История загробного мира Ивик Олег

Буддисты в колесе сансары

Если у индуистов весь мир является в какой-то мере загробным, потому что после смерти человек может не только отправиться в ад или в рай, но и возродиться среди живых, то у буддистов эта мысль доведена до полного логического завершения. Существуют шесть достаточно равноправных миров сансары, в любом из которых может возродиться к новой жизни душа, не достигшая просветления. Это мир богов, мир ревнивых богов, мир людей, мир животных, адский мир и мир голодных духов.

На поверхности земли расположены мир людей и мир животных. Географически они совпадают, однако относятся к разным типам. Рождение в теле животного относится к одному из трех неблагоприятных видов воплощений: путь от животного состояния до просветления крайне долог. Правда, известны примеры, когда этот путь преодолевался легко и быстро. В одной из книг южноиндийского буддистского канона рассказывается о трех соседях – куропатке, обезьяне и слоне, – которые после долгих ссор и раздоров решили покончить с беззаконием и избрали куропатку для духовного руководства, после чего «куропатка наставила их и научила жить по нравственному завету, которому следовала и сама. И все трое в последующей жизни строго придерживались пяти заповедей… и были вежливы. И оттого что поступали так, с окончанием земного срока все трое возродились на небесах».

Но этот случай нельзя считать типичным, поскольку куропаткой был не кто иной, как Будда Шакьямуни в одном из своих ранних воплощений, и под столь высоким руководством обезьяна и слон могли легко достигнуть успехов на пути просветления. Самому Будде случалось рождаться в весьма различных телах, в том числе и обезьяны, и лебедя; эти истории подробно описаны в так называемых джатаках – поучительных рассказах о перевоплощениях великого Пробужденного. Но обычным смертным рождение в теле животного не рекомендуется. Впрочем, некоторые буддистские авторитеты, вопреки каноническим текстам, считают, что такое рождение само по себе случается крайне редко. Даже закоренелый грешник получит в новом рождении хоть и неудачное, но человеческое тело, хоть и горькую, но человеческую судьбу. И только многократно повторенные из судьбы в судьбу грехи, приведшие в конце концов к полному вытравливанию всего человеческого, могут дать «качественный скачок», в результате которого грешник возродится в мире животных… Впрочем, эта точка зрения не является канонической.

Рождение в мире людей, напротив, считается самым благоприятным (насколько новое рождение вообще может быть благоприятным) – достигнуть полного просветления можно, только будучи человеком. Как ни странно, боги в этом смысле находятся в худшем положении, чем люди. Стать и быть богом буддисту достаточно нетрудно, но стремиться к этому не слишком резонно. Боги, как и все остальные существа, подчиняются законам кармы, и для того, чтобы достигнуть состояния Будды, бог должен сначала умереть и затем вновь родиться человеком. Поскольку боги живут очень долго, то их просветление становится делом очень далекого будущего, поэтому возрождения в мире богов надо старательно избегать. Смерть богов происходит достаточно неприглядным образом. Согласно буддистскому философу пятого века Васубандху сначала у бога ослабевает сияние тела, потом взгляд делается мутным и начинается непроизвольное моргание; разум бога утрачивает живость, одежды его загрязняются, а цветочные гирлянды увядают; из божественных подмышек течет пот, от тела исходит неприятный запах, после чего наступает смерть.

Тем не менее судьба богов, пока они живы и молоды, сама по себе достаточно привлекательна, и рождение в мире богов считается одним из трех благоприятных видов. Боги обитают в так называемой Девалоке, которая расположена на вершине мировой горы Меру и в небе над ней. Девалока состоит из двадцати шести ярусов, имеющих свою иерархию, верхние из них носят общее название «Брахмалока».

Еще один из миров, рождение в котором считается благоприятным, – мир асуров, или, как его еще называют, «мир ревнивых богов». Ревнивые боги живут, как и боги неревнивые, на склонах горы Меру, только в нижних ярусах, а также в пещерах. Они ведут со своими верхними соседями непримиримую борьбу; «яблоками раздора», за которые сражаются боги, стали плоды замечательного дерева Читтапатали. Дерево это отличается исключительной высотой, растет оно во владениях ревнивых богов, но ветви его достигают Девалоки, и фрукты достаются богам обычным, что вызывает страстную зависть асуров и отвлекает их от забот о достижении природы Будды.

Миры, которые считаются неблагоприятными, кроме мира животных, залегают под землей. Ближе к поверхности расположен мир претов, или голодных духов; сюда попадают те, кто в прежней жизни был слишком жаден, прожорлив или жесток. Иногда преты выходят на землю (они любят копаться в помойках) и пугают людей жалобными криками и холодными прикосновениями. У некоторых буддистов, например у китайцев, принято подкармливать претов, для них прямо на земле оставляют жертвенную пищу, и даже учрежден специальный день, когда их кормят особенно сытно. Но все усилия китайцев пропадают втуне: преты голодны не от того, что им не хватает пищи, а вследствие своеобразного строения тела: у них большие животы, а рты имеют размер игольного ушка, пищевод тоже крайне узок.

Еще один неблагоприятный мир сансары – мир адов, или Нарака. Буддисты, попадающие в Нараку, судя по всему, не претерпевают столь явного изменения своей сущности, как те, что возрождаются в мирах людей, богов, животных или претов. В аду главное – не то, кем ты станешь, а то, что с тобой там сделают. Адов у буддистов множество, они крайне разнообразны и по своему географическому положению, и по видам терзаний. Главными адами считают восемь «жарких» адов и столько же «холодных». Жаркие традиционно были расположены под континентом Джамбудвипой, на котором находилась Индия. Впрочем, так было в те времена, когда буддистская вселенная состояла из четырех континентов, отделенных концентрическими горными хребтами и озерами от стоящей в центре горы Меру. К сегодняшнему дню наземная география поменялась, что, по-видимому, не могло не сказаться на географии подземной. Кроме того, относительное количество буддистов в самой Индии сильно сократилось, сегодня их здесь не больше десяти миллионов. Центр тяжести буддистского мира давно уже переместился в Китай, где буддистов более трехсот миллионов, если учесть приверженцев комплекса «трех учений»: конфуцианства, буддизма и даосизма. Существуют сведения, что у китайцев есть свой совмещенный ад для представителей трех учений сразу. Следом идет Япония, в которой проживает семьдесят два миллиона последователей Будды (опять-таки с учетом тех, кто исповедует одновременно несколько религий). «Чистых» буддистов больше всего в Таиланде, Бирме и Вьетнаме – около ста семидесяти миллионов. Не исключено, что для облегчения доступа жаркие ады тоже были перенесены в Юго-Восточную Азию. Но так или иначе, этирегионы Нараки традиционно расположены под землей, на разных уровнях, причем чем глубже уровень, тем сильнее мучения.

Холодных адов тоже восемь, они расположены на окраинах обитаемого мира. Кроме того, поблизости от главных адов существует некоторое количество так называемых «соседствующих», или дополнительных. Например, вблизи от жарких адов протекает служащая той же цели река Вайтарани, уже знакомая нам по преисподней индуистов. Есть основания думать, что буддистские ады расположены выше индуистских, так как Вайтарани, протекающая через их территорию, состоит из кипятка и пепла. К тому времени, когда ее воды доходят до индуистского ада, река заполняется кровью и костями. Обратное расположение адов маловероятно, так как естественное очищение рек осуществляется, как правило, посредством водорослей, которые в подземных реках не встречаются.

Кроме жарких, холодных и соседствующих, имеются еще и «случайные» ады, которые могут располагаться в любых подходящих для этого местах – в горах, пустынях и пр. Наказание в них может заключаться не только в страдании, но и в чередовании страдания и удовольствия. Интересно, что главные – горячие и холодные – ады созданы совокупной кармой всех живых существ и предназначены для общего пользования. В отличие от них, соседствующие и случайные ады часто являются персональными и созданы кармой одного человека или небольшой группы людей.

Некоторые области буддистского ада находятся под управлением древнего бога Эрлика. Он издавна был владыкой загробного мира, в который отправлялись после смерти представители монгольских народов и саяно-алтайских тюрок. Эрлик распоряжается душами по праву – алтайцы считают, что именно он, вопреки воле демиурга Ульгеня, в свое время наделил людей бессмертной душой. А новорожденные тувинцы и поныне получают свои души непосредственно от Эрлика. Но этим добрые дела Эрлика в основном и исчерпываются – в своем царстве древний бог обращается с умершими весьма сурово, он заставляет их служить себе, а некоторых отправляет на землю творить зло. Эрлик питается кровью, его черный дворец, построенный из грязи (по другой версии – из железа), стоит на берегу реки, текущей человеческими слезами.

Эрлик – существо весьма древнее, но монгольские буддисты утверждают, что во вполне исторические времена он жил на земле в обличий монаха и лишь после смерти отправился в загробный мир. Впрочем, эта версия не слишком противоречива, поскольку, приняв буддизм, Эрлик вполне мог переродиться и из бога стать человеком, а затем опять богом. В бытность свою монахом Эрлик достиг святости и приобрел сверхъестественные способности, что не помешало ему окончить жизнь на плахе в результате ложного доноса. Но могущество, достигнутое праведной жизнью, выручило монаха: потеряв человеческую голову, он приставил на ее место бычью и стал судьей монгольско-бурятского отделения загробного мира буддистов, приобретя почетный титул «Чойджал» – «царь закона». Эрлик-Чойджал имеет синее тело, носит ожерелье из черепов и окружен языками пламени. Для ловли душ он пользуется арканом, который не выпускает из рук, а для судопроизводства – книгой судеб, весами и зеркалом, в котором отражаются прегрешения обвиняемых. Бычья голова не мешает царю управлять девятью подземными присутственными местами и девяноста девятью (по некоторым данным – восьмьюдесятью восмью) темницами. Впрочем, несмотря на то, что голова эта бычья, у нее открыт третий глаз.

Хотя места для терзания грешников-буддистов традиционно называют «адами», это слово не вполне точно передает их специфику. Точнее было бы назвать их «чистилищами», поскольку срок пребывания там ограничен совершенными в последнем воплощении грехами. Точно так же определяется кармой и срок пребывания среди людей, животных, богов, асуров или голодных духов. Искупив плоды своих прежних деяний, душа (этот термин условен) возрождается в любом другом мире и имеет все шансы рано или поздно достигнуть нирваны через воплощение в человеческом теле. К сожалению, для этого, как правило, требуется очень много времени. Обитатели адов, преты и животные не способны к духовной практике (кроме редких случаев, описанных в джатаках). Боги, даже «ревнивые», к ней способны, но достаточно приятная жизнь, которую они ведут в своих божественных мирах, отвлекает их от медитаций и размышлений о восьмеричном пути Будды. Лишь обитатели Брахмалоки уделяют должное внимание постижению «четырех благородных истин» и прочим премудростям восьмеричного пути.

Такова вкратце структура буддистской вселенной, которую с равным успехом можно назвать обителью живых и обителью умерших. Душа скитается по шести мирам, и ни один из них, собственно, не является более «загробным», чем остальные. Ни один, кроме Бардо – промежуточного состояния, в которое человек попадает сразу после смерти и которое, единственное, можно назвать действительно «загробным». Но именно это состояние буддисты (по крайней мере, образованные буддисты) объявили существующим лишь умозрительно. Конечно, с точки зрения последовательного буддиста, весь мир – это иллюзия, или майя, но загробный мир Бардо – майя «вдвойне». Ведь все ужасы буддистского Бардо лишь происходят в сознании умирающего и умершего, становясь «иллюзией иллюзии». А сторонники одной из основных ветвей буддизма, Тхеравады, и вовсе сомневаются в существовании Бардо. Впрочем, многие тхеравадины сомневаются и в существовании самой человеческой личности, которая могла бы в это Бардо попасть. Ведь человек – это не более чем соединение пяти групп дхарм (компонентов): дхарм тела, дхарм ощущений, дхарм восприятий, дхарм ментальных образований и, наконец, дхарм сознания. Элементы эти непрерывно уничтожаются и заменяются новыми, а значит, никакой постоянной души нет и быть не может. Это дало известному буддологу Е.А. Торчинову основание заявить: «Вопреки распространенному заблуждению, в буддизме вообще нет учения о перевоплощениях, или реинкарнациях. Человек в буддизме не есть воплощенная душа, как в индуизме. Он – поток состояний – дхарм, серия кадров – мгновений… Поэтому профессиональные буддологи стараются избегать таких слов, как “перерождение” или тем более “перевоплощение”, и предпочитают говорить о циклическом существовании или чередовании рождений и смертей».

Но что бы там ни говорили профессиональные буддологи и теологи, а буддист попроще все-таки надеется после смерти переродиться в каком-нибудь более или менее приличном мире и в надлежащем теле. Тем более что места для такого перерождения во вселенной достаточно. Мир живых (назовем его так, хотя эти «живые» уже успели неоднократно умереть), несмотря на всю его иллюзорность, у буддистов огромен и бесконечен во времени и пространстве. Вселенная существует в течение махакальпы – космического цикла, который длится тысячи миллиардов лет. Количество обитаемых вселенных неисчерпаемо, они объединяются в системы (сахалоки), которых больше, чем песчинок в Ганге. Правда, каждая из этих вселенных не очень велика (для вселенной) и представляет собой плоский диск, лежащий на воде, напоминая скорее Землю в представлении древних греков. Но зато центральный океан этой Земли имеет глубину восемьдесят тысяч миль, а гора Меру возвышается над ним на такую же высоту.

В отличие от «мира живых», промежуточный мир умерших, Бардо, весь умещается в сознании каждого человека и не может быть описан в терминах евклидовой геометрии, поэтому о географии его можно говорить лишь с некоторой натяжкой. Гораздо увереннее можно судить о населении Бардо – многочисленных бодхисаттвах и демонах – они подробно описаны в «Бардо Тхёдол», известной цивилизации Запада под не слишком удачным названием «тибетской “Книги мертвых”». Книга эта создана в рамках ламаизма – течения, соединившего черты крупнейших ветвей буддизма, Махаяны и Ваджраяны. Как и ее египетский аналог, тибетская «Книга мертвых» является руководством для умершего и подробно расписывает все те трудности, с которыми он столкнется на своем пути по Бардо. Но, в отличие от древних египтян, покойные буддисты не берут свою «Книгу мертвых» в загробный мир – эту книгу лама читает над телом.

Путь человека по Бардо длится обычно до сорока девяти дней. В течение этого срока покойному предстоит преодолеть немало испытаний: его будет бить в спину «лютый ветер кармы», злобные демоны, «вооруженные различным оружием», будут пугать его «ужасающим шумом и криками». Гонимый снегом, дождем, ураганами, хищниками, ревом огня и грохотом обрушивающихся гор, покойный «побежит от них, куда глаза глядят, не разбирая дороги». На пути его подстерегают три глубочайшие пропасти: белая, черная и красная – «они будут глубоки… и возникнет чувство, что вот-вот упадешь в них». На самом деле – «это не пропасти. Это Гнев, Похоть и Глупость». Но в столь экстремальных условиях не всякий может постигнуть разницу между пропастью психологической и топографической. Тем более что покойный будет испытывать естественную для своего положения растерянность: «Увы! Я мертв! Что же мне делать?» Ответ на этот исконный вопрос и должна предложить умершему тибетская «Книга мертвых».

Когда читаешь эту книгу, находясь в безопасном уголке мира людей, то в общем и целом понятно, что же делать. Тем более что на помощь умершему, согласно той же книге, приходят великие бодхисаттвы —существа, достигшие просветления, но оставшиеся в мире сансары, дабы просветлить всех остальных. Бодхисаттвы являются покойному в самом величественном виде и прельщают его исходящим от них светом и разнообразными видами мудрости. А лама, читающий над телом текст «Бардо Тхёдол», рекомендует своему подопечному довериться бодхисаттвам и однозначно объясняет всю пагубность соблазна, который исходит от шести сансарических миров. Тем не менее, несмотря на столь четкое руководство и на все величие бодхисаттв, большинство умерших не могут принять правильное решение. Они пугаются как бодхисаттв, так и многочисленных демонов и достаточно быстро оказываются либо в мире животных, либо в мире богов, а то и в мире голодных духов. В лучшем случае они выбирают себе более или менее подходящих родителей в мире живых (для этого в «Книге мертвых» тоже есть подобающие инструкции) и начинают все сначала.

Впрочем, это тоже не так уж и плохо, поскольку рано или поздно все живые существа достигнут просветления. Ведь именно за тем и возвращаются в мир людей бодхисаттвы, поклявшиеся не уходить в нирвану, пока не спасутся абсолютно все. Правда, хотя бодхисаттвы и готовы помогать абсолютно всем живым существам, независимо от их вероисповедания, но те, кто относит себя к Тхераваде, помощь бодхисаттв отвергают и предпочитают спасаться сами. Поэтому тхеравадинам предстоят многие тысячи смертей и перерождений: раз от раза улучшая свою карму, они наконец становятся в очередной жизни монахами и только из этого статуса могут достичь нирваны.

Приверженцам Махаяны приходится в колесе сансары гораздо легче, чем тхеравадинам: бодхисаттвы не только помогают им в Бардо, но и предлагают самые разнообразные варианты обустройства загробного мира. Существует предание, что бодхисаттва Кшитигарбха пообещал заполнить своим телом все пространство ада, с тем чтобы там не осталось места для грешников. А будда Амида (он же Амитабха, или Авалокитешвара) учел пожелания тех буддистов, которые не хотят крутиться в колесе сансары, но в то же время не слишком торопятся поменять его на бесстрастное и бестелесное пребывание в не слишком понятной нирване. Для них Амида создал специальный рай под названием «Счастливая страна» (Сукхавати), «Чистая земля», или «Поле Будды». Раньше этот рай носил название Потала и был, по некоторым данным, расположен на вершине горы, стоящей на берегу Индийского океана, или же на острове в Восточно-Китайском море. Но сегодня Счастливая страна находится неизмеримо далеко от нашего мира. Те, кто попадают туда, возрождаются в виде людей или богов, для них выстроены дворцы из драгоценных металлов и камней. Все остальные виды живых существ в Чистой земле отсутствуют. Живут обитатели Сукхавати «неизмеримо долго» и всю свою жизнь наслаждаются беспредельным счастьем. После смерти им уже не грозит повторное перерождение, и они сразу попадают в нирвану, но случается это очень нескоро.

Попасть в рай Амитабхи несложно. Есть версия, что для этого достаточно вести более или менее безгрешную жизнь, а главное – регулярно повторять мантру «Слава будде Амиде». С помощью этих нехитрых правил можно попасть в рай уже после ближайшей смерти.

Впрочем, загробный мир буддистов, несмотря на все старания Амитабхи, не так прост. Легендарный основоположник Махаяны Нагарджуна писал:

Представители школы Чань (или Дзен) тоже не торопятся внести ясность в ситуацию. Когда знаменитого Чжао-чжоу спросили, какова будет судьба души после того, как тело сгниет в могиле, он ответил: «Сегодня опять ветрено». Не подумайте только, что великий учитель Дзена хотел уйти от ответа на вопрос. Он дал исчерпывающий ответ вполне в духе своего учения. А от того, как поймут его ученики, зависит их дальнейшая судьба, в том числе посмертная.

Под властью Нефритового императора (Китай)

Приток китайских переселенцев в загробный мир во все времена был весьма велик. Уже двадцать пять тысяч лет тому назад туда направлялись усопшие, ритуально посыпанные охрой. Как там устраивались их души, мы не знаем, но археологи находят останки тел, увешанные ракушками и обработанными камнями. На рубеже эр ежегодный прирост населения в китайском потустороннем мире составлял примерно треть от общеазиатского. В восемнадцатом веке эта цифра увеличилась до половины. А если к тому же учесть, что в древности у каждого китайца, кроме детей, было по нескольку душ (в некоторых регионах до десяти, а у даосов даже до двенадцати), то, казалось бы, китайскому загробному миру грозит перенаселение. Однако этого, судя по всему, не случилось. Ведь, как известно любому китайцу, далеко не всякая душа обладает бессмертием.

Уже во втором тысячелетии до н. э., в эпоху Шан-Инь и тем более в сменившем ее на рубеже первого тысячелетия царстве Чжоу, выяснилось, что у большинства китайцев как минимум две души: материальная, «по», и духовная, «хунь». Позднее многие считали, что душ типа «по» может быть до семи, а типа «хунь» – до трех; были и другие варианты. Но так или иначе, души «по», сколько бы их ни было, вместе со смертью человека превращались в дух, называемый «гуй», и уходили в землю вместе с телом. Именно этой душе предназначались все те предметы и пища, которые родственники укладывали в могилу. Но душа эта, хотя и принадлежала покойному, относилась более к его телу, нежели к личности. Она обитала в могиле, пока тело хоть в какой-то мере сохранялось, и, если ей в положенные сроки продолжали приносить жертвы, «гуй» не вмешивался в дела живых.

Китайский писатель восемнадцатого века Юань Мэй в рассказе «Ученый из Наньчина» дает яркую иллюстрацию различия между душами «хунь» и «по». Он описывает, как к молодому ученому пришел его умерший друг и попросил выполнить ряд его последних поручений. Юноша охотно взялся исполнить просьбы покойного, а когда тот поблагодарил и собрался уйти, молодой человек предложил ему задержаться и немного поболтать. Друзья мирно беседовали, но постепенно внешность усопшего начала меняться, он стал агрессивен и в конце концов напал на своего бывшего друга. Люди, узнавшие об этой истории, объяснили ее очень просто:

«“Хунь” в человеке добрая, а “по” – злая; “хунь” – мудрая, а “по”– глупая. Когда он только пришел, духовное начало в нем еще не погибло, но вскоре “по” начала вытеснять “хунь”. Когда он исчерпал свои сокровенные заботы, “хунь” испарилась, а “по” – сгустилась. Пока в нем сохранялась “хунь”, он был тем самым человеком, что прежде; с уходом же “хунь” уже не был тем человеком. Трупы, что свободно двигаются, ходят, а также бродячие тени – все это создания “по”».

Но к счастью, «по» редко является к живым. Онаживет в могиле, а через некоторое время отправляется к некоему «Желтому источнику», или «Девяти истокам», там пребывает, влача призрачное существование и, по некоторым данным, в конце концов полностью растворяется в пневме – универсальной энергии Вселенной…

Про сам источник в «Истории династии Хань» написано, что он «под землей, мрачен в глубине» и что «уж если умер, некого вместо себя туда послать». Но острой необходимости кого-то посылать к Желтому источнику вместо себя, видимо, никогда и не возникало, потому что собственно личность человека издревле сосредотачивалась в другой его душе (или душах) – «хунь», которая возносилась к небу и превращалась в дух – «шэнь». Именно душа «шэнь», попадая на небо и сохраняя память и привязанность к оставшимся на земле родственникам, становилась посредником между людьми и сверхъестественными силами. Но в древности «шэнь» имели не все. Простолюдину она не полагалась вообще, а если она у него каким-то образом и оказывалась, то очень быстро исчезала. Люди познатнее, в зависимости от ранга, могли иметь более долгосрочную «шэнь», но и она была не вечна. И только император имел бессмертную «шэнь», которая, попав на небо, могла оказывать бессрочную помощь оставшимся в живых. Во главе небожителей издревле стоял могущественный бог-первопредок Шанди. Ему повиновались многочисленные духи, ведавшие громами и дождями, воинскими победами и разрешением женщин от бремени. Его власть над миром была безграничной. Но при этом Шанди в компании покойных императоров был если не «первым среди равных», то, во всяком случае, первым среди близких родственников. И вся чреда пребывавших на небе властителей переадресовывала ему просьбы своих земных потомков. Поэтому о «шэнь» покойных императоров следовало заботиться ради благополучия всех живущих. А поскольку жертвоприношения духам предков могли совершать только их прямые потомки мужского пола, то и роль ныне здравствующего императора трудно было переоценить: ведь он был единственным, чьи молитвы и приношения помогали удерживать мир в равновесии.

Постепенно Шанди стал устраняться от своих обязанностей, но роль императора от этого не умалилась: теперь он обращался напрямую к Небу, сыном которого являлся, и к духам своих непосредственных предков.

Для того чтобы покойный император пребывал на небесах в полном здравии и довольстве, хоронили его обычно очень пышно. В могилу укладывалиутварь, оружие, запряженные лошадьми боевые колесницы, тела животных… Сопровождала властителя и приличествующая ему свита. В основном это были военнопленные, но иногда в свиту попадали и приближенные. Так, вместе с владыкой царства Цинь в 621 году до н. э. отправились на небо еще 177 человек, в том числе три знатных сановника. Человеческие жертвоприношения на похоронах случались до конца эпохи Чжоу (III век до н. э.).

Потом обычай отправлять на небо вместе с покойным императором его свиту вышел из моды. Возможно, китайцы сообразили, что «шэнь» императора вечна, а духи его сановников, и тем более безродных пленников, очень скоро растворятся, оставив властителя в полном одиночестве. Эту проблему по-своему решил правивший в третьем веке до н. э. император Цинь Ши-хуанди: он приказал создать для своего загробного сопровождения глиняную армию. Точное количество воинов ее неизвестно, на настоящий момент археологи раскопали около восьми тысяч «солдат», изваянных из глины в полный рост, причем черты каждого лица – индивидуальны. В пятьдесят бронзовых колесниц впряжены глиняные лошади. Сегодня реставраторы восстанавливают поврежденные фигуры, и настанет день, когда пребывающий на небе император сможет вновь принимать парады. Но к сожалению, его армия навеки утратила боеспособность. Спустя всего четыре года после вознесения Цинь Ши-хуанди на небо в стране вспыхнуло восстание. Бунтовщики вскрыли захоронение и изъялиу «небесной стражи» ее оружие. Оно, кстати, оказалось достаточно «земным» и действенным: вскоре в стране воцарилась новая династия, Хань.

В эпоху Чжоу, которая началась в конце второго тысячелетия до н. э. и длилась около восьми веков, в царстве мертвых прошли заметные демократические преобразования: постепенно души «шэнь» появились практически у всех китайцев, даже у самых безродных. Конечно, они были, в отличие от «шэнь» императора, не бессмертны, но наделялись достаточно долгим существованием, а иногда и получали право на перерождение в новом теле. В конце концов сперва у жителей Южного Китая, а потом и по всей стране стала преобладать система трех душ: одна из них оставалась в могиле с костями покойного, вторая пребывала в табличке со своим именем на семейном алтаре (имя после смерти давали новое), а третья отправлялась в один из загробных миров. Только у детей до года души не было, поэтому никакими церемониями и жертвами их похороны не обставлялись. Что же касается детей, не достигших подросткового возраста, то их единственная душа еще не успевала разделиться на три и в случае смерти ребенка становилась блуждающим духом.

К эпохе Чжоу относится и еще одно событие загробного мира, которое известный синолог Л.С. Васильев называет «переворотом». Переворот был связан с именем такого, казалось бы, не склонного к новшествам человека, как Конфуций. Тем не менее этот ревнитель старины оказался подлинным революционером, полностью поменявшим систему приоритетов загробного царства. Если раньше основной задачей мертвых было оказывать помощь живым, то теперь, наоборот, главной целью живых стало заботиться о мертвых. Раньше к предкам обращались в случае нужды, теперь непрерывное почитание предков стало моральной нормой и даже смыслом жизни. В определенном смысле загробное царство подчинило мир живых и обложило его очень серьезными повинностями. Вся жизнь древнего китайца (и отголоски этой традиции дошли до наших дней) была теперь посвящена заботе о предках. Пока родители живы, китаец должен был служить им, считая это целью своего существования. Например, в случае денежных проблем добрый конфуцианец без колебаний продавал в рабство жену и детей, чтобы обеспечить родителей. Но главным делом жизни, конечно, была забота об их загробном благополучии. Лучшим подарком к шестидесятилетию отца или матери считался качественный гроб. Его ставили в одной из жилых комнат и регулярно покрывали новыми слоями шпаклевки и лака.

Вообще, загробной сохранности тела придавалось большое значение. Во-первых, непосредственно при теле обитала одна из душ. Но и те души, которые обитали в табличках и на небе, могли иметь проблемы, если с телом что-то было неладно. Поэтому самыми страшными казнями в Китае считались отсечение головы и четвертование. Одна мысль о них делала потенциальных преступников добрыми конфуцианцами. А если преступление все же было совершено и приговор неизбежен, судья мог получить немалую взятку за то, чтобы заменить расчленение на пристойную казнь вроде удушения, при которой кара постигала только тело, но не душу. Идея посмертного воздаяния за земные грехи поначалу была китайцам не известна (она появилась только в начале новойэры, в основном благодаря буддизму), и казненный удушением преступник отправлялся на то же самое небо, что и добропорядочные граждане. Правда, в последние века до нашей эры стали появляться первые сообщения о том, что в загробном мире тоже не все спокойно и душе угрожают многочисленные опасности. Об этом уже на рубеже четвертого – третьего веков до н. э. писал великий китайский поэт Цюй Юань в своей знаменитой поэме «Призывание души». Но опасности эти в равной мере относились и к преступным, и к добродетельным покойникам.

Традиционные похороны в Китае проходили весело. И чем глубже скорбь родных, чем больше их забота о покойном, тем больше веселья. Сами родственники погружены в глубочайший траур, но душа (или души) покойного должны получить последние радости на этой земле, поэтому вокруг гроба звучала веселая музыка, а в траурной процессии, сопровождавшей гроб на кладбище, могли оказаться и певцы, и танцоры, и комедианты на ходулях. Души вообще были охочи до зрелищ, и в театральной традиции Юго-Западного Китая позднее существовали представления, которые не требовали присутствия живых зрителей, – их давали для умерших.

После смерти родителей служение им продолжалось. На кладбищах совершались жертвоприношения в рамках заботы о душе, пребывающей в могиле. Но главная забота была о душе, заключенной в табличке на семейном алтаре. Этим табличкам не только приносили жертвы – им сообщали все важные семейные новости, с ними советовались по любым вопросам. В праздник их украшали лентами, им возжигали курения. И даже невеста, впервые переступившая порог мужниного дома, прежде всего шла представиться умершим предкам, а уже потом – живым членам своей новой семьи.

Поскольку душа, как известно, смертна, то при переходе в иной мир о ее долгожительстве следовало позаботиться. На погребальной одежде было принято вышивать знаки долголетия, а сам гроб старались изготовить из древесины, которая это долголетие символизировала: сосны или кипариса.

Для того чтобы душа, пребывающая в табличке, могла в полной мере насладиться предлагаемыми ей кушаньями, она в дни жертвоприношений вселялась в кого-нибудь из здравствующих потомков, обыкновенно в своего старшего внука, если таковой был. Именно его потчевали возле алтаря. Ему же при этом оказывали все те почести, которые причитались покойному.

Души, которые были удовлетворены заботой о себе, мирно пребывали в своих могилах, табличках и на небесах. Если же душа была недовольна, она могла стать вредоносным духом, или демоном. В таких духов превращались те, кто не имел потомков мужского пола, которые одни были вправе приносить жертвы умершим. Кроме того, в демонов превращались люди, чья смерть произошла каким-нибудь не самым приличным образом: утопленники, съеденные тигром, погибшие на чужбине… Не лучшая судьба ждала и тех, кто умер, не успев вступить в законный брак. Впрочем, это было делом поправимым: в загробном мире китайцы вступали в брак ничуть не хуже, чем в мире живых. Если невеста уже была просватана, но жених умирал до свадьбы, свадьбу в назначенный срок все равно играли, и невеста переходила в дом родителей покойного, выходя замуж за его жившего в поминальной табличке духа. Если же умирала невеста, то ее табличку переносили в дом жениха. Возможна была и свадьба между двумя умершими, которых родители могли просватать и поженить уже после того, как молодые люди успевали отправиться в царство мертвых. Брачный обряд при этом совершался, хотя и по упрощенной процедуре.

Но, несмотря на все меры, предпринимавшиеся для ублажения умерших, они упорно и часто возвращались в мир живых. Причем возвращались не в облике бестелесных привидений, а в виде вполне материальных демонов, оборотней, очень часто – лисиц. Они вмешивались в земную жизнь и даже вступали в браки с живыми: женщины-оборотни рожали своим живым мужьям вполне полноценных детей. И все-таки ничем хорошим такие браки, как правило, не кончались. Люди и демоны вели непрерывную борьбу между собой. Демоны насылали стихийные бедствия и болезни, соблазняли женщин, воровали детей. А люди защищались от них мечами и зеркалами, красными бобами и полынью, фейерверками и петушьей кровью. Демоны не любили, если на них плевали или мочились, и эти действия тоже хорошо помогали в непрестанной борьбе, которую китаец всю свою жизнь вел с легионами зримых и незримых духов.

С распространением даосизма борьбу с демонами возглавили даосские священники. А еще позднее прекрасным средством, предотвращающим козни демонов, стали буддистские сутры. Кроме того, возникла традиция подкармливать демонов: выяснилось, что издревле бродящие по земле неупокоенные души – это давно известные последователям Будды «голодные духи». Правда, буддисты отводили своим «голодным духам» отдельный мир, обособленный от мира живых. Но кто сказал, что они сидят там безвылазно?

«Голодный дух» – понятие видовое, он им и останется, сколько его ни корми. И все-таки сытый «голодный дух» становится несколько менее злокозненным, поэтому от демонов не только защищались, их еще и кормили. Конечно, не в храмах и не на алтарях, а на открытом месте, прямо на земле. Для них даже учредили специальный праздник, приходившийся на середину седьмого месяца.

Возвращались на землю и добрые духи, причем, как и злые, в немалых количествах. Как правило, это были правители, герои или просто образцовые чиновники и ученые мужи. Они становились покровителями городов и селений или ведали ремеслами. Правда, возвращались они на землю не телесно, но, с другой стороны, их души не растворялись в пневме и не уходили навеки к Желтому источнику, а оставались на небесах, навещая при этом мир людей и опекая его. Иногда их загробная судьба была извилиста и непроста. Так, живший в третьем веке полководец Гуань Юнь, умерев, сначала стал стражем монастырей, затем превратился в покровителя демонов и в конце концов дорос до бога войны.

Императоры один за другим жаловали ему разнообразные титулы; через двенадцать веков после смерти, одновременно с назначением на пост бога войны, он получил «божественное имя» Гуань-ди и почетное звание «Помощник Неба, защитник государства». А царь Лю Бэй, которому Гуань Юнь верно служил при жизни, тоже выдающийся полководец, основатель царства Шу, стал после смерти всего лишь богом плетенщиков, поскольку в юности зарабатывал себе на жизнь изготовлением циновок.

Но все, о чем мы до сих пор говорили, относится к взаимоотношению людей и духов. Теперь отвлечемся от живых и посмотрим наконец, как же выглядело китайское царство мертвых.

Надо сразу сказать, что информация о нем противоречива и недостоверна. Таких основательных исследователей, как Данте или Сведенборг, в Китае не было. Не было и единой религии, которая помогла бы установить в царстве мертвых хоть какой-то порядок. Никто толком не знал, сколько у человека душ, но каждую требовалось как-то пристроить. К ранее существовавшим богам постоянно присоединялись сонмы новых, вербовавшихся из вновь умерших. Картину запутывали легионы демонов, многие из которых были так похожи на богов, что ни о какой упорядоченной структуре всего этого сообщества не могло быть и речи.

В шестом веке до н. э. Конфуций попытался навести порядок в ритуале, но разъяснений в картину мироздания он не внес. А его современник Лао-Цзы положил начало даосизму и тем запутал ситуацию еще больше. Правда, сам Учитель Лао к реконструкции загробного мира руку не приложил – это сделали его последователи. И в то время, как даосские ученые мужи предавались неспешным размышлениям о принципе пустоты или следовали по мудрому пути «у-вэй» (недеяния), их коллеги попроще, пренебрегая всяким «у-вэй», спешно строили гигантский загробный мир так называемого «народного даосизма». Они обожествили мириады духов, и теперь души, которым раньше должно было, в положенный срок растворившись в пневме, уйти в небытие, обретали вечность. Достаточно было кому-то увидеть покойного во сне и получить от него дельный совет, чтобы новоявленному божеству тут же создавали святилище.

Даосские каноны, собранные в «Даоцзане», сами себе противоречат по поводу того, как устроены небеса. Даосы создали и преисподнюю, с которой тоже не все было понятно. Кроме того, они внесли путаницу в само понятие смерти и загробного мира. Знаменитый сон Чжуан Чжоу, наверное, известен всем, и все же рискнем еще раз процитировать великого даоса:

«Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он – бабочка, весело порхающая бабочка. Он наслаждался от души и не сознавал, что он – Чжоу. Но вдруг проснулся, удивился, что он Чжоу, и не мог понять: снилось ли Чжоу, что он – бабочка, или бабочке снится, что она – Чжоу».

После такого революционного заявления стало вообще непонятно, которое из царств, собственно, является царством мертвых и «кто куда умирает»: живые в царство мертвых или мертвые в царство живых. По Китаю бродили смутные слухи о реинкарнации. Для тех, кто не хотел умирать и отправляться неизвестно куда, даосы разработали теорию и практику бессмертия. Теперь можно было вообще не умирать: достаточно было придерживаться строгой диеты, включающей снадобья из киновари, и заниматься дыхательными и сексуальными техниками. Практическая сторона дела была проработана, но теоретическая яснее не стала. Даосы, даже достигшие бессмертия, тем не менее либо отправлялись на небо (прямо в телесной форме), либо переезжали в земной рай, информация о местоположении которого тоже была противоречивой (впрочем, из этого рая они периодически навещали обычных сограждан). Третья же категория «бессмертных» даосов все-таки умирала, но не насовсем. Умерев, они совершали ритуал «освобождения от трупа» и отправлялись в неведомо где находившийся рай. А для тех, кто успел умереть до появления рекомендаций по бессмертию, даосы проводили в своих храмах массовые переселения душ предков на небо, чтобы они обрели если не телесное, то хотя бы духовное бессмертие.

В первом веке н. э. в Китай пришел буддизм Махаяны. Буддисты принесли с собой более или менее четко сформулированное учение о реинкарнации, о загробном воздаянии и о загробных мирах. Но они, как и даосы, не стали создавать свое обособленное царство ни в китайском мире живых, ни в китайском мире мертвых. Ведь большинство китайцев, приняв даосизм или буддизм (а иногда и то, и другое сразу), не отказывались при этом от традиционных народных верований, подкрепленных конфуцианством.

В рамках пришлой религии в загробном мире Китая появились семь традиционных буддистских загробных миров и двадцать восемь небес, возникла Чистая земля будды Амитабы. Отдельные территории были зарезервированы для будды будущего, Майтрейи. Новые границы пересекали уже сложившиеся царства; умерев, человек оказывался под юрисдикцией нескольких религий сразу, и все его двенадцать даосских душ метались по семи буддистским загробным мирам, вступая в конфликты со множеством демонов и злостно нарушая принцип недеяния. Кроме того, буддисты, как ранее Чжуан Чжоу, объявили, что само понятие загробного мира не имеет смысла. После смерти человек (если только он не отправлялся в нирвану) мог попасть в несколько возможных миров, и тот мир, в котором он только что умер, был одним из них. Для души, скитающейся между нашим миром, миром голодных духов и миром ревнивых богов, все они в равной мере «загробные» и в равной мере реальные.

На самом деле для каждого человека все оказывалось, быть может, не так уж страшно. Отдельно взятый китаец все-таки придерживался каких-то местных и семейных традиций по поводу того, что ему надлежит делать после смерти и куда следует направляться. Но исследователи китайского загробного мира видят перед собой невообразимо запутанную картину, и авторы этой книги не рискнули бы отправиться туда без хорошего проводника. Путеводителей, подобных «Божественной Комедии» и охватывающих все сферы потустороннего мира, у китайцев тоже нет. Тем не менее рискнем, хотя бы фрагментарно, описать некоторые регионы китайского мира мертвых в их историческом развитии.

Традиционным местом обитания душ «шэнь» всегда считалось небо. В давние времена оно, вместе с будущей землей, пребывало в первозданном хаосе, из которого возник бог Паньгу. Бог рос, а вместе с ним росла и вселенная, в которой стал возникать какой-никакой порядок, а небо понемногу отделилось от земли. Произошло это, по-видимому, естественным путем, хотя средневековые гравюры и изображают Паньгу, отделяющего небо от земли с помощью долота и молотка.

Некоторое время небо благополучно существовало, в том числе и после смерти Паньгу. Однажды, в результате какой-то космической катастрофы (о ее причинах существуют разноречивые сведения), небо частично обрушилось, но прародительница людей Нюйва починила дыры расплавленными разноцветными камнями, а свод подперла с четырех сторон, использовав в качестве стоек ноги, отрубленные у гигантской черепахи. Починка в целом удалась, но некоторая кривизна неба осталась. Этим и объясняется тот факт, что полюс располагается не там, где ему надлежит быть – над центром Поднебесной, – а сдвинут на север.

Первое время после сотворения мира небо располагалось достаточно близко к земле и на него можно было подняться по специальным небесным лестницам. Но по-видимому, слишком много народа злоупотребляло этой возможностью. И однажды внук (по некоторым данным – правнук) легендарного Желтого императора Хуанди, Чжуань-Сюй, решил переместить небо подальше. Поскольку известно, что Хуанди, несмотря на всю свою мифичность, правил с 2698 по 2598 год до н. э., можно допустить, что деятельность его внука приходилась на вторую половину третьего тысячелетия. Именно тогда он приказал своим внукам Чуну и Ли прервать сообщение между землей и небом. Повинуясь императору, Ли поднял небо повыше, а Чун придавил землю пониже. Тогда же, по-видимому, было прервано непосредственное сообщение между небом и горной системой Куньлунь, на которой находилась нижняя столица Небесного владыки Шанди. Известно, что высочайшие пики этого хребта не достигают восьми тысяч метров; из этого следует, что до второй половины третьего тысячелетия до н. э. небо находилось по крайней мере не выше восьми километров над землей.

В эпоху Чжоу небо представляло собой полусферу, которая находилась на расстоянии 80 000 ли от земли. Понятие «ли» в разных районах Китая в разные времена колебалось около половины километра. Таким образом, можно принять, что небо отстояло от земли примерно на 40 000 километров. Видимо, именно на это расстояние разнесли небо и землю братья Чун и Ли. Поскольку остров земли плавал в океане, то небо с землей не соприкасалось – оно смыкалось с водой на горизонте. Души, обитавшие на небе, могли избрать для своего жительства либо одну из звезд, либо один из пяти «звездных дворцов»: срединный, восточный, западный, южный и северный. Центр неба находился в созвездии Большой Медведицы, здесь жили духи, ведающие жизнью, смертью и судьбой. Именно сюда, а также на Полярную звезду позднее стали переселяться даосы, обретшие бессмертие первого, наивысшего типа.

В конце эпохи Чжоу, примерно с четвертого века до н. э., небеса снова отдалились от земли, уже на расстояние до двух миллионов ли. Теперь их уподобляли куриному яйцу, внутри которого, как желток, плавала круглая земля; небо вращалось, а земля оставалась неподвижной. А уже в первом веке н. э. возникло мнение, что космос бесконечен. Возможно, эти преобразования были связаны с деятельностью даосов, активно заселявших небеса бессмертными душами, что и потребовало значительного их расширения. Сведения о структуре даосских небес противоречивы, во всяком случае, их несколько, возможно семь.

Кроме того, для китайцев, прежде всего для даосов, существовало нечто вроде земного рая, в который отправлялись «бессмертные». По-видимому, он имел несколько отделений, во всяком случае, в литературе упоминаются и Персиковый источник, и Пещерные Небеса, и Заоблачные Врата. Последние подробно описал в семнадцатом веке Лин Мэнчу Даосский рай находился в расселине высокой горы, внутри протекал волшебный источник, даровавший продление жизни и исцеление от болезней. На полянах росли удивительные цветы, в лесах пели сказочной красоты птицы, по саду, окружающему дворец, гулял белый олень. Описывая сам дворец с нефритовыми террасами, яшмовыми башнями и колоннами, инкрустированными кораллами, автор от избытка чувств перешел на стихи.

Во дворце, в окружении даосов, сидел владыка «бессмертных». «Его шляпа в форме лотоса была украшена пластинами из лазоревого нефрита, одежда из золотистых перьев в поясе подвязана желтым шнуром, на ногах – пурпурные туфли. В руке владыка держал жезл счастья, жуй – знак того, что небожитель способен достигнуть восьми сторон света. По бокам от старейшины – к востоку и западу – восседали по четыре небожителя в разноцветных одеждах, обликом благородные и прекрасные. В зале клубились многоцветные облака – символы счастья, воздух был напоен нежнейшим ароматом. Плыли тихие звуки, и в то же время вокруг царило безмолвие. Все дышало торжественностью и неземным величием».

Попасть в это неземное царство можно было, продравшись сквозь расселину в скале и затем вскарабкавшись к воротам по некоему девятиярусному сооружению из белого нефрита. Но даосы не приветствовали нарушителей границы и могли отослать провинившегося обратно. Предпочтительнее было попадать за Врата по небу, предварительно умерев и воскреснув, что в конце концов и сделал Ли Цин, о котором пишет Лин Мэнчу Когда сограждане даоса через несколько дней после его смерти вскрыли гроб, они увидели лишь бамбуковый посох, пару туфель и синюю ленточку дыма, а сам праведник уже пребывал за Заоблачными Вратами. Но даже и туфли его были слишком святы, чтобы оставаться среди обычных людей, поэтому вскрытый гроб взмыл вверх и исчез в вышине. Таким образом, горожане лишились священной реликвии, но они не прогадали. Улетевший гроб оставил после себя аромат, который впоследствии уберег город от эпидемии, бушевавшей по всей Поднебесной.

Под землей загробное царство китайцев прежде всего группировалось вокруг уже упомянутого Желтого источника, куда прибывали духи «гуй». Позднее здесь был учрежден посмертный суд. Судьей стал Сы-мин, который ранее ведал живыми людьми и вел списки их добрых и злых дел, с тем чтобы определить причитающийся им срок жизни. О расширении его полномочий на мертвых сообщает «Канон Великого благоденствия и равновесия», в основном написанный во втором веке нашей эры.

Точное расположение Желтого источника не известно. Однако известно, что холм Хаоли, или Сяли, – сборное место для всех умерших, где они ставились на учет, – находилось у горы Тайшань, что означает «Гора восхода». Здесь же располагалась одна из обителей загробного мира под названием Лянфу Места эти были, по-видимому, издревле вполне обустроены и рассчитаны на прием большого количества душ. У поэта конца третьего века н. э. Лу Цзи в стихотворении «Песнь о Тайшани» есть такие строки: «И на Лянфу есть постоялые дворы. И в Хаоли беседки есть. Дороги мира мрака заполнены сонмом душ умерших. В хоромах духов собраны здесь сотни душ».

Там же, в Лянфу, обитали обретшие бессмертие даосы. На горе Тайшань до сих пор можно видеть так называемый «Мост бессмертных» – каменное сооружение естественного, по мнению материалистов-геологов, происхождения (см. рисунок). К сожалению, конструкция моста не дает возможности судить о природе самих «бессмертных». С одной стороны, мост составлен из мощных каменных блоков, что наводит на мысль о телесности и даже весомости лиц, обретших жизнь вечную. Но с другой стороны, камни настолько ненадежно опираются один на другой, что трудно представить, чтобы люди из плоти могли пользоваться им в течение длительного времени.

Хотя сборный пункт для душ и находился на востоке, сама Страна мертвых (тех, что не сумели обрести даосское бессмертие) располагалась на западе. Владычица запада по имени Сиванму в юности имела хвост барса и клыки тигра, ходила растрепанной (хотя заколка для волос и была ее постоянным символом) и любила свистеть. Позднее она поменяла свой образ, причесалась, а хвост у нее отпал. Манеру свистеть она оставила и вместо этого научилась петь. Чжоуский царь Му-ван. правивший в самом начале второго тысячелетия до н. э., посетил царицу, принес ей в подарок шелка, пил с нею вино на берегах Яшмового пруда и слушал ее пение – он застал Сиванму уже красавицей. В ее свите состояли зайцы, толкущие в ступках снадобье бессмертия. Сохранились сведения о том, что в поисках этого снадобья хозяйку запада посетил знаменитый стрелок И – тот самый, что когда-то поразил своими стрелами девять солнц из десяти, чтобы спасти людей от засухи. Владычица Страны мертвых уважила просьбу знаменитого лучника, но, к сожалению, снадобье не пошло ему на пользу. Вместо стрелка им воспользовалась его жена, она стала бессмертной и отправилась жить на луну (кстати, один из зайцев Сиванму обитает именно там, и его можно видеть в полнолуние). А сам стрелок И позднее погиб насильственной смертью.

Еще одним из правителей китайского загробного мира являлся бог Янь-ван, или Яньло-ван (возможно, он сменил Сиванму на ее посту к тому времени, когда в загробном мире появились судебная и пенитенциарная системы). Янь-ван вершил суд над душами, сверяясь об их земных делах с записями в специальной книге. С появлением в китайском загробном мире ада, построенного по буддистскому образцу, Янь-ван возглавил его. Позднее, в Средние века, он был смещен с этого поста, и в загробном мире Китая сформировалась сложная иерархическая система. Сегодня во главе ее стоит Юй-хуан, Нефритовый император, ему подчинен бог мертвых Дицзан-ван.

Одно из основных подразделений китайского ада расположено в провинции Сычуань в уезде Фэнду. В нарушение старых традиций оно находится не на западе, а в центральной части страны. Ад, называемый Диюй, состоит из десяти подземных судилищ; это не самые свежие данные, но новых сведений не поступало, поэтому есть основания считать, что эта цифра соответствует действительности. По крайней мере, именно ее использовал в своей работе современный религиозный художник Цзян Ицзы, создавший в 2003 году гигантское полотно «Картины ада». Интересно, что еще в девятом веке судилищ было двадцать четыре, хотя население Китая тогда было в пятнадцать раз меньше, чем сегодня. Это наводит на утешительные мысли о том, что либо китайцы стали меньше грешить, либо суровые законы Диюя смягчились вслед за нравами в мире живых. Ведь раньше в Диюй попадали и художники, картины которых показались недостаточно нравственными подземному судилищу, и люди, непочтительно обращавшиеся с исписанной бумагой.. Не исключено, что некоторые статьи просто устарели; например, в свое время в залах третьего судилища истязали людей, которые думали, что император недостаточно заботится о своих подданных.

Каждое из десяти судилищ имеет по шестнадцать залов, в которых караются грешники. В первом судилище, возле неизменного Желтого источника, главный судья Циньгуан-ван допрашивает души и определяет их дальнейший путь. Праведные души сразу отправляются в десятое судилище, где судья Чжуаньлунь решает, кто в кого должен переродиться. Отсюда шесть мостов ведут в мир живых. Впрочем, несмотря на всю их праведность, души должны пройти на границе миров немало формальностей. Сначала списки будущих перерожденцев отправляются обратно, к главному судье Циньгуан-вану, на утверждение. Он передает их духу Фэнду-шэню. В павильоне богини Мэн-по души должны в обязательном порядке получить дозу «напитка забвения», и только после этого они могут возвращаться в мир живых, чтобы все начать сначала.

Что же касается грешных душ, то они распределяются по девяти «карательным» судилищам, в которых судебная система совмещена с пенитенциарной. Отсюда тоже можно попасть на землю, но никаких буддистских послаблений, вроде перерождения в тело животного, здесь не предлагают. Например, самоубийц отсылают обратно на землю в облике «голодных духов», никакие духовные подвиги им в этом существовании не зачитываются, и, умерев вторично, «голодный дух» отправляется в «город напрасно умерших», откуда нет пути к новым перерождениям. Как ни странно, единственная возможность для «голодного духа» улучшить свою дальнейшую судьбу – это извести кого-нибудь до смерти и вселиться в чужую телесную оболочку, что они, естественно, и пытаются сделать.

Структура судилищ в определенной степени напоминает структуру дантовского ада, дополненную китайским пыточным арсеналом. Грешников топятв кровавых озерах и в нечистотах, разрубают на части, душат веревками, колют вилами, бьют по коленям, выкалывают им глаза, сдирают с них кожу. Есть здесь и «двор голода», и «двор жажды». В «камере восполнения священных текстов» терзаются монахи, которые не дочитывали до конца молитвы по покойникам. В одном из судилищ – пятом – применяются и моральные терзания: душам грешников предлагают подняться на специальную террасу и посмотреть на родной дом, услышать голоса близких. Интересно, что этим судилищем ведает Янь-ван, бывший правитель всего загробного мира. После своего смещения он некоторое время оставался главным судьей, но был уличен в том, что отпускал обратно на землю грешников, погибших в результате несчастного случая, и его снова перевели с понижением. Тем не менее он до сих пор является в загробном мире уважаемой фигурой, и его портрет по сей день можно увидеть на имеющих там хождение денежных знаках.

Денежная система китайского мира мертвых не раз претерпевала изменения, будучи связана с валютной системой мира живых. Сегодня там, как и во многих странах мира живых, денежной единицей является доллар; купюры по дизайну напоминают своих американских тезок (см. рисунок). На загробных долларах чаще всего помещают изображение Нефритового императора (реже – Янь-вана) и подписи их обоих. На обороте банкноты печатают изображение Банка Преисподней. Существуют немногочисленные купюры с изображениями Будды, дракона и даже Джона Кеннеди.

У авторов настоящей книги нет точных сведений о курсе загробных денег, но есть основания думать, что он, по отношению к американскому доллару и даже к рублю, очень низок, поскольку известные им купюры имеют номинал от 10 000 до 500 000 000 загробных долларов. Эти деньги обеспечены золотыми и серебряными слитками из фольги и предназначены для перевода в мир мертвых путем сожжения на алтарях предков (аналогично отправляются и слитки). В дальнейшем они используются преимущественно для взяток судьям и прочим должностным лицам загробного царства. Надо отметить, что живые китайцы относятся к этим деньгам с исключительной серьезностью и попытки использовать их как сувениры воспринимают примерно так же, как европейцы восприняли бы попытку использовать в этом качестве погребальные венки.

Судя по тому, какие суммы регулярно переводятся в мир мертвых, взяточничество и коррупция там процветают. Впрочем, на этот счет имеются разные мнения. В восемнадцатом веке Цзи Юнь подробно описал встречу двух земляков, живого и мертвого, причем мертвый яростно обличал коррупцию мира живых и уверял, что в загробном мире все обстоит совсем иначе. По уверениям покойного, там производится тщательный отбор на должности, экзамены принимаются беспристрастно, а оплата предоставляется по заслугам. Впрочем, поверить в это трудно, поскольку структура загробного мира Китая во все времена копировала чиновничью систему мира живых. Так, в захоронениях, относящихся ко второму веку до нашей эры, археологи обнаружили сопроводительные документы, которые покойные должны были представить соответствующим ведомствам загробного мира по прибытии. Документы были адресованы конкретным чиновникам этих ведомств с указанием их имен и должностей. Восстановленная картина загробной канцелярии оказалась очень похожа на административную систему Китая той же эпохи (Хань).

Помимо документов и специальных денег, в Китае существуют и другие изделия из бумаги, предназначенные для передачи в мир мертвых: повозки и лошади, предметы быта и целые дома. Все эти поделки считаются более угодной жертвой, чем настоящие вещи. А бумажные фигурки людей, сжигаемые на алтарях, обеспечивают покойных китайцев верными и умелыми слугами. Одно время китайцы увлекались написанием прошений и жалоб, направляемых в мир иной. Но видимо, поток этих бумаг переполнил чашу терпения загробных правителей, и они каким-то образом попросили правителей земных принять меры; во времена династии Цин подача прошений в загробный мир была запрещена законом.

Демографические проблемы сегодняшнего земного Китая не могли не отозваться аналогичными проблемами в царстве мертвых. Положение осложняется тем, что мир живых и мир мертвых территориально пересекаются: традиционная забота китайцев о сохранности тел родителей после смерти привела к тому, что огромные территории земного Китая заняты под кладбища.

Сегодня в большинстве городов страны уже введена обязательная кремация, но жители сопротивляются нововведению, поскольку оно противоречит культу предков. Поэтому власти земного Китая пытаются понемногу вытеснить демократический культ предков абсолютизмом Желтого императора Хуанди. Являясь первопредком китайцев, он в своем лице символизирует всех усопших, но, в отличие от них, места на земле не требует.

Царство Аида (Греция и Рим)

История и география греческого царства мертвых относительно просты, а население его (до христианской экспансии) было невелико и вело в основном простую и неприхотливую жизнь, не представляющую особых загадок для вдумчивого этнографа.

Основные географические подразделения этого царства (Эреб и Тартар) самозародились из первоначального Хаоса в процессе возникновения мира. Это описано в «Теогонии» Гесиода – младшего современника Гомера, жившего в восьмом веке до н. э.:

Поначалу и Тартар, и Эреб являли собой не только географические понятия, но и были в значительной мере персонифицированы. По крайней мере, оба они вступали в любовные связи и от них рождались дети, что нетипично для географических объектов. Так, от связи «угрюмого Эреба» и его сестры «черной Ночи» родились Эфир и «сияющий День». Сегодня такая игра генов кажется весьма странной, но боги, по-видимому, этим вопросом не задавались. А Земля, «отдавшись объятиям Тартара страстным», родила стоглавого Тифоея (Тифона).

Тифон был поздним ребенком, он родился в те времена, когда на олимпийском троне уже сидел Зевс (третий по счету владыка мира после Урана и Крона), и это было последним известным деянием Тартара. С этого времени и он, и Эреб упоминаются лишь как области пространства в недрах земли, куда сбрасывают провинившихся богов; не известно, остались ли они при этом осознающими себя личностями. Поскольку боги бессмертны, то для них ни Тартар, ни Эреб не могут рассматриваться как «загробный мир»; поначалу это, скорее, «тюрьма» для неугодных. Именно в Эреб Уран заточил своих детей-титанов. Правда, Гесиод прямо об этом не пишет, упомянув лишь, что

Но поскольку позднее Гесиод упоминает гекатонхейров, которые «на свет из Эреба при помощи Зевсовой вышли», есть основания думать, что не только сторукие и пятидесятиглавые гекатонхейры, но и вполне обычные титаны (второе поколение бессмертных) – все вместе волею Урана томились именно в Эребе. Однако титаны выбрались из Эреба, а Уран поплатился за свое «злодейство»: был оскоплен и, по-видимому, сброшен в те самые недра земли, где раньше находились его дети. Позднее «в мрачный Эреб» был сослан Зевсом и некто Менетий, сын титана Иапета и оке аниды Климены (а также брат небезызвестного Прометея) – «за нечестивость его и чрезмерную, страшную силу».

В Тартар (по Гесиоду – «под Тартар») были отправлены Зевсом Крон и побежденные титаны. Сюда же был сброшен и собственный сын Тартара, Тифон, тоже побежденный Зевсом.

В целом есть основания считать, что Уран преимущественно использовал как место ссылки Эреб, а Зевс, наученный горьким опытом своего деда, переместил ссылку в более глубокие недра земли, в Тартар, и только Менетий отделался Эребом, поскольку, хотя Гесиод и называет его «наглым», наглость, а равно «нечестие и сила» сами по себе даже в глазах Зевса не были достаточным основанием, чтобы отправлять беднягу в Тартар.

Тартар во всяком случае залегает гораздо глубже Эреба. Позднее это документально подтвердит Данте, обнаружив титанов на самом дне воронки ада, на уровне ледяного озера Коцит. О том, что Эреб с Тартаром и христианский ад – это одна и та же территория (хотя небольшие изменения границ, конечно, могли случиться за два тысячелетия существования ада), мы поговорим позднее, в главах, посвященных загробному миру христиан и путешествию Данте. А пока примем к сведению сообщение великого флорентийца.

Впрочем, по поводу расположения Тартара существуют противоречивые мнения. Гомер в «Илиаде» упоминает слова Зевса:

Аид, как мы покажем дальше, расположен достаточно близко к земной поверхности, и его глубиной можно пренебречь. Таким образом, по Гомеру, глубина Тартара равна расстоянию от земли до неба. Последнее можно приблизительно вычислить. В «Илиаде» Гомер утверждает, что Гефест, сброшенный Зевсом с «небесного порога», летел до земли «весь день», упав в конечном итоге на остров Лемнос. Поскольку значимое сопротивление воздуха в этом случае возникает только на последних секундах падения, его можно не учитывать. Падение бога может быть описано третьим законом Кеплера как частный случай движения спутника вокруг планеты: по очень вытянутой, «сплющенной» эллиптической орбите, в пределе переходящей в прямую линию, проходящую через центр планеты. Это движение описывается формулой:

Т – полный период гипотетического обращения Гефеста по орбите, равный 4 дням (время падения с «небесного порога» до центра Земли составляет 1/4 периода; принимаем, что падение длилось сутки);

G – гравитационная постоянная;

М – масса земли;

L – длина большой полуоси эллипса, иначе говоря, расстояние от «небесного порога» до центра Земли.

Подставив в формулу общеизвестные значения G и М, несложно определить, что L = 106 000 км. Учитывая, что Гефест упал на поверхность Земли, а не падал до ее центра, получим высоту «небесного порога», а значит, и равную ей глубину Тартара = 100 000 км (радиус Земли приблизительно равен 6400 км). Эта цифра выводит Тартар за пределы Земли (либо за пределы геометрии Евклида).

Несколько иную информацию приводит Гесиод:

Вопреки первому впечатлению, расстояние до Тартара по Гесиоду отнюдь не будет равно расстоянию до неба, хотя время полета наковальни и совпадает. Дело в том, что ускорение g при падении предмета с достаточно большой высоты поначалу будет гораздо меньше, чем у поверхности Земли, в процессе полета оно возрастает, как и скорость. Что же касается падения с поверхности Земли в ее глубины, то, хотя скорость падения будет неизменно возрастать вплоть до центра, ускорение по мере движения будет падать и в центре Земли станет равным нулю. Скорость наковальни к этому времени достигнет 8 км/с.

В конце девятнадцатого века французский астроном Фламмарион рассмотрел законы движения предмета, падающего с поверхности Земли в сквозной тоннель (результаты популярно изложены в книге Я. Перельмана «Занимательная физика»). Согласно Фламмариону, наковальня, пролетев Землю насквозь, станет замедлять свой ход и, остановившись у противоположного конца тоннеля, начнет падать обратно. Если пренебречь сопротивлением воздуха, она будет летать туда-сюда бесконечно долго. Но самое интересное, что весь путь наковальни до противоположного края Земли занял бы меньше часа, что категорически противоречит сообщению Гесиода (девять дней только до Тартара). Сопротивление воздуха поэт явно не принимает во внимание, поскольку в противном случае наковальня попросту сгорела бы.

Вергилий в «Энеиде», вопреки обоим грекам, приводит иное расстояние от уровня Аида до дна Тартара:

Уже во времена Гесиода было прекрасно известно, что на вершине земного Олимпа пасутся козы, а Олимпом в переносном смысле называли небесную обитель богов. Вергилий, образованный римлянин, живший на семьсот лет позднее, тем более не мог считать обиталищем богов вершину всем известной и сравнительно невысокой горы. По-видимому, он имел в виду тот самый «небесный порог», с которого был сброшен Гефест. Тогда из данных Вергилия следует, что расстояние от уровня Аида до дна Тартара превышает 200 000 километров, что многократно превосходит диаметр Земли.

Близкую гипотезу излагает по этому поводу А.Ф. Лосев в «Истории античной эстетики»: он предлагает считать небеса древнегреческой вселенной не полусферой, а сферой, тогда Тартар – это нижнее небо, объемлющее земной диск с другой стороны. Лосев пишет: «Поскольку вся античность неизменно тяготела к закругленным формам, вполне естественно предположить, что снизу, под землей, проходит другое полушарие, симметричное верхнему полушарию, или небу. И так как небо, вообще говоря, есть место жительства богов, то верхнее небо есть место светлых олимпийских богов, а нижнее – место низвергнутых и потому темных богов. Нижнее небо и есть Тартар».

Но эта гипотеза остается лишь изящной игрой ума, поскольку Лосев в тойже книге недвусмысленно пишет: «Небо сделано из меди или железа». А никаких упоминаний о металлической сущности Тартара ни один античный автор не приводит.

Гесиод в «Теогонии» сообщает дополнительную и достаточно конкретную информацию о расположении Тартара, уверяя, что он находится «у края земли необъятной»:

Не исключено, что под «краем земли необъятной» Гесиод имеет в виду нижний край, точнее, нижнюю поверхность земного диска. Тем более что позднее, описывая ворота Тартара, он говорит, что «от них невдали, в глубочайших местах Океана» живут «помощники славные Зевса-владыки» гекатонхейры Котти Гиес. Это наводит на мысль о том, что Тартар был расположен в самом низу земного диска, имеющего значительную толщину и омывавшегося во времена Гесиода Океаном или даже плававшего в нем. При этом выходы из Тартара вели не вверх, в сторону ойкумены, а вбок, к берегам Океана. Здесь располагались ворота, которые автор один раз называет мраморными, а одни раз медными (вероятно, имеются в виду медные створки на мраморных столбах). Внутри, в самом Тартаре, были заключены враждебные Зевсу титаны. Титаны дружественные находились «перед воротами теми снаружи». А невдалеке от ворот (благо они находились почти на побережье), «в глубочайших местах Океана», жили Котт и Гиес.

Впрочем, Тартар имел и выходы вверх, соединяясь через Эреб с земной поверхностью. Примерно в пятнадцатом веке до н. э. в подземном мире поселился Аид, а позднее и его жена Персефона, которые, конечно же, навещали подведомственный им Тартар, а согласно не вполне ясному сообщению Гесиода даже имели там «многозвонкие гулкие домы» (впрочем, возможно, автор имел в виду их резиденцию в Эребе). Естественно, царственные супруги, равно как и подчиненные им подземные боги, должны были пользоваться не только лежащими на далеком краю земли воротами, но и другими проходами. Один из таких проходов был отмечен Вергилием в «Энеиде»:

Ко временам Энея в Тартаре продолжали содержаться гиганты, но, кроме того, он превратился в место наказания грешников и был окружен каменной крепостью (она сохранилась по крайней мере до четырнадцатого века н. э. и описана Данте). Эней посетил Аид и видел провал Тартара в начале двенадцатого века до н. э. Примерно в это же время (но, видимо, на несколько лет раньше) там побывал Одиссей, заставший самое начало строительства судебно-исправительной системы загробного мира.

Эреб является столь же древней, но гораздо менее глубокой и гораздо более густонаселенной частью загробного царства. Массовое освоение этих земель началось достаточно поздно, вскоре после прихода к власти третьего поколения богов – Кронидов.

К этому времени у подземного мира появился властитель – брат Зевса Аид. После победы детей Крона во главе с Зевсом над отцом и подвластными ему титанами три брата – Зевс, Аид и Посейдон – разделили власть над миром. Зевсу достались небо, населенная людьми земля и верховная власть над богами, Посейдон получил море, подземное царство досталось Аиду. Теперь старое название «Эреб» начинает понемногу замещаться на «жилище Аида», «обитель Аида», с тем чтобы в конце концов превратиться в географическое понятие «Аид» – царство, управляемое одноименным богом. Тартар попадал под юрисдикцию Аида, хотя и сохранил свое особое название.

В Эребе еще со времен восстания Уранидов во главе с Кроном освободились ранее занятые титанами территории. Со временем они стали заселяться: с воцарением Зевса на земле закончился золотой век, в течение которого люди хотя и умирали, но ни в какое царство мертвых не отправлялись. О людях золотого века Гесиод говорит:

Как известно, приход к власти Зевса был сопряжен со знаменитой Титаномахией. Относительная дата завершения этой войны, 322 год до разрушения Трои, известна по сообщению Лактанция, а дату завершения Троянской войны, 1184 год до н. э. (и это не противоречит данным археологии), сообщает Эратосфен. Легко видеть, что созданное еще Кроном поколение золотого века умерло и превращено в благостных демонов не раньше шестнадцатого века до н. э. (до этого никакого «великого Зевса» не было, и будущий владыка мира прятался от своего отца на Крите, оберегаемый куретами).

Следующее поколение людей было сотворено уже олимпийскими богами во главе с Зевсом, но и они, согласно Гесиоду, не стали населением Эреба.

Поскольку в Эребе никакого блаженства никому и никогда не предлагалось, есть основание думать, что поколение серебряного века переселилось в какие-то удаленные области подземного, а не исключено, что (вопреки Гесиоду) и надземного царства, возможно, в те, которые позднее стали называть Елисейскими полями.

И только третье поколение людей – люди медного века – умерли, как положено древним грекам той эпохи, и никакого посмертного блаженства не обрели: «Черная смерть их взяла и лишила сияния солнца». Об их загробной судьбе ничего не известно, но есть основания думать, что она была такой же, как и у сменившего их поколения героев, населившего Эреб.

Переселение в загробный мир поколения героев, происходившее в тринадцатом веке до н. э., было, возможно, одной из первых известных массовых депортаций. Созданная предположительно в седьмом веке до н э. поэма «Киприи» (или «Кипрские сказания») так описывает эти события:

Аид (Эреб), по-видимому, является, в отличие от Тартара, достаточно неглубокой областью подземного мира. Античные авторы, как правило, однозначно размещают по крайней мере окраину его почти на поверхности земли. Приплывший туда Одиссей, согласно Гомеру, от своего корабля, оставленного на берегу Океана, добрался в Аид пешком, и, судя по краткости описания, путь занял считанные минуты. Обратный путь и вовсе не описывается: когда слетелись «бессчетные рои умерших», Одиссей испугался и, «быстро взойдя на корабль», приказал «развязать судовые причалы». Поэтому есть основания думать, что область Аида, в которой побывали знаменитый проходимец и его спутники, лежит практически на уровне Океана. Правда, Гомер упоминает «недра Эреба» и «недра преисподней», которые, вероятно, лежат глубже. Но и та территория, на которой побывал Одиссей, – это отнюдь не «прихожая» подземного царства. Ведь кроме душ, слетевшихся сюда на запах жертвенной крови, Одиссей повидал в этих же местах немало обитателей Аида, занятых своими повседневными делами: Ориона, который «по асфодельному лугу преследовал диких зверей», Тантала, терзаемого «танталовыми муками», Сизифа, катящего свой камень…

Попутно надо отметить, что это время (начало двенадцатого века до н. э.), по-видимому, было временем глобальной перестройки, проводившейся в Аиде. Большинство душ, с которыми общался Одиссей, являлись лишенными тела и памяти тенями, обретавшими способность к мышлению, лишь напившись крови жертвенных животных, смешанной с медовым напитком, вином, водой и ячневой мукой. А что касается «телесности», то ее нельзя было обрести, даже и вкусив желанного напитка: Одиссей так и не смог, как ни старался, обнять свою покойную мать Антиклею. Но при этом тут же, на его глазах, Орион охотился, Тантал терзался голодом, а Сизиф катил вполне материальные камни по столь же материальному склону, и «струился пот с его членов, и тучею пыль с головы поднималась». Ахилл, встреченный Одиссеем в Аиде, после того как напился крови, сказал с горечью:

Однако от Павсания мы знаем, что очень скоро судьба Ахилла изменится: он станет мужем Елены Аргивской и поселится с нею на Елисейских полях. Таким образом, Одиссей навестил Аид в самом начале коренной перестройки, материализации духов и создания там судебного аппарата и пенитенциарной системы. Одиссей говорит:

Но вернемся к вопросу о топографии Аида. У Гомера по крайней мере значительная часть Аида – это луга. Поскольку никакие плотины Гомер не упоминает (да строительство плотин и не входило в греческую традицию), есть основания думать, что луга эти лежат на уровне реки Океана, которая, возможно, в этом месте опускается ниже уровня моря.

Через несколько лет Эней, чье сошествие в Аид подробно описал Публий Вергилий Марон, спустится в Эреб через другой вход, лежащий от ранее описанного на расстоянии тысяч километров. Но и он войдет туда по достаточно пологой тропе и быстро проникнет в самые недра Эреба. Таким образом, можно считать доказанным, что Эреб, он же Аид, расположен достаточно близко к поверхности земли. А где-то (как в случае с Одиссеем) и вовсе выходит на поверхность.

Историчность и географическую точность Гомера блестяще подтвердил Генрих Шлиман, раскопав Трою в месте, которое указано в Илиаде. Троянская топография Гомера абсолютно точна, и небольшие ее расхождения с современной картиной Троады связаны с тем, что рельеф местности изменился за прошедшие три с лишним тысячи лет: так, описанная Гомером бухта попросту заилилась и исчезла с лица земли, но геодезические исследования показали, что ее описание в «Илиаде» соответствует тогдашней реальности. Поскольку мы знаем Гомера как прекрасного историка и географа, нет оснований сомневаться в том, что его описание Аида не менее достоверно, чем описание Трои.

Что же касается точности информации, которую приводит Вергилий, она подтверждается живым свидетелем, Данте Алигьери, который, спустившись в ад (Аид) в сопровождении автора «Энеиды», полностью доверился его знанию местности и не имел оснований в этом раскаяться.

Поэтому примем, что Эреб (Аид) – область подземного мира, залегающая достаточно близко к поверхности земли или, по крайней мере, пограничная с ней. Гесиод уделяет ей не так уж много внимания, но это упущение с лихвой возместили другие античные авторы.

Входов в Аид (в отличие от входов в Тартар) известно множество, они разбросаны по всей территории ойкумены. Поэтому назовем только самые значимые из них.

Древнейшим известным входом в Аид считается пещера на мысе Тенар, самой южной точке Пелопоннеса. Через нее спускался в Аид Орфей, и, видимо, через нее же шел Геракл, когда по приказанию царя Эврисфея доставил к воротам Микен трехглавого пса Цербера, сторожа Аида. Со слов Павсания известно, что уже во втором веке н. э. этот спуск не функционировал. Но видимо, полной уверенности в этом не было, поскольку в христианское время над пещерой для пресечения миграции была построена церковь. Впрочем, сейчас она разрушена.

Относительно недалеко от Тенара, в Лернейских болотах, находится еще один спуск. Известно, что им воспользовался Дионис, когда, будучи причислен к лику богов, вывел из Аида свою смертную мать Семелу.

Это, кстати, один из крайне редких известных случаев эмиграции из Аида. Лернейский вход пытался разведать император Нерон в середине первого века н. э. По приказанию императора были сделаны замеры глубины болота, но вход так и не нашли.

Значительно лучше известен другой вход в Аид, находившийся в пригороде Афин, Колоне. Сегодня он перекрыт городской застройкой, но в тринадцатом веке до н. э. им пользовались. Известно (это описано, в частности, в трагедии Софокла «Эдип в Колоне»), что именно через него сошел под землю Эдип; это подтверждалось многочисленными афинянами, в том числе Тесеем. Правда, непосредственное схождение Эдипа под землю зафиксировано не было, но его бесследное исчезновение на территории Колона сомнений не вызывает.

Сам Тесей со своим другом Пирифоем тоже совершили печально знаменитое схождение в Аид, и есть основания думать, что они воспользовались тем же путем: для Тесея, тогдашнего царя Афин, этот вход был самым близким, кроме того, он по опыту Эдипа знал, что дорога проходима. Тем не менее для обоих друзей путешествие закончилось достаточно печально. Напомним, что они отправились в царство Аида с целью сосватать для Пирифоя царицу подземного царства Персефону. Персефона была замужем, и, хотя этот брак трудно назвать счастливым, сам Аид не имел ни малейшего желания отдавать свою молодую (на поколение моложе его самого) красивую жену смертному авантюристу. Теперь уже трудно вспомнить, Аид ли предложил неудачливым сватам присесть на выступ скалы, или они сели на него сами, но суть в том, что встать они уже не смогли, намертво приклеившись к камню. Позднее Тесея выручил проходивший мимо Геракл. Правда, в начале двенадцатого века до н. э. Кумекая сивилла, рассказывая Энею о муках нижнего Аида, изрекла: «На скале Тесей горемычный вечно будет сидеть». Но по-видимому, жрица имела информацию, устаревшую минимум на полвека. Многочисленные источники сообщают, что герой вернулся в родные Афины, которые за время его отсутствия были разграблены близнецами Диоскурами, и был изгнан добрыми афинянами за пренебрежение обязанностями правителя. А Пирифой действительно остался сидеть навечно, и есть основания думать, что он и поныне пребывает в Аиде на том же самом месте.

По мере расширения греческой ойкумены росло и число исследованных входов. Самый известный из них – воспетый Вергилием «эвбейский» вход. Некоторые комментаторы Вергилия в простоте считают местом его нахождения греческий остров Эвбея, но это неверно. Римляне называли «эвбейским» западное побережье Италии в Кампании, в районе города Кумы, потому что первые появившиеся здесь греческие переселенцы были выходцами с острова Эвбея. Вергилий описывает, как Эней «близ Кум подошел к побережьям Эвбейским». Знаменитый троянец спускается в Аид «у священных озер, у Аверна средь рощи шумящей». Озеро Аверн (современное Аверно) находится в Кампании, вход в Аид начинается в пещере, где некогда жила сивилла, и продолжается подо дном озера. В 1932 году пещера была обнаружена археологом Амедео Маюри: это длинный коридор, прорубленный в мягком вулканическом туфе, в поперечном сечении он имеет форму трапеции, по бокам вырезаны отверстия для дневного света. В конце коридора имеется небольшое расширение, где обитала сама сивилла, но дальше прохода нет. Вся окрестная область носит следы бурной вулканической деятельности, так что, возможно, проход был засыпан в результате землетрясения. Не исключено, что он был ликвидирован самой сивиллой в целях общественной безопасности. Известно, что жрица предупреждала Энея:

Как минимум два входа в Аид находились на побережье Черного моря. Один и по сей день можно видеть возле Гераклеи Понтийской (современный Эрегли в Турции). Он был случайно открыт аргонавтами во время знаменитого похода в первой половине тринадцатого века до н. э. Сами они туда не спускались, но опознали вход в Аид по поднимающимся из устья пещеры испарениям. Позднее, уже в четвертом веке до н. э., местные жители уверяли Ксенофонта, что именно здесь Геракл спускался за Цербером (это, впрочем, вызывает сомнения: совершенно не ясно, зачем герою было отправляться за тридевять земель, имея прекрасно известный тенарский вход неподалеку от родных Микен). По словам Ксенофонта, уже в его время гераклейский вход был завален в полутора километрах от поверхности. В конце двадцатого века известный путешественник и реконструктор древних кораблей Тим Северин исследовал эту пещеру, когда в составе экспедиции «Арго» повторил путь аргонавтов из Полка (современный Волос) в Колхиду (современная Грузия). До Аида он не добрался, – впрочем, эта задача перед экспедицией и не стояла.

Больше всего дискуссий вызывал и вызывает, наверное, тот путь, которым попал в Аид Одиссей. Он описан достаточно подробно, и тем не менее разные исследователи помещают упомянутый Гомером «низкий берег» и «Персефонину рощу» в самых разных областях ойкумены, от крайнего запада, за Геркулесовыми столпами (Гибралтар), до крайнего северо-востока, на берегах Меотиды и Танаиса (Азовское море и Дон). Но ни одно из предлагаемых мест не удовлетворяет описанию Гомера:

Путь к этому побережью корабль Одиссея проделал, влекомый северным ветром Бореем, что ограничивает список возможных мест южными берегами морей. Впрочем, уже упомянутый нами Тим Северин, повторивший предполагаемый путь Одиссея на воссозданном им корабле тринадцатого века до н. э., считает, что Улисс воспользовался издревле известным входом, расположенным в Феспротии (северо-западное побережье Греции). Протекающие здесь реки обнаруживают значительное сходство с реками Аида. Одна из них с античных времен называется Ахерон, другая по описанию напоминает Коцит. Не так давно в Ахерон впадал еще один приток (ныне пересохший), воды которого, по словам местных крестьян, светились, что позволяет отождествить его с пылающим Флегетоном. Тот факт, что свечение было не слишком сильным, не должен настораживать, ведь естественно, что наземная часть реки не проявляла в полной мере тех свойств, которые ей присущи в самом Аиде. Археологами обнаружены следы жертвоприношений, полностью соответствующие гомеровскому описанию ритуала, совершенного Одиссеем в Аиде по наставлениям Цирцеи. Правда, находки археологов относятся к более позднему времени и связать их непосредственно с сыном Лаэрта нельзя. Но они наводят на мысль о неоднократно повторявшихся после Одиссея попытках живых проникнуть в мир умерших и вызвать их на общение.

Поэт пятого века Клавдиан помещает Одиссеев вход «в Галлии… на самой окраине дальней». Возможно, имеется в виду нынешний Бретонский полуостров.

Может показаться странным, что большинство известных нам входов в Аид уже в античную эпоху были заброшены и стали труднопроходимыми или вообще непроходимыми. Но есть основания думать. что по крайней мере к первому веку до нашей эры входы в Аид не имели практического значения: квалифицированный специалист мог вызвать дух умершего, не спускаясь в Эреб.

Топография Аида знакома нам прежде всего по работам Вергилия и Данте. Автор «Божественной Комедии» побывал в Аиде в те времена, когда тот давно уже находился под сенью креста, но надо думать, что рельеф местности от смены власти не слишком поменялся. По-видимому, Аид и в древние времена представлял собой бескрайнюю равнину, по которой протекала река Ахерон (Ахеронт). Воды Ахерона, согласно одному из орфических гимнов (приписываемых легендарному Орфею), имели темно-синий цвет. В центральной части равнины начиналось воронкообразное углубление, опоясанное широкими уступами; в самом его центре зияла пропасть, ведущая в Тартар.

Во времена древних греков наиболее полноводной рекой не только Аида, но и земного шара был, по-видимому, Стикс: Гесиод сообщает, что ее воды составляют одну десятую от водных ресурсов обтекающего земной диск Океана. Будучирекой, Стикс одновременно является прекрасной дочерью, матерью и женой Гесиодпишет о том, как она, перед началом знаменитой Титаномахии, исполнила совет отца-Океана и вместе со своими сыновьями (Силой и Мощью) первой завербовалась в армию Зевса. За это после победы новоявленный владыка мира поселил юношей на Олимпе, а самой Стикс предоставил великую почесть: клятва ее водами стала считаться нерушимой священной клятвой богов. Кроме того, у Стикс есть еще двое детей: крылатая богиня победы Ника и сопутствующая ей Зависть, без которой, как считали древние, победы добиться трудно.

Некоторая часть долины реки Стикс уже в древности была заболочена. Есть основания думать, что со временем река окончательно обмелела и заилилась; Данте в начале четырнадцатого века н. э. упоминает только «Стигийские болота».

Одним из рукавов реки Стикс являлся Коцит. Очевидно, он иссяк вместе с главным руслом (не раньше пятого века н. э., когда его упоминает Клавдиан), после чего название было перенесено на ледяное озеро на самом дне Тартара. Но в древности, когда Коцит был еще полноводной рекой, он питал плодородную долину, на лугах которой паслись стада Аида. Вергилий упоминает «Коцита глубокие воды».

Из других водных ресурсов Аида следует отметить уже упоминавшийся огненный поток Флегетон (Гомер называет его Пирифлегетоном). Он сливался в общее русло с Коцитом, и они впадали в Ахерон недалеко от входа, которым воспользовался Одиссей.

Лета – самая загадочная река загробного мира. Течение ее изучено слабо; судя по многочисленным упоминаниям, можно думать, что она протекала по весьма отдаленным друг от друга областям потустороннего и реального миров. Во всяком случае, известно, что часть ее русла проходила по территории Эреба, недалеко от Коцита (согласно Клавдиану, именно из Леты утоляют жажду пасущиеся на лугах Коцита стада Аида). Течение Леты крайне медленное; Клавдиан даже называет ее воду «стоялой», а саму реку – «тинистой».

Воды Леты вызывают амнезию. Но существует и река с обратными свойствами, Мнемозина (Эвноя), – ее вода способствует улучшению памяти. Мнемозина, по крайней мере в некотором своем течении, протекает по Аиду. Ее, как и Лету, нельзя считать чисто загробной рекой: Павсаний (второй век н. э.) описывает местность в Беотии, где обе реки выходят на поверхность земли, и их вода используется местными жителями в ритуальных целях. Впрочем, Ахерон и Флегетон тоже выходили на поверхность земли, о чем мы уже упоминали ранее.

Следует обратить внимание на массовое пересыхание протекающих в Аиде рек, отмеченное за две с половиной тысячи лет от Энея до Данте. Величайшая река мира, Стикс, исчезла с карты Аида (ада), став болотом под стенами города Дит. Полностью пересох Коцит; исчез в своем земном течении Флегетон. Коренным образом поменялся бассейн Леты.

Лета, согласно Данте, берет свое начало на горе чистилища в Южном полушарии, образовавшейся при падении Люцифера, и впадает в ледяное озеро Копит; по аду, равно как и по Северному полушарию, она в начале четырнадцатого века уже не протекала. Даже во времена Платона, на семнадцать веков раньше, по равнине, носящей название Леты, бежала река с другим названием – Амелет, – и души, жаждущие забвения, пили из нее, а не из Леты. Это наводит на мысль, что если к тому времени Лета и протекала по описанной Платоном равнине, то вода из нее была не слишком пригодна для питья (вспомним, что и Клавдиан называл эту воду «стоялой»). Равнина Платона находилась, возможно, в высокогорной области (к ней мы вернемся позднее), поэтому воды Леты иссякли там раньше. Еще во времена Павсания Лета скромным источником выходила на поверхность земли на территории Греции. Но, судя по тому, что пишет Данте, в начале новой эры река полностью изменила русло (возможно, это было связано с землетрясением, вызванным сошествием Христа в Аид на рубеже 20—30-х годов). С этого времени Лета, и раньше не слишком полноводная, частично пересыхает, частично продолжает существовать в виде озер, болот и стариц; основная масса ее вод образовала озеро Копит.

Растительный мир в Аиде представлен достаточно скупо, что и неудивительно в условиях слабой освещенности. Отмечены некоторые формы травянистой растительности: Клавдиан пишет о травах, растущих на черных лугах Эреба; Вергилий говорит о камышах Стигийских болот. В долине Ахерона можно видеть обширные луга, заросшие асфоделями, – это красивые травянистые растения с белыми или желтыми цветами (иногда они имеют пурпурные полосы), собранными в кисти. Их поджаренные стебли и семена можно употреблять в пищу. Согласно Феофрасту, очень хорош и корень асфоделей, толченный вместе с винными ягодами (фигами). Кстати, фиговые деревья здесь тоже встречаются, но не дикорастущие, а культурные. Из других плодовых деревьев Гомер упоминает (в связи с терзанием Тантала) груши, яблони, гранаты и маслины, но это тоже искусственные насаждения. В одной из так называемых «орфических табличек» отмечен белый кипарис, растущий перед жилищем Аида.

Из дикорастущих деревьев следует назвать описанный Вергилием миртовый лес. В «Одиссее» Гомер упоминает «Персефонину рощу из тополей чернолистных и ветел, теряющих семя». Известный историк Ф. Зелинский комментирует это сообщение следующим образом: «Как тополь, так и ива принадлежат к так называемым двудомным деревьям, т. е. одни его экземпляры дают только мужские (тычинковые), другие – только женские (плодниковые) цветы… Поэтому если ивы и тополи стоят одиноко или группами экземпляров одного только пола, то они не могут оплодотворяться, они “теряют свои плоды”. Конечно, процесс оплодотворения растений не был известен Гомеру – оттого-то он и употребил здесь слово “плоды”, вместо “неоплодотворенные цветы”; но само явление теряния “плодов” было замечено и им, и его слушателями, и вот причина, почему он неплодное царство теней украсил именно ивами и тополями»… Впрочем, здесь встречаются и однодомные деревья. Вергилий пишет:

Климат в Аиде влажный, многие авторы упоминают частые туманы. В орфическом гимне Гермесу Хтонию говорится о «мертвенном холоде», царящем на берегах Коцита (реки). А озеро Коцит (по крайней мере, во времена Данте) было покрыто вечным льдом.

Животный мир Аида изучен слабо. В болотах вдоль реки Стикс водятся так называемые «стигийские собаки». Гомер упоминает коршунов, терзающих печень великана Тития. Из того, что Орион, согласно Гомеру, охотился в Аиде на диких зверей, причем на «тех же, которых в горах он пустынных когда-то при жизни палицей медной своею избил», есть основания думать, что животный мир Эреба в какой-то мере дублирует надземный животный мир. Но здесь сохранились и виды (в том числе разумные), которые позднее вымерли на поверхности земли. Вергилий говорит:

Напомним, что сциллы – это чудовища двух видов. Один из них впервые описан Гомером в «Одиссее»: двенадцатиногий хищник с шестью собачьими головами. Второй вид описан Овидием в «Метаморфозах» и относится к миксантропичным; у этих сцилл девичье лицо и «черное лоно», опоясанное «свирепыми псами». По-видимому, оба вида обитают в Эребе.

Гарпий Вергилий описывает подробно. Это «птицы с девичьим лицом, крючковатые пальцы на лапах».

Из домашних животных, разводимых в Эребе, можно отметить знаменитых черных коней бога Аида; по сообщению Овидия, они боятся дневного света. Кроме того, царю принадлежат стада быков, которые, в отличие от коней, приспособлены как к подземной, так и к надземной жизни. В Аиде развито так называемое отгонное скотоводство, когда стада, в зависимости от сезона, перегоняются на разные пастбища. Известно, что Геракл встречал пастуха Менета, сына Кевтонима, пасшего стада Аида и на земле, на далеком западе, и под землей. Авторы уже упоминали, что стада, принадлежащие Аиду, можно было встретить и на берегах реки Коцит (пока она не пересохла). Аид был не единственным скотовладельцем в своем царстве: известно (по сообщению Клавдиана), что его скот был клеймен, а значит, в Эребе паслись и другие быки, от смешения с которыми царь хотел оградить своих собственных.

Говоря о домашних животных, особое внимание следует уделить знаменитому Церберу. Этот трехглавый пес (по некоторым версиям пятидесяти– и даже стоглавый), согласно традиции, охранял ворота Аида, но на деле был ручным и мирным существом, клянчившим подачки у многочисленных приезжих. Вергилий пишет о том, как Кумская сивилла кинула лаявшему «в три глотки» Церберу сладкую лепешку и тот, «разинув голодные пасти, дар поймал на лету». Известно, что некоторые греки, отправлявшиеся в Аид на постоянное жительство, брали с собой (помимо или вместо пресловутого обола) медовую лепешку для Цербера. Геракл по прихоти Эврисфея выволок бедного пса из подземного царства и привел к воротам Микен; там беднягу выпустили, и он ринулся обратно в преисподнюю.

Коренное население Аида представлено различными богами. Среди них – Ночь (Никс, устаревшее русское написание Нюкта) и ее сыновья – Сон (Гипнос) и Смерть (Танатос). Одной из главных богинь подземного царства издревле считалась Геката: впрочем, эта богиня настолько многофункциональна, что трудно назвать область деятельности, в которой бы она ни проявила себя. Но главное обиталище Гекаты все же Аид; ее часто сопровождают стигийские собаки. Здесь живут и богини возмездия Эринии; одна из них, Тисифона, раньше охраняла вход в Тартар и ведала пытками нижнего Аида. В середине тринадцатого века до н. э. Эринии пытались переквалифицироваться в покровительниц законности и даже приняли новое имя «Эвмениды» (благомыслящие). Растроганная Афина выделила им участок земли и рощу возле своего города, а Эсхил посвятил раскаявшимся богиням трагедию в стихах. Эринии охотно приняли и титул, и земли, и стихи, но по сути все осталось, как было. Спустя шестнадцать веков Данте видел Тисифону в Тартаре на той же должности, к ней присоединились ее сестры. Впрочем, справедливости ради надо признать, что к этому времени Эринии лишились своих земель под Афинами.

Из второстепенных коренных жителей известны описанные Вергилием «бледные Болезни», «унылая Старость», Страх, Нищета, Позор, Голод, Муки и «тягостный Труд». Можно отметить не вполне гуманоидных чудовищ типа Эмпусы, меняющей, согласно Аристофану, свой облик, но в основном имеющей горящее лицо, одну ногу из бронзы и одну – из навоза.

Самая популярная и колоритная фигура в Аиде – перевозчик Харон. На своей лодке он переправляет души через Ахерон, а по некоторым свидетельствам – через Стикс или Стигийские болота. Возможно, у Харона было несколько пристаней и он курсировал между ними, но не исключено также, что место переправы менялось по мере того, как мелели и пересыхали реки Аида. Харон относится к старейшим богам. Даже во времена Энея он был весьма немолод, Вергилий говорил о нем: «Бог уже стар, но хранит он и в старости бодрую силу». Тем не менее, когда через две с половиной тысячи лет Данте с Вергилием пожелали переправиться на другой берег Ахерона, перевозчиком был все тот же Харон, он все так же работал один, хотя поток приезжих многократно увеличился с ростом населения Земли.

Харон брал за свои услуги небольшую плату – один обол, на эти деньги во времена массового заселения Аида греками можно было купить примерно литр дешевого вина. Впрочем, не известно, взымалась ли плата лично Хароном, или это была установленная властями Аида таможенная пошлина (христиане ее отменили). Аристофан в «Лягушках» пишет, что ее ввел Тесей.

Победитель Минотавра попадал в Аид по крайней мере дважды: один раз живым и второй раз – после смерти, последовавшей незадолго до Троянской войны. Первый раз он спустился под землю в качестве свата, и маловероятно, что его волновали в тот момент транспортные и таможенные проблемы. Второй раз Тесей попал в Аид, уже будучи бесплотным духом, но реформы здесь еще не начались, и бывший царь Афин не мог сохранить в загробном мире свое государственное мышление. Остается полагать, что Тесею вернули память и предложили поучаствовать в реорганизации загробного царства при проведении реформ в начале двенадцатого века до н. э. Эту примерную дату и следует считать началом таможенных сборов в Аиде.

К месту переправы души добирались с помощью Гермеса. Он ведет их, как сообщает Гомер, «темным и затхлым путем», потом души мчатся «мимо струй океанских, скалы левкадийской, мимо ворот Гелиоса и мимо страны сновидений», чтобы в конечном итоге очутиться на асфодельных лугах Ахерона. Интересно отметить, что в пути души пищат, как летучие мыши; попав к месту назначения, они пищать перестают, по крайней мере ни Одиссей, ни Эней никакого писка не отмечали, хотя Улисс и упоминает «чудовищный крик», стоявший на лугах Ахерона, когда души почуяли жертвенную кровь. Не исключено, что душам, как и летучим мышам, писк помогает ориентироваться в пространстве, совершая непривычный процесс полета, да еще и в новых местах.

С тех пор как в Аиде была введена судебная система, бессменными судьями здесь стали Минос и Радамант Минос – царь Крита, сын Европы и Зевса, усыновленный царем Астерием и унаследовавший его власть на острове. Радамант – родной брат Миноса, но, по-видимому, в Аиде такое близкое родство между судьями считалось допустимым; очевидно, важнее оказалось то обстоятельство, что и Минос, и Радамант при жизни были законодателями. Радамант, согласно сообщению Гомера, жил на Елисейских полях, возможно, он осуществлял судопроизводство только в пределах этого региона. Некоторые авторы утверждают, что судьей Аида стал также Эак, отец знаменитого Пелея и дед Ахилла; впрочем, по словам Аполлодора, он был лишь хранителем ключей от Аида.

Правителем царства мертвых примерно с пятнадцатого века до н. э. стал сын Крона, Аид, греки также называли его Дитом и Плутоном. Вопреки распространенному заблуждению, слово «Плутон» возникло задолго до римского завоевания, оно встречается еще у Эсхила и Аристофана. Платон пишет о властителе подземного царства: «Что же до его имени Аид, то многие, я думаю, подозревают, что этим именем обозначается “невидимое”, причем люди, опасаясь такого имени, зовут его Плутоном». Слово «Плутон» перекликается с именем бога богатства Плутоса, это наводит на мысль о том, что Аид был весьма и весьма небеден, в его руках, по-видимому, сосредоточивались все богатства земных недр.

Будучи властителем несметных богатств и полновластным владыкой над мертвыми, Аид тем не менее признавал верховное главенство Зевса и подчинялся брату в тех редких случаях, когда Зевс вмешивался в жизнь загробного царства.

Впрочем, эти вмешательства чаще всего касались лишь судеб отдельных жителей. Так, например, Зевс пожелал сделать своего сына Полидевка богом, но тот захотел поделиться бессмертием с братом-близнецом Кастором; в результате братья по решению Зевса один день проводят под землей, а один – на Олимпе, и Аид не возражает против такого вопиющего нарушения традиций. Другому своему сыну, Гераклу, владыка богов и людей тоже обеспечил бессмертие и тоже сделал это каким-то весьма нетипичным для греков образом. Тень Геракла (или его душа, что для греков одно и то же), как тень простого смертного, была отправлена в царство Аида, а сам Геракл был взят отцом на Олимп и женился на своей единокровной сестре Гебе. Одиссей рассказывал про свою встречу с тенью Геракла в Аиде:

Сам Аид женат на своей племяннице Персефоне, дочери богини плодородия Деметры и ее брата Зевса. Аид понимал, что Деметра не отдаст за него дочь, поэтому тайно от нее обратился со сватовством к Зевсу. Владыка богов и людей не возражал, и однажды, когда юная Персефона собирала луговые цветы, Аид попросту похитил ее на своей конной упряжке. В отместку возмущенная Деметра отказалась исполнять свои обязанности богини плодородия, и всякое плодородие на земле прекратилось, а с ним прекратились и жертвы богам. В конечном итоге Деметра, Зевс и Аид пришли к соглашению, что Персефона часть года будет проводить у мужа, в царстве Аида, а часть – на земле, с матерью. Таким образом, брак Аида и Персефоны можно назвать «гостевым» – популярная форма в сегодняшней Европе, предвосхищенная подземными богами.

Брак Аида и Персефоны – бездетный, причем, судя по всему, по вине Аида, что естественно для бога, связанного со смертью. Правда, представители религиозно-философского учения орфиков утверждали, что Персефона родила от Аида богинь мщения Эриний, но, поскольку существуют еще по крайней мере две версии происхождения Эриний, нет особых оснований возводить их родословную к заведомо бездетному отцу. Что касается Персефоны, то у нее есть внебрачные дети. От Зевса она родила Диониса-Загрея (Сабасия), растерзанного титанами. Но еще до гибели сына Персефона от кровосмесительной связи с ним родила Иакха-Диониса и Кору-Персефону… У Персефоны существуют не вполне понятные отношения с Адонисом: формально он никогда не был ее любовником, но тем не менее Персефона ежегодно на несколько месяцев удерживает юношу в подземном царстве, хотя его и ожидает на земле Афродита, поссорившаяся с Персефоной в результате этой истории.

Все это дает основания думать, что Аид – крайне покладистый муж. Столь же покладист он, судя по всему, и как политик. Когда в загробном мире греков стали выделяться территории с правами автономии – Елисейские поля, Аид не сопротивлялся и не стал навязывать им свою юрисдикцию. По некоторым сведениям, земли эти попали в конечном итоге под власть Крона, частично амнистированного Зевсом.

Начало заселения Елисейских полей, или Островов Блаженных, предположительно связано с временами Троянской войны. О них пишет Гомер (хотя существует мнение, что это позднейшая вставка). По сообщению Гомера, вещий старец Протей предсказал Менелаю:

Есть основания думать, что Острова Блаженных не составляли один архипелаг, а были разбросаны, причем по разным климатическим зонам. Павсаний сообщает, что Елена после смерти была перенесена на остров Левка (современный остров Березань, напротив устья Дуная). Остров Березань отнюдь не похож на Елисейские поля, описанные божественным старцем Протеем. Достаточно вспомнить, что позднее в эти места – суровую северную окраину ойкумены – ссылали опальных граждан римские императоры. Неподалеку, в Томах, томился от холода и варварства Овидий Назон. Теплым курортом черноморское побережье считают лишь жители северной России, причем только летом. Все это наводит на мысли, что Менелай и Елена попали на разные острова и что Елисейские поля были построены по тому же принципу, что и описанный Данте рай: слабо связанные друг с другом регионы, каждый из которых предназначен для праведников одного вида. При распределении семейные связи во внимание не принимаются.

Тот же Павсаний пишет, что Елена, попав на остров Левка, вышла замуж за Ахилла. Информация о том, что жители Елисейских полей могли вступать в браки, подтверждается Аполлодором (правда, он называет загробной женой Ахилла Медею, но у знаменитого воителя могло быть и несколько жен). Особо надо отметить, что, хотя некоторые переселенцы и попадали на Острова живыми, Ахилл, во всяком случае, умер и был похоронен, что не помешало ему дважды связать себя узами брака уже после смерти. Интересно, что Елена в этой ситуации предпочла его «телесному» Менелаю, который, согласно Гомеру, был перенесен на Елисейские поля при жизни. Но Менелай, уставший от десятилетней Троянской войны, не стал вторично настаивать на возвращении супруги.

Надо отметить, что Пенелопа, несмотря на свою прославленную в веках верность, на Островах Блаженных была женой Телегона, сына Одиссея от Цирцеи. Об этом сообщает тот же Аполлодор (впрочем, Пенелопа и Телегон, в отличие от Елены и Ахилла, вступили в брак еще при жизни). В защиту царицы надо сказать, что, не выйди Пенелопа за Телегона, ей пришлось бы коротать вечность в одиночестве, поскольку Одиссей, безусловно, не мог попасть на Острова Блаженных.

В общественном сознании Одиссей, с легкой руки Гомера, считался образцом разнообразных добродетелей. Но великому поэту простительно испытывать слабость к своим героям, что же касается судей, то у них существуют другие критерии. Минос и Радамант не могли не знать подробностей жизни Одиссея, которые почему-то ускользнули от внимания читающей публики. Они не могли, например, не помнить о том, что царь Итаки, посоветовавший отцу Елены связать женихов клятвой о помощи избраннику и сам давший эту клятву, позднее постыднейшим образом пытался отвертеться от участия в Троянской войне, симулируя безумие, – об этом сообщают многие античные авторы, в том числе Аполлодор в своей «Мифологической библиотеке», Овидий в «Метаморфозах» и Софокл в не дошедшей до нас трагедии «Одиссей безумствующий».

Плыть на войну Одиссею все-таки пришлось. С эскадрой ахейских кораблей он прибывает к берегам Троады. Здесь обнаруживается, что никто из греков не хочет первым сходить на землю: предсказано, что смельчак первым падет в битве. Тогда Одиссей бросает на землю щит и прыгает на него. Таким образом он избегает смерти и обрекает на нее прыгнувшего следом Протесилая.

В стане ахейцев Одиссей, раздраженный тем, что Паламед оспаривает у него титул самого хитроумного, фабрикует поддельную переписку Паламеда с Приамом, и греки казнят своего товарища по оружию, обвинив его в измене. Гомер умалчивает о преступлении любимца Афины, но об этом сообщают другие античные авторы, например Аполлодор и Ксенофонт. Безвинно погибшему Паламеду Эсхил, Софокл и Еврипид посвятили трагедии, дошедшие до нас в отрывках. По окончании войны в пещере Полифема Одиссей, рассчитывая на подарки от хозяина, отказывается увести своих спутников на корабль, и циклоп пожирает нескольких из них. Впрочем, царь Итаки, согласно Гомеру, без особых угрызений вспоминает этот эпизод:

Вернувшись домой, Одиссей, вместо того чтобы выгнать неудалых женихов из дома или в крайнем случае вызвать их предводителя, Антиноя, на поединок, решает перебить несчастных юношей безоружными. Он приказывает тайно вынести из мегарона оружие, и лишь по случайности у женихов оказывается несколько копий (впрочем, это им не помогло).

Хладнокровно перебив 136 юношей, а заодно и прорицателя Леода, который был ни при чем, но подвернулся под руку, Одиссей в ту же ночь устраивает показательную казнь двенадцати своих рабынь. Он вешает их без суда и следствия, единственно по навету няньки Эвриклеи, которая сказала:

К казни непочтительных рабынь Одиссей привлекает своего сына, который знал этих женщин с пеленок и вырос с ними в одном доме. Пастуху Меланфию, принявшему сторону женихов, пришлось еще хуже:

По завершении расправы Одиссей приказывает оставшимся в живых рабыням инсценировать в доме веселый праздник (среди трупов своих подруг!) для обмана горожан. Сам же он отправился с Пенелопой в опочивальню, где «ложем супруги своей и сладостным сном насладился».

Список «деяний» знаменитого царя Итаки, которого Гомер по странной игре фантазии называет «богоравным», можно было бы продолжить. Во всяком случае, Минос с Радамантом, видимо, имели на этот счет точку зрения, отличную от Гомеровой, и, судя по всему, на Елисейские поля Одиссей не попал. Забегая вперед, скажем, что Данте встретит его в восьмом кругу ада.

Поскольку в католическом аду правосудие было доверено тому же Миносу (он взмахами хвоста назначал грешникам номер круга), есть основания думать, что и в Аиде Одиссей нес заслуженное наказание.

Елисейские поля подробно описаны у Вергилия, и это означает, что они уже существовали во времена Энея. Прародитель римлян попал сюда непосредственно из Аида, Вергилий подчеркивает, что для возвращения в мир живых надо «подняться на землю». Тем не менее эта местность описывается как «радостный край», где «солнце сияет свое, и свои загораются звезды». Это наводит на мысль, что территория полей, равно как и ведущий сюда путь, находится в особой области пространства и их невозможно описать в рамках евклидовой геометрии (в ранее описанных подземных царствах солнце, как правило, сияет то же самое, что и над землей, оно спускается сюда ночью, а звезд нет совсем). Эней отмечает багряный свет солнца; это дает основания думать, что либо солнце Елисейских полей имеет другой спектр излучения, либо слой атмосферы здесь толще, чем в мире живых, что и ведет к искажению цвета. На последнее намекает и Вергилий: «Здесь над полями высок эфир». Конечно, можно было бы допустить, что блаженная обитель попросту располагалась в другой планетной системе, но это маловероятно. Медное (или железное) небо в те времена находилось, согласно подсчетам, вытекающим из свидетельства Гомера, в ста тысячах километров от земли; известная грекам вселенная этим небом ограничивалась, и трудно представить себе души, совершающие прорыв за ее пределы.

Вергилий подробно описывает быт и нравы населения Елисейских полей. Умершие пребывают здесь вполне «телесно» и даже «тело себе упражняют». Люди ведут тот же образ жизни, что и до смерти, и имеют возможность заниматься любимым делом:

Население преимущественно проводит время в спортивных состязаниях (любимый вид спорта – борьба в палестре), музицировании, пении, плясках и пирах. Существует некое подобие животноводства: «кони вольно пасутся в полях». А вот зодчество, даже самое примитивное, отсутствует полностью. Живущий здесь Мусей (сын знаменитого Орфея) говорит:

Уже во времена, непосредственно следующие за Троянской войной, возможно, в связи с тем, что мощный поток вновь прибывших (в том числе вызванный военными действиями) привел к некоторому перенаселению загробного мира, здесь появилось новшество: некоторые души отправлялись обратно, в мир живых, с предоставлением нового тела. Подобное наблюдал Эней на Елисейских полях, на острове, обтекаемом Летой. Этот небольшой лесной остров, заросший густыми кустами, был переполнен огромным количеством душ, ожидающих перерождения и пьющих «летейскую влагу» для того, чтобы уничтожить память о прошлой земной и загробной жизни. Интересно, что души эти принадлежали не только грекам, но различным «племенам и народам». Присутствовавший здесь покойный отец Энея Анхиз так объяснил происходящее:

Таким образом, судя по всему, в загробном царстве греков наметилось некое подобие описанного выше круговорота сансары. Умершие, пройдя в Аиде очищение муками, некоторое время наслаждались блаженством в Елисейских полях, но потом вновь отправлялись на землю в смертном теле. Употребление Вергилием латинского слова «маны» (души) является случайным анахронизмом и не должно смущать читателя.

Не известно, через кого Эней передал Вергилию, жившему на двенадцать веков позднее, информацию о своем путешествии. Возможно, его записки или устные предания хранились в патрицианском роду Юлиев, потомков Энея; в таком случае они должны были дойти до Октавиана, усыновленного Юлием Цезарем. Став императором, Октавиан Август заказал Вергилию поэму о пращуре римлян Энее; естественно думать, что он передал поэту и соответствующие материалы из семейных архивов.

Но информация о переселении душ просачивалась в мир живых и через другие источники и находила новых и новых последователей.

Одним из первых людей, положивших начало традиции переселения, стал знаменитый певец Орфей. После своего нашумевшего схождения в Аид за Эвридикой Орфей, как известно, довольно скоро погиб (был растерзан вакханками), затем попал в Аид уже на постоянное жительство и воссоединился с женой. Однако эта судьба не удовлетворила мятежную душу музыканта (возможно, еще и потому, что в то время Елисейские поля не были освоены и жители Аида влачили унылое существование). Орфей каким-то образом выбрался из загробного мира и стал вселяться в другие тела, пропагандируя при этом учение метемпсихоза и положив начало мистической школе орфиков. Платон пишет, что в середине четвертого века до н. э. некто Эр, сын Армения, повстречал душу Орфея в месте, где умершим предлагались на выбор новые тела, – в тот раз музыкант выбрал тело лебедя. Он объяснил свое решение тем, что разочаровался в женщинах и не хочет рождаться на свет с их помощью. Интересно, что присутствовавшая тут же душа лебедя избрала человеческий жребий. Вообще говоря, душам положено было перед получением нового тела провести в Аиде тысячу лет, но есть основания думать, что Орфей обошел этот закон, поскольку в предыдущий раз он жил в тринадцатом веке до н. э. (участвовал в походе аргонавтов), а в шестом веке до н. э. школа орфиков уже пользовалась заметным влиянием.

Традиции орфиков продолжили пифагорейцы. Сам Пифагор, родившись впервые от божественного отца Гермеса, сменил несколько человеческих, животных и растительных тел, участвовал в Троянской войне (на стороне троянцев) в лице Эвфорба и лишь в шестом веке до н. э. воплотился в великого философа и математика. В процессе своих перевоплощений ему доводилось навещать Аид, и он видел Гесиода и Гомера, которые, по его словам, претерпевали там немалые страдания за свои россказни о богах. Пифагор (точнее, Эфалид – его первое воплощение) попросил Гермеса сохранить ему память о прошлых жизнях. Пифагорейцы попроще такой привилегией не пользовались, но это не мешало знаменитому Эмпедоклу утверждать:

И если поначалу перевоплощения были достоянием избранных, то в четвертом веке до н. э. Платон в своих диалогах познакомил с этой возможностью широкую древнегреческую публику. Опираясь на слова уже упомянутого Эра, который воскрес на двенадцатый день после смерти, лежа на погребальном костре, Платон в «Государстве» подробно описывает сложную процедуру сортировки душ и жеребьевки. Умерев, душа отправляется к некоему «божественному месту», где вершится суд. Здесь имеются две расселины в земле, по одной из них почившие души поднимаются к судилищу, а по другой души, обреченные Аиду, отправляются к месту своего загробного воздаяния. В небесах тоже зияют две расселины аналогичного предназначения. «Устье» Аида, ведущее к судилищу, не выпускает грешников из-под земли, пока они не наказаны в должной степени. Платон описывает горестную судьбу Ардиея, тирана одного из городов в Памфилии, который рискнул приблизиться к выходу раньше положенного срока, но устье его и ему подобных не принимало и издавало рев, на который сбегались «дикие люди с огненным обличьем». Злосчастного Ардиея с сотоварищами не только немедленно изловили и связали по рукам и ногам, но и «накинули им петлю на шею. повалили наземь, содрали с них кожу и поволокли по бездорожью, по вонзающимся колючкам, причем всем встречным объясняли, за что такая казнь, и говорили, что сбросят этих преступников в Тартар».

Не известно, действительно ли Ардией был низвергнут в Тартар, или это было лишь средством пущего устрашения. Но в конце концов все души: те, чье наказание в Аиде завершилось, равно как и те, чье пребывание на небесах подошло к концу, – собирались возле веретена Ананки, матери Мойр. Здесь в толпу душ выкидывались номерки и перед собравшимися раскладывались «образчики жизней в количестве значительно большем, чем число присутствующих». Несмотря на то что Ананка считается богиней неизбежности, душам был предоставлен достаточно свободный и обширный выбор, предварявшийся объявлением: «Даже для того, кто приступит последним к выбору, имеется здесь приятная жизнь, совсем не плохая, если произвести выбор с умом и жить строго. Кто выбирает вначале, не будь невнимательным, а кто в конце, не отчаивайся!» Выбирать действительно было из чего: Эр видел жребии и пожизненных тиранов («тирания» была лишь формой правления; упомянутый Ардией страдал не за нее, а за убийства родственников), и людей, славных своей родовитостью, красотой и доблестью предков. По-видимому, личную доблесть жребий не предлагал и ее следовало заслужить самостоятельно. Были здесь и жребии животных: льва, лебедя, обезьяны, орла, соловья, – на них нашлись желающие из числа знаменитых героев времен Троянской войны, о которых Эр читал в книгах и которых теперь встретил лично. Путешественник с интересом описывает и встречу с Одиссеем:

«Случайно самой последней из всех выпал жребий идти выбирать душе Одиссея. Она помнила прежние тяготы и, отбросив всякое честолюбие, долго бродила, разыскивая жизнь обыкновенного человека, далекого от дел; наконец она насилу нашла ее, где-то валявшуюся: все ведь ею пренебрегли, но душа Одиссея, чуть ее увидела, сразу же избрала себе, сказав, что то же самое она сделала бы и в том случае, если бы ей выпал первый жребий».

После окончания жеребьевки души отправлялись на равнину Леты. Эр не сообщил Платону (по крайней мере, Платон об этом умалчивает), где именно расположена равнина, но известно, что здесь царят «жара и страшный зной», а также «нет ни деревьев, ни другой растительности». Несмотря на то что равнина носит имя одной из главных рек загробного мира, протекает здесь малоизвестная и, видимо, небольшая река Амелет (возможно, приток или старица пересохшей Леты), вода которой имеет две интересных особенности: она «не может удержаться ни в каком сосуде» и она дает забвение. Мучимые жаждой души пьют воду, забывают о прежней жизни и в полночь, под грохот землетрясения, отправляются в свои новые тела… Скудные географические сведения Платона не позволяют уверенно привязать его «равнину Леты» к карте земного мира. Но известен тип местности, где она могла бы находиться: это пустыня с высокой сейсмической активностью, пересекаемая, очевидно, немноговодной рекой с лишенной зелени долиной. Этим условиям удовлетворяет, например, пустыня Такла-Макан между горными цепями Кунь-Лун и Тянь-Шань и протекающая через нее река Тарим, долина которой в среднем течении лишена растительности.