ЯТ Трищенко Сергей
– Хотите что-нибудь перекусить? – проинтересовался хозяин заведения. – У нас отчётливо широкий выбор на любой узкий вкус…
– Да, хотели бы, но не в этом смысле, – пробормотал Том и повернулся к Гиду:
– Мне кажется, подобное не совсем по вашей части.
– Возможно, расширение возможностей… поиски рынков сбыта, из параллельных реальностей, иных виртуальностей… Впрочем, я не знаю, – честно сознался Гид. – Скорее всего, обостряется опережающее отражение каких-то более глобальных процессов, о которых я вам говорил. Если сначала на Ярмарке продавалось исключительно Тщеславие, то теперь…
Едва мы вышли из перекусочной, к нам не медленно, а быстро подошёл маленький чёрненький франтик в усиках начала двадцатого – конца девятнадцатого века. И где он смог такие достать? Или же как хорошо они сохранились… с тех пор.
– Какая превосходная апатия! – закружился он вокруг нас с Томом. Причём больше вокруг Тома, чем вокруг меня, но поскольку я стоял рядом с Томом, то и вокруг меня. – Почём просите?
До сего момента я ничего за Томом не замечал, а тут вдруг увидел, что у него за спиной висит громадная, с виду чугунная болванка, но не изящной гимнастической гирей, а бесформенной чушкой. «Как он её носит! – подумал я. – И где взял?»
– Да я могу вам её отдать даром. Скажите одно: зачем она вам нужна?
– Нет. Даром я её не возьму. И бездарностью тоже. Возьмите вместо неё хотя бы малюсенькое безразличие. А нужна… Старые здания рушить, сухие деревья ломать, асфальт вскрывать…
И франт удалился, тяжело пыхтя и унося на плечах Томову апатию. Так Том обменял апатию на маленькое безразличие.
Но разве мог он оставаться безразличным на Ярмарке? нет. Безразличие скоро испарилось и лёгким облачком просочилось сквозь поры ладоней. Дунул ветерок – и безразличие унеслось прочь. А дальше я его не видел – поймал ли его кто-нибудь, или же оно успело долетететь до ближайшей рощи, чтобы спрятаться среди кустарников. Теперь внутри Тома зрело любопытство – и потому безразличию не оставалось места.
Это мне шепнул на ухо человек, оказавшийся свидетелем нашего разговора с франтом – лицо человека показалось мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, где его видел. На Ярмарке-то на Ярмарке, но где именно, в каком месте и в связи с чем? Или бессвязно?
Но я опять отвлёкся, и пришёл в себя, лишь услышав знакомое выражение, которое часто употребляла наша учительница английского языка, когда слишком долго вслушивалась в то, что мы ей отвечали. Мне на мгновение показалось, что я снова на уроке:
– Я больше не могу выносить эти мучения! – услышали мы у входа в полуподвальчик, и увидели, как оттуда вышел грузчик, сел и сложил руки на коленях. – Сколько вам их нужно? Надорваться можно!
– Хотя бы килограммов двести! – взмолился некто в чёрном фраке и чёрном цилиндре, с тросточкой в левой руке. Фалды фрака развевались длинным хвостом. Рядом стоял небольшой «пикапчик» жёлто-коричневого цвета с серыми разводами – камуфлированный под бурю в пустыне.
Мы подошли поближе. Вопрос назревал интересный: человеку не нравится выносить мучения. Казалось, всё закономерно, но с хотелось разобраться особо.
Завидев нас, господин в чёрном стремительно открыл кабину «пикапчика», скользнул за руль и укатил, оставив после себя запах сильно загрязнённого серой бензина.
– Почему вам не нравится выносить мучения? – спросили мы отдыхающего грузчика.
– Кусаются. Наподобие стекловаты, но намного сильнее. Все плечи горят, – пожаловался он.
– А скажите, что легче всего выносить? – поинтересовался Том. Узнать мнение профессионала всегда важно и полезно. Даже если не собираешься им воспользоваться.
– Насмешки, – пожал плечами грузчик. – Боль тоже можно переносить довольно легко – конечно, если вниз. Вверх всё же несподручно.
– А насмешки… как посмотреть на них? – осторожно спросили мы.
– Да вон напарник таскает, – махнул рукой грузчик.
Неподалёку, у открытого грузового люка, второй грузчик терпеливо сносил насмешки вниз. Имели они вид разноцветных лягушек, очень маленьких, но без лапок – наверное, чтобы не упрыгали. Терпение сюда действительно требовалось большое – он их в него заворачивал. И где он его свзял?токо
– Нам его выдают, – пояснил первый, – как спецоборудование. Иначе бы он не выдержал. Насмешки-то мелкие да скользкие, противные на ощупь.
– А что вам ещё приходилось таскать? – снова обратились мы к грузчику.
– Разное. Одиночество переносил. Одному, правда, тяжеловато – лучше с кем-нибудь на пару. Обиды… эти разные бывают. Некоторые сносил легко, а одну до сих пор помню, все плечи отдавила. Ещё тоску, печаль… Труднее всего, ребята, переносить отчаяние, по-настоящему тяжело. В одиночку практически невозможно, буквально сдыхаешь. Особенно если отчаяние с одиночеством смешано – хоть волком вой. Места найти не можешь, куда бы его приткнуть… По мелочам выносил кое-чего: похвалу, бремя славы. Это говорится, что бремя, а на деле – ерунда! Не обращаешь внимания – идёшь спокойненько, ровно, не качаешься. Ничего не чувствуешь, как нет ничего. А начнёшь рассматривать, да раздумывать – жмёт к земле. Но я выносил довольно свободно… Ну, что осталось? – привстав, крикнул он внутрь.
– Невыносимые страдания! – послышался ответный крик.
Грузчик сплюнул:
– Тьфу! И зачем их привозят? Придётся ждать, пока транспортёр починят!
– А пользу вы хоть раз приносили? – спросил Том.
– Или радость, – добавил я.
– А как же? – лицо грузчика сразу подобрело и расплылось в улыбке. – Польза присутствует при каждом разе. Упаковывают в неё. Бывала когда-то сама по себе – и упаковка и содержание. А радость… себе, конечно, приношу. Ну, жене, детям… А так – кому она нужна?
Мы деликатно помолчали, переминаясь с ноги на ногу. Потом Том обратил внимание на вторую пару грузчиков (всего их работало, как оказывалось, да так и не оказалось, семь пар).
– Что это он делает? – спросил Том.
– Надежды подаёт, – пояснил Гид.
Парень-грузчик подавал великолепные большие чудесные надежды. Другой принимал их и складывал в большой ящик, обитый изнутри железом.
– А железом зачем? – поинтересовался Том.
– Чтобы не испортились, – ответил грузчик второй пары, останавливаясь, чтобы передохнуть, и вытирая пот со лба.
– Спасибо, – задумчиво произнёс Том.
Но работа продолжалась. Первый грузчик, передохнув, поднялся с места и включился в работу. Мы медленно обходили их и слышали сугубо специаольтные разговоры – иногда высоковольтные.
Ещё одна пара грузчиков разгружала примеры. Опытный поучал молодого:
– Какой пример ты подаёшь? – истошно орал он чьим-то голосом. – Не этот! Другой! Другой подавай!
Ему подали другой пример, и он быстро успокоился, с достоинством поставив его на место. Там они и стояли бок о бок: пример и достоинство…
Рядом с грузовика скатывали большие плотные мотки блестящей колючей проволоки.
– Что это? – спросил Том.
– Дерзость, – ответил грузчик.
Последняя пара грузчиков сбрасывала с длинного трейлера дерзость иного сорта, напоминавшую плохо ошкуренную доску – с торчащими заусенцами.
Всё разгружаемое исчезало внизу, и проследить его дальнейший путь не удавалось. Проще рассматривалось поднимаемое наверх, но оно почти тотчас увозилось в неизвестных направлениях. Однако стоять и смотреть на работающих, как это ни интересно, нельзя до бесконечности, а она приближалась. Причём чем больше мы стояли, тем ближе. И потому мы решили двинуться, чтобы уйти от бесконечности.
Глава 14. По рядам и междурядьям
Мы увидели человека в котелке, с галстуком, тросточкой и при часах с карманной цепочкой. Вылитый коммерсант. Где-то я такого уже видел, в каком-то фильме. Или фирме.
– Что продаёте? – спросил я.
– Респектабельность, – покосившись на меня, сочно сказал «коммерсант». Он с видимым удовольствием проговорил само слово: «рес-пёк-та-бель-ность». С него сок так и тёк, со слова. Сословное слово. Славное сословное слово… не хухры-мухры.
– Но… что же у вас останется? – растерялся я.
– А это уже не ваша забота, – так же сочно ответил он.
– А чья же?
– Моя, – и он указал на жмущуюся у его ног маленькую собачку. – Вот она.
– Со-ба-ка – за-бо-та, – проговорил я, – действительно, очень похоже. Но к чему бы это?
Он пожал плечами. Я тоже. Но он остался на месте, а я удалился.
У недавно построенных торгновых павильонов прохаживалась колоритнейшая цыганка в ярком пёстро-цветастом платке с чёрными и золотыми разводами и нескольких метущих по земле юбках, и предлагала каждому:
– Хочешь, погадаю на интерес?
Том услышал её предложение и сразу бросился к ней.
– У вас есть интересы? – чуть не запыхавшись, спросил он.
– Какие угодно! – обрадовалась цыганка. – Смотри, соколик, выбирай: пиковый, бубновый, червовый…
– Червивый? – не понял Том.
– Балда! – рассердилась цыганка. – Уши мыть нужно. С земляничным мылом.
– А бубновый – это от слова «бубнить»? – влез я, чтобы защитить Тома.
Цыганка резко высказалась по-цыгански, и интерес к нам тотчас же демонстрати-итивно полтеряла – по крайней мере, половину. А втиорую половину, которую она втирала в руку в районе локтя, отправила на полтергейст – но я не понял: присутствовать или участвовать?
К нам незамедлительно – незаметно и длительно – подошла конкурирующая цыганка:
– Гадать будем?
– Только и знаем, что гадаем, – отказался Том.
– Если знаем – зачем гадаем?
– Да кто его ест, вашего гада! – возмутился Том. – Стойте, где стоите, ешьте, что хотите.
– Гад гаду розь: хочешь ешь, а хочешь – брось.
– По другому мнению, не подвергаемому сомнению, гад гаду – друг, товарищ и брат, – вмешался Гад, то есть Гид.
Цыганка удалилась.
Чуть поодаль от неё мы отыскали настоящего продавца интересов. Но интересы у него оказались какие-то странные… По их внешнему виду мы не смогли определить, интересами к чему они являются. А сам продавец ничего не говорил: ухмылялся и повторял:
– Сами разберётесь, если истинные ценители.
Тогда я решил зайти с другого края.
– Жизненные интересы у вас есть?
– А? Интересы? Как же, как же, имеются. Есть, у меня есть. Но не продаются. Они мои, собственные. Самому нужны. А продать я вам тоску могу, в довесок.
– Тоже собственную?
– Ну нет, какая может быть тоска при наличии жизненных интересов?
– И много у вас тоски?
– Полно!
– Зелёная?
– Нет, спелая, созревшая.
Какую он продавал тоску, мы рассматривать не стали – устали.
Когда мы отошли, Том негромко сказал:
– Человек имеет жизненные интересы, а торгует тоской. Бывает же на свете такое!
– На свете и не такое бывает. А у нас – тем более, – в тон ему ответил Гид.
Мы снова пошли по рядам. И заметили парня, не желавшего стоять в той небольшой очереди, что стояла за чем-то. Он обходил всех, лез сквозь очередь и хватал с прилавка, не глядя. Я определил его действия, как «хватание без зазрения совести». Том согласился со мной. Но мы захотели подтвердить определение.
– Ты что, совесть потерял? – напустились мы на парня.
– Да нет, – ухмыльнулся парень, – я её продал!
– Кому?
– А вон, – и парень мотнул говловой (представляете, какую форму она имела?) назад.
У полотняной палатки, над которой трепетало полотняное же объявление «Скупаю излишки совести» – «Как завуалировано – подумалось мне, – и ни в чём гада не обвинишь!» – стояло несколько человек с ведёрками, наполненными чем-то белёсоватым и мутным. Очередь продвигалась быстро.
– Что-нибудь сдаёте? – поинтересовался, глядя на наши пустые руки, молодой на вид парень, но с бородой. Но борода была с одной стороны лица, левой. Наверное, он хотел стать провозвестником – или буревестником – новой моды. Или испытателем особо опасной бороды, поэтому начал с половинной дозы. Или испытателем терпения взглядов на бороду.
– А что вы предлагаете взамен? – глядя на него в упор, спросил Том. Мне показалось, что он кого-то в нём узнал. Себя?
– Ятики вы, значит, не хотите, – сказал продавец и утёр безбородую половину лица.
– Не всё можно купить за ятики, – вставил я.
Парень задумался, пощипывая половинную бороду. Мне почему-то вспомнился Полубородый капитан из «Голубой стрелы» Джанни Родари. Но на моряка продавец не смахивал. Да моряков рядом и не было.
Мы молчали, Том рассматривал парня, и что-то ему в нём не нравилось. Я смотрел туда же, но никак не мог определить, что Том в нём нашёл. Или, наоборот, чего не нашёл.
– Могу предложить наплевательское отношение к жизни, – нарушил молчание парень.
– А ещё что? – продолжал наседать Том.
– Равнодушие, апатию, безразличие, – продолжал перечислять парень. «Не ту ли самую апатию, что сняли с Тома? – мелькнула у меня мысыль, толстая и тяжёлая. – Это было бы слишком оригинально».
– А разве они не появляются у человека автоматически, едва он продаст совесть? – усмехнувшись, поинтересовался Том.
– Может, где-нибудь и появляются, – пожал плечами парень, – а у нас ничто не появляется и не исчезает само собой, а только с помощью других людей.
Том кивнул и успокоился. Видимо, не нашёл в парне ничего.
– Можно нескромный вопрос? – предложил я.
– У меня нет… – неожиданно растерялся парень.
– Да нет, я вам предлагаю: почему у вас борода с одной стороны?
– Ах, это… – улыбнулся парень, но улыбка вышла кривоватой, искоса выглядывающей из-за бороды, – девушка одна утром повстречалась… шустрая такая. Гляжу – стрижёт глазами. Не успел я оглянуться – полбороды как не бывало. А если бы оглянулся – и вторую половину состригла бы.
– Спасибо, – кивнул я, поворачиваясь, чтобы уйти. И увидлел – длинным задержавшимся взглядом, – что в соседней палатке у продавца борода с правой стороны! Но уточнять причину его полубородости мы не стали. Вместо этого просто спросили:
– Что вы продаёте?
– Наслаждения, – медовым голосом протянул продавец.
– Наконец хоть что-то хорошее! – обрадовался Том.
– Я бы на вашем месте не очень торопился, – поостерёг его Гид и спросил парня:
– Какого рода наслаждения вы предлагаете?
– Самого разнообразного! Мужчинам – женского рода, женщинам – мужского. Но могу и наоборот, – спохватился он, заметив наши кислые физиономии. – Есть нейтральные, среднего. Или чуть выше среднего.
– А любовь вы тоже продаёте? – опомнился я.
– Не по моей части, – ухмыльнулся парень.
Счудя по его чудаковатой ухмылке, любовь если где и продавалась, то не настоящая – так, жалкая подделка, суррогат (суровый и рогатый), или же мы вкладывали в данное понятие разный смысл. Или один и тот же, но с разных сторон. Признаюсь, мне стало легче, хотя представить, чтобы кто-то торговал настоящей большой любовью, я не мог. Хотя… если большая, но неразделённая? Куда её девать-то? Но кто купит неразделённую? У кого хватит средств на большую? Что он предложит взамен? А разделить нельзя. Или можно? Отрезать кусочек, расфасовать по сто грамм. И торговать, торговать, торговать!.. Нет, глупости. Разве что идиот расстанется со своей любовью, но идиоты не любят. Настоящая бывает лишь у настоящих людей.
Я забормотал про себя: «Настоящая, насидящая, належащая, надлежащая, подлежащая… Нас-тощая? Нас стоящая, на сто…». Потом прекратил кислое занятие и спросил:
– А слава на Ярмарке продаётся?
– Слава? Нет, скорее, тщеславие. Но мало бывает и редко встречается.
«Ага!» – смекнул я. Или смектнул? – вроде что-то бурчануло в животе.
– Не купите ли? – вкрадчиво поинтересовался я, перенимая повадки мелких торговцев, коих много бродило по Ярмарке. Воистину: с кем поведёшься, у того и наберёшься.
– Не на что. Весь капитал растратил на наслаждения, – и парень похлопал рукой по тугим липнущим мешкам.
– Жаль, жаль, – вздохнул я.
Видя моё замешательство, Том решил мне помочь, и задал, как показалась, животрепещущий вопрос – во всяком случае, что-то трепетало в его руке, когда он обращался к продавцу:
– Скажите, ум или память можно купить?
Продавец замешкался. Гид сделал мне знак, и мы отошли в сторону, где он, приглушив голос, сказал предупреждающе:
– У нас не все знают всё, но мало кто признаётся в незнании, скорее наоборот. Каждый считает себя истиной в последней инстанции, что не всегда соответствует действительности. Но это не главное. Важнее другое: ваше отношение к услышанному. Нельзя у обычного торговца выведать то, что знают одни узкие специалисты. Поэтому не надо принимать на веру всё, что они говорят. Относительно отдельных вещей поинтересуетесь… хотя бы в госпитале.
– А когда мы туда пойдём? – спросил я.
– Немного позже, – нахмурился Гид, – им сейчас не до нас. Они борются с эпидемией. Дурные примеры.
Разговор продавца с Томом, между тем, продолжался.
– А ум, память? – повторил Том.
– Ну-у… Если бы я был невежливым, то сказал бы, что это из другой сказки. Они же фундаментальные вещи! Разве можно продать Солнце? Лучи его – пожалуйста, сколько угодно. А то, что вы сказали – недвижимое имущество. Как дыхание, кровообращение…
– Способность к дыханию, вы хотите сказать? Одно-то дыхание, наверное, можно…
– «Твоё замёрзшее дыханье лица коснулось моего», – процитировал продавец строки поэта конца 20 – начала 21 веков, – «Я не сумел согреть его”, – И добавил: – Сейчас появились удобные калориферы, подогревающие выдыхаемый воздух, специально для подобных случаев. Встроенные.
– Нет, спасибо, не надо, – отказались мы.
– А силу продаёте? – Том, как многие в его возрасте, не отличался оригинальностью в стремлении накачать мышечную массу с наименьшими затратами: купил – и всё. Типа протеинов. Но и с протеинами качаться нужно!
– Тоже не наше. Мне она кажется чем-то, – торговец пошевелил пальцами, – эфемерным, неощутимым. Какого на свете не бывает. Сила не существует отдельно от источника.
– Но если есть источник силы, значит, можно набрать из него, и… – воспрянул Том.
– Нет, я в переносном смысле, – поправился продавец, – сила человека – в мышцах, сила машины – в двигателе, сила народа – в духе. Мне порой кажется, что «силы вообще» не существует.
– Чего не существует, силы? – возмутился Том. – А как же «сила солому ломит»?
– Ну, для соломы, может, и сгодится…
– Кстати, ты заметил, – обратился я к Тому, – что пять обычных чувств мы в продаже не встречали: ни осязания, ни обоняния, ни вкуса, кроме художественного, ни зрения, ни слуха. Равно как и здоровья. Выходит, их ни за что не купишь?
– Заметил, но хочу проверить. Вдруг продаётся где-нибудь… далеко отсюда. Гид же говорил о других ярмарках…
– Скажите, – обратился он к расхожему торговцу, который проходил мимо, – ум на Ярмарке продаётся?
– Вы что? – совершенно искренне удивился торговец. – Какой дурак станет продавать ум? А вам что, не хватает? – И он известным жестом покрутил пальцем у виска, словно заводя пружину.
– Нет, я так, – прокраснел Том, – поинтересовался. Для общего развития.
– Ну, ежели для развития… Развитие надо хорошо кормить, чтобы правильно развивалось.
Мы завернули за угол палатки и остановились: оказалось, позади первой палатки – где парень с левосторонней бородой скупал излишки совести – стоял лоток, на котором их продавали. То, что скупалось там, продавалось здесь – из тех же ящиков.
Здешний продавец торговал совестью направо и налево. К нему даже образовались две очереди с соответствующих сторон. Шла нарасхват.
– Где вы её используете? – поинтересовался Том у купивших.
– В домашнем консервировании. Чтоб добро не пропадало.
Полученные сведения подтверждали уже известные, и мы успокоились.
Через несколько шагов от очереди – я не успел их сосчитать – мы остановились, привлечённые необычным зрелищем.
Благообразный старичок продавал ностальгию. Единственную на всю Ярмарку. Около него толпился народ – не чтобы купить, а чтобы посмотреть на этакое чудо, на диковинную редкость.
Старичок держался бодро, но сердился, что не покупают.
– Захватаете! – ворчал он.
– Не лучше ли определить её в музей? Вы не пробовали предложить? – спросил спонтанный доброхот в соломенной шляпе.
– Пробовал. Разве там ценители? Они сами как экспонаты, обомшивели все, моль завелась…
– Какая моль? – засуетились доброхоты, предлагая свои варианты, – моль-ба?
– Или бе-моль?
– Моль-берт?
– А может, моль-екула?
– Моль-ер?.. – робко предположил кто-то, но его высмеяли:
– «Моль-ер»! Ты бы ещё сказал «С-моль-ный»!
– Может, моль-итва?..
– Обыкновенная, с крылышками.
– Почему же завелась – механическая, что ли?
– Ну, вывелась…
– На вывеске?
– На ввеске! – рассвирепел старичок. – И виски припомажены! – и, прихватив ностальгию под мышку, удалился, бормоча: – Я тебе припомню, я тебе намажу! При помощи сажень! По мощи сажень, помощиса Жень, помочися же, помочи в саже…
Мы также удалились, но молча и в другую сторону. В той мы, кажется, увидели всё.
А в этой – нет: мы невольно залюбовались тем, как сидящий в мини-мастерской мини-мастер ловко ударял мини-штампом по блестящему металлическому листу, и из-под его ударов сыпались в лукошко блестящие закорючки, напоминающие не то интегралы, не то параграфы.
Небольшая очередь, стоявшая перед ним, то медленно рассасывалась, то быстро собиралась вновь – словно повинуясь ритму его ударов.
– Что он продаёт? – сппросил Том медленно, как будто замёрз, хотя вокруг стояло тепло – в мешках и ящиках, а кое-где и навалом.
– Ошибки, – с готовностью ответил Гид.
– Как это?
– Каждый человек в жизни ошибается. Но разве можно ошибаться, не делая ошибок? Вот он их и продаёт. Делает и продаёт. Обыкновенное товарное производство. Этот продаёт новые ошибки. Вон тот, рядом с ним, продаёт подержанные.
У соседа на прилавке закорючки лежали приржавленные, потускневшие. Но зато и стоили дешевле.
– А где он их добывает? – Том чуть не сказал «достаёт», но вовремя удержался.
– По-разному. Находит – на улице, в парках, магазинах, учреждениях. Люди обычно стараются избавиться от ошибок, забыть их, оставить где-нибудь. В этом, в частности, основная причина того, что они вновь и вновь совершают те же ошибки. Ведь если с тобой нет ни самой ошибки, ни памяти о ней, ты можешь ошибиться на том же месте. Надо хотя бы помнить о сделанных ошибках, чтобы не повторять их. А другие, наоборот, всю жизнь только и делают, что собирают свои и чужие ошибки – а потом продают их. Он скупает, а потом перепродаёт.
– Зачем же люди покупают ошибки?
– Как зачем? Я же сказал: чтобы ошибаться! Имея ошибку, ошибиться легко… нет человека, который бы не ошибался. Так лучше воспользоваться чужой ошибкой, чем ошибиться самому. По крайней мере, ты будешь точно знать, что тебя ждёт, и сможешь заранее приготовиться. Наконец, ты будешь меньше переживать из-за неё. Ведь это ошибка, которую ты сам выбрал, уже известная, почти своя…
– А не будет ли сознание того, что ты сам, добровольно, сделал ошибку, ухудшать твоё состояние? И не станешь ли думать, что если бы не сделал, или сделал не сейчас, всё могло бы пойти по-иному? Человек всегда так думает. А тут собственными руками…
– Но если вы ошиблись специально, будет ли ошибка ошибкой? – я решил добавить вопросов.
– Конечно! Чем же она может быть? Можно попросить сертификат…
– Ну-у, как говорил Черчилль: «это не преступление, это хуже: это ошибка», – процитировал я. – мне кажется, специально сделанная ошибка тянет на преступление.
– Видите! Он ошибку ставил выше преступления! То есть ошибка намного важнее! Ценнее!
– Он говорил: хуже.
– Так это же в превосходной степени! В отрицательно превосходной.
Я понял, что чего-то не понял, и решил свернуть в сторону, произнеся банальность, которая иногда служила людям альтернативой в подобных спорах:
– По-моему, лучше ничего не знать. Пусть всё происходит само собой, чисто случайно.
– Случайно? – Гид усмехнулся. – Случайно ничего не происходит. И что такое случайность? Расхожий товар из соседней лавчонки. А на чужих ошибках можно чему-нибудь научиться. Помните выражение: только дураки учатся на своих ошибках, умные учатся на чужих.
– А если и на своих не учатся?
Читать бесплатно другие книги:
