ЯТ Трищенко Сергей
– Тогда это идиоты…
Пока мы рассуждали о дураках и ошибках, я сам чуть не совершил таковую: заглялелся, лялякая, на окружающие диковинки, и при переходе улицы не посмотрел, как положено, по сторонам. И на меня едва не налетел тяжеловесный першерон. Главное, он так топотал копытами, что слышно было за версту. Но я не услышал – наверное, потому что находился не за версту, где слышался топот, а здесь, где топота не было.
Нет, он не сбил меня: его круп пролетел в сантиметре от моего носа. И носу сильно досталось, тяжёлым запахом. А я почувствовал лёгкий испуг, который, впрочем, быстро исчез.
«В чём дело?» – подумал я, осмотрелся по сторонам и заметил небольшого мужичонку, который, оглоядываясь – оглядываясь с плотоядной улыбкой, – запихивал что-то в мешок. Увидев, что я его завметил, он смешался (со своим мешком. Ну и зрелище получилось, доложу я вам!..) и забормотал:
– Прошу прощения… я думал, он вам не нужен, вы будете рады от него избавиться… Но если хотите, я верну его… – и он залез до пояса в мешок и закопошился в нём, судорожно выискивая что-то.
Слова мужичонки разительно не соответствовали облику. Мне почему-то показалось, что он – скрытый интеллигент, вроде шпиона в чужих рядах.
Но отказался не поэтому. Я подумал: зачем мне испуг? Пусть и лёгкий. Неизвестно, сколько его нести придётся. Начнёт вдруг расти, тяжелеть… Пусть забирает. Я лишь спросил, где он их применяет. «Скрытый интеллигент» пожал плечами:
– Аккумуляторы можно заряжать…
– Спасибо, – поблагодарил я и помчался догонять Тома с Гидом, которые заболтались друг с другом и не заметили случившегося. Аккумуляторов у меня не имелось – ни здесь, ни дома. Но при случае могу кому-нибудь посоветовать.
Догоняя, я услышал продолжение Гидова рассказа:
– …Любопытный субъект. Собирает подмоченные репутации, сушит, чтобы отбить неприятный запах, гладит и продаёт. Мы встретились, когда он развешивал их для просушки. Я их узнал по узким разрезам в средней части, ни на что другое они не похожи! Он торгует недалеко, за углом. Да вот он! Можете взглянуть сами.
Народу вокруг субъекта толпилось много, все пробовали, щупали, мяли; некоторые нюхали, но брали неохотно. Неохотно, но брали – можно сказать и так: мнение зависит от точки зрения.
– Нет, что ни говори! – разорялся сухонький старичок, соря словами, что ятиками, – а подмоченная репутация так и останется подмоченной, хоть ты её выстирай и высуши. Хоть накрахмаль и загладь: всё одно вид у неё будет не тот, что у настоящей, невиновенькой.
Однако брали, повторюсь. Некоторые по нескольку штук.
– Как же так? – поинтересовались мы у старичка.
– На подстилки берут, в хлев. Свиньям всё равно, а коровам – нет. Какая ляжет, а другая и близко не подпустит. Она скотина умная, ей не всё равно, что в ногах валяется. Не то, что иной человек…
– А вы, извините, откуда знаете? Вы, случаем, не по сельскому хозяйству? Откуда берёте сведения? Вы их выращиваете?
– Нет, – рассердился старичок.
– И не по репутациям? Выщипываете?
– Нет, – старичок продолжал сердиться, однако старясь сдерживаться.
– Тогда, вероятно, по моющим средствам? Выщелачиваете?
– Нет! – старичок рассердился окончательно и ушёл.
Его спина, сверкая негодованием и возмущением, долго сияла бы на солнце, слепя глаза, но её скрыл из виду, заслонив, подскочивший разносчик:
– Купите отвращение!
– Зачем оно мне? – отказался я. – Гадость какая-то!
– Я предлагаю не гадость, а отвращение к гадости! Порой оно бывает очень необходимо: вдруг вам что-то не понравится, вы и примените отвращение.
– Нет, – снова отказался я, – звучит как-то слишком не очень.
– Что в имени его вам? Главное – чёткое выполнение функции.
– Вот-вот, – пробормотал я, – хоть пей, да дело разумей, как говаривал дедушка Крылов.
– Абсолютно верно! Я вижу, вы деловой человек. Значит, мы поймём друг друга.
– Предположим. И что же делает отвращение?
– Оно отвращает, то есть переворачивает мнение человека на сто восемьдесят градусов, изменяет на обратное. От-соединяет, от-влекает и вращает, вращает до тех пор, пока человек не обернётся спиной к тому, к чему до сих пор стоял лицом.
– Что, если одновременно с вращением поворачивать голову в противоположную сторону? – предположил я. – Не вернётся ли всё на круги своя, или не останется ли на прежних местах?
– Имеется в виду внутренний взгляд, – пояснил продавец. – Поворачивается он. Голова тут ни при чём.
– Большое спасибо за интересную, содержательную и познавательную беседу, – поблагормотал я, – но отвращение мне вовсе не нужно.
Уже отйдя – на небольшое расстояние, я услышал, как продавец рассуждает сам с собой:
– Видимо, упаковка плохая… испаряется. Иначе купил бы. Придётся перепаковывать.
– Сразу нужно бы паковать!
– Сам бы и паковал!
– Мы же договаривались: ты пакуешь – я продаю.
– А чего ж ты не продавал?
– В туалет ходил…
Я не дослушал продолжения междусобойной бессодержательной беседы, поспешив за Гидом и Томом, рассматривающих на прилавке нечто непотребное: никто его не требовал, не брал, не интересовался. Я присоединился к ним.
Предлагали вакханалию – нечто вроде пенистого пудинга с лентообразными вздыбленными подрагивающими кольцами.
– Во-во, – усмехнулся Том, – совсем как в анекдоте: пьяный дебош заказывали?
– Очень даже возможно, – подтвердил Гид, – я лично видел объявление, где предлагался широкий выбор дебошей, в том числе и пьяный.
– Да? – Том сразу погрустнел. – И это можно купить?
– Это – проще всего. И недорого.
– А как же, – спросил я, зевнув, – «ничто не достаётся нам так дёшево, и ничто не ценится так дорого, как вежливость»?
– Обычный баланс спроса и предложения, – пожал плечами Гид, отстраняя наиболее нахальных офень.
– Выходит, вежливость обходится дешевле дебоша? – решил выяснить я.
– Смотря для кого, – пояснил Гид, – кому-то дешевле вежливость, кому-то – дебош. Кто что производит. Товарный обмен.
Где-то посредине торгового ряда мы стали свидетелями небольшого разговорчика – микропереброски слов:
– Честь у вас есть?
– Нет.
– А достоинство?
– Такого не держим.
– Тогда, может быть, у вас есть хотя бы…
Но мы прошли мимо и продолжения не услышали. Услышали другое. Трудно не услышать, когда кричат у самого уха – я чуть не оглох.
– Выбирайте выражения, выбирайте выражения! – кричал разносчик. Я решил посмотреть. Том тоже подошёл поближе.
Выражения предлагались разные. Некоторые, на мой взгляд, выглядели очень неплохо. Они являлись выражениями чего-то (например, я заметил выражение восторга: сам восторг продавался в другом месте). Зато другие… На них и смотреть не хотелось: неприятное ощущение возникало при первом же взгляде на них. А при втором… Они, очевидно, и были теми выражениями, пользоваться которыми не рекомендуется. По крайней мере, в хорошем обществе. И, однако, они тоже являлись выражениями чего-то. Но чего?
Глава 15. Вдоль да по Ярмарке
С одного человека слетела спесь. Он стоял, торговался с офеней, причём так, что, будь я на месте офени, вряд ли продал ему хоть спичку, не говоря о слоне. И вдруг спесь слетела с него и, тяжело взмахивая крыльями, стала забирать кверху, удаляясь от людей. Народ, задрав головы, напряжённо следил за полётом.
– Упадёт! – говорили одни. – Тяжела. Не долететь ей до крыши.
– Если крыша поедет в другую сторону – не долетит, – соглашались другие.
– Не упадёт, долетит, – возражали третьи, – ишь, как крылища-то распластала!
– Видно птицу по полёту, – говаривали некоторые, причём почти хором, хотя и независимо друг от друга.
Мы, повинуясь стадному чувству, тоже проводили спесь взглядами – она так-таки не упала, продолжала лететь и скрываться из поля зрения. Мы двинулись вслед за ней: не потому, что захотели заполучить, просто шли в ту же сторону. Так нас вёл Гид, обещавший показать что-то полезное и познавательное, что служит наполнителем, составной частью, некоторых СЖ…
– Не извлекли ли его из вашего? – многозначительно поднимал он брови. – Надо бы посмотреть…
По пути мы встретили человека, организовавшего доходное дело: он молол чушь на электрической мельнице и продавал по двадцать полуятиков за стакан. Брали охотно.
Паренёк, помогавший купцу перетаскивать товар, торговался об оплате:
– Я дам тебе совет… – назидательно говорил купец.
– Хороший? – с надеждой спрашивал паренёк.
– Смотря как воспользуешься. Нет ничего абсолютно плохого или хорошего. Держи карман шире, – и он подал парню что-то, тщательно заввёрнутое, в два или три слоя плотной жёлтой бумаги. Тот поспешно спрятал пакет в карман, не рассматривая. Никто рассматривает советы сквозь бумагу. Сквозь пальцы – бывает.
В торговых рядах наметились изменения: увеличилось количество красок, они стали ярче, выразителеней – красней, зеленей, синей. Не детский ли отдел? Я спросил Гида.
Вместо ответа он подвёл нас к продавцу, по восточной привычке изготовляющему товар в присутствии покупателя и спросил:
– Что ты делаешь?
– Глупости.
Глупости пищали и улыбались – точь-в-точь детские игрушки! Но некоторые были с зубами. И не первой свежести.
Рекламные лозунги-вывески здесь выглядели ярче, чётче, бросче, звонче, резче, да и были покруче написаны: угол и уровень надписей падали стремительно.
Мы читали на выбор: «Красному и дурак рад», «Болтайте до посинения», «Молодо-зелено», – но не успели прочитать всего: Гид повлёк нас мимо сего далеко не детского ряда. Мимовав его, мы вступили в продуктовое царсвто – царство театральных, мишуровидных овощей и фркутов, глядя на которые хотелось фыркнуть. Или здесь продуктовое царство для братьев и даватьев наших меньших? Во всяком случае, так казалось.
На одном прилавке в фотографической кювете дрожало розовое желе раздражения – словно пюре из тёртого мотыля.
– Скажите, оно простое раздражение, или раздражение чего-то? – Том хотел выяснить до конца, чтобы не оставлять разногласий или разночтений.
– Просто… Ну, то есть, я понял… – сказал продавец, – нет, это не «раздражение кожных покровов в результате длительного воздействия высоких температур или посторонних предметов». Это раздражение человека, или его нервов, вследствие воздействия нематериальных факторов. То раздражение, которое надо на ком-то сорвать.
– И кто же выступает в качестве партнёра в таком бизнесе?
– Обычно самый ближайший человек – тот, кто находится ближе всего.
– Интересно получается, – заметил Том, – один бесится, а на другом вырастает его раздражение и он его с него срывает.
– Не с него, а на нём!
– Срывает?
– Да.
– Срывает на нём?
– Да.
– Ну и я говорю то же самое: срывает растущее на нём раздражение.
– Но вы говорили: срывает с него?
– А с кого же?
– Ни с кого.
– Как же так? Я представляю дело таким образом: на ком-то вырастает раздражение, другой подходит к нему и на нём срывает. То есть с него. Как яблоки, растущие на ветке, срывает с ветки. Я правильно говорю?
– Ну-у… не совсем так, раздражение-то остаётся.
– На ком?
– На том, на котором сорвали.
– Может быть, не всё сорвали?
– Может быть…
– Надо срывать полностью, а ещё лучше – скосить, так производительней. Вообще всё – под корень, с корнями, с лица земли!..
– Но человек же не земля!
– Человек – это целый мир!
– Да, но…
– Тогда хотя бы просто с лица.
– Нет, я чего-то не понимаю, – торговец отошёл от прилавка по уши в недоумении. Даже шевелить ушами он не мог: вязли.
Очередной встреченный нами офеня выглядел очень мило и улыбчиво. Мягко подошёл, мягко и вкрадчиво спросил:
– Вам нужны неприятности?
Голос был словно в мягких тапочках.
– Вы что? – возмутился Том. – Кому они нужны?
– Не скажите, не скажите, – зашепотал торговец, – есть люди, которые их обожают…
– Мазохисты! – заочно обругал таких Том и, повернувшись ко мне, добавил: – Я понимаю людей, которые доставляют неприятности другим, но чтобы самому…
– Как вы думаете, – спросил я торговца, – люди, доставляющие другим неприятности, несут какую-нибудь ответственность, или выполняют чисто транспортные функции?
Торговец принялся отыскивать ответ, роясь по-пчелиному в карманах, и негромко гудя:
– Ж-ж-ж… Видите ли… Доставлять неприятности, особенно издалека, достаточно трудно и поэтому доставатели ничем другим не занимаются. Ответственность несут другие… нельзя объединять разный товар, пусть и сопутствующий. А чтобы выполнять ещё и функции? Нет, о подобном я ничего не слышал…
– Спасибо и на том, всё ясно, – мы с Томом развернулись и продолжили свой путь. Гид куда-то исчез, предупредив, чтобы мы шли, не сворачивая, а он скоро вернётся.
Мы и без него не скучали и сами могли найти, на что посмотреть. Кстати, заметили былую спесь, которая сидела на проводах. Может быть, та же самая. Мальчишки пытались сбить её камнями и палками. Провода искрили, спеси было хоть бы что, она сидела невозмутимо.
Дальше нам встретился настоящий живой уголок: в клетке кто-то верещал и тряс густую сетку.
– Кто это? – спросили мы.
– Антимонии развожу, – ответил хозяин.
– Ну, и? Потом что? – спросили мы заинтересованно.
– Шкурки сдираю. Ценный пушной зверь.
– А шкурки куда?
– Как обычно: воротники, шапки…
– А расцветка какая?
– Различная. Больше передивающихся, дивно-радужных. Вот, – он вынул одну и положил на показ – овальный медный полированный лист, слегка поцарапанный в некоторых местах: возможно, при вытирании сухой тряпкой, на которую по недосмотру попали песчинки. Или же исцарапанный острыми когтями антимоний.
Шкурка на отсвет сияла всеми цветами радуги, и многими другими, пока неизвестными. Я бы сказал, сияла цветами другой радуги. Какой? Может, лунной, а может – звёздной. Мало ли звёзд на небе? И от каждой исходит своя радуга, особенно если спектр излучения звезды отличается от солнечного. И если как следует присмотреться…
– А вы не пробовали разводить их водой? – спросил Том.
– Цвет утрачивается.
– Укорачивается?
Продавец не успел ответить: мимо него в поводу провели доводы – дородных першеронов, весьма похожих на того, какой чуть не налетел на меня. Их бока густо покрывали оводы. И тогда я понял, почему они так называются: доводы – место для оводов. Идти першероны не хотели, упирались, натягивали повода и то и дело шарахались назад. Эти доводы не всех устроили. Меня, помнится, першерон тоже не успокоил.
Оводы натолкнули меня на другую мысль: до чего же сильно меняет смысл слова одна-единственная буква! Скажем, при слове «овод» возникает вполне определённый облик насекомого, а добавляем «и» и получается «овоид» – и это уже совершенно иное слово, «яйцо», по-научному. Но ведь и овод появляется из яйца! Разве это не символизирует глубокую связь слова и понятия? Но, потеряв «и», произойдя от овоида, овод приобрёл крылья… То есть, потеряв что-то, можно и приобрести.
А потом я подумал, что подобные размышления – ерунда, потому что основываются на неверных посылках: яйцо по-латыни «ово», «ovo», отсюда-то и произошёл «овоид». Так что овод ничего не теряет, наоворот, с добавлением «д» приобретает крылья. Правда, как можно летать на этом самом «д» – ума не приложу. Значит, надо приложить что-то иное.
Пока я размышлял, подоспел Гид, розовенький, словно спелое яблочко, или же пирожок, поспевший в печи.
– Пойдёмте, посмотрим достопримечательности. Может появиться что-нибудь из того, что нам нужно, – он прищурил глаз.
– СЖ? – догадался Том и поспешил за ним. Я – следом за Томом.
Мы осмотрели достопримечательности. Внимательно осмотрели, внутри и снаружи. Но ничего не обнаружили.
«Значит ли это, что в них вообще ничего нет?» – подумал я, а потом понял: Гид воспринимает действительность немного иначе, чем мы. Он, по моему мнению, хотел сказать, что в осмотре достопримечательностей некоторые могут увидеть СЖ… Так часто бывает и в реальной жизни.
Но осмотреть непосредственно осмотр мы не могли, и додумать мысль я не смог: помешали двое друзей, осматривавших достопримечательности наравне с нами, где те и были выставлены. Но не устанавливать же достопримечательности на неровном месте! Перекосятся. Под другой век, например…
Так вот, эти двое друзей перебрасывались мелкой руганью – словно шелухой от семечек, используя её для связки слов, иначе слова рассыплевались на части.
К ругани мы не прислушивались, нас она не задевала. Потом один громко произнёс:
– Хотел бы я, чтобы из тебя вышел толк!
Фраза прозвучала достаточно зловеще, чтобы второй побледнел.
– Страшное проклятие… – прошептал Гид.
– А что получится, если из него выйдет толк? – также шёпотом спросил Том.
Гид не успел ответить: он боролся с бледностью второго, которую тот отбросил от себя, и она попала на Гида. Я решил ответить вместо Гида – мне показалось, он ответил бы так же:
– Не знаю, – пожал я плечами. – Разве попытаться вспомнить старинную приговорку: «Толк выйдет – бестолочь останется». Ну а бестолочь…
– Бес – толочь, – пробормотал Том.
– Да, наверное.
– Тс-с-с! – прошипел кто-то за плечами. Мы обернулись… но за плечами никого не было. А в другую сторону повернуться мы не догадались.
Мы помогли Гиду, выглядевшему после случившегося как-то особенно задумчиво и распрощавшемуся с нами, едва в поле зрения попала гостиница. А я-то думал, она стоит на площади! Или городская площадь – это отголоски ностальгммии по полям?
В холле гостиницы, получая ключи у дежурного администратора, или, по-новомодному, портье, хотя мне данное слово не нравится, поскольку вызывает всяческие намёки на портер, портки, портянки (которые обычно и делают из портков), портьер и прочих атрибутов известных анекдотов об уехавшем в командировку муже, – я увидел незнакомого не только мне, но и Тому человека, сидящего за журнальным стлоиком (овальной формы) и лениво перелистывающего жерналы – тяжёлые и толстые журналы, будто жернова, зияющие жерлами.
Лежали рядом и липкие жирналы, заставляющие своим видом вспомнить сальные анекдоты из ресторана «Пища для ума». За соседним стлоиком, газетным, никто не сидел. Газеты лежали в одиночестве – маленьком серебристом ведёрке, очень похожим на то, в котором подают шампанское. Но шампанского не было: должно быть, оно обиделось подобному соседству и удалилось – удачно лилось.
Я мельком взглянул на ожидающего – не глазами, мельком… а он мне подмигнул. Потом, чуть замешкавшись, пошарил в карманах и бросил что-то через холл. Предсмет, со свистом перелетев пространство, шлёпнулся у моих ног. Нагнувшись, я поднял его с пола и осмотрел. Это был намёк. Нелепый, несуразный… бестолковый. Но с торчащими острыми колючками угроз.
Я пожал плечами и отшвырнул намёк в сторону – не топтать же! Я всегда уважаю труд уборщиц.
Незнакомец залез в карман поглубже, долго копался там и вынул что-то второе. Размахнулся и снова запустил в меня. И снова мимо. Вот неумёмный!
Снова подняв лежащее, я обнаружил, что это – вызов. Не в суд, не в поликлинику, не на дуэль. И не на одинарный эль. И не на «ля». Просто так, ни на что. Сам по себе вызов. Хорошо хоть на «вы», а не на «ты». Но, судя по виду незнакомца, вежливость у него была. А это о чём-то да говорило.
Недолго думая, я запустил вызовом в незнакомца… или в отместку – куда попадёт.
Вызов угодил в голову, и незнакомец, взмахнув руками, упал ниц.
Я испугался: а ну, как убил? Но нет, незнакомец поднялся; правда, пошатываясь, приложил ко лбу холодное сочувствие, которое ему подал кто-то из окружающих – сочащийся талой водой кусок льда – и удалился восвояси. Вочужаси он идти не смог бы, в таком-то состоянии.
Никто из людей в холле не обратил на поединок ни малейшего внимания – кроме того, кто проявил сочувствие. Наверное, профессиональный фотограф. Знавал я одного. Тот проявлял рвение в полной темноте, пользуясь красным светом, чтобы не засветить себе в глаз. Кстати, незнакомец – не он ли? Один, сам, в одиночку… В одиночку бы его… В волка. Пусть питается зверь. Может, спасибо скажет… если говорить научится.
А может, на Ярмарке и надо не обращать ни на кого внимания? И всё же поразительно: рядом со мной в тот момент находилось множество людей, но никто из них никак не отреагировал на происходящее. Наверное, они находились в другом моменте, или в других моментах. Каждый в своём? Кто как… Возможно все.
И Том ничего не сказал. Видел ли он что-нибудь? Может, происшедшее привиделось одному мне?
Мы поднялись в номер. Никаких изменений в нём не произошло, поэтому я успокоился окончательно, да особенно и не волновался: свои волнения я сдал ещё в приёмном пункте, тайком от Тома, когда он разглядывал полученные от приёмщика ятики. Но тщеславие и приёмщик брать не захотел. Действительно, Ярмарка сильно изменилась за последнее время!
Ужин мы заказали по телефону. До чего удобная вещь! Хорошо, что его не заменили каким-нибудь дальноговорителем, как предлагал Велимир Хлебников. Хотя суть аппарата, думаю, не изменилась бы, сам аппарат наверняка стал бы громоздче: телефон – дальноговоритель, сравните.
И хорошо, что ужин мы получили не по телевизору.
Этим вечером у нас появилась возможность поговорить. Но не сама собой: вчера нам её не предоставили, а сегодня принесли в номер вместе с ужином, накрытую белоснежно накрахмаленной салфеткой. Хотя мы её, кажется, и не заказывали особо. Не входила ли она в меню здешнего ресторана, частью комплексного ужина? А может, её специально подсунули, как вчера сон?
Мы внимательно осмотрели возможность, но ни подвохов, ни изъянов не обнаружили. Она была целенькая, кругленькая, вишнёвого цвета.
– Как тебе Гид? – спросил я.
– Хороший парень.
– Хороший парень – это не профессия, – пробормотал я.
– А может, здесь профессия? – возразил Том. – Во всяком случае, ощущение у меня именно такое.
– Ощущение или мнение?
– Тебение.
– У менения как раз того нет.
Обменявшись репликами, мы начали ужинать, а когда закончили – продолжили филологические изыскания. Начал я: после еды всегда хочется её утрясти, а что лучше утрясает пищу в желудке, как не колебания лежащей над ним лёгочной диафрагмы?
– Мне кажется, раньше люди использовали более ёмкие слова…
– В каком смысле?
– Да в каком там смысле – в смыслике! На смысл он не тянет. Более экономными были. Взять, например, выражение «падать ниц»: всего два слова.
– А что такое «ниц»?
– Вот видишь! Ты, начитанный парень, а этого не знал. Ниц – значит, ничком, вниз лицом.
– Ну и что?
– А то, что «ниц», на мой взгляд, сложносокращённое слово и произошло оно из двух слов: вниз лицом. Откуда непосредственно взялась «и» – из «вниз» или из «лицом», точно не знаю, да оно и не важно. Но подумай, что экономней: сказать два слова «вниз лицом» или одно – «ниц»?
– М-да, – больше Том ничего не сказал.
– Надо возвращаться, где возможно, к старым ёмким словам: если наш век называют стремительным, для чего мы наращиваем излишнюю словесную массу? Возьмём второй хрестоматийный пример: десница и шуйца…
– Звучат они как-то… старорежимно, – поёжился Том.
– Но это же наши слова, нашего языка! Зачем же от них октазываться – отказываться восемь раз, и все в таз? Так более экономно, чем сказать «правая рука» и «левая рука». Мы развиваемся или деградируем?
– По-моему, если в одном развиваемся, то в другом – деградируем, – заявил Том.
– Я не узнаю тебя! То, что ты сказал, означает топтание на месте, а не развитие!
Куда бы нас завела подобная дискуссия, не знаю, но её неожиданно прервали: на нас попёрла наглость.
Мы вскочили с мест. Наглость пёрла изо всех щелей. Тщетно мы пытались притворить дверь, наваливаясь на неё общей массой: наглость продолжала заполнять комнату. Кто нам её подбросил? Так и захлебнуться недолго!
И мы, наверное, захлебнулись бы, если бы не Гид. Не знаю, откуда он узнал о наших бедах, но появился как нельзя кстати: неожиданно, из окна, словно герой мушкетёрских романов, с острой рапирой в руках. Он устроил наглости настоящий отпор, рапира сверкала, как у заправского фехтовальщика. К сожалению, я не спросил сразу, чем она являлась, а после она исчезла – вместе наглостью. Слишком уж нас ошарашило: и появление наглости, и последующее появление Гида – и стало не до абстрактных вопросов.
– Как вы узнали? – спросили мы, отдуваясь.
– Да что узнавать-то? – пожал он плечами. – Если по направлению к гостинице продъежает похожая на ежа машина с надписью «Наглость», что можно подумать? Я просто решил перестраховаться: её могли привезти мимо, и не для вас. Хорошо, что меня не заметили.
– Кто?!
– Кто-то есть. Кто-то, кого я не знаю. Но думаю, мы позже всё выясним. Надо кое с кем встретиться, кое-куда зайти и кое-кому позвонить… А потом кое-кто позвонит мне, и…
– Хорошо, – сказал Том, продолжая переводить дух, – с наглостью мы познакомились. А застенчивость здесь имеется?
– Завтра посмотрим.
Читать бесплатно другие книги:
