На войне как на войне Курочкин Виктор

— Смотри, немец-то ополоумел! — закричал Вася. — Сейчас я ему врежу.

— Стой! Не надо, — остановил его Швыгин. — Я его руками возьму. — Он схватил карабин и выскочил из машины.

Третий мотоцикл горел. Четвертый — утонул. Водитель пытался на мосту развернуться, но на полном газу врезался в деревянные перила и вместе с мотоциклом свалился в Дубиссу. Остальные повернули назад. Вася пытался достать их из пушки. Три раза стрелял и промахнулся.

Пришел Лесников, поздравил с боевым крещением, а потом стал допрашивать пленного. Костя Швыгин взял немца легко. Он ждал, когда немец подбежит к капониру. А потом выскочил навстречу, легонько стукнул его прикладом по голове, и тот сел. Костя погрозил ему пальцем:

— Сиди и не рыпайся.

Это был рослый, упитанный, темноволосый, с надменным лицом унтер. Когда Лесников подошел к нему, унтер нехотя поднялся, одернул грязно-зеленый френч и, заложив руки за спину, широко расставил ноги. Лесников сурово сдвинул брови.

— Nehmen Sie Haltung an! [1] — скомандовал ротный. Он отлично знал немецкий.

Немец усмехнулся, сдвинул ноги, опустил руки.

— Rang, Name? [2]

— Feldwebel Gerhard Schbert [3].

— Welche Einheit? [4]

— Achte Panzerdivision unter General Brandenburg. Erstes Motorradbatallion. In einer halben Stunde sind unsere Panzer hier. — Он поднял руку, чтобы посмотреть на часы. Часов не было. Фельдфебель злобно покосился на Швыгина. — Der hat meine Uhr! [5]

Лесников пристально посмотрел на Костю.

— Дай-ка часы-то!

Швыгин изобразил страшное удивление.

— Какие?

— Ручные, которые ты у него снял.

Костя возмущенно хлопнл себя по ляжкам:

— Надо же! И когда только успел нажаловаться. Вот гнида фашистская!

Ротный взглянул на часы, покачал головой.

— Примитивная штамповка, — и бросил часы фельдфебелю. Тот поймал их и поклонился.

— Danke schn [6].

— Macht nichts. Wozu brauchen Sie jetzt eine Uhr? [7]

Фельдфебель мгновенно скис и жалобно, как побитая собака, уставился на ротного:

— Ich werbe erschossen? [8]

— Warum nicht? [9]

— Ich bitte Sie. Lasst mich am Leben. Wenn unsere kommen, leg ich ein Wort fr Sie ein [10].

— Что?! — Лесников побагровел и сжал кулаки. — Вы послушайте, что этот выродок мне предлагает. — Лесников повернулся к Сократилину. — Он обещает замолвить за меня словечко, когда нас возьмут в плен. Und fr die dort?! [11] — высоким голосом крикнул Лесников и показал на своих ребят.

— Nicht fr allen [12], — буркнул фельдфебель и опустил голову.

— Какая наглость! Какая самоуверенность!.. Сержант Швыгин!

— Я, товарищ старший лейтенант! — рявкнул Костя.

Ротный небрежно махнул рукой:

— Отведи и шлепни.

— Слушаюсь! — радостно крикнул Костя и ткнул унтера прикладом. — Ком, ком, ядрена мать.

Ноги у фельдфебеля подогнулись, он встал на колени.

— Ах ты, гнида фашистская! — Костя выругался, схватил немца за воротник и потащил. Немец заревел, да так, что даже Швыгин опешил.

— Разрешите, товарищ лейтенант, я его здесь?..

Фельдфебель, обхватив Костин сапог, плакал. Это было так омерзительно, что Лесникова передернуло.

— Отставить, Швыгин.

— Что отставить? Почему отставить? Они уже сколько наших?..

— Отставить, — повторил ротный.

— А что с ним делать? Охранять?

Лесников не ответил. Фельдфебель, поняв, что над ним сжалились, стыдливо вытирал слезы.

— Ну и трус же, — сказал Вася Колюшкин.

Лесников расхаживал вдоль капонира и возмущенно разговаривал сам с собой:

— Какая наглость, какая самоуверенность! Как будто уже победили. А где же наши? Почему их нет?

Из-за леса вынырнули «мессеры», а за ними выплыли ширококрылые «хейнкели». Они прошли прямо на город.

— По местам! — закричал Лесников и побежал к своему танку.

Сократилин с экипажем залез в яму, вырытую под днищем машины. Фельдфебель тоже было полез к ним. Но Швыгин показал ему кулак. Немец лег под танком около ямы.

— Здесь и лежи. А попробуешь бежать — во! — Костя показал ему карабин.

— Найн, найн… — залепетал фельдфебель.

Удар был настолько сильным, что фельдфебеля оторвало от земли и стукнуло о днище танка. А Сократилина с ребятами свалило в одну кучу. Взрывной волной сбросило с машины маскировку. Капонир заволокло дымом и пылью. Немец чихал.

— Что, не нравится? Это тебе не по бульварам с француженками тенди-бренди хоп-ца-ца! — кричал немцу Швыгин. Очередным взрывом Костю так тряхнуло, что он прикусил язык.

— Так тебе и надо. Не будешь болтать, — сказал Вася Колюшкин. И в ту же секунду побелел. Послышался жуткий вой. Он нарастал, от него разламывалась голова и леденела кровь. Вася, зажимая руками уши, стонал: «Я больше не могу, не могу!» Немец закричал, заметался, выскочил из-под танка. К вою присоединился оглушительный свист, словно сразу засвистели тысячи паровозных свистков. Это «хейнкель» выбросил контейнер с мелкими бомбами. Они рвались так часто и с таким треском, будто стрелял невероятно огромного калибра пулемет. «Железный дождь, железный дождь», — бессмысленно бормотал Сократилин. Налет кончился так же внезапно, как и начался.

— Старшина! — закричал Швыгин.

— Ну, — отозвался Сократилин.

— Ну… Слава богу. А я думал, оглох. — И Швыгин размазал рукавом по лицу грязь.

Сократилин поднялся в машину, открыл верхний люк, выглянул и увидел танки. Они шли колонной.

— По местам. Танки! — крикнул Богдан.

Колюшкин стал у пушки, Швыгин сел за рычаги. Богдан предупредил, что огонь открывать по сигналу командирского КВ. Он, высунувшись из люка, следил за противником. Танки катились к мосту. Сократилин окинул взглядом свою оборону. На месте соседнего капонира, где стоял неисправный Т-26, зияла огромная яма. А вокруг их машины зеленый лужок был безобразно изрыт и перепахан. На краю воронки лежало что-то похожее на фельдфебеля Герхарда Шеберта.

— А немец-то не ушел, — сказал Богдан. — Ноги ему оторвало.

— Пропали часы, — сказал Швыгин, и сказал так, что нельзя было понять — всерьез он или шутит. Впрочем, обстановка складывалась не для шуток. Танки подошли к Дубиссе и открыли стрельбу. Это были тяжелые Т-4 с короткоствольными пушками. Они вели неприцельный огонь, били в основном по окраинным домам, которым и без того досталось при бомбежке. Два дома горели, никто их не тушил.

Но вот передний танк с десантом оторвался от колонны и рванулся на мост. Заработал наш «дегтярев». Длинной очередью он резанул по десанту. Солдат словно ветром сдуло с машины. Но они не повернули назад, а побежали за танком, стреляя из автоматов. Вася Колюшкин пускал снаряд за снарядом.

— По колесам ему, по колесам! — кричал Сократилин.

— Я уж по всему — и по колесам, и по мордам, а он прет и прет. Пушчонка моя слабовата, — жаловался Вася.

Т-4, пройдя мост, свернул с дороги, бросился на пулеметное гнездо и вспахал его гусеницами, как плугом. А по мосту уже катился второй танк, за ним въезжал третий. «Это конец, — подумал Сократилин, — разве их нашими сорокапятками остановишь?» Швыгин заерзал и стал отчаянно колотить ногой по крышке люка.

— Ты что? — спросил Сократилин.

— До ветру.

— Сидеть! — рявкнул Богдан.

— Нашел время, — сквозь зубы прошипел Вася и схватил Сократилина за рукав. — Смотри, смотри!

Навстречу немецким танкам шел КВ. Пушка Т-4 заметалась. Но KB опередил. Он ударил по башне, и она сползла набок. От второго снаряда споткнулся танк на мосту. Третий стал разворачиваться, подставил борт и заглох с рваным проломом в боку. Немцы, следившие за поединком с того берега, опомнились и открыли бешеную стрельбу. KB, пятясь, отстреливался. Задним ходом он дополз до окопа и спрятался там.

— Вот это машина! Побольше б таких, — вздохнул Вася.

— А почему второй KB не стрелял? — спросил Швыгин.

«Да, верно… Почему же?» — подумал Сократилин. Немецкие танки прекратили стрельбу. Солдаты на том берегу ходили около машин, собирались кучами, размахивали руками.

— Совещаются. Что же они еще теперь выкинут? — сказал Швыгин.

— Пока подбитые танки на мосту, им не пройти, — заметил Вася Колюшкин.

— Стащат.

«Конечно, стащат», — подумал Сократилин и с тоской посмотрел на Васю.

— А где же наши? Когда же они подойдут?

Швыгин вдруг заметался, бросился к люку. Сократилин схватил его за плечо:

— Ты что, опять?

— Плывут!

— Родители мои! Опять! — простонал Вася.

На них стремительно двигалась черная туча. Самолетов было больше, чем грачей над осенним полем.

Экипаж спустился под машину в яму. Легли, прижавшись друг к другу. Теперь уже никто из них не надеялся остаться в живых. Единственно, чего они желали, — умереть вместе. И они судорожно цеплялись друг за друга…

Сколько времени длилась эта бомбежка, трудно сказать. Может, минуту, может, час, а может быть, вечность. Но они уцелели, и уцелела над ними жалкая двадцатьшестерка. Наступила жуткая тишина. Вася Колюшкин шепотом спросил:

— А что теперь будем делать?

Сократилин выхаркнул из горла шмат грязи.

— Не знаю.

— Вы как хотите, а я пошел, — сказал Швыгин.

— Куда?

— А куда-нибудь, только отсюда. Больше не могу.

Колюшкин молчал. Он брал в горсть песок и выпускал его сквозь пальцы тоненькой струйкой.

— Пойду узнаю у ротного. — И, заметив испуганный взгляд Колюшкина, Сократилин попытался улыбнуться: — Ничего, ребята. Ничего. Я верусь… Скоренько вернусь…

Прибрежные дома города горели. Все кругом было обезображено до неузнаваемости. Бомбы здесь так густо падали, что машина оказалась окруженной земляным валом. И танк теперь стоял на дне глубокой ямы.

«Как мы только уцелели? — подумал Сократилин и сам же ответил: — Одному богу известно». Однако это Богдана нисколько не радовало. Он остался жить. Но надолго ли? Что-то сломалось внутри Сократилина.

Немцы принялись стаскивать с моста подбитые танки. Автоматчики, перебравшись на правый берег, постреливали. Но вперед идти боялись.

Т-26, приспособленный Лесниковым под огневую точку, с оборванными гусеницами лежал на боку. Сократилин окликнул экипаж. Никто не отозвался. У второго танка вырвало пушку и отбросило метров на пятнадцать. Здесь тоже никто не отозвался.

«Или всех зарыло в землю, или ушли», — решил Сократилин.

У первого KB разворотило боевое отделение, но он все же напоминал танк. А от второго — командирского — остались в капонире ходовая часть и обломки мотора. Сократилин попытался разыскать хотя бы тело командира. Из земли торчала рука с черными растопыренными пальцами. Сократилин потянул ее и вытащил — одну руку. Богдана чуть не стошнило, и он бросился назад к своей машине.

Автоматчики заметили Сократилина и открыли по нему стрельбу.

Вася Колюшкин грыз сухарь.

— Нашел командира? — спросил он.

— Никого не осталось — одни мы, — сообщил Сократилин. — А где Костя?

— Сбежал.

— Какой же ты командир, если от тебя сбежал подчиненный, — упрекнул Васю Сократилин.

— Теперь здесь нет ни командиров, ни подчиненных. Одни покойники, — изрек Вася.

— Хватит болтать-то! — прикрикнул на него Богдан. — Поехали!

— Куда?

— К своим.

— А ты знаешь, где они, свои-то?

— Найдем.

Сократилин действовал энергично. Теперь ему, как никогда, хотелось жить. С моста немцы уже волокли подбитый танк. Автоматчики совсем обнаглели.

— Пугнуть бы их, Вася, — попросил Сократилин.

— Это мы можем. Нам теперь только и осталось, что пугать, — ворчал Вася, закладывая в пулемет диск. Сократилин сел за рычаги.

Мотор завелся сразу. Богдан воткнул заднюю скорость. Машина дернулась, проползла метра три и забуксовала. Мотор надрывался, гусеницы крутились. Сократилин подал танк вперед, потом опять включил заднюю и попытался на полном газу выскочить из капонира. Но машина опять встала, и гусеницы заработали вхолостую.

— Землю задницей гребем, — сказал Вася.

— Чего сидишь? Бери лопату! — закричал Богдан.

Вася отгребал землю. Сократилин безжалостно газовал. Автоматчики опять зашевелились. С ужасным ревом танк наконец выбрался из ямы. Немцы сразу же открыли по нему суматошную стрельбу.

Сократилин вел машину напролом по садам, огородам, с ходу протаранил дощатый сарай, выскочил на чистый, посыпанный песком дворик, сломал забор и выехал на узкую улочку, стиснутую с обеих сторон деревянными острокрышими домами. Свернули в переулок и с ревом выскочили на шоссе.

— Жми! — закричал Вася.

Сократилин жал вовсю. Дорога была каменистая, и танк дребезжал на ней, как ящик с гвоздями.

…Город давно уже остался позади. Сократилин, не сбавляя скорости, гнал машину на восток. У развилки дорог он заглушил мотор. Каменистая дорога поворачивала налево, а щебенчатая — вела прямо.

— По какой? — спросил Сократилин.

Вася решил, что это дело надо перекурить. Они закурили. На вопрос Богдана: «Что у нас осталось?» — Колюшкин доложил:

— Два пулеметных диска, десяток снарядов, кусок сала и сухари.

— Надо беречь, — заметил Сократилин и посмотрел на часы. — Восьмой.

— Восьмой! — воскликнул Колюшкин. — А я думал, часов пять. Может, рубанем сальца с сухариками, а?

Сократилин молча грыз сухарь. Вася, оправившись от бомбежного шока, болтал без умолку.

— А Швыгин — дезертир и законченный дурак. Куда он пошел? Даже карабина не взял. Ведь его немцы возьмут голыми руками. А почему Лесников мост не взорвал? Слышь, старшина?

Сократилин поднял голову. Он не слушал Васю и думал о том, что же это происходит, куда девались наши войска.

— Почему ротный мост не взорвал? — повторил Вася.

— Потому что не успел, — сердито ответил Сократилин.

В небе загудело. Вася вздрогнул, испуганно посмотрел, потом вскочил и запрыгал.

— Наши! «Петляки» с «ишаками». Сейчас они дадут им прикурить!

Прошли два звена пикирующих бомбардировщиков в сопровождении короткокрылых истребителей.

«Петляки» один за другим ринулись к земле. Донеслись глухие взрывы. Набрав высоту, самолеты опять вошли в пике. Над ними кружились истребители.

«Мессершмитты» появились внезапно. Два «мессера» напали на не вышедший из пике бомбардировщик. Он перевернулся на крыло и, задрав хвост, с ревом врезался в землю. Три «ишака» атаковали немецкий истребитель. «Мессершмитт» лупил длинными пулеметными очередями. «Ишачок» круто развернулся и вышел «мессеру» прямо в лоб.

— Сейчас врежутся! — ахнул Вася.

Но «мессершмитт» вильнул в сторону и выбросил коричневое облачко дыма.

— Готов! — сказал Вася.

Однако бой выиграли немцы. Пятерка тонких стремительных «мессершмиттов» кинулась на «ишаков», пытаясь взять их в кольцо. Два истребителя вырвались, а третий, видя безвыходность, пошел на таран. Пулеметы «мессеров» изрешетили его. Он закрутился, как бочонок, и окутался дымом.

— Вот и все. — Сократилин снял фуражку, помял ее и опять надел на голову. — Поехали.

— Налево или прямо?

— Прямо.

Проехали километра два и наткнулись на полуторку. У нее был прострелен радиатор и изрешечена кабина. Кровь запеклась на сиденье, баранке и на ручках дверец.

— Наверное, шофера ранило, — сказал Вася.

— Проверь бензин, — приказал Сократилин.

Вася проверил и доложил, что бензину в баке на донышке.

Проехали мутную речушку, дорога круто повернула вправо.

— Назад! Немцы! Танки! — дико закричал Колюшкин, на ходу спрыгнул с машины и нырнул в кусты.

Сократилин и сам видел, что напоролись на танковую колонну. Она шла им навстречу. Немцы на секунду опешили, а потом тявкнул автомат. Выскочить Сократилин не успел, повернуть назад — тоже. Тяжелый немецкий танк ударил Т-26 в лоб и сбросил с дороги в канаву. Машина завалилась на бок. Оглушенного Сократилина зажало между сиденьем и днищем танка.

В передний люк просунулось дуло автомата, оно зловеще покачивалось и уперлось Сократилину в спину. Остроносый, с длинными светлыми волосами немец сощурил глаза и что-то резко крикнул. Сократилин выбрался из-под сиденья, сел и, скрестив по-турецки ноги, уставился на немца. Немец так весело захохотал, что даже Сократилин, которому было далеко не до смеха, улыбнулся.

— Гут, рус, гут! — кричал немец и размахивал «шмайссером».

Потом в люк просунулась другая рожа — плоская, прыщавая, с рыжим кустом волос под носом. Рожа широко ухмыльнулась, потом надулась и чихнула.

Немец долго и внимательно изучал Сократилина, затем резко поднял вверх палец:

— Шнель, шнель…

Сократилин понял, что надо вылезать, и понял совершенно правильно. Он выбрался из машины, одернул гимнастерку, поправил на голове фуражку, болтавшуюся на животе кобуру с наганом перетащил на бок. Немцы окружили пленного тесным кольцом. Это были молодые жизнерадостные парни, упитанные и самодовольные, в расстегнутых мундирах. На их лицах не было ни злобы, ни жалости — ничего, кроме любопытства. Они с интересом рассматривали черноволосого советского танкиста с медалью на груди. А он, опустив голову, внимательно разглядывал свои грязные яловые сапоги. Кольцо солдат разомкнулось. Сократилин поднял голову и увидел высокого, узловатого, с немигающими глазами офицера. О том, что немец офицер, Сократилин догадался по широким серебряным петлицам, узким погонам и по фуражке с высокой тульей. Офицер что-то сказал. Прыщеватый солдат подскочил к Сократилину, вынул из его кобуры наган и протянул офицеру.

Разглядывая наган, офицер брезгливо морщился, потом помахал им, прицелился в ствол молодой березки и выстрелил.

«Ловко, гад, стреляет», — отметил Богдан.

Расстреляв березку, офицер размахнулся и забросил наган в густые заросли иван-чая. Немцы захохотали. А офицер расстегнул свою кобуру, вынул парабеллум, показал Сократилину:

— Гут?

Сократилин пожал плечами. Офицер залопотал и сунул пистолет в руки Сократилина. Богдан повертел в руках парабеллум и со словами: «Так себе» — вернул пистолет офицеру. Немец, видимо, расценил слова Сократилина как одобрение, самодовольно улыбнулся, подергал на груди Богдана медаль «За отвагу», провел пальцем по петлицам.

— Фельдфебель?

Сократилин вздохнул:

— Ага, старшина.

Офицер закурил. Сократилин облизнул губы. Офицер протянул ему пачку сигарет. Богдан одну сигарету сунул в рот, а другую за ухо. Офицер рассмеялся. А солдаты как будто только и ждали этого, чтоб вдоволь похохотать. Остроносого солдата смех изогнул пополам. Офицер нахмурился, что-то громко и резко сказал, ткнул в Сократилина пальцем и, повернувшись, пошел к танкам, высоко вскидывая ноги.

Сократилин опустил голову: «Ну вот и конец тебе, Богдан».

От резкого толчка в спину Сократилин едва устоял на ногах. Он оглянулся.

— Шнель, шнель! — кричал прыщеватый солдат и показывал рукой на танки.

«Еще не конец!» И Сократилин побежал. Его подхватили за руки и втащили в машину. Десант автоматчиков так густо облепил танк, что негде было поставить сапог. Все же они потеснились, и Сократилин сел на краешек снарядного ящика.

Богдан сидел согнувшись и с тоской думал: «А что же дальше?» Страха он не испытывал. Солдаты под визг губных гармошек орали песню. Песня была веселая, хоть в пляс пускайся.

Проехали мимо расстрелянной полуторки. Вот и развилка. Танки свернули на каменистую дорогу и устремились на северо-восток. День уже был на исходе. Солнце, напоровшись на острые макушки елей, разлилось по потемневшему леску оранжевыми лужами. Сократилин посмотрел на часы. Остроносый немец толкнул Сократилина автоматом. Богдан с недоумением посмотрел на него. Солдат показал на часы и поманил пальцем. Сократилин зажал часы в кулаке. Солдат оскалил зубы, выругался и пригрозил автоматом.

— На, твоя взяла, — сказал Богдан и бросил часы солдату. Тот подивился на них и опустил в свой карман. Однако этого остроносому было мало. Он снял с груди Сократилина медаль и прицепил на свой мундир. Потом медаль перекочевала на мундир прыщавого солдата, от прыщавого — к белобрысому детине с круглыми, как у кота, глазами. Повесив медаль, он надулся и что-то сказал. Наконец медаль попала в руки добродушного ефрейтора, и тот сунул ее в карман.

— Сволочи, мародеры! — вслух выругался Сократилин.

Солнце зашло. Воздух отсырел, пах бензином. Пыль толстым слоем покрыла солдатские мундиры. Она щекотала ноздри, скрипела на зубах. Танковую колонну обогнали мотоциклисты. Мотоциклы с треском и хлопаньем проносились под носом танкистов, сгущая и без того густую пыль.

Сократилин задремал и очнулся, когда колонна остановилась. Танк, на котором везли Сократилина, стоял на площади напротив двухэтажного каменного дома. Остальные дома были деревянными, с заборами и садами. Посреди площади торчала водокачка. Солдаты прыгали с танков, неслись к водокачке, обгоняя друг друга. Ефрейтор тоже побежал к водокачке.

С Богданом остался прыщавый автоматчик. Он долго ругался, а потом закатил Сократилину оплеуху. Из верхнего люка вылез танкист — маленький, круглоголовый, с грязным пятном на щеке. Сократилин безошибочно определил, что это водитель. Водитель снял мундир и стал выколачивать из него пыль. Автоматчик стал что-то у него просить. Но танкист его не слушал и остервенело охлестывал мундир о железный поручень. Автоматчик продолжал его уговаривать, а потом, видно, выругался. Танкист подскочил к нему, двинул кулаком, и автоматчик кубарем скатился с машины. Потом танкист схватил за ворот Сократилина, подтащил к корме и пинком под зад сбросил Богдана на землю.

Автоматчик аж побелел. И, как это бывает в таких случаях, выплеснул злобу на того, кто слабее. А слабым оказался один лишь пленный. Он ударил Сократилина носком сапога в пах. Богдан охнул и опустился на колени.

— Штейн зи, русски швайн! — заорал солдат и поднял автомат.

Сократилин съежился, закрыл голову руками.

— Бей, сволочь, бей, — шептал Богдан.

Из-за танка вынырнул ефрейтор, крикнул на автоматчика, тот опустил автомат и вытянулся. Ефрейтор махнул Сократилину рукой и пошел к двухэтажному дому. За ним, прихрамывая, ковылял Сократилин, а остроносый солдат подталкивал его дулом автомата.

Двухэтажный дом оказался литовской школой. По длинному коридору сновали солдаты без рубах, с полотенцами на шее. В классных комнатах ели, пили, пели, играли и даже плясали. Сократилина долго водили по коридорам и закоулкам школы. Наконец и для него нашли место — темный чулан, куда уборщицы прятали ведра с метлами и тряпками.

Ефрейтор ушел. Остроносый остался охранять Сократилина. Стоять с автоматом около чулана ему очень не хотелось. Он долго ругался, а потом жестоко и бессмысленно избил Сократилина.

Сменщик остроносого оказался на редкость изобретательным. Он не стал стоять ни одной минуты. Раздобыл доску с гвоздями, заколотил дверь и ушел спать.

— Ну, вот теперь, кажется, можно и отдохнуть, — сказал сам себе Сократилин.

Богдан стащил с ног сапоги, подложил под голову. Чулан был настолько тесным, что ноги упирались в стену. Он уснул мгновенно. Или спать было неудобно, или кошмарные сновидения, или впечатления первого дня войны, или все это вместе взятое, только отдых еще больше измучил Сократилина.

В щелку филенчатой двери протиснулась серая полоска света.

«Уже рассвело, — решил Сократилин. — Эх, покурить бы!» Похлопал по карманам, брякнули спички. Нашелся и кисет с табаком. Оставалось раздобыть клочок газеты. Но сколько Сократилин ни обшаривал себя, не только газеты, вообще, кроме трехкопеечной монеты, ничего больше в карманах не было. Он чиркнул спичкой. Она осветила чулан: ведро, швабру, кучу тряпья и картонку с грязным комом ваты. Сократилин горестно вздохнул:

— Ну и школа, клочка бумаги не сыщешь.

Богдан вспомнил о красноармейской книжке. Она всегда хранилась в левом нагрудном кармане гимнастерки. «Удивительно, как это ее немцы не отобрали», — подумал он. В книжке Сократилин нашел квитанцию, которая удостоверяла, что старшина третьей роты сдал в стирку тридцать семь простыней и столько же наволочек. Квитанции хватало на четыре отличные цигарки.

Сократилин закурил и стал думать, куда бы запрятать свою книжку. Бросить ее в картонку с ватой?

«А если я до своих доберусь? И меня спросят: а где твоя красноармейская книжка, старшина Сократилин? Что я скажу? В чулане, в мусорном ящике? Нет, это совсем не годится. Но куда ее деть? — размышлял Богдан. — Хорошо бы ее зашить в подкладку. Но где взять иглу с ниткой?»

Сократилин, как образцовый старшина, всегда имел при себе иглу с ниткой и хранил ее в фуражке. Но фуражки теперь на нем не было. Он потерял ее вчера, а где, не помнил.

Книжку Богдан спрятал в сапог, точнее, вместе с портянкой завернул на ногу. Потом снял с ремня пустую кобуру, повертел ее в руках, понюхал и хватил о стену. Вопрос с книжкой и с кобурой, по мнению Сократилина, был решен довольно-таки сносно. Но другой вопрос: как сохранить свою голову да еще пробраться к своим — оказался куда сложнее. Сломать дверь — пара пустяков. Богдан навалился на дверь плечом, и она заскрипела, легонько ударил ее каблуком: коридор и лестница откликнулись гулким эхом. Сократилин замер, прислушался. Все пока было тихо.

Богдан скрутил вторую цигарку, перевернул вверх дном ведро, сел и стал насвистывать песенку «Сухой бы я корочкой питалась…». Эту песенку любила его мать.

Посвистав, Сократилин тяжко вздохнул, раздавил каблуком окурок. Он понимал, что положение у него безвыходное. Но ведь все-таки надо что-то предпринимать!

«А если поджечь эту проклятую школу? Тряпья здесь много. — Сократилин зажмурился и увидел, как пламя охватывает школу, как немцы бегут, выпрыгивают из окон. — Ну и что? — спросил сам себя Богдан. — Немцы, разумеется, спасутся, а я превращусь в головешку. Глупо, глупо, все глупо. И самое глупое, что так идиотски попал им в лапы!»

Сократилин сжал руками голову. Ничего не оставалось другого, как закурить в третий раз.