Искусство любить Фромм Эрих

III

Любовь и ее деградация в современном западном обществе

Если любовь – это особая способность зрелого и созидательного характера, следовательно, способность любить у индивида в любой данной культуре зависит от того влияния, которое эта культура оказывает на среднего человека. Если мы говорим о любви в современной западной культуре, мы должны задаться вопросом: способствуют ли развитию любви социальная структура западной цивилизации и создаваемая ею духовная атмосфера? Уже задать такой вопрос – значит ответить на него отрицательно. Ни один объективный наблюдатель, глядя на наш западный образ жизни, не усомнится в том, что любовь – братская, материнская, эротическая – достаточно редкий феномен, и ее место заняло множество форм псевдолюбви, являющихся в действительности формами распада и деградации любви.

…любовь – братская, материнская, эротическая – достаточно редкий феномен, и ее место заняло множество форм псевдолюбви, являющихся в действительности формами распада и деградации любви.

Капиталистическое общество основано на принципе политической свободы, с одной стороны, и на рыночных отношениях как регуляторе всех экономических и социальных отношений – с другой. Рынок товаров определяет условия, по которым происходит товарообмен; рынок труда регулирует спрос и предложение рабочей силы. И полезные предметы, и полезная человеческая энергия, и умения трансформируются в товары, которые обмениваются без принуждения и обмана в условиях свободного рынка. Башмаки, полезные и нужные, не имеют экономической (обменной) ценности, если на них нет спроса на рынке; человеческая энергия и умения тоже лишены обменной ценности, если в существующих рыночных условиях на них не находится спроса. Владелец капитала может покупать труд и заставлять его работать ради получения прибыли от вложения капитала. Владелец рабочей силы вынужден продавать ее капиталисту в соответствии с существующими рыночными условиями – иначе ему придется голодать. Такая экономическая структура отражается в иерархии ценностей. Капитал распоряжается трудом; накопленные вещи – вещи мертвые – имеют более высокую ценность, чем живые труд и человеческая сила.

Капитал распоряжается трудом; накопленные вещи – вещи мертвые – имеют более высокую ценность, чем живые труд и человеческая сила.

Такой была базовая структура капитализма с момента его возникновения. Хотя она присуща и современному капитализму, с ним произошел ряд перемен, что придало ему некоторые специфические черты и оказало серьезное влияние на структуру характера современного человека. В результате развития капитализма мы наблюдаем все усиливающийся процесс централизации и концентрации капитала. Крупные предприятия делаются все больше, мелкие вытесняются. Владение капиталом, вложенным в предприятия, все больше отделяется от функции управления ими. Сотни тысяч держателей акций «владеют» предприятием; хорошо оплачиваемая управленческая бюрократия, которая предприятием не владеет, управляет им. Эта бюрократия менее заинтересована в получении максимальной прибыли, чем в расширении предприятия и собственной власти. Росту концентрации капитала и возникновению мощной управленческой бюрократии отвечает направление развития рабочего движения. Благодаря профсоюзам теперь отдельный рабочий не должен самостоятельно заключать сделку на рынке труда; рабочие объединены в крупные профсоюзы, также возглавляемые влиятельной бюрократией, представляющей их интересы в противостоянии с индустриальным колоссом. К лучшему или к худшему инициатива перешла как в сфере капитала, так и в сфере труда от индивидов к бюрократии. Огромное число людей больше не являются независимыми и попадают в зависимость от управляющих огромными экономическими империями.

Другая важная перемена, явившаяся следствием концентрации капитала и типичная для современного капитализма, состоит в специфическом способе организации труда. Чрезвычайная централизация предприятий с радикальным разделением труда ведет к такой организации труда, что индивид теряет свою индивидуальность, делается расходным материалом для машины. Положение человека в современном капиталистическом обществе можно определить вкратце следующим образом.

Современному капитализму требуется, чтобы все большие массы людей могли трудиться без помех и сбоев и стремились ко все большему и большему потреблению; их вкусы должны быть стандартизированными и потому легко прогнозируемыми и направляемыми. Капиталу требуются люди, ощущающие себя свободными и независимыми, не подчиненными какому-либо авторитету, принципу или вероисповеданию, – и при этом готовые выполнять команды, делать то, что от них ожидается, легко включаться в работу социального механизма. Ему нужны те, кем можно управлять без принуждения, кого можно направлять без лидеров, понуждать двигаться без видимой цели, а главное – не переставая что-нибудь производить, быть на ногах, функционировать, не останавливаться.

Современному капитализму требуется, чтобы все большие массы людей могли трудиться без помех и сбоев и стремились ко все большему и большему потреблению…

Каков же итог? Современный человек отчужден от себя, от других людей и от природы[19]. Он превращен в товар, воспринимает свои жизненные силы как вклад, который должен принести ему максимальный доход, возможный при существующих рыночных отношениях. Поэтому человеческие связи становятся отчужденными и автоматическими, когда каждый страхует себя принадлежностью к толпе и стремится не отличаться от других своими мыслями, чувствами и поступками. Стараясь как можно меньше отличаться от окружающих, он неожиданно оказывается одинок, его одолевают чувства неуверенности, тревоги и вины, что всегда происходит, когда человеческая разобщенность не может быть преодолена. Наша цивилизация предлагает многочисленные паллиативы, помогающие людям не осознавать своего одиночества: в первую очередь это жесткая рутина бюрократизированной механической работы, позволяющая человеку игнорировать свои самые основные человеческие желания – жажду преодоления барьеров и соединения с себе подобными. Поскольку одной трудовой повинности для этого недостаточно, человек преодолевает не сознаваемое им отчаяние с помощью рутины развлечений: пассивного потребления звуковых и зрительных впечатлений, предлагаемых индустрией развлечений; удовлетворения от приобретения новых вещей и быстрой замены их на еще более новые. Современный человек близок как никогда к тому, что Хаксли изобразил в своем «Прекрасном новом мире». «Это сытый, хорошо одетый и сексуально удовлетворенный индивид, лишенный ощущения своего Я и всяких, кроме самых поверхностных, связей с другими людьми, руководствующийся принципами, которые Хаксли сформулировал так «Когда страстями увлекаются, устои общества шатаются»; «Не откладывай на завтра то, чем можешь насладиться сегодня»; и коронный лозунг: «Теперь каждый счастлив»[20]. Счастье человека сегодня заключается в том, чтобы «получать удовольствие». Удовольствие заключается в потреблении товаров, зрелищ, пищи, напитков, сигарет, людей, лекций, книг, фильмов – все это потребляется, поглощается, заглатывается. Весь мир – один огромный объект аппетита, большое яблоко, большая бутылка, большая грудь, а мы – сосунки, вечно ожидающие кормежки, вечно надеющиеся и вечно разочаровывающиеся. Наш характер ориентирован на то, чтобы продавать и получать, обмениваться и потреблять; все – как духовные, так и материальные – ценности делаются предметами купли-продажи и потребления.

Современный человек… превращен в товар, воспринимает свои жизненные силы как вклад, который должен принести ему максимальный доход, возможный при существующих рыночных отношениях.

Счастье человека сегодня заключается в том, чтобы «получать удовольствие».

Ситуация с любовью неизбежно соответствует такому социальному характеру современного человека. Автоматы не могут любить; они могут обмениваться своими «личными наборами качеств» в расчете на удачную сделку Нагляднее всего отчуждение любви, особенно в том, что касается брака, проявляется в идее «команды». В многочисленных статьях о счастливых браках идеальная семья описывается как хорошо сыгравшаяся команда. Такое описание мало отличается от ситуации с оптимально взаимодействующими наемными работниками: каждый из них должен быть «достаточно независимым», склонным к совместным действиям, толерантным, но в то же время амбициозным и агрессивным. Соответственно, как говорят консультанты по семейным отношениям, муж должен «понимать» свою жену и помогать ей. Ему следует одобрять ее новое платье и вкусный обед. Она, в свою очередь, должна относиться с пониманием, когда муж приходит домой усталый и раздраженный, должна внимательно слушать его рассказы о трудностях в бизнесе, не должна сердиться, если он забывает о ее дне рождения. Отношения такого рода сводятся к хорошо отрегулированному взаимодействию между двумя людьми, остающимися чужими друг другу всю жизнь, никогда не достигающими «глубинной связи», но вежливыми и старающимися обеспечить партнеру хорошее самочувствие.

Нагляднее всего отчуждение любви, особенно в том, что касается брака, проявляется в идее «команды».

В такой концепции любви и брака главный упор делается на том, чтобы избавить людей от невыносимого чувства одиночества. В «любви» человек находит убежище от него. Двое образуют союз против мира, и этот эгоизм «вдвоем» ошибочно принимается за любовь и близость.

Подобное внимание к командному духу, взаимной терпимости и т. д. – сравнительно недавнее явление. В годы после Первой мировой войны преобладала концепция любви, согласно которой взаимное сексуальное удовлетворение являлось гарантом удачных любовных отношений и служило основой счастливого супружества. Считалось, что причину частых несчастий в браке следует искать в том, что партнеры не соответствуют друг другу в сексуальном отношении; это объяснялось невежеством в том, что касалось «правильного» сексуального поведения и техники секса и предполагалось, что за правильным поведением последуют любовь и счастье. В основе лежала идея, согласно которой любовь – дитя сексуального удовольствия, и если два человека научатся удовлетворять друг друга сексуально, они друг друга полюбят. Это соответствовало общей иллюзии того времени, когда считалось, что правильная технология – это решение не только сугубо технических проблем промышленного производства, но и всех проблем человечества. Тогда как верно прямо противоположное.

Любовь не является результатом полноценного сексуального удовлетворения, напротив, счастье в половых отношениях – даже знание так называемой техники секса – есть результат любви. Если бы этот тезис требовал доказательств помимо повседневных наблюдений, то они могут быть обнаружены в обширных психоаналитических данных. Изучение наиболее часто встречающихся сексуальных проблем – фригидности у женщин и более или менее тяжелых форм психической импотенции у мужчин – показывает, что причина кроется не в недостаточном знании техники, а в торможении и подавлении, делающих любовь невозможной. Страх или ненависть к противоположному полу лежат в основе этих трудностей, не дающих человеку полностью отдаться, действовать спонтанно, доверять партнеру в открытом и прямом физическом контакте. Если сексуально подавленный индивид может избавиться от страха или ненависти и, таким образом, обрести способность любить, его или ее сексуальные проблемы оказываются разрешенными. Если же нет, никакое знание техники секса не поможет.

Любовь не является результатом полноценного сексуального удовлетворения, напротив, счастье в половых отношениях – даже знание так называемой техники секса – есть результат любви.

Данные психоаналитической терапии указывают на ошибочность представления, что знание правильной сексуальной техники ведет к сексуальному счастью и любви, но лежащее в его основе предположение, что любовь – это нечто, сопутствующее взаимному сексуальному удовлетворению, в значительной мере возникло под влиянием теорий Фрейда. Для Фрейда любовь была прежде всего сексуальным феноменом. «Человек, обнаружив на опыте, что сексуальная (генитальная) любовь доставляет ему величайшее удовлетворение, становясь для него примером и образцом счастья, принимается вследствие этого искать счастья путем разрядки сексуального напряжения, делая генитальный эротизм главным интересом своей жизни»[21]. Братская любовь, по Фрейду, есть результат сексуального желания, только в этом случае сексуальный инстинкт трансформируется в «импульс с подавленной целью»: «Любовь с подавленной целью изначально действительно была полна чувственности и остается таковой в человеческом подсознании»[22]. Что же касается ощущения слияния, единения («океанического чувства»), являющего собой суть мистического переживания и лежащего в основе наиболее интенсивного чувства единства с другим человеком или с человечеством, оно интерпретируется Фрейдом как патологический феномен, как регрессия к состоянию раннего всеобъемлющего нарциссизма.

Достаточно сделать еще один шаг, чтобы обнаружить, что для Фрейда любовь сама по себе – иррациональный феномен. Различия между иррациональной любовью и любовью как проявлением зрелой личности для него не существует. В статье о переносе либидо он отмечает, что это явление по сути не отличается от «нормального» проявления любви. Влюбленность всегда граничит с ненормальностью, всегда сопровождается слепотой в отношении реальности, чувственной и поведенческой персеверацией – «застреванием» на объектах, напоминающих нам что-то из нашего детства. Любовь как сознательный феномен, как высшее проявление зрелости не являлась для Фрейда предметом исследования, поскольку, по его мнению, попросту не существовала.

Любовь как сознательный феномен, как высшее проявление зрелости не являлась для Фрейда предметом исследования, поскольку, по его мнению, попросту не существовала.

Впрочем, было бы ошибкой переоценить влияние идей Фрейда на понимание любви как проявления сексуального влечения или, скажем так, осознанного чувства, сводящегося к сексуальному удовлетворению. По сути, причинная зависимость носит обратный характер. На Фрейда отчасти повлиял дух XIX столетия; а его идеи сделались особенно популярны в силу преобладавших после Первой мировой войны настроений. Одним из факторов, воздействовавших и на общепринятые, и на фрейдистские концепции, была реакция на строгие нравы Викторианской эпохи. Другим фактором, повлиявшим на теорию Фрейда, стало утвердившееся представление о природе человека в духе капитализма. Чтобы доказать, что капитализм соответствует естественным потребностям человека, нужно было показать, что человек по природе своей склонен к соперничеству и вражде. В то время как экономисты «доказывали» это, говоря о ненасытном стремлении к экономической выгоде, а дарвинисты – о биологическом законе выживания сильнейших, Фрейд пришел к тем же выводам, заключив, что мужчина движим безграничным сексуальным желанием, распространяющимся на всех женщин, и только давление общества препятствует ему в осуществлении этого желания. Вследствие этого мужчины неизбежно испытывают ревность в отношении друг друга, и их взаимная ревность и соперничество сохранятся, даже если все социальные и экономические причины для этого исчезнут[23].

…мужчины неизбежно испытывают ревность в отношении друг друга, и их взаимная ревность и соперничество сохранятся, даже если все социальные и экономические причины для этого исчезнут.

Со временем мышление Фрейда оказалось под влиянием того типа материализма, который преобладал в XIX веке. Считалось, что субстратом для всех психических феноменов служат феномены физиологические; поэтому любовь, ненависть, амбиции, ревность объяснялись Фрейдом как проявления различных форм сексуального инстинкта. Фрейд не видел, что подлинной основой психических проявлений служит целостность человеческого существования; начинать следует с общих свойств всех людей вообще, а затем переходить к условиям их существования, продиктованным тем или иным устройством данного общества. (Решительный шаг за пределы материализма такого рода был сделан Марксом в его «историческом материализме», где ключом к пониманию человека служат не тело и не инстинкты, такие как потребность в пище или в обладании, а целостный жизненный процесс, «жизненная практика» человека.) Согласно Фрейду, полное и свободное удовлетворение всех инстинктивных желаний обеспечило бы нам психическое здоровье и счастье. Однако очевидные клинические факты показывают, что как мужчины, так и женщины, посвятившие свою жизнь неограниченному сексуальному удовлетворению, не достигают тем самым счастья и очень часто страдают от тяжелых невротических конфликтов или симптомов. Полное удовлетворение всех инстинктивных потребностей не только не является основой счастья, оно даже не гарантирует психического здоровья. Идеи Фрейда могли стать столь популярными в период после Первой мировой войны только из-за перемен, произошедших в характере капитализма при переходе от накопления к тратам: от самоограничения как средства экономического успеха к потреблению как основе постоянно расширяющегося рынка, что и должно было стать главным источником удовлетворения для тревожного индивида-автомата. Тенденция немедленного удовлетворения любого желания стала главенствовать как в сфере секса, так и в сфере материального потребления.

Полное удовлетворение всех инстинктивных потребностей не только не является основой счастья, оно даже не гарантирует психического здоровья.

Интересно сравнить концепции Фрейда, отвечающие духу капитализма в том виде, в каком он существовал в начале XX века, с теоретическими воззрениями одного из самых блестящих современных психоаналитиков, покойного Г. С. Салливана. В его психоаналитической системе мы обнаруживаем, в противовес Фрейду, четкое разграничение сексуальности и любви.

Тенденция немедленного удовлетворения любого желания стала главенствовать как в сфере секса, так и в сфере материального потребления.

Каково значение любви и близости в концепции Салливана? «Близость – это такой тип ситуации, касающейся двух людей, при которой актуализируются все компоненты личностной ценности. Эта актуализация требует таких отношений, которые я назвал бы сотрудничеством, под чем я понимаю осознанное приспособление поведения одного партнера к потребностям другого ради все более идентичного – т. е. все более взаимного – удовлетворения и достижения все более общего чувства безопасности»[24]. Если освободить пассаж Салливана от некоторой языковой сложности, то суть такой любви сводится к сотрудничеству двух людей: «Мы играем по правилам игры, чтобы сохранить свой престиж, чувство превосходства и достоинства»[25].

Если фрейдистская концепция любви есть описание чувств патриархального мужчины в терминах капитализма XIX века, то определение Салливана говорит об ощущениях отчужденной и ориентированной на рыночные ценности личности XX столетия. Это описание «эгоизма на двоих», когда два человека объединяют свои интересы и вместе противостоят враждебному и отчужденному миру. На самом деле его определение близости в принципе верно для любой взаимодействующей команды, в которой каждый «приспосабливает свое поведение к выраженным потребностям другого человека ради общих целей» (знаменательно, что Салливан говорит о выраженных потребностях, когда самое меньшее, что можно сказать о любви, – это что она является также откликом на невысказанные потребности другого).

Любовь как взаимное сексуальное удовлетворение и любовь как «работа команды» и убежище от одиночества на двоих – это «нормальные» формы разложения любви в современном западном обществе, развившаяся под его влиянием патология любви. Существуют многочисленные индивидуальные формы этой патологии, приводящие к осознанному страданию и рассматриваемые психиатрами и все большим числом людей как неврозы. Некоторые из наиболее часто встречающихся случаев кратко описаны ниже.

Любовь как взаимное сексуальное удовлетворение и любовь как «работа команды» и убежище от одиночества на двоих – это «нормальные» формы разложения любви в современном западном обществе…

Основное условие возникновения невротической любви заключается в том, что один или оба партнера остаются привязанными к фигуре родителя и во взрослой жизни переносят чувства, ожидания и страхи, когда-то испытывавшиеся в отношении отца или матери, на возлюбленного; отличающиеся этим люди так и не преодолели инфантильной связи и ищут похожей системы отношений во взрослой жизни. В подобных случаях человек остается эмоционально ребенком двух, пяти или двенадцати лет, в то время как социально и интеллектуально он соответствует своему хронологическому возрасту. В более тяжелых случаях такая эмоциональная незрелость ведет к проблемам в социальной сфере; в менее тяжелых – конфликт ограничивается сферой интимных личных отношений.

Нами уже рассматривалась структура личности, ориентированной на мать или отца, и еще один пример невротической любви касается тех мужчин, чье эмоциональное развитие застряло на инфантильной привязанности к матери. Такие мужчины – и их немало – так никогда и не были отняты от материнской груди. Они все еще чувствуют себя детьми; они стремятся к материнской защите, любви, теплу, заботе, обожанию; они желают безусловной материнской любви, любви, которая не мотивирована ничем, кроме того, что они в ней нуждаются, что они – дети своей матери, что они беспомощны. Такие мужчины часто очень нежны и очаровательны, когда стремятся влюбить в себя женщину, да и после того, как это им удалось. Однако их отношение к женщине (как, впрочем, и ко всем остальным людям) остается поверхностным и безответственным. Их цель – быть любимыми, а не любить. Мужчины такого типа обычно тщеславны и склонны более или менее откровенно строить воздушные замки. Если они находят подходящую женщину, то чувствуют себя в безопасности и на седьмом небе и могут быть чрезвычайно обаятельны, вводя всех в заблуждение. Однако, если через некоторое время женщина перестает соответствовать их фантастическим ожиданиям, начинаются конфликты и неприязнь. Если женщина не всегда восхищается ими, если она претендует на собственную жизнь, если она, в свою очередь, хочет быть любимой и защищенной, а в более тяжелом случае не желает мириться с похождениями мужа (или даже высказывать восхищение его победами), мужчина бывает глубоко уязвлен и разочарован, и объясняет это тем, что на самом деле женщина «не любит его, эгоистична, деспотична». Все, что не вписывается в образ любящей матери, воспринимается им как доказательство отсутствия любви. Такие мужчины обычно путают свое ласковое поведение и готовность угождать с искренней любовью и, таким образом, приходят к заключению, что с ними обошлись несправедливо; они воображают себя великими страдальцами любви и горько жалуются на неблагодарность партнерши.

