Золото мертвых Прозоров Александр

Где-то через час путники выехали в широкое поле. Здесь колея дорога протаяла до земли, и по ней, мягкой пока от силы на пару пальцев, всадники помчались галопом, уже не опасаясь никаких подвохов, обогнули поросшую осиной низину и оказались в виду усадьбы князей Друцких. Крепостица, что огородилась трехсаженным рвом и тыном на взгорке возле изогнутого ятаганом озера, размерами не превышала усадьбы боярина Лисьина. Но Зверев знал, что, помимо этой скромной обители, у Юрия Друцкого имеется дворец в полудне пути на запад, на берегу озера в Верятах, а также дом в Варшаве, подворье в Великих Луках и еще одна усадьба на литовской стороне. Если, конечно, ее Сигизмунд не разорил после перехода князя под московскую руку. По закону и обычаю – не должен был. Но закон, известное дело, всегда на стороне сильного.

Путники натянули поводья, пустили скакунов шагом. Караульные в усадьбе наверняка должны были их заметить, и требовалось дать время хозяевам привести себя и дом в порядок, разобраться с насущными делами, обдумать встречу. Ведь падать так, как снег на голову, – и грешно, и непорядочно. А ну, хозяин парится, хозяйка в погребе припасы досматривает, посреди двора добро попорченное для разбора свалено. И тут – на тебе, гости! Застанут людей в таком виде – кто виноват? А стыдно кому после сего? Так что Василий Ярославович не только подъехал к усадьбе неспешным шагом, но еще долго молился, спешившись, на выцветшую-надвратную икону, желая дому сему радости и процветания.

Когда же он наконец шагнул в распахнутые ворота, их уже ждали. Дворня вроде как занималась своими делами, но переодета была в чистое, а двор усадьбы засыпан желтым слоем рыхлой свежей соломы. На крыльце оказалось пусто, но толстые дубовые двери тотчас отворились, появился сам князь Друцкий в собольей московской шубе,[7] неприятно подчеркивавшей его худобу, за ним – его сын Федор в бобровом охабне и румяная княгиня в шитой серебром душегрейке поверх темно-зеленого бархатного платья, в белоснежном пуховом платке, сквозь который поблескивала жемчужная понизь. В руках она уже держала деревянный корец. Судя по тому, что пара над ним не крутилось, – не со сбитнем.

– Ба, какая радость нежданная! – всплеснул руками хозяин и торопливо спустился со ступеней, демонстрируя высшую степень уважения. – Боярин Лисьин! Князь Сакульский с супругой! Настенька, подай гостям испить с дороги!

Женщина, спускавшаяся за спиной мужа, выступила вперед, подала Василию Ярославовичу деревянный резной корец, отделанный на кончике рукояти и на носике емкости серебряными соколиными головами, склонила голову.

Боярин сделал несколько больших глотков, сдавленно крякнул, отер усы, протянул ковш сыну. Андрей повел носом, почуял явный спиртовый дух. Ох, уж эти боярские шалости! Кто для смеха медведя дикого заместо ручного на пиру выпустит, кто коню чужому репей под хвост сунет, кто хлебного вина, как тут водку называют, вместо сбитня гостю поднесет. А отказаться от угощения нельзя – оскорбление хозяину. Он сделал вдох, поднес ковш к губам, начал пить.

На вкус, кстати, водка оказалась довольно приятной – розоватого оттенка, она имела сильный вишневый аромат и пилась довольно легко. Сделав несколько глотков, он собрался было передать емкость дальше – и тут спохватился, что Полине-то в ее положении алкоголь употреблять не стоит. Андрей крякнул, совсем как отец, после чего снова приложился к ковшу, торопливо осушил его до дна и перевернул, демонстративно стряхнув на землю последнюю каплю.

– Благодарствую, хозяюшка! – Зверев протянул ковш хозяйке, мысленно прикидывая, сколько ему досталось. Получалось, не меньше полулитра.

– Здрав будь, Василий Ярославович, – подходя по старшинству, князь Юрий Друцкий обнял отца, затем крепко сжал сына, похлопал по спине, шепнул в ухо: – Здоров ты угощаться, зятек.

– С Полиной так не балуйте, – так же тихо ответил Зверев. – Ей нынче ничего подобного нельзя.

– Да ты что? – отпрянул Друцкий, перевел взгляд на молодую женщину: – Иди ко мне, девочка моя.

Дядюшка с племянницей обнялись, причем сделали это вполне искренне. Андрея даже кольнула иголочка ревности – но тут его внимание отвлек долговязый Федор Друцкий:

– Ну, здравствуй, сосед! Глянь, как Господь с нами шутит. О прошлый раз ты боярином был, а я княжичем. Ныне же я княжич, а ты ужо князь. И каково тебе в новом звании?

– Звание красивое, а башка прежняя, – схватил его за руку Зверев. – Покажи мне тут тихий теплый уголок, пока ваше угощение по мозгам не ударило. А то я, почитай, в одно горло все выпил.

– А чего же ты так…

– Тебе папа потом объяснит. А сейчас отведи меня куда надо. Не хочу у всех на глазах в ногах запутаться.

– Ну, ладно… – пожал плечами Федор, – пойдем.

Он поднялся на крыльцо. Андрей поторопился следом, чувствуя уже шум в ушах и легкую слабость в конечностях. Они прошли на второй этаж, миновали короткий коридорчик и оказались в просторной светелке, сплошь выстеленной теплыми и мягкими персидскими коврами.

– Вот, сестра здесь всегда останавливалась. Мыслю, и ныне отец здесь вас разместит.

– Да, хитер у тебя папочка… – Андрей позволил себе немного расслабиться, и его тут же повело к стене. Он бухнулся на сундук, начал стягивать сапоги. – Ты знаешь, каково оно, имение княжеское, Сакульское?

– Отец сказывал, – спокойно кивнул княжич. – Там вроде двадцать дворов всего, да и те без мужиков. Говорил, по-первости, вестимо, придется подмогнуть вам с Полиной, полста воинов вместо вас выставлять. Года три-четыре поможем, а там видно будет. Либо поднимешься, либо не будет с тебя вовсе никакого прока.

– С меня? – Зверев нахмурился, пытаясь осознать услышанное, но в хмельной голове одна мысль никак не хотела попадать в другую. Вроде князь Друцкий его и вправду дурить не собирался, а вроде и обозвал нехорошо. – От меня сейчас проку нет. Извини… – Он расстегнул крючки ферязи, кинул ее в угол, а сам повалился в другую сторону: – Хорошо тут у вас. И кровать искать не нужно.

– Понятно, – услышал он над головой, – на охоту ты сегодня не поедешь…

В себя он пришел от холодного влажного прикосновения ко лбу. Андрей разлепил глаза и увидел пухлое румяное личико своей благоверной.

– Проснулся, ладный мой? – На крохотных пухлых губках появилась радостная улыбка. – Дядюшка мой все беспокоится, выйдешь ли к пиру. Уж и не рад шутке своей. Мыслил, токмо приятнее вино в мороз гостям будет. Ан вон оно как получилось.

– Пир? – изумился Зверев. – А разве я его не проспал?

– Нет, Андрюшенька, то всего лишь обед был. А пир в твою честь князь вечером затеял.

– Почему в мою?

– Ты же муж мой, Андрюшенька… – Полина, хотя это и казалось невероятным, зарумянилась еще сильнее.

– Понятно… – Зверев попытался сесть, но его тут же повело в сторону. Он обратил внимание, что все еще валяется на полу, на ковре, снова сел, привстал и не столько перешел, сколько упал на кровать. – Понятно. Пир, стало быть, не в мою честь, и не в твою, а в честь того, кто у тебя в конце лета на свет появится.

– Может, и не в конце, может, осенью, – стала и вовсе пунцовой молодая женщина.

– Да ты чего, родная, не знаешь, откуда дети берутся? – не выдержал Андрей. – Смущаешься, словно грешное что-то сотворить намерена.

– Так ведь грех первородный, Андрюша, – назидательным тоном сообщила женщина. – Господь наш за грех этот на крест пошел, на себя его принял. Потому как в похоти жизнь новая зарождается, и отмаливать ее весь век свой надобно…

– Это тебя тоже духовник твой научил? – чуть не зашипел от возмущения Зверев. – Вот ведь крыса бесплодная. А ты запомни: нет более святого мига, нежели тот, во время которого жизнь новая появляется. Ибо никто, кроме Бога, вдохнуть жизнь в тварь земную не может. А потому в тот час, когда женщина новую жизнь порождает, она сама равной Господу нашему становится. Какая похоть, какой грех?! Чудо это высшее, что на земле происходит, а не грех!

– Да что ты сказываешь, родный мой, – испуганно закрестилась Полина. – Да про грех первородный тебе всяк расскажет, о нем и дети малые знают. Батюшка, духовник мой, сказывал, на понимании греха своего вся вера Христова держится!

Андрей помолчал несколько секунд, не решаясь грубить сразу. Ведь учение о чуде первородном он от Лютобора, а не из Библии почерпнул, и все же не утерпел:

– Твой духовник пусть сперва хотя бы кошку родит, а уж потом других уму-разуму учит.

– Да как ты можешь?! – возмутилась женщина. – Он себя всей жизнью, всей судьбой своей служению Господу посвятил, а ты его, не зная, поносишь.

– Ой, бедная моя голова, – поморщился Зверев. – Господь, помнится, завещал прародителям рода человеческого плодиться и размножаться. И много детей у твоего духовника? Ни одного? Значит, хреново служит.

– Трое у него детей. Мальчик и две девочки.

Это был нокаут. Выросший в двадцатом веке Андрей совсем забыл, что православные священники, в отличие от схизматиков, имеют право жениться и детей в большинстве своем имеют. Так что похоть Полинин священник себе все же дозволял. Но потом, конечно же, старательно замаливал. Небось власяницу весь день носил, вериги. А вечером – к попадье под одеяло, под теплый бочок…

– Ох, прости Господи, что за мысли идиотские мне спьяну в башку лезут?! – теперь искренне перекрестился Андрей. – Прости, Полина, это зеленый змий, а не я дурные речи ведет. Когда там князь пир собирается затеять?

– Да уж на стол накрывают.

– Тогда вот что, милая моя. Пришли мне Пахома и крынку сыта холодного. Баню, я надеюсь, нам еще не топили?

– Не слыхала о том…

– Это хорошо. Тогда я еще и ополоснусь…

Баня для Андрея была важна еще и тем, что топили ее у князя, разумеется, не чем попало, а дровами легкими, березовыми. И в печи не могли не остаться хотя бы мелкие угольки.

Рецепты старого волхва Лютобора были далеко не всегда приятны, но почти неизменно эффективны. Оставшись с Пахомом в бане, Зверев сожрал полгорсти растертого угля, запив его чуть сладковатым сытом, облился для бодрости двумя шайками холодной, воды, растерся щелоком, снова окатился – на этот раз для чистоты, – еще раз пожевал угля и, одеваясь, чувствовал себя уже вполне вменяемым человеком.

– Куда идти, знаешь? – поинтересовался у дядьки Андрей, застегивая крючки ферязи.

– А то, княже. Здравицы уж не раз кричали, на весь двор слышно.

– Отлично, – пригладил Зверев мокрую голову, уже поросшую коротким ежиком. – Бриться пора, я и забыл. Прямо отрок малой, а не боярин.

– Ничего, княже, под тафьей не видно, – протянул ему бархатную тюбетейку холоп. – Да и гости давно хмельные, не заметит никто. Пойдем.

Трапезная в усадьбе Друцких была вдвое больше, нежели у бояр Лисьиных, примерно с половину баскетбольной площадки. Посередине крышу поддерживал могучий столб, оштукатуренный и расписанный понизу зайцами, а поверху – раскинувшими крылья соколами. Стены же оставались бревенчатые. Слюдяные окна от духоты распахнули настежь: за столом, составленным в виде перевернутой буквы «Ш», собралось человек пятьдесят, не меньше. Правда, на той стороне, что напротив входа, спиной к окнам сидели всего восемь: Василий Ярославович, сам князь, его сын, а также четыре женщины: похожая на одетого в сарафан хомячка Полина, Анастасия – жена князя Юрия Друцкого, Прасковья – супруга Федора Юрьевича, и Елена – дочь князя. Их всех Андрей видел на соколиной охоте. А вот с сорокалетним на вид, с длинными, с проседью, волосами боярином он знаком не был. Глаза незнакомца были пронзительно-черные, нос острый и чуть загнутый, похожий на клюв коршуна, щеки впалые, на подбородке торчала короткая козлиная бородка. Скорее всего, чужестранец откуда-то из немецких земель. На Руси бояре волосы отпускали только в знак траура, да и бороды предпочитали не уродовать.

– Это он! – Увидев в дверях Зверева, князь Юрий хлопнул ладонями по столу, встал: – Вот он, муж племянницы моей, Полинушки, князь Сакульский! О прошлой весне под Островом един тысячу ляхов одолел!

– Ну, не тысячу, всего несколько сотен их было, – смутился от такого напора Андрей. – Да и не один я был. Федор Юрьевич, вот, тоже рядом бился.

– Было дело, – признал княжич. – Однако же вместе мы всего пару часов выстояли. Опосля я ушел рать для атаки собирать.

Все же было видно, что ему приятно: ратный товарищ друга не забыл, себе всю славу присвоить не пытается.

– Вы гляньте на него, – продолжил похвальбу хозяин дома. – Всего пару часов назад един четверть вина хлебного выпил, а ныне уже стоит, бодр и строен, ровно скакун туркестанский!

Насчет четверти князь, разумеется, загнул – трех литров Зверев никак не принял. Однако хвалить так хвалить – отчего и не приврать раза в три-четыре? Непонятно только, ради кого вельможный князь старается. Не для детей же боярских?

Андрей уже неплохо разбирался в нравах этого мира, чтобы понять, кто есть кто. Внизу стола обычно сидели люди самого низкого положения. Иногда туда даже нищенок и бродяг пускали, коли место и угощение на пиру оставалось. Сейчас здесь сидели крепкие мужики в атласных и шелковых рубахах, некоторые – в шитых катурлином душегрейках и поддоспешниках. Это, понятно, были холопы. Ближе к хозяину разместились гости с бритыми головами в тафьях, украшенных серебряным и золотым шитьем, парчой и шелком, в ферязях с самоцветами и дорогими вошвами, – ясно, дети боярские. Те, кто живет на землях князя, ходит под его рукой, выступает в походы и на смотры по его приказу. В дети боярские попадали те бояре, кто разорился, кто обеднел, кто оказался при дележе наследства с пустыми руками. Они могли происходить из самых знатных родов, но по сути – все равно являлись княжеской дворней. Во главе же стола место нашлось только для бояр вольных, для тех, кто отчет лишь пред Богом и государем держит. Перед дворней Друцкий распинаться не станет, да она и сама наверняка с ним в поход ходила, ей по чину положено. Перед Василием Ярославовичем сына нахваливать тоже глупо, он и так наследника любит. Получается… Неужели для иноземца старается?

– Что нам четверть? – подняв руки, Зверев небрежно тряхнул ладонями. – Разве с дороги согреться да усталость снять. А для настроения уж поболее выпить надобно.

– Вот он, витязь настоящий! – обрадовался хозяин. – Егор, поднеси чарку князю Андрею Сакульскому!

И Друцкий хлопнул по столу своим серебряным кубком. Один из холопов на конце стола подпрыгнул, пробежал до хозяина, из его покрытого тонкой чеканкой кувшина с высоким горлышком наполнил до краев емкость и, затаив дыхание, через весь зал донес до гостя. Зверев принял подношение и в наступившей тишине, под десятками изумленных взоров начал пить. В кубке опять была водка, и опять – с густым вишневым вкусом. В этом Андрею повезло – обычную «Столичную» выпить мелкими глоточками бутылку зараз он бы ни за что не смог. А так…

Зверев откинул голову назад, немного постоял, после чего отвел кубок таким, как есть, – перевернутым – в сторону. На пол сиротливо уронилась крохотная розовая капля.

Трапезная взорвалась приветственными криками, а князь Сакульский легкой походкой обогнул комнату и занял место справа от князя, рядом с его сыном, но перед отцом. Как говорится, без обид: ныне он Друцким родственник, а вот Василий Ярославович – нет.

– Что-то в горле пересохло, – заглянул себе в кубок Андрей. – А надо бы нам за хозяина по полной выпить.

Бояре опять восторженно заревели: умение пить и при этом твердо стоять на ногах на Руси ценилось всегда. Вряд ли кто из них мог сейчас подумать, что половина желудка и треть кишечника юного гостя забиты перетертым в ладонях углем. И что уголь этот еще вдвое больше хмеля всосать способен, нежели Андрей у них на глазах выпил, прежде чем хоть что-то в кровь попадет.

– Молодец, княже, ой, молодец! – Друцкий, пригладив свою жиденькую бороденку, наколол на уже полупустом опричном блюде крупный кусок мяса, протянул Звереву. Тот, выхватив нож, стряхнул угощение себе на круглый золотой поднос с двумя кусками хлеба, а хозяин тут же наколол и подал ему еще кусок. – Молодец! Помню, ты мне сразу, едва я тебя первый раз увидел, понравился.

Похоже, Юрий Друцкий со-овсем забыл, как при первой встрече Андрей чуть не порубал его холопов вместе с хозяином. А вот Зверев после оскорблений, услышанных тогда в Свияжске и перед битвой возле уже упомянутого Острова, после наглого обмана с приданым ни малейшей привязанности к своему новому родичу не испытывал. Даже теперь, когда знал, что князь Друцкий намерен первые годы поддерживать молодых, выставляя вместо него, Андрея, положенные с княжества полста воинов на царскую службу. Но что поделать, коли судьба сводит с теми, кто неприятен, и разводит с теми, к кому тянешься всей душой? Женитьба на Полине спасла Лисьина-старшего от судебной тяжбы, а ему принесла титул. Теперь, чтобы выкрутиться, спастись от проклятия и нищеты, полагаться придется на новых родственников, нравятся они или нет…

– За здравие хозяина земель здешних, славного князя Юрия Друцкого хочу выпить, – поднял кубок Андрей. – Долгие лета князю, доброму соседу нашему, отважному воину, честному христианину и славному человеку!

– Долгие лета!

Бояре, повскакав с мест, вскинули кубки, ковши, ковкали, чаши и чарки, дружно выпили. Хозяин тоже – правда, не вставая, но благодарно кивнув. Отставив кубок, Друцкий спохватился:

– Да, княже, познакомить тебя хочу. Гость мой, из датских земель приезжий. Барон Ральф, владетель Тюрго, знатный и богатый боярин европейский.

Крючконосый чужестранец вскочил и сотворил красивый реверанс. Андрей, встав, ограничился поклоном.

Барон, владелец Тюрго… Если Звереву не изменяла память, баронов, владеющих большими землями, на западе называли графами. Значит, о знатности своей гость сильно прихвастнул. К тому же его кожаный, а не суконный, пурпуан – пусть даже в кокетливые разрезы на рукавах и проглядывал алый шелк, – был одежкой недорогой и практичной. Шелком в вечно нищей Европе кого-то удивлять можно, но никак не на Руси. Последний сын боярский за этим столом впятеро богаче одет был. Так что поместье Тюрго приносило своему владельцу не больше дохода, нежели могло принести Сакульское княжество. Скорее всего – только титул и право на место за княжеским столом. Вот и шастает барон по свету, ищет, где меч свой подороже продать да перекусить на халяву… Вернувшись на скамью, Андрей наконец-то взялся за еду, но не успел прикончить и первый кусок давно остывшего мяса, как его толкнул локтем в бок молодой Друцкий:

– Ну что, княже, айда завтра на охоту? Бо засиделся я тут, тоска смертная. Все при делах да хозяйствах, меня же отец все не допускает, за малого держит. А одному в поле скучно.

– Какая нынче охота? – пожал плечами Андрей. – Снег кругом. Перелетная птица не вернулась, до лесной не добраться. Токмо соколов понапрасну морозить.

– Полина сказывала, ты до заячьей охоты большой любитель. Вот на нее и поскачем.

– Снег же вокруг, Федор Юрьевич! Какие зайцы? Завязнем!

– За Золотым холмом на южной стороне уже трава пробивается, Андрей Васильевич! – горячо зашептал Друцкий. – А понизу заросли ивовые, тоже все растаяло давно. Где сейчас еще косым обитать, как не прутья ивовые грызть? Поехали, все едино корабелы, коих батюшка вам дает, токмо через день сюда доберутся.

– Корабелы? – Зверев повернулся к Василию Ярославовичу. – Вы никак сговорились уже, батюшка?

– Был за обедом разговор, – хмуро ответил боярин и опрокинул в себя кубок. – Посмотрим.

– Морской, морской ушкуй вам покупать надобно! – встрял в разговор хозяин дома. – Токмо морской! По Ладоге на обычном никак плавать нельзя. Шторма там – на море Северном таких не бывает. Обычный ушкуй враз разобьет, первой же волной. Сгинете, и слова за вас пред Богом никто замолвить не успеет.

– Морской? – Причина хмурости отца стала понятна. Обычный ушкуй – это просто большая плоскодонка. Морской же – настоящий корабль с носовыми и кормовыми надстройками, со съемной мачтой, с косыми и прямыми парусами. И стоит он соответственно. На подобные расходы Василий Ярославович, видимо, не рассчитывал.

– Так едем, друже? – опять пихнул Андрея в бок княжич. – Завтра с рассветом на охоту?

– Едем, – кивнул Зверев.

– Ура, бояре! – рубанул рукой воздух младший Друцкий. – На охоту завтра отправляемся! Повеселимся по последнему снегу!

– Повеселимся! На охоту, на охоту! – поддержали Федора несколько голосов.

Прямо не боярские дети, а пацаны малые. А то без Андрея их никто на охоту не пускает! Хотя, с другой стороны, – тяжело трезвому среди пьяных. Зверев с тоской заглянул в кубок, сделал пару глотков зелья, от которого сам же надежно защитился древним колдовством, и уныло вздохнул: – На охоту так на охоту.

На рассвете Андрей проснулся сам. Привык уже в этом, не избалованном развлечениями, мире посвящать утренние часы тренировке с оружием. Полина пристроилась рядом и тонко, как мышка, сопела, положив голову ему на плечо. От нее припахивало чем-то кислым. Видать, не удержалась-таки вчера, приложилась к вину на шумном пире. То-то глаз теперь не разомкнуть: супруг поднялся, а она и не заметила, подушку вместо него обняла.

Андрей пригладил ежик на макушке – ох, побриться надо было перед отъездом. Да только с Василием Ярославовичем разве угадаешь, когда в дорогу сорвешься? Князь Сакульский надел тафью, после чего натянул полотняные порты, татарские мягкие войлочные шаровары, влез головой в ворот пронзительно-сиреневой атласной косоворотки с алой вышивкой вдоль ворота и по подолу, опоясался непривычно легким без сабли ремнем. Не в поход ведь собирались, в гости к соседу и родственнику. Все-таки кистень Зверев в рукав уронил – как же совсем без оружия, всего с двумя ножами? Затем он намотал портянки и обулся в темно-синие, из мягкой козьей кожи, сапоги, кинул на плечи суконную, подбитую нежным колонком, ферязь с длинными рукавами.[8]

Ради холодной погоды поверх тюбетейки Зверев натянул простенький рысий треух с длинным рысьим же хвостом у левого уха и продолговатой золотой пластиной с сапфиром в центре, на лбу. Осталось просунуть руку в петлю хлыста – и русский князь мог показаться на люди.

Разумеется, родовитому боярину не мешало бы еще иметь и три-четыре толстые золотые цепи на шее, и по массивному перстню на каждом пальце, но тут Андрей как-то во вкус своего звания пока не вошел и носил только одну «гайку»: подаренное государем Иоанном Васильевичем кольцо с кроваво-красным рубином.

К удивлению Зверева, боярские дети не лежали пластом после вчерашнего праздника. Точнее, лежали не все: минимум полтора десятка гостей уже толклись во дворе, в охабнях, овчинных тулупах и долгополых опашнях из волчьих шкур. Фыркали лошади, суетились холопы, поднося потники и пристраивая на широкие конские спины деревянные седла с низкими луками и двумя-тремя подпругами. Местные оделись куда более практично, нежели приехавший в гости князь Сакульский. Овчинный тулуп порвется – невелика потеря, а уж шубу из волчьих шкур и потерять не жалко. Барон Тюрго даже простенький свой пурпуан поменял на стеганый ватный поддоспешник и подбитый лисицей плащ, вместо мягких суконных туфель с высоко загнутыми носками надел толстые юфтовые сапоги. Андрей даже засомневался – а не попросить ли и ему какую-нибудь крепкую кожаную куртку. Но тут на крыльце появился Федор Друцкий – в красных сапогах, алых шароварах и зеленом каракулевом зипуне, каждый шовчик которого был отделан красным шелковым шнуром, вместо пуговиц служили прозрачные янтарные палочки.

– Как вы изящны, княжич, – подобострастно склонил голову барон.

– А мы с князем из седла вылетать не собираемся! Правда, друже? – Сын хозяина подошел к Андрею, порывисто его обнял. – По коням, бояре, по коням.

Друцкому подвели скакуна – но он выждал, пока Звияга подбежит с гнедым жеребцом к Звереву, и поднялся в седло одновременно с гостем. Следом начали вставать в стремя и все остальные. Лошади затоптались, задвигались, во дворе неожиданно стало тесно. Тут открылись двери в подклети, и появились подворники в чистых рубахах, с подносами в руках. Боярские дети наклонялись, подхватывали по кубку, опрокидывали в рот, ставили обратно. Андрею при виде нового угощения стало нехорошо – но это оказался всего лишь вареный хмельной мед. С утра – как раз то, что нужно.

Ворота усадьбы наконец распахнулись, и кавалькада охотников вынеслась наружу.

– Тут рядом, – держась стремя в стремя со Зверевым, крикнул Друцкий. – До Золотого холма всего верст пять. Враз домчимся.

– А отчего Золотой? Прииск там, что ли?

– Нет. Просто в ясный день, когда хлеба колосятся, с озера такой вид на него – ну ровно купол церковный. Посему иногда его и Святым прозывают, а иногда Лысым. Деревья на нем отчего-то никогда не росли.

По дороге охотники миновали низину за усадьбой, поднялись на взгорок. Здесь стараниями зимних ветров снега было меньше, чем по колено, и всадники развернулись в широкую цепь, легко мчась на рысях. Барон Ральф начал вырываться вперед, кто-то из боярских детей возмутился такой наглости и перешел в галоп. Датский гость тоже отпустил поводья, опять оторвался. В скачку стали втягиваться и другие бояре. Даже Зверев не удержался и дал гнедому шпоры – но княжич хлопнул его по колену, кивнул в сторону, и они отвернули от прочей группы к крутой горе, на которой из-под снега тут и там выпирали седые от изморози валуны. В общем, лучшее место, чтобы переломать ноги лошадям. Однако Друцкий, пустив скакуна шагом, решительно двинулся вверх по склону, и Андрей волей-неволей отправился следом.

Минут за десять они в сопровождении трех бояр поднялись на вершину – и впереди открылся обширный, версты на три, пологий спуск, переходящий в испещренное проталинами поле, которое вполне могло оказаться замерзшим озером. Где-то посередине между вершиной и полем начинались ивовые заросли высотой примерно в полтора человеческих роста – аккурат со всадника. Заросли спускались почти на версту и расходились версты на три в стороны, плавно переходя с одного края в березняк, а с другого – в густую дубраву. От копыт скакунов до кустарника земля уже успела оттаять и лежала голая, покрытая жухлой листвой.

– Глянь, друже, – натянул поводья Федор Друцкий. – Тут уже весна.

– Это верно, – согласился Зверев. – Боюсь только, если кто в нее поверит, первой же ночью вымерзнет. Ну, и где тут хваленые жирные зайцы?

– В лесах снег еще высокий, а в кустах уже сошел. Опять же – кора. Где еще, как не внизу?

Охотники пустили коней шагом, приглядываясь к ивняку. Когда до зарослей оставалось саженей десять, у одного из косых не выдержали нервы – белый комок метнулся с края поля в низкую поросль, стремительно заскакал меж голых прутьев. Зимний мех, спасавший зверька зимой, теперь, на темных проталинах, стал его предателем.

– Ату!

Все пятеро всадников повернули следом, но Андрей оказался самым быстрым. Он промчался через молодой ивовый куст, пригнувшись, проскочил под суком высокого дерева, перемахнул какой-то сугроб, еще один. Заяц, как ни старался, а умчаться от резвого жеребца не мог. Вот до него осталось пять саженей. Три…

Зверев наклонился вперед, занося руку для удара, и… Конь вдруг ухнулся куда-то вниз, резко остановился. Андрей полетел из седла и только чудом удержался – не благодаря ловкости, а запутавшись в стременах. Гнедой, возмущенно фыркая, резкими скачками начал выбираться из низины, полной снега почти ему по брюхо, – наст, выдержавший зайца, под тяжестью всадника, естественно, провалился.

– Ты цел, княже?! – Федор Друцкий осадил скакуна саженях в сорока.

– И заяц тоже! – возмущенно ответил Андрей. – Кто клялся, что снег на горе сошел, японская сила?!

– Почти везде сошел, княже, – со смехом ответил Федор Юрьевич. – Ладно, повезло косому. Тут еще найдется. Больно резво ты пошел. Я бы упредил, что ямина тут старая.

– Заяц! – Двое бояр отвернули влево, кони их, срываясь с места в карьер, сделали несколько прыжков.

– Скорее, княже! – заторопил Друцкий. – Нагоним!

Но к тому времени, когда гнедой, фыркая, выбрался наконец в ивовую поросль, охотники, грустные, уже возвращались.

– Ушел, бестия! Как сквозь землю провалился! И тут у них прямо из-под копыт порскнул в сторону белый комок.

– Стой! – Бояре помчались следом.

Андрей рванулся наперехват. Ушастый зверек нырнул под корни довольно высокого кустарника. Зверев пустил коня левее и по ту сторону едва не столкнулся лоб в лоб с детьми боярскими, насилу разминулись. Однако заяц исчез, только его и видели. Один из бояр не поленился спешиться, пошарил под кустами:

– Нету! И куда только делся, нечистая сила.

– Не, с соколами проще, – подъехал Друцкий. – Сокол сам дичь достанет, только спусти. А тут я и коня поворотить не успеваю, как вы уже умчались. За ловчими, что ли, послать?

Они начали выбираться из растущего выше стремени кустарника в поле, как вдруг краем глаза Андрей заметил внизу какое-то движение. Едва не разодрав губы коня, он рванул правый повод, повернул за косым, дал шпоры. Тот успел оторваться всего на десяток саженей и уйти далеко не мог, никак не мог – не будь он князь Сакульский!

– Ату, ату его, ушастого! – разворачивались позади него в погоню боярские дети.

– Давай, давай, родимый, – взмолился, уговаривая гнедого, Андрей. – Не дай сухим вернуться.

Скакун, тяжело дыша, мчался во весь опор, стаптывая молодые ветки и раздвигая грудью кусты.

– Давай, чуть-чуть осталось.

Косой, словно услышав предупреждение, резко повернул к старому высокому кусту, метнулся под корни.

– Шайтан! – Зверев, никуда не сворачивая, отпустил поводья и дал шпоры коню. Гнедой взметнулся, как стартующий «Миг», с шелестом проломился сквозь ветви, ударился передними копытами в снег – но под тонким настом оказалась земля, и скакун тут же прыгнул снова, уже через лежащее поперек пути деревце, помчался по низким кустам, меж которыми мелькала белая спина.

Позади послышался треск, ржание, крик – но охвативший князя азарт не позволил ему оглянуться. Гнедой скакнул, перелетая еще один куст, и приземлился аккурат рядом с прижавшим уши, мчащимся во весь опор зверьком. Косой метнулся было вправо, но не успел: едва не выпав из седла, Зверев наклонился вниз, взмахнул рукой, и вылетевший из рукава грузик кистеня опустился бедолаге точно между глаз. Беляк закувыркался, но Андрей успел поймать его за шкурку, подбросил вверх и перехватил левой рукой. Он потянул на себя поводья, предупреждая скакуна, что можно больше не торопиться, вернул кистень на место, взял обмякшую добычу за уши и поворотил назад.

К склону Золотого холма, оказывается, уже успели добраться остальные охотники, ехавшие кружным путем.

– Тут зайцев, как комаров летом! – гордо показал им добытую дичь Зверев, и под одобрительные выкрики кинул в чересседельную сумку.

Бояре, то и дело вставая в стременах, чтобы дальше оглядеться, начали разъезжаться по кустарнику, и вскоре у левого края поля уже разгорелась погоня.

– С почином, Андрей Васильевич, – поздравил Федор Друцкий. – Токмо где ты бояр моих потерял? Ужель из-за косого повздорили?

Князь Сакульский непонимающе вскинул брови, потом развернул гнедого, поскакал к месту удачной охоты. Навстречу уже выезжали боярские дети… Двое выезжали, один, хромая, шел следом.

– Что там, служивые?! – бодро поинтересовался княжич.

– Мерина прирезать пришлось, – сообщил один из всадников. – Ноги передние переломал среди корней. Через голову упал, да еще на боярина Семеновского. Хорошо, не сломал ничего.

– Вот проклятье! – вздохнул Зверев. – И конь вроде красивый был. Туркестанец?

– Все одно засекался[9] мерин, – махнул рукой Друцкий. – Оттого и оскопили туркестанца.

Андрей понял, что скакун был из княжеской конюшни. Похоже, косой смог вывести из строя одного из хозяйских телохранителей.

– Берегись!

Слева от них, высоко выбрасывая из-под копыт комья грязи, неслась конная лава. Всего семь всадников – но затоптать с ходу враз способны. Возглавлял «атаку» среднего размера беляк, решивший, что уйти от преследователей в поле будет проще, нежели в кустах. К счастью, увидев впереди новых врагов, он изменил свое мнение и повернул к ивам. Княжеские телохранители, не утерпев, понеслись следом. Андрей, поколебавшись всего секунду, тоже пустил гнедого во весь опор.

Косой – видимо, у них тут был практикум по избавлению от охотников – по знакомой дорожке лепетнул к старому кусту. Пока прочие бояре помчались вокруг, Андрей отпустил поводья, дал шпоры, знакомо взметнулся сквозь крону, тут же скакнул еще раз через поваленное дерево, прицелился взглядом в близкий комок – и тут услышал позади треск и громкие вопли.

На этот раз он оглянулся: обходившие куст с двух сторон бояре сошлись на тесном пространстве лоб в лоб. Одна из лошадей теперь билась на земле, пара охотников вылетели из седел. Когда же Зверев снова глянул вперед – заяц уже исчез, словно в воздухе растворился.

– Вы там на длинноухих охотитесь или с горными троллями деретесь? – охнул Друцкий, услышав о новых пострадавших. – Это всегда так, князь Андрей, али мы не так что-то делаем? Вы с отцом сколько холопов за сезон теряете?

– Это у вас, видать, зайцы особо матерые, Федор Юрьевич, – развел руками Зверев. – Опять же дома я обычно один в поле езжу.

– Смотрите, заяц!

Возле пострадавших остались только барон, Андрей Друцкий и двое телохранителей – прочая толпа, забыв обо всем на свете, сорвалась в новую погоню.

– Нет, – решительно покачал головой сын хозяина именья, – есть в увлечении твоем некая лихость, княже, спорить не стану. Но соколиная охота изящнее будет. Птица дичь и выследит, и свалит, а тебе токмо подобрать ее останется да зрелищем бойцовым насладиться. Боярин Савелий, сделай милость, скачи в усадьбу, вели лекаря нашего прислать, трое саней и сокольничьего моего с Чулагой. Чулага, помню, зайцев для меня брал. И пусть Расстегу и Крошу захватит, Чулага с ними работал.

– Сделаю, княже, – поклонился один из телохранителей и поскакал вверх по склону.

– Заезжие купцы рассказывали, – сообщил барон, – что ловчие птицы герцога Анжуйского брали даже волков, причем самых матерых.

– Видать, мелковаты матерые волки у вас во Франции, – хмыкнул Зверев.

– Это не у нас, князь Андрей, – спокойно парировал чужеземец. – В датских землях на волков не всякий охотник в одиночку рискнет выйти. Пусть даже на то и соизволение господина имеется.

– Есть, есть почин! – выбрались из кустарника разгоряченные погоней охотники. Один из них нес на вытянутой руке мелко вздрагивающую тушку зверька. – Под ели на опушке уйти хотел, да прыти не хватило!

– Потери есть? – деловито поинтересовался Друцкий.

– Да чего там, легко взяли. Только погоняй!

Боярские дети наперебой хвастались своей добычей, и Зверев, пользуясь моментом, отъехал в сторону, двинулся по границе поля и кустарника. Ведь не может же быть, чтобы в таком ивняке всего двое косых водилось! Где-то здесь должны быть еще!

Поиски увенчались успехом уже минут через десять: приближение всадника спугнуло затаившегося у небольшой елочки русака. Заяц, петляя, кинулся наутек – это его и сгубило. Андрей пустил гнедого прямо, легко пробиваясь через кустарник, что едва доходил коню по грудь, через сто саженей догнал бедолагу и оглушил с седла тяжелым грузиком. Правда, подхватить добычу Зверев сразу не успел и пришлось возвращаться. К его удивлению, возле тушки охотника поджидал барон Тюрго.

– Ловко у вас это получается, князь, – вежливо склонил голову чужеземец. – Просто удивительно: так точно наносить удары столь капризным оружием!

– Жить захочешь – научишься, – резко наклонившись, прямо с коня подхватил добычу Андрей. – И вам настоятельно рекомендую потренироваться, барон. Когда в битве встречаетесь с рыцарем, то о его доспехи можно сильно попортить заточку клинка. Между тем один точный удар кистеня по ключице – и это уже не враг, а игрушка для холопов. Они и добьют. Колотите прямо по кирасе. Мне пока не встречалось ни одной, чтобы не прогнулась.

– Да, это неодолимое противоречие, – с готовностью признал барон. – Коли выковать броню, неуязвимую для удара, ее оказывается невозможно ни поднять, ни носить. А коли ковать ту, что не утомляет в битве, – ее легко проткнуть любым стилетом. Вы знаете, князь, швейцарские наемники вовсе никогда не носят доспехов. Они утверждают, что в бою легче выжить подвижному воину, нежели закованному в железо. И уже не раз наносили поражение лучшим армиям Швабского союза.[10]

– Забавно, – рассмеялся Андрей. – Похоже, им никогда не доводилось стоять под татарскими стрелами или в плотном строю.

– Вы с ними не согласны, князь? – пристроился рядом с едущим шагом Зверевым барон. – Я слышал, русские тоже не носят брони.

– Русские не носят кирас и доспехов, – поправил Андрей. – Мы предпочитаем гибкую броню. В ней и из лука стрелять сподручнее, и в сече вертеться проще. Опять же мало кто носит поножи и наручи, предпочитаем сделать бахтерец покрепче.

– Но ведь так легко лишиться руки или ноги!

– Ничего не поделать, барон. – Зверев потрепал отдыхающего на медленном шаге гнедого по шее. – Нельзя повесить на человека больше двух пудов железа и надеяться, что он сможет сражаться. А значит, придется делать или одну толстую железку, или много тоненьких. Потому-то и кирасы у вас толще миллиметра не куются, что еще наручи и поножи рыцарю привесить нужно. У нас же на трехслойном бахтерце каждая из пластин крепче будет. А они еще и перехлестываются!

– Ваши речи выглядят куда старше вас, князь Андрей, – согласился барон Ральф. – Мне не часто приходилось встречать таких мудрых людей. Я уверен, мой король, Кристиан Ольденбургский был бы рад видеть вас среди своих друзей.

– Мое почтение королю датскому, – широко усмехнулся князь Сакульский, – но, боюсь, мы никогда не увидимся. Вряд ли я когда-либо попаду в Данию, и вряд ли его величество когда-либо навестит мое княжество.

– Кто знает, кто знает, – не согласился иноземец. – Жизнь длинна, а повороты ее иной раз столь затейливы… К тому же дружба с королями порою бывает весьма выгодна. Например, некие земли в русских имениях удивительно безлюдны. И где может найти для себя рабов обычный боярин? В стычках на востоке ничем не разживешься, кочевника невозможно превратить в пахаря. Его проще убить, нежели запрячь в соху. На западе каждый шляхтич готов скорее зарезать своих смердов, нежели отдать московитам. Без большой войны здесь пленников не добыть. Ведь так, княже?

Андрей промолчал. Все перечисленные способы увеличить население княжества долгой зимой обсуждались им с боярином Василием Ярославовичем не раз – и каждый раз отвергались как раз по этим причинам.

– Между тем на рубежах моей любимой славной Дании не первый год кипит смута, – продолжил барон. – В лоне церкви лютеране и кальвинисты бунтуют против римской власти и ее таинств, вне церкви одни христиане именем Христа убивают и разоряют других христиан, тысячами продавая несчастных в рабство, и изрядная часть этих рабов попадает на рынки Орхуса, Свенборга и Гессера. И хотя продавать людей в Московию запрещено во всех ганзейских и датских портах, слово короля может иметь очень большое значение. К тому же для своих друзей король может пойти на некие расходы и одолжить, скажем, сто талеров серебром. Этого вполне хватит, чтобы заселить среднюю датскую деревню.

– Король Кристиан намерен платить русским князьям? – не поверил своим ушам Зверев. – Он надеется набрать здесь армию? Боюсь, его казны не хватит даже на татар. Я не раз слышал об английских, немецких, французских, шведских наемниках, что служили на Руси, но никогда не читал о русских наемниках в Европе. К тому же мы привыкли проливать кровь не за золото, а за честь. Честный же человек может служить только России.

– Ну, что вы, князь, – засмеялся барон. – У короля и близко нет таких мыслей. Он не пытается перекупить вас, князь Андрей. Это серебро будет всего лишь знаком дружбы. Подумайте, князь. Сто талеров – это цена целой деревни. Это стоимость воинского снаряжения от лучших мастеров либо половина цены добротного ганзейского кога.

– Вы хотите сказать, барон Ральф, что датский король успел узнать про меня так много, что готов не глядя осыпать золотом? – как можно спокойнее поинтересовался Зверев.

– Не обязательно о вас, князь, – медленно, взвешивая каждое слово, ответил датчанин. – Имелись рекомендации многих знающих людей. Опять же, слово князя Юрия Друцкого значит очень и очень многое.

– Друцкий… – задумчиво пробормотал Зверев. – Вот, значит, чья тут лапка волосатая проглядывает.

То, что его вербовали, покупали самым беззастенчивым образом, Андрей понял уже давно, с первых фраз. Барон не разговаривал – барон подлизывался, втирался, как сальный винт в колесную чеку. Не понимал Зверев одного: зачем он мог понадобиться датчанам? Какое им дело до хозяина затерянного среди каменистых карельских проток безлюдного княжества? Или ловкий родич просто давал возможность молодым супругам поправить свои дела за счет чужой казны? Сто талеров… Сто талеров на дороге не валяются. Особенно в их положении. Это целая деревня с населением из пятидесяти, а то и ста смердов – смотря почем сейчас идут невольники в Европе. Это морской ушкуй, на который у отца не хватает денег. Но что взамен? Как ни ловок князь Юрий, датчане тоже не такие дураки, чтобы одаривать щедрой рукой совсем ненужного человека. Что-то они должны на этом иметь…

«А вдруг… – Андрей похолодел от неожиданной мысли. – А вдруг большая война уже готовится? Но начнется она не с Польшей и Османской империей, а здесь, на севере? Быть может, датчане готовят измену уже сейчас, заранее? И когда армии сойдутся для битвы, окажется, что половина русских воевод не намерены побеждать своих поработителей? Несколько сотен князя Друцкого, полсотни боярина Лисьина, еще столько же его, князя Сакульского. Сотня там, сотня здесь – что будет с Русью, если хотя бы половина бояр в решительный час вдруг откажутся идти в битву?»

– Ваши посулы, барон, очень похожи на приглашение к предательству, – немедленно отчеканил Зверев. – Для меня нет иного господина, кроме московского царя, и иной родины, кроме Руси. Я достаточно ясно выразил свою мысль?

– Какое предательство, помилуй Бог?! – всплеснул руками иноземец. – Вы же вольный дворянин, княже! Свободный человек!

Как ни забавно это звучало, но это было правдой. Средние века жили иной моралью, нежели станут жить далекие потомки. Это в двадцатом веке англичанин, перешедший к немцам, или вьетнамец, служащий американцам, однозначно считались предателями, подонками и безродным отребьем. В нынешнем времени дворянин имел право сам выбирать господина. Вот перешли князь Друцкий и князь Воротынский из-под литовской руки под московскую – ну и что? Такова их вольная воля. Какая разница, воюет Москва с Литвой или нет? Воевали на одной стороне честно, теперь так же честно против бывших друзей драться станут. И ведь такое, случалось, прямо во время битвы «вольные дворяне» отчебучивали!

– Я уже год, как не свободный человек, – покачал головой Зверев. – Я дал клятву верности государю московскому Иоанну Четвертому. У меня есть только одно честное слово, барон. И я его уже дал!

Князь Сакульский отпустил повод и помчался сквозь кусты к яркой, похожей в солнечном свете на огромный изумруд, фигуре Федора Друцкого в нарядном зипуне, так ни разу и не заехавшего с поля в кустарник. Княжич гарцевал неподалеку от своих людей, дожидавшихся помощи после схватки с длинноухими трусишками.

Андрей спешился возле них, присел рядом с телохранителем хозяйского сына, прощупал ногу, на которую тот прихрамывал, повернул из стороны в сторону:

– Вроде целое все, боярин. Чего болит?

– Да вот, от бедра. И дышать больно за грудиной.

– Понял. С ногой скорее просто ушиб, а вот ребра могли и пострадать. Надо плотно грудь обмотать, чтобы не сдвигались, коли сломаны. Есть ткань какая-нибудь?

– Откуда, княже? Чай, не в поход ратный, на охоту сбирались.

– Да, охота нынче удалась… – Зверев повернулся, без предупреждения схватил подвывающего бородача лет сорока чуть выше ступни и со всей силы рванул к себе.

Тот вскрикнул, схватился за колено:

– Больно же, князь!

– Было больно, – улыбнулся Андрей. – А теперь вставай. Вывих это был. Небось, лошадь через ноги перекатилась?

Боярин согнул ногу, недоверчиво постучал ступней по земле, встал, опять постучал:

– Да ты кудесник, княже!

– Какой кудесник, костоправство обычное, – отмахнулся Зверев.

В учении Лютобора как раз лечение ран, переломов и вывихов было самой простой из наук. Порошком из ноготков присыпать, сухой мох болотный примотать – и все. Или кость сломанную в лубок уложить. А вот попробуй все травки лечебные запомнить! Они же все ядовитые, целительные или бесполезные одновременно – в зависимости от того, когда собираешь, как запасаешь и где хранишь. Причем рецепты совершенно разные получаются. Девясил отваром от ревматизма помогает, порошком, замешанным с мукой и медом в шарики, – от болотной лихоманки, по признакам больше похожей на грипп, а в виде винного отвара – от заворота кишок. Обычная гречка, оказывается, ядовита страшно – правда, в малых дозах как снотворное или просто успокаивающее средство годится. А если цветы скотине подсыпать – то у той шерсть начинает клочьями выпадать. Можжевельник от чесотки помогает, от женских болезней и как мочегонное. Он же имеет свойство нежить отпугивать видимую и невидимую, порчу отводить. Рябина способна порчу, проклятия и некие заклинания впитывать, и на ней колдовство можно обратно «автору» отнести. Она же как противозачаточное средство используется и от цинги хорошо спасает. Опять же в виде таблеток на меду. Даже ряска, если с умом заготовить, от затуманивания в глазах помогает, от головной боли. Как заподозрил Андрей – от болячек, связанных с повышенным давлением. Живка полевая от желтухи и глистов применяется, а если порошок с приговором под лунным светом в солнцеворот подержать, то человека им на целый день заворожить можно и заставить любые желания по своей воле исполнять. А из обычного сельдерея приворотное зелье готовится, против которого ни один мужик устоять не способен. Для приворота же девиц мать-и-мачеха нужна…

Зверев, наверное, и десятой доли выучить не успел – а голова уже от науки пухла. Что по сравнению с этим простое костоправство? Да половина бояр, несколько сражений пройдя, сами могли и при переломе, и при вывихе первую помощь оказать.

– Никак, княже, хлеб у лекаря нашего решил отбить? – поинтересовался с седла Друцкий. – Эй, Лука Ильич, ты куда?

– Я этого паразита ушастого все равно споймаю, Федор Юрьевич! – коротко поклонился княжичу исцеленный от вывиха боярин, ловко запрыгнул на коня и помчался в кустарник.

– Надо же, как завело старика! – удивился хозяйский сын.

– А сам не хочешь попробовать, пока дети боярские весь ивняк не вытоптали? – поднялся в стремя Андрей.