Возвращение с Западного фронта (сборник) Ремарк Эрих Мария

– Мне кажется, немецкий паспорт лучше австрийского, – сказал Штайнер. – Его труднее проверить.

– Это верно. Но тогда вам не дадут разрешение работать. Получите вид на жительство и все. А с паспортом умершего австрийца в Австрии вы сможете работать, где только пожелаете.

– Пока не попадусь.

– Да, разумеется! Но кто же попадается в Австрии? Разве лишь тот, кого случайно примут за другого…

Штайнер невольно рассмеялся:

– Иной раз могут принять и за другого. Все-таки это опасно.

– Ну, знаете ли, сударь! – воскликнул кельнер. – Говорят, ковырять в носу тоже опасно.

– Да, но за это не полагаются каторжные работы.

Кельнер осторожно помассировал свой нос, но не стал ковырять в нем.

– Ведь я желаю вам добра, – сказал он. – Насмотрелся я этих дел вдоволь. Знаю, что к чему. Мертвый австриец – это все-таки самое реальное.

Оба торговца паспортами пришли к десяти часам. Один из них, юркий человечек с птичьими глазками, завел разговор. Второй, грузный и расплывшийся, присутствовал при сем и молчал.

Первый достал немецкий паспорт.

– Мы навели справки у своих деловых партнеров. Вы можете получить этот паспорт оформленным на вас. Описание личных данных стирается, вместо них проставляются ваши. Конечно, кроме места рождения. Придется вам согласиться на город Аугсбург, – он указан на печатях. Но это обойдется вам на двести шиллингов дороже. Прецизионная работа, сами понимаете.

– Таких денег у меня нет, – сказал Штайнер. – Да мне и не важно, чтобы в паспорте было мое имя.

– Тогда берите его в таком виде. Заменим только фотографию. Краешек печати на фотографии сделаем бесплатно.

– Все это ни к чему. Я хочу работать. А с таким паспортом ничего не получится.

Птичьеглазый пожал плечами:

– Тогда остается только австрийский паспорт. С ним вы сможете работать.

– А если поступит запрос в полицейский участок, выдавший этот паспорт?

– Да кто же станет запрашивать? Лишь бы вы ничего не натворили.

– Триста шиллингов, – сказал Штайнер.

Птичьеглазый изумленно отпрянул.

– У нас твердые цены, – заявил он обиженным тоном. – Пятьсот и ни на грош меньше.

Штайнер молчал.

– За немецкий мы бы еще могли что-нибудь уступить. Немецкие паспорта встречаются чаще. Но австрийский паспорт – редкая вещь. Да и зачем, собственно, австрийцу паспорт? На родине он ему не нужен. За границу мы почти не ездим. Особенно при таких валютных ограничениях! Пятьсот шиллингов – это все равно что даром отдать.

– Триста пятьдесят.

Собеседник Штайнера начал горячиться.

– Да я же сам заплатил триста пятьдесят скорбящей семье покойного! Вы и не представляете себе, каких мне это стоило трудов! А накладные расходы! Люди очень дорожат подобными реликвиями, и они обходятся недешево! Только засыпали свежую могилку, а ты тут как тут, дескать, подавай документ! Приходится выкладывать на стол полновесную монету! Только наличные осушают слезы и умеряют скорбь! Ладно, четыреста пятьдесят, хоть это и против наших интересов. Просто вы нам симпатичны.

Сошлись на четырехстах. Штайнер достал из кармана фотографию – днем он снялся в автомате за один шиллинг. Взяв ее, они ушли. Через час принесли паспорт. Штайнер расплатился и спрятал его.

– Желаю счастья! – сказал птичьеглазый. – И вот еще что: когда срок годности паспорта истечет, мы сможем его продлить. Смоем дату и напишем другую. Очень просто. Единственная трудность – визы. Чем позже они вам понадобятся, тем лучше. Тем чаще можно будет продлевать…

– А почему бы не сделать это уже сейчас? – спросил Штайнер. Птичьеглазый отрицательно покачал головой:

– Так вам спокойнее. У вас на руках настоящий паспорт. Вы могли его найти. Замена фотографии не такое большое преступление, как подделка официальных записей. У вас еще целый год впереди, а за год многое может случиться.

– Будем надеяться на лучшее.

– И ни слова никому, не так ли? Это в наших общих интересах. Разве что порекомендуете нас солидному человеку. Как нас разыскать, вы знаете. А теперь спокойной ночи!

– Спокойной ночи!

– «Strzec miecze»[24], – произнес молчальник.

– Он не говорит по-немецки, – ухмыльнулся первый, перехватив удивленный взгляд Штайнера. – Но зато как подделывает печати! Какая рука! Какая подлинность! Серьезный специалист!

Штайнер пошел на вокзал и сдал рюкзак на хранение. Накануне он выехал из пансиона. Ночь провел на скамье в парке. Утром сбрил усы в вокзальном туалете, а затем сфотографировался. Он испытывал какое-то яростное удовлетворение: теперь он рабочий! Иоганн Губер из Граца.

По дороге он остановился у телефонной будки. Надо было уладить одно дельце, относившееся ко времени, когда он еще был Штайнером. Войдя в будку, он принялся листать книгу абонентов.

– Леопольд Шефер, – бормотал он. – Траутенаугассе, 27.

Это имя врезалось ему в память.

Найдя нужный номер, он позвонил. В трубке послышался женский голос.

– Унтер-офицер Шефер дома? – спросил он.

– Да, сейчас я его позову.

– Не нужно, – быстро проговорил Штайнер. – С вами говорят из дирекции на Элизабетпроменаде. В двенадцать часов будет облава. Шеферу явиться сюда без четверти двенадцать. Вы поняли меня?

– Да. Без четверти двенадцать.

– Хорошо. – Штайнер повесил трубку.

Траутенаугассе – узкая, тихая улочка с неприглядными домами, где обитают мелкие буржуа. Штайнер внимательно осмотрел дом под номером 27, и, хотя этот дом ничем не отличался от остальных, ему он показался особенно омерзительным. Затем отошел немного назад и притаился.

Выйдя из парадного, Шефер торопливо и важно застучал башмаками по тротуару. Штайнер двинулся ему навстречу с таким расчетом, чтобы они встретились в темном месте. Здесь он задел его резким рывком плеча.

Шефер покачнулся.

– Вы что, нализались? – заорал он. – Разве вы не видите, что перед вами официальное лицо при исполнении…

– Нет, – возразил Штайнер. – Вижу только жалкого выблядка! Выблядка, понимаешь?

На мгновение Шефер онемел.

– Послушайте, – тихо сказал он. – Вы, видать, сумасшедший! Это вам так не пройдет! А ну-ка живо пошли в участок!

Он попытался достать револьвер. Штайнер ударил его ногой по руке, молниеносно подскочил на шаг вперед и сделал то, что всего оскорбительнее для мужчины: плоской ладонью наотмашь ударил Шефера по лицу, сначала справа, потом слева.

Полицейский захрипел и бросился на него. Штайнер увернулся и, развернувшись, ударил Шефера левым свингом в нос, из которого сразу пошла кровь.

– Выблядок! – глухо выдавил он из себя. – Жалкий засранец! Падаль трусливая!

Коротким прямым ударом он рассек ему губу, почувствовав под кулаком хруст зубов. Шефер едва удержался на ногах и вдруг завопил высоким бабьим голосом:

– На помощь!

– Заткнись! – буркнул Штайнер, навесив ему резкий правый хук, и тут же четким ударом левой двинул его прямо в солнечное сплетение. Шефер что-то проквакал и, точно столб, рухнул на тротуар.

В нескольких окнах зажегся свет.

– Что там еще? – громко спросил кто-то.

– Ничего, – ответил Штайнер из темноты. – Просто пьяный!

– Черт бы их побрал, всех этих забулдыг! – злобно произнес тот же голос. – Отведите его в полицию!

– Именно туда он и должен попасть!

– Только сначала набейте ему как следует пьяную харю!

Окно захлопнулось. Штайнер усмехнулся и исчез за ближайшим углом. Он был уверен, что в темноте Шефер не узнал его измененное лицо. Он прошел несколько кварталов и очутился в оживленном районе. Здесь он замедлил шаг.

Все получилось великолепно и все-таки противно до тошноты, подумал он. Тоже мне отомстил! Жалкая, смехотворная месть! Но все же она хоть как-то уравновешивает годы нескончаемого бегства и унижений! Что ж, какой случай подвернется, тем и пользуешься! Он остановился под фонарем и достал свой паспорт. Иоганн Губер! Рабочий! Ты умер и гниешь где-то в земле города Граца, но твой паспорт как бы жив, и власти признают его.

Я, Йозеф Штайнер, жив; но в глазах властей без паспорта я мертв. Он рассмеялся. Считай, мы поменялись с тобой, Иоганн Губер! Ты отдал мне свою «документированную жизнь», а себе взял мою смерть, не подтвержденную документом! Уж коли живые не помогают нам, пусть это делают мертвые!

Придя в воскресенье вечером в отель, Керн застал в своей комнате крайне встревоженного Марилла.

– Наконец хоть кто-то пришел! – воскликнул он. – Чертова лавочка! Именно сегодня здесь не найти ни одной сволочи! Все разбежались! У всех дела! Даже у хозяина, будь он проклят!

– А в чем дело? – спросил Керн.

– Не знаете ли вы адрес какой-нибудь акушерки? Или врача… Врача-гинеколога, например…

– Не знаю.

– Ну конечно, нет! – Сощурившись, Марилл посмотрел на него в упор. – Послушайте, Керн, ведь вы как будто разумный человек. Пойдемте-ка со мной. Кто-то должен побыть около этой женщины. Тогда я пойду и разыщу акушерку. Сможете?

– Что?

– Следить, чтобы она поменьше двигалась! Говорить с ней, вообще делать что-нибудь!

Он потащил за собой Керна, так и не понявшего, что произошло. Они прошли по коридору и спустились на нижний этаж. Марилл открыл дверь небольшой комнаты, где не было почти ничего, кроме кровати, на которой лежала стонущая женщина.

– Седьмой месяц! Преждевременные роды или что-то в этом духе. Успокойте ее, если сумеете! А я побегу за врачом. – Он вышел, не дав Керну опомниться.

Женщина продолжала стонать. Керн приблизился к ней на цыпочках.

– Вам что-нибудь нужно?

Стоны не прекращались. Ее волосы блекло-золотистого оттенка слиплись от пота. На сером лице выделялись неестественно темные крупные веснушки. Глаза закатились. Сквозь полуприкрытые веки едва виднелись зрачки. Больная оскалила плотно сжатые зубы. В полумраке они светились яркой белизной.

– Вам что-нибудь нужно? – повторил Керн.

Он огляделся. На спинке стула висел легкий дешевый пыльник. У кровати валялась пара стоптанных туфель. Женщина лежала одетой, видимо, упала на постель неожиданно. На столике стояла бутылка с водой, а около умывальника – чемодан.

Женщина стонала и металась. Керн не знал, что предпринять. Он вспомнил наказ Марилла, вспомнил то немногое, что усвоил за год обучения на медицинском факультете, и попытался удержать ее за плечи. С тем же успехом он мог бы удержать змею. Больная то и дело высвобождалась и как бы ускользала. Внезапно, резко вскинув руки, она изо всех сил вцепилась в него пальцами.

Керн стоял словно прикованный. Он не поверил бы, что в ней таится такая огромная сила. Голова ее, словно посаженная на винт, медленно вращалась. Она страшно стонала, дыхание ее будто вырывалось откуда-то из-под земли…

Вдруг ее тело дернулось, одеяло сдвинулось и Керн увидел черно-красное пятно, широко расползавшееся по простыне. Он попытался высвободить руки, но женщина держала его железной хваткой. Он не мог оторвать глаз от пятна, разросшегося в широкую полосу. Полоса дошла до края простыни, и от падающих капель на полу образовалась черная лужица.

– Отпустите! Отпустите меня! – Керн не решался шевельнуть руками – это неизбежно вызвало бы новые конвульсии. – Отпустите! – цедил он сквозь зубы. – Отпустите!

Внезапно больная обессилела. Она отпустила его и откинулась на подушку. Керн взял край одеяла и немного приподнял его. Кровь лилась струей. Сорвавшись с места, он побежал в комнату Рут Холланд.

Он застал ее сидящей на кровати среди раскрытых книг.

– Идемте скорее! – взволнованно сказал Керн. – Тут одна женщина истекает кровью!

Они побежали вниз. В комнате стало еще темнее. Сумрачные отсветы заката, пламеневшего в окне, падали на пол и на умывальник. Бутылка с водой сверкала, словно алмаз. Теперь женщина лежала совсем тихо. Казалось, она перестала дышать.

Рут приподняла одеяло. Больная плавала в крови.

– Включите свет, – приказала девушка.

Керн подошел к выключателю. Мутный свет слабой лампочки смешался с лучами заката. Желтовато-красный туман и женщина на постели. Казалось, она вся состоит из бесформенного живота и смятого окровавленного платья, из-под которого торчат странно вывернутые немощные ноги в черных чулках, спустившихся ниже колен.

– Дайте полотенце! Надо остановить кровотечение! Может, найдете здесь что-нибудь.

Рут закатала рукава блузки и попыталась снять с больной одежду. Керн подал ей полотенце, висевшее на умывальнике.

– Сейчас должен прийти врач. Марилл пошел за ним.

В поисках перевязочного материала он открыл чемодан.

– Дайте мне все, что найдете, – сказала Рут.

На дне чемодана оказалась целая куча приданого для младенца – распашонки, пеленки, чистые тряпки и несколько кофточек, связанных из розовой и голубой шерсти и украшенных шелковыми брандебурами. Одна еще не была готова – из нее торчали вязальные спицы. Клубок мягкой голубой шерсти выпал из чемодана и бесшумно покатился по полу.

– Давайте же сюда! – Рут отбросила окровавленное полотенце. Керн подал ей пеленки и тряпки. Затем услышал шаги на лестнице. Тут же распахнулась дверь, и в комнату вошли Марилл и врач.

– Господи, да что же здесь творится!

Врач подошел к кровати, отстранил Рут и склонился над больной. Осмотрев ее, он обратился к Мариллу:

– Немедленно соединитесь с номером 2167. Пусть Браун сейчас же приедет сюда и привезет все для наркоза. Предстоит операция по Бракстону – Хиксу[25]. Вы поняли? Кроме того, пусть захватит все, что нужно при кровотечении.

– Хорошо.

Врач огляделся.

– Можете идти, – сказал он Керну. – А фрейлейн останется со мной. Принесите воды! Подайте мне мою сумку!

Через десять минут прибыл второй врач. Усилиями Керна и нескольких других постояльцев, пришедших тем временем, соседняя комната была превращена в подобие операционной. Кровати оттащили к стенам, сдвинули столы, подготовили инструменты. Хозяин принес самые яркие лампы, какие у него нашлись, и ввинтил их в люстру.

– Быстрее, быстрее!

Первый врач буквально неистовствовал от нетерпения. Он натянул на себя халат и попросил Рут застегнуть его сзади.

– Наденьте и вы! – Он бросил ей другой халат. – Возможно, вы нам понадобитесь. Крови не боитесь? В обморок не упадете?

– Нет, – сказала Рут.

– Хорошо! Молодец!

– Может, я тоже смогу чем-нибудь помочь? – спросил Керн. – Я сдал экзамены за два семестра медицинского факультета.

– Пока не надо. – Врач осмотрел инструменты. – Начнем?

Свет ламп отражался в его лысине. Дверь сняли с петель. Четверо мужчин внесли кровать с больной, издававшей едва слышные стоны. Глаза ее были широко раскрыты. Обескровленные губы дрожали.

– Взяли! – скомандовал врач. – Поднимайте! Да осторожно же, черт возьми!

Женщина оказалась довольно грузной. У Керна выступили капли пота на лбу. Рут встретилась с ним взглядом. Бледная, но спокойная, она так изменилась в лице, что он едва узнал ее. Она словно слилась с женщиной, истекавшей кровью.

– Так! Все, кому здесь нечего делать, – вон отсюда! – рявкнул лысый врач. Он взял женщину за руку. – Больно не будет. Это пустяки. – Вдруг голос его стал нежным, словно голос матери.

– Ребенок должен жить, – прошептала женщина.

– Оба, оба будете жить, – мягко ответил ей врач.

– Ребенок…

– Мы его только слегка повернем и выведем из плечевого предлежания. Тогда он вылетит, как пуля. Только не волнуйтесь. Полное спокойствие! Наркоз!

Керн, Марилл и несколько других жильцов стояли в опустевшей комнате роженицы. Каждую минуту они могли снова понадобиться. Через стену доносилось приглушенное бормотание врачей. На полу валялись розовые и голубые шерстяные кофточки.

– Рождение! – сказал Марилл Керну. – Вот как бывает, когда появляешься на свет Божий! Кровь, кровь и крики! Понимаете, Керн?

– Понимаю.

– Нет, – сказал Марилл. – Ни вы, ни я этого не понимаем! Понять это может женщина, только женщина!.. Вы не чувствуете себя свиньей?

– Нет, не чувствую, – ответил Керн.

– Вот как? А у меня, представьте, именно такое чувство! – Марилл протер очки и внимательно посмотрел на него. – Вы уже спали когда-нибудь с женщиной? Нет? То-то! Иначе и вы бы чувствовали себя свиньей. Нельзя ли нам выпить по рюмке водки?

Кельнер, стоявший в дверях, подошел к Мариллу.

– Принесите полбутылки коньяку, – сказал тот. – Да-да, деньги у меня есть! Принесите поскорее!

Кельнер исчез. За ним ушел хозяин и еще какие-то две фигуры.

– Сядем у окна, – сказал Марилл. Он показал на закат. – Красиво, а?

Керн кивнул.

– Да, – сказал Марилл, – и все это рядом. Одно рядом с другим… Что там растет в саду? Сирень?

– Да.

– Сирень и эфир. Кровь и коньяк. Ладно, выпьем!

– Я принес четыре рюмки, господин Марилл, – сказал кельнер и поставил поднос на столик. – Думал, что, может быть… – Он кивнул в сторону соседней комнаты.

– Хорошо.

Марилл налил две рюмки дополна.

– Вы пьете, Керн?

– Мало.

– Воздержанность – вот уж чисто еврейский порок! Зато евреи больше нас понимают в женщинах. Но с другой стороны, женщины совсем не хотят быть понятными. Ваше здоровье!

– Ваше здоровье!

Керн выпил рюмку до дна и почувствовал себя лучше.

– Это что же – преждевременные роды? – спросил он. – Или что-то посерьезнее?

– Преждевременные роды. На месяц раньше срока. От того, что извелась. Поездки, пересадки, волнения, беготня и все такое, понимаете? Беременной женщине все это не положено.

– Зачем же она так?..

Марилл снова налил рюмки.

– Зачем? – переспросил он. – Потому что хотела родить чешского гражданина. Потому что не хотела, чтобы ее ребенку уже в школе плевали в лицо и обзывали «грязным жидом».

– Понимаю, – сказал Керн. – А разве ее муж тоже не выбрался вместе с ней оттуда?

– Мужа бросили в застенок еще несколько лет назад. Почему? Потому что у него был магазин и он работал усерднее и лучше, чем конкурент на ближайшем углу. Что же делает конкурент? Идет куда надо и доносит, тот, мол, ругает правительство или, скажем, исповедует коммунистические идеи, – все равно что. Вот мужа и сцапали, а доносчик заполучил всю его клиентуру. Понятно?

– Это мне знакомо, – ответил Керн.

Марилл выпил свою рюмку.

– Жестокий век! Мир укрепляется пушками и бомбардировщиками. Человечность – концентрационными лагерями и погромами. Мы живем в эпоху, когда все перевернуто с ног на голову. Нынче агрессор – покровитель мира, а избитый и затравленный – возмутитель общественного порядка. И подумать только – целые народы верят этому!

Полчаса спустя из соседней комнаты донесся слабый, жалобный писк.

– Вот здорово! – сказал Марилл. – Значит, все-таки удалось! Теперь на земле стало одним чехом больше! За это надо выпить! Давайте, Керн! За величайшее таинство в мире! За рождение! А знаете, почему оно – таинство? Потому что потом людям все-таки приходится умирать. Будьте здоровы!

Дверь отворилась. Вошел второй врач, потный и перепачканный кровью. На руках у него было нечто писклявое и красное, как вареный рак. Это нечто заливалось криком.

– Жив! – буркнул он, похлопывая младенца по спинке. – Есть здесь что-нибудь… – Он схватил кипу тряпок. – На худой конец сойдет и это… Фрейлейн!

Он передал Рут ребенка и тряпки.

– Выкупать и запеленать… не слишком туго… хозяйка знает, как надо… только чтоб не дышал эфиром, оставьте его в ванной…

Рут взяла ребенка на руки, и Керну вдруг показалось, будто ее глаза увеличились вдвое. Врач подсел к столу.

– А у вас, оказывается, коньяк!

Марилл налил ему рюмку.

– А каково на душе у врача, – сказал Марилл, – когда он видит, что изо дня в день появляются все новые бомбардировщики и пушки, но не больницы? Ведь первые только для того и делают, чтобы заполнялись вторые.

Врач внимательно посмотрел на Марилла:

– Все это, конечно, дерьмо! Самое настоящее дерьмо! Ведь интересно получается: мы их с величайшим искусством латаем да сшиваем, и все лишь для того, чтобы их снова и снова самым варварским образом разрывали на куски. Уж, кажется, лучше бы убивать детей сразу после рождения! Куда проще!..

– Дорогой мой, – возразил ему бывший депутат рейхстага, – умертвлять детей – это убийство. А убивать взрослых – вопрос национальной чести!

– В следующей войне погибнет немало женщин и детей, – тихо сказал врач. – Вот, например, холеру мы искореняем. Но ведь в сравнении с войной, пусть даже самой небольшой, холера – совсем безобидное заболевание.

– Браун! – крикнул коллега врача из соседней комнаты. – Скорее!

– Иду!

– Проклятие! Похоже, не так уж все благополучно.

Через некоторое время Браун вернулся.

– Разрыв шейки матки, – сказал он. – Ничего нельзя сделать. Она истечет кровью.

– Ничего нельзя сделать?

– Ничего. Мы испробовали все. Кровь не останавливается.

– А переливание крови? – спросила Рут, стоявшая в дверях. – Можете взять кровь у меня.

– Ничего это не даст, деточка. Ведь кровь не остановить…

Он пошел обратно, оставив дверь открытой. Световой прямоугольник казался каким-то призрачным. Все трое молчали. Появился кельнер.

– Прикажете убрать?

– Не надо.

– Хотите немного выпить? – обратился Марилл к Рут.

– Нет, благодарю.

– Все-таки выпейте глоток. Вам станет лучше. – Он налил ей полрюмки.

Стемнело. Только на горизонте, где-то далеко над крышами, все еще мерцали последние зеленоватые и оранжевые отблески. Среди них плыла бледная луна, разъеденная, словно старая латунная монета. С улицы доносились голоса, громкие, радостные и беспечные. Вдруг Керн вспомнил Штайнера и сказанные им слова: «Когда рядом кто-то умирает, ты этого не чувствуешь». Вот в чем все горе жизни! Сострадание еще не боль. Сострадание – скрытое злорадство. Оно как вздох облегчения: ведь мучаешься-то не ты и не тот, кого ты любишь. Он посмотрел на Рут, но не мог разглядеть ее лица в темноте.

– Это что такое? – вдруг насторожился Марилл.

В наступающей ночи долгим и полным звуком запела скрипка. Звук заглох, затем опять возник и словно взлетел ввысь, победный и вызывающий. Потом заструились пассажи, тихие и нежные, и, наконец, от скрипки отделилась мелодия, простая и печальная, как этот вечер, затонувший в небытии.

– Играют где-то здесь, в отеле, – сказал Марилл и выглянул из окна. – Над нами, на четвертом этаже.

– Кажется, я знаю его, – сказал Керн. – Это профессиональный скрипач. Однажды я уже слушал его. Не знал, что он тоже живет здесь.

– Это не просто скрипач. Это гораздо больше.

– А не подняться ли мне и попросить его перестать? – Керн направился было к двери.

– Зачем же? – остановил его Марилл. – Не надо! Стоит ли? Погрустить можно всегда. А смерть?.. Что ж, она везде. Все связано воедино.

Они сидели и слушали. Так прошло много времени. Потом из соседней комнаты вернулся Браун.

– Кончено! – сказал он. – Exitus[26]. Она не очень страдала. Мы успели ей сообщить, что ребенок родился живым.

Все трое встали.

– Теперь можно снова перенести ее сюда, – сказал Браун. – Ведь соседняя комната занята.

Женщина лежала среди хаоса окровавленных тряпок, тампонов, мисок и ведер, полных крови и ваты. На белом и внезапно осунувшемся лице лежал отпечаток строгости и отчужденности. Ее все это больше не касалось. Врач с лысиной, хлопотавший вокруг покойной, рядом с ней казался почти неприличным: здесь – жизнь, с ее жратвой, питьем, жеванием, отправлениями, там – покой завершенности бытия.

– Не раскрывайте ее, – сказал врач. – Хватит с вас! Насмотрелись! Вам и так досталось больше чем надо. Разве нет, маленькая фрейлейн?

Рут растерянно посмотрела на него.