающего поезда. Сердце сжималось в кулак, а потом разрывалось на яркие кусочки по всему телу. Стучало в висках и в паху, уходило в пятки и поднималось по позвоночнику. Срывалось на крик, а потом замолкало, словно умерло. Оживало и изнывало от томной нежности…
Невзирая на ленивое сердце – все снова закрутилось… Он подвез ее домой. А вечером раздевал. Предсказуемо выпала бледная от зимы грудь и бедра чуть отсвечивали синевой. Опять же от нехватки солнца.
И все было как раньше. Он дежурно поцеловал Лену в шею. Потом в вялый сосок. Потом вошел тугим членом. И не почувствовал границ. Как в суфле, порядком растаявшее. И не понял, что случилось? Где тугие стенки, крепкие мышцы, как канаты? Вдох всем телом? И ходором живот? Открыл глаза. Под ним не шевелилась женщина, позволяя все делать ему. Он почувствовал себя единственным игроком на поле. Но продолжал играть…
Она думала, что секс – это начало отношений. Он знал, что это близкий конец.
Жизнь продолжалась…
Георгий быстро принял душ и стал одеваться. Слишком белого цвета трусы и такая же майка. Казалось, что белье только вынули из упаковки, и он не провел в нем пол холодного дня. Лена суетливо подобрала не очень свежий лифчик возле дивана. Смотрела, подперев кулаком голову. На левом глазу чуть подтекла туш. В квартире было пыльно. Ей было некогда убираться. Работа… Он, надевая носки, видел паутину, хлипко свисающую с потолка, переполненную корзину стирки. И лифчик не первой свежести он тоже увидел…
– Ты мне позвонишь?
Он поморщился.
– Обязательно.…И все было как раньше. Много секса… Только что-то не так. Она не любовалась его затылком и не перебирала во время разговора его пальцы. Она не опускалась на колени, чтобы поцеловать ноги, на которых гирей висел еще трудный рабочий день. Не задыхалась, видя, как наполняется кровью его член. Не ползала по нему опасной змеей. Не захрипала от оргазма. Не билась под ним в конвульсиях…
Просто женщина. Земная. Пахнущая гелем для душа с минералами… А от той пахло колдовством. И иногда он даже пугался. Когда из нее вытекало все человеческое и оставалась звериное: в глазах, в тонких пальцах, в криках. И в нем тогда кипела, как на большом огне, страсть. Кипела, громко булькая. Еще немного и прольется. И обожжет ее тело, и пропалит простыни, и начнет тлеть линолеум.
Как же он ее ненавидел… За то, что ушла. За то, что показала эту грань. За то, что невозможно повторить это с кем-то другим. А жить еще долго. И может он еще много. И искать можно до потери сознания. Только знал наперед – будет просто секс. А хотелось борьбы, потом полного покорения и отдачи. Потом слез, крика: «Еще!», ее рук на его ягодицах и вакуума, которым она его всасывала…
Хотелось чаю с черносливом на кухне после, а к нему свежего хлеба, испеченного в пекарне под домом. С маслом и медом. Огромную помелу с толстой шкуркой, которую съедали пополам. Хотелось вместе слушать все симфонии Моцарта, а потом стоя аплодировать дирижеру – Роману Кофману……Луна с вмятой щекой было очень близко от Земли. Почти пузом лежала на крыше супермаркета. Зависала в мощных дубах. Боялась подплыть к острым, как когти, веткам акаций.
Кружились деревья в холодном хороводе. Над дорогой в три погибели согнулись фонари. Мягко скрипели под колесами катышки снега. И в городе совсем не было машин.
Тело получило свою порцию разрядки. А внутри – пустота. Чужая сиюминутная женщина, чужая неудобная постель, чужие поступки собственных рук. И он начал вспоминать. Всех по очереди…
Женщины не имели контура. Все расплылось в один ком обнаженных тел. Только несколько четких лиц, имен и адресов. И последняя любовь во всех подробностях. Маленькая, с глазами испуганной волчицы. С веснушками, появляющимися на носу ближе к лету. Странная и ранимая. Понятная до зубной боли. Родная. Все еще очень любимая. Он ей до сих пор звонил. Не мог отказать себе в таком удовольствии. А она писала о нем книгу…
И ей не хватало жизни, чтобы описать его жизнь. Было мало нот, чтобы спеть его жизнь, как песню. Недоставало шагов, чтобы пройти с ним до конца…
Ему же не хватало ее рук. Не хватало теплых ступней, пахнущих розовым грейпфрутом. И сопения в углу машины. Сердитого… Потому что она, не подумав, ляпнула глупость. А он, не сдержавшись, на это указал.
Он улыбался своим воспоминаниям.
«Дурочка, – ласково думал он. – Так много не понимаешь. Фыркаешь. Суетишься… Считаешь, что молодость вечна…»
Он когда-то тоже был такого мнения. А потом, как со стороны, увидел, что далеко не так резво встает с дивана. Хуже видит и ворчит по мелочам.…Непонятная весна только вошла в город. Всюду были признаки ее авитаминоза. В холодном ветре он ощущал ее мягкую волну. Сладко пахнущую «Шанель». И по телу пробежал озноб. Может, с годами он стал сентиментальнее? И больно печет в глазах. Может, от компьютера? Он как раз готовит многотомное издание. Или от странника ветра? Такого же, как несколько лет назад. Неужели все вернулось в эту же отправную точку? И он позволил? Прошел по кругу. По спирали. Узнал ее, такую нежную, прошел через ее жизнь насквозь, как иглой, и вышел опять-таки здесь. На том же месте… Он впервые почувствовал себя старым…
Февраль 2011 года. Одноклассники. ru
…Под его фотографией было подписано: Миша Фридман. Нью-Йорк. 40 лет.
В процессе общения оказалось, что Мишу зовут Борис. И ему давно не 40, а полных – 50.
Работник международной инкассаторской службы. Обременен затяжным разводом, в котором никак не удавалось поделить дом и две квартиры в Болгарии. Взрослая дочь, постоянно просящая денег, удочеренная в четыре года. И жена, то ли бывшая, то ли настоящая – когда-то коренная киевлянка, старше его на шесть лет. Она в его жизни сидела еще плотно и основательно.
Борис ей не понравился. Совсем. Маленький кривоногий мужчина, с хорошо выступающим животиком и черными, аккуратно подстриженными усами. У него была ровная розовая кожа на лице, без единой морщинки. И рыхлая, неприятная на ощупь, на спине и ногах. Будто пересушенная половая тряпка линялого цвета. Белые идеальные зубы. Сладковатый, приторный голос. Хотелось дать воды, чтобы разжидить этот «сахарный сироп». А еще короткие руки и ноги, обвешенные цепями.
Борис не вызывал симпатий. Но она решила, что это ерунда. Да еще очень хотелось заполнить выжженную воронку после Георгия. Доказать, что она легко может зачать новую, такую же яркую любовь.
Он писал ей русские письма английскими буквами, допуская в них грамматические ошибки. Письма ни о чем. «Привет. Как дела? Что делаешь?» Какими же нудными были эти фразы из-за океана, из страны большого яблока. Не за что уцепиться, ни одной ясной мысли, за которую можно подержаться. Переложить из ладони в ладонь, взвешивая сказанное.
Он звонил каждый день и не давал ей высыпаться. Мешала разница во времени в добрых девять часов. Ровно в 16:00 он появлялся на сайте. У них же было только 7:00. Потом звонил из машины, и она слышала, как разрывается русский шансон. И как покупает себе кофе с коврижкой, ест ее, жалуясь на снегопад и массовые сокращения на работе. Потом он настоял познакомиться с ее мамой. И долго разговаривал с ней по телефону. Рвался в гости. И наконец-то купил билеты. Когда февраль истекал грязной водой…
Когда она спросила о его родителях, то оказалось, что папа давно умер, а мама много лет живет в доме престарелых…
Он прилетел на четыре дня. В ее день рождения. Подъехал вечером на такси и забрал с работы. Ей стало страшно. Она видела, что он торопится все успеть. Хотелось тут же поблагодарить за прекрасно проведенный вечер, пожать ему руку и уйти из этого чужого свидания домой. Пресного, как грузинская лепешка без соли. Сослаться на головную боль, давление или усталость. Пообещать встретиться на следующей неделе… Но она не могла… Он был ее гость на целых четыре дня. Для нее эти дни были как четыре года…
Борис снял двухкомнатную квартиру с окнами на ЦУМ. И она завидовала его служащим, которым не нужно было настолько близко разговаривать с незнакомым человеком. В квартире были высокие потолки, старый скрипучий паркет, который вытаптывали лет пятьдесят, и картина с голубыми ирисами. Вблизи цветы были неузнаваемы. Во время секса она скашивала на них голову и рассматривала смелые неуправляемые мазки. А еще смотрела на ярко освещенный Крещатик и слушала двигатели машин. И не могла себе ответить, зачем пустила его в свою постель?
Она звонила домой и плакала, что не может больше с ним. А родители говорили, что это по-хамски. Человек приехал не из Чернигова, он летел через океан и нужно дотерпеть.
И тогда она сбегала к себе, садилась в теплую ванну, капала в нее розовое масло и выла. Она ничего не чувствовала к этому странному мужчине, она его не понимала. Она все время думала о Георгии.
В цирке Борис сидел, надменно развалившись, и критиковал артистов. Ел попкорн из самого большого ведра и повторял, что это все туфта, а настоящий цирк – «Цирк дю Солей» Оживлялся только когда выходили клоуны. Искренне смеялся и многозначительно кивал головой.
На мюзикле «Барон Мюнхгаузен» возмущался холодным залом КПИ, плохими местами и неинтересным танцем.
– Я ничего не понял. О чем это было?
А она даже не пыталась ему объяснять то, что не поддается объяснению. Просто чувствуется бездонным сердцем.
Он ленился ходить, и у них под окнами дежурило такси. Он кормил ее в еврейском ресторане «Цимес», который на Подоле, в «Шоколаднице» и «Маракеш». Купил духи «WOOD», которыми она впоследствии отравилась. Кулон из белого золота. Дорогой тональный крем и диоровскую помаду.
Она стеснялась с ним появляться на улицах. Он был ниже. Даже когда она стояла босиком, ее глаза видели все, что происходит у него за спиной. У него были короткие толстые пальцы, смахивающие на щупальца. Сплюснутые маленькие ступни и запах… Запах плохо проветренного помещения… Она не могла возле него дышать. А еще – большие проблемы с эрекцией, и чтобы ввести вялый член – ему нужно было вводить его вместе со своим пальцем. Он так и не смог ни разу испытать оргазм.
Борис рвался знакомиться с родителями, скупая им подарки во всех магазинах. Звал замуж и настаивал ехать в Лавру, чтобы перед иконами надеть друг другу кольца…Он любил хорошо покушать и на ночь ел борщ, вареники, сельдь под шубой в ресторане домашней кухни. Долго спал по утрам, носил на груди мешочек с перевязанными резинкой долларами. Все время искал обменники. Он ничего не читал, кроме газет, ни разу не был в драмтеатре. Его не увлекали музыка, балет, история. Он прекрасно чувствовал себя в своем ограниченном мире. Изъяснялся просто, с легким, ненавистным американским акцентом. Ездил на могилу погибшего друга и вернулся с кладбища с кучей фото в мобильном телефоне. Показывал ей вход в церковь, крест, мраморные плиты на надгробии, цветы, которые он поставил у могилы. Заезжал к друзьям и фотографировал себе на память их квартиру. Вот у них такие-то чашки стоят на кухне, вот новый тигровый плед на софе, купленный в прошлом году, и искусственный электрокамин в углу.
Его товарищ, тоже эмигрант, заказал в Киеве купить футбольный мяч. Он сфоткал фасад спортивного магазина, продавца и квадратный ценник.
Она его не понимала и не хотела понимать. Он по-чужому мыслил, был депрессивным и жаловался на бывшую жену. С повышенными требованиями к чистоте. Все дни он за ней убирал, складывал ровной стопкой журналы, схватывался тут же помыть ее чашку. Она не успевала даже глотнуть последние капли кофе. Мыл полы в арендованной квартире. Перестирывал свои джинсы. Все время работала стиральная машинка.
Когда Борис открыл чемодан – она не поверила. На четыре дня у него было четыре пары джинсов, костюм, пять рубашек, три свитера, две дубленки. Много маек, трусов, носков. На шее и руке толстенные браслеты из белого золота, которые смотрелись как дешевая бижутерия. Такую часто продают цыгане. Он хвастался своими часами за семь с половиной тысяч долларов и машиной Porsche Cayenne. Он рассказывал, как хорошо они будут жить в Нью-Йорке. Какой у него роскошный дом и сколько денег он в него вложил. Целый миллион. Она с первой минуты поняла, что это случайный в ее жизни мужчина. И считала часы до его отъезда… И ненавидела себя, его и сайт одноклассников.Они расстались, только он приземлился в Нью-Йоркском аэропорту. Стоя в очереди за багажом, Борис позвонил и ничего не понял. Почему? Что было не так? Ведь он столько в нее вложил средств! А она тогда поняла очень ясно, что ни один мужчина на свете не сможет заменить ей Георгия.
Конец марта… 2011 год
– Але…
– Привет, где ты пропала? Неделями не могу тебе дозвониться.
Она промолчала в ответ. Только потрогала пульсирующие виски. И присела на диван…
– Ну, что молчишь? Как дела? Замуж вышла?
– У меня все хорошо. А ты как?
В трубке ненатужно и даже весело прошуршал смех.
– Да у меня все отлично. Жизнь налаживается. Ну, правда был простой две, может, три недели. Ты же от меня ушла… Зато теперь новый роман. Ты, кстати, каждый день ее видишь по телевизору… Так что я, как мартовский кот…
– Ты по жизни… кот… мартовский…
Она нажала кнопку отбоя… И не поверила услышанному. Он же был Богом, а поступил, впервые, как простой смертный… Как мужчина, раненный любовью…
Она посмотрела на себя в зеркало. Огромные глаза с осколками боли и разочарования. Она потянула двумя пальцами за острый угол. Брызнула кровь. Ничего… и рванула изо всей силы. Вырвав с осколком и глаза. Наивные и доверчивые. На их месте выросли новые… Взрослые…
Май 2011 года. Киев
Да не плачу я. С чего ты взял?
Просто май и вишни пахнут белым.
Просто одуванчик желтым стал,
Небо, прорисованное мелом.
Просто лужи – жидкое стекло.
И белье не сохнет на заборах.
Просто все, что было, уплыло
В наших бесконечных разговорах.
Не случилось. Не открылась дверь,
Не остались башмаки в прихожей.
Просто я совсем одна теперь,
Да и ты, совсем один, похоже.
Вот и все. Не слезы. Просто вдох.
Карамель в кастрюле остывает.
Ты ищи, и пусть поможет Бог
Ту найти… А ведь и так бывает…
Она сидела, простуженная, на кровати и говорила сама с собой. В квартире была разбросана одежда и пахло одиночеством. Желтые круги под глазами очень ее старили. Вчерашний кофе в чашке стоял почему-то на пыльном подоконнике. От немытых окон мутило.
– Я молюсь каждое утро, чтобы ты был жив. Я прошу Бога дать тебе все: деньги, славу, новую любовь. Ты слышишь? Только отпусти меня. Не пей из меня жизнь огромными жадными глотками. Не звони… Не трогай…
Но он продолжал с ней разговаривать… Будил среди ночи, окликал ранним утром.
– Зачем ты меня зовешь?
– Мне больше некого звать…
– Но у тебя есть жена, дети.
– Мне больше некого звать…
Пахло йодом, больницей и его руками. У соседей рожала кошка. Ее надрывные крики были слышны на площадке у пожарной лестницы. В пустом холодильнике на полке сидело старое масло. Жизнь остановилась на полуслове.
Она проснулась все в той же квартире, но чужая сама себе. Опять была весна, врастающая в лето. Мухи, с сонными глазами, гадили на обои. Лифт, считающий этажи. Постель с огромными красными цветами…
Опять кричали дурными голосами птицы. И она, резко повзрослевшая, шла по коридору в ванную, держась за стены. Любовь, разорванная в клочья, валялась на полу. А она возвращала его жене. Целого и невредимого, обласканного, зацелованного… Вдохновленного и любимого.
Возвращала, отдирая от спины. Отламывая хрящи, забрызгивая плотью плед. Она заплатила по счету. Сполна. И пыталась найти себя заново. В этом доме… В этом городе… В этой жизни…
Он врос в нее, как врастает мозоль. Практически навсегда. Но безысходность имела уродливое лицо. И больше не было сил идти дорогой без начала и конца. Без дорожных знаков, стоянок и отелей. Дорогой, которая никогда не выведет к морю…
А он хотел все повторить. В этой жизни… Вечером…
Ему было так же больно… Он трогал чужую грудь и выл про себя. Его головку обхватывали чужие губы, а он помнил губы ее. Он звонил ей часто, играя в друга, и старался обидеть побольнее. Укусить, чтобы остался шрам. Такой же свежий, как у него. С сочащимися краями.
Она обещала себе больше не отвечать на звонки, но хватала трубку. Обещала больше не слушать оскорблений, но покорно, опустив голову, слушала. Она подсела на него, как на наркотик, и мучительно переживала ломку. Ее колотило и выкручивало наискосок. У нее болели и вибрировали вагинальные мышцы в ожидании очередной дозы, очередного мощного толчка. Ей нужна была его оргазмическая жидкость, чтобы почувствовать себя опьяненной жизнью, капля соленого терпкого пота, скатывающегося со лба. Ей нужен был пресс тела, шумного выдоха в ухо и ленивого разговора после совместного плотского сумасшествия.
Они истязали себя. Страдали. Проклинали эту обреченную любовь. А потом стало невмоготу…– Привет. Я завтра уезжаю в Бейрут. И со мной едет девушка. Помнишь, я тебе рассказывал, журналистка. Уезжаем на пару месяцев. Думаю, мы здорово проведем время. Так что у тебя есть целый день, чтобы собраться с мыслями и что-то мне пожелать.
Стало темно. Хотя солнце в июне, как прокаженное. И было включено на полную мощность. Стало нечем дышать. Хотя сердце вроде как отпустило. Стало тоскливо. Хотя…
– А ты знаешь, Гоша, мне нечего думать. Мне сразу есть что сказать. Я искренне желаю тебе успеха. Желаю найти то, что ты так настойчиво ищешь. И еще… Думаю, наши пути больше не пересекутся.
В трубке разорвался смех. Как из преисподней. Сухой, словно воды во рту не было несколько лет.
– Да как мы можем вскоре встретиться? Тебе, после всех твоих поклонников, проверяться и лечиться нужно будет, как минимум, полгода…
Она нажала кнопку отбоя. Она решила, что это был почти последний в их жизни разговор. Последний вдох и выдох их отношений…Лето 2011 года. Бейрут
От ярких платков все плыло в глазах. Запах иланг-иланга, пачули и кунжута… Тягучий воздух напоминал лукум. Неровные стены домов привыкли дышать через крупные каменные поры.
За одним из окон, в пристыженно затемненной спальне, ничем не укрываясь, занимались любовью. Трое… Пожилой крупный мужчина и две девушки, чужие друг другу. Одна из них белокожая, с чуть провисшей грудью и смятением в глазах. Вторая – мулатка, с курчавыми волосами и хорошо подкаченной вагиной.
Они это делали впервые. Он хотел за жизнь испытать все. Осталась ведь краюха. Лена боялась выглядеть чопорно. Старомодно. Вторая не боялась ничего. Георгий поочередно целовал то одну, то другую. Трогал груди, теребя соски, и сжимал ягодицы. Лена никак не могла расслабиться.
Потом они вдвоем наклонились над его крупным членом. И целовали, цепляясь лицами. Он не прикрывал глаз. Смотрел и гладил их волосы. Думал о ней…
И вдруг на него начала насаживаться сверху Мейла. Его член стал медленно пропадать между ее коричневатыми губами, похожими на влажный шоколадный щербет. Он застонал. Она изящно приподняла бедра, и он, блестящий от соков, плотно обхваченный, показался до половины. Она выпустила воздух, втянула до ребер живот и начала ритмично его толкать. От этого чуть подскакивала диафрагма. Георгий открыл глаза и шумно задышал. Ее вагинальные мышцы вращались вокруг его пениса, как карусель. Он забыл о Лене, о том, что в Бейруте заканчивается сиеста и что впервые он кончит очень быстро. Мейла была в нирване. Она приподнималась, почти выпуская головку, а потом вакуумом забирала ее обратно. Получались звонкие хлопки. Как звук лопнувшего воздушного шарика. А когда он почувствовал ее оргазмические толчки – с криком, мощно эякулировал.
Они не заметили, что Лены давно нет. Она плакала в душе…
Вот и в сексе больше ничего не осталось… Ни секретов, ни прикрытой фиолетовым кружевом магии… Все узнано. Все прочувствовано. Все прожито.
Только Она, в далеком, залитом дождями Киеве, с закашлянным голосом, веснушками на спине – осталась безумно родной. И до сих пор непонятой… Да еще жена, испытанная временем и преданностью. Дети, сами ставшие родителями… И вечная Любовь… В нарядном платье, норковой шубке или гламурном дождевике, на сотни лет вперед, так и останется самой большой и неразгаданной тайной…
– Когда это все закончится?
– Когда ты перестанешь захаживать в мою жизнь…
– А разве это возможно?
– Возможно все…Об авторе
Мое имя – Ирина, мне тридцать шесть лет и я счастлива. У меня замечательный муж, много идей и бесконечный восторг от дорог, которыми хожу каждый день в сторону Света, в сторону желтого Юга и синего Севера. Я испытываю удовольствие от шумного города в котором живу и тяжелой планеты со всеми ее контрастами. Мне нравится просыпаться, когда солнце еще спит, пить густые молочные коктейли и подсматривать у Жизни новые сюжеты и новые вечные истории.
Мы все зависим от глубин и поверхностности жизни. Иногда, даже от тонкой корочки льда, случайно покрывшей маслянистость Черного моря. От апельсинового рассвета и от кровяного заката, предвещающего мороз. От вдоха и выдоха Земли, стона ядра и истерического хохота вулкана. От улыбки на ночь и многозначительного молчания Любимого. От приближающегося Нового года и легкого прикосновения лета.
Все мои книги именно об этом: о предназначении мужчины и женщины, о разности миров и языков для общения. О любви, которая может сжечь дотла, и наоборот, подарить крылья. О зависимых, и ни к чему не привязанных. О том, что может случиться завтра, ближе к четвергу, и уже случилось вчера…
В этих книгах нет чужих и случайных людей. В них я, ты, она, идущая по перекрестку в кашемировом пальто. Твой брат, твой сын, сосед по лестничной клетке с нелепой таксой на поводке. В них заплаканная дама в кафе «Волконский» и хохочущая девушка возле дома с химерами.
Героиня моих книг – Женщина без возраста. Странная и предсказуемая, взъерошенная и внутренне спокойная, счастливая и играющая в счастье. Сама выбирающая себе мужчину и позволяющая это сделать за себя…
Искренне Ваша,
Ирина Говоруха