Авантюристка. Возлюбленная из будущего Павлищева Наталья
– Гортензия? Откуда ты в таком виде? Что случилось?!
– Помогите сначала привести себя в порядок.
Вымыться и переодеться и впрямь не мешало, никому не удавалось выглядеть прилично, одолев те препятствия, которые прошла я. Люсинда не сообразила, что нас будет двое, и приготовила всего одно платье, которое я великодушно отдала Сидони. Мне пришлось довольствоваться только тем, что отряхнуть сажу со своего. Но сажа на то и сажа, чтобы просто так не отряхиваться и с кожи не смываться, она въедается так, что без хорошего моющего средства и горячей воды не обойтись.
И того, и другого у сестры было в избытке, ей всегда готовили ванну при возвращении домой. На сей раз все захватила я. Стоило посмотреть на то, с каким презрением ее служанка Луиза выносила прочь мое грязное платье. Сестра не стала донимать меня расспросами, пока я мылась, зато распорядилась принести горячий шоколад и пирожные. Если честно, я была голодна и предпочла бы нормальный обед, но выбирать не приходилось.
Олимпия вернулась в комнату, когда я уже вытиралась после ванны.
– Но у вас же…
Я проследила за взглядом сестры и усмехнулась:
– Да, у меня критические дни, а что?
– При дворе ходят слухи, что вы беременны…
С какой скоростью распространяются слухи при дворе? Несколько дней назад Сидони тайно поведала аббатисе о моей якобы беременности, а при дворе уже вовсю ходят слухи!
– Герцог распустил? Повезло же мне с мужем. А какие еще слухи ходят при дворе?
– Что вы с Сидони де Курсель вели себя в Бретани крайне неприлично, из-за чего мужья были вынуждены поместить вас в монастырь.
– Олимпия, я ваша сестра, как бы вы ко мне ни относились, выслушайте хотя бы. Мой супруг сумасшедший ревнивец, который запрещал даже садиться за стол с мужчинами вплоть до герцога де Меркера. Он отправил меня в Бретань, поселив в полуразрушенном дворце в доме для прислуги…
Олимпия слушала недоверчиво, я поняла, что мерзавец Шарль уже постарался настроить общество против меня.
– Но я согласна была жить и там, лишь бы не видеть его, однако супруг примчался в Тонкедек, устроил там скандал из-за того, что мы с Сидони были одеты в мужской костюм, вы же знаете, что я люблю ездить верхом именно так… И заточил нас в монастырь. Вам рассказать о нищенском существовании и голоде, который я испытала?
– Вы действительно похудели… – покачала головой сестра.
Ну, положим, похудела я не из-за трехдневной голодовки, которую выдержала в монастыре, а из-за верховой езды и фехтования, но факт потери веса можно использовать.
Я махнула рукой:
– О, сестра, это не самые страшные мучения, которые мне пришлось вытерпеть. Тряпье вместо постели, неприглядное месиво вместо еды…
– Мне говорили, что монахини питаются вполне сносно…
– Монахини – да, но нас с Сидони держали в черном теле, я написала вам и Мари письма, а также написала Филиппу и герцогу де Меркеру, умоляя о спасении. Вы разве не получили?
– Нет.
Конечно, не получили, ведь я написала их только вчера. На письмах нет даты, потому их тоже можно использовать как доказательство моих мучений.
– Ах, – я снова махнула рукой, – чего ожидать, если по комнатам бегают мыши (а где их нет?), а этой ночью нам пришлось удирать через дымоход, чтобы не сгореть!
– Что?!
– А почему, вы полагаете, я вся в саже? Да, на нашем этаже пожар, а мы заперты. Это такой ужас! Внизу визг и крики, все мечутся, по полу стелется дым, а нам некуда деваться…
Я живописала кошмар пожара, утаивая только одно: что я сама все и устроила.
И все же Олимпия сомневалась:
– Но ваш супруг рассказывал совсем иное…
– Что именно, если он не был в монастыре? Он видел, какую мерзость нам предложили в качестве обеда в первый же день? Я не смогла есть это.
– Я не о том, – передернула плечами сестра. – Он утверждал, что вы танцевали неприличные танцы и вообще вели себя вульгарно.
Ах ты ж!.. Я залилась слезами, давая волю накопившимся эмоциям.
– Как это ужасно, когда все верят сумасшедшему мужчине, а не невинной женщине! Он оболгал меня, объявив, что я беременна! Заточил в монастырскую тюрьму… А все ради чего? Чтобы получить наследство нашего дядюшки! – Заметив, как округлились глаза Олимпии, я продолжила «истерику». – Разве можно верить человеку, который все делает ради денег?!
– Но совсем недавно вы были без ума от своего супруга.
Я снова принялась всхлипывать, давая выход настоящим эмоциям, которые, впрочем, были далеки от изображаемых. Но это неважно, главное – впечатление произведено. Я же страдала? Страдала. А причина… какая разница?
Мелькнула мысль, что мы с Сидони зря не договорились о совместных жалобах, не то станет показывать па танго или скорбеть, что мы больше не можем фехтовать, вырядившись с мужские штаны.
– Мой супруг… Я пыталась быть хорошей женой, а разве хорошие жены обсуждают с кем бы то ни было недостатки своих мужей?
Это замечание вызвало обиду Олимпии:
– Даже с сестрами?
– Это и есть моя главная ошибка! Я не желала расстраивать вас суровой действительностью, надеясь, что Шарль убедится в моей невиновности и добром к нему отношении и прекратит меня терзать. Тогда можно было бы рассказать обо всем со смехом, вы бы меня пожурили, но не больше. Но я так жестоко ошиблась! Этот монстр отправил меня в монастырскую тюрьму, лишив возможности не только видеться, но и переписываться с родными.
И снова Олимпия сомневалась (ну надо же какая въедливая, неужели трудно поверить сестре на слово?):
– Но герцог сказал, что вы сами выбрали между имением и монастырем.
Чертов правдолюбец! Доберусь до его шеи – придушу, причем независимо от того, Шарль там или даже Арман.
– Олимпия, вы никогда не были в Тонкедеке? Знаю, что не были, поскольку замок разрушен еще кардиналом Ришелье, поскольку там был оплот еретиков. От замка остался только фехтовальный зал и несколько лестниц без крыши. Еще дом для прислуги и конюшня. Но если и этого для меня оказалось много… Что же должно представлять собой пребывание в имении под замком? Я решила, что в монастыре хотя бы отдохну душой, аскетичные условия меня не пугают. Но …
Я не стала заново живописать ужасные условия каморки, в которой мы провели всего одну ночь, оставила сестре самой додумывать. Она подумала и спросила вовсе не то, чего я желала бы:
– За что герцог отправил вас в Тонкедек?
– Повторяю: он сумасшедший ревнивец. – Черт, это не объяснение, требовалось что-то более конкретное. Я придумала. – Ревновал меня ко всем от короля до прислуги.
– Короля? – ушки у Олимпии встали на макушку, свой роман с Его Величеством она не забыла, как и мою помощь Мари.
– Да, – я невинно таращила на сестру глаза, – герцог посмел сказать гадость о моих сестрах, упомянув при этом Его Величество. Я ответила, что король хорош не только тем, что король, но и как мужчина. И вот поплатилась.
– А вы откуда знаете?
Да что ж это такое?! Угомонится она или нет? Помощница, тоже мне, не лучше самого Шарля!
– Я полагала, что моя сестра не будет иметь роман с неинтересным мужчиной, будь даже дважды королем.
Про роман надо бы осторожней, но сказанного не вернешь. К тому же я не уточнила, какая именно сестра, если припечет, скажу, что имела в виду Мари.
– И Шарль приревновал вас к Его Величеству на основании такой мелочи?
– Дорогая, он готов ревновать к скульптуре Аполлона или даже к амурчикам, нарисованным на потолке, ведь им сверху можно заглядывать в мое декольте.
Если и такая шутка не поможет, то лучше бы я сюда не являлась. Помогла, Олимпия рассмеялась, причем я заметила, что она явно старается запомнить шутку, чтобы где-то блеснуть. Да, ради бога, я тебе еще нашучу на целый год вперед, только помоги.
Не знаю, что именно повлияло на мою недоверчивую сестрицу, но она решила помочь мне, но на всякий случай уточнила:
– Вы не намерены возвращаться домой к мужу?
А вот это вопрос… Куда мне деваться дальше, заводить с Шарлем развод? Но он найдет свидетелей моего «распутного» поведения в Тонкедеке, тот же священник с удовольствием подтвердит, что я клялась папой римским и не посещала мессы.
– Я… не знаю… Приютите меня хотя бы на сегодня и позвольте отдохнуть, чтобы потом воспользоваться вашими советами?
Никаких советов Олимпия мне не давала, но я хорошо помнила, как она старалась делать это раньше на правах старшей сестры, а мы с Мари всячески этих поучений избегали. Можно попенять на свою недальновидность, но я решила, что пока достаточно. На всякий случай все же заверила, что желаю все решить с мужем мирно.
На мое счастье, Олимпия устала, ведь она вернулась домой после бессонной ночи, когда обнаружила меня перед дверью своего отеля. А потом мы еще так долго беседовали… Сестра была не против отложить решение моего вопроса до того времени, когда отдохнет.
У меня было подозрение, что она просто намерена с кем-то посоветоваться или попросту сообщить о моем присутствии герцогу Мазарини. Что делать в таком случае? Что мне вообще делать? Сбегая из монастыря, я не задумывалась, что буду делать дальше, самым важным казалось просто удрать из этого каменного мешка, а там все должно разрешиться само собой. Но само собой не решалось, единственная, к кому я могла обратиться, сестра сомневалась в том, стоит ли мне помогать. Я злилась на Олимпию, но понимала ее положение. Давая мне приют в своем доме, она рисковала навлечь гнев короля и, что хуже всего, королев, причем обеих. Эти две ханжи могли превратить не только мою, но и жизнь моей сестры в сплошные неприятности.
Но меня это беспокоило куда меньше, чем неизвестность о дочери. Где Шарлотта и как мне быть с дочерью? Главное не то, примут ли меня снова при дворе или как отнесется ко мне чертов дурак Шарль, а то, как найти дочь и сбежать с ней подальше. Но вытребовать у Шарля сведения о ее нахождении я не могла, все козыри в его руках. На помощь Армана рассчитывать нельзя, кто знает, когда он вернется, да и вернется ли вообще? Мари далеко, времени на то, чтобы связаться с ней и посоветоваться, нет. Я осталась в этом мире одна безо всякой помощи и надежды, и как долго продлится такое положение – неизвестно.
В голове неотступно билась одна мысль: Шарлотта, я должна разыскать и забрать дочь. Я сумею вырастить ее сама, если у Шарлотты не будет блестящего будущего при дворе, неважно, главное, чтобы ее не воспитывал придурок вроде Шарля, чтобы ее не могли загнать в монастырскую келью с унижениями и невозможностью распоряжаться своей судьбой. И ради того, чтобы моя девочка не знала таких проблем, я должна пожертвовать собой, сейчас пожертвовать. Я не добьюсь даже встречи с дочерью, если буду бегать, как бездомная шавка. Как ни ужасно, но стоило признать, что муж сделал все, чтобы поставить меня вне закона и организовать осуждение общества. И у меня не было ни единого шанса пойти против него с открытым забралом.
Если не можешь ничего противопоставить немедленно, сделай вид, что подчиняешься, накопи силы и ответь – эту немудреную истину мне внушала бабушка. Что ж, самое время последовать этому совету, как бы ни было противно и унизительно.
Конечно, я не сомкнула глаз, пока сестра отдыхала, передумала тысячу вариантов, но ни один из них, кроме того самого – сделать вид, что подчинилась, – не подходил. Оказалось, что унижения в монастыре таковыми вовсе не были, если их сравнивать с тем, что предстояло вытерпеть сейчас. Ладно, я вынесу, я все вынесу, но тем страшней будет моя месть, герцог Мазарини. Если уж мне некому помочь, я справлюсь сама, я сделаю вид, что покорна, беспомощна и беззащитна, но укушу исподтишка, прикинусь овечкой, но при этом буду копить яд и ужалю. Главное – найти дочь, забрать мою малышку Шарлотту.
К тому времени, когда сестра прислала за мной свою служанку, я продумала свое поведение основательно. Когда меня загоняют в угол, я могу не только огрызаться и давать сдачи, я умею и юлить тоже. А еще размышлять без эмоций, с ледяным спокойствием и не жалея себя. Кто виноват в том, что я оказалась в такой ситуации? Сама. Разве можно было валять дурака перед Шарлем, думая только о себе, но не о дочери? Меня оправдывало только то, что я не знала об истинной сущности мужа, ведь общалась-то с Арманом. Мысль о том, что Арман меня предупреждал и даже настаивал, старалась от себя гнать. Мне предстояла тайная война с Шарлем, значит, об Армане и вспоминать нельзя.
– Что вы решили? – Олимпия все еще насторожена.
Я распахнула глаза:
– Что я могу решить? Я полностью в вашей власти.
Вот уж чего ей хотелось меньше всего, так это подобной власти, вернее, ответственности за меня в данный момент. Но я не стала напрягать сестру дальше, быстро добавив:
– Я очень скучаю по дочери и хотела бы вернуться домой. Но только домой, а не в полуразрушенный Тонкедек или в монастырскую тюрьму. Разве я заслужила такое обращение? Принеся супругу столь большое приданое и титул герцога, разве я могу жить в доме для прислуги, больше похожем на конюшню, или в келье, окно которой вовсе не закрывается? Разве можно морить голодом супругу, если ее любишь? Разве можно распускать о ней гадкие слухи, не соответствующие действительности, если не желаешь ее унизить? И все же я готова вернуться к мужу, если мне хоть кто-то гарантирует, что меня не отправят куда-нибудь в тюремный подвал или на галеры.
Какие галеры, какой подвал? Но сейчас это было неважно, в моем голосе звучали слезы, они стояли и в глазах. Плакать действительно хотелось, но не от горя, а от бессилия.
Олимпия была впечатлена, она сообщила, что на моей стороне, верит в мое раскаянье. Какое раскаянье, почему я вообще должна каяться?! Но сейчас приходилось завязывать себя в узел и каяться, иного выхода у меня просто не было.
– Я сообщила вашему супругу, что вы в моем доме, что вы в ужасном состоянии, и если он желает поговорить, то должен приехать сам. Кажется, это его экипаж…
Ну что ж, супруг так супруг.
– Только не оставляйте меня с ним наедине, умоляю вас! Мне кажется, что герцог схватит меня и снова потащит в какое-нибудь подземелье.
– Хорошо, хорошо, не беспокойтесь, я не уйду из комнаты.
Надо отдать должное Шарлю, выглядел он здорово, но теперь внешний вид герцога меня не обманул, я видела, что это Шарль, а не Арман, и чудить не стала. Зато разыграла бедную перепуганную овечку, схватив за руку Олимпию и не выпуская ее пальцы, как та ни старалась их освободить:
– Сестра, умоляю, не отдавайте меня обратно в тюрьму!
Герцог возмутился:
– Какую тюрьму, мадам?
– Ту, где я была, герцог. – Кажется, пора переходить в наступление. Я залилась слезами, сквозь всхлипывания снова и снова твердя, что нас едва не сожгли заживо, рассказывая, как это ужасно, когда по полу стелется дым, вокруг крики паники и ужаса, а мы заперты, как страшно лезть через дымоход, а потом сползать с крыши, когда от голода дрожат руки…
Нельзя, чтобы он вспомнил то, что видел в Тонкедеке, для этого все внимание должно быть переключено на наши монастырские страдания – невольную голодовку и пожар с вынужденным побегом. Пусть попробуют доказать, что нас не травили, что пожар не был устроен нарочно и что мы не были заперты!
Мне удалось. Конечно, Шарль усомнился, что нас морили голодом. Пришлось закатить еще один раунд истерики. Я умоляла сестру приютить меня, не отдавая на растерзание тем, кто желает мне смерти, причем смерти жестокой.
Закончилась истерика тем, что герцог на коленях умолял меня его простить и клялся более не оставлять без своего внимания и заботы (идиот, нужно мне его внимание!). А я все не верила и не верила.
Как довести супруга до сумасшествия
Но не ради примирения с мужем я устраивала все эти спектакли, мне вовсе не был нужен Шарль Мазарини, тем более если он не знал, где Шарлотта. Кроме того, герцогу следовало испортить репутацию, иначе как объяснить мое собственное поведение? Не могла же я вечно рыдать, а когда все успокоится, снова встанет вопрос о моем собственном поведении в том же Тонкедеке. У меня был только один шанс исправить собственную репутацию – убедить всех, что у Шарля не просто странности, а прогрессирующий идиотизм.
Конечно, кое-что у мужа и впрямь было, но не в той степени, чтобы от него начали шарахаться при дворе, а меня оправдали, если бы я задумала развестись. Женщина всегда более виновата, чем мужчина, даже если вина полностью на нем. При дворе позволительно обманывать мужа, наставляя ему рога, это даже почетно, но только не проявлять самостоятельность. Жена должна быть послушна мужу. Если она рожала детей от кого-то другого, следовало вымолить у супруга согласие признать ребенка своим, этого было вполне достаточно для того, чтобы репутация не оказывалась испорченной.
Невозможно представить, насколько женщины зависели от своих часто ненавистных им мужей. Репутация жены полностью была в воле мужа, только королевские фаворитки могли позволить себе не слишком беспокоиться о своей репутации, но только до той минуты, пока они были фаворитками. Стоило Его Величеству приглядеть себе другую, как прежняя теряла репутацию раз и навсегда.
А что говорить о таких, как я, вернее, Гортензия Мазарини? Принеся супругу огромнейшее приданое и титул герцога Мазарини, я была против него совершенно бесправна. Реши герцог со мной развестись, и церковь, и двор встали бы на его сторону. Мне наплевать, но была Шарлотта. Дочь, чья мать опозорена, не имела при дворе будущего. Можно жить и без двора и королевского внимания, но Шарль никогда бы этого не позволил.
У меня не было другого выхода, кроме попытки доказать, что герцог ненормален, значит, я имею право развестись, забрав дочь и вернув свое приданое.
Я начала действовать.
При дворе самое сильное средство – слухи. Конечно, они легко рождались, но так же легко могли заглохнуть, стоило кому-то заподозрить, что слухи о муже распространяю я сама. Следовательно, нужно, чтобы это сделали другие, причем не моя сестра или кто-то из близких. И времени у меня было немного, пока удавалось разыгрывать недомогание после пережитых потрясений и по этому поводу не допускать в спальню супруга, но долго ли это продлится? Шарль уже не раз выказывал беспокойство по поводу отсутствия у нас сына. Я понимала, что сын ему нужен ради получения наследства, вернее, закрепления полученного за собой навсегда. За время моего отсутствия он уже умудрился большую часть наследства кардинала перевести на себя, если так пойдет дальше, то, даже родив ему сына, я рисковала остаться либо нищей на улице, либо его рабыней без права иметь второе платье даже для дома.
Вместо рождения сына я задумала убедить всех, что Шарль ненормален, а его странности просто опасны для семейной жизни. Сказано – сделано…
Днем я была под постоянным присмотром, что страшно нервировало, но хотя бы ночью меня не трогали. Этим следовало воспользоваться, и как можно скорей. Хорошо, что Люсинда помогала мне, не задавая никаких вопросов, в противостоянии с герцогом моя служанка была всегда на моей стороне, заявив, что с тех пор, как хозяин сошел с ума в Тонкедеке, перестала ему доверять и готова помогать в чем угодно. Жаль, что к словам Люсинды двор и король не прислушивались…
У Шарля гипертрофированное ханжество, бедолагу просто трясло от одного вида обнаженного сверх правил приличия тела, причем даже на картинах и скульптурах. Этим следовало воспользоваться, что мы и сделали.
Я была больше часа занята «делом» – наращивала гипсом причинные места двум скульптурам Аполлона в галерее. Осуществить это следовало быстро за то короткое время, которое наш бдительный управляющий господин Оме проводил у аппетитной блондинки мадам Фюваль, нашей камеристки. Два часа в неделю, словно по расписанию… Люсинда стояла на страже, готовая дать знак, если из комнаты мадам донесутся голоса, свидетельствующие о скором расставании голубков.
Мы воспользовались пунктуальностью господина Оме, фаллосы получились что надо, до утра высохнут, а там…
Но полюбоваться на свою работу я не успела, в галерее раздались шаги, причем вовсе не с той стороны, откуда ожидалось, – это не господин Оме покидал свою возлюбленную, а мой супруг шел по направлению к моим комнатам! Непроизвольно я вжалась в стену за статуей со свежей «доработкой». Герцог прошествовал мимо, не заметив, но что дальше?! Сейчас обнаружит, что меня нет в спальне и…
– Господин герцог, господин герцог!
Какая все-таки у меня сообразительная Люсинда, мгновенно осознав опасность, она бросилась навстречу Шарлю и вцепилась в него, как клещ. Тот поморщился:
– Тише! Что случилось?
Я не стала дожидаться, пока мой супруг отшвырнет служанку в сторону и продолжит свой путь, метнулась к двери, ведущей в каморку под лестницей, откуда был потайной ход. И все же успела услышать, как Люсинда почти кричит:
– У нас привидения. Да, вон там! Одно прошло в комнату мадам Фюваль.
Герцог, видно, все же попытался от нее отделаться, но не тут-то было, Люсинда уже орала почти на весь дворец:
– А если оно съест мадам Фюваль?! Кстати, оно очень похоже на господина Оме.
Потом Люсинда рассказала, что принялась убеждать Шарля в опасности такого привидения («Не может же настоящий господин Оме ходить в комнату к госпоже Фюваль?»). Привлеченный шумом, из комнаты мадам действительно вышел Оме, тут Люсинда возопила уже так, что герцогу пришлось ее урезонивать по-настоящему. Все закончилось полным конфузом господина Оме, мадам Фюваль и нашего святоши, обнаружившего у себя под носом грубое нарушение морали.
За это время я успела не только скользнуть в свою спальню, по пути расшнуровывая платье и вытаскивая шпильки из волос, но и разворошить постель. Но теперь следовало сделать вид, что меня разбудил шум, и выйти из спальни, чтобы герцог не успел в нее войти.
Я быстро сбросила платье и накинула пеньюар, готовясь разыграть еще один акт комедии, как вдруг дверь в потайной ход, которым я сама вернулась в спальню, открылась и… По ту сторону основной двери слышался голос моего супруга, урезонивавшего Люсинду, но здесь передо мной стоял…
– Арман?!
Он приложил палец к губам, приказывая молчать. В следующее мгновение он шагнул к столику у камина и поставил на него два бокала и бутылку вина, потом сделал жест, показывающий, чтобы я налила вино в бокалы и тот, что больше, дала мужу, а второй взяла себе. Арман повторил указание про бокалы, мол, не перепутай. Я кивала, прижав пальцы к губам.
Легкое прикосновение губ к моему виску, и он исчез за дверью, словно и не было. Но на столике остались стоять вино и бокалы. Мне с трудом удалось взять себя в руки, чтобы не блестеть глазами.
– Люсинда… герцог, вы? Что случилось?
– Ничего страшного, мадам, возвращайтесь в спальню. Идите к себе, я сказал!
– Ваша Светлость, что вы себе позволяете?! – Истерику закатить, что ли? Это я могу. Но, вспомнив об Армане и принесенном им вине, я передумала. Истерику еще успею.
Мне не нужно объяснять, что приготовил Арман своему двойнику – крепкий здоровый сон до утра. Я такое уже проходила с королем Людовиком XIII, когда, не пожелав ложиться с ним в постель, попросту напоила короля снотворным.
Герцоги не крепче королей, этот тоже заснул довольно быстро. Чтобы быть уверенной, что он и впрямь спит, я даже серьезно потеребила мужа, чем вызвала смех появившегося из потайного хода Армана:
– Вас так расстраивает тот факт, что герцог сладко спит?
Я бросилась к нему:
– Арман, где вы были до сих пор?!
– Где и обещал. И вернулся, как обещал. Просто вы, мадам, не умеете себя прилично вести. Ваш супруг прав, запирая вас в монастыре.
Я обиделась, он что, вернулся, чтобы читать мне лекции о приличном поведении?
– Я столько пережила за это время!
– Потом расскажете. Помогите мне перетащить вашего супруга в постель. Возьмите его ноги.
– Я не собираюсь с ним спать!
– Я разве сказал спать? Спать будет он на своем законном месте. Помогайте.
Мы перенесли герцога на кровать, уложили и даже бережно укрыли. А что дальше?
А дальше я оказалась в объятьях Армана, прижимая меня к себе, он шептал на ухо (во дворцах и стены имеют уши):
– Вы сорвали мои планы. Все, что я делал для вашего возвращения в ваш мир, полетело прахом, нужно начинать сначала. А пока придется выполнить супружеский долг за этого соню, – он кивнул на спящего Шарля.
– Придется?! – я с трудом удержалась, чтобы не закричать в полный голос. Но добавить, что обойдусь, не успела. Арман закрыл мне рот поцелуем, а потом прижал лицо к своей груди:
– Тихо, тихо. Слушайте меня внимательно. Позволить вам рожать вот от этого я не могу, давно об этом говорил. Завтра он не будет ничего помнить, а вы скажете, что провели бурную ночь, и постараетесь больше Шарля к себе не подпускать. Скажете, что беременны. Если, конечно, не желаете стать его супругой в действительности.
– Вот еще!
– Договорились. Вы хоть чуть скучали обо мне?
– Если бы вы знали, что я пережила!
– Это не ответ. Я спросил о том, ждали вы меня или нет.
– Ждала…
– Попробую поверить.
Ночь действительно была бурной и волшебной. Конечно, не такой, как раньше, все же мы в спальне не одни, но все равно…
Оставляя меня в спальне с мужем, Арман ревниво отодвинул подальше от спящего Шарля:
– Вам кровати мало, что ли?
Я тихонько рассмеялась.
До самого рассвета лежала, вспоминая объятья… чьи? Кем Арман мне теперь приходится? Раньше вроде был мужем, но теперь муж сладко похрапывал рядом.
И вдруг меня пронзило понимание: Шарль спит почти одетым, рубашка ладно, но то, что ниже пояса, должно быть хоть отчасти обнажено, иначе не поверит в свои ночные подвиги. Стараясь не делать резких движений, чтобы не проснулся и не потребовал продолжения банкета, осторожно развязала гульфик и высвободила предмет мужской гордости. Не удержалась, чтобы не посмотреть.
Так себе… ничего героического. У Аполлонов в галерее после моих ночных трудов в качестве скульптора получилось куда больше…
Спала недолго, но проснулась первой и постаралась одеться, чтобы супругу не пришло в голову ничего героического. Меньше обнаженного тела – меньше соблазна. Проснувшемуся Шарлю капризно выговорила, что так не поступают, мол, налетел, как орел, а потом сразу заснул, забыв обо мне.
Бедолага подозрительно оглядел себя, потом меня… У меня был вид довольной кошечки, ну откуда же Шарлю знать, что это вовсе не его заслуга? Герцог смутился:
– Я ничего не помню…
– Вот и я твержу это же. Вам не пора в свою спальню, чтобы не давать повода слугам переглядываться?
Муж отправился к себе, но едва я успела вздохнуть с облегчением и поднести к губам чашку с горячим шоколадом, как услышала звериный рык из галереи.
О, боже, я же совсем забыла о гипсовых «украшениях» двух Аполлонов! Понятно, что Шарль их обнаружил. Теперь главное не расхохотаться.
Я выскочила в галерею с ответным воплем:
– Что случилось?!
Мой супруг стоял, схватившись за сердце одной рукой, а второй тыча в гигантские фаллосы скульптур. В темноте я явно перестаралась, члены получились гигантскими.
– Герцог, что это?
Он топал ногами и кричал:
– Кто это сделал?! Кто, я спрашиваю?!
А что, если затопать в ответ и заорать, что я? Нет, я уже однажды устроила танцевальный раут перед супругом, за что поплатилась пребыванием в монастыре. Потерплю…
Он метнулся куда-то в свои покои, а я поспешила к себе, а потом вниз, потому что приехала маркиза де Рошешуар, которая еще не стала фавориткой короля, а потому вела себя довольно демократично, если так можно вообще назвать поведение придворной дамы. Я похвалила себя за точный расчет, лучше маркизы мало кто сумеет донести до двора странности в поведении моего супруга, который снова бушевал в галерее.
Я вовсе не дружила с прекрасной Атенаис, будущей Монтеспан, но сейчас была искренне рада ей, а потому расцеловалась от души. Вернее, это были легкие прикосновения щек и чмоки в воздухе. Никто не обнимался и не целовался по-настоящему, все помнили о пудре и кремах, о помаде и мушках.
– Ах, дорогая маркиза, как я рада вас видеть!
Маркиза, услышав какой-то странный шум, напряглась:
– Вы затеяли ремонт во дворце?
Я тоже прислушалась. Так, кажется, мой супруг портит результаты моего ночного творчества.
– Н-нет, ремонта нет. Это в галерее…
Я жестом пригласила Атенаис с собой. В галерее Шарль молотком отбивал фаллос уже у второго Аполлона. Быстро он справился. Впрочем, гипс не мрамор, разрушается легко.
– Что делает герцог?! – в ужасе пролепетала маркиза.
Я изобразила смущение:
– Пойдемте отсюда. Герцог не выносит вида обнаженного тела, даже если оно из мрамора. Теперь ему мешают… ну, вы понимаете что…
Мы поспешили прочь, вслед неслись удары молотка по мрамору, Шарль решил не останавливаться на том, что добавила я, а отсечь смущающие его детали целиком.
– И… часто он так?! – глаза прекрасной Атенаис просто вылезли на лоб.
Я развела руками:
– Что я могу поделать?
Через пару часов после поспешного отъезда маркизы из нашего дома (она вдруг вспомнила о срочной необходимости посетить… я не стала уточнять кого именно) при дворе разнеслась сплетня о сумасшедшем поведении герцога Мазарини, который молотком отбивал причинные места у скульптур.
Первой отреагировала моя собственная сестрица. Олимпия примчалась к нам с требованием доказать или опровергнуть слух. Я пожала плечами:
– Что я должна доказывать или опровергать? Если у вас есть желание – осмотрите скульптуры сами… Я в галерею не заходила.
Я-то нет, но там побывала Люсинда, которая подтвердила кастрацию ни в чем не повинных Аполлонов. Олимпия убедилась, вернулась из галереи, прижимая руки к полыхающим щекам. И надо же, чтобы как раз в ту минуту присланное от портного платье мне принесла Матильда. Ее вид оставлял желать лучшего, передних зубов у девушки просто не было.
Матильда промычала что-то сквозь сомкнутые губы, делая немыслимые знаки руками. Я кивнула, чтобы положила платье на кровать, мол, потом рассмотрю.
– Где вы берете таких слуг? Что это с ней? – поморщилась Олимпия.
Я поспешила жестом отпустить Матильду, у которой и без того не имелось желания позировать перед кем бы то ни было, и шепотом объяснила:
– У бедолаги выбиты передние зубы.
– Это я понимаю. У вас драки между слугами?
Я распахнула глаза как можно шире:
– Драки? Нет, – шепот был театральным, как и мои оглядки на дверь, дабы герцог не услышал моих откровений. Я могла не беспокоиться, потому что знала, что Шарль в бешенстве уехал из Парижа и пару дней будет отсутствовать, – зубы бедолаге выбил герцог.
– За что?!
Я вспомнила нелепое объяснение поведения герцога Мазарини, которое читала в свое время, не только не веря ему, но и считая просто глупым. Однако сейчас эта глупость вполне пригодилась.
– Чтобы она не привлекала внимание мужчин.
Вообще-то, Шарль выбил два зуба Матильде со злости из-за ее нытья, у бедолаги страшно ныли черные пеньки, оставшиеся вместо зубов, а вырывать не решалась. Битье по зубам проблемы не решило, потому что теперь болели корни, тогда герцог позвал зубодера, и Матильде и еще двум служанкам самым варварским образом были изуродованы рты. Хотя что поделаешь, если впереди одна гниль?
Верно, в таком виде страдалицы привлечь внимание мужчин не могли никак, у всех троих теперь провалены рты, невнятная дикция и невозможность не только говорить, но и кушать.
– Вы шутите?
– Ничуть. Таких еще две. Можете сами убедиться.
– Боже мой, ваш муж сумасшедший!
Я пробормотала в сторону, но так, чтобы Олимпия услышала:
– Не об этом ли я вам все время твержу?..
Не помогло! При дворе шушукались, посмеивались, отпускали шуточки, обсуждали моего супруга, но никто не считал, что с таким монстром нужно разводиться.
Но главное – я оказалась беременна! Вернувшийся из своей поездки Шарль в мою спальню больше не приходил, он шарахался от всех, а потом и вовсе объявил, что нам надлежит уехать в имение.
– Какое?!
– Я подумаю, у нас их много.
Это верно, имений у Шарля Мазарини теперь было предостаточно, поскольку к его собственным добавились принесенные мной.
Читать бесплатно другие книги:
