Домой Айзман Давид
– Поляки нас не тронут. Им насрать. Мы ж поляков не трогаем. А что у нас со своими – их не волнует, и ты это знаешь. Тем более, мы никого не пиздим, и денег берем немного. Пятьдесят тысенций – это мелочь, какихто три доллара с носа. Некоторые снимают по полтиннику…
– Дело не в этом.
– А в чем тогда?
– Ни в чем. Ты тоже ни хера не понимаешь.
Я глянул в зеркало заднего вида. На шоссе – еще далеко – показался автобус.
– Э, хватит вам херней страдать! – крикнул я. – Работа едет!
Питон собрал карты с капота, засунул в карман рубашки. Чика, Батон и Питон сели сзади. Саня завел мотор. Автобус проехал мимо нас – с самопальным прицепом для товара на продажу. «Мерс» рванулся с места, обогнал автобус. Чика высунулся из окна, знаком показал водиле тормознуть. Водила сразу все просек и съехал на обочину. Саня тормознул перед автобусом, остался за рулем. Мы вчетвером пошли к автобусу. Я, Чика и Питон зашли в салон.
– Здрасьте, – сказал Питон. – Вас приветствует русский рэкет. Все приготовили по пятьдесят тысенций. И чтоб без глупостей. Поняли?
– Ну вот, каждый раз попадаем под раздачу, – прошептал женский голос.
– Послушайте, ребята, давайте сначала поговорим. – Лысый худой мужик схватил Питона за рукав. – Я – руководитель группы, я все объясню… Здесь такая ситуация…
– Что ты хочешь? – Питон резко вырвал руку. – Не хуй здесь ебать вола, ты понял? Лучше им скажи, раз ты здесь главный, чтобы все быстрей отдали бабки. Чем быстрей сдадут, тем лучше – раньше сядешь, раньше выйдешь… И чтоб не мелочью – заебешься с ней потом…
– Нет, зачем же так, ребята? Неужели мы…
– Кому сказал? Кончай ебать вола!
Я и Питон прошли в конец салона, Чика остался со «стволом» в начале.
– А в туалет можно выйти? – спросила старая тетка с крашеными рыжими волосами.
– Сиди, сука! – крикнул Чика. – Не обоссышься!
У заднего ряда мы повернули обратно. Питон брал деньги, я считал и складывал в сумку на поясе. Старший втирал чтото Чике, Чика не слушал.
– А у меня нет… – сказала девушка с короткой стрижкой.
– Что, натурой хочешь заплатить? – Питон заулыбался, показав гнилые зубы и две фиксы. – Не, не пойдет. Нет времени. Когданибудь потом. А счас гони монету…
– Нет, я вам серьезно говорю. На таможне забрали весь товар – не таможенник попался, а дебил. Со всей группы до меня одной доколупался. Почти все забрал, осталась мелочь. И что выручила, все потратила…
– Не пизди.
Питон схватил ее за локоть, начал стягивать с пальца обручальное кольцо.
– Вы что, не надо… Что вы делаете? Это же…
– И сережки снимай, сука. Здесь с тобой не шутят…
– Ладно, – сказал я. – Отстань ты от нее. На хера тебе ее сережки? Что ты будешь с ними делать? Если на таможне…
– Не лечи меня, ты понял? – Чика снял кольцо и потянулся к серьгам. Она взвизгнула на весь автобус.
Старший группы дернулся, ударил Чику в нос. Чика выстрелил. Еще. Еще. Еще. Старший пошатнулся и упал в проход между сиденьями. Женщины заверещали.
– Ебаный ты в рот! – заорал Питон. – Охуел ты, да? Сваливаем, на хуй!
Питон рванулся к выходу, я – следом.
Ктото крикнул:
– Хватайте их, держите!
Мы выпрыгнули из автобуса, вскочили в «мерс». Саня резко тронулся.
– Ну, ты, Чика, ебаный на голову! – орал Питон. – На хуя стрелял?
– Ты видел, он взъебнулся, в нос мне ебнул…
– Ну и что, что ебнул? Ебнул бы и ты его в ебальник пистолетом… А сейчас – пиздец. Хорошо, что номера замазал грязью… Но они нас видели, ты понял? Думаешь, они сейчас поедут до границы? Ни хера, они сейчас – в полицию. Он, бля, старший группы, без него они хуй знают, куда ехать… В общем, надо съябывать отсюда.
– И куда? Домой? – Саня глянул на него.
– Не домой, бля, а куда подальше. Лучше, бля, в Варшаву. Там нас хуй найдут… Но и работы тоже нет. Давно уже поделено все, на хуй…
«Фак зэ систэм»
Место: Москва
Дата: 16/11/2006
Время: 17:10
Музыка: Big Black, альбом «Pigpile»
Серега сидит за прозрачным столом, заваленном журналами, газетами и распечатанными на принтере листами. Кроме макулатуры, на столе – тонкий монитор, эргономичная клавиатура и узкие колонки. Жалюзи на окнах наглухо закрыты, светятся неоновые лампы.
Серега улыбается, глядя на меня. На нем – широкие джинсы и майка с надписью «Fuck the System…or the System will fuck you».
– Давай сразу договоримся, – говорит он. – Я тебе уже писал… Никаких расспросов про то, что случилось тогда… Ну, во время выборов. Это к твоей ситуации, как бы, отношения не имеет. Реально. А ты ведь приехал насчет своей ситуации? Я правильно понимаю?
Я киваю.
– Где остановился?
– Пока еще нигде. – Я киваю на сумку и рюкзак. – Поеду к Оле. Ты ее помнишь…
– Та подружка, которая пела в том веселом проекте? Припоминаю… А что, она тоже в Москве?
– Уже два года или около того.
– И что она здесь делает?
– Поет в какойто группе.
– Понятно. Как тебе Москва – оазис капитала и потребительской культуры? Сколько ты здесь не был? Года три?
– Да, ровно три года. Но тогда, сам понимаешь, сидел и не высовывался. Так что, значит, все пять лет…
– Да, за это время коечто здесь поменялось. Либерально – буржуазные ценности пошатнулись… Под давлением госкапитализма… Пошатнулись, но не рухнули…
– О чем ты говоришь, какие, на хер, ценности? Любые ценности – прикрытие, ширма. За ценностями стоят бабки. Вернее, за теми, кто эти ценности двигает. Какаянибудь телеведущая пиздит про то, какая у нее хорошая семья, и как все это важно – потому что ей за это платят. Госпрограмма по повышению рождаемости. С другой стороны, ей никто не мешает в свободное время ебаться за деньги с какимнибудь олигархом…
– Ну, ты, как бы, прав, но все равно… Идет борьба, постоянная борьба. Уже внутри капитализма, внутри общества потребления. И борьба знаешь, какая? Между разными подходами к одним и тем же понятиям. Это и есть политика. А ценности? Здесь я с тобой не согласен. Ценности всегда существуют. Даже при социализме и то были ценности…
– Какие ценности при социализме? Ты что? Может, сразу после революции или в двадцатые, тридцатые какиенибудь ценности и были… Но как я себя помню, никаких ценностей… Финский гарнитур – вот была ценность. Или телевизор «Рубин». В крайнем случае, туфли «Саламандер». Но не партия, не коммунизм, не Ленин… Все это – фальшак, пустышка, то, во что никто…
Звонит телефон Сереги. Он берет его со стола, подносит к уху.
– Да, привет… Все понял, спасибо. Пока.
Он кладет телефон обратно в кучу бумаг, смотрит на меня.
– Ты голодный?
– Нет. Съел, когда шел от метро, какойто хотдог. Я про другое говорю…
– Ладно, я тебя понял. Думаешь, я на тебя забил? Делом твоим не занимаюсь? Занимаюсь, но пока еще без результатов. Может, будет чтонибудь сегодня к вечеру…
– Ну хоть чтонибудь конкретное ты мне можешь сказать? Кто за всем этим стоит? Что это такая за подстава? Или не подстава?
– Не спеши. Я же сказал – процесс пошел, запущена машина. Я уже затронул эту тему. С теми, кто реально чтото может выяснить. По своим каналам, соответственно… Ну, и жду теперь от них ответа. Все както формализовалось, я тебе скажу. Раньше можно было просто прозвониться, все пробить за пять минут. А сейчас любой, прежде чем чтонибудь сказать, будет думать – а не повредит ли мне, если я скажу… Помнишь, как у нас в агентстве было весело, неформально? Год девяното пятый, девяносто шестой…
– Как я это могу помнить? Я в две тысячи первом пришел…
– Да, ты прав. А тогда, в начале, нас шесть человек работало: я, Антон, Санчес, Инна – секретарша и одновременно менеджер по продажам – и бухгалтер Марья Павловна. И курьер еще – Денис его, кажется, звали… Студент, любитель тяжелой музыки, все время с цепями какимито и с браслетами, «хаер» до пояса… Вечером, как работа закончится, посылаем Дениса за пивом – не в магазин, а к ларьку, где пиво разливное, непастеризованное. Он приносит несколько бутылей – «полторашек». Мы врубаем музыку – «Нирвану» или «Оборону» и устраиваем танцы. До двенадцати ночи или позже. Марья Павловна, правда, участия не принимала – уходила домой. Все же, человек другого поколения. Ей уже тогда было лет сорок… Или, может, меньше… Но нам все равно казалась старухой… Ладно, все это дела давно ушедшие…
В колонках звякает «напоминалка». Серега смотрит на экран.
– Слушай, Леха, у меня сейчас должна быть встреча… Через пять минут. Давай, я, может, посажу тебя в переговорную? Посидишь, телевизор посмотришь… А за это время, может, мне чтото сообщат…
– Нет, я лучше прогуляюсь… Сумку и рюкзак оставлю, ладно?
– Без вопросов. И подходи тогда сюда часам к восьми – к концу работы, как бы. Сходим куданибудь поужинать.
«Гродно – Варшава»
Место: Польша
Дата: 02/08/1993
Время: 14:44
Музыка: Two Unlimited – «No Limit» (в переводе на польский язык)/нет
Моргала вывеска «Секс – шопа» – видно, хозяин забыл ее выключить утром, или ему было по херу. В музыкальном киоске играла польская перепевка «No Limit» – она в Варшаве звучала повсюду и меня уже основательно заебала. Мы сидели в тени под навесом платформы и тянули из банок пиво. Питон договорился с хохлами, что мы можем «работать» на Восточном три часа в день – с двух до пяти.
– Автобус, – сказал Батон. – «Гродно – Варшава». Вставайте, хули сидите? Пошлите, ебнем когонибудь, а то бабок ни хуя не осталось…
– Идите вы с Малым. – Питон смял жестянку от пива и швырнул мимо мусорки. – Мы с Сушей прошлый раз подходили. Один хуй…
Красный пыльный «Икарус» подъехал к платформе. Из него начал вылазить народ. Пацан в черной кепке – бейсболке вытаскивал из багажника картонные ящики. Я закрыл глаза. От пива и жары меня клонило в сон.
– Э, ты че, на хуй, не понял? – орал Батон. – Вообще, бля, нюх потерял? У тебя ж, блядь, столько
– Короче, даешь нам полсотни баксов и делай потом, что хочешь со своим барахлом, – сказал Саня.
– Не, ребята, вы поймите… Это же не от хорошей жизни. Надо както зарабатывать… У меня жена, ребенок маленький…
– Хоть, бля, целый детский сад, – сказал Батон. – Нас не ебет. Тебе, бля, русским языком говорят – пятьдесят баксов, если хочешь отсюда уйти… Ну, уйти ты, ясный пень, можешь, но «Рояль» твой и сигареты останутся. Понял?
– Подождите, ребята, не надо так… Давайте с вами поговорим…
Голос был знакомый. Я открыл глаза и посмотрел на пацана. Это был Серега Староградцев. После олимпиады по русскому я встречал его пару раз. Он всетаки поехал поступать в Москву. Не поступил. Говорил, что будет поступать в наш пед на следующий год, чтобы откосить от армии. На втором курсе я редко ходил в институт и не знал, поступил он или нет.
Я поднялся со скамейки, подошел.
– Э, пацаны, погодите. Я его знаю…
Серега повернулся, посмотрел, заулыбался.
– Ну, не ожидал тебя здесь встретить… Вот сюрприз. Знаю, что коммерцией ты, вроде, занимался, но чтоб рэкетом…
Мы пожали руки. Я повернулся к Батону с Саней.
– Пацаны, давайте мы его отпустим. Я его еще со школы знаю – вместе были на олимпиаде…
– Заебал ты, – огрызнулся Чика со скамейки. – И так бабок нет, на нулях сидим. Время, блядь, еще такое – автобусов мало…
– Ладно, не выебывайся, – сказал Питон. – Если это Сушин друг, то хули нам его ебать?
Саня и Батон сели на скамейку. Я спросил Серегу:
– Как ты все это провез через таможню?
– Договорился с водилой автобуса. У них всегда есть, куда спрятать…
– И куда ты сейчас?
– В одно место здесь, в Варшаве. Скину – и домой. До Гродно или до Бреста – разницы большой мне нет, потом на поезд – и домой.
– А как ты повезешь все это барахло? Ты ж не дотянешь сумки до трамвая…
– На такси.
– Давай, помогу донести до стоянки.
– Спасибо.
«Я шагаю по Москве»
Место: Москва
Дата: 16/11/2006
Время: 19:04
Музыка: нет
Стемнело. Сыплет мокрый снег. По салону сотовой связи носятся прыщавые холуи в одинаковых желтых рубашках. В мажорном кафе свет погашен, горят только свечки на каждом столе. Два толстых дядьки в костюмах уткнулись в экраны ноутбуков. Горят красные стоп – сигналы машин в длинной пробке – где она кончается, не видно. Впереди сигналят. Дебильно улыбается девка на рекламе духов. Швейцар в красном лапсердаке с позолоченными полосками придерживает дверь мужику. Мужик трындит по – английски в мобильник. В ресторане две уродливые бабищи тянут из больших бокалов красное вино. К их столику спешит халдей в белой рубахе, с черной бабочкой. В «минималисткой» витрине лежит кусок изогнутой светящейся проволоки. На постере банка растянуло рты в улыбке семейство яппи. «Расплатись картой VISA – получи автомобиль». «Рождественский вклад – выиграй приз». «Новоселье без первоначального взноса». «Ищешь, у кого одолжить? Получи кредитную карту за 20 минут и трать, сколько хочешь».
Как было, блядь, хорошо, когда деньги ничего не значили в жизни. Когда начинаешь понимать, что такое деньги, детство сразу кончается. В шестом классе я сидел за партой с Выдрой. Ее все ненавидели за то, что она «шестерила» учителям. Я тоже ее ненавидел. Но иногда, когда на уроке было скучно, мы с ней болтали. И однажды она мне сказала: «В жизни самое главное – деньги. Будут деньги – будет все». Да этого никто мне ничего подобного не говорил. Дома у нас о деньгах вообще говорили мало. Мама воспитывала меня на «духовных ценностях» – на книгах, на фильмах. Мы с ней два раза в неделю ходили в кино. Иногда – три. Билет стоил пятьдесят копеек. Мама работала бухгалтером и зарабатывала, наверно, неплохо по тем временам. Я никогда не знал точной цифры – мне это было неинтересно. Почти до девятого класса мне было плевать, во что я одет и обут. Все вещи всегда покупала мне мама – в универмаге или в детском мире. Каждую неделю она мне давала рубль – двадцать на школьные обеды и столько же на булочки в буфете и прочие «карманные расходы». Даже когда в одиннадцатом классе мы с Саней начали фарцевать, деньги были не главным – хотелось просто понтонуться, выделиться, чтото доказать…
Захожу в метро. В вестибюле – не протолкнуться. Плотная толпа волочет меня к турникетам. Сзади базарят два чувака.
– Это что еще за ебатень? Откуда столько народу?
– Гастарбайтеры, бля, кто ж еще? Изза них ни пройти, ни проехать… На хуй они здесь нужны?
– Как это, на хуй нужны? А улицы кто будет подметать?
– Без них справимся. Своих алкашей, бомжей выгоним – пусть работают, а то хули они – только бухают…
– Да, правильно. А гастарбайтеров всех, на хуй, за город – и стрелять.
– Нет, лучше не стрелять, а взрывать. Если стрелять, то закапывать надо, а так – мелкие куски останутся, их собаки пожрут.
– Собак тоже надо взрывать. Заебали уже – по городу бегают стаями. Как будто не Москва, столица, а какойнибудь Урюписнк…
Wesolych swiat!
Место: Польша
Дата: 23/12/1993
Время: 11:04
Музыка: нет
На рекламном щите, между надписями» Palenie tytoniu powoduje raka i chworoby serca» и «Come to Marlboro country» улыбался ковбой. На голых деревьях светились красные и желтые лампочки. Посредине площади торчала искусственная елка, украшенная серебристыми шарами. Наша машина стояла на стоянке рядом с рынком. Мы ждали, пока распакуются торговцы из автобуса.
– Пиздец. – Чикацокнул губами. – Скоро Новый год, а снега – ни хера.
– Ну а что ты хочешь? – сказал я. – Нормальная европейская зима. Мы ж в Европе всетаки…
– Заебала меня твоя Европа.
– Она такая же моя, как и твоя. Не пойму только, что тебе здесь не нравится.
– Пшеки эти ебаные… Нас, русских, бля, ненавидят.
– А за что им нас любить?
– Как – за что? Мы освободили их от немцев. Они нам ноги, бля, должны целовать, а не выебываться…
– Нет, ты скажи, тебе лично поляки чтонибудь сделали?
– Сделали, причем много раз. Вчера, например, ехал на «моторе», и злотых с собой не было вообще. Отдал водиле двадцать марок – и он сдачи ни хуя не дал, сказал – получается ровно. Потом я посчитал по курсу – там всего пять марок было. Вот. Так что, пшеков ты не защищай…
– Когда домой попремся? – спросил Батон. – Меня тоже эта Польша заебала. Скоро год уже, как здесь сидим…
– После Нового года, – сказал Питон. – Сейчас до хуя торговать приезжают. Елочные игрушки, фонарики разные, подарки… А потом, в январе, ездить будут мало – вот тогда и дернем домой.
– А деньги, как договорились, распиливаем поровну? – спросил Чика.
– Ясный пень. Вроде, давно уже добазарились…
– А чего ты все тогда на свой счет в банке положил?
– Я тебе триста раз объяснял – чтобы никто не съебал раньше времени… Вместе приехали – вместе поедем назад. Это раз. И так, типа, удобнее, когда все в одном месте…
– По сколько там уже натикало на рыло? – спросил Батон.
– Я что тебе – бухгалтер? Последний раз, когда считал, штуки три или четыре выходило каждому…
– А что ты будешь со своими делать? – Чика глянул на Батона.
– Тачку буду брать, когда приеду.
– А здесь что не хочешь? Здесь дешевле…
– Не, я хочу «Жигуль» – чтобы новяк или почти новяк. На «форде» или «бэшке» сейчас каждый пидар ездит, а вот «Жигуль» – новяк…
– Питон, а что тебе тот полицай втирал, ну помнишь? – спросил Саня.
– Так, ничего такого. Я ему все объяснил конкретно – что поляков мы не трогаем, а со своими разберемся сами, его это не должно ебать…
– А он?
– А что – он? Чтото там поныл, потом заткнулся. Чика, сходи посмотри, разложились они там или нет. – Питон кивнул головой в сторону рынка. – Заебало уже здесь торчать. Обойти – и поехать пожрать сосисок…
– А хули я? Я уже ходил. Пусть Суша слазит…
– Ладно, схожу, так и быть. – Я открыл дверь машины. – Только купишь мне за это сосиску.
Большую часть рынка занимали польские торговцы. Они вытаскивали из багажников машин и клали на раскладушки свой товар – батарейки, калькуляторы, фонарики и прочую херню. Русским «челнокам» отдали незаасфальтированный кусок земли в углу. Они раскладывали товар на кусках картона и пленки, сами топтались в грязи. На меня никто не обратил внимания – должно быть, приняли за поляка.
Я прошел до самого забора и обратно, вынул из кармана сигареты. Взял одну, щелкнул зажигалкой, затянулся. Гдето рядом взвизгнула сирена. Дед в коричневом пальто тащил по лужам сумку на колесиках. Я затянулся еще раз, глянул на серое низкое небо. К стеклу киоска с газетами были прилеплены разноцветные буквы: «Wesolych swiat». На стоянке заскрипели тормоза. Чтото заорали в мегафон по – польски – я не разобрал слова. Ктото выстрелил, потом еще раз. Застрекотал автомат. Торговцы задергались, повернули головы к стоянке. Я швырнул сигарету под ноги, бросился к выходу с рынка.
На стоянке, блокируя наш «форд», стояли три машины «policja». Лобовое стекло «форда» было выбито. Голова Питона лежала на приборной панели. Полицейские с пистолетами и автоматами прятались за своими машинами. Питон высунулся изза двери, выстрелил. Затрещал автомат. Питон вывалился на асфальт. Саня, пригибаясь, вылез из машины, побежал. У него, как и у меня, пистолета не было. Ближайший полицейский выстрелил три раза. Саня рухнул на капот зеленого «фиата». Я медленно пошел вдоль ограды рынка. Позади раздались еще выстрелы, потом все стихло. Навстречу по улице перся мужик с елкой, завернутой в пленку, и розовой круглой коробкой с тортом.
Я отдал пограничнику паспорт. Он открыл его, глянул на фотографию, дыхнул на меня перегаром. Сердце бешено колотилось и жутко хотелось срать. Если у полиции есть моя фамилия – это все, пиздец. Хотя где бы они ее взяли? Номера в гостинице записаны на Саню и Питона. И все же… Пограничник сделал знак рукой: «пошли со мной». Я поднялся. Ноги дрожали. Мы прошли по проходу между сиденьями, спрыгнули со ступенек. Кусок дороги был отгорожен металлической сеткой. Слева стояли будки пограничников. На обочине, у сетки, валялись две раздавленные банки от пива. Сзади нас стоял еще один «Икарус». На картонке от руки было написано «Ереван». Часть сидений были вынуты и привязаны к крыше. Пограничник махнул рукой, чтобы я шел с ним в будку. Мы зашли. За столом сидели еще двое. На столе стояла открытая бутылка польской водки. У стены топтался с бумажками в руке водила нашего «Икаруса». Пограничник за столом взял мой паспорт. Он посмотрел на фотографию, потом на меня. Я стоял под лампой дневного света. Он еще раз глянул на фото и отдал мне паспорт. В дверь заглянул водила – сменщик.
– Ну что, скоро мы поедем? А то там один уже обоссался…
Постмодернизм
Место: Москва
Дата: 16/11/2006
Время: 20:24
Музыка: музак
– Ты не расстраивайся, – Серега берет со стола бокал с вином, подносит к лицу, смотрит сквозь него на меня. – Они пока динамят, но реально смогут чтото прояснить. Потому что у людей есть доступ. К информации. Может, завтра утром позвонят. Или раньше – может, даже и сейчас, пока мы здесь с тобой сидим. Ладно, ну, за встречу.
Мы чокаемся вином, делаем по глотку, ставим бокалы на стол.
– Что у тебя за семейная ситуация? – спрашиваю я.
– Никакой. «Я свободен».
– А с Наташей что, вообще не общаешься?
– Нет. У меня с ней, по сути, общего ничего не осталось. А с Люськой – не появилось. Ноль взаимопонимания. В отношении денег – без вопросов, я им даю больше, чем надо. Шмотки покупают в недешевых магазинах. Отдыхать ездят часто. В Испанию. Я им говорю – а почему только туда, почему в другое место не хотите – как бы, для разнообразия? А зачем, говорят, если нам там понравилось? В общем, с финансами все у них в норме. Но общаться – слишком сильная нагрузка на мозги.
Подходит официантка в зеленом фартуке, с сережкой в носу, ставит на стол две тарелки. Мне – стейк с вареной картошкой, Сереге – форель на гриле. Я спрашиваю:
– Ну а вообще? Есть у тебя ктонибудь?
– У меня всегда ктонибудь есть. Секс – единственный неискусственный кайф. Остальные кайфы – искусственные. Проблема только в одном. Люди не умеют ценить секс сам по себе, как взаимный кайф. Еще не научились. Для многих секс – это объект потребления. С другой стороны, а хули мы хотим в потребительском обществе? «Потребитель всегда прав». В смысле, прав тот, кто потребляет и получает от этого кайф. Жизнь остальных – тех, кто не потребляет в достаточных количествах – смысла не имеет. Смысл появляется только…
Серега вилкой собирает с середины тарелки остатки риса и складывает на край – он весь погружен в это дело.
Я спрашиваю:
– Что читаешь в последнее время? Попадалось чтонибудь достойное?
– Давно уже забил на книги. С тех пор, как все подмял под себя постмодернизм. Постмодернизм – это показатель того, что литературе пришел пиздец.
– Почему так сразу – пиздец? Просто закончились все эксперименты, и сейчас начался новый цикл – переработка того, что было. Но одновременно с адаптацией к современной реальности… Ты ж не будешь спорить, что реальность постоянно меняется, то есть, меняется контекст, а от него как раз и зависит восприятие…
– Это все понятно. Все меняется, все движется вперед. Зона всяческих табу сузилась почти что до нуля. Никого ничем не удивишь, никого уже ничем не шокируешь. Поэтому, чтобы шокировать читателя, надо выдумать всяую хрень. Например, Сталин ебет Гитлера или чтото подобное. Все эти писаки выебываются друг перед другом. И перед читателями. А наши читатели – долбоебы – нет, я, как бы, не про тех, кто читает трэш в мягких обложках… Мелодрамы, криминал, с этими давно все ясно: это не читатели, а потребители говна – говноеды, короче говоря…
– А про кого тогда?
– Про тех, кто считает себя продвинутыми, хуе – мое. Покупает, на хуй, модную книжку, которая вызвала резонанс. Читает несколько страниц – и вот там Гитлер ебет Сталина. Или наоборот, какая разница? Ну и что он подумает? «Что это за хуйня»? А вот и нет! У него – комплекс неполноценности на километр. Он скорей начнет думать, что это он сам такой вот тупой и чегото там не понимает в этой высокоинтеллектуальной литературе…
– Да, ты прав – комплекс неполноценности…
– …Нет, про то барахло, которые пишут морды из телевизора – или ктото пишет за них, потому что это сейчас, как бы, модно – книги писать… Нет, про это я даже не говорю. Или сплетни мажорные и сопутствующий бздеж. Я про то, что претендует на то, что это, как бы, литература…
– Жестко ты все расставил по полочкам…
– А хули? Это ведь не от хорошей жизни. Ты поживи в Москве – сам таким станешь. Москва любого делает жестким. Не в смысле какойто дикой борьбы за выживание. Этого давно уже нет – город слишком жирный, даже бомжи существуют прекрасно. По своим понятиям, конечно. Я – про жесткость по отношению к себе, к своим понятиям. Или так, или по – другому: твердо и четко. Ладно, все это понятно. Ты мне лучше другое скажи. Ты три года прожил в Европе, у тебя в сознании чтонибудь изменилось? Как, например, ты видишь место России в мире?
– Так и вижу, как раньше – между Западом и Востоком, то есть, фактически, ни там, ни там. Только я не верю в какойто третий путь и…
Серега жует кусок торта, запивает вином. На тонких стенках бокала – липкие отпечатки его пальцев. Я сыплю в кофе сахар, беру ложечку, мешаю.
– Знаешь, я вот тут подумал… – говорит Серега. – Самая нормальная и здоровая сфера – это бизнес. Там есть чтото вроде правил игры. «Работа с госорганами» – это правила игры. Откаты и все прочее – тоже правила игры. Нет, я не говорю про рынки продуктовые, где один криминал… Я – про нормальный, серьезный бизнес. И по сравнению, например, с шоу – бизнесом – какие там уебищные дела творятся? Или с телевидением, которое что делает… Ну, это можно только назвать дебилизацией населения…
– А реклама?
– И реклама в этом смысле то же самое. Ты не думай, что я то, чем сам занимаюсь, тоже считаю бизнесом. Ни хера подобного, здесь нету бизнеса в том смысле, как я его понимаю…. Но реклама – это, по сути, не главное зло. Потому что к рекламе народ уже привык, у него к ней стойкая аллергия. Народ знает, что если в рекламе говорят, что какоенибудь, например, лекарство охуенно помогает, например, от головной боли, то это – реальная наебка… Только есть один нюанс – другое лекарство ничем не лучше, такое же говно, но он уже запомнил этот брэнд, это же одна из задач – узнавание брэнда… Главная зло – это пиар, хитрожопые технологии, которые наебывают не так прямо, в лоб, как реклама… Вот скажи, ты считаешь, что возможна такая вот ситуация, как была при «совке» – когда все запрещали и тэ дэ и тэ пэ?
– Вряд ли.
– А почему, ты мне можешь сказать?
– Потому что время другое…
– А что это означает? Что государство осознало одну простую вещь. Наебывать людей – с помощью телевизора и тому подобных технологий – гораздо легче и дешевле, чем заниматься открытым принуждением. И тот, кто это понимает, может вполне сносно существовать. И поэтому мне лично, например, нынешнее руководство страны не мешает. Более того, помогает зарабатывать деньги. Вот мы сейчас делаем проект. По госзаказу, так сказать. Формально – вроде социальная реклама, а в реальности – наебалово в общероссийских масштабах. Политика тоже замешана. Но подробнее я пока не могу рассказать. Коммерческая тайна. А скоро…
Официантка кладет на стол коричневую папочку. Серега открывает ее, смотрит на счет.
– Давай поучаствую, – говорю я.
– Не надо. Считай, что я проставляюсь…
– В честь чего?
– Просто так… В честь твоего приезда, например… Что, скажешь, плохой повод? – Он достает из портмоне несколько купюр, сует их в папочку. – Вот ты говоришь, что при «совке» все было плохо. И, в общем, я согласен. Только есть один нюанс. На эстетическом уровне – в смысле, на внешнем, примитивном. Какаято херня, которую запомнил с детства, и с которой ничего не связано плохого, а может, чтото связано хорошее… На этом, как бы, и построена вся эта ностальгическая фишка. Ты помнишь, у нас в офисе пять лет назад так было, еще безо всякой моды. Просто чувствовали все, что в этом чтото есть.
– Херня все это – сам же говоришь, поверхностная хрень. Обертка, короче говоря, а под ней – все та же срань, говно.
– Ну да, по сути, говно. Но когда люди хавают говно постоянно, с утра до вечера, то их рецепторы притупляются. Они больше не чувствуют разницы. То бишь, говно, как бы, превращается во чтото другое… Ну что, довезти тебя на такси? Я машину сегодня оставлю, поеду домой на «моторе»…
– Да нет, не надо. Я еще хочу пройтись, воздухом…
Читать бесплатно другие книги:
