Война Козлов Владимир

Глава 1

Сон наяву

Четвертая кружка была лишней. Ранее Крамберг лишь от сослуживцев слышал, насколько коварно шеварийское вино, теперь же смог убедиться в правдивости их слов на собственном опыте. Вкусная, приторно сладкая жидкость пилась на удивление легко, не туманила рассудка, да и координацию движений ничуть не нарушала. Однако стоило только бывалому вояке приподняться с табурета и оторвать локти от стойки корчмаря, как хмельная отрава проявила свою истинную сущность. Первыми подвели ноги, предательски подкосившись в коленях; затем по телу солдата прокатилась волною дрожь, решившая надолго остаться в мозолистых пальцах. Не прошло и пары секунд, как голова мужчины закружилась, взор помутнел, а уставший пребывать в полости рта язык сам собой стал выбираться наружу, неся все менее и менее связный бред, пока еще, к счастью, только забавный, а не опасный…

Осознав, что основательно перебрал, Крамберг не на шутку испугался. Одурманенный хмелем рассудок кое-как, но все же контролировал слова, слетающие с опьяненного свободой, резвящегося на воле языка, но ставил запреты в основном по содержанию, в то время как роковой могла стать ошибка в произношении. Если охотно болтавший с ним корчмарь или кто-нибудь из немногочисленных посетителей придорожного трактира, находившегося неподалеку от Удбиша, хоть краем уха уловил бы в несвязной речи раненого пехотинца малейшую нотку ненавистного герканского акцента, то ему было несдобровать.

Мирные горожане обычно трусливы и пассивны, но мгновенно звереют и способны свершить самую лютую расправу, когда случайно обнаружат, что в их ряды потихоньку затесался хитрый враг, подлый чужеземный лазутчик, прекрасно владеющий родным для них языком. В нем сразу признают опасного недруга, винят во всем зле, привнесенном в их жизнь войной, и вершат самосуд, не призывая на помощь стражу. Ведь это шанс – возможно, единственный для обитателей далеких от бушевавших сражений шеварийских земель шанс выместить на подвернувшемся под руку герканце накопившуюся злобу и доказать (прежде всего самим себе) фанатичную преданность родимой отчизне и шеварийской короне. Крамберг не сомневался, что, признай кто-то в нем чужака, развалившийся за столами люд вмиг очнется от навеянной поздним часом и сытным ужином дремы, рьяно накинется на него скопом, повалит на пол и за какую-то минуту насмерть забьет ногами. И хоть в заполненном запахами съестного и винными парами зале будут то и дело раздаваться вполне патриотичные выкрики: «За короля!», «За Шеварию!» или «Сдохни, пес заозерный!» – лазутчик знал, что его воодушевленно примутся лишать жизни по совсем иным причинам, далеким от верноподданнического, праведного гнева, но куда более близким и насущным для каждого шеварийского простолюдина. Ломая шпиону ребра и пытаясь проломить голову, горожане с крестьянами будут мстить не за поруганную отчизну, а за обрушившиеся на их плечи в связи с войной новые поборы, за потерю в хозяйстве ценных рабочих рук, держащих сейчас вместо сохи или плуга рукоять меча или древко копья; одним словом, станут вершить возмездие за то, что их привычная, ранее легко предсказуемая жизнь отныне течет по извилистому руслу смутной военной поры и уже никогда не станет прежней.

– Говорят, осада Сивикора уже к концу близится… Гарнизон вот-вот взбунтуется и белый флаг выкинет, а ведь с начала войны и двух дюжин дней не прошло… Лукаро штурмом два дня назад взят. Кьеретто еще держится, хоть катапульты заозерников в стенах крепостных изрядно понаделали брешей, а местами и с землей почти сровняли, – охотно делился последними слухами корчмарь, обрадованный, что может блеснуть осведомленностью не перед обычным болтуном-пропойцей, а перед настоящим, побывавшим в боях солдатом.

Стражники из Удбиша и солдаты столичного гарнизона частенько заглядывали в его заведение, да и пыльные мундиры заезжих офицеров перед глазами каждый день мелькали, но вот воина, которому уже довелось сойтись с врагом в жарком бою, трактирщик увидел впервые. Война была еще далеко, она охватила пожарищем южные и юго-восточные земли шеварийского королевства, а до окрестностей столицы пока не добралась. Давненько немытый и небритый, пропахший дорожной грязью и потом пехотинец в видавшем виды, протертом на локтях мундире и с левой рукою на перевязи был первым из тех, кто уже повоевал, а не околачивался в грозную пору в глубоком тылу. С такими гостями не грех было и языком почесать, тем более что более достойного собеседника в ту ночь не нашлось.

– А наши воители доблестные все под Гилацем стоят и приказа выступить ждут… По мне, так надо было сразу в драку ввязаться и сражение заозерникам дать. Чего тянуть-то? О чем только советчики королевы думают и каким местом?! Простому люду, как мы с тобой, паря, и то понятно, что не дело творится… То ль глупостью несусветной, то ль изменой попахивает! Нельзя было города пограничные без подмоги оставлять, на выручку идти скорее надоть! Там солдатушкам тяжко приходится. Мало того, что ворогов под стенами несчитано, так еще и от осадного рациона в брюхах денно и нощно урчит. Как ни крути, а от такой сра-те-гии проку нет! Ясно ж как день: либо штурмом вскоре возьмут заозерники города наши, либо защитники с голодухи перепухнут!

– Налей-ка еще кружечку, мил человек. Уж больно винцо у тебя душевное, давненько такого не пивал. Да и пожрать в миску чаго погорячее да пожирнее подкинь, – с добродушной улыбкой на слегка захмелевшем лице попросил лазутчик, изо всех сил старавшийся следить за правильностью произношения слетавших с языка слов.

Словоохотливый корчмарь продолжал тараторить, подробно пересказывая сплетни, услышанные далеко не из первых уст, а уже успевшие обрасти красочными деталями и откровенными домыслами. Крамберг ему не мешал и, приветливо улыбаясь, то кивал, то тяжко вздыхал. И хоть разведчик был, бесспорно, рад, что собеседник попался такой разговорчивый, сам в беседе пока принимал весьма пассивное участие, то есть просто не мешал старичку говорить, выжидая, когда же болтун перестанет вещать о плачевности положения дел в далеких южных землях и затронет интересовавшие его темы.

Открыто поддакивать шпион опасался, в особенности когда трактирщик принимался ругать тугодумов-полководцев или говорил о мощи вражеского, герканского войска. Как предупреждал командир, направляя Крамберга на задание, в смутную военную пору по тихим дорожным трактирам сиживает много сыскного сброда, только и ждущего, как кто-то из охмелевших посетителей сболтнет что-либо лишнее. Один лишь неуместный кивок в знак согласия с крамольными речами, возможно, прислуживающего сыску корчмаря мог потянуть не только на «пораженческое настроение», но и на куда более серьезное обвинение вплоть до «измена и сговор с врагом».

Арестовать себя Крамберг, конечно, не дал бы, тем более что на самом деле не был ранен, а в лесочке поблизости от трактира дожидалась его возвращения парочка метких стрелков, но провалить задание ему не хотелось, поэтому герканцу и приходилось внимательно следить за тем, что в ответ говорит и когда как кивает. В самые опасные моменты беседы он предпочитал перевести разговор, но делал это так, чтобы корчмарь, обидевшись, не замолчал. Прием с заказом новой порции выпивки и еды действовал всегда безотказно, не подвел он и сейчас. Обрадованный увеличением выручки, трактирщик дружелюбно кивнул и, позабыв, что не получил ответной реплики, продолжил обличать бездарность шеварийского командования, приводя все новые и новые примеры, которые, впрочем, были совершенно не интересны терпеливому слушателю.

О ходе военных действий в отряде Крамберга было известно мало, практически ничего. Вроде бы герканская армия наступала, но ее продвижение на север и северо-запад шло слишком медленно. Экспедиционные корпуса соотечественников до сих пор осаждали пограничные города и пока еще не встретились на ратном поле с основными силами шеварийцев, не спешивших дать решающее сражение. Война грозила затянуться на год, может, на два, так что паре десятков герканских солдат, волею превратного случая оказавшихся в глубоком тылу противника, было, по большому счету, безразлично: пало ли Лукаро или доблестно отражает атаки; сдался ли гарнизон осажденного Сивикора или его солдаты продолжают геройствовать на голодный желудок. Предоставленную самой себе и оторванную от высокого командования кучку герканцев интересовало лишь то, что было непосредственно связано с их жизнью. Они сообща пытались выжить во вражеском тылу и фанатично верили лишь в одно божество – в их командира: мудрого не по годам, безрассудно отважного и в то же время дотошно расчетливого доблестного рыцаря Дитриха фон Херцштайна. Он спас их из шеварийского плена, не дав бесславно сгинуть на каменоломнях, а после научил жить в лесу; жить достойно, оставаясь солдатами. Он не только вернул бывшим пленным уважение к самим себе, но и вселил в сердца отчаявшихся воителей надежду на достойное будущее. Никто из отряда толком так и не знал, что им предстояло вскоре свершить во вражеской столице, но беспрекословно верил слову доказавшего свое благородство на деле рыцаря, что по возвращении в Герканию их встретят, как героев, а не как сдавшихся в плен трусов или бежавших с передовой дезертиров.

…Выслушивая то нелепые байки из походной жизни шеварийских солдат, то дилетантские рассуждения о перспективах войны, Крамберг терпеливо ждал, когда же трактирщик исчерпает запас сплетен и заговорит о действительно важном. Пока же разведчик, медленно цедя из пятой по счету кружки вино и ковыряясь вилкой в третьей порции жаркого, осторожно оглядывал зал, пытаясь заметить, не косится ли кто из посетителей в его сторону и не прислушивается ли к их с корчмарем разговору.

Вроде бы на первый взгляд ничто не предвещало беды. По крайней мере, никто из дюжины посетителей ни на блюстителей порядка, ни на агентов шеварийского сыска не походил, да и опасным казался не более чем трехлетний малыш, играющий «в лыцаля» и по этой причине гордо оседлавший ночной горшок да вооружившийся треснувшей ложкой с выщербленной тарелкой. Кроме совсем не воинственного вида, всех присутствующих этой ночью в корчме объединило еще одно довольно прискорбное обстоятельство – все они опоздали к закрытию городских ворот и теперь были вынуждены коротать долгие часы до рассвета на жестких скамьях за далекими от идеала чистоты столами.

Пятеркой крестьян в самом дальнем углу зала можно было сразу пренебречь, считая бездушной, но зато источающей едкий, неприятный аромат мебелью. Тружеников полей, видимо, так сильно обрадовало, что они смогли ненадолго выкарабкаться из-под каблучков сварливых женушек, что по дороге на рынок они основательно перебрали с выпивкой и теперь пребывали в крепком хмельном забытье. Их стол походил скорее на большую двухъярусную кровать: двое возлежали на нем сверху в куче грязной посуды и битых кувшинов, а остальная троица покоилась под ним среди объедков, луж сомнительной жидкости и кое-как скинутых с пахучих ножищ сапог. Вряд ли агентам шеварийского сыска хватило бы фантазии опуститься до такого вопиющего свинства да еще нежно прижиматься друг к дружке во сне, ласково называя женскими именами.

Парочка горожан, мирно прикорнувших возле окна, вызывала у Крамберга куда большие подозрения. Один из обитателей ремесленных кварталов столицы время от времени потихоньку открывал правый глаз и как будто ощупывал взором пространство вокруг себя. Вполне вероятно, что он лишь притворялся дремлющим, а на самом деле не только прислушивался к болтовне корчмаря, но и тайком приглядывал за всем залом. Самое настораживающее, что он открывал зоркий глаз именно в те моменты, когда монотонное бурчание хозяина ненадолго смолкало, а в ответ не следовало реплики. Хотя, с другой стороны, притомившийся путник мог всего лишь приглядывать за своим багажом, той самой маленькой серой котомкой, что покоилась у него под рукой на лавке. В придорожных трактирах частенько воруют, тем более ночью, когда добропорядочных людей тянет ко сну, а мелкие воришки, наоборот, привыкли бодрствовать.

За ближайшим столом ко входу сидел немолодой и, судя по виду, далеко не богатый, но изо всех сил старающийся угнаться за модой дворянин в компании то ли донашивающего его обноски слуги, то ли болеющего честностью и поэтому бедного приказчика. Оба ничего не ели, пили в меру и беседовали вкрадчивым шепотом, все время что-то записывая и высчитывая на разложенных по засаленному столу листах бумаги. Похоже, они обсуждали важную сделку, которую им предстояло вскоре провернуть, и настолько были поглощены многоэтапными сложными расчетами, что даже не заметили, как один из зловонных крестьянских сапог оказался у них под столом и наверняка изрядно затруднял дыхание. Дуэт дельцов казался Крамбергу еще менее подозрительным, чем перебравшие односельчане, а вот необычная троица за соседним с ними столом вызывала у разведчика серьезные опасения, хоть вела себя столь же скромно и также была всецело поглощена ведущимся шепотом разговором.

Далеко не каждый день можно увидеть, чтобы молодая красавица явно благородных кровей проводила время в компании двух довольно развязных старичков, позволявших себе не только прилюдно залезть рукой под камзол, чтобы пузо почесать, но и спутницу при случае нежно поглаживать, а порой и по упругим округлостям легонько шлепнуть. Видимо, огненно-рыжеволосая дама имела весьма смутное представление о том, как надлежит вести себя порядочной девице в обществе дурно воспитанных мужчин. Вместо того чтобы невинно краснеть и громко возмущаться, пытаясь в приступе глубочайшего негодования обуздать вялые порывы страсти престарелых шалунов, девица лишь скрежетала зубами, видимо, едва удерживаясь от извержения из прекрасного ротика потока грязной брани, и щедро раздавала похотливым старикашкам когда лишь звонкие, но не болезненные затрещины, а когда и весьма ощутимые тычки в дряблые бока. Со стороны это действо походило на какую-то забавную игру между закадычными приятелями, игру недозволенную, переходящую все рамки общественного приличия и нарушающую строжайшие нормы общения степенных мужей с благородными по рождению и духу представительницами прекрасного пола.

Как ни странно, но никто из посетителей корчмы не пожелал вступиться за честь дамы и угомонить парочку ведущих себя недозволительно привольно старикашек. А ставшая жертвой шутливых домогательств красавица, в свою очередь, хоть и злилась, хоть и искусала прекрасные губки в кровь, но не собиралась покидать застолья с распоясавшимися попутчиками преклонного возраста.

От этой троицы Крамбергу было не по себе, в особенности после того, как он ощутил на своем затылке хоть и беглый, но в то же время пристальный, как будто пронизывающий насквозь и выворачивающий наизнанку взгляд одного из вульгарных старичков. На миг опытный, уже давно не боявшийся посмотреть смерти в лицо воин почувствовал себя крошечной, беспомощной букашкой, которую с любопытством изучают перед тем, как безжалостно раздавить каблуком башмака. Прищуренные глазки, судя по богатой одежде и уверенной манере держаться, почтенного, состоятельного и весьма влиятельного гражданина столицы ничуть не походили на глаза умудренного и утомленного долгими годами жизни старика. В них была житейская мудрость, чувствовался прозорливый ум, но совершенно отсутствовали характерные для людей преклонных лет отрешенность и апатия, которые появляются в душе долгожителя сразу после потери им «вкуса жизни». Хоть тщедушная фигурка старичка была щупла, худа и неказиста, да еще и обременена выпирающей округлостью небольшого животика, но Крамбергу почему-то казалось, что глазастый похабник почтенных лет на деле был еще «ого-го»: мог резво попрыгать, шустро побегать, да и легкой шпажонкой ловко помахать. Его присутствие рядом тяготило разведчика и заставляло быть еще более осторожным.

Второй старичок также казался персоной загадочной и незаурядной. Долгое время Крамберг пытался сообразить, а что же в его неординарной, примечательной внешности было не так, но в конце концов, внимательней приглядевшись, все же нашел ответ. Дело в том, что второй попутчик терпящей приставания красавицы являлся вовсе не доживавшим свой век стариком, а юношей восемнадцати-девятнадцати лет, ставшим жертвой либо страшного проклятья, либо богомерзких колдовских чар. Кучерявые волосы странного молодого человека были седы и уже начали потихоньку выпадать на висках и макушке, а лицо и руки его испещряла паутина глубоких, стариковских морщин. Остальное тело жизнерадостного юнца почему-то устояло перед губительным заклинанием ведьмы или чернокнижника. В нем чувствовалась крепость мышц, выносливость и свойственная юности гибкость.

Необычная троица очень не нравилась Крамбергу, она вызывала в нем иррациональный, не объяснимый рассудком страх, но поскольку ни старики, ни рыжеволосая девица на него внимания вроде бы не обращали, да и недружелюбных взоров в его сторону не бросали, разведчик решил не покидать трактир и довести порученное ему дело до конца…

– Самого-то где покалечили? – наконец-то уставший возмущаться бездарностью шеварийских полководцев да сетовать на размеры новых податей старик решил проявить интерес к персоне терпеливого слушателя, ни разу не перебившего его длиннющих, занудных, обличительных тирад.

– Кенервард, – не слукавил Крамберг, естественно, не став уточнять, что воевал на стороне герканцев. – Жарковато там было, три дня бои шли, штурм за штурмом. Заозерники крепко держались, отступать-то им было некуда. Меня в самом конце подранили, мясо порвало да кость в двух местах перебило, чуть по локоть не потерял, – глотнув вина из кружки, шпион весьма убедительно кивнул на повисшую на перевязи руку. – Лекарь наш сказывал, еще с полгодика ни кулака сжать, ни пальцами шевелить толком не смогу… Какой прок с меня в бою? Вот домой рану зализывать и отпустили…

Как только прозвучало название сначала доставшейся почти без боя герканцам, а затем с трудом отбитой назад шеварийцами пограничной крепости, рыжеволосая девица резко повернула голову в сторону солдата, выдав тем самым свой интерес к его словам. Однако объектом внимания Крамберг пробыл недолго, поскольку старик, похожий на состоятельного горожанина, грубо одернул проявившую любопытство даму за рукав, а затем, зарывшись лицом в копну огненно-рыжих волос, что-то быстро прошептал на ухо несдержанной спутнице.

– Считай, повезло! За полгода, поди, уже все закончится, – с тяжелым вздохом изрек трактирщик, то ли действительно не веривший в победу шеварийского оружия, то ли специально провоцируя подвыпившего солдата на преступную откровенность. – Коль король наш не сдурит, так от герканцев к тому времени ужо откупится. Чую, не на войну вовсе, не на вооружение ребятушек наших щас деньжища-то с народу огромные дерут, а на позорную контрибуцию, чтоб, значитца, от ворога откупиться чем было. Много Шевария земель потеряет, но большая часть останется. Заозерники жадны, конечно, им все без остатка подавай, но от такого подарка не откажутся, тем паче что во время любое, хоть следующим летом, хоть через годок, на нас вновь двинуться смогут. Кто ж им запретит-то, кто ж их остановит? Не наш же трусливый, дворцовый сброд, что сам воевать боится, да и другим не дает!

– Ты что ж, совсем в победу нашу не веришь?! – довольно убедительно изобразил на лице гримасу возмущения Крамберг и даже посчитал не лишним стукнуть кулаком здоровой руки по столу. – Мы там, значица, воюем, глотки врагу чуть ли не голыми руками дерем, да сами сотнями дохнем, а такие, как ты…

– Эх, солдат, солдат, – укоризненно покачал старый корчмарь седой головою, – ни такие, как ты, ни такие, как я, исход войны не решают! Ты, что ль, не видишь… король наш, шаркунов-советничков обслушавшись, в драку вовсе не хочет лезть и войсками отборными не рискует! Кого он на подмогу осажденным городам послал… новобранцев, только что от сохи оторванных, старичье навроде меня из ветеранских рот да сборные дружины олухов-ополченцев. Они с врагом насмерть бьются, а где армия, где отборные гвардейские части, где рыцарские отряды, наконец?! Вот когда завтра по утрянке к Удбишу пойдешь, там добрую половину нашего войска и увидишь! А те, кто не там пьянствует, те под Гилацем баклуши бьют да со скуки девиц по сеновалам брюхатят. В поле лагерем войска лучшие расположились да столицу охраняют, только надо еще разобраться, от кого: то ли от ворогов-заозерников, которые еще далеко, то ли от собственного люда?! От трактира моего до ворот городских всегда два часа пехом было, час на телеге да треть часа на добром коне, а щас коль с восхода в путь двинешься, так ближе к заходу только придешь! Через каждую милю, на каждой развилке кордон да досмотр. Солдат под стенами крепостными скопилось поболее, чем на поле бранном! От мундиров да флагов в глазах рябит, а коль денек солнечным выдастся, так и от блеска доспехов ослепнешь! И знаешь, чо я те, служивый, еще скажу?

Из пламенной речи негодовавшего старика Крамберг, в принципе, узнал все, что хотел, и уже мог с чистой совестью уходить. Слова корчмаря полностью подтверждали предположения их прозорливого командира. Подступы к шеварийской столице были надежно перекрыты войсками, так что у маленького, прячущегося в лесной чаще отряда герканцев имелась одна лишь возможность проникнуть в столицу. Они должны были, припрятав оружие в лесу, разбиться на мелкие группки и под видом беженцев попытать счастье, пробраться в Удбиш через многочисленные военные посты и заградительные кордоны стражи. Какой кровью это удалось бы, оставалось только гадать, но если бы в город проникла хотя бы половина отряда, это уже был бы успех и чертовское везение!

Лазутчик сделал свое дело, получил из уст местного жителя подтверждение догадки командира. Теперь Крамберг мог подняться из-за стойки и, не говоря ни слова, просто уйти, оставив присутствующих и прежде всего разболтавшегося корчмаря в недоумении. Однако он решил ненадолго задержаться, чтобы удовлетворить любопытство и все же узнать, что ему напоследок хотел сказать раскрасневшийся, как рак, и раздувший щеки, как болотная жаба, корчмарь. И, главное, какой будет реакция окружающих: поддержат ли свидетели крамольного откровения возмущение старика или, скрутив его сообща по рукам да ногам, свезут на ближайший пост стражи?

К сожалению, а может, и к счастью, узнать это Крамбергу не довелось. Судьба не дала вспылившему старику возможности завершить свою пламенную речь наверняка эффектной и хлесткой обличительной тирадой, а присутствующим как-либо на нее среагировать.

Престарелый торговец коварным вином и плохо прожаренным мясом уже открыл было рот и набрал в обросшую слоями волосатого жира грудь побольше воздуха, чтобы излить весь свой гнев на одном дыхании, как ночная тишь была бесцеремонно нарушена целым оркестром зловещих звуков. Сперва ее пронзил протяжный, не предвещавший ничего хорошего рев походного рожка, зародившийся где-то невдалеке на дороге и тут же донесшийся до погруженного в мирную дремоту трактира; потом растоптали многочисленные конские копыта, громко зацокавшие по булыжникам проходящего невдалеке от дверей заведения большака; а уж затем окончательно развеяли скрежет доспехов, грубые окрики командира, ругавшего спящих в седлах солдат, и свет доброго десятка факелов, ворвавшийся внутрь придорожного пристанища скитальцев сквозь щели в хлипких деревянных стенах.

Незаметно положившего руку на меч лазутчика посетило дурное предчувствие. Похоже, его разделили и остальные, собравшиеся в этот поздний час в зале: те, кто дремал, приоткрыли слипшиеся глаза; а те, кто шептался, мгновенно прекратили разговоры и погрузились в напряженное ожидание. Не стал исключением и дерзкий на язык корчмарь, чей лоб мгновенно покрылся капельками холодного пота, а все до единой конечности дружно затряслись, заставив хозяина пуститься в презренный танец трусливой покорности и откровенного страха. Полнейшее безразличие к происходящему выказала лишь компания спящих мертвецким сном крестьян. Только один из пропойц забавно задрыгал ногой, тщетно пытаясь вернуть на место наполовину съехавший во сне левый сапог.

Отряд был чересчур многочисленным для обычного конного патруля, да и вел себя слишком дерзко и шумно. Через закрытые двери, конечно, было не видно, но зато отчетливо слышно, как покинувшие седла служивые начали хозяйничать во дворе, грубо отпихивая спешившую им навстречу прислугу да щедро раздавая тумаки парочке конюхов, попытавшихся воспрепятствовать воровству сена из скудных запасов конюшни.

«Кто это: обычные солдаты или служители сыска прибыли за моей головой?! – судорожно пытался сообразить Крамберг, демонстрируя чудеса выдержки и оставаясь внешне по-прежнему спокойным. – Нет, обычные воины так нагло себя не ведут… ведь они не на захваченных землях, где все дозволено, а в своем тылу. Значитца, сыскари королевы пожаловали, а может, и нет… Может, это всего лишь распоясавшаяся челядь какого-нибудь знатного рыцаренка. Пока сижу и не дергаюсь, пущай заходят, а там поглядим, что к чему… Коль не обойдется, буду через кухню прорываться. Сковороды с горячим маслом да котлы с кипящей водой хорошее подспорье оружию… и проходы там извилистые да узкие, сразу, поди, не возьмут, а повезет, так и уйти смогу…»

К счастью, ждать да гадать пришлось недолго. С тех пор как со двора начали доноситься глухие удары армейских сапог да жалобные стоны избиваемых, не прошло и минуты. Дверь трактира с шумом распахнулась, едва не слетев с проржавевших, скрипучих петель, и глазам собравшихся предстали одетые в походные доспехи виновники поднявшейся смуты. Порог переступили всего пятеро, в то время как остальные две-три дюжины доблестных шеварийских воителей предпочли пока остаться во дворе и закончить разминку затекших во время езды нижних конечностей, ломая ребра корчащейся на земле и уже переставшей молить о пощаде прислуге.

Крамберг плохо разбирался в шеварийской геральдике, постоянно путался в цветах вражеских форменных одежд, да и конных лучников от всадников из легкой кавалерии отличить толком не мог, но как только он узрел грозных посетителей с бесстрастными стальными масками забрал вместо лиц, от сердца у него мгновенно отлегло. Насколько он знал, даже самые низшие чины шеварийского сыска никогда не носили на одеждах гербов, да и тяжелее нательной кольчуги или плотной кожаной куртки редко доспехи надевали. Погоня за одним-единственным шпионом не могла стать причиной столь разительных изменений пристрастий в одежде.

Округлые, чуть приплюснутые по бокам шлемы полностью скрывали лица вошедших. Добротные кольчуги с нашитыми поверх стальными пластинами придавали воителям особо грозный вид. Идущие от кистей до локтей наручи и массивные костяные наплечники выпирали из-под длинных багровых плащей. Так основательно утяжелять свой гардероб «ищейки» из королевской псарни не стали бы не только ради него, но даже ради самого именитого и прославленного агента герканской разведки. К тому же двойной герб, поделенный вертикальной золотистой чертой на две ровные части, свидетельствовал, что незваные визитеры не служили в регулярной армии шеварийского королевства. Скорее всего они являлись наемниками одного из многочисленных рыцарских отрядов, изрядно пополнивших ряды шеварийского воинства в военное время. Формально сборища платных головорезов вроде бы входили в состав защищавшей отчизну армии, но на деле подчинялись лишь своему господину и пренебрегали исполнением приказов иного, даже самого высокого командования. С военным делом наемники были на короткой ноге, но вот дисциплина изрядно хромала. По большому счету, им было без разницы, с кем вступать в бой и кого грабить: мирных «заозерников» или верноподданных шеварийской короны.

– Значитца, так… – после недолгого молчания властно и громко изрек старший над наемной братией, откидывая вверх стальную маску шлема. – Наш господин, Его Сиятельство граф Куазар, эту курятню проездом в столицу посетить изволит. С дороги пару часков отдохнет, а могет быть, даже чаго и откушает… Хозяин, даю те четверть часа на приборку и жрачку состряпать, достойную светских особ. Не поспеешь, мои ребята с тя шкуру живьем сдерут… Будь покоен, прям на дворе освежуют да перед входом в твой сарай сушиться развесят! Пошевеливайся, старик, растряси жирок! Остальных не задерживаю! Пшли прочь, отребье голодраное, и чтоб поблизости ни одной рожи паскудной видно не было! Девка рыжая могет остаться… Коль повезет, Его Сиятельство ее вниманием облагодетельствует…

Крамберг облегченно вздохнул и потихоньку убрал мокрую ладонь с липкой от пота рукояти меча. Несмотря на вопиюще грубую форму обращения, смысл слов наглеца-десятника иль даже полсотника его в полной мере устраивал. Солдаты пришли не за ним, и это было замечательно. Они хотели, чтобы посетители незамедлительно покинули трактир; он искренне желал того же… Провидение покровительствовало ему, обстоятельства складывались на редкость удачно, но, как обычно бывает, в бочке меда всегда имеется ложка дегтя, а в жизни всегда найдется какая-то мелочь, которая все испортит…

Трижды раболепно кивнув и чуть не захлебнувшись слюной, пролепетав «Сию минуточку, мой господин», тучный корчмарь проворно помчался на кухню, исполнять волю сурового гостя и его явно не привыкших шутить и долго ждать подчиненных. Примеру хозяина заведения тут же последовало и большинство посетителей, рассудивших, что уж лучше скоротать злосчастную ночку где-нибудь среди открытого поля или в темном лесу под кустом, чем испытать на собственном теле остроту мечей наемного воинства. Как ни странно, но первыми бросились к выходу, как по мановению волшебной палочки, разом проснувшиеся и мигом все, как один, протрезвевшие крестьяне. Впопыхах позабыв под столом драную-передраную котомку и два левых сапога, компания полураздетых, смрадно пахнущих ядреным перегаром тружеников полей довольно ловко, друг за дружкой, просочилась в узкую щелочку прохода между стеной и застывшими в молчаливом ожидании воинами. Чуть меньшую прыть проявили ремесленники. Их сборы продлились аж на целую пару секунд дольше, да и до порога горожане прошлись хоть так же покорно, но все же степенней.

Остальные же гости невзрачного придорожного заведения явно не желали прощаться посреди холодной ночи ни с крышей над головой, ни с жесткой, но все же сухой скамьей под тем самым местом, на которое поборники справедливости и искатели правды в жизни почти всегда находят опасные приключения.

– Закрой пасть, кнехт! Уж больно из нее навозом да конским потом смердит! – не громко, но жестко и убедительно произнес дворянин в годах, жестом приказав поспешно засобиравшемуся компаньону по торговым делам остаться за столом. – Иди в хлев и там свиньями командуй! И глазищами тут злобно не зыркай, пес! Не надейся, рожей не вышел, чтоб я меч с тобой скрещивал. А вот Сиятельству твоему урок преподам, как халдеев в узде держать да воспитывать, тем более тех, кому сдуру оружие в руки вложил!

– Ах, извиняйте сердешно, Ваш Высокородь, Вашей-то важной персоны я в этом хлеву и не приметил как-то… – издевательски произнес старший наемник, вызвав насмешливую ухмылку на лицах стоявших у него за спиной солдат, не видящих угрозы в присутствующих и поэтому так же, как и командир, откинувших забрала. – А все потому, что стол уж больно Ваш низок, и шпор Ваших рыцарских как-то не видать… Ах, позвольте, да их там и нету! Ну, это ж надо… Вы только гляньте, ребятушки, какая оказия… До седой башки дворянчик дожил, а шпорками да гербиком так и не разжился… Непурядок! – закачал головой и зацокал языком чувствовавший свою силу, а значит, и безнаказанность наемник. – Слышь ты, Высокородь, с господином нашим о чем хошь калякай, коль он, конешно, старичье всякое праздной забавы ради слушать вздумает. А у нас приказ, и его исполнению не мешай, а то как простолюдина низкородного на двор сволочем да плетьми прилюдно попотчуем. Был бы рыцарем, мог бы остаться, а так пшел на двор, иль пинками под седалище погоним!

Престарелый дворянин был не из трусливого десятка и оскорблений терпеть не собирался. Не проронив в ответ ни слова, он поднялся из-за стола, достал из ножен меч и неторопливо направился к выходу, то ли теша себя надеждой в одиночку справиться с пятеркой бывалых солдат, то ли просто желая погибнуть достойно, сохранив самоуважение и честь.

К несчастью, сидевший довольно далеко от двери Крамберг немного замешкался и не успел пробраться к выходу до того, как его перекрыли одновременно обнажившие оружие и приготовившиеся к схватке наемники. Желавшему, пожалуй, больше всех оказаться снаружи шпиону поневоле пришлось стать свидетелем довольно странных, совсем нетипичных для военной поры событий.

– Оставьте, мой друг! Не дело такому благородному человеку и искусному бойцу, как вы, со всякой тлей замшелой связываться, – невозмутимо изрек престарелый спутник рыжеволосой красавицы, усердно макая хлебным мякишем в тарелке и со смаком отправляя остатки еды в рот. – Вложите меч в ножны и ступайте во двор, милостивый государь! Поверьте, так будет лучше!

– Ага, предоставьте нам, низкородным простолюдинам, за усища зарвавшихся вояк подергать да уму-разуму мерзавцев поучить, – тут же поддакнул ему только внешне и лишь издали походивший на дряхлого старца юнец. – Слово даю, наш урок они живо усвоят, если, конечно, тогось… его переживут.

Под конец своей речи жертва колдовских чар скорчила рожу и пакостно захихикала, за что тут же и получила локтем в бок от хранящей спокойствие, невозмутимой и степенной, как настоящая праведница или монашка, девицы.

Произошедшие далее надолго запомнилось Крамбергу, хотя бы потому, что не укладывалось в узкие рамки разумного и привычного. Хоть дворянин был не на шутку разозлен, но почему-то решил не жертвовать жизнью в неравной борьбе с обидчиками. Он послушно вложил оружие в ножны и величественно прошествовал к выходу, прямо сквозь строй обомлевших и поэтому расступившихся, а не набросившихся на него наемников. Следом за ним быстро прошмыгнул и изрядно обрадованный таким поворотом событий приказчик. Лазутчику тоже захотелось испытать судьбу, но он не успел воспользоваться краткими секундами замешательства. Ряды проявивших от растерянности благородство солдат вновь сомкнулись, а их командир поспешил вернуть себе утраченную инициативу, а заодно и подсушить подмоченный авторитет.

– Далече не уйдет, седовласка брыкастая! Щас со зверинцем языкастым покончим, с девкой чуток позабавимся, а затем и дворянчика в леске догоним, – просопел старший наемник, нарочито медленно вытаскивая меч из ножен. – Прирежьте всех, да аккуратненько, не как в прошлый раз. Кровякой все не замарайте! Господину графу с кузеном в этой халупе еще отужинать…

Длинные речи заметно сокращают жизнь, в особенности если произносятся вместо дела. Командир наемников был слишком речист, вместо того чтоб отдать приказ одним единственным, емким словом «Убить!». Последствия этой оплошности не заставили себя долго ждать. Грозно сжимая в руках мечи, солдаты сделали только первые неспешные шаги к столу, за которым мирно ужинала чудаковатая троица, как в их рядах уже появились потери. Сладкое предвкушение кровавой резни, в которое только стали погружаться соскучившиеся по жестоким потехам головорезы, было вероломно нарушено рыжеволосой девицей. Лениво и даже как-то величественно отбросив в сторону обглоданную до кости куриную ножку, миловидная девушка почти одновременно совершила три неожиданных для присутствующих действа: мило улыбнулась в ответ на зловещие ухмылки медленно приближавшихся палачей, запустила кружку в голову их командира и грациозно извлекла из-под стола средний боевой арбалет.

Разбрызгивающему на лету жалкие остатки хмеля снаряду, конечно же, не суждено было достичь цели. Старший наемник без труда увернулся и тут же послал ответное послание в виде длинной забористой тирады, состоящей по большей мере из бранных слов. А вот одному из его солдат очень сильно не повезло. Выпущенный с расстояния всего двух – двух с половиной метров болт не только отбросил не ожидавшего подвоха бедолагу к противоположной стене, но и проделал в его нагрудном доспехе сквозную дыру размером с изящный дамский кулачок.

Внезапная гибель товарища не вызвала оцепенения у солдат, а, наоборот, побудила их к незамедлительным действиям. Троица наемников во главе с командиром быстро ринулась к столу, желая порубить оказавших сопротивление наглецов на мелкие куски, однако натолкнулась на жесткий и жестокий отпор маленького, невзрачного с виду, но зато хорошо сплоченного и, видать, побывавшего не в одной переделке отряда. Не сговариваясь, троица обреченных на смерть вскочила из-за стола. Размахивая лишь голыми руками, седовласый юнец безрассудно набросился на нападавших. Богато одетый старик, наоборот, трусливо спрятался за спиной доставшей из складок платья кинжалы и приготовившейся к отражению атаки девицы. Он судорожно копошился под плащом, наверное, стараясь побыстрее достать запутавшееся в складках оружие, однако его попытки были тщетны, зловредный предмет никак не хотел появляться на свет. Впрочем, в том и не было большой необходимости – до дальнего угла, в котором зажалась парочка, никто из солдат так и не добрался.

Широко открыв от изумления рот и даже позабыв вынуть из ножен меч, что было бы весьма кстати, Крамберг наблюдал, как шустрый, небывало проворный боец демонстрировал чудеса акробатики на узком пространстве средь стен, перевернутых скамей и столов. Но необычным было не только это! Юнец постоянно крутился, то уходя от ударов мечей и кулаков, сыпавшихся на него со всех сторон, то отражая их голыми, незащищенными даже простенькими кожаными наручами, руками. Как такое могло быть и почему острая сталь отскакивала от мягкой податливой плоти, а не разрубала ее, у герканского шпиона просто не укладывалось в голове.

– Да хватит уж копаться! Давай живее! – неистово кричала девица, подгоняя замешкавшегося старика за спиной в перерывах между тем, как отчитывала, по ее мнению, чересчур медлительного после сытной трапезы юношу. – А ты что возишься?! Не время для игр! Кончай забаву, да уходим!

– Отстань! – в ответ проскрежетал зубами юнец, с силой толкнув обеими кулаками в грудь приблизившегося к нему вплотную солдата, и тут же отбил мгновенно раскинутыми в стороны руками лезвия двух мечей, летящих к его седой голове. – Стой уж, курятинку переваривай!

Получивший сильный удар точно в центр грудной клетки солдат не отлетел на несколько шагов назад, как того ожидал Крамберг, а лишь, слегка покачнувшись, отпрянул и вновь собирался кинуться в атаку. Однако уже занесенный для удара над его головою меч вдруг выпал из разжавшейся кисти, а грузное тело воина сперва зашаталось, заходило ходуном на почему-то ослабших, подкашивающихся ногах, а затем, описав вокруг своей оси полный круг, бессильно повалилось на пол. Уже бездыханное, но еще надсадно хрипящее и извергающее из широко открытого рта пену тело солдата упало на спину. Крови не было, крепкая кольчуга не порвалась, но ряды ее звеньев вместе с нашитыми поверх стальными пластинами были глубоко вдавлены в грудь.

«Это же колдовство! Чернокнижники! Быстрее бежать! Прочь отсюда! Быстрее в лес!» – мгновенно возникла в затуманенной голове Крамберга здравая мысль, а всего через миг ей нашлось весьма реальное и ощутимое подтверждение.

Увлеченные схваткой наемники, конечно же, заметили, что их ряды поредели, но им было некогда размышлять над причиной смерти товарища, и не нашлось даже пары секунд, чтобы мельком бросить взгляд на его мешающееся над ногами тело. Противник был быстр, а его руки крепки, как сталь, вот только не звенели при соприкосновении со стальными мечами. Однако на стороне солдат был не только численный перевес, но и приходящее с опытом хладнокровие, помноженное на завидную выносливость и дюжее мастерство. Вначале все их атаки были безуспешны, но затем вынужденный долгое время крутиться волчком противник стал уставать и, следовательно, пропускать удары. В отличие от рук зачарованного юнца, его тело и кучерявая голова не были столь тверды. Первый пропущенный сзади удар оставил на спине паренька неглубокую, но обильно кровоточащую отметину. Второй «поцелуй» стального клинка лишил колдуна мочки левого уха и срезал довольно большой кусок кожи со щеки. Третье скользящее касание меча безвозвратно испортило юнцу прическу, срезав с макушки вместе с кожей прядь седых волос. Неизвестно, как долго бы еще паренек продержался, упал бы он, обессиленный от потери крови или пронзенный мечом, но счастье ему улыбнулось – растяпа-старичок наконец-то достал из-под плаща предмет, оказавшийся вовсе не оружием, а маленьким, замусоленным, изрядно потрепанным и во многих местах надорванным свитком.

– Слава Небесам, свершилось! – не скрывая раздражения, тяжко вздохнула девица, после чего тут же покинула свой пост в уголке, решив, что поспешно разворачивающий трясущимися руками свиток старик уже не нуждается в ее защите.

Подмога пришла вовремя. И хотя быстро замелькавшим по воздуху кинжалам так и не удалось обагриться вражеской кровью, но одного из троих наемников красавица на себя отвлекла, тем самым заметно облегчив участь изрядно запыхавшегося, пошатывающегося и движущегося уже не так быстро товарища. Пока в разгромленном трактире продолжался бой и звенели мечи, старичок тихонько стоял в уголке и беззвучно шевелил губами, видимо, читая какое-то заклинание.

В ходе всей схватки на Крамберга внимания никто не обращал, и он являлся не участником, а всего лишь наблюдателем происходивших событий. Однако, как только дело стало двигаться к концу, герканский лазутчик наконец-то решился потихоньку ретироваться. Наемники не пребывают в восторге, когда кто-нибудь прознает про их грязные, далеко не всегда законные делишки. Чернокнижники тоже не любят, когда кто-то из обычных людей становится свидетелем их бесовского чародейства. Разведчику было даже страшно подумать, что с ним могут сделать и во что превратить, когда приспешники темных сил покончат с врагами. Рассудив, что уж лучше погибнуть от мечей двух дюжин солдат, расположившихся во дворе и почему-то не спешивших прийти на помощь своему командиру, Крамберг стал осторожно, бочком, пробираться к выходу. Однако свершить задуманное он не успел. Когда до спасительной двери оставалось не более пары шагов, старик перестал шевелить губами и, разорвав на мелкие части уже бесполезный, использованный свиток, откинул мелкие клочки в сторону.

Пару-другую секунд бой продолжался в том же высоком темпе, а затем вдруг воины стали слабеть, как будто затхлый воздух корчмы и ее заплесневелые стены высасывали из них силы. Их движения стали медлительными, взоры под лицевыми масками помутнели, а дыхание заметно затруднилось. С начала действия богомерзких чар не прошло и полминуты, как троица наемников, один за другим, повалилась на пол, и под низкими сводами разгромленного трактира зазвучал богатырский храп. Добили ли чародеи своих врагов или милостиво подарили им жизни, разведчик так и не узнал. Как только Крамберг почувствовал, что его веки потихоньку тяжелеют, а очертания предметов начали расплываться перед глазами, герканец распрощался с осторожностью и, вышибив дверь ударом ноги, выскочил на двор.

Спасавшийся от действия усыпляющих чар беглец, естественно, не думал, что, как только покинет трактир, его жизнь и рассудок тут же окажутся в безопасности. Он был готов морально и физически спасаться бегством от озверевших солдат расположившегося во дворе на отдых отряда и даже собирался отвлечь от собственной персоны и привлечь их внимание к драке в корчме истошным, полным неподдельного отчаяния и страхом криком: «Спасите, люди добрые! Бесово отродье!» Однако картина, представшая снаружи его мгновенно расширившимся от ужаса глазам, была куда страшнее, нереальней и чудовищней, чем колдовство, которое он только что узрел внутри проклятого заведения.

Весь двор был объят пламенем, заполнен адским шумом и охвачен идущим полным ходом сражением. Горели конюшня и амбар, а беспощадное, жаркое пламя, уже охватившее крышу скотного двора, потихоньку подбиралось к покосившимся стенам самого трактира. Из клубов черного-пречерного дыма, быстро увлекаемого сильным ветром в сторону тракта, то и дело показывались небольшие группки солдат, то куда-то со всех ног бегущих, то ожесточенно отбивающихся от менее многочисленных, но зато превосходящих по размерам, силе и ловкости противников.

Увиденное Крамбергом просто не могло быть правдой, оно походило на жуткий, навеянный чародейским дурманом кошмар; безумный бред, который может присниться только после очень лихой попойки. Огромная огненно-рыжая курица, мечущаяся взад-вперед по двору, пискливо кудахчущая и поклевывающая разбегавшихся от нее солдат, как зерна. Шестирукий трехглавый скелет в два с лишним человеческих роста, меткими ударами огромных дубин и вырванных из изгороди жердей ловко выбивающий из седел кружащих вокруг него всадников. Орава дико орущих бесштанных детишек, носящихся по двору шумной ватагой и взрывающихся при соприкосновении с воинами облаками едкого, зловонного дыма. Безголовый летучий стрелок, зависший над объятой огнем конюшней и с умопомрачительной скоростью выпускающий из лука ядовито-зеленого цвета шипящих, извивающихся в полете гадюк вместо стрел. От такого нереального зрелища можно было легко сойти с ума, и Крамберг уже одной ногой ступил за черту, за которой обитают лишь блаженные да убогие. Но, как это ни парадоксально, когда разум впавшего в оцепенение солдата был уже готов навсегда покинуть голову, его милосердно спасли, причем спасителем оказался не человек, а одно из абсурдных, адских созданий.

Громко вереща и плача, из клубов приближающегося к разведчику дыма вдруг выбежал трехлетний карапуз, с ног до головы перепачканный сажей. Завидев солдата, он, не моргая, уставился на обомлевшего от страха мужчину большими голубыми, как Небеса, глазищами и тонюсеньким, но вполне разборчивым голоском важно изрек:

– Дядь, а дядь! А чагось ты тута делаешь?! Мы, меж прочим, не для тя тут кровавую фарсу с налетом трагизмы и с запашком подмоченных портков устраиваем. Подглядывать нечестно, тем более когда за зрелище не плочено!

С важным видом, прочитав солдату нравоучение, златокудрый голубоглазый чертенок отряхнулся, как только что вылезший из воды пес, стряхивая со своего розового, пухленького тельца сажу, а затем изо всех сил надул щеки и дунул Крамбергу прямо в лицо. Всего на долю секунды герканец закрыл глаза, а когда веки снова открылись, то от кошмарного видения не осталось и следа.

Было раннее утро, солнце уже светило, хоть еще и не явило свой слепящий лик из-за леса. Разведчик стоял на том же самом месте посреди двора и изумленно наблюдал, как оправившаяся от побоев прислуга вместе со всеми вчерашними посетителями трактира грузит на телеги изуродованные трупы солдат. Конюшня и амбар были целы, в округе не было видно ни малейших следов бушевавшего ночью пожарища, как будто огненный ад просто померещился переборщившему с вином солдату. Однако еще крепко не обретший связь с реальностью рассудок Крамберга не мог согласиться со смелым предположением, что это был всего лишь сон, как ни силился. С другой же стороны, он был не в состоянии объяснить, откуда на дворе взялись две с лишним дюжины трупов и кто перебил целый отряд вооруженных до зубов наемников.

В состоянии полнейшей прострации разведчик просто неподвижно стоял и, нервно теребя ус, безучастно наблюдал, как, по-приятельски переговариваясь, а порой и шутя, пьянчужки-крестьяне, горожане-ремесленники, престарелый дворянин с его пугливым приказчиком и прочие персонажи из «вчерашнего дня» таскали по двору одетые в доспехи трупы. Единственным, кого не увидел Крамберг и кто не участвовал в уборке двора от уже начинающей дурно попахивать плоти, был степенный старик, тот самый чародей, что сотворил иллюзорное заклинание и вызвал весь этот богомерзкий, чуть не сведший солдата с ума кошмар. Однако чутье подсказывало герканскому солдату, что творец диковинного видения находится где-то поблизости, и оно его не подвело…

Едва уловив какое-то движение за спиной, разведчик крепче сжал рукоять меча и хотел обернуться, но холодное острие кинжала, в следующий миг приставленное к его горлу, заставило отказаться от планов сопротивления.

– Успокойся, мы тебе не враги! – без малейшей нотки враждебности или пренебрежения в голосе зашептал на ухо солдату почти бесшумно подкравшийся сзади старик. – Ты ведь герканец… солдат из отряда благородного рыцаря Дитриха фон Херцштайна, – прозвучали слова колдуна, потихоньку убирающего кинжал от горла разведчика, не как вопрос, а как утверждение.

– Так точно, – с трудом выдавил из себя воин, не только пораженный, но и до смерти напуганный осведомленностью колдуна.

– Ступай, ты свободен, – произнес уже громче старик, бойко отпрыгнув на пару шагов назад и пряча кинжал в складках одежды. – До отряда сам доберешься. Не бойся, следить за тобой никого не пошлю… Нет в том надобности. Только передай командиру своему маленькое послание.

– Что… что передать-то? – спросил разведчик, испытывая острое желание обернуться, но боясь, очень боясь встретиться с колдуном глазами.

– Передай всего лишь три слова, – усмехнулся престарелый прислужник темных сил, легонько похлопав костлявыми пальцами по крепкому солдатскому плечу. – «Это не сон!» Вот и все послание. Он поймет.

– А от кого? – робко попытался уточнить разведчик.

– Не беспокойся, он знает, – усмехнулся старик, а затем легонько подтолкнул собеседника в сторону леса: – Ступай, служивый, ступай! Ты и так уже видел чрезмерно… Иль хочешь, чтоб я осерчал?

Злить колдуна, в чьем могуществе он только что убедился, Крамбергу не хотелось, поэтому, не задавая больше вопросов и стараясь не смотреть ни на колдуна, ни в сторону обменивающейся остротами да шуточками похоронной команды, он быстрым шагом направился к лесу.

Глава 2

Дорогой на Удбиш

Крамберг бежал; постыдно покинул место схватки, даже ни разу не ударив мечом, хоть в этой забавной трактирной кутерьме вовсе не сложно было понять, кто ему друг, а кто враг. Один из самых лучших бойцов его немногочисленного отряда побоялся встать на сторону морронов, поскольку пал жертвой суеверного, еще никого не доводившего до добра страха, и принял собратьев своего командира за приспешников темных сил. А что было ожидать от остальных солдат, куда менее опытных, более легковерных и не столь рассудительных, как разведчик отряда? Крамберг струсил, малодушно позволив потаенным страхам взять верх над здравым смыслом и трезвым расчетом, и совершил дезертирство, надо сказать, не столько позорное, сколь забавное. Дарку еще не доводилось видеть, чтобы воины поспешно покидали ряды армии, только что сокрушившей врага; бежали, сверкая пятками, не от смерти на бранном поле или жалкой участи плененного раба, а от блистательной победы, пусть и не собственной, но одержанной доблестными союзниками. Аламез почему-то был твердо уверен, что соклановцы знали, что подвыпивший мнимый раненый на самом деле являлся его порученцем. Они не причинили бы перепуганному Крамбергу вреда, а, скорее всего, передали бы с ним послание: весточку, которую Дарку так хотелось бы получить…

Уже не управляемые крошечным солдафонским рассудком куски мяса в стальных доспехах повалились на пол, став жертвами могущественных чар сна. Ничуть не изменившаяся после недавней смерти Милена тут же опустила кинжалы и вопросительно посмотрела на Мартина, ожидая от него указаний. Аламез не услышал звуков ее прекрасного голоса, да и губы рыжеволосой красавицы не шевельнулись, но слова стоявшего к нему спиной Гентара однозначно прозвучали как ответ. Дарк весьма сомневался, что старик-некромант умеет читать мысли, но зато был уверен: магу легко удавалось предугадывать реакции близких, а значит, и хорошо изученных им людей, вампиров, морронов… одним словом, разумных существ.

– У тебя сегодня приступ милосердия? Могу прописать пилюлю, – съехидничал некромант, небрежно поправляя немного съехавший набок плащ. – Что за глупые вопросы да еще в поздний час? Конечно, добить! Свидетели нам ни к чему, да и мир от трех мерзавцев избавить – дельце хоть и пустяковое, но благое! К тому же, прошу не забывать, идет война, и мы, как добропорядочные герканцы, должны… нет, просто обязаны!

– Ты и герканец?! – неуважительно тыча в лицо магу пальцем, задорно рассмеялся Марк, которого Аламез сразу-то и не признал. Уж больно юноша изменился после недавно произошедшей с ним метаморфозы, которую можно было сравнить разве что с сильной болезнью. – Да, твое имперское происхождение на роже написано! Хоть еще лет триста в Гуппертайле иль в Маль-Форне небо прокопти, а имперцем был, имперцем и останешься!

– Умный ты, прям как… – Гентар призадумался, видимо, достойное обидное сравнение не хотело приходить в его забитую куда более важными думами голову. – Ладно, потом разберемся, кто есть кто и у кого какая харя. А сейчас марш на двор! Посмотри, чтоб в суматохе никто из наших господина шпиона не забидел! Он и так натерпелся… Жаль, коль сердечко страхов не выдержит. Солдатик, похоже, толковый, а иного Дарк на разведку и не послал бы…

– Да что с ним станется-то? – недовольно проворчал Марк, хоть и нехотя, но все же послушавшийся приказа и вразвалочку направившийся к выходу. – Жизнь я геркашке, конечно, того… сберегу, а вот за сухость его портков, уж уволь, не в ответе! Могет быть, он же…

– Пшел на двор, зануда вихрастая! Не сбережешь мужичонку, еще годков десять с седыми кудряхами проходишь, обещаю! Да и все остальное стариковским да дряблым станет… – сопроводил Гентар Марка напутственной и явно не шутливой угрозой.

– Этих-то я добью, дай минутку, – тихо произнесла, почти прошептала Милена, как только дверь за разворчавшимся балагуром закрылась. – А вот с хозяином, кухонным людом да прочей прислугой что делать? Они тоже много видели…

– Не беспокойся, то моя забота. Я же не вампир, я не пролью лишней крови, – с усмешкой ответил Гентар, величественно переступив через то ли спящего, то ли труп и неспешно направившись на кухню. – Как закончишь, ступай на двор. Здесь ты уже без надобности, а снаружи дел по горло. К восходу нужно скрыть все следы, как будто никакого отряда здесь и не было.

– А с графом и кузеном его что делать? Ведь вот-вот вельможи подъехать должны, – спросила Милена, уже склонившись над одним из звучно храпевших во сне врагов и коснувшись острием кинжала его мерно вздымавшегося, пока еще целого горла.

– Не будь дурой! – хмыкнул в ответ некромант, шагнув за стойку и брезгливо взявшись двумя пальчиками за сальную дверную ручку. – Сама знаешь, что!

– Прыщ самовлюбленный… Сам дурак! – обиженно прошептала красавица, легким движением кисти перерезав первое горло, а затем ловко убрала назад руку, чтобы не запачкать ухоженные, словно у настоящей благородной дамы, пальчики хлынувшей из артерии кровью.

Расправа над спящими не продлилась долго. Свершив три казни подряд, Милена обтерла кинжал об одежду последнего из убитых, а затем, на секунду замерев и прислушавшись к странным звукам, доносившимся из подсобных помещений, покачала головой и быстро вышла во двор.

Дверь трактира открылась и тут же закрылась, но в краткий миг Дарк успел увидеть, что снаружи шел ожесточенный бой и разгулялось нешуточное пожарище. На протяжении нескольких томительных и далеко не приятных минут картинка происходящего внутри трактира не менялась, только из опрокинутых да разбитых кувшинов все вытекало и вытекало вино, а багровые лужи крови на полу становились все больше и больше. Но вот наконец-то действо кошмара продолжилось. Одной рукой открыв дверь, а другой интенсивно поддергивая сползавшие с округлого брюшка штаны, Мартин Гентар показался из кухни. Вопреки ожиданиям Аламеза, некромант не покинул разгромленного трактира, а, о чем-то задумавшись, медленно прошествовал к залитой вином стойке хозяина и начертал на ее поверхности какое-то короткое послание. Поразительно, что для письма маг не воспользовался ни гусиным пером, ни даже обычной палочкой, а тщательно выводил буквы слегка помусоленным пальцем. Однако самое удивительное было еще впереди. Оттерев испачканную вином, кровью и бог весть еще чем руку о собственные штаны, ученый муж вышел в центр опустевшего, загроможденного обломками мебели и быстро остывавшими трупами зала и, воздев высоко над головой руки, принялся, отчетливо проговаривая каждый звук, каждый слог, произносить заклинание: «Кровь с молоком! Кровь с молоком! Окропи собственной кровью, а затем полей молоком… любым, коровьим или козьим!»

Неизвестно, кому адресовалось диковинное послание (ведь в трактире не было ни души), но хитренькие глазки некроманта смотрели на Дарка, не присутствующего в самом кошмаре, а лишь взиравшего на него со стороны. Затем видение быстро расплылось и померкло. Перед глазами спящего моррона возникла лишь пугающая чернотой пустота.

В лесу не слышно, как поют поутру петухи, а из-за высоких деревьев не видно, как величественно поднимается над горизонтом солнце, однако те, кто провел среди тенистых дубрав, непроходимых оврагов да диких чащ долгие месяцы или даже годы, как-то умудряются точно определять время и редко просыпают рассвет.

Едва ночное видение покинуло голову Дарка, как он тут же открыл глаза и сразу понял, что только что зарождающийся новый день не окажется из числа безоблачных да легких. Штопаный-перештопаный тент его походного шатра едва колебался под дуновением прохладного, утреннего ветерка, да и солнечный свет был еще слишком слабым, чтобы пробиться внутрь и помешать сну благородного рыцаря. Солдаты же его небольшого, но отменно сплоченного и очень неплохо обученного отряда слишком уважали своего командира, чтобы потревожить его ночной отдых вероломным вторжением с дурными вестями или даже громкими разговорами вблизи от его походных покоев. В округе было тихо, но Аламез все равно почувствовал, что на лесной стоянке что-то происходит. У моррона внезапно возникло предчувствие нависшей над ним и его воинами беды.

Хоть посетивший Аламеза этой ночью сон казался более чем странным и даже в какой-то степени был достоин, чтобы над отдельными видениями из него немного поразмыслить, но хлопоты наяву были куда важнее и поспешнее, чем толкование призрачных грез. К тому же, вполне вероятно, грез вовсе не вещих, а всего лишь навеянных сомнительной свежестью испитого на ночь вина. Решив пока не утруждать свою не совсем отошедшую от дремы голову размышлениями над ночными образами, Аламез быстро поднялся с медвежьей шкуры, уже вторую неделю подряд заменявшей ему ложе, и, взяв в руки ножны с мечом, направился к выходу из шатра.

С тех пор как началась война, моррон еще ни разу не снимал на ночь нательных одежд и нижних доспехов, да и солдатам своим настоятельно рекомендовал не стаскивать перед отходом ко сну кольчуг да курток со взопревших за день тел. Исключение составляли лишь самые тяжелые, верхние доспехи: кирасы, наплечники, наручи, шлемы. Остальные же части боевого облачения – кольчуги, стальные вороты, толстые кожаные куртки да сапоги – были всегда с ними неразлучны. Они как будто срослись с обильно покрытой выделениями кожей грязнуль-хозяев. И что бы ни говорили походные лекари (к счастью, к отряду Дарка не прибилось ни одного целителя) и как бы ни занудствовали прочие эскулапы, разглагольствуя о вреде нечистоплотного образа жизни для завшивевшего в походных условиях воинства, но рыцарь и его верные соратники были твердо убеждены, что уж лучше чесаться ночью и днем, покрыться отвратной россыпью прыщей, стать ходячей фермой для мелких нательных паразитов, чем потратить одну-единственную лишнюю минуту на сборы во время ночной тревоги.

За время перехода от стен пограничного Кенерварда до Удбиша небольшой отряд герканцев, состоящий в основном из отбитых у шеварийских конвоиров пленных, двигался чрезвычайно осторожно, преимущественно по болотным топям и трудно проходимым, не изведанным даже местными жителями дремучим чащам, но тем не менее трижды подвергался ночным нападениям. Два раза за их головами неудачно попытался поохотиться заскучавший в глубоком тылу наемный сброд из рыцарских отрядов, а однажды на них напало сборное ополчение из жителей пяти окрестных деревень. Обычно маловоинственные и благоразумно не сующие перепачканные навозом носы в дела ратной страды труженики полей, зодчие огородных изгородей перепутали пробирающихся к шеварийской столице герканцев с соотечественниками-дезертирами, за день до того изрядно опустошившими общинные амбары. Трижды отряд отбивал ночные атаки, отделываясь минимальными потерями, и все благодаря тому, что заспанные солдаты встречали вероломных врагов с оружием, которое лежало всегда под рукой иль головой, и далеко не сверкая портками.

Нехорошее предчувствие изрядно окрепло и уже почти полностью превратилось в непоколебимую убежденность, что что-то плохое случилось, как только Аламез отодвинул отсыревший, начинающий подгнивать полог своего рыцарского убежища и выглянул на лесную поляну. На стоянке отряда все вроде бы было спокойно и тихо – никто не бегал взад-вперед с выпученными от страха глазами и паники не поднимал. Однако большая часть отряда не спала, а собралась возле костра. Солдаты стояли плечом к плечу, плотно обступив двоих стрелков, тех самых молодых, не очень опытных, но зато весьма метких парней, которых Аламез посылал к трактиру прикрыть отступление Крамберга в случае неблагоприятного развития событий. Возле едва тлевшего костровища и неподвижно висевшего над ним закопченного походного котла собрались практически все вставшие под знамя рыцаря фон Херцштайна воины. Не участвовал в тайном сборище разве что сам разведчик, то ли еще не вернувшийся с задания, то ли сразу же завалившийся спать где-нибудь под кустом, да четверо часовых, выставленных по периметру лагеря. Разговор велся тихо, слов перешептывающихся бойцов было не разобрать, хотя, впрочем, Дарк Аламез, известный своим солдатам под именем благородного рыцаря Дитриха фон Херцштайна, вовсе и не думал прислушиваться к беседе служивого люда. Во-первых, моррон привык доверять тем, с кем вместе проливает кровь в бою. Во-вторых, всякого рода интриги вызывали в сердце Дарка глубочайшее отвращение, тем более мелочные и бессмысленные. А в-третьих, никого силой он за собой не вел и в отряде поневоле не удерживал, так что почвы для заговоров фактически не было. Каждый солдат в любое время мог взять свои пожитки и уйти, но почему-то до сих пор этой возможностью никто не воспользовался.

– Эй, вы там, любители сборищ! Чего шепчетесь, какие козни строите?! Кому по утрянке косточки перемываете, уж не мне ли?! – пошутил командир, привлекая к себе внимание не заметивших его появления из палатки бойцов.

Безо всякой команды головы всех собравшихся повернулись в сторону Дарка. У одних на лицах был ужас, у других – всего лишь тревога в глазах.

– Дитрих, тут такое случилось! – опередил остальных, пожелавших ответить, рослый пехотинец-сержант, бывший в отряде правой рукой командира. – В округе колдуны объявились! Висгер с Диболом рассказывают, возле трактира, к которому ты их послал, чернокнижники проклятые целый конный отряд шеварийцев извели! Крамберг, похоже, тоже того… сгинул!

– Всыпать бы обоим плетей за то, что, как зайцы трусливые, убежали и товарища одного бросили! – сурово сдвинув брови, обратился Аламез к до сих пор трясущимся от страха лучникам. – Но так уж и быть, на первый раз малодушный поступок прощаю, тем паче что ранее за вами такого не водилось! Полагаю, чистка котла пойдет вам на пользу и от страхов глупых излечит! Герхарт, проследи! – приказал Дарк сержанту. – Остальным – мой приказ! Россказни всякие глупые из голов вытрясти и делом заняться: оружие чистить, доспехи подлатывать, чтоб дырами в бою не сверкать. От лишнего барахла избавиться, налегке пойдем! Хлам не жечь, а закопать! Через час выступаем!

Обычно приказы рыцаря выполнялись молниеносно, но на этот раз солдаты не шелохнулись. В их душах царило смятение и суеверный страх.

– Чего напужались-то, дурни?! – решил вывести напуганных воителей из оцепенения Дарк просветительской речью. – Колдуны, конечно, отродье то еще, но кого они чарами извели? Шеварийцев! А значит это, что хоть они и твари богомерзкие, но по каким-то своим черным замыслам нашей, герканской стороны держатся! Мы их не тронем, они мимо пройдут! Да, и далеко они наверняка… Поди, в Удбиш, как только ворота открылись, подались!

– Да, так-то оно так, но все же… – попытался робко возразить сержант Герхарт Амверг, однако быстро замолчал под ставшим еще более суровым взором рыцаря.

– Коль колдун кому повстречает, пусть ко мне отсылает, если у самого поджилки затрясутся голову бесовскую отсечь! Все, хватит бредней пустых! Раскудахтались, как куры! За работу, бездельники, за работу! – голосом, не терпящим пререканий, приказал Дарк, а уже более мягко и тихо отдал распоряжение сержанту: – Как только лентяй Крамберг объявится, тут же ко мне! А этой парочке языки в узелок завяжи! Болтовни о нечестивцах всяких более не потерплю…

– А если он не появится? На поиски-то кого отправлять? – все еще находясь в растерянности, задал вопрос сержант, но ответом ему стал лишь задернутый полог шатра.

Тревожные предчувствия не усилились, а, наоборот, развеялись. Как это ни странно, но Дарка очень порадовало известие, принесенное перепуганными стрелками, которые стали невольными свидетелями и невинными жертвами иллюзорных причуд его соклановца Мартина Гентара. Уж так испокон веков повелось, что простой народ темен и гордится своим невежеством, позволяющим щедро развешивать яркие, броские ярлыки на все, что необычно, что не умещается в маленьких, никогда не утруждавших себя в науках умишках. Зачем учиться и познавать таинства мироздания, когда куда проще лишь верить в парочку незыблемых, замшелых истин, отвергать все чуждое и клеймить достижения ученых мужей зловещим словом «колдовство», иногда, ради разнообразия, усиливаемое емким определением «богомерзкое».

Что ни говори, его соратники были темны и невежественны, а их просвещенный командир в силу обстоятельств находился не в том положении, чтобы объяснять малограмотным, но славным рубакам, в чем разница между ученым мужем и колдуном, да открывать великое таинство, кто такие морроны. Во-первых, его вряд ли бы дослушали до конца, посчитав, что доблестный и любимый ими рыцарь стал жертвой бесовских чар и несет нечестивый бред. А во-вторых, в откровенности вовсе не было необходимости. Герканским воинам, собравшимся под его рыцарским знаменем, вполне достаточно было знать, что они хоть и находились глубоко в тылу врага, но по-прежнему бились во славу Герканской Короны. Правдива истина: «Кто меньше знает, тот крепче спит!» Солдаты верили в покровительство Святых Небес и в мудрость вызволившего их из плена рыцаря, поэтому позволяли ему распоряжаться их судьбами и, абсолютно ничего не зная ни о шеварийских вампирах, ни о настоящих причинах этой войны, были спокойны, уверены в себе и в какой-то мере счастливы. Их же предводитель знал практически все и постоянно терзался то угрызениями совести, то сомнениями.

До выхода отряда в путь оставался целый час. За это время Крамберг должен был успеть избавиться от одолевавших его страхов и, отсидевшись где-нибудь в лесочке под тихим кустом, наконец-то собраться с духом очнуться от потрясения и найти в себе силы вернуться в отряд. Аламез не решался продолжить переход, не услышав рассказа разведчика. Уж слишком близко они подобрались к шеварийской столице, чтобы действовать наугад.

У моррона еще было время, чтобы продолжить отдых, но не покидавшие его голову мысли о странном сне все равно не дали бы ему погрузиться в упоительную, манящую дремоту. Решив не утруждать себя понапрасну тщетными попытками заснуть, Дарк начал не спеша облачаться в верхние доспехи. Без помощи подручных это занятие помогло бы ему скоротать примерно полчаса, а затем… затем бы моррон нашел иное дело для томящихся от безделья рук, пока разум пытался найти ответ, что же с ним случилось.

Ночное видение было диковинным, необычным, но агонией сознания его не назвать. Уж слишком последовательно и логично развивались события сна, да и его участники не совершали нетипичных, неестественных для себя поступков. В его грезах они вели себя так же, как действовали бы наяву. И это касалось не только известного творца иллюзий Мартина, но и остальных, включая перетрусившего Крамберга и дерзкого не только на язык Марка. Кошмаром же, вытаскивающим наружу потаенные страхи, увиденное тоже не являлось. Дарк не зрел ни ужасных, гораздо более страшных, чем в жизни, сцен, ни жутких последствий опрометчивых действий своего порученца. Конечно, все можно было бы легко списать на послание Коллективного Разума, посылающего избранникам – морронам не только Зов, но порой и видения, однако на такую милость от своего творца Аламез не рассчитывал. Уж больно отличались ночные образы от иллюзорных картинок, что он видел ранее, да и Коллективный Разум давненько не баловал его персональными весточками. Оставалось лишь одно на первый взгляд весьма абсурдное предположение. Он видел вовсе не сон, а каким-то неизвестным способом смог стать свидетелем реальных событий, происходивших невдалеке, всего в каких-то двух-трех милях на юго-запад от лесной стоянки. Рассказ бежавших с места схватки лучников подтверждал смелую догадку, но Дарк не спешил с окончательным выводом, по крайней мере, до тех пор, пока перед его глазами не предстанет Крамберг.

Облачение в доспехи было полностью завершено, причем, к сожалению, не за полчаса, а всего за треть. Аламезу оставалось лишь водрузить на голову не раз помятый в боях шлем морского офицера, когда заменявший дверь полог почти бесшумно отодвинулся в сторону, и на пороге шатра возникла плечистая, слегка сутуловатая фигура Герхарта Амверга. Сержант выглядел грозно в полном боевом облачении, однако вел себя неподобающе робко, как будто в чем-то провинился. Вместо того чтобы бойко отрапортовать рыцарю, что походная стоянка свернута и отряд готов продолжить движение, помощник командира потупился и молчал, как будто силился сообщить неприятную новость, но боялся гнева господина.

– Крамберг вернулся? – решил помочь старому служаке Дарк, уже смекнувший, что сейчас придется услышать неприятную новость.

– Так точно, вернулся, – прозвучал за спиной рыцаря тихий ответ.

– Где же он мотается?! Живо ко мне!

– Он не мотается, он мотает… – прозвучал более чем странный ответ сержанта, по всем признакам пребывавшего в нетипичном для него состоянии замешательства и растерянности. – …Башкою мотает. Уселся у костра, в одну точку глазища выпучил и все чушь какую-то твердит.

– Что за чушь? – весьма расстроился, но ничуть не удивился Аламез, по собственному опыту зная, что иногда иллюзии Мартина оказываются вредны для неокрепших рассудков обычных людей.

– «Это не сон!» Скажите господину: «Это не сон!» Все талдычит, как духом болезный, да талдычит, а более из него ни слова не вытащить! – развел руками явно испытывающий неловкость от своего бессилия Герхарт. – Мы уж и расспросить пытались, и по щекам дурня мутузили, а он все свое…

– Оставьте парня в покое! – приказал командир, повернувшись к сержанту лицом. – Сам со временем отойдет, тогда и расспрошу, что этот бред означает, – без зазрения совести соврал Аламез, теперь уже твердо уверенный в двух вещах: видение не было сном, а ученый собрат все-таки умудрился передать ему весточку. – К выступлению все готово?

– Готово-то готово, – тяжко вздохнул ветеран. – Да только не мешало б узнать, куда идем и как в Удбиш пробираться будем: с боем или по-тихому? Мы ж на него, дурня, рассчитывали, а теперича как соваться?

– Данных разведки нет, это плохо, – изрек Дарк, гипнотизируя помощника тяжелым взором настоящего господина. – Никак соваться не будем. К чему на рожон лезть? С посещением города денек-другой обождать придется. Срочно меняем диспозицию! Крамберг не в себе, а за ним могли следить… Хоть лучшего места для стоянки вряд ли сыскать, но здесь оставаться опасно. Не ровен час, гости нагрянут. Передай парням: сначала дойдем до проклятого трактира и аккуратненько глянем, что там колдуны натворили… Пущай не дрожат! Вплотную к месту бесовских проказ приближаться не станем. Потом на северо-запад пойдем. Дорог там нет, а значит, и леса малохоженые. Лагерем станем, снова на разведку сходим. Время чуток потеряем, но зато головы сбережем. В общем, там уж, на месте, решим, что делать…

– А коль Крамберг к тому времени не оклемается? Кого к врагу пошлем? Как он, из наших по-шеварийски никто не болтает, – робко высказал опасение сержант. – Уж больно у парня башка с перепугу перебродила да вспучилась…

– Не боись, оклемается! А коли нет, сам на разведку схожу. Никого из вас, неучей, утруждать не стану, – произнес Аламез, искривив губы в усмешке. – Я ж колдунов не боюсь, уж как-нить да смогу подступы к столице разведать… А теперь ступай да передай мой приказ: через пять минут выступаем! Кто не соберется, ждать не будем, здесь останется. Да, и еще… Свяжите Крамбергу руки покрепче, а то с испугу еще что-нибудь с собой сотворит…

– Сделаем, Ваш Благородь! – кивнул сержант и тут же покинул шатер.

Они шли тихо, почти бесшумно ступая по траве и сухим, опавшим с деревьев веткам. Двадцать три похожие на призраков фигуры, с ног до головы закутанные в темные зелено-коричневые плащи, перемещались по лесу практически незаметно, хоть под сливающейся с зеленью да стволами тканью были не только взопревшие тела, но и по два-три пуда боевого обмундирования. Отряд герканцев двигался уверенно, быстро, но, несмотря на это, по лесной округе не разносилось ни топота изрядно стоптанных сапог, ни зловещего бряцанья тяжелых доспехов. Еще задолго до того, как он промышлял разбоем вблизи Мелингдорма, Аламез немало узнал о жизни в лесу и многим охотно поделился со своими солдатами. Оказывается, чтобы стальные нагрудники, наплечники и прочие части нательной брони не гремели при ходьбе, их вовсе не обязательно снимать, достаточно просто забить тонкие полоски стыков травой, а чтобы не топать, не нужно снимать сапоги да обдирать о колючки с кореньями босые ноги. Обычная ткань, намотанная в пару слоев на неуклюжую, но прочную армейскую обувь, позволяет ступать совершенно бесшумно, как будто парить над землей да травою.

Дарк вел свой отряд к трактиру и, как подобало настоящему рыцарю, шел в середине цепи, извивающейся многоголовой змейкой между кустами, оврагами и деревьями. И дело даже не в том, что командир благородных кровей боялся погибнуть первым, если отряд напорется на засаду или его догонят преследователи. Аламез был абсолютно уверен, что по их следу никто не шел, да и облав с засадами никто не устраивал. Однако он не мог, просто не имел права идти в первых рядах или замыкать шествие. Такой опрометчивый поступок рыцаря противоречил бы строжайшему предписанию герканского военно-походного устава, согласно которому командир – голова находящегося на марше воинского подразделения, а голову, как известно, что в бою, что в походе, следует защищать в первую очередь. Только находясь в середине отряда, рыцарь был бы в относительной безопасности, а верные ему солдаты успели бы в случае внезапного нападения прикрыть его стеной из щитов.

Во время размеренного, проводимого в привычно быстром темпе перехода благородный рыцарь не следил за порядком в колонне своих бойцов, да и размышлениями голову не забивал. Для первого дела у него в отряде имелся Герхарт, привыкший блюсти дисциплину то крепким, забористым словом, то несильной, щадящей зуботычиной; а для второго просто не было причин. Явно приведший за собой под стены Удбиша не только воскресшую Милену и возвращенного к жизни Марка, но и с дюжину-другую крепких бойцов из рядов Одиннадцатого Легиона, Мартин Гентар находился где-то рядом, в радиусе нескольких миль. Поэтому Аламезу уже не нужно было мучить голову суровыми раздумьями, строя планы дальнейших, наверняка опасных действий, а следовало всего лишь найти отряд морронов и вместе со своими людьми пополнить его. Дарк не сомневался, что хитрец-некромант уже составил и даже согласовал с Советом Легиона подробнейший план истребления вампирского клана Мартел. И в скором будущем легионеру во главе обычных людей предстояло лишь приложить усилия, чтобы выслушать этот план, и если удастся, то немного улучшить, внеся парочку-другую дельных, но кардинально ничего не менявших изменений. Практически Аламез уже перестал быть командиром лесного воинства, ему оставалось только довести его до места встречи с нежданно прибывшим подкреплением да вручить бразды правления в худенькие, изнеженные, не умевшие владеть ни мечом, ни топором ручонки Гентара. Но и для этого рыцарю не стоило утруждаться. Его солдаты не были недотепами и прекрасно шли сами, двигаясь по лесу, прислушиваясь к звукам вокруг, ощупывая по ходу движения окрестности пристальными взорами; одним словом, делая все, как он их уже научил.

Война – отличная школа, а те, кому не повезло, и с передовой они угодили в тыл врага, самые усердные ученики. Им не приходится повторять дважды и подчеркивать сказанное затрещиной, когда они вертят по сторонам головами. Плохо усвоенный урок оборачивается не наказанием, а тяжелыми увечьями или даже смертью. Ротозеи не выживают, они сами отчисляются из рядов живых, поскольку совершают ошибки, несовместимые с жизнью. Дарк помнил, как в первые дни своих скитаний по шеварийским землям один из спасенных им герканских пленных невнимательно слушал его наставление, что на охоте кабана бьют только в голову. А если промахиваются и выстрел оказывается несмертельным, то не берутся за меч, а лезут на ближайшее дерево, где перезаряжают арбалет или вновь натягивают тетиву лука. Паренек пренебрег наукой, и в результате клыки освирепевшего подранка так распороли его брюшину, что бедолагу пришлось добить. Этот печальный случай стал притчей во языцех в лесном отряде, а вынесенная из него мораль «Советам командира надо следовать!» спасла не одну солдатскую жизнь.

Хоть непутевые олухи порой в воинство рыцаря и попадали, но в основном Аламезу было грех жаловаться на своих бойцов. Все примкнувшие к отряду верили в него, как в могущество Святых Небес, а многие еще и оружием вовсе недурно владели. Мастерами клинка иль оперенья их, конечно, было не назвать, но в боях с шеварийцами они показали себя достойно. На счету каждого члена отряда, дожившего до этого дня, было как минимум по нескольку вражеских голов.

Одних воинов Дарк знал хорошо, других едва различал по лицам. Все зависело от того, как себя проявил солдат в бою и в походной жизни и как давно он попал в отряд. Первых подручных Аламез освободил из плена на пятый день войны, то есть на четвертые сутки после того, как он покинул захваченный герканцами Кенервард. Вышло это случайно и уже вдалеке от продержавшейся целых три дня, разрушенной почти до основания пограничной крепости. Небольшую группку герканских пленных не гнали на рудник или к иному месту непосильных рабских работ, а вешали вдоль дороги ради поднятия духа шеварийских крестьян, напуганных известием о начале войны. Как оказалось, не только богомерзкие колдуны охотно прибегают к сотворению иллюзий, но и шеварийская знать. Развесив на ветках вдоль большака дюжину-другую израненных «заозерников», хозяева окрестных земель пытались убедить мирных жителей, что им нечего бояться, что власть шеварийского короля незыблема и крепка, поскольку зиждется на мощи войск отважных вассалов.

Отряд экзекуторов был невелик, и Дарк играючи расправился с шестеркой палачей, так пораженных внезапным появлением из придорожных кустов герканского воина, что не смогли ему оказать хоть какого-то сопротивления. Трое шеварийцев были убиты за считаные секунды полета меча, остальные постыдно бежали, а на попечении храброго рыцаря оказались восемь повязанных пленников, которых еще не успели вздернуть на сук. Двое без колебаний присоединились к спасителю, те же, кто не захотел встать под знамя благородного Дитриха фон Херцштайна, отправились лесами к своим. Так возник отряд, совершающий опасный рейд из пограничья в глубь шеварийских земель.

Всего через три дня Дарк уже командовал дюжиной вызволенных из неволи, люто ненавидящих врага бойцов, а через неделю число диверсантов удвоилось. С каждой отбитой группой пленных ряды лесного воинства пополнялись, в нем собрались солдаты из различных полков и различных родов войск, но только не было никого из защитников Кенерварда, так что о судьбе людей фон Кервица Аламезу не удалось узнать. Возможно, их всех истребили, а может быть, кто-то и попал в плен, но был погнан на северные рудники и шахты иной дорогой или в составе крупного конвоя. Отряд герканского рыцаря был все же невелик, да и с каждой стычкой нес потери, поэтому командир опасался нападать, если охранников в конвое было более сорока пехотинцев и дюжины всадников. Риск должен быть всегда хорошо взвешен и обоснован, ведь Дарку приходилось думать не только об освобождении несчастных пленников, но и о сохранении жизни тех, кого уже спас. Ни один хищник не накинется на добычу, которую не в состоянии одолеть или с грехом пополам убьет, но сам при этом сильно пострадает.

Движущиеся во главе отряда солдаты резко сбавили шаг, отчего подремывающий на ходу рыцарь чуть не налетел на спину впереди идущего лучника, а оперенье одной из стрел, торчащих из слишком вздернутого вверх и выпиравшего из-под маскировочного плаща колчана, чуть было не вонзилось Дарку в ноздрю. Каким-то чудом избежав комичного, не соответствующего высокому званию герканского рыцаря увечья, грозившего, однако, массой неприятных ощущений, Дарк уже занес было руку, чтобы покарать растяпу ударом стальной перчатки по голове, но в последний момент передумал.

Они уже почти приблизились к цели, почти завершили короткий переход, ведь легкий северный ветерок, свободно гулявший среди раскидистых ветвей, принес с собой не лесную свежесть, а запахи иного рода – запахи торгового тракта. Ни для кого не секрет, что ведущие разъездную торговлю купцы-караванщики, вечно недовольные жизнью да дорогой возницы, наемники-охранники, сопровождающие телеги с грузами, а также прочий разъезжий люд ничуть не стесняются сбрасывать на обочину всякий хлам, усеивать ее объедками да обильно орошать растущие вдоль дороги кусты. Все это, как в жаркую, так и в дождливую пору, разлагается, тухнет, гниет, образуя специфический придорожный аромат, чем-то похожий на амбре из заброшенных шахт столичных коллекторов. Чем значимей для жизни королевства большак и чем крупнее караваны по нему ходят, тем забористей, ядреней и устойчивей этот зловонный запах.

Это спасло молодого недотепу. Чуть было не прочистившему нос неподобающим предметом Аламезу не захотелось размениваться на пустяки, а затем еще утруждать язык да терять время, объясняя олуху, за что он схлопотал оплеуху, изрядно сотрясшую мозг. Моррона ждало куда более сложное и ответственное дело – командование отрядом, который вот-вот должен был покинуть спасительный лес и неизвестно с кем столкнуться: с вооруженным противником или просто с недружелюбно настроенными к иноземным солдатам мирными обывателями.

– В кучу не сбиваться! Стрелки и застрельщики продолжают движение! Интервал держите, дурни! Выходите на опушку и вдоль нее продвигайтесь к трактиру, а там занять позиции! Не высовываться, оружие наготове! Без приказа не стрелять, не чесаться, не чихать, портков не поправлять и прочих шумных действий не совершать! Старший Валберг! Головой за своих отвечаешь! – негромко, но четко и властно отдал распоряжение рыцарь, скидывая с плеч плащ, и жестом приказал двоим идущим следом солдатам немедленно избавить свои сапоги от толстых чехлов намотанной поверх них ткани. – Ратникам готовиться к бою: проверить оружие да от травы в доспехах избавиться. Плащи маскировочные возле вон того пня сложить, туго не сворачивать, бечевой не перематывать, вскоре опять пригодятся! Где, черт-те дери, Герхарт шляется?! Живо ко мне сержанта!

Только что извивавшаяся между деревьями змейка отряда мгновенно остановилась и тут же превратилась в кишащий муравейник, где каждый знал, что ему следовало делать. Дарк не сомневался, что солдаты и без его, порой запоздалых, команд прекрасно распределятся на группы и обезопасят, насколько это возможно, подступы к находившемуся рядом, в каких-то двух-трехстах шагах к северу, трактиру. Такую операцию отряд проделывал уже не раз, а за последние четыре дня новичков не прибавилось, так что каждый из бойцов знал, что ему делать и как. Однако повторение – мать учения, да и командир отряду нужен не только для того, чтобы в ответственные моменты принимать решение, но и чтобы неустанно, изо дня в день вдалбливать в головы солдат науку выживания на войне. Стоит лишь несколько раз полениться и не повторить то, что многие уже выучили наизусть и что уже изрядно приелось, как плачевный результат тут же даст о себе знать, проявится в виде нескольких лишних трупов, которые на войне деликатно принято называть «случайные потери».

– Да здеся я, командир, здеся, – прозвучал за спиной моррона ленивый, даже как будто слегка сонный голос сержанта. – Чаго раскричался-то? Чаго ребят зазря подсупониваешь? Мы ж еще даже того… дозорных на подступах не расставили, да и к трактиру пока на разведку никого не послали. У парней еще с четверть часа времечка на отдых и прочее, а ты их гонишь, как будто прям щас, с марша и в бой!

Такого возмутительно наглого ответа Дарк никак не ожидал услышать, тем более не от какого-то случайно прибившегося к отряду, пока еще живого недотепы, а от своего верного, бывалого помощника. Нет, конечно, слова Герхарта не отдавали гнилостным запашком неповиновения и бунта, да и логика в них имелась, притом довольно очевидная, но это был первый случай, когда слова рыцаря ставились под сомнение, притом не в разговоре с глазу на глаз, а прилюдно, практически при всем отряде. Выдержав паузу в пять-шесть секунд, Аламез терпеливо дождался, пока призванные им же на помощь солдаты избавят его сапоги от кусков промокшей ткани, а затем резко развернулся на каблуках и буквально пронзил добродушное лицо спорщика самым суровым изо всех своих тщательно отрепетированных «рыцарских» взоров, взглядом, каким благородные воители смотрят лишь на заклятого врага и никогда не одаривают даже низкородного противника по смертельному, совсем не турнирному поединку.

– Ты что, кнехт, приказы мои оспаривать вздумал?! Не слишком ли много на плечи взвалил-то?! Смотри, как бы ноша такая не по силам оказалась! Как бы она те хребет пополам не переломила! – грозно изрек Дитрих фон Херцштайн, пугая гневными интонацией и взором не только растерявшегося сержанта, но и всех мигом притихших солдат, за исключением уже скрывшихся за деревьями в сторону дороги метателей копий да стрелков.

– Да ничего я не вздумал, – испугавшись, но не потеряв самообладания, ответил сержант, продолжая привязывать черно-желтое знамя господина к гладко обструганному толстому шесту, вот уже вторую неделю заменявшему сломанное в одном из боев древко. – Ваш благородь, вы сами посудите, обвинения-то напрасны… Я ж только как лучше хотел, как вы же сами нас не раз учили…

– Здесь я и только я решаю, как лучше, а как нет… – по-прежнему строго, но уже не сверкая глазами и не корча грозной рожи, произнес Дарк.

На самом деле командир ничуть не злился на говорившего дело сержанта и даже во многом был согласен с ним, но ради поддержания воинской дисциплины нужно было исполнить этот далеко не приятный прежде всего ему самому спектакль. Назвавшись рыцарем, следовало вести себя соответственно и строго блюсти дистанцию, к которой герканские простолюдины были приучены с детства.

– Хватит, напосылались разведчиков! – все-таки решился снизойти до разъяснений успокоившийся командир. – Вон, на Крамберга глянь! До сих пор как попрошайка папертный башкой мотает, того и гляди, слюна изо рта хлынет! Раз у вас, солдатушки, от одного только слова «колдун» поджилки трясутся, сам в трактир пойду! Вы ж из леса не высовывайтесь, даж если в халупе иль на дворе кутерьма какая начнется иль на дороге шеварийский отряд появится! Понял, Герхарт?! Залегайте на опушке, в траву врастайте, и без приказа моего позиций не покидать! Кто ослушается по скудоумию иль из трусости, собственной рукой на суку вздерну, прям рядышком с сержантом ножками барахтать будет!

– А меня-то за что? – само собой вырвалось из уст пораженного услышанным Герхарта.

– За то, что за балбесом глуховатым не уследил, – пояснил Аламез, ловким движением руки закинув за спину щит и направляясь в сторону трактира. – Ты и ты, со мной! Держаться на пару шагов позади и ртов не развевать! Ты понесешь знамя, – перст командира указал на одного из выбранных в сопровождающие солдат. – А ты прихвати мой шлем! Не подведи меня, Герхарт! Ни шагу без моего сигнала, ни одна чтоб башка из кустов не торчала!

Одни люди живут мирной, размеренной жизнью; других постоянно тянет то в странствия, то на полные опасности подвиги во имя того, чего они порой и сами толком не понимают. Обыватели стремятся жить тихо, спокойно; искатели приключений, наоборот, превращают свои будни в постоянную гонку то за чем-то, то от кого-то. Помыслы и тех и других понятны. Их жизненные ценности можно разделять или осуждать, в зависимости от того, какой позиции человек сам в жизни придерживается. Если ты по натуре своей непоседа, привыкший ставить перед собой все новые и новые цели и полностью отдаваться их достижению, то скромная жизнь монаха, пахаря иль ремесленника не для тебя. Ты в ней завязнешь, как в болоте, и будешь бесславно прозябать, коря себя за нерешительность, неспособность разорвать замкнутый круг привычного и обыденного. Если же ты домосед, любящий порядок, неизменный ход вещей и домашний уют, то лучше не ввязываться даже в малые авантюры. Большинство людей скромны и непритязательны в своих желаниях, они знают, чего хотят, и идут тем путем, который близок их духу. Однако имеются хитрецы, пытающиеся объять необъятное и разнообразить размеренный образ жизни добропорядочного горожанина иль крестьянина суровыми, опасными буднями странника, наемника иль темных личностей, в народе именуемых разбойничьим сбродом. Такие любители пощекотать себе нервы становятся ростовщиками, странствующими купцами, скупщиками-перекупщиками или содержателями трактиров, то есть неким «ни рыба ни мясо», старающимся усидеть сразу на двух лошадях, причем одной быстро скачущей, а другой еле плетущейся. Какое-то время им удается совмещать невозможное и, живя в спокойствии и достатке, играть в прятки со смертельной опасностью, но однажды этой забаве приходит конец. Наступает день, когда их мирок трещит по швам и трескается, как яичная скорлупа.

Голова толстяка-трактирщика жутко болела; болела почти так же сильно, как в тот памятный день, когда он принял решение купить трактир у дороги, ведущей к южным воротам столицы. Десять долгих лет отставному сержанту кавалерийского полка, постепенно обросшему жирком и обзаведшемуся вторым подбородком, как-то удавалось совершать невозможное и обнимать необъятное. С одной стороны, он вел размеренную, сытую и далекую от опасностей жизнь степенного обывателя. С другой же – не чахнул от скуки и чувствовал себя так же в гуще опасных событий, как в те далекие, безвозвратно канувшие в Лету дни молодости, когда быстрый скакун под седлом да острый меч заменяли ему и родню, и друзей. Почти каждую ночь он узнавал новые, когда забавные, а когда и интригующие истории от случайных проезжих, и это позволяло ветерану чувствовать себя еще живым, не погрязшим с головой в рутине однообразного быта. Но вот пришла ночь, которая все перечеркнула и изменила; ночь, убедившая ветерана, что даже бытность трактирщика слишком опасна для его преклонных лет.

Не в состоянии долее выносить затхлость и смрад все еще окутанного винными парами зала, старик покинул трактир и вышел наружу, где встал посреди опустевшего двора и стал оглядывать свои хоть и небольшие, но солидные, по меркам простолюдинов, владения. От прохладного утреннего воздуха и легкого ветерка, принесшего лесную свежесть, голове трактирщика значительно полегчало. Когда же боль окончательно покинула как будто разрывавшиеся от спазмов виски, старик стал вспоминать события прошедшей ночи и искать ответ на очень сложный вопрос: «А как же дальше жить? Бросить все и уехать иль, сделав вид, что ничего не произошло, продолжать торговать изрядно разбавленной выпивкой у пыльной дороги?»

Бывший солдат пытался понять, являлись ли только что пережитые события своеобразным знамением, предупреждавшим о скорой беде, или просто превратным стечением спонтанно сложившихся обстоятельств. Как обычно, прошлым вечером в его заведении собрались припозднившиеся к закрытию городских ворот странники. Компания оказалась настолько невзрачной и скучной, что он, отчаявшись услышать от посетителей что-то новенькое, сам принялся трепать языком и довольно основательно переусердствовал в этом начинании. Выражал недовольство поборами, поносил короля, полководцев, вельмож; одним словом, сболтнул много лишнего, за что и на суку вздернуть могли. Старик понимал, что может накликать на свою седую голову беду, но так разошелся, что уже не смог себя остановить. К счастью, всё вроде бы обошлось: среди посетителей не оказалось ни осведомителей королевского сыска, ни верноподданных дураков, доносящих при каждом удобном случае на всякого, кто ведет крамольные речи.

Однако страху старик изрядно натерпелся, в особенности когда в самый разгар его пылких излияний в трактир ворвались солдаты. Что было потом, трактирщик не помнил, как будто кто-то вычеркнул из его головы два, а может и более, часа жизни. Когда он очнулся, то вооруженного люда не было и в помине, вокруг были все те же лица посетителей и навоз… Огромные кучи смрадного навоза заполнили не только двор, но и залу трактира. Откуда они взялись, оставалось загадкой, но, судя по внушительным размерам пахучих куч, во владениях трактирщика попаслось многотысячное поголовье коней, коз да коров.

Превозмогая головную боль и жуткую тошноту, старику все-таки удалось организовать прислугу на вывоз в ближайшие поля неизвестно откуда появившихся удобрений. Как ни странно, но постояльцы не разбежались, брезгливо зажав платками носы, а оказали его слугам весьма ощутимую помощь в этом довольно дурно пахнущем дельце.

И вот теперь, когда груженные навозом телеги с полчаса назад уехали и вокруг не было ни души, старик стоял посреди вычищенного двора и пытался понять, стал ли он жертвой неведомых чар или его на старости лет начал подводить рассудок; навел ли на него порчу богомерзкий колдун в отместку за поношение шеварийских властей иль память настолько ослабла, что уже не в состоянии удержать в голове то, что случилось каких-то пару часов назад? Ответа не нашлось, хоть желание продать трактир и уехать куда-нибудь в тихую глушь заметно окрепло.

Старик еще немного постоял во дворе, вдоволь насладившись свежим воздухом, перед тем как отправиться спать, а затем побрел обратно в опостылевшую темницу винных паров и съестных ароматов. Однако дойти до порога трактирщик не успел, судьба преподнесла ему иной сюрприз, еще более нелепый и несуразный, чем залежи свежего навоза на дворе. Из леса откуда ни возьмись появились герканцы: не изможденные голодом беглые пленные, а трое полных сил и облаченных в боевые доспехи воинов. Не обращая внимания на застывшего в недоумении хозяина придорожного заведения, идущий впереди небольшой процессии рыцарь уверенным, четким шагом направился прямо к открытым дверям корчмы. Его молодое, но уже отмеченное уродливым шрамом лицо было спокойно и бесстрастно, а во взоре не было ни страха, ни вражды. Следовавшие за господином оруженосцы вели себя менее уверенно или более осторожно (в зависимости от того, как посмотреть). Завидев шеварийца, они состроили грозные рожи и обнажили мечи, однако не напали на замершего от страха старика, поскольку не получили на то разрешения господина. Когда же рыцарь переступил порог и скрылся внутри опустевшего заведения, то его слуги просто встали у крыльца, заградив корчмарю проход и испепеляя его гневными взорами.

Душевные потрясения чрезвычайно опасны для престарелых людей, в особенности когда следуют одно за другим и на них имеется пикантный налет загадочности. Сердце тучного старика не выдержало новых переживаний, и он, потеряв сознание, повалился наземь. Когда же напуганный трактирщик очнулся, то он уже лежал на мягкой кровати в собственной спальне, а вокруг бегали со склянками да примочками встревоженные слуги. Не желая более разбираться, стал ли он жертвой колдовских чар или обычного старческого слабоумия, бывший солдат решил окончательно уйти на покой и, продав за любую цену трактир, уехать туда, где травы душисты, воздух свеж и совсем нет людей…

Глава 3

Под крылом удачи

Ни царивший на дворе трактира почти идеальный порядок, ни относительная чистота тщательно, но далеко не безупречно прибранного трапезного зала не смогли сбить Дарка с толку и хоть на краткий миг заставить усомниться в реальности посланного ему некромантом сна. Этой ночью, то есть всего несколько часов назад, здесь безумствовало иллюзорное пламя, витали по воздуху диковинные твари, отчасти страшные, отчасти смешные, и резались вполне настоящие глотки. Пока магические видения Гентара отвлекали шеварийских солдат своими ужасающими видом да воплями, немногочисленная группа морронов методично и хладнокровно сокращала их поголовье при помощи всех имевшихся в наличии колющих, режущих, костедробящих и духвышибающих средств.

Про боевую иллюзию Аламез слышал давно, и хоть стать очевидцем столь будоражащего кровь зрелища ему ни разу не доводилось, но он точно знал, что это являлось одним из самых малых чудес, на которые был способен Мартин Гентар: то ли ученый, то ли маг, наполовину хладнокровный злодей и опытный искуситель, наполовину борец за права человечества и бескорыстный защитник людей от мерзкой нечисти и от самих себя, – одним словом, персона неординарная даже для Легиона.

Сделав пару шагов по скрипучему, еще сырому после недавней помывки полу, Дарк прошел на середину трапезной и внимательно осмотрелся. Как ни старались полотеры, как ни потели, намывая липкие доски да выскребая грязь из дальних углов, а он все-таки заметил на стенах и под аккуратно расставленными скамьями несколько бледных, размытых, но не отмытых до конца пятен крови. Это стало еще одним косвенным подтверждением того, что командир лесного отряда не сошел с ума, а увиденное им во сне действительно имело место и в жизни. Моррон не знал, зачем его ученому соклановцу понадобилось щеголять сложными, искусными чарами в придорожной корчме, да еще под носом у доброй половины шеварийской армии. На его взгляд, конфликт с наемниками можно было уладить куда более простыми и менее эффектными средствами, тем более что маг путешествовал не один, а в сопровождении целой группы наверняка отменно владевших оружием морронов. Оставалось также загадкой и то, каким таким чудесным образом хитрецу Гентару удалось заставить спящего в нескольких милях от этого места товарища, то есть его, стать свидетелем разыгравшихся ночью событий. Впрочем, Аламез не собирался долго строить догадки и ломать голову над скучными, учеными, да к тому же совершенно праздными вопросами «что?» да «как?». Он пришел сюда не для того, чтобы праздно упражнять мозг, вдаваясь в суть сложных магических субстанций, а чтобы прочесть секретное и явно важное послание, оставленное ему на стойке трактирщика козлобородым любителем тайнописи и прочих мелких причуд, порой излишних и лишь усложнявших жизнь…

Прислушавшись к звукам, доносившимся из-за плотно закрытой двери, и не обнаружив среди них ничего, что могло бы помешать или вовсе отвлечь от изучения секретного послания, Дарк позаимствовал с ближайшего стола одинокую, медленно догоравшую свечу и подошел к стойке, за которой обычно на высоком дубовом табурете восседал несдержанный на язык корчмарь. Едва взгляд моррона скользнул вниз, непослушный воле хозяина рот тут же издал череду тихих, неразборчивых звуков: то ли протяжный, сдавленный вздох, то ли вырвавшееся наружу в виде шепота забористое чертыханье.

Всего лишь беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что задача предстояла не из легких. Выщербленная, бугристая и кособокая поверхность стойки поразила взор моррона изысканной замысловатостью и стойкостью намертво въевшихся в подгнившую древесину узоров грязевой, жировой и бог весть еще какой природы. Если там и было начертано послание, то невооруженным глазом его не разобрать, обладай Аламез даже зоркостью Лорда-вампира.

Припомнив наставление некроманта во сне, рыцарь снял стальную перчатку с левой руки и нехотя сделал кинжалом небольшой надрез на безымянном пальце. Капли его крови неприятно зашипели, соприкоснувшись с изъеденными сыростью досками. Как ни странно, кровь моррона оказалась хорошим чистящим средством. Грязи заметно поубавилось – застарелые пятна потекли, растворенные живительной влагой багрового цвета, однако буквы не проступили. Тогда Дарк вспомнил про молоко и потянулся за крынкой, то ли случайно позабытой возле ножек шаткого табурета, на который рыцарь даже не отважился бы присесть, то ли предусмотрительно оставленной там заботливым другом, решившим пожалеть его обоняние и избавить от вдыхания удушливых паров дешевой придорожной кухни.

Не белое, а сероватое, перемешанное с пылью и мелкими дохлыми мошками молоко подействовало совсем не сразу. Более долгой минуты, показавшейся ему тогда целой вечностью, рыцарь стоял, склонившись над шипящей, булькающей, извергающей пузырьки с брызгами лужицей непонятно какого цвета, и ждал, терпеливо ждал волшебного результата. Но вот наконец-то его терпение было вознаграждено, правда, нельзя сказать, что сторицей. Пенящаяся жидкость без остатка впиталась в древесное волокно, явив взору моррона не только чистый-пречистый участок поверхности, но и нанесенные на нее сальным пальцем мага символы, оказавшиеся вовсе не таинственными рунами, а обычными герканскими цифрами да буквами.

«Бери с собой всех! Этой ночью в 2 часа между 3 и 4 башнями на север от восточных ворот… – интригующе началось послание, но тут же неожиданно и закончилось, как будто оборвалось: – …Завтра в полдень на Соборной площади. Будь один!»

Бесспорно, краткость – сестра таланта, но немного растерянному получателю письма, конечно же, хотелось, чтобы торопыга-отправитель проявил чуть больше бездарности и не поленился чуть подольше повозить корявым сальным пальцем по столу, тем более что свободное место позволяло разгуляться…

Нет, с одной стороны, послание было сформулировано предельно четко и кратко – одна лишь суть без лишних слов и неуместных приветствий. Место и время сбора были обозначены. Цель тоже была ясна, как погожий день, – в идеале скрытное, а на деле, как получится, проникновение в Удбиш. Не поленился некромант указать и ожидаемый численный состав предстоявшей встречи. Морроны хотели, чтобы Аламез привел с собой весь свой отряд, всех без исключения бойцов, включая ополоумевшего (кстати, благодаря их усилиям) Крамберга. Однако, с другой стороны, в голове едва закончившего чтение предводителя вольного лесного воинства возникло много вопросов: «Зачем легионерам понадобилась помощь герканских солдат? В качестве подкрепления или лишь для того, чтобы его люди пожертвовали собой, отвлекая внимание шеварийской стражи?» К последнему Аламез был не готов! Он не собирался вести доверявших ему солдат на убой, даже если такой жертвы требовали интересы всего человечества и Одиннадцатого Легиона. Удивило рыцаря и то, почему Гентар назначал ему второе рандеву. «Какой смысл после проникновения в город делить силы, которых не так-то уж много сейчас, а к завтрашнему утру может и вовсе не остаться?» Но более всего не понимал Дарк, как он сумеет незаметно провести отряд к месту встречи. До города от трактира было недалеко, преодолеть такое расстояние почти за полные сутки – сущий пустяк! За это время его можно даже лесными дебрями на брюхах проползти, аккуратно огибая деревеньки и обходя дорожные кордоны. Но вот вокруг крепостного рва под самими стенами шеварийской столицы стояли лагерем вражеские войска. Его люди могли быть невидимыми в лесу, но не на открытом же пространстве…

Одним словом, план соединения двух отрядов был непродуман. У старика некроманта множество разносторонних талантов, но тактическими мелочами великий стратег явно пренебрегал, а может, исключительно по доброте душевной милостиво позволял доводить их до ума непосредственным исполнителям его грандиозных замыслов, таким воякам, как сам Аламез.

Дарк пребывал в недоумении и не знал, что делать, поэтому собирался незамедлительно покинуть трактир и, уведя отряд снова на безопасную стоянку в глубину леса, взять пару-тройку часов для основательного раздумья; возможно, повторно послать на разведку. Так поступил бы любой настоящий рыцарь, окажись он на месте моррона. Однако превратный случай бесцеремонно нарушил планы рассудительного командира.

Внезапно тишину трактира пронзила донесшаяся со стороны леса чересчур громкая и, казалось, совсем неуместная трель соловья, а уже через мгновение дверь корчмы распахнулась, да с такой силой, что чуть не слетела с петель. «Тревога! Шеварийцы идут!» – громко выкрикнул первым ворвавшийся в зал часовой. По тому, как блестели глаза и зарделись щеки обоих взволнованных парней, Дарк без дальнейших разъяснений понял две прискорбные вещи. Врагов было слишком много, чтобы вступать в бой, а шанс незаметно пересечь двор и скрыться в лесу то ли изначально отсутствовал, то ли был безвозвратно потерян из-за непростительного разгильдяйства зазевавшихся на посту дозорных.

– Что встали?! Живо дверь подоприте столом, да перед окном не маячьте! – отдал приказ командир, к великой радости солдат, ничуть не потерявший присутствия духа и даже, как им показалось, не капельки не встревожившийся. – Затем марш на кухню! Проверить, где тут черный ход! Если его нет, так сделать!

Нет ничего более спорного, чем неоспоримые истины, привитые людям с детства. К примеру, любой, от крохотного малыша до престарелого мужа, знает, что мир – это хорошо, а война – плохо, но если как следует поднапрячь мозги и вдуматься в суть вещей, определение получится не столь уж и однозначным. А иначе откуда в нашей жизни столько и не «белого», и не «черного», а «грязновато-серого», приносящего не только вред, но и немного пользы?

Во-первых, хоть крови на войне, бесспорно, больше, чем в мирной жизни, но зато процесс пролития пота приобретает более ощутимый смысл. На пашне иль в ремесленном цеху бедняк трудится на благо хозяина, в военные же времена исключительно ради собственной пользы – чтобы выжить, избежать смерти от вражеского копья или меча.

Во-вторых, в спокойные времена труд крестьян и ремесленников кормит знать, на войне же богатым сословиям приходится чуток поумерить аппетиты и даже слегка подраскошелиться, а иначе ослабшие руки оголодавшего бедняка не будут способны держать оружие и защищать их добро.

В-третьих, мир – пора молчаливых компромиссов и стоического долготерпения голодного большинства ради блага сытых меньшинств; война же, наоборот, обостряет давно назревшие конфликты и заставляет предпочитающих обычно позабыть о них людей найти какое-никакое решение игнорируемых проблем.

В-четвертых, война, как лакмусовая бумажка, проявляет людскую сущность. На войне сразу становится явным, кто человек с большой буквы, а кого и человеком-то трудно назвать; кто, не жалея жизни, борется за счастье близких, а кого заботят лишь целостность и комфорт собственной шкуры.

В-пятых, война дает шанс рабам обрести свободу, а представителям низших сословий достичь благополучия и величия высших. Только на войне у любого солдата появляется шанс заслужить «белые шпоры» и променять дырявенькую кольчужку пехотинца на блестящие рыцарские доспехи. Только война дает шанс беднякам проявить себя и смыть позорное клеймо раба или слуги, поставленное на них с момента рождения.

И, наконец, в-шестых, пожалуй, самое большое преимущество военной поры состоит в том, что она во многом уравнивает сословия. Шанс погибнуть в бою почти одинаков что у рыцаря, что у обычного пехотинца, ведь стреле без разницы, чью грудь пронзить, а меч в сражении опускается на голову первого, кто встретился на пути. Война не разбирает, кому дарует смерть иль мучения, но заставляет терпеть лишения и трудиться всех: привыкших к праздности вельмож, не знающих обычно роздыха бедняков. Особенно это заметно в походах, когда командирам приходится сражаться наравне с солдатами, есть с ними из одного котла, спать под одной дырявой крышей на кишащем клопами и прочими паразитами лежаке, вместе махать киркой или лопатой, возводя укрепления и хороня погибших после очередного сражения…

Наглядным подтверждением последнего аргумента мог бы стать похоронный ритуал, прошедший однажды ранним утром на тихой лесной поляне в пяти-шести милях к югу-юго-востоку от Удбиша. Добрых полторы дюжины человек совместно трудились не покладая рук и не жалея запачканных травою да землей портков, когда рыли огромную яму – братскую могилу для пока еще покоящихся на прикрытых мешковиной подводах трупов. В одной разношерстной похоронной команде, сформированной неизвестно кем и когда и явно не имевшей никакого отношения ни к столичным властям, ни к шеварийской армии, трудились не только крестьяне с ремесленниками да прислуга ближайшего трактира, но и уважаемые зажиточные господа во главе аж с настоящим дворянином. Все они наравне стояли по колено в грязи и усердно махали лопатами, выгребая из ямы под мелким, противным дождем вязкую черно-коричневую массу, более походившую на строительный раствор, нежели на землю.

Однако ничто не длится вечно. Равноправие в этой необычной компании просуществовало лишь до тех пор, пока рытье могилы четыре на шесть и три метра глубиной не было закончено. Как только последний ком сырой земли упал на траву, руководивший похоронами седой дворянин мгновенно вспомнил о благородности своего происхождения и из усердного труженика превратился во властолюбивого, требовательного командира.

– Все, закончили! Возницы, отдышитесь чуток, пока остальные телеги разгрузят, а затем марш на козлы и прямой дорогой в трактир возвращайтесь! Чтоб через четверть часа вами тут и не пахло! – сурово произнес дворянин, для усиления эффекта грозно сдвинув мокрые то ли от пота, то ли от дождя брови. – Остальные телеги разгружают! Валите трупы сперва на землю, а не в яму! Все ценное снять, во все пригодное к носке и кровью не запачканное облачиться… В общем, ни к чему объяснять, как мародерствовать, сами, господа и дама, прекрасно знаете! Поторопитесь, баклуши бить некогда! На все про все осталось не более получаса… там выступаем! – громогласно подытожил седовласый командир, а затем, повернувшись вполоборота, шепотом обратился к стоявшему поблизости старичку-горожанину, тому самому магу, сотворившему в трактире иллюзорное заклинание: – Зайдем-ка в лесок, дружище, пошептаться надо…

– Марка с собой брать? – решил уточнить почтенный житель столицы, тщательно вычищавший неудобной расческой из пяти пальцев мелкие комья земли, застрявшие в куцей, жиденькой бороденке. – Или пущай поработает?

– Или! – кратко и еще тише ответил дворянин, заговорщически покосившись в сторону весело щебетавшего о чем-то с Миленой и парочкой других морронов седовласого паренька. – Разговорчик только для нас, уши чужие без надобности.

– Ну, тогда пошли, – печально пожал плечами Мартин Гентар, видимо, сожалея, что ему придется куда-то идти да к тому же прервать увлекательный процесс очищения бороды. – Только учти…

– Не здесь! – резко прервал его дворянин и, подавая пример, быстро направился в чащу – туда, где их не смогли бы ни видеть, ни слышать остальные собратья и странное существо по имени Марк.

Немного утомленный от недавнего чародейства и сильно изможденный только что оконченными трудами некромант морально приготовился к худшему и обреченно побрел следом за, казалось, двужильным ровесником. Члены мага болели, взопревшее тело неприятно зудело, а весь целиком организм, давненько не знавший грубой, тяжелой работы, занудливо ныл, моля об отдыхе. Мартину не хотелось шевелить уставшими да к тому же изрядно промокшими ногами, но дело есть дело. Ему оставалось лишь уповать, что чересчур осторожный и излишне подозрительный собеседник не заведет его слишком далеко, ведь после разговора предстояло еще продираться обратно, причем не по ровной дороге, а сквозь мокрые заросли да колючие кусты.

– Довольно, здесь поговорим, – к несказанной радости мага произнес командир отряда, внезапно остановившись и озираясь по сторонам.

– Не боись, уже далеко отошли, с поляны никто не услышит, – скорее в силу привычки, нежели из-за опасения иного, прошептал некромант, с кряхтением рухнув на довольно удобный пень и тут же принявшись массировать отекшие ноги. – Вряд ли Марк за нами собирался идти, а если бы вдруг и любопытство проявить захотел по глупости, то наши его не пустили б… Не дурни же, понимают, зачем мы в чащу подались. Так что выкладывай, что надумал!

– Да пока ничего нового не надумал. План прежний, никаких изменений. Я о другом поговорить хотел, – удивил некроманта дворянин, уже не вертя головой и не пронзая взором ближайшие кусты, но все еще прислушиваясь к тихому шороху листвы и к мерной дроби падающих с небес капель. – Зря мы с собой твоего Марка взяли, да и к Аламезу обращаться не стоило! Не говорю уж о том, что вся затея дурацкой кажется! Думаю, просчитались мы, переоценили силы… Вернуться нам надо, пока еще не поздно.

Без исключения всем существам: и людям, и морронам и даже хладнокровным, расчетливым вампирам, – свойственны сомнения, боязнь переоценить свои силы и в результате не только провалить задуманное, но и лишиться того, что уже имеешь. Страх потерпеть неудачу свойственен всем, однако настоящие бойцы держат его в узде, не позволяют тревожным мыслям повлиять на реальные действия и уж тем более не отступают в самый последний момент перед боем. Одним словом, Мартин Гентар ожидал услышать все, что угодно, но только не то, что внезапно оскорбило его слух. Подобные малодушные речи мог вести кто угодно: отважный командир, талантливый полководец, амбициозный королек, проныра-царедворец, живущий только интригами, и даже бывалый моррон, но только не один из самых старейших легионеров и вот уже на протяжении трехсот лет бессменный Глава Совета Одиннадцатого Легиона.

Никто в «Легионе», да и на целом Свете не знал, как Корбис Огарон прожил человеческую жизнь и при каких обстоятельствах превратился в моррона. Сам он не любил рассказывать о своей бытности смертным. Живых же свидетелей его человеческих подвигов уже давно не было. Большинство легионеров считали Корбиса старейшим морроном. И лишь единицы, вроде Мартина Гентара, могли предположить, насколько их товарищ стар, ведь Огарон был рожден еще в те древние времена, когда косматые коренастые существа, весьма непохожие на ныне живущих людей, воевали палками с дерева, а плохо отесанная дубина и костяное копье являлись самым эффективным и изящным оружием. Перед Гентаром стоял и хмурил брови не просто командир и не просто самая влиятельная фигура в Легионе, а тот, кто фактически стоял у истоков человечества и имел в добрую сотню раз более жизненного опыта, чем он. Спорить с такой персоной сложно, даже если абсолютно уверен, что прав. Бесспорный авторитет оппонента давит, и самые весомые аргументы кажутся детским лепетом. Озадаченному некроманту было сложно начать разговор, но он взял себя в руки и, к собственному удивлению, справился.

– Совет одобрил наш план, более того, Корбис, твой вклад в него весомей, чем мой! Так с чего же вдруг идти на попятную? Лично я причин к тому совершенно не вижу.