Война магов Прозоров Александр

– Я бы ошибся, – примирительно признал Зверев. – От казны царской что-нибудь осталось?

– Какое осталось? – поморщился Выродков. – Пришлось бегать, в долг спрашивать. Боярин Поливанов, Константин Дмитриевич, двести гривен дал ради государева дела. Я поручился, что ему возвернут все до ледохода, и артельщикам я ныне еще столько же недоплатил. Недовольны они, но топоры пока не побросали. У тебя серебро с собой есть? Надо бы отсыпать смердам немного, бо не закончим в срок. Балясины на пяти башнях развесить надобно, храм закончить, отбойники вдоль стен срубить, сходни, привесы у задних ходов… Спрошал я тут у стариков. Сказывают, до конца марта ледоход завсегда случается, до апреля Волга не ждет. Стало быть, три седьмицы у нас осталось, не более. А там вода пойдет. Ледоход, половодье.

– Уже март… – прикусил губу Зверев. – Тут дороги такие, что по полмесяца в один конец скачешь.

– Плохие?

– Длинные! – Андрей поднял глаза к небу. – Три недели, говоришь? А до Москвы дня четыре пути, не меньше. Проклятие! Не судьба нам с тобой пива выпить, Иван Григорьевич. Пожалуй, холопов на постоялый двор определю, пообедаю, да и опять помчусь. Глядишь, полдня выгадаю. Четыре туда, четыре обратно, день там… Неделя с лишним долой.

– Стало быть, серебра у тебя нет?

– Извини, Иван Григорьевич. Думал, наоборот, лишка останется. А оно… вот оно как… Но ты не беспокойся, привезу. На крайний случай у меня и свой загашник имеется. Только вот что. Лошади у меня почти полмесяца под седлом, еле ноги волокут. Может, шестерых скакунов подменишь?

Оставив холопов на том же постоялом дворе, где обосновался боярин Выродков, Зверев наскоро перекусил и вместе с верным Пахомом опять двинулся в дорогу. Первый отдых князь позволил себе только на семнадцатый день пути, на подворье боярина Ивана Кошкина. Сходил в баню с хозяином – все же встреча с царем предстояла! Заодно и пивка под белорыбицу употребили. В бане студеное пиво из ледника всегда хорошо идет.

Правитель принял гостя в скромной светелке на самом верху великокняжеского дворца. За два года своего царствования Иоанн Васильевич возмужал, стал выше ростом, шире в плечах, на губах пробился пушок темных усов, на подбородке обозначилась пока еще редкая бородка. В остальном все оставалось по-прежнему: монашеская ряса, пюпитр с раскрытой книгой, два канделябра по пять свечей, заваленный свитками сундук у самого окна, Сильвестр и боярин Адашев, прилежно скрипящие перьями в соседних горницах. Помощники, умом не блещущие1, но работящие и исполнительные.

– Вижу, завала челобитных здесь больше нет, государь? – поклонился Зверев.

– Да, – улыбнулся его царственный ровесник, – мысль твоя, княже, оказалась весьма удачной. Ныне я замыслил тем же путем от хлопот с кормлениями избавиться. Вечно все ими недовольны. Одни бояре жалуются, что на бедные места их сажают, другие – что не сажают вовсе, третьи уже на наместников доносы строчат, дьяки и подьячие мзду со служилого люда вымогают, иначе на богатый уезд не отписывают… Беда. Что ни год, на каждого воеводу по полста челобитных пишется. Вот и замыслил я эту напасть обрубить одним разом. Со следующего года не стану никаких воевод назначать вовсе. Пусть по уездам бояре сами себе наместника выбирают, сами и снимают, коли чем не люб окажется. А смерды себе земских старост выбирать станут.

– Поместное самоуправление? – вскинул брови Андрей. – А что, хорошая мысль. Главное, чтобы у таких «губернаторов» не появилось желания сделать еще шажок и подумать о независимости.

– Я укажу при вступлении каждому крест на верность государю и России целовать…

Судя по всему, в Иоанне все еще сохранялась наивная вера в то, что честное слово может быть крепче железной цепи. И это – в политике!

– Я пришел сказать, государь, что крепость готова, – вернулся к главному вопросу Андрей. – Ныне же после ледохода ее можно сплавлять к Казани.

– Я так и думал, Андрей Васильевич, – спокойно кивнул государь. – На твое слово можно положиться.

– К сожалению, государь, нам не хватило серебра, что ты выдал нам со всей своей щедростью. Ныне надобно еще артельщикам уплатить, и двести гривен боярин Поливанов в долг на строительство дал.

– Поливанов? – прищурился царь. – Константин Дмитриевич? Потомок боярина Михаила Поливана, правнука Кочева, что из Орды к пра-прадеду моему Дмитрию Донскому на службу выехал? Да, достойный род, достойные потомки. Ты к нему присмотрись, княже. Коли в деле себя хорошо покажет, отчего бы его и не выделить? Рвение к делам государевым надобно поощрять.

– Я призову его твоим именем, государь, – кивнул Андрей. – Воины мне понадобятся. И не только они. Еще много, очень много чего. Для крепости нужны пушки и пушкари, порох, ядра и жребий. Нужны плотники – собирать стены на новом месте, нужны ладьи, чтобы перевезти все это, нужны припасы, чтобы кормить людей. Нужно оружие, сено и зерно для коней, еда в запас, лекарства и лекари. Если мы желаем построить военную базу, в ней должно хватать припаса для полноценной армии хотя бы на два-три месяца. Шестьдесят тысяч человек должны не просто пересидеть опасность впроголодь, они должны сохранить силы для сокрушительного удара, едва только настанет подходящий момент.

– Шестьдесят тысяч? – вскинул голову Иоанн. – Откель ты исчислил такую рать? Вестимо, у нас на Руси всех бояр с холопами коли собрать – и то столько ратников не наберется. Ан ведь на службу воины не постоянно, а вкруг выходят. Половина в походе, половина уделом своим занимается. Опять же порубежье пустым не оставишь, враз охотники набегут беззащитные селения разграбить. Мыслю, зараз под руку больше двадцати тысяч бояр собрать не получится. Коли рубежи оголить, то и тридцать. Но никак не более.

– Купцы сказывают, в Казани и окрест нее татар под копьем двадцать тысяч воинов. Иногда чуть больше, иногда поменьше. Кочуют.

– Вот видишь! – обрадовался правитель. – Их двадцать, нас двадцать. Одолеем!

– И будет, как всегда…

– Что «как всегда»?

– Не первый раз Москва с Казанью воюет, государь. Не первый раз их побеждает. Но неизменно, едва время первое проходит, казанцы забывают свои клятвы о дружбе и мире и снова приходят грабить наши земли, угоняют наших людей в рабство. Не побеждать нужно Казань, Иоанн Васильевич. Не побеждать, а покорять. Чтобы грабежи татарские не повторялись более никогда.

– К чему ты клонишь, Андрей Васильевич?

– Тебя когда-нибудь кусали комары, государь?

– Ты, княже, – рассмеялся правитель, – святым подвижником меня считаешь, коего и комары не кусают, и зверь дикий не трогает?

– Когда ты комара убиваешь, государь, разве примериваешь ты силу свою, чтобы зря лишку не потратить? Или так бьешь, чтобы уж точно ничего не осталось?

– Бью…

– Так и здесь, Иоанн Васильевич, бить надобно не с осторожностью, а наотмашь, сколько мочи есть. Чтобы после этого удара всех врагов твоих в лепешку расплющило, чтобы уж точно никто и никогда более на Русь меча поднять не посмел. Так, чтобы никаких сомнений не осталось в твоей силе, в твоей победе. Чтобы никакая хитрость и никакая помощь Казани уже не помогла, как бы разбойничье племя ни старалось.

– Яснее сказывай, княже. К чему речи ведешь?

– Удар должен быть крепким и сокрушительным. Нестерпимым для ханства Казанского. Посему надобно не просто силы собрать, а такие силы, которые раза в три мощь татарскую превысят. Пятьдесят-шестьдесят тысяч ратных людей, никак не менее. Дабы ни малейшей надежды у врага не оставить. Потом, государь, ведомо мне, в поход бояре со своим припасом выступают. Иной раз такое случается, что не хватает в рати провизии для долгого похода, и оттого приходится распускать ополчение. Отправлять воинов по домам или в иные места, где они могут запасы пополнить. Война на это время, считай, прекращается, враг отдыхает и сил набирается. Нельзя нам такого конфуза допустить. Значит, позаботиться о припасах придется казне. Чтобы по своему недомыслию ратники голодными не оказались, домой проситься не начали.

– Накладно сие. Но разумно.

– Чтобы поход оказался стремительным и победным, его загодя подготовить надобно, продумать все до малейших деталей. Не просто созвать людей и направить вниз по Волге, а каждый шаг их заблаговременно просчитать. Помнишь напасть, коя в битве под Оршей случилась?1 Бояре Голица и Челядин, что полками правой и левой руки командовали, промеж собой из-за старшинства разругались, и как битва началась, Челядин помогать крылу своего же русского войска из-за обиды не стал, позволил полякам Голицу разгромить, а потом его уже одного поляки добили. В итоге и кровь русскую зазря пролили, и сами в полон попали, и для всего государства позор получился: жалким ляхам битву проиграли! Но и нам урок: нельзя допустить в одном деле воевод, друг друга ненавидящих. Посему для похода требуется подобрать только тех бояр, что к дрязгам меж собой несклонны, и тебе преданы, и приказы сполнять станут без ссылок на чужие и свои родословные. Прямо сейчас нужно выбрать воевод самых доверенных, самых умных и опытных. Элиту. А тех, что в общий строй не годятся – аккурат по порубежью и разослать. Пусть заслоны на границах обеспечат.

– Вижу, ты и впрямь все продумал, Андрей Васильевич, – после короткой заминки кивнул юный правитель России. – Слова твои убеждают. Крепость… припасы… Рать слитная и крепкая… Коли по твоим планам поступать, то я прямо сейчас за успех похода поручусь. Не по обычаю все делаешь, однако же знаючи. И все же… И все же нет у меня для тебя пятидесяти тысяч ратников. Хоть все книги разрядные перешерсти, разом столько воинов на Руси не собрать.

– Можно нанять, – пожал плечами Зверев. – Европа рядом. Там нищета такая, что волосы дыбом встают. За пару стоптанных сапог зарежут не поморщась. С голодухи даже дворяне дроздов и жаворонков жрут, а то и вовсе лягушек с улитками, простой люд супом из лука питается. За несколько алтын они станут служить, как цепные псы – только покажи, кого кусать. Опять же свободных людей у нас в городах хватает, иные храбры и достойны. Отчего же охотников государю послужить в полки не позвать? Отнестись к ним с уважением, как к боярам: землей под пахоту и огород надели, за службу приплачивай… И вперед – пусть свое право на жизнь без тягла в бою подтверждают.

– Что проку от смердов в сече, Андрей Васильевич? Рази сам не знаешь? Тебя, вон, с младых ногтей и к луку, и к сабле, и к рогатине приучали. А они? Разве топором баловать умеют да кистенем исподтишка ударят.

– Времена меняются… – покачал головой Зверев. – Я тут придумал холопов бердышом вооружать. Штука это удобная, ворогам нашим пока неведомая. За пару недель любого можно натаскать им работать. И коли потом лениться не будет, за себя супротив всякого противника сможет постоять. Опять же пищальному бою с детства учить не нужно. За два часа кому хочешь объясню, куда порох сыпать, как его прибивать. Лучника такой боец не заменит, всего раз в полчаса стреляет. Но в каждом выстреле – по восемь-десять пуль. Дружный залп с близкого расстояния половину атакующей конницы скосит. Я в битве при Острове успел попробовать.

– Зело странные вещи сказываешь, княже… – Царь всея Руси задумчиво почесал себя за ухом. – Трудно в сии чудеса поверить. Чтобы лапотник простой – да с боярином родовитым на равных в битве сражался… Однако же… Однако же предыдущий твой совет тоже странен был, ан помог преизрядно. Коли попробовать испытать в деле один полк, вреда большого не случится. Убедил, Андрей Васильевич, быть посему. Велю кликнуть охотников до ратного дела, огненным манером сражаться. Что же до наемников иноземных… Дорогое сие баловство получится.

– Больше ста лет люд русский от казанской напасти плачет, – напомнил Зверев. – Лучше раз напрячься, потратиться, подготовиться, но кровососа прибить. Не то из-за мелкой экономии слабо комара прихлопнешь. Уцелеет, отлежится, оклемается – опять ведь за старое возьмется.

– Да, княже. Вижу, всерьез ты решился казну мою растрясти, – прикусил губу Иоанн, зачем-то перелистнул пару страниц лежавшей на пюпитре книги. – Однако же, начавши путь, бросать его нельзя. Плох не тот правитель, который благих дел не затевает, а тот, который начатые до конца не доводит. Ты получишь золото, потребное для окончания работы и покупки припасов. Воеводе угличскому с тобой письмо пошлю, пусть даст тебе нужное число тюфяков и пищалей, заряд к ним полный. Город мастеровой, себе еще пушек отольет. Но ты за все уплати сполна. Наемников же иноземных… Коли ты отправляешься к Казани, кто станет воинов в закатных странах нанимать?

– У князя Друцкого, – тут же вспомнил тестя Андрей, – в Европе родичей множество, бывает он там часто, дела ведет. Кому как не ему это дело поручить?

– Я подумаю, княже, – степенно кивнул правитель. – Ступай, отдохни с дороги. Как грамоты и деньги готовы будут, за тобой пришлют. Где твой дом в Москве?

– На подворье дьяка Кошкина я остановился, Иоанн Васильевич, – отступая, поклонился Андрей.

– Коли так, ему и искать проще будет… А что за луковый суп ты помянул? Это из чего он делается? Неужели…

– А-а, суп? Так я знаю, читал в инете. Берется лук, обычный репчатый, чистится. Из шелухи варится бульон, а сами головки мелко режутся, для вкуса обжариваются, для сытости мука добавляется, потом все это в бульон…

– Тьфу, прости Господи, – не выдержал Иоанн и перекрестился. – Как они там живут-то? У нас всякое случалось, но до такого, вестимо, не доходило. Может, они еще и ворон варят?

– Насчет ворон не знаю. А ракушки по берегам моря собирают и сырыми с уксусом…

– Всё!!! – Правителя всего аж передернуло. – Ступай!

Ждать ответа пришлось три дня. Государь отсыпал от щедрот своих всего пять тысяч гривен серебра, но зато отдельной грамотой позволил князю Сакульскому пользоваться казной Углича невозбранно, а также забирать для своих нужд оружие из городских запасов и исполчать людей. Это было не совсем то, о чем они договаривались при встрече – но вполне достаточно для продолжения работ.

Когда Андрей мчался вниз по Волге, солнце уже начало припекать по-весеннему, а многие сугробы предательски потемнели и осели на южный бок, обрастая ледяными иголками. Весна наступала на пятки – а сделать предстояло еще очень, очень много.

В Угличе Зверев первым делом вернул долг боярину Поливанову – веснушчатому рыжеволосому пареньку немногим старше Андрея. Вернул – и тут же государевым именем приказал добыть к началу ледохода ладей, ушкуев, лодок, барж, чего угодно, но на полтысячи человек, и воинский припас для большой крепости. Константин Дмитриевич, тут же поцеловав нательный крест, поклялся обеспечить все в точности. Артельные, получив обещанную плату, принялись разбирать крепость с такой же активностью, с какой еще недавно ее строили, номеруя бревна и увязывая их в трехслойные плоты.

Труднее всего пришлось с воеводой. Через слово вознося молитвы во здравие государя, он постоянно забывал отсыпать серебро по данным Андреем распискам, вместо длинноствольных пищалей пытался всучить коротенькие тюфяки времен Тохтамыша, порох вместо перекрученного норовил выкатить лежалый, в наряд вместо опытных пушкарей отписал едва обученных мальчишек. Звереву понадобилось лично ходить и все контролировать, прощупывать каждый ствол, лазить в каждую бочку, перебирать пальцами картечь, проверять, подходят ли вымученные от воеводы ядра к пищалям по калибру. Пушки ведь, бестии, все штучными экземплярами оказались – и снаряды тоже требовались для каждого орудия свои. Князь, не князь – но в огнестрелах лучше Зверева никто не разбирался, и перепоручить кому-либо это дело Андрей не мог. Все сам, сам, сам…

Двадцать пятого марта, в день святого Феофана, жители ближних к Волге домов проснулись на рассвете от оглушительного, раскатистого треска, словно бегающего из стороны в сторону по реке. Накинув на плечи овчины, тулупы и зипуны, люди высыпали на улицу, вглядываясь в стелящийся над самой землей туман.

– Славный ныне год будет, – сказал кто-то недалеко от Андрея. – Коли на Феофана с утра туман, быть по осени хорошему урожаю.

– Хороший будет год, – согласился с ним князь и, как был, в сапогах и налатнике на голое тело, сбежал вниз по пологому склону, присел у кромки льда. Здесь, возле берега, ничего еще не изменилось, но дальше, в пяти-шести шагах, сквозь туман уже различалось слабое равномерное движение. Лед тронулся. Зверев выпрямился и коротко выдохнул, неожиданно для самого себя перекрестившись: – Вот и все. Началось.

Основная масса льда скатывалась первые пять дней. Вода все это время в Волге не повышалась, а потому нанятые боярином Поливановым корабельщики смогли спокойно опустить в выпиленные у причалов, в береговом припае, проруби семь ушкуев и две огромные ладьи, по десяти сажен длины в каждой, пяти сажен ширины и высотой с двухэтажный дом. Ладьи, пожалуй, могли принять столько же груза, сколько все ушкуи вместе взятые, но… Но уж больно крупные и неуклюжие это были корабли для вертлявых лесных рек. Выше Волги пути для них не имелось.

Два дня спускали на воду перезимовавшие суда, еще три ушло на их погрузку. Под тяжестью пушек, картечи и прочих припасов корабли глубоко осели в воду. Ладьи из двухэтажных величественных махин превратились в украшенные мачтами погреба, ушкуи и вовсе выглядывали над поверхностью всего на половину сажени. Тридцатого марта – в день, когда половина горожан отправились в лебяжью слободу на гусиные бои, – боярин Поливанов постучался в светелку Зверева на постоялом дворе.

– Прости, княже, коли отвлекаю, но пора и тебе на ладью переходить. Снаряжение все погружено, лошадей твоих я повелел пока в имение свое, в Залубки, отправить. Скакуны нам теперь не скоро понадобятся. Коли дозволишь, велю холопам добро твое грузить.

– Уже? – удивился Андрей. – Я думал, еще суда будут. У нас одних мастеровых три с половиной сотни. На двух ладьях и семи ушкуях столько народу не разместить.

– И не нужно, княже. Они себе шалаши на плотах поставили и палатки, дров и хвороста натаскали. Мастеровым на плотах просторнее, а казне тяготы меньше. Пивом согреваются, песни поют, ждут, когда вода поднимется. Как бы нам этого часа не упустить.

– Отлично… – Андрей вглядывался в лицо боярина, пытаясь найти черты тех монгольских воителей, из которых, если верить царю, вышел род Поливановых, но ничего заметить не мог. Обычный русский парень, такой же, как и тысячи других по долам и весям бескрайней Руси. – Коли так, то пойдем. Куда ты меня поселишь?

– Я на одной ладье пойду, княже, с боярином Выродковым. А ты на другой, княжеской.

– Давай сделаем иначе. Я с Иваном Григорьевичем поплыву на одной ладье, впереди. Потому как я место знаю, а ему сразу за дело придется браться. Ты же замыкающим пойдешь. Чтобы увидеть, коли какой из плотов или ушкуев отстанет.

– Воля твоя, Андрей Васильевич, – поклонился боярин. – Исполню в точности.

Половодье князь Сакульский проспал. Укладывался он, когда Волга, почти освободившаяся ото льда, едва-едва лизала нижние бревна крайнего плота, а когда встал и вышел на палубу – оказалось, что берега уже уплывают назад, ладья под поставленным под углом к килю парусом режет волну и откидывает в стороны редкие зеленоватые льдины, позади же, на толстом, с руку, пеньковом канате тянется дли-инная лента белых плотов, на которых тут и там темнеют треугольники шалашей и вьются ввысь сизые дымы от костров. Плоты были увязаны вместе по два-три десятка, каждая такая партия влеклась отдельным кораблем. Не для скорости, естественно, а для некоторой управляемости. А то ведь течение запросто может и на отмель выбросить, и в чащобу занести. Половодье ниже Углича не превращало реку в необозримое море, как это было возле Новгорода, за Великими Луками или под Псковом. Здесь вода уходила под деревья, и русло, как и летом, извивалось между тесными сосновыми стенами.

Насколько расползлась череда плотов, стало понятно только через три дня, когда караван миновал Усть-Шексну, и Волга, приняв в себя Шексну, Мологу и Суду, повернула на юг. Берега расступились почти на версту, русло спрямилось. Развернулся и караван, вытянувшись до самого горизонта. Однако сизые дымки выдавали обитаемые плоты, и Андрей на глазок прикинул, что ведет за собой почти десять километров бревен! Хотя не удивительно: ведь он вез к Казани целый город. Погружаясь в волны, расталкивая последние льдины, пугая рыб, за ладьей плыли башни, ворота, стены, крыши, лестницы, помосты, церковь с куполами и звонницей – пускай пока и без колоколов.

Весенний разлив и несколько полноводных рек разогнали течение Волги до скорости спешащего на ужин холопа, а потому к Ярославлю караван поспел уже через день и ровно в полдень бесшумно проскользил под белокаменными стенами. Андрею показалось, что их вовсе не заметили – всю многокилометровую махину. В Костроме же, несмотря на ранний час – едва-едва после рассвета, – по берегам собралась изрядная толпа. Люди махали руками, что-то кричали, детишки подпрыгивали и бежали вдоль берега, обгоняя плоты. А вот знаменитая Кинешма оказалась всего лишь небольшой рубленой крепостицей, окруженной полусотней крестьянских изб. Зато Юрьевец, охранявший устье Унжи, выглядел крупным городом. Не Углич и не Ярославль, конечно, но Острову или Кореле легко мог дать фору. Крепость в нем была деревянной, но башни и южные ворота, выходящие к Волге, сложили из камня, и выглядели они совсем новенькими. Похоже, город потихоньку укреплялся и вскоре мог бы сравняться мощью даже с древней Ладогой.

Через три дня караван наконец-то миновал Нижний Новгород – могучую крепость из темно-красного кирпича, мрачно взирающую на реку с высокого берега, – прошел устье Оки и попал на земли, которые можно было отнести к «спорным». До самой дальней русской крепости, Васильсурска оставалось еще сто верст. Воевать эту твердыню татары опасались, но считали, что она находится на их земле, и время от времени требовали срыть. А уж дальше еще на полтораста верст и вовсе шли просторы Казанского ханства.

Волга была пустынной: в это время, когда еще катится вниз по течению немало запоздалых льдин, а также поднятого половодьем мусора, мало кто из купцов рискнет отправиться в дорогу. Поймаешь в борт этакий «подарочек» – и все, не станет у тебя корабля. Это Андрея в путь нужда погнала – половодье город с отмели само сняло, без лишних хлопот. Да и не бывает в ратном деле без потерь, с ними заранее смиряешься. Рыба, как обычно во время разлива, ушла из холодного русла на мелководье, чтобы порыться среди прошлогодней травы, в лесной подстилке: где гусеницу добудет, где жучок всплывет, а где и замерзшая мышка из-под снега вытает – после долгой зимы все сгодится пустое брюхо набить. Вслед за рыбой и рыбаки попрятались по затонам и заводям. Сторожевых крепостей у татар вверх по реке не имелось. А если где и бродили дозорные – так их тоже половодье разогнало далеко по сторонам. Поэтому, как ни странно, огромный, многокилометровый караван добрался до места своего назначения незамеченным.

Двадцатого апреля тысяча пятьсот пятьдесят первого года от Рождества Христова ладья князя Сакульского первая ткнулась носом в глинистый берег острова в устье широко разлившейся Свияги. Андрей, не убоясь высоты, спрыгнул наружу, ткнулся губами в грязь и решительно рубанул рукой воздух:

– Назло надменному соседу здесь будет город заложен… – Не ново, но ничего другого в голову не пришло. – Высаживаемся, мужики! Здесь отныне наша земля!

В полукилометре выше по реке, на далеком хвосте связки из плотов мастеровые уже сбрасывали якоря, чтобы их не развернуло поперек течения, рядом пристраивался ушкуй с новой связкой.

– Иван Григорьевич, боярин! – закричал снизу Зверев. – Принимай команду над строителями. А я пока обороной займусь! Пахом, пищали на берег! На тот край острова и с этой стороны по пять человек! Все неприятности всегда случаются не вовремя. Не дай Бог, именно сейчас татары появятся. Поставим охрану – займемся пушками.

Андрей никогда не слышал, чтобы у татар имелось нечто вроде морской пехоты. Степняки не воюют «с воды», это не их повадки. Но сейчас, в половодье, другого пути на остров просто не существовало. Брод через ручеек, заболоченная низина за ним останутся непроходимыми еще не меньше месяца. Есть на Руси такое понятие: распутица. Иные тракты до середины лета не просыхают.

– Десяток пушек, и с Волги сюда тоже ни одна лодка не подберется, – пробормотал Зверев. – Не психи же они под ядра лезть? Подавить же нас просто нечем. Помнится, про кораблики с артиллерией на Волге никто и никогда не упоминал. Если дожди организовать, то и до середины лета дотянуть можно. Лишь бы Выродков крепость успел к этому времени хоть как-то обозначить, чтобы укрытия были. Позиция тут хорошая, удержимся.

Корабельщики сбросили вниз сходни, спустились, колышками закрепляя край на берегу. Пахом пропал – видно, выяснял, в какой угол трюма холопы запихнули пищали. Андрей махнул рукой и уже знакомой дорогой двинулся вдоль берега по обозначенной подорожником тропинке. Вдоль оврага наверх, на плоскую вершину острова, обросшую соснами и черными елями. Остановившись возле одного из вкопанных в землю шестов, князь воровато оглянулся, снял лошадиный череп, отнес немного в сторону, опустил на ковер заячьей капусты.

Череп на шесте – это капище. Череп в траве – безобидная костяшка. Зачем зря смердов пугать? Пусть работают, не тревожась по пустякам.

Он отер руки и двинулся дальше, к центру. Вскоре перед гостем открылась овальная поляна, огороженная все теми же смертоносными для лошадей шестами. Трава росла здесь мягкая и низкая, никем не потоптанная; она светилась под ярким солнцем изумрудным сиянием и казалась сказочной, ненастоящей. На поляне росли всего три дерева: две небольшие березки и могучий раскидистый дуб. Березки стояли чуть ближе, и между ними возвышался на полтора человеческих роста черный резной трехгранный столб. Сверху на нем теснились какие-то женщины с рогами и с кольцом в руках, внушительные мужи с мечами и на конях, осеняемые солнцем. В средней части водили общий хоровод мужчины и женщины, ниже стоял коленопреклоненный человек, вырезанный на одной грани лицом ко входу, а на двух других – в профиль.

Медленно пройдя по кругу, Андрей поснимал черепа, спрятал подальше, после чего вернулся в самый центр и опустился на колени.

– Здравствуй, могучий Чемень. Прошлый раз я просил у тебя милости и покровительства. Ныне предлагаю свою силу для покоя этих земель. Я, внук Сварога, дитя Дажбога, я, человек русского рода, пришел сюда с миром и добром. Мы, русские люди, привыкли защищать мир наш от зла закатного, зла южного и зла восточного. Мы, русские люди, привыкли жить по законам справедливости. Мы, русские люди, привыкли уважать любые племена, что приняли от нас руку дружбы, и считаем их не рабами, а равными себе. Мы, русские люди, пришли сюда, чтобы защищать, а не карать, чтобы любить, а не ненавидеть. Я клянусь тебе, хранитель земель здешних, что мы станем оберегать сей край, как отчий удел. Что примем людей твоих как братьев и защищать их станем, как родных своих. Что не будем принуждать их ни обычаям, ни вере, ни языкам своим, а примем такими, каковые они есть. Что станем защищать невинных и карать злодеев, думая не о родах и племени, а единственно о справедливости, считая всех равными среди равных. Силой своей, волей своей, верой своей будем мы защищать твою землю и твоих детей от злого глаза, злого умысла, от злого слова и злых людей. Не допустим сюда ворога ни с оружием, ни с ядом, ни с черным колдовством. Клянусь тебе в этом, могучий Чемень, хранитель здешних земель, отец черемисского народа. Клянусь не пожалеть крови своей для земли здешней, и да примет она меня как сына своего отныне и на век…

Князь Сакульский вытянул руку, дернул из ножен косарь и резко чиркнул им по коже, давая тонкой алой струйке стечь в оставшуюся еще с прошлого года земляную ямку. Обещал не жалеть крови – докажи! Это ведь не просто жертва с просьбой о покровительстве, это предложение породниться. Он собирался присоединить эту землю к русскому государству и ныне смешивал свою кровь с землей здешнего святилища. Кровь детей Сварога и плоть детей Чеменя. Кровь от крови, плоть от плоти…

– Прими мою жертву, матушка-земля, дай мне свой ответ, матушка-земля.

Изумрудная трава колыхнулась от порыва ветра, вокруг дуба с независимым видом протопал небольшой ежик и скрылся по своим делам, на ветки берез опустилась небольшая птичья стайка.

– Спасибо тебе за доверие, матушка-земля, – кивнул Андрей, – и тебе спасибо, могучий Чемень. Можешь спать спокойно. Твой меч больше не понадобится для защиты здешних селений. Ты отдаешь свою отчину в надежные руки.

Князь облегченно перевел дух, поднялся на ноги, еще раз оглядел поляну.

Святилище, средоточие души здешних земель. Сюда приходят люди, чтобы напитаться внутренней мощью, чтобы вознести молитвы и отдать часть собственных сил для поддержания духовности в сердце родины. На этом месте непременно должен стоять храм. Только так можно слить воедино русскую веру и веру черемисских предков, энергию пришельцев и коренного народа, молитвы языческие и христианские.

Однако если смерды срубят или сломают идола, это будет воспринято здешними духами как оскорбление или агрессия. Сейчас, пока это место еще остается капищем, именно идол является самым намоленным предметом и главной святыней. Таким же чудотворным сокровищем, которым становятся великие православные иконы после веков пребывания в храмах и людских молитв.

– А ведь они сломают, – прикусил губу князь. – О высоких материях не станут задумываться. Для них язычество – это мерзость. Проклятие! Нужна лопата. Если я хочу, чтобы истукан не пострадал, придется предать его земле самому. Со всем своим уважением… Будем надеяться, смердам сейчас не до того, чтобы гулять по острову.

Разумеется, увидев князя с лопатой, Пахом направился следом. Однако если в прошлый раз он не одобрил уважительное поведение хозяина в капище, то теперь помог тому с удовольствием. Подрыв истукана, который не загнил ни в одном месте даже глубоко в земле, они уложили его горизонтально, присыпали суглинком, а сверху поставили деревянный крест, срубленный холопом из двух молодых сосенок и украшенный в перекрестье небольшой иконкой – Андрей вынул ее из складня, подаренного еще матушкой, но так ни разу за эти годы и не открытого.

– Да пребудет милость богов с каждым, кто придет на эту землю с добром и любовью, – перекрестился, закончив работу, Зверев и поклонился кресту в пояс.

– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, – подхватил Пахом и отчитал «Отче наш» до конца: – Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь.

– Вот и все, – кивнул князь. – Считай, половину дела сделали. Теперь тут нужно храм сложить, пока черемисы ничего не прознали. Скажу боярину Ивану Григорьевичу, пусть поторопится. Пойдем.

Зверев вместе с дядькой возились у святилища полдня, но когда вернулись, не узнали берега: со стороны Волги, от устья Свияги и до Щучьей заводи уже стояла деревянная стена высотой в четыре венца! Вытащенные наверх тяжелые пушечные стволы лежали никому не нужной поленницей: стрелять с земли они не могли, потому как им мешала стоявшая вдоль края стена, а башни для них строители поднять еще не успели.

– Иван Григорьевич! – Андрей заметил бегающего в серой полотняной рубахе, выпущенной поверх шаровар, строителя. – Боярин, стой! Не угнаться за тобой… Надо бы в центре острова церковь поскорее поставить. Все же земля эта отныне христианская, нехорошо на ней без храма. Вон людей с нами сколько. Молиться им всем где-то нужно, причащаться, службы стоять.

– Три дня, княже! – решительно ткнул в его сторону пальцем Выродков. – Углы послезавтра свяжем и второй плот зачнем разбирать. Со стороны Щучьей заводи станем материал подводить. Церковь Троицы аккурат во втором и будет. Эй, раззява, ты куда, куда снизу бревно тянешь! Связка рассыплется! – вдруг кинулся вниз с холма боярин. – Там же номера на всех исчислены!

Зверев пожал плечами: похоже, у ученика арабских математиков каждый шаг был расписан далеко вперед. Князю оставалось только ждать и надеяться, что надежные укрепления появятся раньше, нежели о строительстве прознают в Казани, а церковь – до того, как кто-либо из туземцев пожелает посетить священное место.

Однако Андрей недооценил трудолюбие арабиста: «связать углы» в его речи предполагало, что на правых и левых оконечностях острова со стороны Волги выросли настоящие, полноценные, двухъярусные башни, а также изрядные отрезки стен и мощные ворота с небольшой часовней в тереме и тремя рядами бойниц, прикрывающих вход. Пушкари вместе с холопами Сакульского заволокли туда восемь пушек, угробив на это полный день, а мастеровые за это время собрали из бревен, как из конструктора, внешние стены и завели в заводь вторую связку плотов. Тут же принялись разбирать его по всей длине и затаскивать бревна наверх.

На четвертый день гостей наконец-то заметили – на Волге, в паре верст выше острова, появились рыбацкие струги. Горные черемисы не пытались забросить сети или проплыть мимо. Они просто наблюдали, пока не понимая, что происходит в самом центре их земель. К вечеру нашлись двое смельчаков: на узкой стремительной долбленке почти к самому берегу подобрались пацаны лет двенадцати и громко спросили наугад:

– А чего вы тут делаете?!

– Не видишь – грибы солим! – засмеялся один из мастеров, раскладывавший дранку на кровлю надвратного терема.

– Тебя мамка здороваться не учила? – отозвался второй.

– Не видишь – город строим, – добавил гулявший с пищалью Мишутка.

– Ты, малой, чем попусту плавать, рыбки бы копченой привез, – ненавязчиво посоветовал Зверев. – Пеструха, говорят, у вас очень вкусно получается. Я заплачу.

– Ага, дяденька, – шмыгнул носом пострел на корме. – Я на берег выйду, а ты меня схватишь и в Крым продашь.

Многие мастеровые засмеялись, а Зверев назидательно сообщил:

– Какой Крым, дурачок? Мы же русские! Когда это мы кого хватали и в полон угоняли? Вези рыбу смело. Видишь, сколько тут народу? И каждый попробовать согласится.

– Батьку спрошу…

Мальцы разом гребнули веслами и тут же легко проскользили по волнам почти пять саженей.

«Первая удача, – мысленно поставил себе галочку Андрей. – От соблазна заработать никто не откажется. А выгодная торговля – лучшая основа для дружбы. Опять же на местных харчах и рабочих содержать дешевле».

Разумеется, рыбаки не упустили возможности выручить немного серебра, и утром нового дня к острову со стороны Свияги причалил уже довольно вместительный струг с семью корзинами, полными коричневой, пахнущей дымком рыбы. Здесь были и форель, и лосось, и судак, и лещи, и стерлядь. Видимо, черемисы выгребли всю рыбу, выловленную за последние пару дней, и коптили ее до самого утра. Страшно – а все ж таки приплыли.

То, что пришельцев боялись, Зверев понял сразу: в струге были только старики. Четыре седовласых деда с морщинистыми обветренными лицами и темными руками, огрубевшими от многолетней работы в холодной воде. Таких рабов даже крымские татары побрезговали бы в полон угонять. Разве только ограбят – но если при этом старика убьют, это не так жалко, как зрелого мужчину или подростка. Жестокая мораль, но неизменная во все времена.

– Пересортица, – свесившись над бортом ладьи, поморщился Андрей. – Уговаривались на пеструху, а привезли всякий сор. Куда его – кошек кормить? Так у нас столько нет.

– Есть и пеструха. – Один из стариков похлопал по боку одну из корзин. – Однако же белорыбица тоже хороша, пальчики оближешь. И сиги вкусные.

– Ваше счастье, что соскучился я по этому угощению. Сколько за все хотите?

– Пятиалтынный, боярин.

– Это вместе с лодкой?

– Три, – после некоторого раздумья согласился рыбак.

– Пахо-ом! Пошли холопов снедь выгрузить. А вы на берегу обождите, сейчас я за кошелем отлучусь.

Ждать покупателя остался только один из стариков. Трое вяло, как бы со скуки, начали прогуливаться вдоль берега. Поняв, что их никто не останавливает – разбрелись в стороны. Правда, слишком уж нахальничать не стали – минут через десять вернулись и отплыли, живые и здоровые, с тремя серебряными монетами. Минуло два дня – струги появились снова. На сей раз три, причем не со стариками, а с богато одетыми черемисами. Вместо рыбы опрятные отроки вынесли охапки рысьих и горностаевых шкурок, серебряные кувшины и блюда, несколько сладко пахнущих бочонков. Последним спустился по сходням упитанный черемис в подбитой бобровым мехом круглой шапке и суконных штанах, в заправленной черной рубахе, очень густо расшитой цветами и зелеными лианами, на которых то тут, то там поблескивали небольшие самоцветики. Вперевалочку подойдя к Звереву, толстяк крякнул, стащил с себя шапку, обнажив гладкую, как колено, лысину, и низко поклонился:

– Здрав будь, великий князь.

– Я не великий! – нарочито громко ответил Андрей. Не хватает только, чтобы кто-нибудь донес царю, как князь Сакульский титул правителя Руси присваивает. – Я всего лишь слуга, прибывший сюда по воле государя всея Руси, царя и Великого князя Иоанна Васильевича.

– Послали меня к тебе с поклоном роды черемисские, боярин, – тут же урезал титул гость, – дабы молить о милости. Видим мы, сколь грозную силу ты собрал, понимаем, что осесть здесь ты решил со всею крепкостью и волю свою провозгласить пожелаешь. Засим молим тебя, боярин, не разорять дома и веси наши, не жечь кочевья, не портить промыслы наши. Народ наш порешил собрать тебе подарки и поклониться уважением своим. Какое есть богатство, тем и делимся. Большего у нас, как ни старайся, не собрать. Нет тебе нужды воевать наши племена. Коли придешь – миром встретим. А что до татар казанских, тяглом непосильным нас обложивших, то все ханы, как про крепость твою прознали, убегли сами, животы спасая. Меча твого ждать не стали.

– За дары от государя нашего вам благодарность, – приложил руку к груди Андрей, – все передам в целостности… – Он пальцем указал на подарки Пахому, кивнул в сторону ладьи. Тот подтолкнул вперед холопов, чтобы забирали, а Зверев продолжил: – Я, князь Андрей Сакульский, от имени государя нашего Иоанна клянусь вам, люди правобережной Волги, что вам нечего опасаться ни за себя, ни за угодья и веси ваши, ни за детей и жен ваших. Русь принимает вас отныне под руку свою и дает вам закон и обычай свой, какового и всякий смертный в русских землях придерживается. По закону и обычаю нашему никто и никого, пусть даже раба своего, не может лишить жизни, и за преступление такое предан суду будет, равно как и тать, на знатного боярина руку поднявший. Нельзя казнить смертью никого, окромя татя, на деле пойманного, без суда праведного и открытого. По закону и обычаю русскому всякий, кто в просторах русских родился, от рождения свободен телом и душой! По воле своей смертный может веру принять истинную али басурманскую, по воле своей человек может свободу продать и в закуп уйти, может службе ратной себя посвятить и до гроба бобылем оставаться. По воле своей и вере судьбу свою каждый сам избирает. Но святая русская земля рабов не рождает, а потому средь нас каждый приходит на свет свободным. По закону и обычаю нашему каждый смертный кровью или тяглом своим государю служит, а сверх оговоренного росписью никто и ничего с него требовать не вправе. Коли же ему тягло не по нраву, так волен он, долги выплатив, с земли своей уйти – хоть от князя, хоть от государя, хоть от думного боярина – и к другому хозяину на пашню сесть. А в том препятствий чинить ему никто не должен. И в истинности законов сих я, князь Сакульский, даю вам свое слово.

Андрей нарочно говорил это как можно громче – чтобы услышали все прибывшие. Законы Руси созданы больше в пользу простых людей, а не знатного люда. Родовитому толстяку наверняка все равно, будут ли новорожденные иметь свободу: его детям рабство не грозит. Но вот простые черемисы слова эти должны услышать, запомнить и другим потом пересказать. Пусть осознают: как бы ни била жизнь, какие беды пережить ни довелось – их дети в любом случае родятся вольными, пусть даже родитель трижды закупной и дважды раб. Пусть поймут: если не нравится хозяин, русский царь разрешает уйти к другому. Пусть сообразят: русские тиуны не станут вытряхивать из их закромов все до последнего зернышка. Заплатил тягло, и все остальное – твое. Живи хоть в княжеском богатстве – тройного оброка на тебя никто класть не станет. Русь – это безопасность, сытая жизнь и уверенность в будущем. А коли Казань сломается – то и татарских набегов можно будет не опасаться.

Слова достигли цели – отроки зашевелились, начали о чем-то тихо переговариваться. Толстяк же, облегченно утерев лоб, напялил шапку обратно:

– Благодарствую за милость, княже. Коли дозволишь, слова твои старейшинам немедля передам. Низкий от меня государю Иоанну Васильевичу поклон.

Струги отвалили от острова, ушли вверх по воде под низкие тяжелые тучи.

– Как бы дождя не началось, Андрей Васильевич, – озабоченно пробормотал Пахом. – Неприятно мокрому строить, замедлится работа.

– Не будет непогоды до конца половодья, не бойся, – пообещал Андрей. – Как там церковь, готова? Как отделка? Крышу покрыли?

– Иконостас поставили, княже, алтарь и пол коврами выстелили. Хоть завтра к заутрене подходи.

– Хорошо, – кивнул Зверев. – Коли черемисы потянутся, наверняка святому месту поклониться захотят. А там – дом Бога, красивый и просторный. В нем и молитвы возносить можно, и подарки предкам оставлять. Скрести пальцы, Пахом. Все идет слишком гладко. Именно с этого и начинаются все неприятности.

Однако на время для строителей наступил покой. Пять дней не было в крепости известий ни от рыбаков, ни от татар, ни от купцов. Хотя по времени – первые суда на Волге должны были уже появиться. Но меж темных берегов катились на юг только пологие ленивые волны.

Около полудня шестого дня черемисы появились снова. На семнадцати стругах, крикливые и веселые, все при оружии, многие – в кольчугах и кирасах, они приплыли с юга, со стороны Казани, то и дело оглашая окрестности воинственными воплями. Пушкари, не дожидаясь приказа, забили стволы картечными зарядами, княжеские холопы расхватали бердыши и пищали, строителей словно ветром сдуло от берега в глубь наполовину недостроенной крепости. Смерды, чего с них возьмешь? Стены стояли пока только со стороны Волги и Свияги, первая башня выросла у Щучьей протоки.

– Не стрелять! – всматриваясь в струги, предупредил Андрей. – Пахом, пошли людей к пушкарям на башни, чтобы без моего сигнала даже фитилей не зажигали!

– Ты чего, княже? – не понял дядька. – Ведь сметут, коли на остров выпустим.

– Странно больно атакуют, – покачал головой Зверев. – Щитами прикрыться не пытаются, сами луки не готовят, да и вообще… В лоб на пушки переться? Мы же их одним залпом в щепки превратим, разве не понятно? А они вон, веселятся, будто анекдот свежий услышали. Разве так воюют? Ну-ка, давай, гонца к пушкарям гони, холопов с глаз долой убери, а мне ферязь красную достань. Ту, с серебром, желтыми шнурами и изумрудами. А сам с пищалью у борта схоронись. На всякий случай. Прикроешь, пока я на виду стою…

Когда до ближних стругов оставалось метров пятьдесят, князь Сакульский спустился по сходням на берег, встал там, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Если едут очередные просители – они должны увидеть его спокойствие, уверенность в своих силах. Лицезреть хозяина острова, а не шкодливого мальчишку. Вот Андрей и стоял, несмотря на жуткий зуд у солнечного сплетения. Зверев никак не мог отделаться от ощущения, что на дне кораблей лежат наготове лучники, которые вот-вот начнут пускать стрелы именно в это место.

Десять метров… Пять…

Когда до кромки оставалось всего несколько шагов, многие черемисы принялись прыгать прямо в воду и выбираться из реки, поднимая тучи брызг. Большинство держали в руках какие-то грязные волосатые мячики. Только когда эти подарки полетели ему под ноги, Зверев понял, чем кланяются ему воины со стругов: человеческими головами!

– Это татары, княже! Это татары! – наперебой хвастались черемисы. – Я убил троих! Я убил пять, десять татар!

– Смотри, княже, мы отринулись от Казани! Мы служим русскому царю! Мы Казани враги, враги! Мы поплыли к Казани и бились с татарами! Мы гнали и убивали их! Смотри, мы не обманываем! Мы за царя, княже, за царя! Враги Казани! Смерть татарам, смерть!

Еще разгоряченные после недавней стычки, они размахивали руками, толкали друг друга, громко кричали и смеялись. Многие окровавленные, раненые, в рваной одежде – они были невероятно счастливы.

– Была битва? – спросил Зверев.

– Мы на Арское поле вышли, княже, – растопырив пальцы, горячо начал рассказывать бритый наголо черемис в войлочном поддоспешнике и с кровавым пятном на щеке. – И стали там всех бить. Всех татар и крымчаков. Они побежали, мы на них насели, рубили с две версты. Тут с Казани сотни хана Кащака вылетели, на нас кинулись. С полсотни, мыслю, наших побили. Но и мы их не менее. Отогнали. А там глянь – новые сотни выходят! Нагоном пошли, в круг, к реке нас прижали. Ан мы вдоль причалов все лодки собрали да по воде и ушли! Мы побили татар, княже, гляди, – указал на груду почти из полусотни голов бритый. – Не друзья мы более Казани, веришь? Враги!

– Вы молодцы, – наконец понял смысл происходящего Зверев. – Вы отважные, умелые и достойные воины. Царь всея Руси нуждается в таких ратниках. Готовы ли вы поклясться ему в верности и служить честно и доблестно, покуда хватит сил?

– Клянемся, княже, клянемся! Верим русскому царю! Любо! Станем служить!

– Коли так, – развернул плечи князь Сакульский, – то ныне пойдете вы вместе со мной и произнесете слова клятвы в святом месте. И поцелуете на этом крест пред богами и людьми!

– Любо! Веди нас, князь! Будем служить!

Черемисов оказалось двести двадцать шесть человек. Поцеловав крест в верности царю Иоанну в центре древнего капища, у алтаря христианского храма, первые добровольцы правобережной Волги раскинули лагерь на полпути меж церковью и Щучьей заводью и принялись шумно делить привезенное на стругах добро, не забывая запивать ссоры пивом и вином. Выглядело все это, может, и не очень культурно, но зато Андрей был уверен: эти не сдадутся казанцам никогда! Две сотни бойцов – неплохое подспорье к полутора десяткам бердышей и трем десяткам пушек. Скромный гарнизон новой крепости начал обрастать живым мясом.

– Хану Кащаку уже сейчас наверняка очень хочется меня убить, – усмехнулся себе под нос Зверев. – Да руки коротки. Пока дороги не просохнут, сюда ни одной собаке не пробраться.

Стены продолжали расти не по дням, а по часам. За два дня поднялась стена вдоль Щучьей протоки, еще за сутки – башни напротив брода, с широкими бойницами для подошвенного боя. Пока пушкари перетаскивали сюда с ладьи пищали, порох и картечь, плотники выложили нижние венцы еще на сотню саженей стены и начали собирать очередную башню, теперь для пригляда за заводью. Девятого мая рядом с первой ладьей к берегу причалила вторая, по сходням сбежал веселый боярин Поливанов, кинулся обниматься:

– Как я рад тебя видеть, княже! И тебя, Иван Григорьевич! Два месяца одни и те же смерды вокруг, рожи примелькались и надоели, словом перекинуться не с кем, делать нечего. Пока черемисы округ плавали, хоть на сечу надежда оставалась. Руки размять, в деле ратном повеселиться. Ан и те вскорости попрятались. Дозволь ныне на берег сойти, Андрей Васильевич? Приглядывать на Волге, почитай, и не зачем боле. Последний плот, он у берега стоит, еще один в заводи разбирается. От и все. Терять боле нечего, ни бревна не пропало.

– Последний плот? – удивился Зверев. – Так быстро?

– Это тебе быстро, Андрей Васильевич, – засмеялся Поливанов, – в делах да хлопотах. А для меня – ровно в порубе год просидел. По земле крепкой походить хочется. И не на десять сажен, а чтобы верст пять и без поворотов! В баньке особливо попариться хочется, да чтобы с пивом и девками!

– Насчет бани не знаю, – повернулся к Выродкову Андрей. – Что скажешь, Иван Григорьевич?

– Придется седьмицу потерпеть, – похлопал ладонью о ладонь мастеровитый арабист. – Как стены встанут, тогда и о баловстве позаботимся. Ты же не хочешь, боярин, чтобы татары нас без штанов в парилке заловили?

– Седьмицу? – не поверил своим ушам Зверев. – Ты хочешь сказать, что закончишь строительство крепости через семь дней?

– Нешто сомневаешься, княже? Дык, сам глянь. Чего там осталось? Мелочи!

Князь Сакульский вскинул брови, потом быстрым шагом направился к воротам, вошел внутрь крепости и остановился возле угловой башни, построенной самой первой. Строители успели срубить большую часть росшего на острове бора: где на леса, где для воротов и рычагов, где просто чего-то по месту не хватило и пришлось доделывать, подгонять и добавлять. Зато теперь стена была видна почти целиком. Недостроенным оставался еще изрядный участок, сажен двести. Ну и башни. Однако три четверти города уже были готовы к обороне, причем на местах имелись и пушки, и заряды, и ратные люди, умеющие с этим оружием работать. Что помешает боярину Выродкову закончить остальное в считанные дни? Неделя – и безымянный пока город будет готов выдержать любую осаду.

– Семь дней? – еще раз недоверчиво переспросил Зверев.

– Ну коли кровли еще покрыть, двери на подпятниках подогнать, коли не заладится что… Ну восемь дней – крайний срок, княже. Это не считая бани, причалов и колодца тайного для воды.

– Восемь дней… – задумчиво повторил Андрей. – Что же, Иван Григорьевич, у тебя хлопот преизрядно, тебя трогать не стану. А вот ты, Константин Дмитриевич, слушай меня внимательно. За Свиягой буреломы непроходимые, да и сама река полноводная. Затон тоже широкий, ты сам видел, через него не перепрыгнешь. Зато через ручеек брод имеется, и дорога через болота летом, в жару, проходимая. Посему для крепости всего две опасности. Татары либо посуху подойти попытаются и через ручей к стенам прорваться, либо на лодках с Волги подойти. У тебя сорок орудий. Картечными залпами ты хоть сто тысяч ратников от брода отгонишь – место открытое. Ядрами любые корабли от острова, Свияги и затона отворотишь без труда. Только не зевай – и ни одна сила с тобой не управится. Еще я тебе своих холопов оставлю с пищалями и дядьку опытного. Стрелки они не аховые, но с огнестрелами обращаться умеют. Возле церкви две сотни черемисов табором стоят. Присягу на верность государю принесли, кровью повязаны, так что служить будут честно. Понял? За воеводу здесь остаешься. На тебе и крепость, и безопасность мастеровых. Давай, укрепляйся, обживайся, готовься.

– А как же ты, княже? – не понял боярин.

– Восемь дней, – широко улыбнулся Зверев. – Аккурат до Москвы добраться успею. Пора докладывать, боярин. Мы свое дело сделали. Какой у тебя самый быстрый ушкуй?

Через час ушкуи и ладьи один за другим начали отваливать от глинистого берега под новыми белыми стенами. Все они теперь были нужны князю в Нижнем Новгороде. Но один, развернув синий с трезубцем парус, вспенил воду веслами и рванулся вперед, оседлав высокий бурун. Князь Сакульский собрал сюда по четыре гребца со всех прочих кораблей, и теперь полуголые жилистые мужики гребли в три смены, отваливаясь от весел каждые полчаса. Если ушкуй успеет в Нижний за четыре дня – Зверев обещал по пятиалтынному каждому из моряков. Сам князь стоял на корме и смотрел на удаляющуюся, белую, как лебедь, крепость с постепенно зарастающей прорехой на северном боку.

– Крепость размером с Московский кремль за двадцать восемь дней! – в который раз удивленно пробормотал он себе под нос. – Целый город меньше чем за месяц. Интересно, в книгу Гиннесса этот рекорд попал или нет?

Ушкуй шел до Нижнего Новгорода меньше четырех суток – в полдень тринадцатого мая Зверев уже взял себе почтовых лошадей и мчался по московскому тракту. Самый быстрый из всех возможных способов передвижения: ровно час несешься безжалостным галопом, после чего бросаешь взмыленную лошадь на дворе яма, разминаешь ноги, пока служка перебрасывает седло, снова встаешь в стремя – и летишь во весь опор, чтобы через пятнадцать верст опять пересесть на свежего скакуна.

Князь скакал до глубокой ночи, но в Гороховце все же сдался: еще не хватало в полной мгле куда-нибудь вметелиться на полном скаку. Скорость, конечно, не мотоциклетная – но кости все равно переломаешь запросто, примерам несть числа. Здесь Андрей наконец позволил себе маленькую слабость: попарился в просторной ямской бане, купил у смотрителя чистое исподнее, выпил пару кружек пива. И поутру – опять вперед, вперед, вперед. Вязники, Лихие Дворики, Кривые Дворики, Сенинские Дворики, просто Дворики, стольный град Владимир… В Хрясове темнота снова выиграла, отобрав у всадника полных семь часов, и только в предрассветных сумерках князь помчался дальше, чтобы после восьми пересадок оказаться на московских улицах. Несмотря на строгий запрет, в Кремль он влетел верхом, натянул поводья возле привратной стражи:

– Дело государево! Где ныне царь?

– Здрав будь, княже, – узнал Сакульского один из бояр. – Пир у него в Грановитых палатах.

– Понял…

Зверев пнул пятками усталого коня, заставляя его перейти хотя бы на рысь, и доскакал до длинного, крытого резной деревянной черепицей, крыльца царского дворца, что начинался как раз за Грановитой палатой. Спрыгнул прямо на ступени, кинув поводья холопу в бесформенном суконном армяке и беличьей шапке «пирожком», забежал к парадным дверям великокняжеского дворца и коротко бросил рындам1 в белых, шитых золотом, кафтанах:

– Дело государево!

Он вошел внутрь, повернул влево, миновал расписанные киноварью сени и кивнул рындам, в который раз произнеся заветную фразу.

К счастью, вот уже который год – еще с тех пор, как члены братчины Кошкина предотвратили первое покушение на Иоанна, – охрана царя состояла только из побратимов. И все они князя Сакульского не просто знали – не один жбан пива выпили за общим столом.

Андрей толкнул обе светло-коричневые створки и сбежал по четырем ступеням вниз, окидывая взглядом зал. Белые сводчатые потолки с золотой каймой в местах перегиба, расписные стены, украшенные позолоченной резьбой. Позолоченные окна, позолоченные углы столбов, позолоченные двери и проемы, позолоченные люстры на три десятка свечей каждая, висящие так низко, что задевали дорогие шапки.

Боярин из привратной стражи ошибся. У царя был не пир, а прием: многие десятки гостей в тяжелых московских шубах, думные бояре с высокими посохами и в форменных бобровых папахах, опоясанные оружием князья в шитых золотом и серебром, украшенных самоцветами ферязях с перламутровыми пуговицами, патриархи в алых и черных рясах, скромные иноземцы в лакированных туфельках, чулках и куцых суконных накидках, через расползшиеся швы которых проглядывала атласная подкладка. А может, это был прием перед пиром…

Растолкав служек с подносами, рушниками, кувшинами и кубками, Зверев выбрался вперед и, как можно сильнее топая, пробежался по ковру, решительно надвигаясь на стоящего возле государя иерарха в черной рясе и белом клобуке. Тот, опасаясь столкновения, посторонился, и князь Сакульский смог упасть на колено возле Иоанна, беседующего с каким-то иноземцем.

– Долгих тебе лет, государь!

– И тебе здоровья, князь Андрей Васильевич, – с холодной невозмутимостью повернул голову государь. – Ты, часом, не споткнулся?

В толпе бояр послышались радостные смешки, перебиваемые отдельными возгласами: «Дерзость какая!», «Непотребство!».

– Прости, что перебил… – нарочито тяжело перевел дыхание Зверев. – Доложить спешил… Крепость отстроена!

– Крепость? – Юный царь недоуменно поджал губы.

– Грубиян! – оживились бояре. – К царю без приглашения! На приеме! Ату его! Рынды! Ату!

– Я видел ныне, – поднял палец Иоанн, и в Золотой палате мгновенно повисла тишина. – Видел, вишня зацветать собралась. Как же, вишня еще не расцвела – а ты уж и добраться успел, и город в пустоши поднять?

– Двадцать восемь дней, государь, – поднялся во весь рост Андрей. – Двадцать восемь дней. Татары даже выстрелить ни разу не успели! Они, мыслю, еще только сбираются узнать, чего ты там затеял, да опосля решить, как мешать станут, – ан крепость уже стоит. Пушки на башнях, наряд за стенами, ворота на замке. Народ горных черемисов, что на правом берегу Волги обитает, от Казани отринулся, дары тебе принес и с радостью в верности поклялся. Две сотни воинов черемисы дали, дабы на стенах службу ратную нести, да только мало их для обороны такого города. Для твоей новой крепости нужен гарнизон, государь. Тысяч пять служилых людей, не менее.

– Иди сюда, – схватил за плечо отступившего иерарха правитель, поднял с его груди тяжелый золотой крест: – Целуй, что истину глаголешь! Богом клянись, что верно все как есть сказываешь!

– Коли хоть слово солгал, пусть обрушит на меня Господь свой гнев с сей минуты и до седьмого колена, – широко перекрестился Зверев, наклонился к кресту и поцеловал его в самую середину.

– Стало быть, истинно так! – мотнул головой Иоанн. – Стало быть, стоит? Первая крепость, что построена в мое царствие!

– Не крепость, город целый, – поправил его князь. – С Великие Луки размером будет. Коли со всеми слободами Великие Луки считать.

– Вы слышали? Город! – торжествующе оглянулся правитель. – Волею своей отныне и навсегда нарекаю крепость сию Ивангородом!1 Отныне рядом с Казанью моя твердыня стоит!

– А на что нам крепость в чужих краях, государь? – громко хмыкнул один из тех князей, что явились с саблями и в ферязях, курчавый и остроносый. – Нечто Андрей Васильевич заблудился? Не знает, какие земли от набегов оборонять надобно?

И опять некоторые гости с готовностью обменялись смешками, другие неодобрительно загудели.

– А затем, боярин, – вскинул подбородок Андрей, – чтобы тебе, коли под Казань с ратью придешь, в трудный час ни умирать, ни драпать, ни в плен сдаваться не пришлось. На пятнадцать верст отступи, и в крепости от сильного врага всегда закрыться можно. Али раненых укрыть, али припасы нужные всего за день из крепости подвезти.

– Когда это князья Серебряные от ворога драпали?! – схватился за саблю остроносый.

– Только сдавались? – вскинул брови Зверев.

– Охолонь! – громко и твердо приказал царь. – Князь Сакульский не про тебя, князь Василий, сказывал, а об том, за-ради чего крепость сия поставлена. Дабы рать нашу, что к Казани подступит, из близкого места всеми припасами снарядить, усталых и увечных укрыть, слабым духом опору дать. И твердыни, столь важной для планов моих, я потерять не желаю. Вестимо, под рукой твоей ополчение калужское, тверское и белгородское в поход собрано? Муравский шлях и без вас ныне устоит. Повелеваю тебе, князь Серебряный-Оболенский, ныне же в крепость новую Ивангород с боярами своими отправиться и накрепко там встать, твердыню от супостата любого обороняя!

– Слушаю, государь, – приложив руку к груди, склонил голову князь.