Неосторожность Тургенев Иван

4

Я почти не спал в ту ночь, когда Мэдди написала мне, что прилетает. Отчасти я был взволнован из-за того, что она собиралась жить у меня. Я даже ушел с работы пораньше и помчался домой, чтобы начать прибираться, стелить постели, сходить в магазин, купить еды, которая может понравиться девятилетнему мальчику. Я купил печенье, хлопья, сок, попкорн. Что еще? Мы всегда можем заказать пиццу, но Джонни только что из Рима, и итальянская еда ему, наверное, наскучила.

Но вместе с тем я беспокоился. В моей почте с утра обнаружились несколько безумных посланий от Гарри, написанных глубокой ночью. Связывалась ли со мной Мэдди? Знаю ли я, где она? Где Джонни? Я смотрел на монитор, ощущая внутри пустоту. Было ясно: произошло что-то страшное. Я колебался, не зная, отвечать или нет, размышляя, не получится ли, что я предаю Мэдди. В конце концов написал: «Мэдди и Джонни летят в Нью-Йорк. Она написала мне вчера вечером. Что, черт возьми, происходит?»

Однако ответа не было. Я начал предполагать худшее.

Незачем говорить, что я пропустил мимо ушей просьбу Мэдди и нанял лимузин, чтобы встретить ее в аэропорту. Разумеется, я приехал заранее, боясь разминуться с ними. Увидел их раньше, чем они меня. Мэдди была утомлена, но все равно прекрасна, грива ее золотисто-рыжих волос сияла вокруг головы. Джонни брел следом за ней, похожий на девятилетнего беженца.

– Ты неисправим, – говорит она, обнимая меня. – Я же сказала, чтобы ты не суетился.

– Да. Но когда это я тебя слушался? – Я поворачиваюсь к Джонни. – Привет, Тигр, как жизнь?

– Хорошо, дядя Уолт. Ты говорил с папой?

Мэдди бросает на меня быстрый взгляд.

– Нет, с чего бы, – отвечаю я, ерошу его волосы и добавляю: – Рад тебя видеть, дружище. Ты, наверное, устал.

Джонни кивает.

– Вы оба, наверное, с ног валитесь. Давайте я вам помогу, – произношу я, забирая у них вещи. Мэдди слишком устала, чтобы спорить, а то обязательно стала бы. – Нас ждет автомобиль.

– Круто! – восклицает Джонни, увидев лимузин.

Я нанял самый длинный. Вообще-то я считаю их вульгарными, но в данной ситуации надеялся именно на такую реакцию. Джонни залезает в салон, садится на боковое сиденье и начинает исследовать стаканы, графины, всевозможные рычаги и кнопки.

– Ты на таком раньше ездил? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает он.

– Господи, в Европе я отвыкла от таких больших машин, – улыбается Мэдди. – Он огромный.

– Знаю. Жутко нелепый, правда?

– Я себя ощущаю то ли рок-звездой, то ли королевой выпускного бала. – Мэдди поворачивается ко мне с серьезным лицом. – Спасибо, Уолтер. – И кладет мне руку на колено.

– Купол тишины? – спрашиваю я.

Она кивает.

– Пока да, если ты не возражаешь. Поговорим о чем-нибудь другом. Как ты? Что у вас тут происходит?

Настроившись на ее волну, я начинаю рассказывать мелкие городские сплетни, тщательно избегая любых упоминаний о семейном положении. Кто разорился, кто напился, кто совершил каминг-аут[11], чьи дети поступили в Йель, а чьи нет. Я проводил вступительное собеседование с некоторыми из них. Не знаю даже, что меня больше удивило: то, какими юными они выглядят, или то, как упорно трудятся. И не только в школе, но и на общественной работе, в театральных кружках, на летних подработках, в спорте. Сожалею, что в их годы не отличался ни подобным усердием, ни глубиной.

Один из мальчиков, рассказываю я Мэдди, не поступил. Он окончил хорошую школу, у него приличные оценки. Я написал на него отличную характеристику, но почему-то в приемной комиссии нашли причину ему отказать. Я рассказываю Мэдди о звонке его разъяренного отца, нашего однокурсника, который требовал, чтобы ему объяснили, что произошло и что я собираюсь по этому поводу предпринять. Делаю заключение, что приемная комиссия была бы счастлива взять мальчика, когда бы с ним в комплекте не шел папаша.

– Он всегда был надутым кретином, – смеется Мэдди, качая головой.

Я рад, что сумел развеселить ее. У нее был похоронный вид, когда она сошла с самолета.

Мы подъезжаем к моему дому. Я живу рядом с парком на одной из Семидесятых улиц, недалеко от старой огромной квартиры, принадлежавшей моим родителям. Я по-прежнему стригусь в той же парикмахерской, куда ходил мальчиком. Посещаю ту же церковь, где меня крестили и где прошел конфирмацию, обедаю в тех же ресторанах. Мою жизнь определяет география моего детства. По улицам ходят мальчишки, учащиеся в моей прежней школе, в форменных галстуках и пиджаках, похожие на меня и моих приятелей несколько десятков лет назад. Стоит ли удивляться, что я так и не почувствовал себя взрослым?

Один из швейцаров помогает нам с вещами. Я представляю ему Мэдди и Джонни:

– Гектор, это миссис Уинслоу и ее сын. Они у меня какое-то время погостят.

Он приветствует их и говорит, что внесет их в журнал. Гектор изо всех сил старается угодить мне. Щедрые чаевые на Рождество оправдывают себя.

Мы поднимаемся. Я помогаю Мэдди и Джонни отнести вещи в их комнату, в которой обычно читаю или смотрю телевизор. Диван здесь раскладывается в двуспальную кровать. Эта комната служит мне еще и библиотекой. Я ее люблю. Книги, большей частью биографии и труды по истории, стоят вдоль ярко-красных стен. Гравюры с батальными сценами. На полках расставлены раскрашенные солдатики. Мамелюки, гусары. Это мое хобби. Особенно я люблю наполеоновскую армию. Над камином висит меч, по преданию принадлежавший Мюрату, – я радостно выложил за него небольшое состояние. К комнате примыкают маленькая ванная и кладовка, где я храню старые лыжи, зимние пальто, чемоданы. Я вынес много своего старья, чтобы освободить место для вещей Мэдди.

– Надеюсь, вам тут будет удобно, – говорю я.

– Все замечательно, Уолтер. Спасибо.

– Устраивайтесь. В ванной есть свежие полотенца. Дайте знать, если вам что-нибудь понадобится.

В тот вечер мы заказываем еду на дом.

– Убить готова за гамбургер, – признается Мэдди.

После ужина она укладывает спать Джонни и присоединяется ко мне в гостиной, где я развел огонь и открыл бутылку хорошего кларета. У меня хватает ума не приставать к ней с вопросами. Она сама мне все расскажет. Или не расскажет.

– Знаешь, я вообще-то немного соврал в аэропорту, – говорю я, протягивая ей бокал. – Я общался с Гарри. Он мне прислал несколько имейлов, спрашивал, знаю ли я, где вы. Я ему написал, что вы со мной связывались, и вы с Джонни будете у меня жить. Но я не знал, что произошло. Надеюсь, я все правильно сделал.

Мэдди кивает.

– Я уехала поспешно.

– Я так и понял. Это было спонтанное решение?

– Очевидно.

– Уточнишь?

– Я поняла, что не могу остаться.

– Тебе ничего не угрожало? Или Джонни?

– Нет.

– Тогда что случилось?

Она ставит бокал на стол.

– Он мне изменяет, Уолтер. Месяц назад у меня появились подозрения, и я его напрямик спросила. Он поклялся, что ничего не было. А вчера я выяснила, что было. Что оно длится не первый месяц. Меня даже не очень задевает, что у Гарри роман. Чего я ему не могу простить, так это вранья. Мне просто необходимо было уехать. Я не знаю, что сделала бы, если бы осталась.

Мы сидим молча, смотрим на огонь. Я пытаюсь уложить все услышанное в голове. Мэдди явно тоже пока не отошла от потрясения. Я снова поражаюсь ей. Если бы узнал, что мне изменяет человек, с которым прожил в браке двадцать лет, я бы скорее всего осыпался кучкой на пол и стал себя жалеть.

– С кем у него роман?

– Гарри много ездил в последнее время. В основном в Париж, но и в Лондон тоже. В Барселону. Утверждал, что по делам. Встречаться с издателями, читать книгу, давать интервью. А несколько недель назад одна нью-йоркская знакомая написала мне, что видела его в ресторане в Париже с молоденькой брюнеткой. Когда я его об этом спросила, он сказал, что это кто-то из его французского издательства. Я поверила ему. Мы никогда друг другу не лгали. По крайней мере, я так считала.

– Тогда откуда ты знаешь, что у него роман? У тебя есть доказательства?

Мэдди рассказывает мне о счетах по кредитке, о том, где он был, что покупал. Такая банальная правда, такая беспечность. У нее в глазах слезы.

– Я не могла поверить, но я знала. В глубине души знала.

– Мне очень жаль. Но, послушай, это же Гарри. Твой Гарри. Наш Гарри. Может, ты ошибаешься? Я бы такого в жизни не мог вообразить.

– Я сама так думала. Видишь, как мы оба можем ошибаться.

– Хочешь выяснить, кто она?

– Вообще-то, мне наплевать. Это все несущественно. Я не ревную. Я злюсь, мне больно, я разочарована, уязвлена и, честно говоря, очень устала.

– Что станешь делать?

Мэдди вздыхает:

– Не знаю. Пока собираюсь жить день за днем. Вернуться в квартиру. Двигаться мелкими шажками. Мы поживем у тебя до тех пор, можно? Только до конца месяца.

– Разумеется. И спрашивать не надо.

– Но ты закоренелый холостяк. Не привык, чтобы у тебя кто-то путался под ногами. Особенно девятилетние мальчики и заторможенные женщины средних лет.

Я улыбаюсь:

– Вообще-то, мне даже нравится. Хорошо, когда есть компания. Но что потом? Что с Гарри?

– Большой вопрос.

– Ты с ним поговоришь?

– Я честно не знаю, о чем нам говорить.

Она не из тех, кто довольствуется полумерами.

– Собираешься разводиться?

Она напрягается и отвечает:

– Не дави на меня. Я пока не заглядывала так далеко. Пока не хочу думать обо всем этом. И о Гарри тоже.

– Хорошо. Скажешь, когда решишь. Если понадобится хороший юрист.

Мэдди закатывает глаза:

– Уолтер, прекрати!

– Я серьезно. Если дойдет до этого и тебе кто-нибудь понадобится, я помогу тебе.

– Спасибо.

3

На несколько дней я беру отпуск. Забегаю в офис к полудню и к часу дня ухожу домой, чтобы побольше времени проводить с Мэдди и Джонни. Мы ходим гулять в Центральный парк, где все еще лежит снег, а большая часть газонов огорожена. Извилистые дорожки. Голые деревья. Земля под ногами начинает оттаивать. Джонни залезает на камни. Мы едим хотдоги и катаемся на карусели. На стенах – те же барельефы с душевнобольными на вид клоунами, которые меня приводили в ужас, когда я был маленьким. Вечером идем на бродвейское шоу. Что-то несерьезное и развлекательное. Джонни в восторге. Должен признать, я, в общем, тоже. В другой вечер устраиваем небольшой пир в Чайнатауне. Мэдди говорит, что в Риме китайская еда ужасна.

У нас каникулы. Реальный мир ждет, когда мы к нему вернемся. Я в офисе, когда секретарша сообщает мне, что звонит Гарри. Он звонит не первый раз, напоминает она. Я не могу от него все время отделываться.

– Уолт, слава богу!

Я не знаю, что сказать, у меня противоречивые чувства. Мы не общались с тех пор, как приехала Мэдди. Я злюсь на него, злюсь из-за Мэдди, злюсь, что он так поступил с нашей дружбой. Он всех нас подвел. Я не особенно рад его слышать и говорю с ним соответствующим тоном.

– Гарри.

– Как они? Как Мэдди? Как Джонни? Я с ума схожу.

– У них все хорошо, насколько это возможно, учитывая обстоятельства, – холодно произношу я. Всегда было понятно, на чью сторону я встану.

Он пропускает мимо ушей мою колкость.

– Уолт, ты должен убедить Мэдди ответить на мои звонки. Мне нужно с ней поговорить. Я звонил раз сто.

– Я не могу ее заставить. Она с тобой поговорит, если захочет.

– Я приезжаю в Нью-Йорк.

– Когда?

– Завтра. Пожалуйста, скажи ей, что я хочу с ней увидеться. И что я люблю ее.

– Я ей сообщу, но не уверен, что она обрадуется.

Я слышу, как он вздыхает.

– Спасибо, Уолт.

– Не за что.

Я вешаю трубку. Если бы не был так на него зол, то ощущал бы себя последней скотиной.

То, что Мэдди живет у меня, позволяет мне часто предаваться домашним мечтам. А если бы все это было моим? Если бы она была моей женой? А Джонни – моим сыном? Как изменилась бы моя жизнь? Когда мы выходим из дома, держа Джонни за руки, то похожи на семью. Я даже встаю пораньше, чтобы испечь для Джонни вафли. Он их очень любит.

Завтра Гарри придет ко мне в офис. Он меня умолял. Я пока не слышал, чтобы Мэдди хотя бы упомянула его имя.

– Хочешь поговорить? – спрашиваю я ее после ужина.

У нас новый ритуал: поесть, почитать Джонни перед сном и выпить по бокалу вина в гостиной. Из всех комнат в квартире эту я люблю меньше всего. Я редко там нахожусь, предпочитаю библиотеку. В ней шелковые диваны лососевого цвета, английские пейзажи, ковры и лампы, те самые, которые когда-то стояли в квартире моих родителей. Комната, конечно, гораздо меньше их гостиной, поэтому я втиснул в нее что смог, а остальное отправил на склад.

Мэдди снова начала курить. Я не виню ее. Сам выкуриваю сигарету с ней за компанию.

– Нет, – отвечает она. – Спасибо, что согласился общаться с ним, но вот что я хочу сказать. Уверена, ему от этого будет легче, но я не готова с ним видеться, тем более беседовать.

– Понимаю. Что мне ему передать?

– Скажи ему вот что. Я до сих пор не могу уяснить, что мне нужно делать. Сначала мне нужно понять, как будет лучше для Джонни и меня.

– Хорошо. – Я делаю паузу. – Ты не возражаешь, если я его кое о чем спрошу?

– О чем?

– Ну, во мне говорит юрист, но у нас в стране принято считать, что человек невиновен, пока не доказана его вина.

Она смотрит на меня прищурившись.

– Ты о чем? Я видела счета по карточке. Какие еще нужны доказательства?

Я поднимаю руки.

– Согласен, это весомо, но не окончательно. Предлагаю прямо спросить его: был у него роман или нет?

– Зачем? Я и так знаю.

– Ты думаешь, что знаешь, а если ты ошибаешься? А если существует какое-то простейшее объяснение ситуации, и все происходящее – одно большое непонимание?

– Нет.

– Пока ты не стопроцентно уверена, все может быть.

Мэдди молчит, обдумывая мои слова.

– Я спрашивала себя об этом тысячи раз. Что, если я все преувеличила? Но каждый раз ответ получается одинаковый. Я не могу тебе объяснить, откуда это знаю. Просто знаю. Хотела бы я ошибаться!

– Я тоже.

– И потом, что помешает ему солгать тебе? Мне он солгал.

– Вероятно, ничего. Но не забывай, я не знаю, что он тебе лгал. Мне нужно признание. Или иное доказательство вины или невиновности.

Она кивает.

– Так ты не возражаешь? Это как минимум успокоит мою юридическую душу.

– Хорошо. Делай как знаешь, – говорит она, погасив сигарету. – Я пошла спать.

Мэдди встает и наклоняется по-сестрински поцеловать меня в щеку, дыхание у нее тяжелое от табака.

– Я знаю, ты хочешь как лучше, Уолтер. Спрашивай у него, что считаешь нужным. Если он скажет что-то, что я, по-твоему, должна услышать, ты мне сообщишь. Спасибо еще раз, что встретишься с ним. Я на самом деле не уверена, что смогла бы.

Если бы это зависело от меня, Гарри бы приполз в Нью-Йорк на кровоточащих коленях, как мексиканский паломник, всю дорогу молясь о прощении. Даже этого было бы недостаточно, но для начала сошло бы. Знаю, звучит жестоко, но это недалеко от истины. Его задачей было защищать Мэдди, а он ее подвел. Теперь это моя задача. По крайней мере, я на это рассчитываю.

Разумеется, на сей раз я не еду в аэропорт. Гарри собирался приехать ко мне домой, но я сказал ему, что лучше встретиться в офисе. Я хочу, чтобы и от его обаяния, и, возможно, от его кулаков меня ограждало мое значительное положение и внешние атрибуты закона – массивный стол, полки, скрипящие под тяжестью юридических книг, нелепая современная живопись, висящая на стенах в холле, захватывающий вид с высоты на центр города и девушки в приемной. Свою секретаршу Мэрибет – внушительное создание, о чьей личной жизни я стараюсь знать как можно меньше, – я держу на таком урезанном пайке нежных чувств, что, как лев, которому недодают мяса, она особенно безжалостна к клиентам.

Она звонит мне, когда приходит Гарри. Я прошу передать, чтобы он подождал. У меня нет никаких особенно срочных дел, но я хочу, чтобы он попотел под кошачьим взглядом Мэрибет. Вскоре я прошу ее впустить его. То, как Гарри выглядит, меня ужасает. Он изможден, будто неделю не спал и не мылся. Одежда измята. Его природное изящество сменилось тяжеловесностью, которой я прежде за ним не замечал.

– Спасибо, что согласился встретиться, Уолт. Я прямо из аэропорта.

Я молча поворачиваюсь на стуле, соединив кончики пальцев. Я не встаю пожать протянутую им руку. Гарри убирает ее и смотрит на меня с осторожностью, осознавая мою враждебность, но понимая, что я – его единственный собеседник; ему нужно подчиниться мне. Я указываю ему на стул, и он садится.

– Как она, Уолт? Как Джонни?

Меня не интересуют любезности. Я поднимаю брови и, придав голосу ровное звучание, атакую:

– Ты действительно сделал то, что думает Мэдди? У тебя был роман?

Гарри с усилием произносит:

– Да.

Его крупная голова опущена. Я пользуюсь преимуществом. Я знаю, это с моей стороны почти трусость, но не могу удержаться:

– И ты признался в этом Мэдди?

– Нет.

– Ясно.

– Она не дала мне возможности.

– Она не хочет с тобой общаться.

– Но мне нужно с ней поговорить.

– Зачем, скажи на милость? Чего ради? Прости, Гарри, но я не уверен, что это приведет к чему-то хорошему. Ты только что признал, что у тебя был роман. Мэдди сказала мне, что прямо спрашивала тебя об этом месяц назад, и ты все отрицал. Ты солгал ей. В лицо. Она очень умна и проницательна. Мэдди, вероятно, простила бы тебя, если бы ты сказал ей правду – тогда. Ты знаешь, как важна для нее честность. И как она презирает обман. Уж ты-то должен был это понять за годы.

Я вижу, как мои слова ранят его. Мне неловко это признавать, но я надеялся, что так и получится.

– Да, да. Я все это знаю. Но она же моя жена. Джонни мой сын. Я люблю ее. Я его люблю. Я их обоих люблю.

– Ну, об этом надо было думать прежде, чем заводить роман, – усмехаюсь я, позволяя себе немного открытых эмоций. – И с кем, могу ли я осведомиться, у тебя был роман?

Я сознательно произношу местоимение с нажимом.

Гарри молчит и смотрит в сторону. Я не давлю. С какой-то француженкой скорее всего. Если Мэдди захочет узнать, я потом выясню. У нас есть люди, выполняющие подобную работу. Сейчас это неважно.

Он смотрит на меня, у него яростно горят глаза. Голос тихий:

– Мне нужно поговорить с Мэдди, Уолтер. Если ты не прекратишь заговаривать мне зубы, я просто поеду к тебе и найду ее.

Я вздыхаю.

– Слушай, Гарри, я знаю, что тебе известно, где я живу. Но почему, как ты думаешь, ты встречаешься сначала со мной, а не с ней? Если бы Мэдди хотела тебя видеть, ты бы сейчас разговаривал с ней, а не со мной. Суть в том, что она не желает тебя видеть.

– Я тебе не верю.

Самым спокойным голосом я отвечаю:

– Честно говоря, мне плевать, что ты думаешь. Мэдди просила меня быть посредником. Не официально, конечно. Я не специалист по бракоразводным делам. Но я ее поверенный, как ты знаешь, и ее друг.

– Развод? Она думает о разводе?

– Не знаю, но я бы этого не исключал.

– Поясни, почему?

– Поясняю: потому что ты облажался. По-крупному.

– Да, Уолт. Поэтому я и пришел. Что я могу сделать? Мне нужно с ней увидеться, побеседовать.

– Мы ходим кругами. Ты признал в разговоре со мной, что у тебя был роман, ты солгал Мэдди. Нарушил свой брачный обет и, самое главное, растоптал ее доверие и ее сердце. Allegans suam turpitudinem non est audiendus, – несколько помпезно добавляю я.

– Что?

– Это переводится, как «того, кто сам заявляет о своем бесчестии, слушать не следует».

Я знаю, это слишком, но удержаться не могу.

Гарри смотрит на меня отчасти с удивлением, отчасти с презрением.

– Ты хочешь сказать, что я не имею права поговорить с женой?

Я вижу, как под его пиджаком вздуваются мускулы, а руки сжимаются в кулаки.

– Я этого не говорил.

Он резко встает:

– Это безумие!

Я не шевелюсь. Больше всего ему бы хотелось ударить меня. Вместо этого я разряжаю ситуацию.

– Психическое здоровье мы тут не обсуждаем. Слушай, если есть кто-то, кого это все приводит в отчаяние, то это я, – говорю я немного неискренне. – Я меньше всего хотел, чтобы вы двое оказались в таком положении. Но это случилось. И, будем говорить прямо, по твоей, черт тебя подери, вине. Так что, если уж мы взялись говорить о психическом здоровье, то позволь тебе заявить, в сугубо немедицинском смысле, что ты спятил.