Грехи царя Омара Шахразада
И все насмешки братьев, повторяющих, что мужчины так себя не ведут, наталкивались на стену уверенности любимого внука звездочета.
Как уже сказано, старшие братья росли равными. Равными во всем – в стрельбе из тугого лука, в бешеной скачке на лихих конях, в сражении на мечах, пусть даже и безопасных. Но все изменилось в тот день, когда Саид, заводила всех игр и состязаний, впервые познал женщину. С этого дня он стал неузнаваем.
О нет, он продолжал оставаться неутомимым наездником, прекрасным фехтовальщиком и неунывающим весельчаком. Но более не рассматривал своего царственного брата всерьез, начал называть его сопляком и слабаком. Удивительно, но царевич Мансур в этих случаях не вступал с Саидом в споры, но все больше расстраивался. И как-то раз даже нашел в себе смелость пробраться на женскую половину дворца. Что он хотел там увидеть – так и осталось неясным, ибо мамлюки из царской стражи не пустили его дальше кабинета его матери. И в этот день царица Амани поняла, что с сыном творится что-то неладное.
– Что с тобой в последнее время происходит, сын мой? Почему ты ходишь печальный? Почему тебя более не радуют бесчисленные затеи, на которые так богат твой брат Саид? – спросила она.
Но царевич молчал, лишь хмуро смотрел в окно. Царица попыталась проследить за его взглядом – быть может, объект, который ее сын так пристально рассматривал, что-то подскажет ей. Но нет, за окном была только терраса дворца, залитая нежно-розовым утренним светом.
Амани, увы, никогда не пыталась выслушать сына, и потому все чаще приписывала ему свои мысли и желания. Вот и сейчас она начала долгий разговор, пытаясь вызвать царевича Мансура на откровенность. Но сын молчал.
– Я понимаю, о мой прекрасный сын, что ты мечтаешь стать царем. Наверняка ты уже мысленно примерял, каково это – сидеть на высоких подушках в тронном зале, с высоты нескольких локтей посматривая на тех, кто окружает тебя.
Сын не произнес ни слова. Более того, он даже не изменил позы, продолжая оставаться безучастным к речам матери.
– Никто лучше меня не поймет тебя, о Мансур. Ибо и мне, точно так же, как и тебе, пришлось выжидать. Но я же победила.
Я стала царицей. И тебе, мой любимый мальчик, нужно лишь набраться терпения!
– О Аллах, матушка, ну о чем ты сейчас говоришь?! Зачем мне трон? Да пусть отец, да хранит его небесный свод, процарствует еще пять тысяч лет! Я буду этому только рад! Мне не нужен трон! Мне не нужна власть! Мне не нужно вообще ничего!
Эти слова очень не понравились царице. Ну разве зря она положила столько сил, чтобы воспитать из сына настоящего владыку, решительного и беспощадного?! А вырос мямля, робкий, как девочка… Более всего сейчас ее рослый красивый сын напоминал статую отчаяния, какой только можно вообразить такую статую – ведь Аллах запретил создавать человеческие изображения. Но то, что царевич отчаянно страдает, было видно даже надменной матери.
– Вообще ничего не нужно? Аллах милосердный, я не могу поверить в то, что тебе совсем ничего не нужно! Иначе, свободный от груза ответственности, ты бы птичкой порхал по дворцу. Но твоя поступь тяжела, взгляд печален, а кулаки сжаты, будто ты пытаешься удержать собственную тень!
– Да послушай же меня, женщина!
Впервые за много лет на Амани, царицу, дочь визиря, кто-то повысил голос. И кто же? Ее собственный сын! Это было для царицы столь удивительно, что она и в самом деле замолчала.
– Прости, матушка, что я позволил себе поднять на тебя голос! На тебя, истинную царицу, настоящую звезду на небосклоне моей души!
– Мальчик мой…
– Но, увы, дорогая матушка, ты сейчас говоришь не о том. Меня и в самом деле не интересуют ни власть, ни трон… Печалит меня лишь то, что брат мой, мой ближайший друг, занесся и стал называть меня слабаком и сопляком.
– О Аллах! Да как он, негодный сын наложницы, посмел говорить такое самому наследнику?!
– Быть может, матушка, он и сын наложницы… Но он и сын моего отца, великого царя Омара. И значит, мой кровный брат.
И царица вновь замолчала, прекрасно помня, что именно так и воспитывались мальчики – как братья, как самые близкие друзья, готовые броситься на каждого обидчика. У Амани хватило разума кивнуть и собрать все силы, чтобы выслушать сына, хотя внутри все кипело. На мгновение отвлекшись, можно сказать, что царица давно уже прикидывала тайком, что же такое сделать, чтобы ее сын, наследник прекрасной страны Ал-Лат, оказался единственным сыном своего отца. Но пока не то что говорить об этом, даже думать царице было рано. Своим звериным чутьем она чуяла, что еще не появился тот случай, каким она могла бы воспользоваться.
Царевич же тем временем собрал в себе все силы, чтобы признаться матери в том, что сейчас мучает его сильнее всего.
– Увы, матушка, мне приходится признаться тебе в вещах постыдных или даже недостойных. Конечно, не дело взрослому мужчине жаловаться своей слабой матери, но, увы, у меня нет друга, с которым я мог бы разделить свою печаль.
– Печаль, мой мальчик?
– Да, матушка, меня печалит то, что я не удостоился любви ни одной девушки. Они смотрят на меня лишь как на царственного сына, наследника престола… Ни одна еще не подарила мне ни призывного взгляда, ни поцелуя… Быть может, я нехорош собой? Быть может, я груб? Что же во мне такого, скажи мне, матушка, что отвращает от меня их всех?
«О Аллах, а я с ним говорила о серьезных вещах…»
– Но почему ты думаешь, что нехорош? Почему думаешь, что их что-то отвращает?
– Да потому, что Саид, сын наложницы… уже познал тайну женской любви! Он познал, а я по-прежнему вынужден пытаться подглядывать в щелочку, как развлекаются наложницы в гареме моего отца!
«Аллах милосердный и всемилостивый! Вот что его так мучит! Но почему я не додумалась до этого сама? Почему мне никто не доложил, что мой мальчик вырос, но не поумнел, что желание насладиться женщиной для него куда выше, чем желание насладиться властью?»
Ответов на эти вопросы у царицы Амани не было. И тогда она решила задать сыну еще один вопрос.
– Но почему ты, о мой мудрый сын, решил, что Саиду уже известны сокровенные тайны женской любви?
– Да потому, что он хвастается этим, как мальчишка, выигравший скачку! Потому что теперь он бросает на всех женщин такие призывные, жаждущие взгляды, что я удивляюсь, отчего он все же чаще спит один… Потому что он решил, что теперь он самый старший брат. А мы с Валидом по-прежнему мальчишки…
– Мальчик мой, никто лучше меня тебя не поймет. Не поймет и не научит…
На лице сына отразилась такое неподдельное отвращение, что царице Амани оставалось лишь рассмеяться, чтобы скрыть боль, которую причинил ей этот взгляд.
– О нет, я не думала учить тебя тайнам страсти. Я могу научить тебя лишь смеяться в ответ на такие неучтивые слова младшего брата. Смеяться и повторять про себя: «Я не тороплюсь, но приду с победой!» И тогда удача всегда будет на твоей стороне, будь это бой на учебных мечах или самая прекрасная из одалисок твоего отца.
Царевич смотрел на мать недоверчивым взглядом. Царице даже на миг показалось, что сын не понимает ее. Но она решила, что уже этой-то беде Мансура она сможет помочь. Точнее говоря, поможет Мансуру Ясмин, благодарная за то, что ее сыновья растут как царевичи. Уж она-то найдет среди гарема царя Омара опытную, но свежую наложницу, которая сможет преподать царевичу несколько уроков высокого искусства любви.
«А Саид-то наверняка нашел себе какую-нибудь горожаночку, способную лишь испуганно жаться к стенке, когда ее касается мужская рука…»
– Иди, мой сын. Покинь женскую половину дворца спокойным. Знай, что уже к следующему утру ты сможешь слушать поучения Саида с улыбкой превосходства. Ступай, мой мальчик. И помни, что нет у тебя друга более близкого, чем мать. Помни, что мне ты можешь доверить все печали своего сердца, что жизнь моя служит лишь одному – твоему счастью!
Такие слова, конечно, может произнести любая женщина. Но не всегда они попадают на благодарную почву. Словам же Амани вскоре дано будет прорасти такими прекрасно-ядовитыми цветами, что долго еще об этом будет помнить людская молва.
Макама девятая
Наступил вечер. Мансур не забыл материнского обещания. Более того, он почти со страхом ждал того мига, когда откроется дверь его покоев и там покажется… И вот здесь воображение изменяло царевичу. То он видел, что в его опочивальню входит старая нянюшка Ширин, старуха с крючковатым носом и длинными пальцами музыкантши. То дверь покоев раскрывала сама тетушка Ясмин, почему-то с грифельной доской и целым коробком мела… То появлялось какое-то удивительное существо – полудевушка-полуптица…
Но то, что произошло на самом деле, превзошло все ожидания Мансура – и страшные, и смешные.
Ибо на пороге его покоев возникли две очаровательные девушки. Фигуры их были удивительно стройны, а лица милы. Глаза их светились нежностью, а руки покрывал узор из букв, нанесенных почти черной хной.
– Да будет благостен к тебе Аллах милосердный и всемилостивый! Да благословит он каждый день твой, о царевич Мансур, и каждую твою ночь!
Обе девушки низко поклонились царевичу. Тот же, не в силах произнести ни слова, лишь сделал рукой приглашающий жест.
Девушки расположились на мягких подушках рядом с ложем царевича. Несколько минут висела тягостная тишина. А потом одна из гостий, более светлокожая и светловолосая, звонко рассмеялась.
– О сестра, мы напугали нашего властелина… Он не знает, что теперь делать…
Мансур и в самом деле терялся в догадках. Но слова девушки взбодрили его. «Раз уж мне предназначены такие милые наставницы, я буду с ними учтив, как с дорогими гостьями!»
– О нет, прекраснейшая, – ответил он. – Вы меня не напугали… И я прекрасно знаю, что делать. Но сначала мне бы хотелось узнать ваши имена. Ибо до конца своих дней я буду благодарить вас за то, что вы оказали мне честь и пришли в мою опочивальню.
Девушки переглянулись. Похоже, что они могли и без слов понимать друг друга.
– О великий царевич! Я Фатима, а это моя любимая сестра и подруга, возлюбленная Халима. Сегодня мы подарим тебе несколько маленьких тайн великого искусства любви.
– Всего несколько? – Помимо воли в голосе Мансура прозвучало разочарование.
– О да, царевич, всего несколько. Ибо истинная любовь велика и непостижима. И тайн у нее не менее, чем звезд на небе или капель в бушующем море.
– Благодарю вас, мои добрые наставницы. Но с чего же мы начнем?
– С начала, о благородный Мансур. Ты увидишь таинство соединения и сам поймешь, как должен вести себя, если жаждешь женщину, если жаждешь наслаждения с ней.
Говоря это, Фатима поднялась с подушек и, пройдя легким шагом по опочивальне, потушила половину светильников. Теперь остались гореть лишь те, что окружали пышное ложе. Царевич почувствовал удивительное волнение – сейчас только для него одного будет разыграно изумительное представление.
«О нет, прекрасные гостьи, вы ошибаетесь, если думаете, что я останусь лишь зрителем! Я, царевич, наследник, непременно получу свой урок. И вы обе будете счастливы в тот час, когда сумеете мне его дать!» Грудь царевича сжало сладкое предчувствие. Но пока, он понимал, было еще не время требовать.
И потому Мансур откинулся на подушки и приготовился взирать.
То, что разворачивалось перед ним, заставило бы кипеть даже самую холодную кровь. Девушки помогали друг другу избавиться от одеяний. Их руки касались друг друга все чаще и нежнее. А поцелуи из игривых становились все более жаркими. Наконец перед царевичем предстала изумительная картина – две прекрасные одалиски на пурпурных шелках его огромного ложа.
Царевич смотрел, стараясь не упустить ни мгновения этой неподдельной страсти. Вот Халима поднялась, нежно провела рукой по роскошным волосам подруги и приникла к ней в долгом жарком поцелуе. Обе они словно забыли, что в опочивальне есть и еще кто-то. Поцелуй становился все требовательнее. Прежде чем Фатима успела сделать движение, язык подруги оказался у нее во рту…
…Когда Халима наконец отпустила ее, Фатима словно потеряла дар речи.
– Приятно, правда? – улыбнулась Халима. – И щетина не колется. Ну, иди сюда.
Девушка снова поцеловала подругу, на этот раз долго и медленно, обнимая одной рукой за голову, а другой удивительно нежно и вместе с тем настойчиво лаская тело Фатимы.
Фатима сначала робко, а потом все смелее стала обнимать Халиму и ласкать ее, повторяя все движения своей опытной подруги. Когда Халима коснулась ее груди, она тоже положила ладонь ей на грудь.
– Халима, я не… – выдохнула было Фатима, но подруга положила палец ей на губы. Мансур залюбовался ее великолепным телом, таким сильным и страстным в озаряющем его свете десятка светильников. Ее возлюбленная была совсем другой. Узкие бедра, длинные худые ноги… Фатима обладала прелестью мальчика. Халима – нет. Она казалась воплощением женского начала.
Без единого слова предупреждения Халима нырнула к обнаженному животу подруги и мягко, словно о шелк, потерлась о него. Пока Фатима гладила ее золотистую гриву, та скользнула своими длинными тонкими пальцами вниз и начала ласкать девушку. Та, вздохнув, подалась навстречу этим движениям. Мансур же, словно пригвожденный к месту, следил за всем, что показывали ему эти девушки. О Аллах, это был не просто урок любви. Это была настоящая страсть!
Халима, в отличие от любого мужчины, вела себя мягко, но настойчиво, – она, словно на скрипке, играла с телом Фатимы, зная наперед, какого ответа на какую ласку ждать. Фатима, быть может, сама того не желая, давала возлюбленной понять, как приятно ощущать прикосновения к своему телу, нежные и осторожные, будто ты вся из тончайшего фарфора. Ей пришлась по душе мысль о том, что она похожа на прекрасную вазу. Изящную. Хрупкую. Восхитительно тонкую.
Но Халима уже убыстряла темп. Фатима лишь удовлетворенно вздохнула, когда Халима сменила движения на более требовательные и резкие. Фатима не могла сдержаться, отзываясь на этот безумный танец страсти.
Не помня себя, она схватила простыню и скомкала ткань в судорожно сжатом кулаке. Все было как во сне, вплоть до сладкого запаха возбужденной плоти, заполняющего комнату, раскаленную от жара разгоряченных тел.
Фатима лежала на кровати, широко раскрыв глаза, тяжело дыша, и все ее существо жаждало лишь одного, – чтобы Халима продолжала. Казалось, она не может преодолеть себя и попросить ее об этом. К счастью, Халима не нуждалась в словах – ей вполне было достаточно взгляда.
С удивительной жаждущей улыбкой на губах Халима проскользнула рядом с Фатимой так, что ее лицо оказалось напротив живота Фатимы. Она осторожно развела ее ноги, и, о Аллах, вход в заветную пещеру маняще заблестел, открытый и зовущий.
Мансура сжигали желания. Теперь он понимал, что же показывают ему эти двое. О да, именно так должен мужчина ласкать женщину! Он должен, словно эта светловолосая ведьма, довести женщину до изнеможения, заставляя взглядом просить о еще большей страсти…
Халима высунула кончик языка и начала облизывать подругу. Она ласкала Фатиму сначала долгими, намеренно медленными движениями, не оставляя без внимания самые потаенные уголки тела девушки.
Нежные, но настойчивые прикосновения приводили ту в неистовство. Несколько долгих мгновений Фатима боролась сама с собой. Что ей делать? Ответить на ласки? Или отдаться буре чувств? Что ей делать со своими руками? В конце концов, она опустила ладони на грудь и начала пощипывать свои напряженные от возбуждения соски, пока Халима доводила ее до экстаза.
Фатима уже поняла, что ей сейчас предстоит пережить удивительно мощную волну наслаждения, по сравнению с которой все предыдущие померкнут. Ее тело дрожало, как осенний лист на ветру. Ей казалось, что вся ее кровь прилила к крошечному месту, терзаемому подругой, так что каждое касание отзывалось сладкой болью. Фатима чувствовала себя так, как будто она тает изнутри.
Взгляда Мансура она почти не замечала. Это поразительное действо – сплав истинной страсти и представления, которое давалось для новичка, – словно лишало ее последних сил.
Халима даже внимания не обратила на жалкие мольбы подруги остановиться. Фатима же ощущала, что теряет над собой контроль. Ее тело тоже было готово к погружению в бездну наслаждения. Она ухватила подругу за плечо так, что на нежной коже остались белые отметины, которые тут же превратились в красные пятна. Чувства захлестывали ее с такой силой, что она не могла даже вскрикнуть.
Ей казалось, что она, словно крошечная рыбка, подхвачена гигантской волной. Бесполезно плыть против течения. Единственное, что ей оставалось сделать, – расслабиться и отдаться на волю стихии, которая, достигнув пика своей силы, швырнет ее на берег. Однако за одной волной последовала другая, еще большего напора, еще большей силы, так что Фатима лишь охнула в ответ. И снова те же переживания, захлестывавшие ее без перерыва… ей чудилось, что эта огненная страсть будет длиться вечность. Потихоньку буря улеглась, и тело девушки перестали сотрясать конвульсии наслаждения. Она была похожа на существо, выброшенное на берег прибоем. Халима возвышалась над телом подруги. На ее лице застыло выражение триумфа.
Фатима нежилась в истоме. Вот-вот она сможет набраться сил и начнет ласкать подругу так, как та только что ласкала ее. Этот миг между двумя пиками страсти все длился и длился. Девушки смотрели словно бы лишь друг на друга, но прекрасно видели все, что происходит с их молчаливым зрителем.
– Аллах милосердный, да он сейчас просто лишится сознания! – прошептала Халима подруге.
– О нет, – ответила та, уже совсем придя в себя. – Мы сами проведем его по лабиринту. Он только учится…
И с этими словами она заключила девушку в объятия. О нет, прекрасные гостьи Мансура вовсе не собирались меняться ролями. Им хотелось разного, и они умели разное. Их объединяла именно радость, которую они умели доставлять друг другу.
Именно поэтому Ясмин, услышав от Амани просьбу найти умную наставницу для царевича, сразу подумала о Фатиме и Халиме.
Меж тем перед царевичем Мансуром разыгрывалось новое представление. Оно почти лишило его способности любоваться отрешенно, и лишь сознание, что и ему предстоит нырнуть в омут наслаждения, удерживало его. Он предвкушал удивительные минуты.
Халима села на ложе, небрежно откинувшись на подушки, словно ожидая, что Фатима вернет ей долг за доставленную радость. Фатима не без удовольствия заметила, что Халима жаждущее посматривает на нее, возбужденно проводя языком по губам. О да, Халима готова была отдаться.
– Чего же ты ждешь? – кокетливо спросила Халима.
Фатима потянулась к подруге и, нежно приобняв ее одной рукой, другой начала гладить ее впалый живот и прелестной формы бедра. Этого оказалось достаточно, чтобы Халима легла на самый край ложа. Так она оказалась совершенно открытой. Она потянулась к каштановым волосам Фатимы и начала перебирать ее локоны в своих тонких пальцах. Фатима не могла не понять, что от нее требуется здесь и сейчас.
Мансур не в силах был оторваться от этого восхитительного зрелища и на миг. Но решиться присоединиться к этим двум красавицам он тоже не мог.
Фатима опустилась на колени перед ложем и с удовольствием прильнула к подруге, даря ей изысканные ласки, подобные тем, что недавно получала от нее.
– О да, прекраснейшая… – выдохнула Халима и притянула голову Фатимы еще ближе.
Фатима с наслаждением созерцала картину женской красоты, открывшуюся перед ней. После первых же прикосновений Халима удовлетворенно застонала и слегка приподняла бедра, давая знать Фатиме, что та делает все, как надо. Аромат женской плоти, поднимаясь от лона, возбуждал ее все больше и больше. Дрожащими руками Фатима сжала роскошные бедра своей любовницы, провела языком по розовой расщелине, сначала облизывая ее, а потом проникая в нее все глубже и глубже. Возбуждаемая прекрасным ароматом, она все ускоряла темп, терзая ее кончиком языка и отзываясь на каждый стон девушки все более изысканными ласками. Ее уверенность в своих силах только возросла, когда Халима смяла простыни, как только что до этого сделала она сама, охваченная страстью. Фатима не прекращала свои ласки языком, двигаясь все уверенней и настойчивей, пока Халима не воскликнула:
– О Аллах милосердный!
Ее бедра скакали в бешеном танце, вверх и вниз, так что Фатиме казалось, что она проникает в свою любовницу бесконечно глубоко. Вдруг Халима прижалась к ней всем телом – их груди и лона соприкасались, жадно искали друг друга, а руки стремились ко все новым удовольствиям. Фатима гладила золотистые локоны своей любовницы. Халима стонала, вздыхала и отчаянно жаждала объятий подруги. Фатима страстно прильнула к губам возлюбленной. Они целовались так, словно хотели насытиться друг другом.
А затем их крики наслаждения слились в хор, который оглушил Мансура. Он более не в силах был смотреть. Теперь он желал присоединиться к этому высокому искусству.
Первые же прикосновения двух прекрасных возлюбленных зажгли в нем такой жар, что он не мог более сдерживаться. Он дернулся, словно от удара, когда Фатима провела по его животу и чувственно опустилась вниз, к источнику страсти.
– Мой царевич, я причинила вам боль?
– О нет, – ответил он, хотя ему стоило огромных усилий просто ответить на вопрос. – Я сгораю от непонятных желаний. Я видел все, чему вы хотели меня научить. Но… Но что делать мне?
– О прекрасный Мансур, просто закрой глаза и позволь себе насладиться тем, что буду делать я.
Царевич с удовольствием подчинился этому. Он уже не пытался понять, чей это был голос, чьи руки ласкали его… Наконец он почувствовал, как женщина соединилась с ним.
Но возбуждение было так велико, что страсть поглотила его почти сразу же.
– О Аллах, подружка, мы переусердствовали… Царевич так и не понял ничего…
– Боюсь, что да, мудрая моя Халима. И скорее всего, он теперь всегда будет искать удовольствия лишь для себя. А думать о женщине, что делит с ним ложе, он не станет…
– Но он все же царевич… Наследник… Зачем ему это?
– Щедрость царя должна проявляться во всем… И в любви, и во власти. А царевич научился только брать.
– Бедный Мансур… Какая же судьба его ждет?
– Судьба жестокого правителя… Увы, прекрасные наложницы в этот ночной час не могли себе представить, о чем они говорят и насколько сбудутся их предчувствия. Не могли представить, но жалели народ, которому достанется такой правитель.
Макама десятая
С того ветреного дня, когда появился на свет царевич Мансур, минуло девятнадцать лет. Сколь хороши они были для царицы, знала лишь одна она. Ибо ее гордость, ее сын, ее будущее, стал настоящим наследником, настоящим царевичем.
Та, теперь уже далекая, ночь, когда Мансур вслед за Саидом стал мужчиной, очень много значила для сына царицы Амани. Вернее, не сама эта ночь, а памятная беседа в кабинете матери. Царевич понял, что одна лишь мать его по-настоящему близкий друг. Лишь ей он может доверить все свои печали и беды. И только у нее может научиться быть настоящим царевичем, а не только ловким фехтовальщиком, смелым наездником или умелым любовником. Да, Саиду, брату, этого хватало, но Мансур-то позже узнал, что кроме таких простых радостей есть и более тонкие, более острые ощущения, которые могут подарить вкус настоящей жизни. И к числу таких чувств Мансур причислял, в первую очередь, победу над врагом, но не силой оружия, что есть удел рубаки-воина, а силой мысли и хитрости. Это и составляет славу настоящего царедворца.
Царица, быть может, сама того не желая, воспитала из своего нерешительного сына настоящего интригана. Юноша начал прислушиваться к дворцовым сплетням, завел себе целый кабинет наушников и шпионов.
Девятнадцатый день рождения царевича Мансура был удивительным днем. Ночью младший брат, Валид, наблюдал лунное затмение, о чем взахлеб рассказывал утром. Но еще больший восторг самого младшего и самого умного из сыновей царя Омара вызывало солнечное затмение, которое должно было начаться через одиннадцать дней, почти ровно в полдень. И Назир-звездочет, и его внук в один голос утверждали, что это необыкновенное совпадение, и что оно предвещает удивительные перемены в судьбе наследника престола.
Назир, царский прорицатель, мог гордиться своим учеником. Заслуга такого точного предсказания принадлежала целиком Валиду, а Назиру оставалось лишь проверить расчеты и убедиться в правоте внука. Когда об этом предсказании стало известно царице, она приложила максимум стараний, чтобы выведать у звездочетов все, до мельчайших подробностей. Ибо чем старше становился Мансур, тем сильнее царицу беспокоила его судьба.
О, сколько горьких слез она пролила ночами, сожалея о том, что уговорила Омара не лишать жизни сыновей Ясмин! Да, она сознавалась себе, что сделала это из страха, купив, таким образом, благодарность и молчание любимой наложницы царя. Но чем больше царица думала об этом, чем чаще вспоминала ту ужасную ночь, когда царица Хаят рассталась с жизнью, тем яснее понимала, что Ясмин мало что запомнила. Если Аллах был милостив к Амани, дочь звездочета уже и забыла, кто тогда остался в опочивальне царицы, обезумевшей от горя. И в тот день, когда Амани это поняла, в ее душе начала расти ненависть к сводным братьям царевича. Да, они стали верными друзьями Мансура. Да, Саид, бесстрашный воин, готов был кинуться на выручку брату, стоило тому лишь недовольно посмотреть на обидчика. Да, Валид был рад предоставить свои не по-юношески зрелые знания для того, чтобы утолить любопытство царского сына. Но они все равно были соперниками царевича в борьбе за престол.
А вот с этим царица не могла примириться! Ибо прекрасно понимала, что наследник должен быть только один. И тогда, если Аллах милосердный вовремя уберет с престола царя, то ни у кого не возникнет и тени сомнения в том, кто же займет осиротевший трон. А потому, наконец созналась себе царица, следовало бы ей поусерднее заняться судьбой сына. Вот почему девятнадцатый день рождения стал для царицы по-настоящему Днем рождения ее сына, ее царевича. Ибо теперь, приняв, наконец решение, Амани успокоилась. А со спокойным разумом куда легче бывает придумать план действий. Предсказания же малыша Валида лишь подтвердили все мысли царицы. Она была готова.
А вот готов ли был сам царевич Мансур? О да. Более того, он был бы счастлив, если бы смог подслушать подобные мысли своей матери. Ибо множество наушников и шпионов – это прекрасно, но мать, которая готова на все ради тебя – это воистину бесценно.
Вот так царица Амани и царевич Мансур, ее сын, не обменявшись ни единым словом, вступили в заговор против сыновей Ясмин, любимой наложницы царя Омара.
Вечерело. Разошлись царедворцы, утомленные длинным и жарким днем на службе. Утихли цикады, уснули птицы, слуги и рабы покинули опочивальню царицы. Лишь у входа на женскую половину дежурила стража – из отпущенных на свободу рабов, которые были самыми верными телохранителями царя Омара.
– О матушка, ты разрешишь мне войти?
– Мальчик мой, Мансур! Я жду тебя каждый вечер. И ты это знаешь.
– Царица, позволь задать тебе вопрос.
Амани кивнула.
– Мне показалось, что тебя порадовало предсказание Назира-звездочета. Это верно?
– Да, царевич мой. Очень порадовало.
– Могу ли я узнать, чем именно?
– Тем, что тебя ждут удивительные перемены в судьбе… – В голосе Амани прозвучало легкое недоумение. Неужели Мансуру, встретившему свою девятнадцатую весну, нужно объяснять такие простые вещи?
– Но, матушка, ведь звездочет не сказал, что меня ждут перемены к лучшему…
– Малыш мой, – трудно назвать малышом высокого черноволосого и черноусого мужчину, но для матери Мансур-царевич всегда оставался опекаемым мальчишкой. – Перемены к лучшему возможны лишь тогда, когда в жизни человеческой все плохо… Но если в жизни наследника престола все хорошо, то удивительными, полагаю, можно назвать перемены лишь в сторону великолепного…
– Или, наоборот, жизнь станет такой безнадежной, что любая перемена, пусть даже это будет путь из тюрьмы на плаху, окажется переменой удивительной…
И эту черту характера своего сына Амани уже прекрасно изучила. Когда Мансур хотел, чтобы кто-то, пусть даже мать, решил за него какую-то трудную задачу, он сразу становился необыкновенно мнителен и печален. Увы, это удивительное свойство присуще было не одному лишь царевичу. Оно, как не понаслышке знала царица, отличает многих мужчин. Особенно тех, которые прекрасно знают, что любящая их женщина в лепешку разобьется, но облегчит жизнь вот такого, бесконечно опечаленного и недовольного всем миром избранника.
– Что же так расстроило моего царственного сына? Что заставляет тебя думать о безнадежности жизни? Тебя, царевича, любимца народа?
– Ах, матушка, пусть я царевич, пусть я и любимец народа…Пусть я даже любим многими женщинами…
«Ого, да мальчик-то еще и тщеславен…»
– …пусть, матушка, это все так. Но даже в голову наследника престола иногда приходят мысли о бренности нашего мира… мысли о конечности всего земного… мысли о смерти.
– О Аллах милосердный! Сынок, уж не заболел ли ты? Почему вдруг эти разговоры?
– Нет, моя прекрасная и добрая матушка, я совершенно здоров! И надо признать, чувствую себя просто прекрасно. Но думаю я об отце… Думаю о том, что он уже немолод… И какая судьба будет ждать нашу прекрасную страну, если когда-то придет час, – да ниспошли царю Омару Аллах сотню сотен жизней, – когда мне придется соперничать за осиротевший трон…
«О Аллах, да он просто говорит моими словами. Это мой сын! Аллах даровал мне этот великий день – день, в который мой мальчик стал моим единомышленником!»
Царица Амани в душе ликовала. Но старалась не показать этого. Ей хотелось услышать продолжение монолога Мансура. И потому она лишь чуть подтолкнула его:
– Аллах милосердный, Мансур, но почему ты думаешь о соперниках? Разве братья – не твои верные друзья?
– Да, матушка, это так… Твоя великая мудрость сделала из моих братьев верных слуг. Саид, я знаю это, готов раздавить любого из моих обидчиков, Валид всегда подаст мне мудрый совет или подскажет дельную мысль. Но, боюсь, в тот миг, когда речь зайдет о наследовании, все будет забыто – и мудрость, и отвага, и преданность. И останется лишь одно – желание воссесть на престол и назваться царем великой страны Ал-Лат. И чем больше я думаю об этом, тем печальнее мне становится, тем больше жаль дружбы, которая росла вместе с нами…
«И которую ты, да простит мне Аллах эти слова, готов предать уже сейчас». Амани давно уже поняла, куда клонит сын. Да он, собственно, и не пытался что-то скрыть от царицы. И сладостный миг взаимопонимания согрел мать и сына. Пусть это было взаимопонимание заговорщиков.
– Но Мансур, да будет Аллах мне судьей, я не думаю, что тебе следует заботиться о будущем этой дружбы. Да, она росла вместе с вами. Но это была дружба детей. И не дело наследнику престола беспокоиться о том, какой будет участь его друзей детства. Высшие соображения должны двигать тобой, мой мальчик. Ибо судьба страны, ее честь зависят от твоего решения. Если ты будешь силен, то многие твои поступки окажутся в глазах народа мудрыми и оправданными. А вот если дашь слабину, позволишь чувствам взять верх над разумом… О-о-о, незавидна судьба такого царя. Да и такого государства…
– Да, матушка, я это понимаю. Мне немного жаль давней дружбы. Но высшие соображения, да восхвалена будет в веках твоя мудрость, действительно должны стать для меня более важными.
Вновь перед царицей Амани сидел уверенный в себе молодой мужчина. Он более не был меланхоличен, не был печален. Возможно, слова матери, созвучные его собственным мыслям, сожгли в молодой душе что-то очень нужное человеку, но не правителю. Жестокость царедворца вновь стала лицом царевича Мансура.
– Наверное, о великая царица, это прозвучит странно, но я больше опасаюсь одного своего брата, Саида.
– Я не удивлена, мой мальчик. Саид решителен, отчаян, в трудную минуту он принимает решения, не всегда задумываясь о высших соображениях… И потом, он хорош собой и его обожают девушки… Он отчаянный храбрец, и потому его любит войско. И, увы, этого вполне достаточно, чтобы опасаться такого соперника.
– Да-да, моя мудрая матушка, именно так. Валид еще молод, и науки значат для него куда больше, чем власть… А вот Саид…
– Думаю, мой мальчик, ты начал беспокоиться раньше времени. Отец, да, немолод, но вполне силен. И он не отдаст трон в руки рубаки или слабака… А потому, полагаю, тебе следует, как и раньше, спокойно полагаться на силу и отвагу Саида и на знания и мудрость Валида. Эти юноши твои братья, а голос крови иногда так силен…
Царица говорила это и с радостью видела, что сын и сейчас ее прекрасно понял. Понял, что она хотела ему сказать: «Не беспокойся, мальчик мой. Я думаю точно так же. И теперь позволь мне обеспокоиться вместо тебя…»
– Благодарю тебя, моя мудрая матушка. Твои слова, как всегда, да хранит Аллах милосердный тебя от быстротечного времени, утешили меня. А прохладная вода твоего здравомыслия остудила мои порывы. Я удаляюсь от тебя с благоговением и радостью.
Мансур поклонился царице и, поцеловав ей руку по новому ромейскому обычаю, что начал проникать и за высокие дворцовые стены, покинул женскую половину.
Мать и сын отлично поняли друг друга. Судьба соперника была решена.
Макама одиннадцатая
Платаны, окружившие площадку для разминки, покрылись росой. Песок чуть отсырел, а в ветвях деревьев еще жила ночь.
Но по-утреннему хмурые молодые люди уже выстроились вдоль длинной стороны песчаной площадки, ожидая того мига, когда появится учитель, мастер в четырех разделах[2], принявший, кроме мирского имени, еще и имя давнего учителя боевых искусств. Итак, четырнадцать юношей и девушек (да-да, девушек, ибо женщине оборона иногда куда нужнее, чем мужчине) ожидали появления «учителя Фуюя». Юные лица были спокойны, тела расслаблены, но в глазах уже светился особый огонек. Так смотрит ученик на трудную задачу, которую ему предстоит решить.
И вот учитель показался. Конечно, в нем не было ничего от внешности наставников из далекого монастыря – был он высок ростом, широк в плечах, светлокож и необыкновенно горбонос. Черные волосы заметно посеребрила седина, но кожа была по-юношески молодой, без морщин и темных пятен. Словом, учитель выглядел лишь чуть старше своих учеников.
И вот этот необыкновенный человек вышел на середину песчаной площадки и хлопнул в ладоши. Под платанами показался мальчишка с барабаном и, услышав этот короткий хлопок, принялся отбивать такт. Юноши и девушки заняли свои места, и началась разминка, прерываемая лишь командами на понятном этим пятнадцати языке, и короткими резкими выдохами, что сопровождали движения.
Мерный рокот барабана, казалось, должен был заворожить любого, но ученики становились все сосредоточеннее и внимательнее. Солнце, поднимавшееся все выше, освещало молодые лица, которые поражали внутренней уверенностью. Учитель, проходя мимо учеников, невольно любовался делом своей жизни – пусть эти юноши и девушки немногочисленны. Но они сильны своим самоуважением. А потому и другие их ценят и уважают, и, значит, когда-то наступит день, когда они окажутся не на последних ролях в государстве, где уже много лет жил учитель, в стране Аштарат, которую по праву считал своим домом.
Последовал еще один хлопок в ладоши, и ученики разделились на пары. Начался учебный бой. Конечно, учитель не позволял, чтобы юноша становился соперником девушки. Но его подопечные и сами знали это. Обменявшись вежливыми поклонами, но не отводя взгляда, молодые люди сошлись в схватках. Песок, вздыбленный ногами, мгновенно высох, а суровые платаны своей прохладной стеной охраняли от посторонних взглядов и учителя, и учеников.
Но не все взгляды были посторонними. Вот в тени раскидистого дерева показалась высокая светловолосая девушка. Это была София, внучка дворцового библиотекаря и дочь знахарки и колдуньи, которая уже много лет являлась самым доверенным лекарем властителя этой прекрасной земли, Мкртича Первого. Был властитель вдов, молод, но весьма мудр. В его стране не считали женщин людьми второго сорта, преклоняясь перед умом и красотой вполне открыто. Мудрости властителя хватало и на то, чтобы приглашать в свою небольшую, но уютную страну учителей, мыслителей и мастеров со всего населенного мира.
Процветала небольшая, но уютная страна, родившая красавицу Софию, скрывающуюся сейчас в тени платана. Точнее, делающую вид, что скрывается. Ибо спрятаться от глаз своего любимого София вовсе не желала. Наоборот, она очень хотела, чтобы он – прекрасный Тимур, гордость учителя, – обязательно увидел ее. С некоторых пор оставаться долго без своего любимого София не могла. И потому прибегала посмотреть на то, как упражняется ее возлюбленный.
Конечно, Тимур сначала сердился, когда видел под деревьями тоненькую фигурку. Но мудрый учитель как-то, заметив это, сказал ему:
– Тимур, не стоит сердиться на Софию. Она влюблена и хочет быть к тебе как можно ближе. Этим следует гордиться…
– Но, учитель, воину не пристало отдаваться чувствам…
– Ах, мой друг, этим миром движут только чувства! Даже самые суровые воины не свободны от любви или ненависти, зависти или гордости. А тебе, полагаю, и не нужно прятать своих чувств. Но ты можешь сделать так, чтобы София, прибегая полюбоваться на тебя, немного училась нашим искусствам. Она же девушка. И потому ей куда нужнее многие хитрости, которые для тебя уже давно не в новинку. Так покажи ей и удары, и подножки. Пусть она смотрит на тебя, но видит то, что может понадобиться ей…
– Но, учитель, я же всегда буду рядом! Я сумею ее защитить.
– Разумеется, мой мальчик. Но твоя защита пригодится ей и сейчас… Быть может, в далеких лесах появятся бандиты. Или голодные до красоты варвары-иноземцы попытаются обидеть малышку Софию. Дай ей уверенность, дай ей невидимое оружие. И этим привяжешь ее к себе еще больше. Если, конечно, хочешь этого.
– Да, учитель. Благодарю тебя за совет.
– Мой разум всегда открыт для моих учеников… Этот давний разговор, конечно, остался неизвестен Софии, но Тимур перестал сердиться, когда видел девушку у края площадки. И даже иногда, когда они оставались вдвоем, показывал любимой кое-какие приемы. Удивительно, но София не обижалась. Она гордилась таким доверием возлюбленного и потому появлялась под платанами почти каждый день.
Наконец смолк голос барабана. Еще один хлопок ладоней – и ученики поклонились друг другу. Последний хлопок – и над площадкой повис многоголосый разговор. Наконец суровые бойцы превратились в веселых юношей и девушек.
– Здравствуй, моя красавица! – Перед Софией появился Тимур.
– Люби-имый, какой ты грязный! Давай я оботру тебе лицо! Видел бы тебя сейчас дядюшка Раис. Или тетушка Ануш…
– Ну, они всякое видели. Ведь они меня воспитали с того самого дня, как бог отнял моих родителей. Друзья моей семьи стали моей семьей.
– Да, любимый, ты говорил уже об этом…
– Но если ты считаешь, что я так грязен, то я готов искупаться в ближайшем ручье!
– Ого, это настоящая смелость. Ведь ручьи текут с гор, от вечных снегов.
– Ну, рядом с тобой для меня и обжигающий холод покажется жаром пустыни.
София посмотрела на возлюбленного с легким испугом. Но она уже так привыкла доверять ему свою жизнь, что готова была, не задумываясь, броситься и в огонь, и в ледяную воду…
Вот показался ручеек с крошечной запрудой. Вода в ней была чуть теплее, но все равно первым ощущением она давала обжигающий холод. Тимур, на ходу сбросив с себя пропотевшее и запыленное одеяние, со вздохом наслаждения упал в воду. И тут же вынырнул.
– Иди сюда, звезда моей души!
– Ох, Тимур, боюсь, что это слишком для меня.
И София наклонилась, чтобы погладить любимого по голове. Но хитрый Тимур чуть потянул ее за руку… И вот в запруде у ручейка слились в жарком поцелуе два молодых сильных тела.
– Что ты делаешь, безумец?!
– Здесь никого нет, красавица… Вокруг лишь горы, небо и старые деревья. Доверься…
– Я верю тебе, мой хороший…
Еще один поцелуй заглушил конец ее фразы. Отдаваясь страсти любимого, София вдруг с удивлением ощутила, что вода, еще мгновение назад обжигающе холодная, вдруг стала теплой и ласковой. Словно прохладное покрывало, она обняла тело девушки…
– Скажи мне, красавица, а тебе удобно плавать в платье?
София рассмеялась.
– Наверное, Тимур, это ты решил, что мне в платье будет удобно…
Ее возлюбленный, рассмеявшись, нырнул… О нет, София не собиралась так просто сдаваться. И потому легко выскользнула из его рук. Да, Тимур умел очень многое, но и София, хвала учителю, что занимался с ней тайком от других воспитанников, уже знала, чем ответить. Нет, она не собиралась сражаться с любимым. Но чуть поиграть… Быть может, слегка поставить на место… Разве это так плохо?
София вовсе не боялась, что Тимур охладеет к ней. Что-то в глубине души подсказывало девушке, что она может творить любые глупости… Может… Но зачем же обижать любимого, показывая, что его опека не так уж и нужна? Зачем отказываться от защиты, даже если она в силах постоять за себя сама?
Но сейчас, в крошечном прудике, можно было и подурачиться. Вот поэтому София, выскользнув из рук Тимура, нырнула сама. О да, прозрачная, пронизанная ярким солнечным светом вода не скрывала ничего, но…
Тимур, конечно, прекрасно видел, где оказалась девушка. Однако решил не гнаться за ней, а поддержать игру. Пусть она насладится каждым моментом этого прекрасного дня и этой восхитительной игры.
Но платье действительно сковывало движения, и София решительно избавилась от него. Теперь она была свободна и могла соперничать с Тимуром почти на равных. Тимур же, увидев рядом прекрасное тело своей любимой, загорелся еще сильнее, хотя, о боги, куда уже больше! Солнечные блики играли на коже девушки, волосы, потемневшие от воды, двумя темными змеями сопровождали каждое движение сильного тела.
– О как ты прекрасна, любимая!
Тимур словно сорвал эти слова с уст Софии. Она только что хотела сказать что-то очень похожее. Но… Девушка решила, что не будет впадать в сладкую патоку взаимного восхищения. И потому, звонко рассмеявшись, ответила:
– А ты похож на водяного дьявола… Того, что живет за старой мельницей в речушке.
О нет, Тимур вовсе не похож был на водяного дьявола. Да, его черные волосы намокли и торчали, да, каждая капелька воды в солнечных лучах играла всеми цветами радуги. Он был необыкновенно, волшебно хорош. Так хорош, что все тело девушки заломило от желания.
– Боишься, что я уволоку тебя в темный омут?
– Хитрец… Я не боюсь омутов… Но что ты там будешь делать?
– Сначала я привяжу тебя к черной коряге… Потом съем огромную сырую рыбину… А потом…
Читать бесплатно другие книги:
