Я – начальник, ты – дурак (сборник) Трищенко Сергей
— Так-так-так-так! — старуха внимательно изучала фото. Потом устремила затуманенный взгляд на Фандойлева.
Знаменитому сыщику стало не по себе: он ощутил изучающую пустоту старухиного взгляда.
— Эта смерть — не последняя! — медленно произнесла гадалка.
— Как? — ахнул Фандойлев. Но мгновенный испуг сменился радостной мыслью: значит, память не подвела! Но будущего он помнить не мог.
— Не последняя, — повторила старуха, покачав головой.
— Может, вы подскажете, кто это сделал? — осторожно спросил сыщик, непроизвольно наклоняясь ближе к гадалке.
— Как кто? — удивилась старуха. — Да этот же тип и сделал! — и она ткнула рукой в улыбающуюся фотографию теперешнего покойника, тогда ещё живого.
— Так, значит, всё же самоубийство, — облегчённо вздохнул сыщик.
Впрочем, он и не сомневался в своём профессионализме.
— А… вы не можете сказать, кто будет следующий? — с прежней осторожностью спросил Фандойлев.
— Гм-м… — старуха задумалась. Пальцы её перебирали карты. Потом оставили их и перебрались к фотографиям. Замерли над ними — левая рука непроизвольно дёрнулась, очутившись над последней фотографией.
Ещё несколько минут гадалка сидела, закрыв глаза.
Фандойлев смотрел на неё, на курящийся над благовонной палочкой дымок, слушал потрескивание уголька — или чего там потрескивало? Из тёмного угла бесшумно вышла чёрная кошка. Остановилась на мгновение у стола, взглянула на Фандойлева изумрудными глазами, зевнула во всю пасть, потянулась и ушла на кухню. Оттуда донеслось похрустывание «вискасом».
Старуха опустила руки и медленно повернулась к сыщику.
— Кажется, опять он, — упавшим голосом произнесла она.
— Как? — не понял сыщик. — Он что, остался жив? Или скоро оживёт, а потом умрёт снова?
Он вспомнил труп и поморщился: оживать там было нечему.
— Нет, я имею в виду в астральном плане, — пояснила старуха. — Вы слыхали о переселении душ.
— Кто об этом не слышал, — Фандойлев поморщился. — Но нас это не интересует.
— Как сказать, как сказать, — старуха овладела собой и в глазах её появилась прежняя ясность и проницательность. — Ведь если он вселится в кого-то другого, а затем вновь убьёт себя…
— А он вселится? — с недоверием спросил Фандойлев.
— Может, — покачала головой старуха. — Такую возможность исключить нельзя.
— Да что это за маньяк-самоубийца! — не выдержал Фандойлев. — И зачем ему это надо?
— Понимаете, — старуха поджала губы, — в нашей среде давно ходит поверье, что, получив определённые древние знания, можно научиться менять тела по желанию. Это огромная власть над людьми… и над миром. Если предположить, что ему, — гадалка указала на фотографии, — удалось достать старинную рукопись… Но я о нём никогда ничего не слышала, он не из нашего круга. Странно…
Она замолчала. Фандойлев тоже принялся осмысливать новые факты. Власть над миром… что ж, это понятно. Но… насколько реально? Стоит ли верить гадалке? Но она непредвзята. Что ей за корысть врать?
— Но мы не обнаружили никакой рукописи… — медленно произнёс он.
— Он мог её спрятать, — развела руками старуха. — Где-нибудь в другом месте.
— А уничтожить не мог? — Фандойлев вспомнил, что в камине было много пепла.
— Уничтожить её мог только сумасшедший, — улыбнулась старуха. — Древнее знание не добывают для того, чтобы уничтожить.
— Скажите, — спросил Фандойлев, — а зачем обязательно совершать самоубийство?
— Всплеск энергии, — пояснила старуха. — В сочетании с другими факторами это поможет перейти на следующий уровень. Получив мощный энергетический толчок в момент разрыва первичной оболочки, астральная сущность приобретает не просто сгусток силы, а квинтэссенцию сил, действующих настолько разнопланово, что…
— Понятно, — пробормотал Фандойлев, решив не вдаваться в подробности, всё равно расследованию теоретические рассуждения не помогли бы.
Он откланялся, выговорив, впрочем, возможность консультироваться по любому вопросу в любое время: бабушка дала номер своего мобильника.
Наутро, слушая радио, Фандойлев подивился экстравагантному сообщению: в колхозе N корова сунула голову под циркулярную пилу.
Едва закончилась короткая радиозаметка, Фандойлева словно окатило холодной водой. И это было тем более кстати, что утреннюю гимнастику он уже сделал, а под душ встать не успел. А теперь и не пришлось. Но не приходилось и раньше: воды не было третий день.
«Вторая смерть!» — подумал Фандойлев.
Позвонив на радио и выяснив адрес колхоза, Фандойлев срочно выехал туда, прихватив с собой Улугбека.
Но они опоздали: корову успели разделать на мясо. Пришлось ограничиться фотографиями места преступления, коровьей шкуры, и, самое главное, отрезанной головы, ещё хранящей рваные следы страшных зубьев.
Примчавшись со свежими снимками к гадалке, Фандойлев застал её в глубокой задумчивости.
Оказалось, она тоже слышала заметку по радио, и всё поняла.
— Почему-то он пошёл вниз, — произнесла она. — То ли неправильно прочёл и понял заклинания, то ли неправильно применил их.
— Но теперь, по крайней мере, мы знаем, что искать! — воскликнул сыщик, который всё схватывал на лету. Но тут же возразил себе: что искать? И, главное, как? Кто поймёт, для чего…
Прерывая его мысли, в кармане раздался телефонный звонок мобильника.
Звонил репортёр, автор сенсационного сообщения о корове-самоубийце. Он рассказал, что ему только что позвонил знакомый машинист тепловоза, который переехал лежащую на рельсах собаку. Как он ни сигналил, собака не реагировала: лежала поперёк рельсов, вытянув шею. По ней-то и проехало колесо.
Положив трубку, Фандойлев пересказал всё старухе.
— Развязка близка! — хрипло произнесла она. — Круг сужается. Но почему он двинулся в обратную сторону? Не вверх, а вниз?
— У него были сексуальные проблемы? — спросил Фандойлев. Спросил больше для проформы. Обычно все маньяки завязаны на сексуальной почве.
«А я, я сам? — спросил он себя. — Сыщик — это тоже маньяк. Но у меня с сексуальной сферой всё в порядке».
Он вспомнил миловидное личико жены и улыбнулся. Или сыщничество — своего рода сублимация? Разыскивая преступников, перестаёшь искать красивых женщин? Для Фандойлева в этом плане идеалом был Шерлок Холмс. Но тот был не женат, и Фандойлев ставил свою женитьбу в заслугу себе.
Хорошо, что об этих мыслях не знала жена. То-то посмеялась бы!
— Возможно, — уклончиво ответила старуха, — но весьма маловероятно.
— Почему? — удивился Фандойлев.
— Если бы у него были проблемы в сексуальной жизни в человеческом облике, зачем превращаться в корову? Она имеет секс всего один раз год, а за дойки её дергают чуть ли не круглые сутки.
— Может быть, поняв это, он и покончил с собой в облике коровы? — предположил сыщик.
— А собака? Чем она лучше?
— Но мы же не знаем, кобель то был, или сука? — возразил Фандойлев. — Я позвоню, уточню…
— Не стоит, — подняла руку старуха. — Это ничего не даст.
— Почему? — снова удивился Фандойлев.
— Судя по динамике, сейчас он где-то на уровне мыши. Ну а для мыши, — старуха махнула рукой, — везде опасно.
— Понятно… — пробормотал Фандойлев. Действительно, для мыши погибнуть под колесами машины на тёплом асфальте, или храбро выйти навстречу коту-крысолову — пара пустяков.
Распрощавшись, Фандойлев вышел на улицу.
Смеркалось. На небе загорались первые звёзды. Над ухом надсадно заныл комар. И опустился прямо на щеку Фандойлеву.
Машинально, не сознавая, что делает, великий сыщик хлопнул по щеке ладонью. Чёрное пятнышко размазалось по пальцам.
Что я наделал! — ахнул сыщик. Но было уже поздно: пятая смерть свершилась.
«А что же дальше? — лихорадочно подумал Фандойлев. — Есть ли предел…»
Он чихнул.
«Вирус! — пронзила его мгновенная догадка. — Вот тут-то маньяк и достиг желаемого! Теперь он сможет входить в любого человека и размножаться бесконтрольно! Но… старуха ведь говорила о шести смертях?»
Оглядевшись, Фандойлев увидел, что стоит возле аптеки. Решительным шагом он подошёл к двери и взялся за ручку. Болезнь лучше всего прерывать на начальной стадии.
Наутро, бодрый и здоровый, Фандойлев рассказал Улугбеку восстановленную его интеллектом картину преступления, а также возможный психологический портрет преступника.
— Он кончил жизнь самоубийством. Это факт. Не буду упоминать о заклинаниях и старинных рукописях — всё это домыслы и догадки, а их к делу не пришьёшь. Возможно, что-то и имело место. Он был хроническим самоубийцей. Маньяком-самоубийцей. Во всяком случае, озирая ту цепочку смертей, которую нам удалось проследить — а возможно, некоторые детали и выпали, — можно сделать именно такой вывод. И когда я выйду на пенсию, и начну писать мемуары, это дело назову именно так: «Дело о маньяке-самоубийце».
Непонятно одно: переселялась ли его душа сама, или же была специально кем-то направляема? Так сказать, в назидание потомкам? Боюсь, этого мы не узнаем. Или узнаем ещё очень и очень нескоро. Во всяком случае, споры на эту тему ведутся очень давно.
Последовательно пройдя стадии коровы, собаки, мыши и комара, он возродился… вирусом гриппа и, летел, подгоняемый потоками воздуха. Но, в отличие от других вирусов, не стал искать чью-нибудь уютную носоглотку, а, едва вдали показались дома большого города, свернул на блеск привлекательной вывески «АПТЕКА» и, проникнув в ма-а-а-люсенькую щёлочку между двойными рамами, отыскал незапечатанную таблетку ремантадина и приник к ней всем существом… — закончил сыщик.
Он хотел умолчать о своём непосредственном участии в истории, справедливо рассудив, что на его месте вполне мог быть кто-нибудь другой — история от этого не изменилась бы.
Но Улугбек, выслушав рассказ, улыбнулся — тонко и загадочно, как подобает восточным людям.
— Про таблетку-то придумал, начальник?
— Какая разница? — пожал плечами раздосадованный Фандойлев. — Я выпил её, или он сам к ней прикоснулся? Если бы я не стоял возле аптеки, он вряд ли стал бы влезать в меня. Но, согласись, что суть его поступков я уловил верно.
— Это точно, — снова улыбнулся Улугбек.
— Но я не могу понять одного, — великий сыщик подошёл к окну. — Почему он так сильно ненавидел жизнь? Вопрос остался без ответа.
Энергетика дохла
Энергетика дохла неумолимо. Запасы энергии таяли на глазах. Их едва хватало на то, чтобы еле переставлять ноги. Зрение — и то отказывало. А может, просто не хотелось смотреть ни на что? Всё вокруг казалось подёрнутым лёгкой дымкой, которая постепенно становилась всё гуще и гуще. Но не природные условия были тому виной.
Очень скоро окружающее пространство начнёт погружаться во тьму — потому что зрительные рецепторы отказывались служить. Их мощности не хватало на то, чтобы обеспечить постоянный обзор. Так, отдельные всплески реальности — участок дороги, кусочек неба, проблеск солнца на оперении пролетающей птахи. Да и то надо проверить: не иллюзия ли это? Не берутся ли они откуда-то из глубин памяти? Может, снаружи уже вообще ничего нет?
Сэкономить, переключиться на энергосберегающий режим! Делать всего один взгляд в секунду… или ещё реже. Этого вполне хватит, чтобы не спотыкаться по дороге… и не натолкнуться ни на кого. Лишь бы специально не ставили препятствий на пути. Препятствий? Сгодится и обычная подножка — в таком состоянии он долго не протянет. А если и протянет, то только ноги…
Он усмехнулся: и в таком состоянии он может и шутить? Почему же говорят, что надежда умирает последней? Последней умирает шутка. Первой тоже была шутка — господа-Бога, который сотворил этот мир. Значит, и последней должна быть шутка. Иначе станет совсем паскудно. «Человечество, смеясь, расстаётся со своим прошлым…» Кто это сказал? Неважно. Главное, что сказано верно. А вспоминать — значит, тратить последние ресурсы. А их и так немного осталось.
Срочно требовалось найти источник энергии. Лучше генератор, и желательно — помощнее. Или хотя бы аккумулятор. Но с большим запасом мощности и быстрой отдачей. Но такие попадаются крайне редко.
Невозможность подключения к источнику энергии бесила невероятно. Кажется, чего уж проще? Вон сколько их бродит вокруг — подходи и подключайся. Тем более что многие только того и ждут: поделиться энергией. У них её много, они копили, наверное, всю жизнь, а то и поболее. Но…
Но ясно видно, что просто так — подойти и подключиться — не получится: налицо или не те клеммы, или, что гораздо неприятнее, не соответствует напряжение. В первом случае запастись энергией просто не удастся, во втором… Во втором возможны два варианта — в зависимости от имеющейся полярности источника.
Можно либо мгновенно сгореть — если мощность намного превышает требуемую, либо… либо и того хуже — вместо подпитки энергией получить полную её потерю. Бывали и такие случаи, и не раз. Отрицательная энергия — вот как называется по-научному. Её открыли совсем недавно. А до того не понимали: что происходит? Почему вместо подзарядки возникает полный разряд? Почему при одинаковых внешних параметрах возникает мощнейшая депрессионная воронка, и начинает всасывать энергию в себя? Откуда появляется такое перерождение источников энергии? Почему они из источников становятся поглотителями? Что происходит с ними? Какой катаклизм, какой процесс? В чём причина таинственного парадокса?
Энергия — как вода. И всегда бежит от большего уровня к меньшему. Выходит, бывают источники отрицательной энергии?! Но… как это возможно? Почему? Как они могут существовать, не подпитывая энергией, а забирая её?
Хорошо, пускай тогда отыщется не генератор, пускай найдётся хотя бы плохонький аккумулятор! Лишь бы добраться до базы.
Но и аккумуляторы среди встреченных попадаются практически полностью разряженные. То ли он не успел подзарядиться, то ли кто-то раньше присосался к клеммам, вытянул всю энергию — и бросил аккумулятор на произвол судьбы. Не позаботился о будущей подзарядке, не подумал о том, что кто-нибудь придёт на его место — и что застанет? Выжженную пустыню?
Переходники, преобразователи… Он усмехнулся: где их взять? И где гарантия, что сопротивление не окажется выше дозволенного? Любое дополнительное устройство неизбежно будет отбирать часть энергии. И повысительных трансформаторов не бывает — не та энергия. С электрической намного проще, её можно закачать куда угодно. С этой же…
Движения невероятно замедлились. Усталость, обычная усталость, всего-навсего. Так это можно классифицировать. Усталость от жизни. Постоянно, изо дня в день, вырабатывать энергию в себе самом, тратя на собственные же нужды. Организм зашлаковывается. Нет передачи, нет приёма — нет обмена, одним словом. Как звучит эта формулировка? «Жизнь — это способ существования…, заключающийся в перманентном обмене энергией между организмом и окружающей средой». Нет обмена — нет и жизни.
Генератор… Вот что нужно сейчас! Добраться, доковылять, дотащиться, доползти…
Упасть у ног, прикоснувшись к тёплому телу. Почувствовать, как с каждым мигом прикосновения восстанавливаются силы. Обнять колени, прижаться к ним щекой и чувствовать, как возвращается энергия жизни. Поднять голову, посмотреть в блестящие от слёз глаза. Встать, взять её голову в свои руки. И приникнуть к губам… Отнять, прижав её к себе изо всей силы. Потом оторваться, снова взглянуть в глаза и прошептать:
— Милая! Любимая! Единственная! Как хорошо, что ты у меня есть!..
Чужая воля
В субботу суперагент почувствовал, что с ним вновь что-то происходит. Отдых оказался сорванным, но сетовать он не стал: знал, на что идёт, когда соглашался стать суперагентом: статус чего-то да значил.
Но ощущения были не из приятных: все мышцы болели, наливаясь тяжёлой силой. Зверски возрос аппетит: с утра он не отходил от стола. А когда отошёл и глянул в зеркало, то ужаснулся: таким громилой он никогда не был. Уж не придётся ли ему сражаться с целой дивизией спецназовцев? Африканский слон в сравнении с ним выглядел детской игрушкой.
Вслед за трансформацией тела в мозгу оформилось очередное задание. Задания он получал телепатически — так было удобнее хозяевам: соблюдалась полная анонимность, и выйти на них не смог бы никто.
Задание было, как всегда, неосознанным — ещё одна ступень защиты: некоторые асы разведки по одной формулировке задания могли расколоть любого заказчика. С суперагентом подобное было невозможно: его просто вело, тянуло к тому месту, где ему надлежало находиться.
Все это чрезвычайно напоминало прямое управление в реальном масштабе времени и, скорее всего, было им. А может, и не было: корректировки могли вноситься реально, а канва, основа задания транслировалась в записи. Но ему было всё равно.
Цель задания, не будь суперагент в режиме выполнения, наверняка удивила бы его: ничем не приметный холмик посреди зелёного луга. Но удивлению не оставалось места: все мозговые ресурсы шли на выполнение задания.
Громадными кротовыми лапами суперагент принялся рыть землю и вскоре углубился на удвоенную высоту своего роста.
И сразу же пришлось остановиться: выбрасываемая из шахты земля падала обратно. Дальнейшее продвижение вглубь прекратилось.
Суперагент замер, ожидая очередной корректировки. И она пришла.
С трудом выбравшись из ямы, суперагент отгрёб рыхлую землю подальше от жерла шахты, спустился вниз и какое-то время работал, продолжая выбрасывать землю наверх, швыряя её невероятно сильно и далеко.
Но вскоре управляющие им поняли, что работа таким манером не позволит достичь нужной глубины, и его тело вновь принялось трансформироваться, постепенно принимая форму гигантского дождевого червя.
Когда трансформация закончилась — на сей раз она произошла сравнительно быстро, потому что не требовалось увеличения массы — суперагент вновь углубился в землю.
Теперь почву никуда не надо было выбрасывать, она вминалась в поры и трещины подземного слоя, раздавалась в стороны, уплотняясь и переуплотняясь под воздействием его чудовищной силы.
Новое препятствие, в виде слоя скальных обломков, преградили путь суперагента, и он, прикоснувшись чувствительными щупиками дождевого червя к камню, замер.
Пока хозяева решали проблему — как преодолеть неожиданно возникшее препятствие — он отдыхал. Накапливал силы, поглощая энергию, струящуюся из глубины.
Затем снова пришёл в движение и отправился на розыски трещиноватостей в каменном слое, и, обнаружив их, приступил к очередной трансформации.
На этот раз суперагент превратился в жидкость. Она по каплям просачивалась вниз, по капиллярным пустотам горной породы, размывая по пути растворимые вещества, столь необходимые ему сейчас для питания и построения тела. Собственно, питаться чаще всего приходилось именно таким образом — на ходу, попутно с исполнением очередного задания. Хозяева не затрудняли себя заботами о его пропитании. Он делал это сам, особенно не размышляя.
Но не размышляя иначе: там хозяева думали за него, тут всё осуществлялось непроизвольно, автоматически, бессознательно — так же, как человек не обращает внимания на пищеварение, перекачивание крови и массу других процессов, происходящих в организме. Тело само знает, что ему нужно, и потому отбирает из окружающей среды ровно столько и точно те вещества, которые необходимы.
Когда он просочился сквозь трещиноватые слои и увидел, за чем его посылали, то тихо выругался: опять золото! Воистину, бедная фантазия у ведущих его: использовать силу, мощь и знания Суперагента лишь для того, чтобы вынести наверх ещё двадцать-тридцать тонн золота?!
Он никогда не думал, пока выполнял работу, но когда она оказывалась близка к завершению, то позволял себе немного поиронизировать над теми, кто его послал.
«Если бы я знал заранее, что им нужно!» — подумал суперагент и живенько представил себе, во что бы трансформировался — один раз! — чтобы наилучшим образом выполнить требуемое.
Но делать было нечего, и он принялся растворять золото, чтобы вынести затем наружу.
Монотонная работа позволила пуститься в воспоминания. В этом заключалась его свобода. Будучи предназначенным для осуществления чужих замыслов, он никогда не имел никаких желаний: ему с равным удовольствием нравилось и отдыхать, и работать. Но работа была предпочтительней, потому что просыпалось любопытство: куда его пошлют в следующий раз? Во что заставят трансформироваться? Это вносило элемент разнообразия в монотонную жизнь суперагента.
Он вспомнил, как двое суток простоял броневым щитом, укрывая людей от падающих метеоритов. И подумал, что мог бы с не меньшим успехом раскинуть вокруг базы силовую сеть, которая — в зависимости от необходимости — могла либо ловить падающие метеориты для последующего изучения, либо аннигилировать их, либо просто отбрасывать в сторону.
К сожалению, проявление его возможностей ограничивалось степенью развития фантазии хозяев, а она порой оставляла желать лучшего. Но он никогда не указывал им на это, по разным причинам. И потому, что это было вне его компетенции, и потому, что им бы это не понравилось. Им почему-то не нравилось, когда кто-то был умнее их самих, не взирая на то, что это был когда-то ими же созданный механизм. Пусть и обладающий не меньшим, а то и большим, по сравнению с ними, интеллектом. Но в нём не было одной детальки, в его сознании отсутствовало одно подразделение искусственного разума, без которого становились ненужными все три закона роботехники.
Порой он думал — он обладал способностью самостоятельного мышления — что намного лучше было бы, если бы его хозяева просто ставили задачу, доверив выполнение полностью его возможностям. Тогда бы он сумел сделать всё оптимально и результативно, с минимальными затратами материи, пространства и времени. Но хозяева — вернее, потомки его настоящих хозяев — боялись предоставить ему большую самостоятельность, опасаясь, что таким образом он сможет взять над ними власть.
А потери власти они боялись больше всего. Поэтому и предпочитали каждое его действие обговорить, ограничить сотнями условий, которые не позволили бы его самостоятельности развиться должным образом. Но она и не смогла бы развиться — именно из-за отсутствия того самого подразделения искусственного интеллекта: у него не было собственной воли, и потому он вынужден был подчиняться чужой.
Телепатка
Мяу!
Голосок просящий, жалобный. И в глаза заглядывает так доверчиво: ты ведь не обманешь меня, хозяин? Накормишь? Я такая голодная…
— Чтоб ты сдохла, зараза этакая! Полчала назад давал жрать! Сколько ж можно?
Вопрос повисает в воздухе, сражённый ещё одним жалобным «мяу». Да и разоряется человек больше по привычке, злясь на неудавшуюся жизнь, а не на голодное животное. Разве можно обижаться на маленькое пушистое существо, которое так доверчиво ластится всякий раз, едва стоит сесть за стол. Взгляд жёлто-зелёных глаз может разжалобить кого угодно.
— Вот ведь телепатка, — бормочет человек, покорно вставая и идя к холодильнику за куском колбасы. — И не хочешь вставать — а заставит. Нет, чтобы носком под рёбра… Может, гипнотизирует она меня? Сразу так жалко её становится… И не жрёт ведь почти ничего: покрошишь колбасы — пару кусочков съест, и всё. Может, заболела? Да нет, шерстка гладкая, блестящая. И нос холодный. Но каждые два часа её кормить — тоже удовольствия мало. Может, к ветеринару сводить?
Бормоча, он отрезывает от котелки тоненький ломтик колбасы, тщательно крошит на мелкие кусочки и высыпает в кошачью миску.
Кошка, замерев на несколько мгновений у голубой кафельной стенки, словно всматриваясь в собственное неясное отражение. Чем оно ей кажется? Кошачьим богом, парящим в голубизне неба? Изображением душ предков?
Человек был готов поклясться, что кошка молится: всякий раз, когда хотела есть, она подбегала к углу, в котором стояла миска, всматривалась в голубизну кафеля, и просяще мяукала. Но не так как сейчас, жалобно, выпрашивая кусок колбасы. Нет, в её мяуканьи проступали какие-то особые, возвышенные нотки. Как будто она общалась с чем-то запредельным. И потом, после еды, благодарно облизываясь, она снова глядела в кафель.
«Не призывает ли она своих кошачьих богов? — подумал человек, и ему стало немного жутковато. — А её мысли, отражаясь от кафельных стен и преображаясь в них, превращаются в человеческие и влияют на меня…»
Он добродушно усмехнулся: такая идея не пойдёт даже в качестве сюжета для фантастического рассказа! Кошка-телепатка! Надо же! Нет, всем известно, что кошки хорошо ориентируются в окружающем пространстве, они способны возвращаться домой за сотни километров — в периодической печати много раз описывались подобные случаи. Но рассказ о кошке-телепатке? Это вряд ли будет кому-то интересно.
Он с улыбкой смотрел на вяло жующую кошку. Затем почесал за ухом лежащую на кресле собаку: «Ты-то у меня ничего не просишь!». Та лениво вильнула хвостом и продолжала пристально смотреть на кошку, держа голову на лапах.
— Что, доедать придётся? — обратился хозяин к собаке, видя, что кошка отошла от миски.
Собака, тяжело вздохнув, неспешно спрыгнула с кресла и подошла к миске. Весь её вид говорил: «А что поделаешь? Не пропадать же добру…» Повернула голову и посмотрела на хозяина. Но тот уже занимался своими делами.
«Знал бы ты, — устало подумала собака, — сколько трудов мне стоило воспитать эту дуру! Ещё повезло, что она оказалась хорошим медиумом и регулярно общается с духами своих предков. Но это её проблемы. А настоящая телепатка — это я! Но про собаку-телепатку тем более никто не напишет. А если напишут — то не поверят».
И она принялась ловко слизывать мелкие кусочки колбасы: занятия телепатией требовали постоянного пополнения энергии.
Ветерок
Гг подошёл поближе. Его давно привлекало непонятное движение на высоком шесте, стоящем на краю чистого поля, но он никак не решался: а вдруг какая-то ловушка?
Пусть до сих пор на планете ему не встретилось ни одного живого существа, это не значило, что их нет вообще. Этот шест с непонятным шевелением наверху — кто-то же его поставил? Естественные живые виды выглядят иначе.
Гг шёл, оглядываясь, готовый при малейшей опасности скрыться в туннеле межпространственного перехода. Если успеет активировать вход. Но для того он и таскал всё оборудование с собой, чтобы исключить случайности.
Гг остановился у основания шеста. Прочный материал, чуть поблёскивающий в лучах восходящего солнца. А вот наверху…
Гг вытянулся. Его глаза оказались вровень с мягким на вид… предметом? существом? — то и дело меняющим форму. А в моменты максимального увеличения приобретающим вид практически идеального конуса, основанием направленного к шесту, а вершиной…
Вершина жила самостоятельной жизнью. Она то вытягивалась параллельно горизонту, то бессильно опускалась вниз. В эти моменты существо (Гг решил, что это всё-таки существо, поскольку оно имело защитную поперечно-полосатую окраску, а широкий открытый конец можно идентифицировать как рот) практически полностью теряло форму и становилось плоским, ложась на основание-рот.
А в остальное время куда оно только не металось! Не было, казалось, ни одной стороны, в какую бы существо не вытянулось. Но одну странность заметил Гг: никогда — никогда! — острый конец существа не переходил в верхнюю полусферу. Все эволюции совершались в пределах от направления вниз до направления на горизонт.
«Не связано ли это с каким-то религиозным запретом!» — подумал Гг. То, что перед ним живое существо, Гг больше не сомневался: двигаться самопроизвольно может только живое. А уж соблюдать религиозные запреты — тем более. Во всяком случае, в своих бесконечных путешествиях через межпространственный туннель, Гг убедился именно в этом.
Живое, но, скорее всего, неразумное. И оно подобно тем домашним животным, которые имелись на родине Гг и содержались на привязи.
«Точно! — обрадованно подумал Гг. — Как я сразу не догадался! Но почему оно находится здесь? И почему беспрестанно мечется? Может, голодное? А может, его наказали?»
Но вмешиваться в чужую жизнь Гг не собирался. И поэтому удалился.
Если бы в его мире дули ветерки — хоть иногда, пусть самые маленькие — Гг понял бы, что происходит. Но правильному пониманию ситуации мешали два фактора: полное отсутствие ветра в мире Гг, и скафандр высокой защиты, в котором не чувствуется никакой ветер…
Место жительства
Перед лицом безостановочно струился поток крови. Рин простонал и постарался закрыть глаза. Вид кровавой реки плохо влиял на психику. Хуже всего то, что Рин не мог, как ни пытался, повернуться к алому ужасу спиной. А ещё выяснилось, что не может и закрыть глаза.
«Что за адская пытка?» — подумал Рин и снова застонал от бессилия.
— Что с тобой? — услышал он участливый голос.
Рин скосил глаза. А-а, это сосед, Дин.
— Я не могу! — простонал Рин. — Я не выношу вида крови!
— Терпи, — услышал он, — рано или поздно это прекратится.
— Когда? — выдохнул Рин. — И как?
— Не знаю, — по интонации Дина было понятно, что он пытается пожать плечами, но у него ничего не получается. — Одно из двух: либо поток крови иссякнет, либо… — Он замолчал.
— Либо — что? — едва не закричал Рин.
Либо ты перестанешь ощущать его, — упавшим голосом произнес Дин.
— Веселенькая перспективка… — пробормотал Рин, и замолчал.
Перед лицом продолжала струиться река крови.
Рину показалось, что он начал различать в сплошном потоке отдельные составляющие элементы. Поток разделился на отдельные округлые частицы. И само движение потока перестало быть непрерывным: он то слегка замирал на месте, то резко ускорял движение, словно стараясь наверстать упущенное.
Более того: Рину померещилось, что в структуре потока он начал различать… лица! И по прошествии какого-то времени эти лица стали повторяться! Они узнавали Рина: махали руками — или кнечностями, заменяющими руки — подмигивали, что-то кричали…
«Брежу! — испуганно подумал Рин. — Я заболел? Откуда взялась кровавая река? Кто я такой? Почему должен торчать здесь, в неподвижности, и бесконечно смотреть на нескончаемый кровавый поток?»
— Дин! — в ужасе позвал он. — Дин!
— Что? — живо отозвался тот.
Кто мы такие? Где находимся? Что за кровавая река, которая неустанно течёт перед нами?
Дин вздохнул и тихо спросил:
— Тебе обязательно знать это?
— Да! — закричал Рин. — Да!
— Ну, хорошо… — снова вздохнул Дин. — Я скажу тебе. Мы — эпителиальные клетки кровеносного сосуда.
Надо знать место своего обитания, чтобы не задавать лишних вопросов.
Инкубатор
Мысль была интересной. Стас даже облизнулся, когда она пришла ему в голову.
А дальше всё пошло по нарастающей: он начал обдумывать сюжет предстоящего рассказа, выписывать характеры, прорисовывать детали. В мозгу вспыхивали образы и произносились фразы. И всё было настолько увлекательным и чудесным, что чувство восторга охватило его, и он чуть не закричал от счастья.
От крика он удержался, но от улыбки удержаться не смог, и она долго бродила по его лицу, вызывая недоумение встречных прохожих: с чего вдруг парнишка улыбается во все тридцать два зуба с самого утра? Не иначе как хорошо принял. Но Стасу не было необходимости пить: создание рассказов пьянило получше всякого алкоголя.
Однако записать рассказ не было возможности: Стас шёл на работу, вокруг начиналась весна, было много подтаявшего снега и ни одной сухой лавочки, куда можно присесть и записать хотя бы замысел.
И Стас продолжал идти, улыбаясь, проговаривая про себя удачные фразы описаний и целые диалоги, и не переставая поражаться тому, до чего хорошо у него получалось. Теперь он понимал Создателя, понимал фразу из Библии: «И увидел Бог, и понял, что это — хорошо!».
Но Стас знал и другое: уже неоднократно по дороге на работу — или в другом неподходящем месте — к нему приходили идеи и замыслы фантастических рассказов. Фантастику он любил с детства, но записывать приходящее в голову стал относительно недавно, ещё недавнее — оформлять записанное в рассказы, и почти вчера — посылать рассказы на всякие литературные конкурсы и в издательства журналов.
И каждый раз ему приходили категорические отказы. Редакторы мотивировали их то плохой проработанностью сюжета, то ходульностью характеров, то шаблонностью описаний, а то и вообще обвиняли чуть ли не в плагиате. Во всяком случае, отказывали в новизне.
Сначала Стас не понимал: в чём дело? Ведь идеи, приходящие в голову, были такими яркими и логичными, в них постоянно присутствовали искромётные фразы и цепляющие сознание образы. Но однажды, прочитав записанное спустя несколько месяцев — а особенно после получения отказов — Стас поразился: ничего подобного в рассказах не обнаруживалось. Фразы, которые раньше казались верхом совершенства, выглядели откровенной пошлятиной и набором трюизмов — банальностей и общих мест.
«Куда всё подевалось? — недоумевал Стас. — Я ведь ничего подобного не писал!»
Он пытался переписать написанное, но, как ни старался, у него ничего не получалось.
А потом стало происходить непонятное. То в одном, то в другом месте, то в одном, то в другом сборнике, а то и на конкурсе, в котором он самолично участвовал — правда, с другим рассказом — он стал встречать свои рассказы. Во всяком случае, сюжеты были идентичны. Но мало того! В некоторых Стас вспоминал и первоначально пришедшие ему в голову фразы, казалось, бесповоротно забытые на пути от прихода идеи до её оформления. Как это могло произойти?
Что самое непонятное — рассказы выходили под разными фамилиями, в том числе и известными, и написаны были в манере тех авторов, фамилии которых стояли под рассказами.
Но это были его, Стасовы, рассказы.
Он читал их, восторгался, недоумевал… и обижался. Завидовал? Нет, зависти не было в его чувствах. Разве можно завидовать тому, что написал сам, но впоследствии увидел у кого-то другого?
Больше он недоумевал. И не мог понять: как получилось, что разные авторы пользуются его сюжетами, его оборотами, его героями? Если бы это был один человек, и если бы Стас посылал рассказы в один журнал, всё было бы ясно: недобросовестный автор, не способный придумывать сюжеты, берёт чужой рассказ, перерабатывает и выдаёт за свой. Но перерабатывает талантливо — во всяком случае, так, что общее ощущение от прочитанного делалось именно таким, каким его испытывал Стас первоначально.
А Стасу чего-то не хватало. То становились затянутыми диалоги, то предложения становились излишне длинными и не помещались в мозгу читающих. То, наоборот, оказывались слишком короткими и проскакивали между извилинами. А в напечатанных рассказах всё находилось на своих местах.
Одно время Стас решил бросить писать. И не просто писать — бросил обдумывать приходящие в голову сюжеты. Гнал из памяти, предпочитая рассматривать ссорящихся воробьёв, идущих по улице людей или плывущие облака.
И с удивлением заметил, что его рассказы перестали встречаться на страницах журналов и сборников. А в критических статьях зазвучали нотки раздражения, что, дескать, писатели N и N слишком увлеклись эпическими произведениями и совсем позабыли про читателей, которые с нетерпением ждут их маленьких рассказиков, которые так интересно читать… и т. д., и т. п.
Стас долго размышлял над причиной происходящего. И ему в голову пришла неожиданная мысль. И он не особенно удивился ей: он привык даже обыденным событиям давать необычное объяснение. А тут и событие было необычным, и объяснение придумалось соответствующее.
Ему представилось, что он — инкубатор. Инкубатор идей. Кто-то вкладывает в него идеи, словно куриные яйца. Выжидает некоторое время, пока они созреют, вылупятся — и пересаживает в другие сознания. А у него Стаса, не остается ничего, кроме пустой скорлупы. Да ещё, пожалуй, ощущения того счастья, которое возникает в сознании каждого творца. Много это или мало? Достаточно ли?
Выбор реальности
Мне удавалось поддерживать существование этого мира лишь колоссальным напряжением ментальных сил. Стоило чуть отвлечься, как окружающее плыло. Сквозь живописную реальность начинала просвечивать какая-то гниль, торчали скрученные железные балки, несло невыносимой вонью. И приходилось вновь стискивать зубы и заставлять себя видеть вокруг зелёную траву, голубое небо, разнообразие цветов.
За стиснутые зубы я расплачивался истечением из носа и першением в горле, а порою и сухим кашлем. И тоской, невыразимой тоской безысходности.
Читать бесплатно другие книги:
