Ричард Длинные Руки – бургграф Орловский Гай

Глава 11

На ладони книга показалась непривычно легкой, я ж помню вес книжных фолиантов. То же самое, что поднимаешь колоду из плотного дерева. Переплет обтянут кожей, если это кожа, а страницы… гм, явно не бумага, не бумага. Я слышал, что она бывает еще какая-то веленевая, тряпичная, глянцевая, но это больше похожа на пергамент, хотя и не пергамент, как и не папирус. Китайские книги древности вроде бы писали или переписывали на страницы из шелка, но это и не шелк…

Волосы зашевелились от странного узнавания, что-то ближе к синтетике, но выше, современнее, технологичнее, однако же само понятие книги устаревало в мое время, пошел переход на электронные носители, а здесь настоящие книги, массивные и неуклюжие, как будто в продвинутом мире кто-то начал на сверхсовременном оборудовании изготавливать лапти, коромысла, деревянные ложки и хомуты.

Хозяин следил за мной с интересом.

– Уже встречали такие?

– Нет…

– А я уж подумал… У вас такое лицо!

Я пробормотал:

– Да просто не понимаю, почему такой шум вокруг этих книг. Подумаешь, книги! Вот мечи бы отыскали какие волшебные…

В его лице что-то неуловимо изменилось, вроде бы и улыбается по-прежнему профессионально открыто и честно, но смотрит как на богатого дурака.

Выйдя из книжной лавки обратил внимание на то, что можно заметить, только выйдя именно из книжной.

Пьяных гуляк на улице, как будто весь город упился до положения риз. Одни по двое-трое, другие разгуливают в обнимку и орут непристойные песни, третьи ищут приключений в одиночку. В одном месте драка, в другом явно дворяне сражаются на мечах, но как-то лениво и напоказ, кровью не кончится, а за такими даже наблюдать неинтересно. Помирятся и пойдут в ближайший трактир праздновать примирение и вечную дружбу.

Задорно цокая подковами, то и дело проносятся извозчики, пассажиры, как водится, пьяные, платят щедро. Молодежь разгуливает большими ватагами, орут веселые песни, свистят и безобразничают, нагло и задиристо поглядывают по сторонам, с кем бы подраться, но так, чтобы вдесятером на одного… Ну это знакомо, шпана и в Тарасконе – шпана.

Время от времени ко мне начинали приглядываться сомнительного вида мужички. Дважды даже подкрадывались сзади, но я замедлял шаг и опускал ладонь на эфес меча, шаги тут же начинали удаляться. Надеюсь, походка у меня по-прежнему трезвая, а чего с такими связываться, когда полно вдрабадан пьяных.

Мелькнула мысль, что стоило бы купить книгу, но сам себя взял за горло и напомнил, что я еще не разобрался с теми заклинаниями, которые вычитал у мага Уэстефорда, откуда у меня столько жадности: гребу и гребу, пора бы уже сесть и понять, что нагреб. А то нечаянно и гранату можно загрести…

– А вдруг там всего лишь кулинарные рецепты, – сказал себе в утешение. – Все может быть. Кулинарные чаще всего издаются в роскошных фолиантах.

Вступая в разговоры на рынке, узнал, что в Тарасконе не случайно идут такие интенсивные раскопки. Вернее, не в самом Тарасконе, а малость восточнее, где располагался прежний город. По нему не шарахнуло во время последней Великой Войны Магов никаким оружием только потому, что в самом начале военных действий огромная волна пришла из океана и накрыла все прибрежные города вместе с его обитателями. А отхлынула только тогда, когда война уже закончилась…

Но если другие города и крупные поселения на континенте выжигались на сотни футов в глубину, то здесь бомбить вроде было нечего и некого, так что уцелело все, что ниже фундамента. Правда, большинство пришло в негодность: что-то от воды, что-то от времени, но раскопщики отыскивают все еще очень-очень много странных вещей, которые за глаза принято именовать магическими.

Закатное солнце блистает торжественно и страшно, на него больно смотреть. Крыши горят кипящим золотом. Искрится и сверкает все, что из металла, даже самое тусклое начинает сыпать колючими искрами. Огромное солнце повергает в прах пышность земных королей несказанным величием, а затем вот так, выказав звездную мощь, превращается на моих глазах в плоский малиновый диск и медленно опускается за городскую стену.

Небо все еще грозно сияло, но на город опустилась полутьма, нежная и трепетная, в такой трудно вообразить зловещих летучих мышей, а только крохотных эльфов и сильфид.

Я все еще переходил из лавки в лавку, рассматривал, старательно задействовал все свои мыслительные способности, но я не академик, к мышлению не привык, оно у меня рвано-хаотическое: понимаю кусочками и тут же перепрыгиваю на другое. Ни на чем сосредоточиться надолго не могу, и если сразу не врубаюсь, то мозг буксует, как «жигуль» в снегопад, и требует переключиться на что-то попроще.

Там, где я слишком долго рылся в находках, вызывая глухое раздражение хозяев лавки, приходилось покупать какую-нибудь безделушку. Набил ими карманы, истратив почти все золото. У ближайшего ювелира продал горсть бриллиантов, остальные камешки оставил зашитыми в седле. Но если траты пойдут такими темпами, придется идти с «копалкой» на охоту…

На город опустилась светлая лунная ночь, но внизу светло от факелов и светильников перед дверью каждого дома, не говоря уже о кострах на перекрестках и площадях.

Оглядевшись, я остановил одного из горожан, показавшегося немолодым и степенным.

– Подскажите приезжему, здесь вообще-то церковь есть?

Он вскинул бров:.

– Церковь?

– Ну да, церковь, храм, костел, кирха…

Он хмыкнул:

– Впервые вижу человека, которому срочно понадобилась церковь. Похвально, похвально… Это совсем близко! Видите квартал? Вот прямо и прямо…

Я поблагодарил, раскланялся, зачем-то сказал, что церковь вообще-то мне на хрен не нужна, но это же обычно самое красивое здание в городе, а мне как приезжему…

Горожанин понимающе оскалился, на церковь в самом деле лучше смотреть снаружи, это красиво, а внутрь заходить лучше совсем в другие дома, их здесь много, и женщины там обслуживают с азартом и удовольствием…

Мы снова раскланялись, мы же мужчины, я отправился в указанном направлении. Этот квартал зачем-то обнесли глухой стеной, а в воротах – целая группа стражей. Правда, не профи, сразу видно дежурных из местного ополчения. Ребята крепкие, а оружие хоть и разномастное, но в таких вот местах, где нужен и дальний удар копьем, и режущий мечом, и завершающий удар топора – это все выглядит продуманно и вполне профессионально.

К моему удивлению, меня ни о чем не спросили, только окинули очень внимательными взглядами. Видимо, здесь защищаются от кого-то определенного. Например, от парней из квартала справа или квартала слева. Как известно, самые гадкие люди на свете – соседи, а самые лучшие живут на другом конце континента, с теми никогда никаких споров.

Дома выстроены в иной манере, но не сказал бы, что другим народом или другой расой. А как если бы отдельно поселились католики среди православных или бретонцы среди фламандцев. Крохотные и почти незаметные отличия, а так те же тесные улочки, между домами протянуты веревки, вода с плохо отжатого белья капает на головы прохожим. Крыши высокие, даже стрельчатые, по углам каждого дома настоящая водосточная труба, зев направлен в бочку. Видимо, дождевую воду предписано собирать из соображений пожарной, вернее, противопожарной безопасности.

На перекрестках статуи, встретился даже небольшой скверик. По ту сторону разглядел небольшое скромное здание, присмотрелся, не веря глазам, ахнул и ускорил шаг.

Церковь, настоящая церковь, но до чего же крохотная, не церковь, а по виду больше смахивает на часовню.

Дверь жутко заскрипела, я вошел в полутемную комнату, от аналоя в мою сторону с некоторым испугом повернулся невысокий плотный человек в темной сутане.

– Здравствуйте, святой отец, – сказал я поспешно. – Я приезжий. Вот поспешил к вам со всех задних ног, дабы услышать слово напутствия.

Он с тяжелым вздохом шагнул навстречу, лицо усталое, под глазами повисли мешки.

– Приезжий?

– Да, святой отец.

– Тогда понятно… Я отец Шкред, сын мой.

– Отец Шкред, – сказал я, – я всего лишь проехал через город, и душа моя уязвлена стала. Что с церковью? В таком городе должна видеться издалека! Почему выстроили такую… крохотульку?

Он ответил грустно:

– Строили первые поселенцы.

– И что?

– Их было сорок человек, – объяснил он. – Им вполне хватало.

Его глаза цепко и настороженно всматривались в меня, такого непривычного прихожанина, на определенном этапе в церковь начинают ходить не рыцари, а убогие старушки, нищие и юродивые.

Чтобы ему не мешать, я бросил взгляд на своды и стены. Да, для сорока еще как хватало. Даже больше чем. Строили с расчетом, чтобы хватило и детям. Может быть, даже внукам, хотя тем уже будет тесновато. Но вряд ли могли тогда предположить, что народу нахлынет масса… хотя и предположив такое, вряд ли стали бы строить Кельнский собор. В конце концов, большой и красивый храм должен строить большой город. Сам строить, а не прожирать накопления предыдущего поколения.

Помещение церкви – просто одна четырехугольная комната. В дальнем углу отгороженная кабинка для исповедальни, в стенах справа и слева неглубокие ниши. В них каменные фигуры святых: один с воздетым над головой крестом, у второго крест в опущенной руке, и держит его так, словно встречает врага направленным в его сторону острием меча.

– Сын мой, – произнес отец Шкред наконец с непонятной осторожностью, – твоя душа уязвлена видом церкви или… города?

– А что с городом? – удивился я. – Город цветет и пахнет!

– Чем пахнет? – спросил он грустно. – Гнилью и запустением душ. Но это замечается не сразу.

– Запустение? – переспросил я. – Да жизнь бьет ключом! И не всегда – по голове.

– Да, – согласился он, – такая жизнь бьет по душе.

– Но души вы спасаете?

Священник развел руками.

– Что я могу сделать? Даже души спасать в таком городе… почти непосильно. Я делаю что могу, но человек слаб, а против таких мощных соблазнов, что поселились в городе, устоять трудно. Когда-то это был чистый спокойный город, а сейчас на каждой улице по две-три пивных, на каждом углу – притон, дьявольский вертеп с продажными девками! Когда все начиналось, там тешили плоть моряки, которые в дальних походах истосковались по женщинам, а теперь туда преспокойно ходят и добропорядочные горожане! Некоторые уже и не очень-то таятся. Ни от церкви, ни от жен.

Он видел по моему лицу, что меня это волнует мало, есть дома терпимости – ну и пусть, что тут такого, я и не то видал. Лицо патера побледнело, в глазах отчаяние и безмолвная мольба.

Я вспомнил о красивом рыцарском замке на скале.

– А что благородный сэр Дюренгард, если я правильно расслышал его имя на рынке? Столь известный как в славных битвах, так и великими добродетелями?

Священник покачал головой:

– А что ему? Денег к нему течет все больше. Он даже не догадывается, что уже во всем отстранен от управления городом. По большей части он либо в столице, либо в походах. Сами горожане в целом довольны: город по достатку быстро обогнал все соседние, у нас простой горожанин одет богаче, чем вельможа у соседей.

Я кивнул:

– А отцы города, этот ваш совет, естественно, самые богатые люди города?

– Да, – ответил он печально, – они и были ими, когда создавался городской совет. А теперь намного богаче, это естественно.

– Понятно, – согласился и я, – как такое не понять. Деньги – это власть, а власть – это деньги. Еще большие. Кстати, в порту проститутки на каждом углу, тоже понятно. Но я заметил, что ночью начинают выходить и на улицы самого города…

– Ночью? – переспросил он горько. – Да уже с вечера выходят! Если раньше Бриклайту с трудом удавалось открыть первый притон, не мог набрать туда женщин, то теперь отбою нет! Сами приходят, а те, кому не удается попасть в сам дом… туда уже отбирают самых лучших, представляете?.. промышляют на свой страх и риск на улицах, в подворотнях…

– А горожане?

– Даже те, кто морщит нос, – ответил патер с горечью, – не хотят ничего менять. Их души опутал золотыми сетями дьявол. А Совет города убеждает, что главное в жизни человека – иметь золото в кошельке. Будет золото – будут и все блага. Да только забыли…

– Что? – спросил я.

Он взглянул на меня с укором:

– Что помимо благ земных существуют еще и небесные…

– А, – сказал я, – ну да, ну да, как я забыл!

Он вздохнул, в глазах укоризна стала заметнее.

– Духовные блага не купить… но незрелые души этого еще не понимают. Человек рождается несмышленым, быстро старается насладиться всем, что видит, и обычно не успевает достигнуть полного понимания истинных ценностей… увы, жизнь человеческая коротка.

– Коротка, – согласился я и покосился на кинжал на своем поясе. – Да мы ее еще и укорачиваем всеми способами. В городском совете заправляют старейшины цеховиков?

– Уже нет.

– А кто?

– С цеховиков начиналось, – объяснил он, – но город растет еще и за счет порта, морских перевозок. Так что торговцы сперва только присутствовали, а теперь их две трети.

– Торговцы, – сказал я, – тогда понятно…

Он насторожился:

– Что-то о них знаете?

– Да только о нормах прибыли, – уклончиво ответил я. – Что-то из классиков. За какой процент прибыли пойдут на какое преступление, есть точный расчет… основанный на опыте более развитых… или более прогнивших стран, это с какой точки посмотреть. А кто во главе?

Он сказал так же невесело:

– Бриклайт.

– Бриклайт? – повторил я. – Только и всего?.. Ни сэр, ни лорд, ни фон, а просто Бриклайт?

Он грустно усмехнулся:

– Да. Просто Бриклайт. И никто не знает, откуда он пришел. Не местный в смысле. Он как раз из тех, кто и не ремесленник, и не торговец, а…

– Посредник, – подсказал я, видя, как священник мучительно подыскивает слово. – Потом их назовут дилерами или брокерами, не знаю как точнее, но он ничего не производит, а только что-то для кого-то находит?

– Верно, – сказал священник с благодарностью, но посмотрел на меня настороженно. – Вы очень хорошо разбираетесь в таких вопросах. Откуда вы?

– Издалека, – ответил я. – Но я не враг. Более того, я – паладин.

Он посмотрел с таким недоверием, что я поспешил добавить:

– Я из отряда особого назначения. Паладины тоже бывают разные. Есть для парадов, есть для красивых битв и красивой гибели, а есть для особых дел.

– Каких? – спросил он настороженно.

– Особых, – сказал я с ударением. – Я подчиняюсь напрямую Главному Инквизитору. Да и то не совсем так уж… У меня тоже свобода воли, что меня самого больше пугает, чем радует. Все-таки лучше, когда виноват начальник, он же всегда дурак, а мы всегда умные… О деталях моей работы умолчу, могу лишь заверить, что все мои действия – на благо церкви. В целом, если не цепляться к мелочам.

Даже, добавил про себя, если церковь об этом не подозревает. А ей все на благо. Не даром же в Библии или где-то еще сказано, что все, что делает Господь, он делает на пользу. То ли ему, то ли человеку, то ли инопланетянам, не помню, но это не так уж и важно.

Он перекрестился.

– Я простой священник, мне высшие тайны церкви недоступны.

– Что принадлежит лично Бриклайту? – спросил я. – Вот уж не поверю, что он всего лишь бескорыстно управляет городским советом! Пусть и с поста заместителя главы городского совета! А что сам глава, кстати?

– Спился, – ответил отец Шкред горько. – Достойный был человек, но… слабый. Плоть крепка, дух слаб. Гордится тем, что пьет много и почти не пьянеет, почти не выходит из борделей…

– Ну да, – сказал я понимающе, – плоть крепка… Вот и старается. Не он один попал на такой крючок. А если еще виагры ему подарить… Ладно, с ним ясно. А Бриклайт – торговец, тоже понятно. Легче слепить снежную бабу в аду, чем среди торгашей встретить идеалиста.

Священник сказал с невольным уважением в голосе:

– Вы очень хорошо видите… ситуацию. Откуда вы, сказали?

– Я не сказал, – ответил я с улыбкой. – А скажу, не поверите. Так что лучше сами подскажите, чем он владеет. Возможно, это прояснит ситуацию.

Священник почему-то задумался, развел руками.

– Я больше занимаюсь душами, а не мирскими делами… но я многое знаю о своих прихожанах, однако о Бриклайте – почти ничего. Знаю только, что из ростовщиков он – самый крупный. Еще ему принадлежат два-три дома на центральной улице, один магазин ювелирных вещей, но у других гораздо больше имущества. У него четверо сыновей, старший, Вильд, владеет двенадцатью домами, где мужчин обслуживают продажные женщины, а также большим участком земли южнее от города… второй, его зовут Рунтир, владеет лавками, где торгуют привозным шелком и другими тканями, третий, Джордж, заправляет солевым промыслом…

Я пробормотал:

– Было у него три сына: двое умный, а третий… тоже не дурак. Вижу, охватили они паучьими лапами весь город. Что делать, это и есть торжество демократии над высшим сословием.

– Четыре, – заметил он.

– Что четыре?

– У Бриклайта четыре сына, – сообщил он невесело, – один другого… да, один другого. Это надежная стена, за которой Бриклайт может обделывать свои дела так, что никто и возразить не осмелится. Четвертый сын, Тегер, самый порочный и растленный. Ему шестнадцать лет, но он уже обошел всех продажных женщин в городе, соблазняет и развращает немногих оставшихся добродетельных женщин…

– Ну еще бы, – согласился я. – В этом возрасте гормоны из ушей прут… Спасибо, отец Шкред!

– Не за что, – ответил он уныло.

– Есть за что, – заверил я. – Информация – ценный товар.

Глава 12

Возвращаться среди ночи как-то неловко, хотя гостиница оплаченная, можно бы и туда, но уже тянет в особняк, однако там одинокая женщина с четырьмя детьми, разбужу, испугаю, а то и подумает невесть что.

У жиденького костра, разведенного по ту сторону стены, сидит в донельзя рваной одежде тощий мужчина, рядом с ним вздрагивает женщина, обхватив себя за плечи. Трое детей спят прямо на земле, четвертый, самый маленький, хнычет у нее на коленях, просит есть.

Я обронил, проходя мимо:

– Покормили бы ребенка.

Мужчина смолчал, женщина отвесила сиплым, словно после долгого плача голосом:

– Мы погорельцы… Корову тролли сожрали, дом сгорел… Еле детей вынесли…

Я остановился, женщина схватила ребенка и принялась укачивать, мужчина оцепенело смотрит в огонь. Короткая ночь кончится, дети проснутся и все захотят есть, а родители впервые не знают, что делать…

Пальцы нащупали монету, я бросил ее на землю перед женщиной и пошел через мост, луна заливает мир тем странным светом, когда идешь как будто по другой планете: все знакомо и в то же время выглядит как будто видишь впервые. Мост явно сохранился с древнейших времен: каменный, но не угрюмо массивный, а как будто из кружев, выгнут не слишком, словно на него не действуют законы гравитации, но и не прямой: нет необходимости.

В воде отражается подрагивающая луна, абсолютно плоская, колышется, как тряпка на флагштоке…

Впереди у перил что-то шелохнулось, юноша в небедной одежде аккуратно перелезает через перила на ту сторону. Перелезает с осторожностью, обеими руками поддерживает тяжелый камень, привязанный к веревке. Другой конец, понятно, захлестнут петлей на шее.

Он нервно оглянулся на мое приближение, я сказал торопливо:

– Нет-нет, я вам не помешаю! Я уважаю мнение и выбор любого человека. Усомниться, что вы делаете то, что нужно, значило бы оскорбить вас, человека, без сомнения, умного и начитанного…

Он хмуро покосился на меня:

– Почему…

– Начитанного? – переспросил я. – Это же очевидно! С жизнью кончают обычно умные и очень умные люди, а дураки… они как скот. А скот даже не понимает, что жизнь можно оборвать и самому. Потому я вам слова не скажу, ибо все, что вы делаете, делаете осознанно и по своей воле. Никто в городе не сможет подсказать вам, как поступить правильно, это вы сами знаете лучше всех…

Он кивнул, перенес и вторую ногу через перила. Я сказал просительно:

– Кстати… у вас не найдется пары монет? Вам они все равно там не понадобятся.

Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом, потом, с трудом поддерживая камень одной рукой, другой пошарил по карманам.

– Есть, – ответил он глухим голосом. – Вот, возьмите. Вы правы, там мне они ни к чему.

На ладони у него блестела целая горка монет. Я замахал руками.

– Нет-нет, вы меня не так поняли! Я не для себя, мне стыдно было бы взять… а вот там – видите костер? – это совсем близко, погорельцы. У них тролли сожрали скот, а дом сгорел, как и все посевы. Все, что у них есть, это их драная одежда. Прошу вас, отдайте эти деньги им, для них это будет спасение!

Он протянул мне ладонь с монетками.

– Возьмите и отдайте.

Я отчаянно замотал головой:

– А вдруг вы подумаете, что я взял себе? Мне будет так стыдно, так стыдно!.. И уже не смогу перед вами оправдаться. Ну прошу вас… Отдайте им эти монеты, они вон близко, а потом возвращайтесь! Я посторожу, чтобы камень не тронули.

Он то ли вздохнул, то ли выругался, снял петлю с шеи и, оставив камень на прежнем месте, быстро перелез обратно. Проходя мимо, облил меня взглядом, полным презрения, а я смотрел ему вслед и гадал, что будет дальше.

На мосту простоять пришлось с полчаса. Думаю, что мог бы стоять там и до утра, веревка с камнем осталась невостребованной. Как некоторые чудаки не понимают, что заботиться можно не только о себе, любимом?

До утра я бродил по базару, – а здесь весь город – базар, – как скучающий дворянин, что мается дурью, выискивая какую-нибудь причудливую хрень для себя или своей любовницы. А по сути я и есть он самый, скучающий, надо ждать больше недели, а чем заняться – ума не приложу.

С важным видом проходили повара и кухари, показывали пальцами на кучки моркови, лука, на мясо и рыбу, а следовавшие за ними слуги проворно укладывали товар в корзины. Лавочники угодливо кланялись постоянным покупателям, старались переманить друг у друга, сбивали цены. Тут же отовариваются и простые домохозяйки, эти дольше копаются, старательнее торгуются, берут меньше, но все-таки и они уходят с полными корзинами.

С другого перекрестка доносится гортанное блеянье овец. Там гуртовщики распродают оптом и в розницу целое стадо. Продают настолько дешево, что никто даже не спрашивает, почему дешево, все понятно, торопливо раскупают и угоняют проходными дворами. Тут же шныряют и те, кто слишком плотно прижимается к покупателю, создавая давку, а тот, пока отстраняется, не замечает, что кошелек исчез вместе с давкой.

Стража, проходя по базару из конца в конец, громко топает и стучит окованными железом рукоятями пик в каменную брусчатку. Мол, мы здесь, если надо, кричите. Отцы города, дескать, заботятся о вашей безопасности. Заодно посмотрите, куда идут ваши денежки, собираемые на налоги, это мы – ваши защитники.

На них оглядываются зло и недовольно, никто не любит ни самой власти, ни ее представителей, хотя при малейшей неприятности бросаются к тем же стражам за помощью, что не мешает за глаза костерить их на все корки.

Луна очень медленно двигается над серебряными крышами, воздух свежеет, я долго не поднимал голову, пока серебряные вершины домов не стали золотыми настолько, что в нещадном блеске потонули окрестные постройки.

Солнце еще не поднялось из-за темной крепостной стены, но зубцы победно горят в красно-желтом огне. Я чувствовал себя настолько переполненным впечатлениями, что они вот-вот начнут выплескиваться из ушей, пора возвращаться.