В редких случаях такой зацикленный на образе матери мужчина может избежать тех или иных серьезных расстройств. Если его мать на самом деле безмерно любила его и опекала (возможно, была властной, но не тираничной), если он себе находит жену такого же плана, если его одаренность в какой-нибудь области оказывается способна восхищать и очаровывать людей (как иногда случается с успешными политиками), то он «хорошо адаптирован» в социальном смысле, даже не достигая высокого уровня развития. Однако в менее благоприятном случае – что, естественно, встречается чаще – его любовная жизнь, не говоря уж об общественной, приносит ему серьезное разочарование; множатся конфликты, тревога и беспокойство приводят к депрессии, когда мужчина такого типа предоставлен самому себе.

В редких случаях… зацикленный на образе матери мужчина может избежать тех или иных серьезных расстройств.

В самых тяжелых случаях патологии фиксация на матери бывает глубже и иррациональней. На таком уровне имеет место желание, символически говоря, не вернуться в защищающие объятия матери, не припасть к ее кормящей груди, но возвратиться во всеприемлющее и все поглощающее лоно. Если природа здравого рассудка требует выхода из лона в мир, природа тяжелой психической болезни заключается в привязанности к лону, стремлении быть всосанным в утробу и тем самым защищенным от жизни. Фиксация такого рода обычно возникает, когда матери относятся к своим детям как бы обволакивая их собой, лишая самостоятельности. Иногда из любви, иногда из чувства долга они стремятся удержать при себе ребенка, подростка, взрослого: тот не должен быть в силах дышать, кроме как через них; не должен быть в силах любить, кроме как на поверхностном сексуальном уровне, принижая всех остальных женщин; а главное – любой ценой не стать свободным и независимым, сделавшись вечным калекой или даже преступником.

Эта особенность деструктивной и поглощающей материнской любви – изнаночная сторона образа матери. Мать дает жизнь, и она же может забрать жизнь. Она – та, которая оживляет, и та, что уничтожает; ради любви она способна творить чудеса – и одновременно никто не может причинить большего вреда, чем она. В религиозных образах (таких как индийская богиня Кали) и в символике сновидений часто можно обнаружить эти два диаметрально противоположных аспекта матери.

Мать дает жизнь, и она же может забрать жизнь… ради любви она способна творить чудеса – и одновременно никто не может причинить большего вреда, чем она.

Иной тип невротической патологии может быть обнаружен в случае, когда главная привязанность – отец.

Чаще всего так бывает, когда мать холодна и неприступна, в то время как отец (отчасти вследствие холодности жены) сосредоточивает всю свою привязанность и интерес на сыне. Он «хороший отец», но при этом авторитарен. Когда он доволен поведением сына, он хвалит его, делает ему подарки и проявляет ласку; когда же сын вызывает его неудовольствие, он отчитывает сына или делается холоден к нему. Сын, для которого отцовская любовь так много значит, делается рабски зависим от настроения отца. Главная цель его жизни – угодить отцу, и когда это ему удается, он чувствует счастье, уверенность в себе и удовлетворение. Однако когда он совершает ошибку, терпит неудачу или не может угодить отцу, он чувствует себя опустошенным, нелюбимым, отвергнутым. В последующей жизни такой мужчина постарается найти другого человека на роль отца, к которому он привяжется подобным же образом. Вся его жизнь становится чередой взлетов и падений в зависимости от того, удалось ли ему заслужить одобрение отца. Такие люди часто добиваются большого успеха в социальной карьере. Они совестливы, надежны, старательны – при условии, что человек, избранный ими в качестве заместителя отца, знает, как ими управлять. Однако в своих отношениях с женщинами такой мужчина остается холоден. Женщина не занимает в его жизни сколь-нибудь заметного места; он обычно относится к ней свысока, если не пренебрежительно, часто представляя это отеческой заботой о маленькой девочке. Поначалу он может произвести на женщину впечатление своей мужественностью, но затем последует все увеличивающееся разочарование, когда женщина после брака обнаружит, что ей суждено играть второстепенную роль по сравнению с фигурой отца, которая для ее мужа во всех случаях жизни остается на первом месте; иначе может быть, если жена аналогичным образом привязана к своему отцу – тогда она будет счастлива с мужем, который относится к ней как к капризному ребенку.

Более сложным оказывается невротическое расстройство в любовных отношениях, развившееся в результате ситуации, когда родители не любят друг друга, но слишком сдержанны, чтобы ссориться или открыто проявлять неудовольствие. Взаимная отстраненность мешает им быть непосредственными и в отношениях с детьми. Маленькая девочка ощущает эту атмосферу «корректности», и она не позволяет ей вступить в тесный контакт с отцом или матерью; в результате девочка испытывает озадаченность и страх. Она никогда не бывает уверена, что чувствуют и думают ее родители; в атмосфере всегда витает элемент недоговоренности, неизвестности. В результате девочка уходит в собственный мир грёз наяву, делается отстраненной и сохраняет такую же позицию в своих любовных отношениях впоследствии.

Более сложным оказывается невротическое расстройство в любовных отношениях, развившееся в результате ситуации, когда родители не любят друг друга, но слишком сдержанны, чтобы ссориться или открыто проявлять неудовольствие.

Более того, такой уход в себя приводит к развитию тревожности, ощущению отсутствия прочной опоры в мире, что нередко проявляется в мазохистских тенденциях как единственном способе испытать острое возбуждение. Такие женщины часто предпочитают, чтобы их мужья устраивали сцены и кричали, а не вели себя более спокойно и разумно, поскольку так по крайней мере снимается тяжесть от напряжения и страха; случается, что они бессознательно провоцируют подобное поведение, чтобы положить конец мучительной для них эмоциональной нейтральности.

Другие часто встречающиеся формы иррациональной любви описаны ниже без анализа специфических факторов развития в детстве, лежащих в их основе.

Не так уж редко встречающаяся псевдолюбовь принимает форму (которая все чаще фигурирует в кинофильмах и романах как «великая любовь») любви-обожания.

Не так уж редко встречающаяся псевдолюбовь принимает форму (которая все чаще фигурирует в кинофильмах и романах как «великая любовь») любви-обожания. Если индивид не достиг уровня, на котором он чувствует собственную идентичность, самость, коренящиеся в плодотворном проявлении его сил, он склонен «боготворить» объект своей любви. Он отчужден от собственных жизненных сил и потому наделяет ими любимого человека, который почитается как средоточие добра, носитель любви, света и блаженства. При этом индивид лишает себя окончательно ощущения силы, теряет себя в любимом человеке, вместо того чтобы найти себя в нем. Поскольку никто не может долго жить в соответствии с его/ее идолопоклонническими ожиданиями, неизбежно разочарование, и как результат – поиск нового идола; иногда это обретает форму бесконечного движения по кругу. Для такого типа любви характерны внезапность и интенсивность нахлынувшего любовного чувства. Любовь-поклонение часто изображается как истинная, великая любовь; однако ее интенсивность на самом деле свидетельствует лишь об эмоциональном голоде и отчаянии идолопоклонника. Нет нужды говорить, что, когда два человека оказываются в ситуации взаимного безумного обожания, это в экстремальных случаях становится безумием вдвоем.

Любовь-поклонение часто изображается как истинная, великая любовь; однако ее интенсивность на самом деле свидетельствует лишь об эмоциональном голоде и отчаянии идолопоклонника.

Другой формой псевдолюбви является так называемая сентиментальная любовь. Ее суть состоит в том, что любовь переживается лишь в мечтах, а не в отношениях с другим – с реальным человеком здесь и сейчас. Наиболее распространенная форма такой любви может быть обнаружена в заместительном любовном удовлетворении, которое испытывает потребитель экранных и журнальных любовных историй и песен о любви. Все неосуществленные желания любви, жажда всеобъемлющей близости удовлетворяются потреблением этой продукции. Мужчина и женщина, которые в отношениях со своими супругами не способны пробиться сквозь стену отчуждения, бывают тронуты до слез счастливой или несчастной любовью киногероев. Для многих семейных пар видеть такие ситуации на экране – единственная возможность испытать любовь – не друг к другу, но сообща, в качестве свидетелей чужой «любви». До тех пор, пока любовь остается сном наяву, они способны принимать в ней участие; как только дело касается реальности – отношений двух реальных людей – они оказываются холодны.

Мужчина и женщина, которые в отношениях со своими супругами не способны пробиться сквозь стену отчуждения, бывают тронуты до слез счастливой или несчастной любовью киногероев.

Сентиментальной любви свойственна некая аберрация памяти. Пара может быть глубоко взволнована, предаваясь воспоминаниям о своей любви в прошлом, хотя, когда это прошлое было их настоящим, они не испытывали никакой любви – как не питали и особых иллюзий о своей любви в будущем. Как часто обручившаяся пара или новобрачные мечтают о будущем любовном блаженстве, не сознавая, что в своей настоящей, сегодняшней жизни часто уже начинают утомлять друг друга! Но такая тенденция отвечает общей установке, характерной для современного человека. Он живет в прошлом или в будущем, но не в настоящем. Он сентиментально вспоминает свое детство и свою мать или планирует счастливое будущее. Когда любовь переживается заместительно, путем участия в вымышленных переживаниях других, или когда она перемещается из настоящего в прошлое или в будущее, то такая абстрактная воображаемая любовь служит наркотиком, облегчающим реальную боль одиночества и отчуждения в настоящем.

Как часто обручившаяся пара или новобрачные мечтают о будущем любовном блаженстве, не сознавая, что в своей настоящей, сегодняшней жизни часто уже начинают утомлять друг друга!

Еще одной формой невротической любви является использование проективных механизмов с целью сокрытия собственных проблем, заменив их озабоченностью по поводу недостатков и слабостей «возлюбленного». В этом отношении индивиды ведут себя очень сходно с группами, нациями или религиями. Они прекрасно замечают даже незначительные недостатки других и самодовольно не замечают собственных – они всегда заняты тем, чтобы обвинить или исправить кого-то другого. Когда этим занимаются двое, как это часто случается, любовные отношения трансформируются во встречное проецирование друг на друга собственных недостатков. Если я властен, нерешителен или алчен, то обвиняю в этом своего партнера и в зависимости от моего характера стремлюсь исправить его или наказать. Тот, в свою очередь, делает то же самое – и, таким образом, мы оба успешно игнорируем собственные проблемы, обрекая себя на неудачу в любых попытках их решения.

Еще одна форма проекции – это проекция собственных проблем на детей. Подобная проекция часто принимает вид пожеланий в их адрес. В таких случаях пожелания в первую очередь определяются проекцией проблем собственного существования на существование детей. Когда человек чувствует, что не сумел придать смысла своей жизни, он пытается сделать это хотя бы для своих детей. Однако как он не преуспел сам, так не преуспеет и в отношении детей. Во-первых, потому, что проблемы существования должны решаться каждым лично для себя, а не передоверяться посреднику; во-вторых, такой человек не имеет как раз тех качеств, которые нужны для того, чтобы помочь детям в поиске решения их проблем. Для целей проекции дети используются также в том случае, когда встает вопрос о расторжении неудачного брака. Обычный аргумент родителей в такой ситуации – они не могут расстаться, чтобы не лишать детей блага единой семьи. Любое подробное исследование показало бы, впрочем, что атмосфера напряжения и несчастья в такой «единой семье» более вредоносна для детей, чем был бы открытый разрыв, который научил бы их по крайней мере тому, что человек способен положить конец невыносимой ситуации, приняв мужественное решение.

… проблемы существования должны решаться каждым лично для себя, а не передоверяться посреднику…

Следует упомянуть также другую частую ошибку. Существует иллюзия, будто любовь непременно означает отсутствие конфликтов. Поскольку принято считать, что боли и печали следует избегать в любых обстоятельствах, люди надеются, что любовь избавляет от конфликтов. Аргументируют это люди тем, что борьба, которую они наблюдают, представляется им деструктивными перепалками, не приносящими ничего хорошего тем, кого они касаются. Однако на самом деле у большинства людей «конфликты» являются попыткой избежать настоящих конфликтов. Они являются расхождениями по мелким или поверхностным поводам, которые по самой своей природе не приводят к прояснению или разрешению ситуации. Настоящие конфликты между двумя людьми, которые не служат сокрытию чего-то или проецированию на других, а переживаются на глубинном уровне внутренней реальности, не деструктивны. Они ведут к прояснению и катарсису, после чего оба участника конфликта обретают больше знаний и больше силы. Что еще раз подчеркивает то, что говорилось выше.

… у большинства людей «конфликты» являются попыткой избежать настоящих конфликтов.

Любовь возможна, только если два человека общаются из глубин своего существования. Только на таком уровне и обретается человеческая реальность, только здесь – сама жизнь, и здесь же – основа для любви. Любовь, переживаемая таким образом, – это постоянный вызов, а вовсе не место для отдыха; она – движение, развитие, сотрудничество; согласие или конфликт, радость или печаль – все это вторично по отношению к тому фундаментальному факту, что двое ощущают себя из самых глубин своего существования – вдвоем, что они одно целое, оставаясь каждый самим собой и не обращаясь в бегство. Есть лишь одно доказательство наличия любви: глубина взаимоотношений и сила жизни в каждом – это тот плод, по которому узнается любовь.

Любовь… – это постоянный вызов, а вовсе не место для отдыха; она – движение, развитие, сотрудничество…

Роботы не способны любить друг друга и точно так же они не способны любить и Бога. Упадок любви к Богу достиг того же уровня, что и упадок любви между людьми. Этот факт явно противоречит распространенному мнению о некоем ренессансе религиозности в нашу эпоху. На мой взгляд, это абсолютное заблуждение. Я совершенно уверен, что сейчас мы, напротив (за редким исключением), наблюдаем самую настоящую регрессию к идолопоклоннической концепции Бога и трансформацию любви к Богу в отношение, соответствующее отчужденному характеру структуры общества. Регрессию к идолопоклоннической концепции Бога легко увидеть. Люди обеспокоены, лишены принципов и веры, и у них нет иной цели, кроме как продолжать движение вперед; поэтому они предпочитают оставаться детьми, надеясь, что отец или мать придут на помощь, когда в этом возникнет нужда.

Правда, в религиозных культурах вроде тех, что существовали в Средневековье, средний человек тоже смотрел на Бога как на помогающих ему отца или мать. Однако одновременно он воспринимал Бога всерьез в том смысле, что самая важная цель жизни человека – жить в соответствии с принципами Бога, сделать «спасение» своей главной заботой, которой подчинены все остальные поступки. В наши дни такого уже не встретишь. Повседневная жизнь сегодня полностью отрезана от каких-либо религиозных ценностей. Она посвящена стремлению к материальным удобствам и достижению успеха на личностном рынке. Принципы, на которых основаны наши мирские усилия, – это безразличие и эгоизм (который часто именуется «индивидуализмом» или «личной инициативой»). Человека истинно религиозной культуры можно сравнить с восьмилетним ребенком, которому нужен отец-помощник, но который уже начинает применять усвоенные от него правила и знания в собственной жизни. Современный человек скорее похож на трехлетнего ребенка, который зовет отца, когда тот ему нужен, но в остальное время вполне самодостаточен и может заниматься своими игрушками.

Повседневная жизнь сегодня полностью отрезана от каких-либо религиозных ценностей… Принципы, на которых основаны наши мирские усилия, – это безразличие и эгоизм (который часто именуется «индивидуализмом» или «личной инициативой»).

В этом отношении – в своей инфантильной зависимости от антропоморфного образа Бога без преобразования жизни в соответствии с его заповедями, – мы ближе к примитивному племени идолопоклонников, чем к средневековой религиозной культуре. Но наша религиозная ситуация демонстрирует также черты, которые новы и свойственны только современному западному капиталистическому обществу. Я сошлюсь на утверждения, сделанные в этой книге ранее. Современный человек превратил себя в товар; он ощущает свою внутреннюю энергию как вклад, благодаря которому он получит наивысший доход с учетом своего положения и ситуации на личностном рынке. Он отчужден от себя, от других людей и от природы. Его главная цель – совершить выгодный обмен своих умений, знаний и себя самого – своего «личностного набора» качеств – с другими людьми, в равной мере стремящимися к справедливому и выгодному обмену. Жизнь не имеет другой цели, кроме движения вперед, других принципов, кроме правил справедливого обмена, и другого удовлетворения, кроме потребления.

Современный человек превратил себя в товар; он ощущает свою внутреннюю энергию как вклад, благодаря которому он получит наивысший доход с учетом своего положения и ситуации на личностном рынке.

Что в этих условиях может значить само понятие Бога? Его значение трансформировалось из исходного религиозного в то, которое отвечает требованиям отчужденной культуры, помешанной на успехе. При современном религиозном брожении вера в Бога трансформировалась в психологическое приспособление, помогающее лучше преуспеть в конкурентной борьбе.

При современном религиозном брожении вера в Бога трансформировалась в психологическое приспособление, помогающее лучше преуспеть в конкурентной борьбе.

Религия стала союзницей самовнушения и психотерапии, помогающих человеку в деловой активности. В двадцатые годы XX века человек еще не взывал к Богу ради «усовершенствования своей личности». И бестселлер 1938 года, книга Дейла Б. Карнеги «Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей», была еще чисто светским произведением. Функцию, которую в то время выполняла книга Карнеги, сегодня выполняет величайший бестселлер преподобного Н. В. Пила «Сила позитивного мышления». В этой религиозной книге даже не ставится вопрос о том, соответствует ли воцарившаяся у нас озабоченность успехом духу монотеистической религии. Напротив, эта высочайшая цель даже не подвергается сомнению, а вера в Бога и молитва рекомендуются как средство увеличить свое процветание. Так же как современные психиатры рекомендуют служащему выглядеть счастливым, чтобы стать более привлекательным для клиентов, некоторые проповедники рекомендуют возлюбить Бога для достижения большего успеха в жизни. «Сделайте Бога своим партнером» – это значит, что Бога скорее нужно сделать компаньоном в своем бизнесе, чем соединиться с ним в любви, справедливости и истине. Как братская любовь была заменена безличным корпоративным духом, так и Бог оказался превращен в далекого от нас Генерального Директора фирмы «Вселенная, Инкорпорейтед». Вы знаете, что он есть, что он управляет предприятием (хотя, возможно, все шло бы само собой и без него), вы никогда его не видите, но признаете его руководство, в то время как сами продолжаете «играть свою роль».

Как братская любовь была заменена безличным корпоративным духом, так и Бог оказался превращен в далекого от нас Генерального Директора фирмы «Вселенная, инкорпорейтед».

IV

Практика любви

Рассмотрев теоретические аспекты искусства любить, теперь мы оказываемся перед гораздо более трудной проблемой, а именно проблемой практики искусства любить. Можно ли узнать что-то о практической стороне любого искусства, если не практиковаться в нем?

Проблема усложняется тем, что большинство наших современников, а значит, и читателей этой книги, ожидают получить указания, «как сделать это самому»; в нашем случае это значит – быть обученными тому, как любить. Боюсь, что каждый, кто возьмется за эту последнюю главу с таким ожиданием, окажется разочарован. Умение любить – это личностный опыт, который каждый может обрести только сам и только для самого себя; на самом деле едва ли найдется кто-либо, кто не имел бы такого опыта хотя бы в рудиментарном виде – как ребенок, как подросток, как взрослый. Рассмотрение практики любви может помочь только в одном: показать предпосылки овладения искусством любить, различные подходы к этому искусству и осуществление на практике этих предпосылок и подходов. Шаги к такой цели каждый может предпринять только сам, и всякая дискуссия заканчивается до того, как будет сделан решительный шаг. Однако я полагаю, что обсуждение подходов может быть полезным для овладения искусством – по крайней мере для тех, кто уже не ждет от меня «инструкций».

Умение любить – это личностный опыт, который каждый может обрести только сам и только для самого себя…

Овладение любым искусством предполагает определенные общие требования совершенно независимо от того, будет ли то искусство плотника, врача или искусство любить. В первую очередь практика любого искусства требует дисциплины. Я никогда ни в чем не преуспею, если не буду вести себя дисциплинированно; все, что я стану делать, только когда буду «в настроении», может оказаться приятным хобби, но мне никогда не стать в этом деле мастером. Однако проблема заключается не только в дисциплине (скажем, упражнениях каждый день по стольку-то часов), но и в том, чтобы сама твоя жизнь дисциплинировалась. Можно подумать, что для современного человека нет ничего легче, чем привыкнуть к дисциплине. Разве не проводит он по восемь часов в день на работе, подчиняясь жесткой рутине? Дело, однако, в том, что современный человек проявляет чрезвычайно мало самодисциплины за пределами своих служебных обязанностей. Когда он не работает или не служит, он предпочитает лениться, болтаться без дела или, выражаясь более изящно, «расслабляться». Само это желание лениться есть, по существу, реакция на рутинность жизни. Именно потому, что человек вынужден восемь часов в день тратить энергию ради целей, ему чуждых, способом, не им самим избранным, а навязанным руководством и ритмом работы, он бунтует, но его бунтарство принимает инфантильную и безопасную форму потворства своим желаниям. Кроме того, восставая против диктата работодателей, он начинает испытывать недоверие к дисциплине в любом виде – как навязанной ему сверху, так и к разумной самодисциплине. Но без такой дисциплины жизнь оказывается беспорядочной, хаотичной и лишенной сосредоточенности.

…современный человек проявляет чрезвычайно мало самодисциплины за пределами своих служебных обязанностей.

…сосредоточенность в нашей культуре еще более редка, чем самодисциплина.

То, что сосредоточенность – необходимое условие овладения искусством, едва ли нуждается в доказательствах. Любой, кто когда-либо пробовал чему-то научиться, знает это. Однако сосредоточенность в нашей культуре еще более редка, чем самодисциплина. Напротив, едва ли где-то еще можно вести такой рассеянный образ жизни, как у нас. Вы делаете много вещей одновременно: читаете, слушаете радио, разговариваете, курите, едите, пьете. Вы – потребитель с разинутым ртом, жаждущий и готовый проглотить что угодно – кинофильм, выпивку, знание. Такое отсутствие концентрации ясно видно из того, как трудно нам оставаться наедине с собой. Сидеть спокойно, не разговаривая, не куря, не читая, не потребляя спиртных напитков, для большинства из нас просто невозможно. Они нервничают и ерзают, им нужно чем-то занять рот или руки. (Курение – один из симптомов такой неспособности сосредоточиться; сигарета занимает руки, рот, зрение и обоняние.)

Сидеть спокойно, не разговаривая, не куря, не читая, не потребляя спиртных напитков, для большинства из нас просто невозможно.

Третье условие – терпение. Опять же каждый, кто когда-либо пытался овладеть каким-либо искусством, знает, что терпение необходимо, если вы хотите чего-то добиться. Если человек стремится к быстрым результатам, он никогда не научится мастерству. Однако современному человеку терпение дается так же трудно, как дисциплина и сосредоточенность. Наша индустриальная система воспитывает в людях как раз противоположное – торопливость. Все наши машины являются быстродействующими: автомобиль и самолет быстро доставляют нас к месту назначения – и чем быстрее, тем лучше; машина, которая производит вдвое больше продукции вдвое быстрее, предпочтительнее старой, более медленной. Конечно, тому есть важные экономические причины, но, как во многих других областях, человеческие ценности определяются теперь ценностями экономическими. То, что хорошо для машин, должно быть хорошо и для человека – такова логика. Современный человек думает, что нечто ценное – свое время – он теряет, если не делает чего-то быстро; и при этом он не знает, что делать ему со временем, которое он сэкономил, кроме как убить его.

Однако современному человеку терпение дается также трудно, как дисциплина и сосредоточенность.

Еще одним условием успешного овладения искусством является страстная заинтересованность в этом. Если искусство не стало предметом высочайшей важности, подмастерье не станет никогда мастером, а в лучшем случае останется прилежным дилетантом. Это условие так же необходимо в искусстве любить, как и в любом другом. Представляется, впрочем, что в искусстве любить в отличие от других искусств число дилетантов превышает все мыслимые пределы.

Современный человек думает, что нечто ценное – свое время – он теряет, если не делает чего-то быстро; и при этом он не знает, что делать ему со временем, которое он сэкономил, кроме как убить его.

Следует указать еще на одно обстоятельство в отношении общих условий овладения искусством. Обучение начинается не непосредственно, а косвенно и издалека. Человек должен научиться очень многим вещам, часто кажущимся совершенно не связанными с искусством, прежде чем он займется им самим. Подмастерье столяра начинает с обучения тому, как строгать дерево; обучающийся игре на фортепьяно начинает с гамм; дзен-буддист, который учится стрельбе из лука, начинает с дыхательных упражнений[26]. Если человек хочет стать мастером в любом искусстве, искусству должна быть посвящена – или по крайней мере связана с ним – вся его жизнь. Его собственная личность становится инструментом искусства и должна поддерживаться в дееспособном состоянии для решения тех специфических задач, с которыми предстоит справляться. Применительно к искусству любить – это значит, что каждый, кто стремится преуспеть в нем, должен начать с того, чтобы постараться быть дисциплинированным, сосредоточенным и терпеливым в каждый момент своей жизни.

Как можно дисциплинировать себя? Нашим дедам было бы гораздо проще ответить на этот вопрос. Они рекомендовали бы вставать рано утром, избегать ненужной роскоши, упорно трудиться. Но такой тип дисциплины обладает очевидными недостатками. Он негибок и авторитарен, сконцентрирован на добродетелях бережливости и накопления и во многих отношениях враждебен жизни. Именно реакция на такой тип дисциплины привела к возрастанию тенденции относиться с подозрением к любой дисциплине и противопоставлять ей ленивое потворство себе в противовес рутинной организации жизни, навязываемой восьмичасовым рабочим днем. Вставать в определенный час, посвящать определенное время в течение дня таким вещам, как медитация, чтение, прослушивание музыки, прогулки; не предаваться, по крайней мере больше некоторого минимума, эскапистскому времяпрепровождению вроде чтения детективов или просмотра кинофильмов, не есть и не пить слишком много – таковы простые и очевидные правила. Главное, впрочем, чтобы дисциплина не сделалась обязательством, навязанным извне, но была проявлением собственной воли человека, чтобы она стала ощущаться как нечто приятное; постепенно человек привыкнет к такому поведению и, отказавшись от него, сразу почувствует дискомфорт. Один из неприятных аспектов нашей западной концепции дисциплины (как и любой добродетели) состоит в том, что она считается нами чем-то обременительным и только в таком случае признается «благом». Тогда как на Востоке давно поняли: то, что полезно для человека – его тела и души, – должно быть также и приятным, даже если вначале приходится преодолевать некоторое сопротивление.

Главное, чтобы дисциплина не сделалась обязательством, навязанным извне, но была проявлением собственной воли человека, чтобы она стала ощущаться как нечто приятное…

В нашей культуре достичь сосредоточенности гораздо труднее, поскольку все вокруг, похоже, этому противится. Самый важный шаг при овладении умением сосредоточиться – это научиться быть наедине с собой без чтения, радио, курения или выпивки. Ведь научиться сосредоточиваться – значит уметь оставаться всегда самим собой, что как раз и является условием способности любить. Если я привязан к другому человеку потому, что не способен стоять на собственных ногах, он или она может быть моим спасителем, но наши отношения не будут любовью. Как ни парадоксально, условие способности любить – это способность оставаться в одиночестве. Любой, кто попытается остаться наедине с собой, обнаружит, как это трудно. Человек начинает беспокоиться, суетиться и даже ощущать нешуточную тревогу Он будет оправдывать свое нежелание продолжать такую практику, поскольку это бесполезно, глупо, занимает слишком много времени и т. п. Он также заметит, что приходящие ему на ум мысли завладевают им. Он начнет думать о своих планах на этот день, или о трудностях на работе, или о том, куда пойти вечером, – о множестве занимающих его вещей, лишь бы не позволить своему сознанию очиститься и освободиться. Здесь на помощь может прийти несколько очень простых упражнений: например, сидеть в расслабленной позе (не безвольно, а не напрягаясь), закрыть глаза и представить себе белый экран; постараться прогнать все мешающие образы и мысли, а потом следовать за своим дыханием – не думать о нем, не контролировать его, а именно следовать – и при этом ощущать его; далее нужно постараться ощутить свое Я – свою самость, центр жизненных сил, творца своего мира. Следует делать такие упражнения на сосредоточение по крайней мере двадцать минут утром (а если удастся, то и больше) и обязательно вечером перед сном[27].

…на Востоке давно поняли: то, что полезно для человека – его тела и души, – должно быть также и приятным…

Как ни парадоксально, условие способности любить – это способность оставаться в одиночестве.

Помимо таких упражнений, нужно научиться сосредоточенности во всем, что делаешь: слушаешь ли музыку, читаешь ли книгу, разговариваешь ли с человеком, любуешься ли видом. То, чем человек занят в данный момент, должно быть единственным, что имеет значение, и этому делу нужно отдаваться полностью. Если человек сосредоточен, не важно, что именно он делает; как важные, так и не важные вещи создают новое ощущение реальности, потому что на них полностью сосредоточено внимание. Чтобы научиться сосредоточенности, следует по возможности избегать пустых разговоров, то есть разговоров не по существу. Если два человека говорят, как вырастить дерево, которое им обоим знакомо, или о вкусе хлеба, который они только что вместе ели, или об общей работе, то и такой разговор может быть важен при условии, что они заинтересованы в том, о чем говорят, а не рассуждают абстрактно; с другой стороны, разговор может касаться политики или религии, и все же быть пустым: так случается, когда люди говорят шаблонно, когда им безразлично то, о чем они говорят. Хочу добавить, что избегать плохой компании не менее важно, чем тривиальных разговоров. Под плохой компанией я подразумеваю не только злобных и деструктивных людей; их общества следует избегать, потому что оно вредоносно и угнетающе. Я также имею в виду общество «зомби», людей, души которых мертвы, хотя тела живы; людей, чьи мысли и разговоры тривиальны; которые болтают, а не разговаривают и высказывают банальные мнения, вместо того чтобы думать.

Чтобы научиться сосредоточенности, следует по возможности избегать пустых разговоров, то есть разговоров не по существу.

Впрочем, избегать компании таких людей не всегда бывает возможно и даже не всегда необходимо. Если человек не реагирует так, как от него ожидается, – то есть не изъясняется шаблонно и банально, а говорит прямо и по-человечески, его собеседники зачастую меняют свое поведение, чему способствует эффект неожиданности. Быть сосредоточенным в отношении других означает прежде всего умение слушать. Большинство людей слушают других и даже что-то советуют, на самом деле не слыша их. Они не воспринимают слов другого человека всерьез и своих ответов тоже не рассматривают всерьез. В результате такой разговор вызывает у них усталость. Возникает иллюзия, что они устанут еще больше, если будут слушать сосредоточенно.

…избегать плохой компании не менее важно, чем тривиальных разговоров.

Однако верно обратное. Любое дело, если делать его сосредоточенно, делает человека более бодрым (хотя потом наступает естественная и благотворная усталость), в то время как рассеянность вызывает сонливость на работе и, напротив, трудности с засыпанием в конце дня.

Большинство людей слушают других и даже что-то советуют, на самом деле не слыша их.

Быть сосредоточенным – значит жить полной жизнью в настоящем, здесь и сейчас, и, делая что-то, не думать о том, чем предстоит заняться потом. Нет нужды говорить, что сосредоточенность больше всего должна проявляться людьми, которые любят друг друга. Они должны научиться быть близкими друг другу, не ускользая и не замыкаясь, как это часто бывает. Сначала сосредоточиться бывает трудно; кажется, что этой цели никогда не удастся достичь. Что такая задача требует терпения, не нужно и говорить. Если человек не знает, что любое дело требует определенного времени, и захочет форсировать события, то ему наверняка не удастся сосредоточиться – как и овладеть искусством любить. Чтобы понять, что такое терпение, достаточно понаблюдать за ребенком, который учится ходить. Он падает и все равно снова и снова продолжает попытки; постепенно его навыки улучшаются, пока однажды он не начнет ходить не падая. Чего только не достиг бы взрослый человек, имей он терпение и сосредоточенность ребенка в делах, которые для него важны!

Любое дело, если делать его сосредоточенно, делает человека более бодрым… в то время как рассеянность вызывает сонливость на работе и трудности с засыпанием в конце дня.

Человек не сможет научиться сосредоточенности, не научившись быть внимательным к себе. Что это значит? Следует ли все время думать о себе, «анализировать» себя? Если бы речь шла о том, как почувствовать машину, объяснение этого не вызвало бы особых затруднений. Любой, кто водит автомобиль, также чувствует его. Даже незначительный непривычный шум замечается нами, как и любое отклонение в работе двигателя. Водитель чувствителен к изменениям поверхности дороги, перемещениям других автомобилей впереди и сзади. Однако он не думает обо всех этих факторах; его ум сохраняет состояние бдительности без напряжения, открытости ко всем важным изменениям ситуации, на которой он сосредоточен, – а именно на безопасном управлении автомобилем.

Если мы рассмотрим ситуацию внимательности к другому человеку, наиболее наглядный пример мы найдем во внимательности и отзывчивости матери к ребенку. Она замечает определенные телесные изменения, потребности, беспокойство прежде, чем они бывают ясно выражены. Она просыпается, потому что ее малыш плачет, когда другой более громкий звук ее не разбудил бы. Все это значит, что мать чувствительна к проявлениям жизни ребенка; она не тревожится и не нервничает, но пребывает в состоянии бдительного равновесия, восприимчивости к любому значимому сигналу, исходящему от ребенка. Точно так же человек может быть внимателен к себе. Он испытывает, например, чувство усталости или подавленности, но, вместо того чтобы поддаться ему и усугубить печальными мыслями, которые всегда наготове, человек спрашивает себя: «Что случилось? Почему я так угнетен?» Так же бывает, когда человек замечает, что раздражен и сердится, или же предается грезам и еще как-то пытается спрятаться от действительности. В каждом случае важно осознавать свое состояние, а не стараться анализировать его тысячей способов; более того, следует прислушиваться к своему внутреннему голосу, который скажет нам – и нередко без проволочек – почему мы сделались тревожны, угнетены или сердиты.

Обычный человек чувствителен к своему физическому состоянию; он замечает все его изменения и даже самую малую боль; обладать таким видом телесной чувствительности достаточно легко, поскольку большинство людей представляют себе, что значит чувствовать себя хорошо. Такая же чувствительность к своему психическому состоянию дается гораздо труднее, потому что многие люди никогда не встречали человека, который бы не имел проблем. Они принимают психическое состояние своих родителей и родственников или атмосферу той социальной группы, которой принадлежат, за норму, и покуда не отличаются от них, чувствуют себя нормально, не испытывая интереса к наблюдению за другими. Существует много людей, например, никогда не видевших любящего человека, или человека, отличающегося целостностью, или храбростью, или сосредоточенностью. Совершенно очевидно, что для того, чтобы быть чувствительным к себе, нужно иметь представление о полноценном человеческом существовании, но откуда человеку приобрести такой опыт, если он не имел его в детстве или позднее? Безусловно, на этот вопрос нет простого ответа; однако данный вопрос указывает на один очень важный фактор в нашей образовательной системе. Обучая знаниям, мы упускаем обучение тому, что наиболее важно для человеческого развития: обучение, которое может быть получено только благодаря присутствию зрелого, любящего человека. В предыдущие эпохи в нашей собственной культуре или в Китае и в Индии наиболее ценим был человек, обладавший выдающимися духовными качествами. Учитель не был только – и даже в первую очередь – источником информации, в его задачу входило приобщать учащихся к определенным человеческим установкам. В современном капиталистическом обществе – то же верно и для русского коммунизма – объектом восхищения и подражания становится кто угодно, но только не носитель высоких моральных достоинств. В центре внимания публики оказываются те, кто предлагает среднему человеку те или иные суррогаты удовлетворения. Кинозвезды, шоумены, журналисты, влиятельные бизнесмены или чиновники – вот образцы толпе для подражания. Их главное достоинство состоит в том, что они фигурируют в новостях. Однако ситуация не представляется совсем безнадежной. Если учесть, что такой человек, как Альберт Швейцер, смог стать знаменитостью в Соединенных Штатах, если представить себе всевозможные способы знакомить молодежь с жизнью исторических деятелей, показывающих, чего человек может достичь как личность, а не как медийный персонаж, призванный развлекать публику, если вспомнить о великих произведениях литературы и искусства всех веков, представляется, что есть шанс сформировать представление о достойном человеческом существовании и тем самым отвратить от недостойного. Если нам не удастся сохранить представление о том, какой должна быть жизнь зрелого человека, мы действительно столкнемся с вероятностью того, что вся наша культурная традиция обрушится. Эта традиция в первую очередь основана на передаче не определенных знаний, а некоторых человеческих качеств. Если будущие поколения не увидят больше этих качеств, придет конец возникшей за пять тысячелетий культуре, даже если знания будут передаваться и совершенствоваться.

В современном капиталистическом обществе… объектом восхищения и подражания становится кто угодно, но только не носитель высоких моральных достоинств.

До сих пор я говорил о том, что нужно для овладения любым искусством. Теперь приступим к рассмотрению тех качеств, которые имеют решающее значение для способности любить. В соответствии с тем, что я говорил о природе любви, главным условием является преодоление собственного нарциссизма. Нарциссическая ориентация – это такая ориентация, когда человек воспринимает как реальность только то, что существует в нем самом, в то время как феномены внешнего мира сами по себе реальностью не обладают, но ощущаются только с точки зрения того, полезны они или опасны для данного человека. Противостоит нарциссизму объективность – это способность видеть людей и вещи такими, каковы они есть, объективно, и быть в силах отличать реальную картину от той, которая формируется собственными желаниями и страхами человека. Все формы психозов демонстрируют высшую степень неспособности быть объективным. Для безумца единственная реальность та, что существует внутри его, – реальность его фобий и устремлений. Он видит внешний мир как отражение его внутреннего мира, как его проекцию. Со всеми нами происходит то же, когда мы видим сновидения. Во сне мы сами творим события и ставим драмы, являющиеся выражением наших желаний и опасений (хотя иногда наших прозрений и решений); во сне мы уверены, что продукт сновидений столь же реален, как та реальность, которую мы воспринимаем в бодрствующем состоянии.

Если нам не удастся сохранить представление о том, какой должна быть жизнь зрелого человека, мы действительно столкнемся с вероятностью того, что вся наша культурная традиция обрушится.

Безумец или видящий сон полностью лишен объективного взгляда на внешний мир; однако все мы в той или иной степени безумны или видим сон; все мы имеем необъективный взгляд на мир, искаженный нашей нарциссической ориентацией. Нужно ли приводить примеры? Каждый с легкостью найдет их, наблюдая за собой и своими соседями или читая газеты. Степень патологии зависит от нарциссического искажения реальности. Женщина, например, звонит своему врачу и говорит, что она хочет побывать у него на приеме в тот же день. Врач отвечает, что сегодня он занят, но может принять ее на следующий день. Ее ответ таков: «Но, доктор, я живу всего в пяти минутах ходьбы от вашего кабинета». Она не способна понять, что это обстоятельство не сделает его менее занятым. Женщина воспринимает ситуацию нарциссически: если она экономит время, то и врач тоже его экономит; единственная существующая для нее реальность – это она сама.

Менее экстремальными – или, может, менее очевидными – являются искажения, часто возникающие в межличностных отношениях. Сколько родителей оценивают состояние ребенка по тому, насколько он послушен, насколько им в радость и т. п., вместо того чтобы узнать или хотя бы поинтересоваться, как себя ощущает сам ребенок? Сколько мужей считают своих жен деспотичными из-за того, что их привязанность к матери теперь заставляет в любой просьбе видеть посягательство на их свободу? Сколько жен считают своих мужей неумелыми и глупыми только потому, что те не соответствуют фантастическому представлению о прекрасном рыцаре, которое у них могло сложиться в детстве?

Предвзятость людей, когда дело касается иностранцев, общеизвестна. Представители других народов изображаются как испорченные и жестокие, в то время как соотечественники олицетворяют добро и благородство. Всякое действие чужака оценивается по одному стандарту, а всякое собственное – по другому. Даже добрые дела неприятеля рассматриваются как признак особого коварства, рассчитанного на то, чтобы обмануть нас и весь мир, в то время как наши злодеяния вызваны необходимостью и оправдываются теми благими целями, которым служат. Действительно, если рассмотреть отношения между странами, как и между индивидами, приходишь к заключению, что объективность – исключение, а большая или меньшая степень нарциссических искажений – правило.

Способность мыслить объективно есть разум; эмоциональная установка, определяющая разумность, есть смирение. Быть объективным и вести себя разумно получается только тогда, когда у человека имеется установка на смирение – если он отказался от мечты о всезнании и всемогуществе, которую питал, будучи ребенком.

Применительно к проблеме овладения искусством любить это означает: любовь зависит от относительного отсутствия нарциссизма и требует развития смирения, объективности и разума. Этой цели должна быть посвящена вся жизнь человека. Смирение и объективность неделимы, как любовь. Я не могу быть объективным в отношении своей семьи, если я не могу быть объективен в отношении незнакомца, и наоборот. Если я хочу овладеть искусством любви, я должен стремиться к объективности в любой ситуации и быть чувствительным к ситуациям, в которых я необъективен. Я должен стараться видеть различие между моим нарциссически искаженным представлением о человеке и его поведении и реальной личностью, существующей независимо от моих интересов, потребностей и страхов. Обрести способность к объективности и разумности – значит пройти половину пути к искусству любить, и обрести ее следует в отношении всех, с кем ты вступаешь в контакт. Если кто-то захочет приберечь свою объективность только для любимого и будет считать, что она не обязательна для его отношений с миром, он вскоре обнаружит, что потерпел неудачу в обоих случаях.

Обрести способность к объективности и разумности – значит пройти половину пути к искусству любить…

Способность любить зависит от способности человека отказаться от нарциссизма и от кровосмесительной привязанности к матери и роду; она зависит от способности расти, развивать созидательную ориентацию по отношению к миру и самому себе. Этот процесс рождения и выхода в мир, пробуждения требует еще одного необходимого условия – веры. Овладение искусством любить требует овладения также верой.

Что такое вера? Является ли она непременно верой в Бога или в религиозные доктрины? И не должна ли в силу этого быть отказом от разума и рационального мышления? Чтобы попытаться понять проблему веры, нужно сперва отделить рациональную веру от иррациональной. Под иррациональной верой я понимаю веру (в лицо или идею), основанную на подчинении иррациональному авторитету. Напротив, рациональная вера – это убеждение, основанное на собственных мыслях или чувствах. Рациональная вера – это не вера в кого-то или что-то, а уверенность и стойкость ваших убеждений. От верований такую веру отличает то, что это особая черта характера, являющаяся как бы скрепой личности.

Рациональная вера коренится в продуктивной интеллектуальной и эмоциональной активности. В рациональном мышлении, где вера, казалось бы, не имеет места, она является важным компонентом. Каким образом ученый, например, приходит к новому открытию? Начинает ли он с того, что проводит эксперимент за экспериментом, собирает факт за фактом, не имея представления о том, что ожидает найти? По-настоящему важные открытия в любой области крайне редко совершаются подобным способом. Точно так же не удастся прийти и к важным заключениям, просто следуя своей фантазии. Процесс творческого мышления в любой области человеческой деятельности часто начинается с того, что может быть названо рациональным прозрением, являющимся результатом множества предварительных исследований, аналитических размышлений и наблюдений. Когда ученому удается собрать достаточно данных или создать математическое оформление, чтобы его изначальное видение было весьма правдоподобным, можно сказать, что он дошел до предварительной гипотезы. Тщательный анализ гипотезы с целью поиска ее практического применения и сбор подтверждающих ее данных ведут к появлению более адекватной гипотезы и со временем, возможно, к ее включению в широкую теорию.

Процесс творческого мышления в любой области человеческой деятельности часто начинается с того, что может быть названо рациональным прозрением…

История науки полна примеров веры в разум и научного предвидения. Коперник, Кеплер, Галилей и Ньютон обладали неколебимой верой в разум. Во имя этой веры Бруно был сожжен на костре, а Спиноза подвергся остракизму. На каждом этапе – от рационального прозрения до создания законченной теории – вера необходима: вера в предвидение как в ясно сознаваемую цель, вера в гипотезу как в вероятное и правомерное предположение и вера в окончательную теорию по крайней мере до тех пор, пока она не получит признания. Такая вера основана на собственном опыте и уверенности в силе собственной мысли, на наблюдениях и способности приходить к выводам. Если иррациональная вера есть принятие чего-то только потому, что так считают авторитеты или большинство, то рациональная вера коренится в независимом убеждении, опирающемся на собственные плодотворные наблюдения и расчеты, несмотря на мнение большинства.

Мышление и способность выносить суждения не единственная область, в которой проявляется рациональная вера. В сфере человеческих отношений вера есть обязательное свойство любой значимой дружбы или любви. «Иметь веру» в другого человека – значит быть уверенным в надежности и неизменности его главных установок, в цельности его личности, в его любви. Под этим я не подразумеваю, что человек не может менять своих мнений, но его основополагающие мотивации должны оставаться теми же; например, его уважение к жизни и человеческому достоинству есть часть его личности, не подверженная изменениям.

В сфере человеческих отношений вера есть обязательное свойство любой значимой дружбы или любви.

Ровно так же мы можем верить в себя, осознавая существование собственной личности, ее ядра, которое неизменно и которое сохраняется на протяжении всей нашей жизни, несмотря на меняющиеся обстоятельства и независимо от изменчивости мнений и чувств. Именно это ядро в реальности является нашим Я, на нем основывается наше убеждение в собственной идентичности. Без веры в сохранность нашей личности чувство идентичности оказывается под угрозой, и мы делаемся зависимы от других людей, одобрение которых становится основой для нашего чувства идентичности. Только человек, обладающий верой в себя, способен быть верным другом, поскольку он уверен в том, что и в будущем останется таким же, как сегодня, и будет чувствовать и поступать, как поступает сейчас. Вера в себя – условие нашей возможности что-то обещать, а поскольку, по словам Ницше, человек определяется его способностью обещать, вера оказывается одной из опор человеческого существования. В отношении любви значение имеет вера в собственную любовь, в свою способность вызывать любовь у других и в ее надежность.

Только человек, обладающий верой в себя, способен быть верным другом, поскольку он уверен в том, что и в будущем останется таким же, как сегодня…

Вера в себя – условие нашей возможности что-то обещать, а поскольку, по словам Ницше, человек определяется его способностью обещать, вера оказывается одной из опор человеческого существования.

Другая сторона веры в человека касается нашей веры в возможности других людей. Наиболее рудиментарной ее формой является вера матери в своего новорожденного ребенка: в то, что он будет жить, расти, ходить и говорить. Впрочем, биологическое развитие ребенка происходит настолько закономерно, что не требует особой веры. Иначе обстоит дело с теми возможностями, которые могут и не развиться у ребенка: способность любить, умение быть счастливым, умение думать, творческие способности. Это те семена, которые прорастут и проявят себя, если существуют или созданы условия для их развития; и могут оказаться подавленными, если условия отсутствуют.

Едва ли не самым важным из таких условий является наличие веры в способности ребенка у взрослого, которому он доверяет. Наличие такой веры отличает воспитание от манипулирования. Воспитание состоит в помощи ребенку реализовать свои возможности[28]. Противоположностью воспитания является манипулирование, основанное на отсутствии веры в развитие способностей и на убеждении, что ребенок вырастет «хорошим», только если взрослые вложат в него то, что желательно, и подавят то, что считают нежелательным. Нет нужды в вере в робота, поскольку он неживой, у него нет собственной жизни.

Высшим проявлением веры в других является вера в человечество. В западном мире такая вера нашла выражение на языке иудео-христианской религии, а на светском языке – в гуманистических, политических и социальных идеях последних полутора веков. Как и вера в ребенка, она основывается на идее о том, что потенциал человека таков, что при должных условиях человек способен создать общественный порядок, основанный на принципах равенства, справедливости и любви. Человеку не удалось пока создать такой порядок, и поэтому убеждение, что он способен это сделать, требует веры. Однако, как всякая рациональная вера, это не благое пожелание или принятие желаемого за действительное; такая вера основана на неоспоримых свидетельствах достижений человечества в прошлом, на внутреннем убеждении каждого индивида, на устремлениях его разума и сердца.

В то время как иррациональная вера коренится в подчинении власти, всезнающей и всемогущей, и в отказе от собственной силы и власти, вера рациональная основывается на прямо противоположных началах. Мы питаем веру в разум, потому что таков результат наших собственных наблюдений и размышлений. Мы питаем веру в потенциал и возможности других, самих себя и всего человечества потому – и только потому, – что нам знакомы рост собственных возможностей, реальность собственного развития, сила власти разума и любви. Основа рациональной веры – созидательность; жить по нашей вере – значит жить плодотворно. Отсюда следует, что вера просто в силу власти, использование принуждения есть нечто обратное вере. Верить только в силу – то же самое, что не верить в развитие еще не реализованных возможностей. Это попытка предсказать будущее, основываясь только на настоящем; однако такая проекция оказывается величайшей ошибкой, полностью иррациональной в своем пренебрежении к человеческому потенциалу и развитию. У силы не может быть рациональной веры. Одни подчиняются ее власти, другие стремятся ее удержать и сохранить. Хотя многим власть силы кажется самой надежной вещью на свете, история доказала, что она – самое ненадежное из достижений человечества. Поскольку вера и сила антагонистичны, все религии и политические системы, некогда построенные на рациональной вере, приходили в упадок и теряли свое влияние, если полагались на силу или делались ее союзниками и партнерами.

Хотя многим власть силы кажется самой надежной вещью на свете, история доказала, что она – самое ненадежное из достижений человечества.

Для того чтобы иметь веру, необходимо мужество, способность идти на риск, готовность переносить боль и разочарование. Тот, кто настаивает на безопасности и уверенности как на первостепенном условии жизни, не может питать веру; кто выстраивает систему защиты и безопасности для сохранения собственности, тот неизбежно сам становится ее узником. Чтобы быть любимым и любить, нужна смелость считать определенные ценности главными – и совершать прыжок, поставив все ради этого на кон.

Такая смелость очень отличается от той, которую имел в виду знаменитый фразер Муссолини, когда выдвигал лозунг «жить опасно». Его храбрость – это храбрость нигилизма. Она основывается на деструктивной установке по отношению к жизни, на готовности отбросить жизнь в силу неспособности ее любить. Смелость отчаяния противоположна смелости любви точно так же, как вера в силу противоположна вере в жизнь.

Смелость отчаяния противоположна смелости любви точно так же, как вера в силу противоположна вере в жизнь.

Есть ли что-то, в чем необходимо преуспеть ради веры и мужества? Вера – такая вещь, что может понадобиться в любой ситуации. Для воспитания ребенка нужна вера; для того чтобы уснуть, тоже нужна вера; чтобы начать любую работу нужна вера. Однако мы все привычны к вере такого рода. Любой, кто ее не питает, страдает от чрезмерной тревожности по поводу своего ребенка, или от бессонницы, или от неспособности к созидательному труду; он становится мнительным, избегает других людей, делается подавленным, неспособным что-либо планировать. Сохранять свое суждение о человеке, даже если общественное мнение или какие-то непредвиденные факты ставят его под сомнение, держаться за свои убеждения, даже если они непопулярны, – все это требует веры и мужества. Веры и любви требует взгляд на трудности, неудачи и скорби как на вызов, который надлежит принять, – и такой взгляд делает нас сильнее в отличие от представления о бедах как о несправедливом наказании, которое не должно было бы выпасть на нашу долю.

… если человек боится, что его не любят, то очень может быть, что это он боится любить, сам того не сознавая.

Проявления веры и мужества требуют даже мелочи повседневной жизни. Чтобы сделать первый шаг, нужно заметить, где и когда мы теряем веру, увидеть ложность объяснений, с помощью которых мы маскируем потерю веры, понять, где и когда мы ведем себя трусливо и чем это оправдываем. Нужно увидеть, как любое предательство веры ослабляет нас, а слабость ведет к новым предательствам, и возникает порочный круг. Так мы поймем, что если человек боится, что его не любят, то очень может быть, что это он боится любить, сам того не сознавая. Любить – значит, не требуя никаких гарантий, полностью отдаться своей любви в надежде на то, что наша любовь вызовет ответное чувство. Любовь – это акт веры, и кто мало верит, тот мало и любит. Можно ли больше рассказать о практике веры? Возможно, кто-то и мог бы; будь я поэтом или проповедником, я тоже мог бы попытаться. Но я не тот и не другой и не стану даже пытаться сказать больше о практике веры в любви, но уверен: любой, кто на самом деле захочет, может научиться вере, как ребенок учится ходить.

Любовь – это акт веры, и кто мало верит, тот мало и любит.

Любовь – это труд; если я люблю, я активно забочусь о любимом человеке, и не только о нем.

Еще одна установка, незаменимая для овладения искусством любить и до сих пор упоминавшаяся лишь вскользь, требует особого внимания, поскольку на ней зиждется практика любви. Я назову ее активностью. Выше уже говорилось, что быть активным – совсем не значит «что-то делать»; речь идет о внутренней активности, плодотворном проявлении жизненных сил человека. Любовь – это труд; если я люблю, я активно забочусь о любимом человеке, и не только о нем. Я был бы не способен этого делать, будь я ленив, невнимателен, равнодушен и бездеятелен. Сон – единственное оправдание бездеятельности; состояние бодрствования таково, что лень в нем не должна иметь места. Парадоксальность жизни многих людей заключается в том, что они наполовину спят, когда бодрствуют, и наполовину бодрствуют, когда спят или хотят заснуть. Полностью бодрствовать – значит не испытывать и не вызывать скуки; не скучать самому и не надоедать другому – важнейшее условие любви. Быть активным в мыслях и чувствах, все видеть и слышать на протяжении всего дня, избегать внутренней лени, сохранять восприимчивость, не жадничать, не тратить попусту времени – все это незаменимые условия осуществления искусства любить. Иллюзия – полагать, будто человек может так устроить свою жизнь, что будет успешен в деле любви, будучи неудачником во всех прочих отношениях. Это невозможно. Способность любить требует энергии, бодрости, повышенного жизнелюбия, которые могут быть результатом только плодотворной и активной ориентации в остальных областях жизни. Если человек несостоятелен в них, он не будет состоятелен и в любви.

Парадоксальность жизни многих людей заключается в том, что они наполовину спят, когда бодрствуют, и наполовину бодрствуют, когда спят или хотят заснуть.

…не скучать самому и не надоедать другому – важнейшее условие любви.

Овладение искусством любви не может сводиться к развитию черт характера и овладению теми установками, которые рассматривались в этой главе. Дело это неразрывно связано с существующими социальными отношениями. Если любить – значит иметь любовную установку в отношении всех, если любовь – черта характера, она обязательно должна присутствовать в отношениях не только с членами семьи и друзьями, но и со всеми, с кем человек вступает в контакт на работе, в бизнесе, в своей профессии. Не существует «разделения труда» между любовью к близким и любовью к незнакомцам. Напротив, условием существования первой является существование второй. Принять такой взгляд всерьез означает поистине радикально изменить существующие социальные отношения. Хотя огромное количество слов тратится на утверждение религиозного идеала любви к соседу наши отношения на самом деле определяются в лучшем случае принципом честности. Честность требует, чтобы мы не прибегали к мошенничеству и обману при обмене товарами и услугами, но также и при обмене чувствами. «Я даю тебе столько же, сколько ты даешь мне» – это преобладающий этический принцип, превалирующий в капиталистическом обществе, как в материальной сфере, так и в любви. Можно даже сказать, что развитие этики честности является специфическим вкладом капитализма в этику.

Иллюзия – полагать, будто человек может так устроить свою жизнь, что будет успешен в деле любви, будучи неудачником во всех прочих отношениях.

Честность требует, чтобы мы не прибегали к мошенничеству и обману при обмене товарами и услугами, но также и при обмене чувствами.

Причины этого факта лежат в самой природе капитализма. В докапиталистических обществах обмен товарами определялся или прямой силой, или традициями, или личными связями любви и дружбы. При капитализме все определяет фактор рыночного обмена. Имеем ли мы дело с рынком товаров, рынком труда или рынком услуг, каждый обменивает то, что имеет на продажу, на то, что хочет приобрести, согласно условиям рынка, не прибегая к силе или обману.

Этику честности часто путают с этикой «золотого правила». Библейский принцип «как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними»[29] может быть истолкован как «будь честен при обмене с другими». Однако на самом деле изначально это наставление отсылало к другому библейскому требованию: «возлюби ближнего твоего, как самого себя». И эта иудео-христианская норма братской любви принципиально отличается от этики честности. Любить ближнего – значит чувствовать ответственность за него и единение с ним, в то время как этика честности не предполагает чувства ответственности, а напротив, отстраненность и обособленность; она требует уважать права соседа, но не любить его. Не случайно «золотое правило» сделалось сегодня наиболее популярным религиозным принципом; поскольку оно было перетолковано в терминах этики честности, то это религиозная заповедь, которую все у нас понимают и готовы исполнять. Однако практика любви должна начинаться с понимания различий между любовью и требованием честности.

…этика честности не предполагает чувства ответственности… она требует уважать права соседа, но не любить его.

Здесь встает важный вопрос. Если вся наша экономическая и социальная организация основана на том, что каждый ищет собственную выгоду, если все руководствуются принципом эгоизма, ограниченного только этическим принципом честности, как может человек вести бизнес, действуя в рамках существующего ныне общества, и в то же время кого-то любить? Разве любовь не предполагает отказа от мирских стремлений, приобщения к жизни бедняков? Этот вопрос ставился христианскими монахами, которые давали на него радикальный ответ, и такими людьми, как Толстой, Альберт Швейцер и Симона Вейль. Существуют и те[30], кто считает несовместимыми любовь и обычную повседневную жизнь в нашем обществе. Они приходят к выводу о том, что говорить сегодня о любви – значит лишь участвовать во всеобщем обмане; они утверждают, что лишь мученик или безумец способен любить в современном мире; следовательно, всякий разговор о любви есть очередная проповедь. Такая достаточно респектабельная точка зрения с легкостью приводит к оправданию цинизма. В действительности она молчаливо разделяется средним человеком, который рассуждает про себя так «Я хотел бы быть добрым христианином, но я стану голодать, если возьмусь за это всерьез». Подобный «радикализм» приводит к моральному нигилизму. Как «радикальные мыслители», так и средний человек – это лишенные любви автоматы, и единственное различие между ними в том, что последние этого не осознают, а первые знают отлично, но признают «исторической данностью».

Я убежден, что ответ на вопрос об абсолютной несовместимости любви и обычной «нормальной» жизни верен только в том, что несовместимы принципы, лежащие в основе капиталистического общества и любви. Однако современное общество, рассматриваемое конкретно, а не абстрактно, представляет собой многогранное явление. Продавец бесполезного товара, например, не может экономически функционировать без обмана, а квалифицированный рабочий, химик, врач – могут. Таким же образом фермер, рабочий, учитель и многие бизнесмены могут пытаться любить, продолжая прилежно трудиться в экономике. Даже если считать, что принцип капитализма несовместим с принципом любви, следует признать, что сам капитализм – структура комплексная, постоянно меняющаяся и до определенной степени терпимая к нонконформистам и проявлению личной свободы.

Я убежден, что ответ на вопрос об абсолютной несовместимости любви и обычной «нормальной» жизни верен только в том, что несовместимы принципы, лежащие в основе капиталистического общества и любви.

Говоря это, я не хочу, впрочем, предположить, что можно ожидать бесконечного изменения существующей социальной системы и одновременно надеяться на реализацию идеала братской любви. В современных условиях люди, способные любить, – скорее исключение; любовь в сегодняшнем западном обществе – маргинальный феномен. Так происходит не столько по причине того, что очень многие профессии не допускают существования установки на любовь, сколько потому, что ориентированное на производство и потребление товаров алчное общество таково, что только редкий нонконформист способен еще как-то от него уворачиваться. Тот, кто серьезно озабочен любовью как единственным рациональным ответом на проблему человеческого существования, должен, таким образом, прийти к заключению о необходимости важных и радикальных изменений в нашей социальной структуре, если мы хотим, чтобы любовь сделалась общественным, а не предельно индивидуалистическим и маргинальным явлением.

В современных условиях люди, способные любить, – скорее исключение; любовь в сегодняшнем западном обществе – маргинальный феномен.

Страницы: «« « 123 » »»