На войне как на войне (сборник) Курочкин Виктор
— Они ее убили, — сказал Сократилин.
— Всех убьют. Слышишь ты? — Левцов схватил Сократилина за плечи и сильно встряхнул. — Опомнись, старшина! Надо бежать!
— Куда? Зачем? — почему-то шепотом спросил Сократилин.
— К реке! — Левцов взял старшину, как ребенка, за руку и потащил за собой.
Они бежали, падали, ползли, опять бежали. Впереди и сзади них тоже бежали бойцы. На рыночной площади они спрятались за фанерный ларек и стали отстреливаться. В конце улицы, выходящей на площадь, мелькали фигуры немецких солдат.
— Ах вы сволочи, сволочи! — бормотал Сократилин, выпуская пулю за пулей. И если удавалось свалить немца на землю, он радостно вскрикивал: — Ага, еще один!
Левцов стрелял так быстро, что ствол карабина накалился и жег ему руки.
— Все. Патроны кончились. Драпаем, старшина, — сказал Левцов.
Сократилин не ответил. Метрах в двадцати от ларька лежал убитый красноармеец.
— А не разжиться ли мне патрончиками у этого, как ты на это смотришь, старшина? — И, не получив ответа, согнувшись, Левцов выскочил на площадь.
— Куда, дурак! Вернись! — закричал Сократилин.
Пуля угодила Левцову прямо в лоб и с такой силой, что сначала выпрямила его, а потом опрокинула на спину, и Ричард затылком ударился о булыжный настил площади. И в ту же секунду резанул пулемет, посыпались щепки, и ларек загрохотал и заухал, как пустая бочка.
— Черт побери, этак и тебя могут прихлопнуть, Богдан, — сказал Сократилин.
Теперь он думал только о себе. Женщину, только что убитого Левцова затмил страх за собственную жизнь. Как будто их никогда и не было, а только существовал на этом свете он один — Сократилин. И в эту минуту ему хотелось существовать вечно.
Пока можно было ползти, он полз, пока можно было пробираться вдоль домов, он пробирался, прячась за углами, выступами стен. Потом он увидел Волхов, высокий берег реки и там двухэтажный красного кирпича дом с узкими окнами и башенкой на крыше. Сократилин бежал к дому, задыхаясь, держась рукой за сердце. И когда нырнул в узкую дверь и увидел, что в доме полно своих, он почувствовал огромное облегчение.
В дом сбежалось человек двадцать вместе с лейтенантом, тем самым лейтенантом, который два часа назад решил исход рукопашной схватки. Сократилин узнал двоих из своей роты. Кроме винтовок, были пулемет и десятка полтора гранат.
Осмотрели дом. Старинной кладки, с толстенными стенами и узкими, как щели, окнами, он не походил ни на замок, ни на монастырь, а черт те знает на что. Вероятно, дом строил чудаковатый купец по собственному проекту. Видимо, когда-то здесь были и кабинеты, и спальни, и танцевальные залы. Теперь же разместились две огромные коммунальные квартиры с комнатами, комнатушками, дощатыми перегородками и темным, длинным, как труба, коридором. Жильцы дома только недавно сбежали. На кухне плита была уставлена кастрюлями, и под ногами солдат металась ошалевшая кошка.
Основные свои силы с ручным пулеметом лейтенант сосредоточил на втором этаже. Оборону нижнего этажа и чердака он решил держать малыми силами. Сократилину с четырьмя бойцами достался чердак.
Чердак был захламлен и опутан веревками. На одной висели простыня, юбка и две детские рубашонки. Обросший колючей щетиной красноармеец с остервенением рвал веревки и ругался. Вдруг он насторожился, поднял вверх палец. Сократилин щелкнул затвором.
— Дяденьки, не стреляйте, это я, — раздался за трубой детский голос.
— А ну выходи, — строго приказал Сократилин.
Из-за трубы вышел паренек с винтовкой. На нем были серая с пуговкой кепчонка и коричневая вельветовая курточка.
— Ты зачем здесь? Где взял винтовку? — грозно допрашивал Богдан Сократилин.
— У мертвого красноармейца взял.
— Зачем?
Паренек поднял на Сократилина глаза и так посмотрел, как будто сказал: «Сам знаешь. Зачем же спрашиваешь?» Сократилин крякнул и, придав голосу добродушный отеческий тон, сказал:
— Этим делом тебе, милый, еще рано заниматься. Уходи отсюда, да поскорее.
Парнишка побледнел, закусил губы и вдруг закричал высоким, звонким голоском:
— Не пойду! Я тоже умею стрелять. У меня — значок ворошиловского стрелка. Вот, посмотрите! — На груди его курточки Сократилин увидел новенький значок. — Разрешите остаться, дяденька командир?
— Этого я тебе не могу разрешить, — сказал Сократилин. — Пойдем к нашему командиру.
Лейтенант и слушать не стал. Он приказал отобрать у паренька винтовку и выпроводить из дому. Винтовку отобрали, а выпроводить не успели.
До этого по стенам дома лязгали шальные пули. Теперь немцы повели прицельный огонь. Звякнула под потолком люстра, и на пол посыпались подвески. Сократилин бросился на чердак.
С чердака отлично просматривался город, и совершенно не видно было, что происходит рядом с домом. Сократилин следил за дорогой от рынка к кремлю. Немцы один за другим перебегали эту дорогу. Богдан посмотрел влево. Вдоль стен наискось стоявшего дома пробиралась цепочка автоматчиков. Сократилин указал цель и скомандовал: «Огонь!» Один упал, остальные уползли за угол. Пока на чердаке было довольно-таки спокойно. Пули сюда почти не залетали, и это давало возможность вести прицельную стрельбу.
— Зря не палите. Бейте наверняка. Немцы зря под пули не бросаются, — говорил Сократилин.
Ему очень нравился небритый боец. Своим хладнокровием он чем-то напоминал татарина Кугушева, но в отличие от того стрелял без промаха.
Сам же Сократилин стрелял хуже обычного. У него тряслись руки, и он ничего не мог с ними сделать. И тряслись не от страха, а отчего — он и сам не мог понять. Он злился, нервничал и делал промах за промахом.
Немцы увидели, откуда по ним бьют, и словно градом осыпали крышу. Ржавое, истлевшее железо пули пробивали, как фольгу, на чердаке светлело с каждой секундой. Справа от Сократилина закричал красноармеец, схватился за голову и упал. Больше оставаться на чердаке стало невозможно. Из окна противостоящего дома по ним беспрерывно лупил пулемет.
— Ползком пробирайтесь на второй этаж! — крикнул Сократилин.
Уползти с чердака удалось лишь двоим: Сократилину и небритому красноармейцу. У третьего не выдержали нервы. В дверях он вскочил, чтоб броситься вниз по лестнице, и упал, прошитый пулеметной очередью.
То, что происходило на втором этаже, Сократилина повергло в ужас, и он понял, что не только часы, но и минуты их сочтены. Железный ливень хлестал беспрепятственно. Со стен, с потолка сыпалась штукатурка, пол усыпан обломками шкафов, стульев. От сгущавшихся сумерек, от дыма было темно; воздух был раскален, насыщен запахом пороха, и люди задыхались в дыму, в густой едкой пыли. У стены он заметил лейтенанта. Раненный в живот, он продолжал командовать, хотя никто его не слушал.
— Пить, пить! — услышал Богдан детский голосок.
В углу корчился мальчик в вельветовой курточке.
— Ах вы сволочи, какие же вы сволочи! — простонал Сократилин, поднял мальчика и вынес из комнаты на лестничную площадку, положил там и сразу же вернулся и лег у окна с карабином.
С этой минуты Сократилиным овладело отчаяние. Он не допускал и мысли, что его так легко и просто могут убить. Сократилин видел, как немцы приволокли пушку, как суетился около нее расчет. И он стрелял по артиллеристам, насмехался над ними, обзывал их трусами, бандитами, убийцами. Кончились патроны. Сократилин вспомнил про убитого красноармейца на чердачной лестнице. «У него, наверное, остались патроны И он уже пошел, и взял бы эти патроны, и продолжал бы стрелять и убивать, но тут раздался истошный крик:
— Немцы в доме!
Они обошли дом с тыла, со стороны Волхова, взломали дверь и ворвались с черного хода. Внизу поднялся шум, стрельба, русская брань смешалась с немецкой. Снаряд влетел в окно, разорвался, из двери вместе с клубами удушливого дыма выкатились ошалевшие бойцы и ринулись вниз по лестнице, увлекая за собой Сократилина. Они камнем свалились на поднимавшихся немцев. И русские и немцы смешались и клубком покатились вниз по крутым ступеням. Карабин дулом зацепился за металлическую решетку перил, треснул, и в руках Сократилина остался приклад. Этим прикладом Богдан колотил кого-то по голове. Орущей клубок человеческих тел выкатился на улицу, и началась дикая свалка.
Сократилин напряг последние силы, разорвал кольцо рук, стиснувших горло, и тут же получил зубодробильный удар по челюсти. Боль на какую-то секунду отрезвила Сократилина. Он выкатился из кучи, вскочил на ноги и побежал. Увидел береговую полосу Волхова, в лицо пахнуло сыростью. Берег здесь был крутой, обрывистый. Сократилин прыгнул и вместе с песком заскользил к воде.
Гулко, как в барабан, ударил «шмайссер». Сократилину показалось, что по левой голени с маху ударили колом, зазвенело в ушах, из глаз покатились желтые кольца, на минуту он потерял сознание, а когда оно к нему вернулось, услышал шорох песка под сапогами. Он приподнял голову и сразу же уронил ее и закрыл глаза.
Два немца подходили к нему, выставив перед собой автоматы. Они приблизились вплотную, остановились и долго смотрели на грязного, измученного, беспомощного русского фельдфебеля. Сократилин слышал их дыхание, чувствовал запах табака и еще чего-то приторно-кислого. Потом один из них постучал носком сапога по подметке сократилинского сапога.
— Der Russe lebt. Er stellt sich nur an. [13]
— Ihm sind die Beine gebrochen [14], — сказал второй.
— Gib ihm den Gnadenschuss [15].
— Warum, Jurgen? Wir sind doch keine SS [16].
— In der SS sind aber Kerle. Wieviel sind heute gefallen? [17]
— Lass die SS Verwundete abschissen. Sie lieben sowas [18].
— Werde nur nicht philanthropisch, Schieman, — проворчал Юрген. — Wenn ich ihn kalt mache, desto besser fur ihn [19].
Сократилин, разумеется, не понимал их разговора, но интуитивно чувствовал, что все, конец! В одно мгновение пронеслась перед глазами вся его жизнь. И только сейчас он увидел, насколько она у него была короткой и серенькой. И так ему стало обидно за свою жизнь и так стало жаль себя, что горло сдавили спазмы и тяжелые, крупные слезы покатились по грязному, заросшему лицу.
— Er weint. Komm, nimm das nicht auf dein Gewissen [20].
Юрген сухо рассмеялся:
— Fur ein toten Bolschewiken vergibt mir der Fuhrer alle Sunden [21].
— Dann aber dalli. Mach schon [22].
Сократилин не слышал, как щелкнул спусковой крючок и как затвор уткнулся в патронник. Зато отчетливо слышал, как немец выругался.
— Wird s bald? [23] — спросил Шиман.
— Hab Sand in der MP [24].
— Woher der Sand? [25]
— Ich habe es fallengelassen… Gut, komm. Lassen wir ihn den Himmlerbrudern [26].
— Naturlich. Ich sagte ja [27].
Сократилин слышал, как они уходили. Но все еще боялся пошевелиться, открыть глаза. Он понимал, что его пощадили. Но почему? Над этим думать не было ни сил, ни желания. Со смертью он смирился и принимал, ее не только как неизбежность, но и как избавление от всех мук и страданий. И вот, когда он остался жить, ему вдруг стало страшно, у него затряслись ноги, и тело покрылось густым и липким, как клей, потом.
Город горел. Отсветы пожара полоскались в Волхове, и вода казалась кровавой. По золоченым куполам Софии тоже как будто стекала кровь, а на розоватых стенах собора плясали уродливые тени.
На войне как на войне
Незабвенному другу Ванюше Кошелкину посвящаю эту повесть.
Двадцать четвертого декабря тысяча девятьсот сорок третьего года Первый Украинский фронт перешел в наступление. На участке Радомышль — Брусилов оборону немцев прорывала 3-я Гвардейская танковая армия. Первые три дня самоходный полк полковника Басова находился в резерве начальника артиллерии 6-го Гвардейского танкового корпуса.
Самоходки закопались в лесу, куда они прибыли еще за два дня до начала наступления. Лес этот младший лейтенант Малешкин — командир СУ-85 — считал ни с чем не сравнимым убожеством. Немецкие летчики с артиллеристами так его обработали, что он просматривался на сквозь — и с боков, и сверху.
Две ночи экипаж Сани Малешкина сидел под машиной в яме, около танковой печки. В яме было невыносимо жарко, и дым безжалостно выедал глаза. Огонь в печке надо было поддерживать все время. Таков был приказ командира полка.
Последнюю ночь Саня не смыкал глаз до утра. Дежурство у печки он побоялся доверить даже заряжающему — ефрейтору Бянкину, самому опытному и толковому бойцу экипажа. Накануне в полку произошло ЧП. Экипаж Саниного приятеля лейтенанта Пашки Теленкова так усердно топил печку, что раскалил днище машины. Дюритовые соединения на трубопроводах обуглились и лопнули. Из мотора и баков вытекло все масло и горючее. Если бы полк не задержался в лесу еще на сутки по каким-то неизвестным Сане Малешкину причинам, Теленкову могли бы приписать умышленную порчу машины перед боем и отправить его в штрафную роту. Но Пашку пощадили. Впрочем, Пашка — парень действительно отчаянный, смелый, а самоходку вывел из строя потому, что уснул с экипажем и чуть сам не сгорел.
Младший лейтенант Малешкин подогревал свою самоходку осторожно и все время беспокойно ощупывал днище под мотором. По мнению Сани, температура была в самый раз, чтоб мотор завелся в одну секунду и самоходка, выскочив из ямы, ринулась в бой.
На войне младшему лейтенанту Малешкину пока что ужасно не везло. Вот уже полгода как он на фронте, а еще не выпустил по врагу ни одного снаряда. На своей самоходке Саня догонял немцев по пыльным дорогам Полтавщины вплоть до Днепра. И вот тут ему, казалось, улыбнулось счастье. Но увы! Оно только улыбнулось — не больше. Во время переправы на Буклинский плацдарм, когда Санина самоходка уже вскарабкалась на паром, немец, словно нарочно, пустил всего лишь один снаряд, и он плюхнулся у парома. Никто не пострадал, кроме Малешкина. Осколком снаряда, словно гигантским топором, обрубило у пушки конец ствола. Нелепейший случай! А не будь его, Саня переправился бы на ту сторону реки и наверняка стал бы героем. По крайней мере он так думал. Впрочем, кто знает, может, и стал бы. В приказе командующего фронтом значилось, что первый воин — пехотинец, танкист, артиллерист, — ставший ногой на правый берег Днепра, получает звание Героя Советского Союза. А ведь Санина машина переправлялась первой.
Самоходку Малешкина стащили с парома и поволокли в тыл менять пушку. Ребята воевали, дрались за Киев, а он все это время сидел около пустого корпуса своей самоходки. За это Пашка Теленков присвоил ему звание «корпусного генерала». Оно так прилипло к Малешкину, что теперь редко кто называл его младшим лейтенантом.
Очередного наступления Малешкин ждал с нетерпением и твердо был уверен, что в конце концов он покажет себя. Всю эту длинную декабрьскую ночь Саня подогревал машину, размышляя о своей злосчастной судьбе, думал о предстоящих боях и мечтал об ордене. У всех ребят в полку были ордена, у Пашки Теленкова — три. А у Малешкина — ни медали, ни значка.
Под утро Саня чуть-чуть прикорнул и был разбужен зычным голосом комбата:
— Командиры машин, ко мне!
— Подымайся! Живо! — закричал Саня на свой экипаж, который вповалку спал на дне ямы.
Командир четвертой батареи капитан Сергачев в белом полушубке, туго стянутом ремнями, нетерпеливо постегивал прутиком по голенищу хромового сапога.
— Гвардии младший лейтенант Малешкин по вашему приказанию явился! — прокричал Саня, приложив к ушанке черную, как у трубочиста, руку.
Сергачев не то с удивлением, не то с презрением посмотрел на Малешкина.
— Шапку поправь, разгильдяй.
Саня схватился обеими руками за шапку, повернул ее на сто восемьдесят градусов, перетащил с бока на живот пряжку ремня и, став по стойке «смирно», без страха ел глазами командира. Весь его вид говорил: «Смотри, комбат, какой я сегодня молодец, не только шапку, но и ремень поправил».
Подбежал лейтенант Теленков и тоже доложил, что он явился.
— Машина готова? — вместо приветствия спросил комбат.
— Так точно, товарищ капитан! Всю ночь работали.
— Скажи мне спасибо, а то бы наверняка тебя под трибунал закатали.
Легко подпрыгивая, прибежал младший лейтенант Чегничка, стукнул каблуками и ловко вскинул к бровям руку. За ним не торопясь, развалисто подошел лейтенант Беззубцев и небрежно махнул рукой. Этого угрюмого, широкоплечего офицера на батарее побаивались и уважали. Он всем им годился в батьки, обладал невероятной силой и удивительным спокойствием. У Беззубцева была тяжелая нижняя челюсть, исковерканная осколком, квадратный нос и крохотные колкие глаза. Вздувшаяся на лбу синяя вена, словно веревка, стягивала его мысли. Вероятно, поэтому Беззубцева считали тугодумом.
Сергачев внимательно осмотрел свой комсостав и, кривя тонкие губы, усмехнулся:
— Ну и видик! От одного вашего вида немцы разбегутся куда попало.
— Пусть разбегаются. Мы к ним не на блины собрались, — проворчал лейтенант Беззубцев.
Малешкин, чтоб сгладить столь неучтивое отношение угрюмого Беззубцева к комбату, радостно воскликнул:
— Вы б посмотрели, товарищ капитан, на моего механика-водителя. Вот это видик! Черт чертом. Словно его из пекла вытащили.
Сергачев на столь важное замечание Малешкина не обратил внимания и приказал приготовить карту.
— А у меня ее нет, — пожаловался Саня.
— У тебя никогда ничего нет, — заметил комбат.
— А я виноват, что мне ее не дали? — обиженно протянул Малешкин.
Сергачев отлично знал, что Малешкину карты не досталось, и все же не упустил случая упрекнуть его в разгильдяйстве.
— Отмечаем по карте маршрут движения. Младший лейтенант Малешкин, достаньте бумажку и записывайте…
Саня схватился за сумку, которая болталась сбоку, и стал торопливо ее расстегивать. В сумке бумажки не оказалось. Вообще в ней ничего не было, кроме трех кружков печенья — остаток дополнительного пайка, который он вчера получил и вместе с экипажем в один присест уничтожил. Саня об этом знал и в сумку полез просто так, для отвода глаз комбата.
Сергачев перечислял села, мимо которых они должны были ехать, и названия их были очень знакомые: все те же Каменки, Боярки, Городища, Барановки. А сколько их за полгода проехал на своей самоходке младший лейтенант Малешкин! Потом мысли Сани перекинулись на самого себя. Он с тоской размышлял о том, отчего ему так не везет в жизни. Все над ним насмехаются, подтрунивают, что ни случись в полку — все сразу почему-то вспоминают Малешкина. До чего дошло — карты ему не дали! Всем хватило, даже командиру автоматчиков, а командиру машины, основной боевой единицы в полку, не досталось. А зачем этому автоматчику карта? Ведь он со своим взводом только и делает, что штаб охраняет.
Горестные размышления младшего лейтенанта Малешкина прервал голос комбата:
— Вопросы будут?
Саня вздрогнул и непроизвольно громко выпалил:
— Вопросов нет. Все ясно, товарищ капитан.
Пашка Теленков захохотал. Даже мрачный Беззубцев заулыбался, и хмурое лицо его стало необыкновенно ласковым и добродушным. Капитан Сергачев показал Малешкину кулак.
— На подготовку и завтрак — двадцать минут.
Когда Малешкин вернулся к своей самоходке, заряжающий с наводчиком сидели на верху машины под брезентом и курили. Они не обратили на своего командира никакого внимания. Это взорвало Саню.
— Чего сидите? — закричал он. — Встать!
Наводчик с заряжающим вылезли из-под брезента, неуклюже поднялись, переглянулись, пожали плечами.
— А где Щербак?
— На кухню пошел, — ответил наводчик.
— За завтраком, — пояснил заряжающий.
— Я вас не спрашиваю, ефрейтор Бянкин, зачем он пошел. Я спрашиваю, почему Щербак пошел, а не вы? — Саня передохнул. — Сколько раз запрещал отлучаться водителю с наводчиком. Почему не исполняются мои приказания?! — У Сани голос сорвался, и он последние слова просвистел фистулой.
Сержант с ефрейтором опять переглянулись и, как показалось Сане, усмехнулись нарочито оскорбительно.
— Сержант Домешек, прекратите корчить рожи и отвечайте на вопрос: почему не исполняются мои приказания?
Сержант Домешек, тощий одесский еврей с выразительными печальными глазами, принял стойку «смирно».
— Не могу знать, товарищ гвардии младший лейтенант.
— Ефрейтор Бянкин, почему не выполняются мои приказания?
— Почему? — Бянкин вздохнул, сдвинул шапку на лоб, со лба опять на затылок и, глядя на командира ясными, невинными глазами, пояснил: — Очень Гришка Щербак любит ходить на эту кухню.
— Даже больше, чем старый еврей в синагогу, — добавил Домешек.
От этого замечания у Сани не дрогнул ни один мускул, хотя кто знает, каких усилий ему это стоило. Он сердито посмотрел на своего наводчика.
— Отставить шуточки, сержант, — и хотел было четким командирским голосом отдать приказ на выступление. Но командирский запал у него уже иссяк. Саня широко улыбнулся и радостно сообщил, что через двадцать минут полк выступает, что наконец-то они выберутся из этого проклятого леса. Однако наводчик с заряжающим не разделили Саниного восторга. Фронтовая жизнь научила их многому, и в первую очередь — не торопиться. Заряжающий с наводчиком стали сворачивать брезент. Появился Щербак с картонной коробкой, которую он держал перед собой обеими руками. Забыв про брезент, экипаж Малешкина наблюдал, как Щербак осторожно обходит упавшую сосну. Всех, конечно, интересовал не сам Щербак, а картонка. Поставив коробку у ног Сани, Щербак выпрямился, козырнул и, глупо улыбаясь, доложил:
— Водку и энзе выдали, товарищ лейтенант. А чтоб два раза не ходить, я выпросил у чмошников коробку.
Чмошниками солдаты называли хозяйственников. В переводе это слово не выдержит никакой цензуры.
В коробке Щербак приволок два котелка супа, фляжку с водкой, хлеб, сухари, четыре куска сала, четыре банки свиной тушенки и кулек с сахаром. Саня, забыв про свое возмущение, искренне похвалил его за солдатскую смекалку, и экипаж здесь же, на несвернутом брезенте, сел завтракать. Выпили по сто граммов водки, закусили энзеновским салом, принялись за суп. У одного котелка пристроились наводчик с водителем, у другого — Саня с ефрейтором. Осип Бянкин почистил пальцем ложку и, навесив ее над котелком, ждал, когда командир приготовит свою. Но Саня, сколько ни шарил за голенищем, ложки там не находил. Не оказалось ее и в другом сапоге.
— Черт знает куда она девалась, — пробормотал Малешкин, виновато посматривая на Бянкина. — Вчера, ты помнишь, была?
— Наверное, под машиной в яме валяется, — заметил ефрейтор. — Слазить посмотреть?
— Не надо. Я сам. Чего ты смотришь? Жри, — сердито приказал Малешкин и полез под машину.
Минут десять Саня рылся в песке и наконец нашел свою ложку на гусенице под опорным катком. Саня крепко выругался и закричал:
— Эй вы, черти, кто мою ложку под каток засунул?
— Я, наверное, — отозвался Щербак.
— Что же ты мне сразу не сказал?
— Забыл…
И прежняя злость на механика-водителя вспыхнула у Сани с еще большей силой.
— Ты вечно все забываешь. — Саня выполз из-под самоходки и, держа ложку как пистолет, пошел на Щербака. — Я тебе запретил шляться на кухню. А ты опять забыл? Зачем потащился на кухню, а? Встать, разгильдяй, когда с тобой разговаривают!
Щербак поднялся и, сгорбясь, опустив голову, стоял перед командиром.
— Отвечай: почему пошел на кухню?
— За завтраком.
— А почему ты пошел?
— А кому-то все равно надо было идти.
— Не кому-то, а заряжающему! Я же приказывал!
— Приказывал, — как эхо, повторил Щербак.
— А почему же вы, Щербак, нарушаете мой приказ?
— А Бянкин мне сказал: «Бери котелки и топай на кухню».
— А кто здесь командир? Я или Бянкин? Отвечай мне, кто здесь командир, я или…
— Конечно, вы, товарищ лейтенант. И полно вам ругаться. Рубайте суп, а то совсем холодный будет, — сказал ефрейтор и потянулся к банке с тушенкой.
— Отставить тушенку, ефрейтор Бянкин. Разве вы не знаете, что это неприкосновенный запас! — прикрикнул Саня на заряжающего.
Ефрейтор покидал с руки на руку банку и, вздохнув, бросил ее в коробку. Саня, довольный тем, что Бянкин, которого он, откровенно говоря, побаивался, беспрекословно выполнил его приказание, уже не так грозно смотрел на водителя, и голос его сразу подобрел. Он еще продолжал ругать Щербака, но гнев его теперь звучал как награда собственному самолюбию. Впрочем, ругать Щербака можно было сколько хочешь. Он никогда не возражал, да и не обижался. Он чем-то напоминал старую, задубелую клячу, которую сколько ни бей, сколько ни кричи, она не оглянется и не прибавит шагу.
Бестолковый, неряшливый Щербак стоял, беспомощно опустив руки, и преданно смотрел на командира. Сане одновременно стало жалко водителя и стыдно за свой разнос. Но он не знал, как сменить гнев на милость. Малешкину хотелось сказать Щербаку что-нибудь доброе, теплое, но подходящих слов не находилось. И он сказал:
— Ты бы хоть рожу помыл. А то ведь ужас на кого ты похож.
Щербак понял, что командир выдохся, и охотно согласился после завтрака помыться. Малешкин, доказав, какой он строгий командир, спокойно уселся хлебать остывший суп. Наводчик с заряжающим переглянулись и, втянув головы в плечи, хихикнули. Экипаж давно раскусил своего командира: вспыльчив, горяч, но отходчив, а вообще мягкий, как лен, хоть веревки вей.
Бянкин, видя, как командир вяло шевелит ложкой, заметил, что баланда сегодня жидковата. Саня, не чувствуя вкуса, утвердительно кивнул головой. Хотя суп был обычный — и наваристый, и довольно-таки густой, — Осип Бянкин руганул чмошников и, не спуская глаз с командира, вынул из коробки банку свиной тушенки. Подкинул ее, как мяч, поймал и поставил перед Саней. Домешек тоже взял банку и тоже ее подкинул.
— Ни-ни, — замотал головой Саня.
— Ну, товарищ лейтенант! — жалобно протянул Домешек.
Когда экипаж с командиром жил в полном согласии и дружбе, то повышал его в звании и величал лейтенантом.
— По уставу не положено, — сказал Саня.
Бянкин вынул из кармана нож.
— Лейтенант, неравно убьют, так зачем же добру пропадать.
— А если не убьют, то на тетушкином аттестате проживем, — заявил Щербак.
Саня помолчал, вздохнул и махнул рукой. Возражал он не потому, что был такой уж дотошный хранитель уставных норм, а просто потому, что был командир. И если бы заряжающий с наводчиком не проявили инициативы насчет тушенки, то он проявил бы ее сам.
Позавтракав, экипаж закурил и, покурив, нехотя поднялся и стал готовить машину к маршу. Свернули брезент и накрыли им снарядные ящики, которые были штабелем сложены над мотором самоходки. По обеим сторонам машины и сзади, над трансмиссией, лежали толстые бревна, к которым были привязаны бочки с горючим и маслом. Самоходный полк в составе 6-го корпуса 3-й Гвардейской танковой армии после прорыва обороны немцев должен был выйти на оперативный простор. Об этом Малешкину не докладывали, но он сам догадывался, потому как машина его была загружена снарядами и горючим до отказа.
Саня лично проверял крепление бочек и боеукладку. Все было в порядке. Малешкин спрыгнул с машины, критически осмотрел ходовую часть. Ему показалось, что с правой стороны гусеничная лента сильно провисла.
— Гришка! — закричал Саня.
— Чего?
— Подтяни правый ленивец.
— Ладно.
Однако Щербак даже не пошевелился. Он сидел в машине и, не зная, что ему делать, тер пальцем стекло тахометра. Приказ командира донесся до него издалека, как эхо, он так же, как эхо, ответил: «Ладно». Механик-водитель не любил самоходку и боялся ее. Сокровенной мечтой Щербака было перебраться в ремонтную роту. Но перебраться туда не так-то просто, особенно когда сидишь за рычагами машины. «Вот было б счастье, если б фриц закатал болванку в моторный отсек: машине капут, и все живы».
В передний люк просунулось злое лицо Малешкина.
— Ты чего ж сидишь, обормот грязный! Я кому сказал подтянуть гусеницы? Ну, погоди, ты меня выведешь из терпения!
Щербак заторопился, стал искать натяжной ключ, приговаривая:
— Сейчас, сейчас, товарищ лейтенант, все будет в порядке.
Поиски ключа продолжались долго, наконец ключ был найден заряжающим Осипом Бянкиным. Втроем они стали подтягивать ленивец, но ленивец не поддавался: он был натянут до отказа.
— Надо выбрасывать трак, — заявил ефрейтор.
— Надо, — нехотя согласился с ним Щербак.
— Давайте выбрасывать. Бянкин, тащи паука с выколоткой, — приказал Саня.
Бянкин нагнулся, прищурясь, осмотрел гусеницу, ударил по ней каблуком и решительно плюнул:
— И так сойдет, лейтенант.
— А если свалится?
— Хрен свалится, — заявил Бянкин.
Авторитет ефрейтора в экипаже был непоколебим. Малешкин облегченно вздохнул. Выбрасывать траки — грязная и утомительная работа. А Саня с минуты на минуту ждал команду: «Заводи».
— Щербак, у тебя все готово? — отрывисто спросил Саня.
Щербак козырнул:
— Так точно, товарищ лейтенант.
— У тебя, Бянкин?
Заряжающий пожал плечами:
— Мои снаряды всегда готовы.
— Домешек? Где наводчик?
Саня оглянулся. Домешек стоял сзади. Вид его испугал Саню. Вернее, он не увидел самого Домешека. Он увидел длинный белый, как у грача, нос и огромные белки, которые, казалось, вот-вот вывалятся из глазниц. Домешек протянул Сане руку:
— Вот…
— Что это? — спросил Саня.
— Чека… от гранаты.
Саня ничего не понимал, не понимали и Щербак с ефрейтором. Но всем вдруг стало страшно.
— Я проверял в сумках гранаты и не знаю как… вытащил чеку. — Домешек хотел улыбнуться, но вместо улыбки лицо его задрожало и сморщилось.
У Малешкина обмякли ноги, и все вокруг стало нереально маленьким и серым.
— Граната без чеки в сумке? — спросил ефрейтор.
Читать бесплатно другие книги:
