Плоть и кровь Рэнкин Иэн

Мердок принялся кругами ходить по комнате.

— Понимаете, эти описания в газетах и по телику… Сначала мне даже и в голову не пришло ничего такого, но, как говорит Милли, не в характере Билли пропадать так надолго. Я уже вам сказал, он аккуратный. Он бы позвонил или еще как предупредил, это точно.

— Когда вы видели его в последний раз?

Мердок посмотрел на Милли.

— Когда это было — в четверг вечером?

— Я его видела в пятницу утром.

— Ну, значит, в пятницу.

Ребус повернулся к Милли. У нее были коротко подстриженные светлые волосы, темные у корней, и темные брови. Длинное некрасивое лицо, на подбородке большая выпуклая родинка. Ребусу показалось, что она на несколько лет старше Мердока.

— Он не сказал, куда направляется?

— Он ничего не сказал. Мы здесь в такое время не особо разговариваем.

— В какое время?

Она стряхнула пепел с сигареты в пепельницу, которая неустойчиво покоилась на спальном мешке. У нее была нервная привычка без конца стряхивать пепел с сигареты, даже когда стряхивать еще нечего.

— От половины восьмого до четверти девятого, — ответила она.

— А где он работает?

— Он не работает, — сказал Мердок, опершись рукой на каминную полку. — Раньше работал на почте. Но несколько месяцев назад его уволили. Он теперь на пособии вместе с половиной населения Шотландии.

— А вы чем занимаетесь, мистер Мердок?

— Я компьютерный консультант.

И верно: среди хлама в гостиной были клавиатуры и дисководы, наполовину разобранные и сваленные в кучу. Были тут и стопки толстых журналов, книг и компьютерных пособий.

— Кто-нибудь из вас знал Билли до его переезда сюда?

— Я знала, — сказала Милли. — Приятель приятеля, почти случайный знакомый. Я узнала, что он ищет комнату, а тут как раз одна освобождалась. Вот я и предложила Мердоку пустить его.

Она переключила канал на телевизоре. Смотрела без звука, сквозь дымок, поднимающийся от сигареты.

— Можем мы осмотреть комнату Билли?

— Почему нет? — сказал Мердок.

Пока Милли говорила, он все время нервно поглядывал на нее. Он, казалось, с трудом удерживал себя на месте и с облегчением вздохнул, когда повел их назад, в узкий коридор и дальше в прихожую, куда выходили три двери, из них одна кухонная, другая — стенного шкафа. Проходя по узкому коридору, они миновали дверь в ванную с одной стороны и дверь в спальню Мердока — с другой. Оставалась одна, последняя дверь.

Открыв ее, они оказались в крошечной спальне, где царил идеальный порядок. Размеры комнаты не превышали десять на восемь футов, но она вмещала узкую кровать, шкаф, комод, письменный стол и стул. На комоде стоял музыкальный центр с колонками. Кровать была застлана, все лежало на своих местах.

— Это вы навели здесь порядок?

Мердок отрицательно покачал головой:

— Билли сам всегда всюду убирал. Вы еще посмотрите кухню.

— У вас есть фотография Билли? — спросил Ребус.

— Может, и есть с какой-то из наших вечеринок. Хотите посмотреть?

— Мне будет достаточно одной — лучшей.

— Тогда сейчас принесу.

— Спасибо.

Когда Мердок ушел, в спальню к Ребусу протиснулась Шивон. До этого момента она была вынуждена стоять в коридре за дверью.

— Какие соображения?

— Невротическая чистота, — сказала она (комментарий человека, чья собственная квартира выглядит как нечто среднее между пиццерией и бачком для сбора стеклотары).

Но Ребус разглядывал стены. Над кроватью висел вымпел «Хартс» и Юнион Джек, на который по центру была наложена Красная рука Ольстера.[19] Над ней слова: «Не сдадимся», а ниже буквы РППЖ. Даже Шивон Кларк знала, что означает эта аббревиатура.

— Римский папа пошел в жопу, — пробормотала она.

Мердок вернулся. Он не попытался протиснуться в узкое пространство между кроватью и шкафом, в итоге остался в дверях и протянул фотографию Шивон Кларк, которая передала ее Ребусу. С фотографии смотрел молодой человек, делано улыбающийся в камеру. За ним была видна высоко поднятая банка пива, словно кто-то собирался вылить ее ему на голову.

— Это лучшее, что у нас есть, — извиняющимся тоном сказал Мердок.

— Спасибо, мистер Мердок.

Ребус был почти уверен. Почти.

— У Билли была татуировка?

— Да, на руке. Вроде тех, какие делают безбашенные юнцы.

Ребус кивнул. Они разослали сведения о татуировке и ожидали быстрых результатов.

— Я, вообще-то, ее толком и не видел, эту татуировку, — продолжал Мердок, — а сам Билли никогда об этом не говорил.

В дверном проеме рядом с Мердоком появилась Милли. Она избавилась от спального мешка, и теперь на ней была длинная футболка, прикрывавшая сверху голые ноги. Она обняла Мердока за талию.

— Я помню эту татуировку, — сказала она. — SaS. Большие «S», маленькая «а».

— Он вам никогда не говорил, что это значит?

Она покачала головой. Ее глаза повлажнели от слез.

— Это он, да? Это его вы нашли мертвым?

Ребус постарался дать уклончивый ответ, но выражение лица выдало его. Милли начала всхлипывать, и Мердок обнял ее, прижал к себе. Шивон Кларк вытащила несколько кассет из ящика комода и принялась их разглядывать. Без слов протянула их Ребусу. Это были песни оранжистов,[20] песни о борьбе в Ольстере. Их названия говорили сами за себя: «„Кушак“ и другие хиты»,[21]«Марши времен короля Билли»,[22]«Мы не сдадимся». Он сунул в карман одну из кассет.

Они внимательно осмотрели комнату Билли Каннингема, но ничего не нашли, если не считать недавно полученного письма от матери. Адреса на письме не было, но имелась почтовая марка Глазго, а Милли вспомнила, что Билли говорил: он родом из Хиллхеда.[23] Что ж, решили они, пусть Глазго с этим и разбирается. Пусть преподнесут эту новость ничего не подозревающему семейству.

В одном из ящиков комода Шивон Кларк нашла программку Фринджа. Там была обычная дребедень — «Вечеринки у Абигейл»[24] и «Последняя лента Крэппа»,[25] ревю под названием «Оргия юных эльзасцев» и юмористические советы о том, как избавиться от лондонской хандры.

— Он отметил одно из представлений, — сказала Кларк.

Да, так оно и было — музыкальное действо в стиле кантри-и-вестерн в салуне «Быстрый шланг». Это представление давалось в течение трех вечеров в самом начале фестиваля.

— В его коллекции нет музыки кантри, — заметила Кларк.

— Это делает честь его вкусу.

По пути в отделение он засунул в древнюю магнитолу своей машины орнажистскую пленку.

Пленка проигрывалась медленно, отчего настроение у Ребуса стало еще мрачнее. Ребус и раньше слышал такие штуки, но больше чем на несколько секунд его не хватало. Песни о короле Билли и подмастерьях, о битве на реке Бойн и славной победе 1690 года, песни об изгнании католиков и о готовности Ольстера сражаться до конца. У певца не было ничего, кроме дребезжащего вибрато, какое частенько слышишь в пабах. Аккомпанировали ему аккордеон, барабан и изредка флейта. Только оранжистский военный оркестр мог заставить флейту звучать воинственно. Военный оркестр да еще Иэн Андерсон из группы «Джетро Талл». Ребус вспомнил, что уже лет сто не слушал «Талл». Все, что угодно, лучше, чем эти песни… Ему пришло на ум слово «ненависть», но он от него отказался. Желчи в словах не было, только упрямое нежелание идти на компромисс, хоть в чем-то уступить, признать, что времена изменились, что на дворе не 1690-е, а 1990-е. Это какие же шоры надо надеть на глаза, чтобы ничего не видеть впереди и жить только далеким прошлым!

— Ужас в том, — сказала Шивон Кларк, — что эти мелодии страшно прилипчивые.

— Да-да, — ответил Ребус, — фанатизм — штука заразная.

Всю дорогу до Сент-Леонардс он насвистывал мелодии «Джетро Талл».

Лодердейл организовал пресс-конференцию и хотел знать, что известно Ребусу.

— Я не уверен, — услышал ответ Лодердейл. — Не на все сто.

— А насколько?

— На девяносто — девяносто пять.

Лодердейл задумался.

— Так мне стоит что-нибудь сказать по этому поводу?

— Это вам решать, сэр. Криминалисты уже выехали снимать отпечатки в квартире. Скоро все выяснится.

Одна из проблем с опознанием убитого состояла в том, что последний смертельный выстрел разнес половину лица — пуля вошла в шею сзади и раздробила челюсть. Как сказал доктор Курт, опознание придется проводить, закрыв нижнюю часть лица и показывая друзьям или родственникам верхнюю. Но будет ли этого достаточно? До сегодняшнего возможного прорыва они могли рассчитывать только на опознание по зубам. Но судмедэксперт сказал, что полость рта сильно повреждена, а те зубоврачебные работы, которые еще можно распознать, настолько рутинны, что их мог делать кто угодно и ни один дантист не смог бы с уверенностью под ними подписаться.

Ребус попросил размножить фотографию с вечеринки и копию отправил в Глазго с соответствующими комментариями. После чего пошел послушать пресс-конференцию Лодердейла.

Старший инспектор Лодердейл любил вступать в словесные дуэли с прессой. Но сегодня он, против обыкновения, нервничал. Возможно, из-за того, что аудитория была больше, чем всегда. Откуда ни возьмись появились старший суперинтендант Уотсон и старший инспектор Килпатрик, тоже пришли послушать. У обоих были неестественно красные лица, не иначе как от виски. Журналисты старались найти место поближе к Лодердейлу, полицейские встали позади. Килпатрик увидел Ребуса и протиснулся к нему.

— Так что — возможно, идентификация состоялась? — шепотом спросил он.

— Возможно.

— Так наркотики или ИРА?

На его лице застыла ироническая улыбка. Не то чтобы он ждал ответа, просто выпил виски, потянуло на разговоры. Но у Ребуса был ответ.

— Если это не ИРА, — сказал он, — то другая шайка-лейка.

АОО, ОДС, БСО, СО…[26] перечислять не имело смысла. «О» в каждом из сокращений обозначало Ольстер. Все это запрещенные протестантские организации. Килпатрик чуть качнулся назад. На его лице было написано множество вопросов, которые рвались наружу через налитые кровью сосуды, окрасившие багрянцем нос и щеки. Лицо выпивохи. Ребус повидал их немало — достаточно иногда вечером на себя посмотреть в зеркало.

Но Килпатрик не потерял контроль над собой. Он понимал, что в таком состоянии ему не стоит задавать новые вопросы, а потому протолкался назад к Фермеру и что-то шепнул ему на ухо. Фермер Уотсон посмотрел на Ребуса и кивнул Килпатрику, и потом они переключили внимание на пресс-конференцию.

Всех собравшихся журналистов Ребус знал. Это были матерые ребята, они не питали иллюзий относительно старшего инспектора Лодердейла. На пресс-конференцию к нему ты прибегал, словно гончая по следу, а по окончании выходил сонным щенком, едва волоча ноги. Поэтому они по большей части помалкивали и позволяли ему нести обычную его невнятицу.

Все, кроме Мейри Хендерсон. Она сидела в первом ряду и задавала вопросы, которые другие не давали себе труда задать по одной-единственной причине: они заранее знали ответ, который услышат от старшего инспектора.

— Без комментариев, — раз эдак в двадцатый ответил он Мейри.

Она сдалась и рухнула на стул. Кто-то еще задал вопрос, и она, пользуясь случаем, оглядела присутствующих. Ребус качнул головой в знак приветствия. Мейри недовольно посмотрела на него и показала ему язык. Еще несколько журналистов повернулись в его сторону. Их вопросительные взгляды Ребус встретил спокойной улыбкой.

Когда пресс-конференция закончилась, Мейри догнала его в коридоре. При ней был блокнот, ее обычная синяя капиллярная авторучка и портативный диктофон.

— Спасибо за помощь в тот вечер, — сказала она.

— Без комментариев.

Она знала, что сердиться на Джона Ребуса бесполезно, а потому просто шумно выдохнула.

— Я пришла туда первая, и лакомый кусочек должен был достаться мне.

— Идемте со мной в паб, и вы получите сколько угодно лакомых кусочков.

— Эта не лучшая ваша шутка, честно вам скажу.

Она отвернулась и пошла прочь. Ребус проводил ее взглядом. Он никогда не упускал возможности посмотреть на ее ноги.

6

Эдинбургский городской морг располагался на Каугейт-стрит у переулка Хай-Скул, напротив Муниципального центра святой Анны и Блэкфрайрз-стрит. Это невысокое здание красного кирпича с декоративной штукатуркой, специально построенное так, чтобы не привлекать к себе внимания, оно и стоит поэтому чуть в глубине. Отсюда к Хай-стрит ведут круто взбирающиеся вверх улицы. Узкая и глубокая, как каньон, Каугейт давно уже стала проездом для машин — пешеходов здесь почти не видно, редкие прохожие едва умещаются на тротуарах, мимо которых сплошным потоком мчатся машины. Местечко не для слабонервных. Вечером здесь можно было полюбоваться на низы общества, пока все не разбредались по своим койкам в общагах.

Но сейчас в районе велась перестройка. Сначала расчистили Грассмаркет, а теперь отцы города нацелились и на Каугейт.

Несколько минут Ребус прождал перед входом в морг, наконец из дверей высунулась женская голова.

— Инспектор Ребус?

— Точно.

— Он просил меня передать вам, что уже ушел в «Баннерманс».

— Спасибо.

Ребус направился к пабу.

«Баннерманс» когда-то был подвальным складом и с тех пор не сильно изменился. Его сводчатые помещения до жути напоминали лавки в тупичке Мэри Кинг. Такие же точно подвальные склады образовывали соединительные ходы под Старым городом, которые тянулись от Лоунмаркета до Кэнонгейта и дальше. В баре пока было пустовато. Курт сидел у окна, и его стакан с пивом стоял на бочке, служившей столом. Каким-то образом ему удалось найти один из немногих удобных стульев. Он напоминал седалище мелкого дворянина с подлокотниками и высокой спинкой. Ребус купил себе двойной виски, подтащил табуретку к Курту и сел.

— Ваше здоровье, Джон.

— И ваше.

— Так что я могу для вас сделать?

Ребус мог поклясться, что даже в пабе руки доктора Курта пахнут мылом и медицинским спиртом. Он пригубил виски. Доктор Курт укоризненно свел брови:

— Похоже, мне предстоит обследовать вашу печень раньше, чем надеялся.

Ребус кивнул на нераскрытую пачку сигарет Курта, лежащую на столе-бочке:

— Если будете и дальше смолить эти сигареты, то вряд ли.

Доктор Курт улыбнулся. Курить он начал недавно, решив проверить, насколько он неубиваем. Он не назвал бы это жаждой смерти, скорее, испытанием на живучесть.

— И давно вы приударяете за мисс Рэттрей?

Курт рассмеялся:

— Боже мой, вы за этим позвали меня сюда? Хотите расспросить про Каролину?

— Да это я для завязки разговора. Но она недурна, верно?

— Она просто чудо.

Курт закурил сигарету, затянулся, кивнул сам себе.

— Просто чудо, — повторил он сквозь облачко дыма.

— Наверное, скоро мы будем знать имя трупа из тупичка Мэри Кинг. Сейчас проверяют отпечатки пальцев.

— Так вы поэтому хотели меня видеть? Не для того, чтобы поговорить о Каролине?

— Я хотел поговорить о пистолетах.

— Я не специалист по оружию.

— И прекрасно. Мне не нужен специалист. Мне нужен человек, с которым я могу поговорить. Вы видели результаты баллистической экспертизы?

Курт отрицательно покачал головой.

— Мы имеем дело с чем-то вроде револьвера «смит и вессон» пятьсот сорок седьмой модели, на пояске пули пять следов от нарезов, нарезка слева направо. В барабане шесть патронов от девятимиллиметрового парабеллума.

— Я уже поплыл.

— Вероятно, стреляли из модели с трехдюймовым, а не четырехдюймовым стволом, то есть весом тридцать две унции. — Ребус пригубил виски, пары которого в его ноздрях теперь блокировали все остальные запахи. — На револьверах не бывает глушителей.

— Ага, — кивнул Курт. — Теперь забрезжил какой-то свет.

— В ограниченном пространстве, имеющем такую форму… — Ребус кивнул в сторону находящегося за стойкой бара помещения. — Как та часть зала — и по форме, и по размеру.

— Выстрел должен был прозвучать довольно громко.

— Дьявольски громко. Можно сказать — оглушающе.

— И что конкретно это должно означать?

Ребус пожал плечами:

— Я просто думаю, насколько все это профессионально. Вот смотрите, если судить по тому, как происходила казнь, то вроде бы действовали профессионалы, нет сомнений. Но дальше возникают вопросы.

Курт подумал.

— И что теперь? Прочесать город на предмет недавнего приобретения слуховых аппаратов?

Ребус улыбнулся:

— А что, неплохая мысль.

— Вот единственное, что я могу вам сказать, Джон: эти пули очень сильного действия. Не знаю, задумано так было или нет, но они сильно напачкали. Мы с вами и раньше сталкивались с убийцами-пачкунами. Обычно таких убийц легче найти. Но на сей раз они, кажется, не оставили никаких улик, кроме пуль.

— Я знаю.

Курт хлопнул ладонью по верхушке бочки:

— Вот что я вам скажу. У меня есть для вас предложение.

— Какое?

Курт подался вперед, словно собираясь поделиться тайной:

— Я вам дам телефонный номер Каролины Рэттрей.

— Да идите вы!.. — фыркнул Ребус.

Тем вечером полицейский автомобиль забрал его из квартиры Пейшенс на Оксфорд-террас. За рулем сидел констебль по имени Роберт Бернс, и этот Бернс оказывал Ребусу услугу.

— Я тебе благодарен, — сказал Ребус.

Хотя Бернс был приписан к дивизиону С в Западном округе, родился и вырос он в Пилмьюире и по-прежнему имел там врагов и друзей. В Гар-Би он был известной личностью, а это как раз и требовалось Ребусу.

— Я родился в одном из таких сборных домиков, — рассказывал Бернс. — А потом их сровняли с землей и построили на их месте многоэтажки. Многоэтажки считались тогда более «цивилизованными», можете себе представить? Вот ведь треклятые архитекторы и проектировщики! И ведь ни за что не признаются, что совершили ошибку.

Ребус улыбнулся:

— В этом отношении они похожи на нас.

— Ты кого имеешь в виду — полицию или независимое меньшинство?[27]

Бернс был не просто членом Свободной шотландской церкви. Днем по воскресеньям он нес свою религию к подножию Маунда,[28] где обещал адское пламя и серу всем, кто готов был его слушать. Но на время фестиваля Бернс давал себе передышку. Как он говорил, даже его голос вольется в хор ведущих обреченное сражение против духовых оркестров и расстроенных гитар.

Они повернули в Гар-Би, миновав фронтон с его зловещим приветствием.

— Подвези меня как можно ближе, ладно?

— Конечно, — сказал Бернс. И когда они оказались в тупике у гаражей, он лишь чуть-чуть сбросил скорость, когда брал препятствие в виде тротуара, а потом съезжал на траву. — Это же не моя машина, — объяснил он.

Они поехали вдоль тропинки мимо гаражей и высотки и наконец уперлись — дальше ехать было некуда. Когда Бернс затормозил, машина оказалась футах в двенадцати от клуба.

— Отсюда я уж как-нибудь дойду пешком, — сказал Ребус.

Парни, которые в прошлый его приезд лежали на крыше, теперь стояли, наблюдая за ними, из их открытых ртов свешивались сигареты. С тропинки и из всех окон на них смотрели местные жители. Бернс повернулся к Ребусу:

— Только не говорите мне, что вы хотели застать их врасплох.

— Все в порядке. — Он открыл дверцу. — Только не выходи из машины. Я не хочу, чтобы мы остались без покрышек.

Ребус направился к распахнутым дверям клуба. Подростки на крыше следили за ним с привычной враждебностью. Повсюду лежали бумажные самолетики, некоторые снова поднимались в воздух порывами ветра. Входя в здание, Ребус услышал наверху какое-то хрюканье. Его аудитория на крыше изображала свиней.

Никакого вестибюля в здании не было — двери открывались прямо в зал. В одном конце было высоко прибито баскетбольное кольцо. Несколько парней сгрудились вокруг мяча, били друг друга носками по голеням, отталкивали руками. Время неконтактных спортивных игр прошло. На импровизированной сцене стоял громадный двухкассетник, выдавая что-то тяжелометаллическое. Ребус подумал, что вряд ли заслужит много очков, сообщив, что присутствовал при рождении этого жанра. Большинство этих ребят появилось на свет после «Анархии в Соединенном Королевстве»,[29] не говоря уже о «Коммуникационном прорыве».[30]

Тут собрались подростки самого разного возраста, и найти среди них Питера Кейва было невозможно. Может, он мотал головой под звуки расстроенной электрогитары. Может, курил у стены. Или боролся за мяч под баскетбольным кольцом. Но он вдруг направился к Ребусу с другой стороны из сплоченной группки, в которой был и Черная Футболка, знакомый Ребусу по его первому приезду.

— Чем могу помочь?

Отец Лири сказал, что Кейву лет двадцать пять, но ему вполне можно было дать и девятнадцать. Отчасти потому, что ему шел молодежный стиль одежды. Ребус и раньше видел религиозных людей в джинсах. Вид у них был такой, словно они чувствовали бы себя удобнее в чем-нибудь менее удобном. Но Кейв в выцветших джинсах и джинсовой рубашке, с полудюжиной тонких кожаных и металлических браслетов на запястьях выглядел вполне раскованно.

— Девчонок маловато, — сказал Ребус, стараясь выиграть время.

Питер Кейв оглянулся:

— Сейчас действительно маловато. Обычно их больше, но вечером в хорошую погоду…

Вечер и правда стоял хороший. Когда он уезжал из дома, Пейшенс пила холодное розовое вино в саду. Оставлял он ее неохотно. Кейв произвел на него хорошее впечатление. У него было свежее лицо и ясные глаза, и казался он парнем рассудительным. Волосы длинноватые, но вполне чистые, опрятные, лицо прямое и честное, с глубокой ямкой на подбородке.

— Прошу прощения, — сказал Кейв. — Меня зовут Питер Кейв, я заведую молодежным клубом.

Он протянул руку, браслеты соскользнули вниз по запястью. Ребус пожал ему руку и улыбнулся. Кейву хотелось знать, с кем он разговаривает, — вполне резонное желание.

— Инспектор уголовной полиции Ребус.

Кейв кивнул:

— Дейви говорил, что приезжал какой-то полицейский. Я решил, что это кто-то из Отдела по охране общественного порядка. Что случилось, инспектор?

— Ничего не случилось, мистер Кейв.

Вокруг них образовался кружок любопытствующих. Ребуса это не беспокоило. Пока.

— Называйте меня Питер.

— Мистер Кейв, — сказал Ребус, облизнув губы, — как тут у вас идут дела?

— Вы что имеете в виду?

— Простой вопрос, сэр. Почему-то преступность в Пилмьюире не пошла на убыль, с тех пор как вы здесь открылись.

Кейв ощетинился:

— Драки между бандами прекратились.

С этим Ребус согласился.

— Но вот кражи, взломы, нападения… на детской площадке валяются шприцы и аэрозольные баллончики…

— Будет вам сейчас аэрозольный баллончик!

Ребус обернулся посмотреть, кто вошел: парень с голой грудью, в джинсовой куртке.

— Привет, Дейви, — сказал Ребус.

Кольцо разомкнулось ровно настолько, чтобы пропустить Дейви. Парень предупреждающе выставил вперед указательный палец.

— Я же сказал: вам не пойдет на пользу, если вы узнаете мое имя.

— Ничего не могу поделать, Дейви, если люди мне рассказывают.

— Дейви Саутар, — добавил Бернс; он стоял в дверях, сложив руки на груди, и вид у него был очень довольный. Это был только вид, конечно, — поведение, продиктованное обстоятельствами.

— Дейви Саутар, — эхом отозвался Ребус.

Саутар стоял, сжав кулаки. Питер Кейв попытался вмешаться:

— Прошу вас, инспектор, скажите, если есть какая-то проблема.

— Это вы мне скажите, мистер Кейв. — Ребус огляделся. — Откровенно говоря, нас немного беспокоит этот притон.

Щеки Кейва залил румянец.

— Это молодежный центр.

Ребус теперь изучал потолок. Никто больше не играл в баскетбол. Музыку выключили.

— Как скажете, сэр.

Страницы: «« « 12345678 » ... »»