Ощупью в полдень Вайнер Георгий
Парень повернул к нему кудрявую светлую голову с худым хищным профилем:
— Беляков вышел. Будет через полчаса. Я Степичев. Могу быть полезен?
— Да, можете. Я Тихонов из МУРа.
— Садитесь сюда, это Танин стол. Подождите немного, я сейчас закончу свои дела и — к вашим услугам.
Танин стол был завален какими-то газетами, исписанными листами, гранками, вырезками из журналов, на шестидневке были расчеркнуты и загнуты листы. Крышка с чернильного пузырька была свинчена, в нем торчала обкусанная деревянная школьная ручка. Под стеклом на столе большая цветная фотография: космонавт гасит купол парашюта на бесконечном, залитом солнцем поле. И надпись на фотографии: «Доброму и умному товарищу, прекрасному человеку, Танюше Аксеновой…»
Степичев разбирал на своем столе какие-то бумажки, быстро читал, некоторые складывал в верхний ящик стола, остальные рвал. На угол сложил стопку потертых блокнотов. Позвонил куда-то и попросил приготовить досье по Таймыру. Задвинул ящик, запер, ключ положил на стол Белякова.
— Все. Можно ехать. — Он сел верхом на стул, достал пачку сигарет, протянул Тихонову.
— Спасибо, не курю. Далеко собираетесь?
— Талнах, Северный Таймыр. Гидростанцию и металлургический комбинат пускать будут. Там-то все в порядке, а вот у вас как — по-прежнему ничего?
— Ноль. На вас надеюсь — думаю, поможете. Вы когда последний раз Аксенову видели?
— В понедельник, около пяти.
— Потом она ушла?
— Нет, я ушел первым. Таня еще оставалась. Я ее звал ужинать — она сказала, что ей надо поработать.
— Больше никого в отделе не было?
— Нет. Собственно, заходил Беляков. Но он в понедельник был «свежей головой», так что в отделе почти не показывался.
— Как это — «свежей головой»?
— На каждый номер выделяется человек, который приходит, когда верстка номера уже готова, и вылавливает из него «ляпы».
— Понятно. Вы не обратили внимания, какое у Тани было настроение в этот день?
Степичев пожал плечами:
— Трудно сказать. Вроде бы нормальное. Она ведь вообще была очень спокойная.
— Спокойная или флегматичная?
Степичев взмахнул сигаретой:
— Это, знаете ли, только в школьном учебнике люди разбиты на четыре подкласса: флегматики — холерики, меланхолики — сангвиники. В жизни сложнее подогнать человека под эти рамки. Таня была обычной молодой женщиной — веселой, добродушной. И, кроме того, когда вот так внезапно погибает близкий человек, в первое время почему-то уходит из памяти самое главное. Мелочи какие-то остаются, пустяки.
— Вы не знаете, были у нее враги?
— Не думаю. Недоброжелатели какие-нибудь, наверное, как у всякого человека, были. Но такие, чтобы убить — вряд ли.
— А что она в понедельник днем делала?
— Сейчас подумаю. Дай Бог памяти. Так, с утра она писала отчет о командировке…
— Простите, а когда она приехала из командировки?
— В субботу утром. Таня ездила на лавсановый комбинат в Ровно, неделю там была. Привезла очерк. Да! Говорила, что нашла какой-то поразительный материал для рубрики «На моральные темы», но что-то ей еще должны были не то прислать, не то она должна была проверить. Я сам был в закрутке и как-то пропустил это мимо ушей. Да оно, собственно, сейчас уже не имеет значения…
Стас спросил как бы между прочим:
— Аксенова не замужем?
— Нет. У нее был один человек. Не знаю даже, как его назвать, — жених, что ли.
— Вы о Ставицком говорите?
Степичев взглянул на него удивленно:
— А вы уже о нем знаете?
— Пока очень мало. Я как раз и хотел что-нибудь интересное о нем узнать.
— Да ничего, по-моему, в нем нет интересного! Актер! Таким всю жизнь не хватает одной роли, чтобы стать знаменитыми.
— Я хочу вам напомнить — мы об обстоятельствах убийства почти ничего не знаем. Нам лишь известно, что Таню убил высокий молодой человек в темном пальто с чемоданчиком в руке, — сказал спокойно Стас.
— Во-первых, Ставицкий ходит в сером пальто, а во-вторых, я не верю, что он может быть к этому причастен.
— Во-первых, я вам не сказал, что подозреваю Ставицкого, — мне просто надо лучше знать людей из окружения Аксеновой. А во-вторых, в уголовном розыске «не верю» — это не аргумент. Мы предпочитаем факты.
— Видите ли, я его не люблю и не могу быть объективным. А вам необъективность сейчас может только навредить. Да и действительно я его очень мало знаю. Встречался с ним несколько раз, и мне он не понравился. По-моему, просто хлыщ, который дома снимает с себя интеллигентность, как пиджак. Мне иногда казалось, что Таня его терпит, потому что дала себе слово сделать из него человека. А может быть, я и не прав, не знаю…
Беляков вошел в комнату стремительно, рывком. В руках он держал сырой еще оттиск газетной полосы. Беляков был очень мал ростом, очень прям, очень озабочен.
— Здравствуйте, товарищ Тихонов. Я прямо из типографии.
Стас встал, шагнул навстречу.
— Сидите, сидите. Вот здесь мы даем Танин очерк, который она привезла из командировки.
На желтоватом листе бумаги выстроились колонки сереньких букв, аккуратно огибая белые пятна, куда втиснутся клише фотографий. Сбоку шел высокий трехколонник, названный «Много ли человеку доброты надо?». Под заголовком — фамилия Тани в траурной рамке и жирным шрифтом официальное: «Когда верстался этот номер, трагически погибла молодая талантливая журналистка Т. С. Аксенова. Читатели хорошо знают…»
Степичев поднялся.
— Ну, я поехал, — он обнял Белякова за плечи, пожал Стасу руку. — Желаю удачи.
— Из Норильска телеграфируй, — сказал Беляков.
— Пока.
Дверь захлопнулась, и долго еще из коридора доносились четкие шаги Степичева.
Беляков снял очки и, высоко подняв их, стал протирать платком. Как у всех очень близоруких людей, глаза у Белякова без очков сильно скашивались к носу и лицо становилось незащищенно голым. «Глазные мышцы от постоянного напряжения слабеют», — подумал Стас.
Беляков надел очки и снова стал руководяще озабоченным.
— Мы потрясены этой трагической, нелепой гибелью, — сказал он и доверительно добавил: — Наш главный хочет свестись с вашим руководством на предмет выделения группы самых сильных оперативных работников для расследования этого из ряда вон выходящего дела.
— Благодарю за внимание, — усмехнулся Тихонов, — только самых сильных мало, а преступлений еще вполне хватает. Так что, если все самые сильные будут заниматься одним делом, для преступников будет не жизнь, а малина. Кроме того, мы занимаемся не следствием, а оперативным розыском преступника. Следствие ведет прокуратура.
— Не обижайтесь, товарищ Тихонов. Я, наверное, неудачно выразился. Я просто хотел сказать, что этому убийству надо уделить чрезвычайное внимание.
— Я не обижаюсь, товарищ Беляков. А что касается чрезвычайного внимания, то оно уделяется у нас всякому убийству.
— А как вы думаете, поймают убийцу?
— Я за это зарплату получаю, — сказал зло Стас и вспомнил спокойное шараповское: «Найдем. И не таких находили».
— А все-таки случается еще, что такие преступления остаются нераскрытыми?
— Случается.
— Вот видите!
— Что я вижу? Убит человек. Надо выяснить, почему. Тогда уже будет проще найти — кто убил. Для этого берем всю совокупность объективных обстоятельств вокруг убитого и отметаем все лишнее — налицо мотив и субъект преступления.
Беляков смотрел недоверчиво: разыгрывает его оперативник, что ли? Стас говорил спокойно, слегка улыбаясь, скрывая душившую его злость.
— Да-да, как у Родена: берем каменную глыбу и отсекаем все ненужное.
— Но ведь это, наверное, дьявольски трудная задача, — растерянно произнес Беляков.
— Нет. Если привыкнуть, то ничего, — успокоил Стас, подумав: «Ох, милиция, милиция! Горький, черствый хлеб!»
По лицу Белякова было видно, что он в Стаса не верит. «Медаль надо было надеть», — усмехнулся про себя Стас.
— Все это так непостижимо, нет никаких логических объяснений всему свершившемуся, — сказал Беляков, и очки его запотели. — Даже не знаю, как вы это распутывать будете. Боюсь, уйдет убийца от кары.
Больше всего Стаса бесило, что Беляков молод. Ну, старый, какой-нибудь пенсионер со сквера, обыватель доминошный бормотал бы такое — понятно. Но молодой совсем парень — это уж черт те что! Только бы не сорваться, спокойно:
— Как я понимаю, вы хотите получить от меня расписку в том, что я обязуюсь найти убийцу. Такой расписки я вам не дам. И никто не даст. Потому что я — человек. И всякий другой оперативник, молодой или старый, — только человек. Поэтому мы можем ошибаться, не знать, не понимать, не предвидеть. И все-таки мы ищем и, как правило, находим.
— Каким же образом? — с интересом спросил Беляков.
— На моей стороне закон, люди, общественное мнение, — устало сказал Тихонов. — Наконец, я человек, а он — волк, человеко-волк, и рано или поздно мы его загоняем за флажки.
— Да-а, это по-своему убедительно, хотя довольно общо, — упрямо сказал Беляков.
— Ладно, предлагаю эту криминологическую дискуссию перенести на внеслужебное время. Я хотел бы с вашей помощью ознакомиться с архивом Тани Аксеновой…
Около трех часов Стас задвинул последний ящик стола, откинулся на стуле. Все. Не нашлось ничего интересного. Беляков тоже устал от напряжения — он расшифровывал Стасу некоторые непонятные Танины записи.
— Вот посмотрите ее последний блокнот. Она забыла его у меня на столе, уходя в понедельник.
«Предпоследний, — подумал Стас, — последний был у нее в сумке».
Он взял из рук Белякова красную ледериновую книжку, долго листал. Записи и пометки о людях, каких-то кораблях, атомной электростанции на Чукотке, сказка о диком олене Хоре и очень много фраз-вставочек, наподобие режиссерских ремарок: «гораздо больше экспрессии», «это одеяло лжи, сшитое из лоскутков правды», «потеря темпа», «врет так интересно, что не хочется спорить».
Видимо, у Тани была привычка механически записывать отдельные мысли. Уже в самом конце шли наброски очерка о людях Ровенского комбината, который завтра будет напечатан в газете. На последней странице написано: «М. П. Синев, А. Г. Громов, Шурик, А. Ф. Хижняк», «Говорят, что микробы проказы могут прожить в организме, объективно не проявляясь до пятнадцати лет», «В плотине моральных устоев открылся слив для всех человеческих нравственных нечистот», «Трусость — детонатор жутких поступков». Какие-то птички, галочки. Больше ничего нет.
— Тут тоже ничего нет, — вернул Стас Белякову блокнот. — Скажите, Аксенова не заявляла в план каких-либо материалов, связанных с проблемой преступности? Или, может быть, с судьбами жертв фашизма?
— Нет. Это вообще не относится к тематике нашего отдела. А проблемами фашизма занимаются международники… Она мне сказала, что сдаст какой-то интересный материал, но я в понедельник был очень занят…
— Когда вы видели Таню последний раз?
— Подождите, сейчас я точно скажу. Третью полосу приносят в половине шестого. Да, в половине шестого я зашел в отдел, и Таня с кем-то говорила по телефону. Да-да, она еще мне показала рукой — подождите, мол. Но меня вызвали в секретариат, и я решил зайти позднее. Заглянул минут через сорок — ее уже не было.
— А о чем говорила Таня, вы не слышали?
— Видите ли, я не имею обыкновения слушать чужие разговоры.
— Жаль, — сказал Тихонов. — Жаль, что не нарушили в тот раз обыкновения.
В отделе кадров Стас быстро перелистал личное дело Аксеновой. Последняя характеристика для поездки в международный дом отдыха журналистов в Варну.
«…Зарекомендовала себя… деятельный и инициативный журналист… ведет большую общественную работу, политически грамотна… морально устойчива…»
«Не придумаешь лучшего способа обезличить человека, — подумал Тихонов. — Смешные какие-то сохранились рудименты в нашей жизни. Характеристика! Кого она — такая — может охарактеризовать? И вообще это нелепо: хорошим работникам характеристики не нужны, их и так знают, а плохих характеристик, по-моему, вообще не дают…»
Кадровик спросил задумавшегося Стаса:
— Что-нибудь неясно?
— Неясно. Что обозначает, например, «морально устойчив»?
— Ну как же! Значит, зарекомендовал себя хорошо…
— Деятельным и активным?
— Хотя бы. Устойчив в быту и на производстве. Не было аморальных проявлений, персональных дел там всяких.
— Замечательно, — усмехнулся Стас.
Последний листок в деле — выписка из приказа:
«Командировать специального корреспондента т. Аксенову Т. С. в город Ровно на строительство химического комбината с 3/II по 10/II — 196* г.»
Десятое — это какой день? Стас достал карманный календарь. Так, десятое — четверг. Значит, она должна была выйти на работу в пятницу, а Беляков говорит, что вернулась в субботу. Надо бы узнать, не объясняла ли она как-то задержку. Тихонов вернулся обратно по коридору, но в комнате никого не было. На столе Белякова лежала записка: «Я на редколлегии. Буду в 17 часов». Стас взглянул на часы. Пора возвращаться на Петровку.
Шарапов приоткрыл дверь в кабинет Тихонова: Стас внимательно рассматривал несколько документов, отпечатанных на машинке.
— Давно приехал?
— Час назад. Заходите, Владимир Иваныч.
— Чего-нибудь привез?
— Так, кое-что. Как говорится в процессуальном кодексе, документы, «характеризующие личность».
Шарапов подошел к Тихонову, присел на край стула:
— Ну?
— В редакции у нее был. Почитайте ее характеристику. — Тихонов протянул фирменный бланк редакции. Шарапов прочитал, прищурился:
— Да-а, для уголовного розыска здесь маловато.
— Здесь для кого хочешь маловато. Разве что для другого кадровика. Взыскание, видишь, было и три поощрения. Высшее образование у нее и вела общественную работу, а в самодеятельности не участвовала. Я, конечно, с товарищами ее беседовал — те как о живой о ней говорят. А мне сейчас важнее всего узнать ее живую. При наших исходных данных шансы выйти на убийцу минимальные. Мотив надо искать. Пока мы не установим мотив нападения, преступника не найти. Будем крутиться на одном месте…
— Пожалуй, — сказал Шарапов. — Хочешь, давай прикинем по вариантам. Ну, во-первых, ее могли убить из корысти.
— Вряд ли, — возразил Тихонов. — По обстановке преступник никак не мог ее ограбить — люди сзади шли. Да и сумочка при ней осталась. На богатое наследство тоже рассчитывать не приходилось…
Шарапов кивнул:
— Значит, отпадает. Тогда — ревность.
— Вот это очень возможно. Молодая, красивая. Мог какой-нибудь мерзавец загубить женщину — лишь бы другому не досталась. Мне вообще кажется, что мотив скрыт где-то в ее личной жизни. И письмо это…
Шарапов сказал:
— Пошли дальше. Хулиганство. Обстоятельства убийства вполне подходят для этой версии: разгулялся, пьянчуга, ну и ткнул шилом ни в чем не повинного человека…
— Могли убить, — продолжал Тихонов, — на семейной почве. Нет, это сразу отпадает…
— Остается еще убийство из мести или для сокрытия другого тяжкого преступления, — задумчиво сказал Шарапов. — Таких данных у нас пока тоже нет, но отбрасывать эти мотивы рано.
— Рано, — согласился Тихонов. — Ну, и последнее: эксцесс. Аксенову мог убить какой-нибудь сумасшедший, либо на нее напали по ошибке, приняв за другого человека.
Шарапов грустно улыбнулся:
— Прямо весь Уголовный кодекс перебрали. Значит, какие оставим направления?
— Я думаю, что в первую очередь надо пройти по ревности и хулиганству. Потом будем думать о мести, это понятие широкое и многое охватывает. Попробуем проверить эксцессы.
— Конечно. — Шарапов поднялся, повертел в руках характеристику. — Не забудь только: ее могли убить за то, что она слишком много знала о ком-то. В общем, работенки нам, видимо, хватит…
СВОДКА-ОРИЕНТИРОВКА
16 февраля 196* года, № 138
…В отделениях милиции проверить, нет ли среди граждан, доставленных за хулиганские действия, мужчины, сходного по приметам с разыскиваемым. Ориентировать общественность, народных дружинников на выявление лиц, имеющих колющее оружие типа шила. Запросить все медицинские учреждения о поступлении больных, имеющих раны от такого оружия, для выяснения обстоятельств ранения.
Информировать о происшествии персонал психиатрических лечебных учреждений, так как не исключена возможность задержания с колющим оружием психически больных.
Уголовные дела обо всех аналогичных преступлениях, в том числе и приостановленные, немедленно представить в Управление.
Зам. начальника Управления полковник милиции Санин
В середине дня дверь без стука растворилась, и перед Тихоновым во всей своей пылающей рыжей красе возник оперативник из семьдесят третьего отделения Саша Савельев.
— Большой привет, — сказал он так, будто они расстались вчера, а не встречались последний раз год назад, когда брали в Останкине вооруженного рецидивиста по кличке Крот.
— Привет, — сказал несколько озадаченно Тихонов. — Ты как попал сюда?
— Да вот начальство рассудило, что ты без меня никак не управишься. Решили двинуть меня на усиление. — Он смотрел на Стаса ласково-сочувствующе. Потом пояснил: — Понимаешь, Шарапов звонит мне сегодня и тонким голосом просит: «Помогите, пожалуйста, Александр Иванович, а то без вас Тихонов ни с места». Пришлось мне его уважить. Тем более что убийство произошло на моей территории. Так что с сегодняшнего дня имеешь заместителя.
Тихонов засмеялся:
— А мне Шарапов ничего не говорил еще…
— Это он твои нервы бережет. Дает возможность привыкнуть.
— А что будешь делать, заместитель? — с интересом спросил Тихонов.
— Я себе уже обеспечил фронт работ. Ты что думаешь, мы сводок-ориентировок ваших не читаем?
— Думаю, что читаете. Давай ближе к делу.
— Я вчера одного парня задержал…
— Хорошее начало — половина дела, — усмехнулся Стас.
— Вот и я так считаю, — серьезно кивнул Савельев. — Зовут парня этого Алексей Якимов. Не сахар, конечно, этот парень. Хотел меня бабахнуть молотком по голове. Представляешь, Тихонов, по такой голове — молотком?!
— Ужасно, — посочувствовал Тихонов. — А ты что?
— А я ничего, — сказал Савельев. — Связал я его. И водворил в камеру предварительного заключения.
Тихонов посмотрел на жилистую, сухопарую фигуру Савельева и решил, что Якимов необдуманно выбрал себе партнера для драки. Правда, не мог знать Якимов, что тщедушный на вид Савельев — признанный в своем районе самбист.
— А из-за чего у вас произошел конфликт? — спросил Стас.
— Он бульдозерист в стройуправлении. Зарабатывает хорошо, и как получка — начинается покорение Ермаком Сибири. Напивается и идет безобразничать в женское общежитие. К женщинам, видишь ли, Якимова влечет во хмелю. Я его еще в прошлом месяце предупредил: хоть одно заявление — и схватка будет переведена в партер…
— И, как я понимаю, заявление вчера поступило?
— По телефону. С воплями. На этот раз Якимов запер комендантшу общежития в стенном шкафу, а сам направился, заметьте себе, в душевую. По-моему, там в окошках полопались все стекла. От дамского визга. А потом приехал я, и все остальное тебе уже известно.
— Прекрасная история, — сердито хмыкнул Стас. — Не понимаю только, какое она имеет…
— …отношение к твоему делу? Самое прямое. Пять лет назад Якимов был осужден за нанесение тяжких телесных повреждений. Мне как-то и в голову не приходило посмотреть — что именно у него произошло тогда. А вчера я с ним занялся плотнее, посмотрел справку по его делу. Вот тут и прояснились некоторые подробности. Оказывается, в тот раз, будучи, как пишут в протоколах, в состоянии сильного алкогольного опьянения, он пристал на улице к совершенно незнакомому человеку и без всякого повода ударил его длинной, заостренной на конце отверткой. Теперь понимаешь?
— Н-да, интересно…
Тихонов с сожалением отодвинул на край стола томик уголовного дела о хулиганстве Якимова. Очень, очень заманчивая напрашивалась аналогия… Вышел он на свободу недавно — и вот опять начал гастролировать. Не его ли работа — убийство Аксеновой? Способ нападения, во всяком случае, такой же. Но всю неделю Якимов работал вечерами. Да и приметы его отличаются от примет парня, которого видели Евстигнеева и Лапина. Все же на всякий случай надо поточнее проверить, где был Якимов в понедельник вечером.
Зазвонил телефон.
— Тихонов.
— Але, Тихонов, Демидов говорит.
— Да-да, Иван Михалыч, слушаю.
— Сейчас со мною снова ехал парень, про которого ты спрашивал, тем же рейсом…
Стас неожиданно охрип:
— Где он?
— А кто его знает? На Цветном, у цирка, из автобуса вышел. А сел здесь же, у «Байкала», из чемоданчика книжку достал и читал всю дорогу.
— Ах, черт возьми! Что же ты его не задержал?!
— Так откуда я знаю — задерживать его или нет? У нас такого уговора не было. Ты ж позвонить, в случае чего, просил…
— Это верно, — сказал с досадой Тихонов. Подумал переспросил: — Тем же рейсом, говоришь? И с той же остановки?
— Двадцать тридцать семь. От «Байкала».
Тихонов подумал еще немного:
— Тогда вот что, Иван Михалыч. Завтра в это время мы с тобой поедем. Если парень войдет в машину, ты мне знак подай…
— Ладно. Посигналю два раза.
— Договорились. Привет.
Четверг
Тихонов захлопнул дверь, но замок опять не выпускал ключ. Стас аккуратно поводил им с боку на бок, резко дернул на себя. Ключ вышел. Стас повернул голову и в длинном сумеречном коридоре увидел Шарапова, издали узнал его раскачивающуюся походку.
— Далеко собрался?
— Беседовать за жизнь со Ставицким.
— А чего ты его к себе не вызвал?
— Нецелесообразно. Когда я задаю ему вопросы у него дома — это милая беседа. Когда мы мило беседуем на Петровке — это допрос. А допрашивать его пока еще рано. Пока надо просто мило беседовать с ним.
— Ну давай, собеседник! Ишь ты… — ехидно улыбнулся Шарапов.
В четверг с утра потеплело и снова пошел снег. Стас постоял на углу, прикинул: на Кузнецкий мост можно проехать сорок вторым троллейбусом. Можно пешком. Решил идти пешком по бульварам. Надо еще раз неспеша все обдумать.
Это дело пугало своей непонятностью, бессвязностью, отсутствием очевидных мотивов. Нет, это не хулиган просто так ткнул шилом. Когда ткнули шилом, эта история не началась, а закончилась. На заснеженном пустыре у гостиницы «Байкал» поставили точку. Какие-то незримые страсти давно бурлили подо льдом. А промыло лед на владыкинском пустыре. Но почему? И кто? Как это было записано в блокноте у Тани; микробы проказы могут жить в человеческом организме до пятнадцати лет… Шарапов держит в ящике стола забавную головоломку — маленький разноцветный шарик. Достаточно дернуть за кольцо — и он распадается на дюжину причудливых частей. Стас в первый раз изрядно попыхтел, пока сложил из них шарик. Но там были все части. Все. И он знал это заранее. А здесь? Стас же прикинул десяток стройненьких версий. Из имеющихся фактов. Но достаточно было любую версию чуть натянуть на жесткую раму достоверности, как она начинала позорно трещать, обнажая прорехи очевидных домыслов. Придется идти единственным путем — искать недостающие части.
— Ничего, — упрямо сказал Стас, нажимая на кнопку звонка. — Мы этот шарик еще сложим…
Ставицкий оказался совсем не таким, как представлял себе Тихонов. Ничего в нем не было изнеженного и хлыщеватого. Высокий — вровень со Стасом — красивый парень открыл дверь, мельком глянул на удостоверение, спокойно сказал:
— Заходите. Я ждал вас.
— Это почему же?
— Было бы грубейшей ошибкой следствия не поговорить с человеком, который, быть может, лучше всех знал убитую.
Стаса неприятно царапнуло слово «убитая». Все-таки о любимом человеке!
— Вот я и решил этой ошибки не допускать.
Стас снял пальто, замешкался — вроде искал, куда повесить. На вешалке висело серое короткое пальто, на сундучке лежала черная замшевая куртка.
Стас простовато улыбнулся:
— Извините за нескромный вопрос: сколько стоила эта куртка?
Ставицкий удивленно взглянул на него:
— Семьсот двадцать форинтов. Я ее в Венгрии купил. А что?
— Мне вот такую же предлагают. Девяносто рублей хотят. Дорого, наверное?
— Это дело любительское. Охота пуще неволи…
— Да я вообще не знаю, пойдет ли она мне. Черный цвет — боюсь, что при моей фактуре на факельщика буду похож.
— А вы примерьте эту.
— Можно?
— Конечно.
Стас натянул куртку, посмотрел в зеркало. Теплая, с подстежкой, шерстяным воротничком. До середины бедер. Сказал:
— И зимой можно носить вместо пальто.
— Можно, — ответил Ставицкий. — Хотя я в ней обычно только в машине езжу.
Помолчал, подумал, потом сказал;