Таня Гроттер и Болтливый сфинкс Емец Дмитрий

Глава 1

УРАГАН

В наше время мудрость нужна не затем, чтобы знать все, но чтобы сознательно ограничивать себя в излишнем знании.

Академик Сарданапал

Трижды Таня с усилием отрывалась от подушки и трижды вновь падала в нее лицом, как раненый боец. Наконец, после долгой борьбы с подушкой, Таня села на кровати и стала собираться с духом, чтобы рывком втолкнуть себя в наступающий день.

Когда ей это удалось, она бросила взгляд на грифельную доску, висевшую на стене над скелетом Дырь Тонианно, – в единственном более-менее свободном месте, куда еще можно было что-то приткнуть. С виду это была небольшая, довольно заурядная доска черного цвета с заметными меловыми разводами – «размазюками».

Вечером Таня все с нее стирала, однако с утра доска всегда оказывалась исписанной четким и властным почерком Медузии. «Контроль. Последовательность. Порядок» – таков был девиз доцента Горгоновой, которому она следовала всегда и везде.

Сегодня доска сообщала:

«Аспирантка Гроттер!

Напоминаю, что у Вас дополнительные занятия с третьим курсом по теме: «Мистическая анатомия дождевых червей и ее индивидуальные особенности». Постарайтесь, чтобы половина лекции не прошла в поисках ключа от аудитории, как это случилось в прошлый раз.

Теперь по поводу Вашего личного учебного графика. Завтра в одиннадцать утра Вы должны явиться для занятий ратной магией у академика Сарданапала. Они будут проходить в Битвенном Зале при кузне домовых.

В остальное время – обучение по индивидуальной программе.

С надеждой, что со временем у меня появится возможность уважать Вас за отсутствующие на сегодня деловые качества,

Доц. Медузия Горгонова».

Таня перечитала объявление трижды, прежде чем решилась поверить глазам. Она не так давно сдавала историю чародейства и не успела забыть, что ратная магия была строжайше запрещена на третьем конгрессе магов в Баден-Бадене в июле 1791 года. Очень сомнительно, чтобы Медузии Горгоновой не было об этом известно.

Испытывая потребность обсудить с кем-нибудь эту малопонятную ситуацию, Таня отправилась к Ягуну. Играющего комментатора она застала в трепетный период между последним сном и первым осмысленным утренним поступком. Пока же сплошняком шли неосмысленные.

Ягун бегал по комнате с трубой от пылесоса. Увидев Таню, он остановился и с немалым трудом придал лицу благопристойное выражение.

– Знаешь, что я понял? Пылесос – грозное оружие пехоты наряду с саперной лопаткой! Труба, как шест, а сзади хорошенький такой довесок на гибком шланге. Вдарить – так все звездочки в кучку соберутся, – пояснил он.

– Ягун, ты кукукнулся? Ты в курсе, сколько тебе лет? – мягко поинтересовалась Таня.

Внук Ягге вздохнул, из чего Таня заключила, что он в курсе.

– Ты не представляешь, как сложно мужчине притворяться взрослым скомпенсированным человеком! Как это противно, тягостно и глупо обманывать окружающих, а со временем и самого себя! Следующая стадия взрослости – это надеть костюмчик и навек замуровать себя в каком-нибудь тухлом офисе, где оптом торгуют ступами, гвоздодерами для мертвецов и осиновыми кольями!

– Возьмут тебя в офис! Держи карман двумя руками! Максимум в магазин игрушек – качаться на лошадках! – заявила Таня.

Ягун с сожалением поставил трубу от пылесоса в угол и вытер ладони о штаны.

– Кстати, а это мысль! Магазин игрушек для взрослых деток и прочих ненормальных! Я бы не отказался! А вообще я тут прыгал и думал: страшно представить, насколько сильно человек в наше время находится под прессом социума. Оставляют тебе узкий коридорчик «нормального» поведения, а за любой шаг вправо или влево дают по физиономии. А мне, может, тесно в этом коридорчике?

– Ты о чем?

– Ну смотри! Вздумай я, к примеру, гоняться с трубой от пылесоса за людьми на улице или хотя бы безобидно целовать всех прохожих, говоря каждому, как я его люблю, меня мигом упрячут в психушку. Разве это честно? – капризно спросил внук Ягге.

Поразмыслив, Таня согласилась, что по отношению к Ягуну даже запрет на игру с погремушками во взрослом возрасте страшное преступление. Она оглянулась на дверь, где у Ягуна висела такая же грифельная доска, как у нее. С доски все уже было стерто, хотя подпись Медузии частично сохранилась.

– Ты способен хотя бы пять минут не хохмить? Ты читал про ратную магию завтра в одиннадцать?

– А-а-а! Так у тебя тоже! – кивнул Ягун.

– Что значит «у меня тоже»?

– Ну эта штуковина! Лоткова вообще в шоке. Утверждает, что ратная магия – это без пяти минут некромагия. Типа поди пойми, где заканчивается самый большой нож и начинается самый короткий меч. А мы-то все светлые! Хотя, если честно, я рад. Сколько лет проучились, а кроме Искриса фронтиса и всяких там трых-ты-ты-тыхсов, ничего атакующего не знаем! Позорище!

Таня посмотрела на часы.

– Сейчас же только девять. Разве Катя уже проснулась? – усомнилась она.

Ягун погладил себя по челочке. Его довольно длинные волосы раздвинулись, и оттуда помидорной зрелостью полыхнуло большое багровое ухо.

– Скажем так: ей помогли! Кто-то феноменально заботливый и настолько же милый! Получить от меня вопль в ухо и то приятно!

– Ты ее разбудил?

– А что прикажешь делать? До одиннадцати утра Катька на автопилоте. Специально для нее я изобрел новый напиток: чаекоф. И даже, заметь, не в честь композитора! – похвастался Ягун.

– Чае… что?

– Так и быть – дарю. Однажды у меня одновременно закончились чай и кофе. Того и другого осталось по половине ложки. Казалось бы, безнадега, но тут у меня в мыслях обнаружилось некое шевеление гениальности. Описать невозможно, но все истинные гении меня поймут. В общем, мамочка моя бабуся, я пораскинул мозгами, ссыпал все вместе, перемешал и у меня получился отличный чаекоф!

– Да, ты у нас известный Чай Кофыч Чифирькин, – согласилась Таня, которой хотелось говорить о ратной магии… – Ты в курсе, что все атакующие заклинания сильнее фронтиса запрещены?

– Ясный перец! – жизнерадостно согласился Ягун. – И это лично мне нравится больше всего. Никогда бы не подумал, что наш мирный Сарданапал владеет чем-либо, кроме секрета быстрого приготовления сосисок путем щекотания ноздрей дракона облысевшим веником!..

Случайно бросив взгляд на стол Ягуна, Таня обнаружила конверт со знакомым штампом купидоньей почты в форме пробитого стрелой сердца. Этот значок Ягун насмешливо называл «сердцем курильщика». Адрес на конверте был надписан почерком Ваньки. Конверт вызвал у Тани ревнивый осадок – ей Ванька писал последний раз неделю назад.

– Как он там? Что нового? – спросила Таня.

Должно быть, в голосе у нее невольно проскользнула обида, потому что в волосах она ощутила легкое вопросительное щекотание.

– Перестань! – сердито сказала она Ягуну.

– Да не дуйся ты! Чего тут непонятного? Тебе Ванька не написал, потому что постоянно в дороге. Устает как собака. На большое и подробное письмо у него нет времени. Мне же пару строк черкнул и ладно. Я же от него всяких глубинных чувствований не требую.

– А я что, требую? Да я у него вообще ничего не требую!!! – вознегодовала Таня.

Ягун лягнул ногой диван.

– Тьфу ты! Опять не то сказал! Проще разговаривать с дюжиной глухих, чем с одной внешне нормальной девушкой!

– Почему это?

– Вы все покусаны взбесившимся испорченным телефоном! Что девушке ни скажешь, она или не то поймет, или не то услышит, или не то ответит! Да все в порядке с твоим Ванькой! Любит он тебя!

– Это он тебе сказал, что любит? – уточнила Таня.

– Опять двадцать пять! Да не говорим мы с ним об этом! Любовь – вообще не мужская тема. Мы говорим о любви, только когда тема о пылесосах совсем иссякнет. Но в моем случае она иссякнуть не может, – заверил ее Ягун.

– Откуда же ты знаешь, что он любит, если вы говорите только о пылесосах? – язвительно спросила Таня.

Ягун шагнул к ней и взял ее за горло.

– Ну все, Гроттер! После знакомства с тобой выражение «Нет ума – считай калека» я воспринимаю исключительно в медицинском смысле! Мое терпение иссякло! Не перестанешь ехидничать и обижать Ваньку, я удушу тебя, как слон моську! – предупредил он.

– Разве он ее удушил? – прохрипела Таня.

– Да. Хоботом. А потом еще чуток на ней попрыгал. Но об этом басня умалчивает, потому что началось это сразу после морали! Ну что, перестаешь ехидничать?

Не имея возможности сказать, Таня покорно кивнула, и Ягун отпустил ее.

– Что пишет Ванька? Еще не нашел многоглазку ? – спросила Таня, растирая шею.

Играющий комментатор мотнул головой. Вот уже месяц, как Ванька скитался, отыскивая многоглазку подземную . Уникальность многоглазки состояла не только в ее способности вновь возжигать пламя в угасших драконах, но и в том, что на всей территории России существовало всего одно такое растение.

Единственное описание многоглазки затерялось в средневековом лечебнике мага Аббакума Вытянутого. Лекарь утверждал, что отыскать многоглазку в сотни раз сложнее, чем цветы папоротника. Многоглазка подземная показывается исключительно ночами, боясь лучей солнца. При свете луны она выбрасывает сотню невзрачных колокольчиков, которые, дрожа, пьют лунный свет. Едва горизонт начинает светлеть, многоглазка втягивается в землю и на другую ночь появляется в другом месте, часто за сотни километров от вчерашнего. И так каждый день. Зима или лето – ей безразлично. Холодов и снега она не боится.

Лишившийся не так давно своего пылесоса, Ванька гонялся за многоглазкой на одном из старых пылесосов Ягуна, но она пока успешно ускользала.

Таня с нежностью думала о нем. Ванька есть Ванька. То сиднем сидит у себя в глуши, то вдруг сорвется – ничем не остановишь. В тайгу так в тайгу, голодать так голодать, спать на земле – так спать на земле. И делается это без ложного героизма, с сознанием того, что все происходящее послано свыше и так должно быть.

Глубинной, внутренней, неспешной силы у Ваньки всегда было гораздо больше, чем у Бейбарсова или Ягуна. Таня постоянно ощущала в Ваньке ровный огонь – внешне неброский, почти незаметный, без искр, без внезапных сполохов, без дыма красивых слов.

Нужно было драться на дуэли с Пуппером – дрался, хотя и попал в Дубодам. Сказал, что не останется в аспирантуре – не остался. Даже Глебу он всегда спокойно бросал вызов, хотя их магические силы были несопоставимы. Громадные, направленные на авантюры и разрушение силы Бейбарсова – силы некромагии и смерти, и скромные, но созидательные и исцеляющие силы Ваньки.

Нет, все-таки она сделала правильный выбор, хотя сердце порой и гложет… Любовь – это аскеза, нежность и жертва. Все прочее любовью не является и лишь пакуется с ней в один пакетик для опошления торговой марки. Как жаль, что Бейбарсов никогда не мог этого понять…

Таня очнулась, только когда Ягун замахал перед ее глазами ладонью.

– Эй! Ау! Которые в астрале: как слышите меня? Прием!

– Чего тебе? – спросила Таня недовольно.

– О чем ты сейчас думала? Смотришь в стену, а я до тебя целую минуту доораться не могу! Пытаюсь подзеркалить – стена стеклянная. Лазеек нету… Ну все, брысь! Я сейчас комбинезон примерять буду!

Когда Таня уходила из комнаты Ягуна, играющий комментатор был уже занят рассматриванием внутренней бирки на новом драконбольном комбинезоне, на сей раз выписанном из Штатов и доставленном только вчера.

– Обожаю американские инструкции! Если продают, положим, волшебную палочку, то обязательно нарисуют на ней значок, что несъедобно и в ухо совать тоже нельзя. А то вдруг какой-нибудь умник в ухо засунет, а потом в суд подаст, что не предупредили, – бухтел он.

Декабрь только начался. Природа все никак не могла определиться, зима сейчас или поздняя осень, и потому стояло что-то довольно размытое, промозглое и серое.

Таня сидела на фундаменте подтопленного пляжного навеса и смотрела на океан. Ей не раз уже приходило в голову, что океан в предварительном представлении и океан такой, как он есть, – два совершенно разных океана.

Внизу, совсем близко, вода лизала камни. Звук был монотонный, повторяющийся. Волны короткие, рваные. Одна накатывала, а другая уже отступала с потерями. Обе сталкивались с коротким всплеском, точно знакомые, мельком обменивающиеся приветствиями.

У берега на мелководье вода не имела цвета, но была желтоватой от взвеси песка. Дальше шла темная, почти сизая полоса водорослей и снова песок. После песка вновь четкая, широкая полоса водорослей. Океан казался полосатым, как зебра. Правда, чем дальше, тем полосы были темнее, пока не исчезали совсем.

Недавним штормом смыло большой кусок песчаного побережья, и торчащий из воды навес, на котором сидела Таня, выглядел слегка сюрреалистично.

Чайки отдыхали на воде, лишь две-три самые беспокойные были еще в воздухе. Однако кричали они уже неохотно, лениво, как возвращающиеся с промысла цыганки.

Утро у Тани выдалось до безобразия свободным. Гоярына и его беспокойных сыновей она напоила ртутью еще вечером. Дополнительные же занятия с третьекурсниками начинались только после обеда.

Неожиданно Таня оглянулась, точно что-то позвало ее. На песке днищем кверху лежал старый рыбачий баркас. Он глубоко врос в песок, но Таня знала, что в противоположном борту глубокая пробоина, через которую легко забраться внутрь. Большинство учеников Тибидохса хотя бы однажды пережидали под баркасом дождь.

Поддавшись внезапному желанию, Таня забралась под баркас. Там было тепло и безветренно. Затхло, но приятно пахло сырым деревом и влажной смолой. Старые лодки умеют умирать вкусно. Таня легла на заготовленную кем-то толстую подстилку из мха и сухих водорослей и, повернувшись лицом к свежей струе воздуха из щели, стала смотреть на песок и берег, круто обрывающийся скалами.

Она лежала и лениво размышляла, что вот есть океан и есть рыбы, живущие на самом его дне в глубине немыслимой, где всегда кромешный мрак. Подняться наверх им невозможно. Они никогда не видели неба и солнца, и скажи им кто-нибудь, что небо и солнце существуют, рыбы не сумели бы понять, о чем речь. Есть и другие рыбы – обитающие в средних глубинах. Наверное, эти, в отличие от первых, раз или два в жизни увидят солнце, но вскоре забудут о нем. Там, наверху, у них дел нет. Они слишком заняты делами насущными, чтобы думать о вечном. И, наконец, существуют рыбы, живущие у поверхности и видящие солнце ежедневно. Некоторые рыбы, летучие, способны даже иногда взмыть над водой и, раскинув плавники, пронестись над ней.

Таня сама не заметила, как уснула. Последней была мысль, что она подобна летучей рыбе. Что-то же заставляет ее запрыгивать на контрабас и нестись неведомо куда в поисках неведомо чего? Что-то настойчивое, ищущее. Когда же она возвращается, вновь на нее наваливаются пустота и тоска великих, закисающих в бездействии сил.

«Я как курица, познающая радость полета лишь на краткие мгновения, пока она вспархивает на забор. От полета и воспарения духа я мгновенно устаю и падаю с забора в опилки, хлопая слабыми крыльями», – подумала Таня, не проваливаясь, но мягко ныряя в сон.

Ее сон был коротким и жутким. Во сне Таня пыталась напиться, но вода в чашке, которую она подносила ко рту, превращалась в стекло. Неожиданно Таня осознала, что чашка исчезла, а она летит на контрабасе. Причем летит почему-то пассажиром. Впереди, со смычком в руках, сидит некто, за чьи плечи она вынуждена цепляться, чтобы не упасть.

«Что это на меня нашло? Сроду на свой контрабас никого не пускала, а тут торчу позади кого-то, как домохозяйка на семейной метле!» – растерянно подумала Таня.

Внезапно тот, кто вез ее, направил смычок вниз. Контрабас послушно ушел в пике. Таня прикинула, что выйти из него будет непросто. Слишком оно непродуманное, да и инструмент опасно перегружен. Таня попыталась указать тому, кто ее вез, на опасность, но тот будто нарочно не услышал. Контрабас разгонялся все быстрее. Теперь его не остановило бы даже ускоренное тормозящее заклинание. Впереди Таня увидела землю, а в ней уходящую вглубь расщелину.

Таня попыталась перекричать ветер, вырвать смычок, потом принялась колотить неизвестного лихача кулаком по спине. Спина оказалась неожиданно холодной и гулкой. Лихач наконец оглянулся. Таня поняла, что это Бейбарсов, причем нагло ухмыляющийся.

Закричав, Таня вырвалась из потных ручек кошмара и рывком села, ударившись лбом о низко нависшую скамейку баркаса. Это ускорило пробуждение и помогло ей быстро вернуться к реальности. Потирая лоб, Таня выползла из-под баркаса и, оглядываясь на ставший вдруг сизым океан, пошла к контрабасу. Вслед ей, зализывая следы на песке, дул ветер.

Таня поймала себя на мысли, что после этого дурацкого сна ей страшно садиться на контрабас. Первые минуты она летела с непривычной осторожностью. Уверенность вновь вернулась лишь над тибидохским парком.

В парке у пруда ей попался Ягун, на коленях умолявший Милюлю расстаться с длинными волосами – главным украшением русалки.

– Ты отрежешь косу, а я ее пропущу внутрь трубы пылесоса! Волосы русалок прекрасный нейтрализатор вони! Ну разве не здорово? – убеждал он.

Милюля ударила хвостом, окатила Ягуна гниловатой водой и нырнула.

Играющий комментатор встал и отряхнул от песка колени.

– Вот он, матерый эгоизм! Все себе – ничего людям! Живую рыбу ест, дура, а косу отрезать не соглашается! – с досадой сказал он.

Когда Таня опустилась с ним рядом, Ягун спросил:

– Чего ты такая кислая? И на спине водоросли!

– Я заснула под баркасом. Мне даже успел привидеться Бейбарсов, который пытался вместе со мной разбиться на моем контрабасе… – не удержавшись, пожаловалась Таня.

Она надеялась на серьезное отношение к своему сну, но Ягун стал тихо ржать, кусая себе руки.

– Ты больной? – сердито спросила Таня.

– Нет. Веселый. У меня на каждую твою жалобу своя ассоциация. Знаешь, что Великая Зуби недавно открыла кружок поэтов? Я хоть стихов не пишу, немедленно записался вольнослушателем. И знаешь, что я понял? Здоровущие поэтессы с косами в кулак и румянцем, граничащим с диатезом, вечно пишут трагические поэмы. Мистика сплошная, все у всех плохо, заунывно. И душу она отдаст кому попало, и в Тартар ее увлекут, и больная она вся в стихах насквозь, и умирающая. Прям зарыдал бы, да платок дома забыл!.. И, напротив, если выходит тощенькая, бледненькая поэтеска, значит, девять из десяти, стих будет бряцающий, полный жизни. Битвы на мечах в Валгалле, зори рдеют, земля трясется, от страстных поцелуев на передних зубах эмаль трескается. Короче, энергии как пальцами в розетку.

– А я тут при чем? – подозрительно спросила Таня, которая, как большинство наследниц Евы, могла слушать любой текст, только переводя его на себя.

– А при том, что твой сон про Бейбарсова в духе этих стишков! И контрабас отобрали, и скалы внизу, и некромаг ухмыляющийся приплелся – прям ужасы такие, что мамочка моя бабуся! Дрыхнуть надо меньше!

Таня задумалась. В словах Ягуна явно прослеживалась логика. Кроме того, у Тани внезапно возник соблазн кое-что уточнить.

– Слушай, просто интересно: а внешне я какая? Здоровущая или зелененькая?

– Внешне ты маскируешься под нормальную, – заверил ее Ягун. – А это значит, что ты где-то посередине и вечно мечешься между двумя этими берегами.

В Тибидохсе на Жилом Этаже Таня неожиданно встретила Шурасика. Международных масштабов ботаник, одетый в фиолетовую мантию Магфорда, шагал по коридору, размахивая руками и пиная перед собой чемодан.

– О, привет! Проводи меня! Поболтаем! – крикнул он Тане.

Таня пошла с Шурасиком. Тот был сильно не в духе и жаловался на конченых английских бюрократов. Эти «мертвяки второго созыва», как охарактеризовал их Шурасик, отправили его в Тибидохс брать выписку из протокола заседания кафедры нежитеведения за позапрошлый год. Казалось бы, работенка проще пареной репы, да только коса нашла на камень. Громоздкая магфордская бюрократия столкнулась с обычным тибидохским раздолбайством.

Архивы кафедры хранились у Медузии. Ключ от сейфа с гербовой печатью – у Великой Зуби. Право ставить печать на выписке имел только Поклеп, который требовал две визы: Сарданапала и Безглазого Ужаса. Безглазый Ужас взял отгул по причине полнолуния. Сарданапал же, не любивший Магфорд, тянул время, требуя у Шурасика, чтобы тот доставил из Англии письменный запрос с указанием цели получения выписки.

Сообразив, что ему придется задержаться в Тибидохсе на пару дней, Шурасик вытребовал себе гостевую комнату, в которую сейчас и направлялся.

В гостевой комнате Таня с интересом огляделась. Раньше она здесь никогда не была. Посреди комнаты стоял старый диван, занимавший много места. Шурасик неожиданно пожелал, чтобы его убрали.

– Я к этому прикасаться не буду! – заявил Шурасик, за время проведенное в Магфорде успевший обзавестись капризами. – Пусть это вот отсюда унесут и заменят на обычную кровать!

– А что, самому нельзя? Перстень тебе на что? – спросила Таня.

Шурасик упрямо скрестил на груди руки.

– И пальцем не пошевелю! Я верю в узкую специализацию! Специалист по забиванию гвоздей не должен заниматься вкручиванием шурупов! Именно поэтому данный диван должен двигать не я, а специально обученный кадр, который изучал в свое время историю диванного дела, принципы передвижения мебели по разным видам напольного покрытия и всякое такое!

– Хорошо! Я позову специалиста! Только не занудствуй! – терпеливо сказала Таня.

Через пять минут в комнату вошел ковыряющий в носу циклоп, взял диван под мышку и ушел, на прощание неметко плюнув в форточку.

– Погоди! Это не тот олух, что торчал с дубиной у лестницы? – с подозрением спросил Шурасик, внезапно обнаруживший, что, хотя диван и уволокли, кровать никто принести не удосужился.

– Ты обознался. Это дипломированный специалист по диванам.

– А кровать моя где? Мне что, стоя спать?

– Специалист по кроватям прибудет позднее. Сейчас он на симпозиуме по сборке маломерной мебели, – заверила его Таня.

Распрощавшись с Шурасиком, Таня занесла контрабас в комнату. В комнате было холодно. Ветер играл плюмажем на шляпе Дырь Тонианно и посвистывал в глазницах черепа. Оказалось, пока Таня летала, ветер распахнул раму и сбросил с подоконника денежное дерево. Уже полгода Таня поливала его из стакана, на дне которого лежала горсть мелочи. Один из младшекурсников, Андрей Рахло, под взглядом которого полированные стулья набухали почками и выстреливали молодые побеги, сказал ей, что это к деньгам.

Увы, в Танином случае это не срабатывало. Мелочь в стакане благополучно покрывалась зеленью, финансовое же положение по-прежнему оставалось удручающим. Видно, деньги, как очевидное изобретение мрака, согласны приходить лишь к тем, кто готов оплачивать их появление кусочками души, кроша ее как высохший батон.

В комнате Тане не сиделось. Упругая сила жизни наполняла ее. Стены давили, потолок наползал. Буквы в конспектах ехидно подпрыгивали и мешали честно подготовиться к дополнительным занятиям с третьекурсниками.

«Придется импровизировать на месте!» – со вздохом подумала Таня, предчувствуя, что сегодня тринадцатилетние оболтусы вгонят ее в гроб. Это все Медузия! Вот кто обожает бросать аспирантов на амбразуры! Другое дело Сарданапал. Тот вспоминает, что у него есть аспиранты, только когда в дверях его кабинета по семь раз в день с особой настойчивостью начнет прорисовываться некая смутно знакомая физиономия.

Для Тани занятия с третьекурсниками становились чем-то вроде преддверия Тартара. Треть урока ей приходилось восстанавливать в классе тишину. А ведь у Поклепа или Великой Зуби «детки» сидели тихо, как дохлые черви в пакете с лапшой. Зато у нее, разумеется, все отрывались по полной. Таня уже успела разобраться, что громче всего орут и шумят всегда на тему: «Не шумите! А ну перестали шептать!» Должно быть, потому, что, восстанавливая порядок, можно вопить как угодно громко, с полным моральным правом на сотрясение воздуха.

Другие две трети урока были ничуть не лучше. Среди учеников регулярно попадался юный гений, видевший цель своей жизни в том, чтобы доказать Тане, что она глупа, как амеба. Подобный гений обязательно спрашивал что-нибудь вроде: «А как сказалось второе падение редуцированных на магические причеты в землях Великого Новгорода?»

Вопрос задавался всегда с честными глазенками, однако Таня по пакостной ухмылке вопрошающего всегда ощущала, что он-то знает ответ, а вот она, Таня, разумеется, нет. Приходилось отвечать гению что-нибудь в духе:

– Эту тему мы осветим позднее на дополнительном уроке, на котором вместе с тобой останется весь класс. А теперь вытащи, пожалуйста, карандаш из носа и засунь его хотя бы в ухо, а то меня тошнит!

Нет, все-таки ее стихия драконбол. Занятия с младшей драконбольной командой нравились Тане гораздо больше. К сожалению, тренировки сейчас проводились только раз в неделю, по мере того как группа Тани постепенно выписывалась из магпункта.

– Танюш, тебе не приходило… э-э… в голову, что сыновья Гоярына уже выросли и не стоит выпускать их на новичков, которые и на пылесосе-то… э-э… едва сидят? – осторожно интересовался у нее Соловей.

– А кого мне на них выпускать, если других драконов нет? Гоярына? Или самой летать за ними с бензопилой? Я не рвусь, а Ягун, между прочим, рвется, – бурчала Таня.

– А без драконов пилотажу обучать нельзя?

– Ага. А лучше и пылесосов не выдавать, чтоб не упали. Пусть скачут по стадиону на палках и орут «иго-го!» и «тпр-ру!», как на вводном занятии конноспортивной секции! – сердито говорила Таня.

Соловей кричал на нее, топал ногами, однако перед Сарданапалом стоял за Таню горой, утверждая: «Обычные люди учатся на ошибках, а молодые тренеры и доктора – на трупах, которые еще на что-то надеются!»

Сейчас Тане пришла вдруг мысль послушать, как проходят уроки у других преподавателей. Она поднялась по лестнице, прокралась к дверям кабинета Медузии и прильнула к ней ухом.

– Сегодняшняя наша тема связана не столько с нежитеведением, сколько с тренировкой внимания. Пишите: «Сказочное оригами», – услышала она голос доцента Горгоновой. – Перед каждым из вас на столе лежат четыре листа бумаги. Они, по сути, ничем не отличаются, но лишь до тех пор, пока мы не начинаем складывать из них нечто. Первый слой называется maelog. Это то, что вы кладете снизу… То, что вы кладете на то, что вы кладете снизу, называется maelogvidikor. Третий слой – maelogvidikorremoloeg. Его кладут сверху того, что кладут на то, что кладут снизу. И, наконец, последний слой – maelogvidikorremoloegmederong. Его, как несложно догадаться, кладут на то, что помещают на то, что кладут на то, что кладут снизу.

Таня ощутила, что мозги у нее начинают медленно плавиться.

– А что означает сама фигура? – спросил тонкий девчоночий голосок.

– Сама фигура не означает ровным счетом ничего! – категорично отрезала доцент Горгонова. – Для сказочного оригами это непринципиально. А теперь, чтобы вы – конкретно вы, дорогая моя, не отворачивайтесь! – усвоили все в правильной последовательности, повторите все, что я сказала, начиная с maelogvidikorremoloeg и до maelogvidikorremoloegmederong.

– Но я ничего не запомнила!

– Тренируйте память, Анечка! У вас что в черепе, мозги или одни дырки для волос?

– Вы не имеете права спрашивать! Это новый материал! Правилами школы это запрещено! – вступился за нее головастенький мальчуган.

Тане стало жутко. Сказать такое Медузии мог только явный самоубийца. Однако Медузия была настроена благодушно.

– Вот и прекрасно, что материал новый! Значит, он еще не успел изгладиться из памяти у Анечки, укрепленной долговременным ковырянием в носу! А вас, господин правовед, я попрошу остаться после занятий и помочь мне почистить клетки с хмырями. Фартук и респиратор я вам выдам.

– Но почему я? – простонал бедолага.

– Как почему? Насколько мне известно, в правилах школы, которые вы так любите, оговорены «помощь в организации учебного процесса» и «уход за наглядными пособиями»!.. – ледяным голосом сказала Медузия.

Тугой порыв воздуха толкнул дверь. Таня услышала, как по классу пронесся безбашенный молодой ветерок, срывая со столов все приготовленное для оригами.

Взглядом вернув на место сорванный шпингалет, доцент Горгонова захлопнула окно.

– Погода портится! Я всецело согласна с вами, уважаемые мои, однако это не повод всем вскакивать с мест! Упавшие бумажки можно вернуть с помощью элементарного телекинеза! – услышала Таня ее голос.

Ураган, первым посланцем которого был еще вчерашний ветерок, разыгрался на рассвете. Он принесся с океана, проскользнув в разрыв между скальными грядами. Первым делом ураган взлохматил и частично переломал вершины соснового бора. Свалил в пруд старый дуб, что вызвало ожесточенную стычку между лешими и водяными, в которой пострадало несколько русалок, одна наяда и три нервные дриады. Причем дриады по собственной горячности, неосторожно сунувшись преследовать врага на мелководье.

Дальше ураган пронесся по парку, опрокидывая статуи, которые Поклеп не успел убрать в ящики с песком. У поручика Ржевского ураган вызвал такой бурный восторг, что он охрип от радостных воплей, едва не заболел от перевозбуждения и растерял все торчащие у него в спине ножи.

Недолеченной Даме, как личности до кончиков ногтей трагической, буйные восторги мужа не нравились. Она скорее предпочла бы, чтобы он порыдал где-нибудь в сторонке или по примеру Безглазого Ужаса слегка пораскинул мозгами по подвалам Тибидохса.

– Вольдемар, умоляю вас: будьте благоразумны! Не надо экстазов, криков, ничего этого не надо! – настойчивой осой гудела она.

Таня услышала ураган на рассвете. Не зная еще, что это такое, сквозь сон удивилась монотонному гулу и шуму, которые издавали массивные, окованные железными полосами подъемные ворота. Ветер давил на них с ровной, беззвучной силой. Ворота стонали и раскачивались на цепях.

На тесную площадку, окруженную с трех сторон стенами, нанесло океанской пены, и она лежала огромной, почти в треть башни желтоватой шапкой. Рыхлая влажная земля, сорванная с клумб, налипала на мраморные основания статуй. Она же забила фонтаны.

К десяти утра могучий ураган, до того наступавший единым фронтом, ослабел и распался на множество буянящих ветерков-мародеров. Гуляя по двору Тибидохса между его башнями и многочисленными постройками, ветра-мародеры опрокидывали бочки, охотились за плохо запертыми форточками, срывали и закручивали вывески.

В четверть одиннадцатого в окно к Тане забарабанил Соловей.

– Драконы! – крикнул он, задыхаясь, и, не объясняя ничего, умчался.

Таня схватила контрабас и полетела за ним. Ветер рванул ей навстречу, но сил для атаки у него уже не оставалось, и он лишь швырнул ей в глаза горсть пыли.

Ворота ангара сыновей Гоярына были вдавлены внутрь и распахнуты. Ангар же Гоярына больше напоминал консервную банку, которую за отсутствием ключа вскрыли топором, а после бросили в костер, чтобы она как следует обуглилась.

Увидев Таню и Соловья, джинны-драконюхи заметались, симулируя деятельность. Потом все быстро слиняли. Лишь один, которого Соловей настиг, пояснил, что случилось.

Первым ураган атаковал ангар с молодыми драконами и выдавил ворота. Сыновья Гоярына стали в испуге метаться и улетели. Причем улетели все шесть – Ртутный, Пепельный, Стремительный, Искристый, Огнеметный и Дымный. Перед тем как улететь, Огнеметный немного прочистил стадион от лишних, по его мнению, скамей.

Гоярын, возбужденный воем ветра и тревожными криками сыновей, стал биться в ангаре. С воротами он не совладал, но проломил хвостом крышу, спалил огнем те скамьи, которые оставил ему добрый сынок, и тоже улетел.

– А вы почему не ловили? Вас же тут, дармоедов, целая толпа! – рявкнул Соловей.

Джинн горячо залопотал что-то невнятное, из чего Таня заключила, что им, бедолагам, помешали роковые обстоятельства, которых он, Махмуд ибн Юсуф ибн кто-то там, еще не придумал.

– Но драконов же удержала Грааль Гардарика ! – с надеждой сказала Таня.

– Ураган снес Грааль Гардарику еще на рассвете. Иначе он вообще не ворвался бы на Буян! Не думаю, что Сарданапал восстановит ее раньше вечера. Где к тому времени будут драконы, предсказывать не берусь, – отвечал Соловей.

В его голосе была непривычная горечь. Плоское желтоватое лицо казалось вылепленным из мятой бумаги.

– А если догнать? – сгоряча вызвалась Таня.

Соловей усмехнулся и ничего не ответил, позволив ей самой осмыслить всю наивность затеи.

Драконы, особенно испуганные или разозленные, летят вдвое быстрее любого контрабаса, не говоря уже о пылесосах, метлах и прочем мусороуборочном инвентаре. Драконюх же неспособен был даже внятно объяснить, в какую сторону они полетели. Ему вообще показалось, что в разные, хотя потом все почти наверняка сбились в стаю.

– Я все равно полечу! Вдруг повезет! Драконы могут носиться над Буяном кругами! – упрямо заявила Таня.

– Не сейчас! – отрезал Соловей. – Только попробуй не послушаться – узнаешь, что такое штопорный свист! Одна закрученная струна от твоего контрабаса, думаю, все же останется.

Таня усомнилась, что у Соловья поднимутся губы на ее заслуженный инструмент, однако проверять не стала. В некоторых случаях «нет» может означать «да», однако сейчас лучше не экспериментировать.

– Но почему? – спросила она.

– Посмотри на небо! – велел Соловей.

Таня послушалась. Воздух как-то странно сгустился. Казалось, его можно резать ножом и укладывать на бутерброд. Со всех сторон на Буян наползали многослойные тучи. Сверху сквозь них еще робко пыталось пробиться солнце, однако ближе к земле тучи стали уже фиолетово-сизыми, непроницаемыми.

– Хотите сказать, в таких тучах я их не найду? – беспомощно спросила Таня.

– Хочу сказать, что через двадцать минут ты не найдешь Буяна, – пояснил Соловей.

Он не ошибся. Не успела Таня вернуться в Тибидохс, как снег повалил так густо, точно там, наверху, двести тысяч подушек одновременно сделали харакири. Снег налипал на одежду, на волосы, даже на ресницы. Таня едва добралась до окна. Отяжелевший контрабас повиновался плохо. Таня поняла, что не послушайся она тренера и помчись искать драконов, она сгинула бы без следа в этой снежной массе, такой густой, что даже смычок в вытянутой руке едва различала.

Снег валил весь день. Он заполнил ров и иссяк лишь к вечеру. Громадные тучи высыпались без остатка. «Отбомбились!» – констатировал Ягун. Парк занесло, и лишь незамерзший пруд смотрел в небо немигающим и растерянным темным зрачком.

Глава 2

NEC PLURIBUS IMPAR [1]

Невозможно закопать на пути человека все ямы, зато можно научить его из них вылезать.

Медузия Горгонова

Ванька не любил гостиниц в небольших городах. Точно солдаты, которым приказали рассчитаться на первый-второй, они делились на две примерно равной численности группы. Одни были убитые и прокуренные. Запах табака навечно поселился в их покрывалах и шторах и не выветривался даже заклинаниями ураганного ветра. Кран в ванной капал прозрачными слезами, а ночью через равные промежутки времени горестно булькал, всхлипывал или икал. Населялись такие гостиницы большей частью командированными, которые вечером дисциплинированно расходились по номерам, прежде товарищески разводя ослабших от непрерывного бухучета.

Гостиницы второй группы были полной противоположностью первым. Шторы в них не пахли табаком, краны не капали, лифты не гудели, а номера открывались не прокручивающимися ключами, а магнитными карточками. В каждой комнате обязательно стояла вазочка с сушеными лепестками роз. На телевизионном пульте обретался таинственный след помады, а кокетливые шторы напоминали фату невесты. На стенах селились картины, изображавшие не родные березки, а какой-нибудь манерный европейский городок.

Командированные в гостиницах второго рода почти не водились. Населялись они в основном мирными пожилыми стадами путешествующих германцев, а также американцами и англичанами средних лет, невесть что забывшими в российской глубинке. Эти вторые на туристов были похожи мало, а на собственников крупного бизнеса еще меньше. На лицах у них был вечный насморочный сплин. По утрам за завтраком они долго щекотали желтым ногтем дрожащий омлет, точно желая услышать, как он не выдержит и хихикнет.

Знатоком гостиниц Ванька стал не так давно и во многом поневоле. Ночами, коченея на пылесосе, он выслеживал неуловимую многоглазку . Всматривался в синевато-пористую, похожую на застывшие волны, снежную гладь, надеясь увидеть внизу слабую вспышку маленьких цветов.

Ваньку вела та спокойная, неприметная сразу сила, которая всегда заставляла его доводить намеченное до конца, какие бы непредвиденные препятствия ни появлялись в процессе. Сила эта проявлялась давно и во всем. Еще до Тибидохса, когда ему было лет восемь, Ванька задумал построить яхту внутри бутылки. По неопытности с самого начала он промахнулся и бутылку взял неподходящую, пивную, мало того что с зеленым малопрозрачным стеклом, но еще и с дефектным утолщением внутри горлышка, которое мешало проталкивать внутрь детали. Но все же он справился, хотя у него ушло на это долгих четыре месяца.

Так же получалось и теперь. Местонахождение многоглазки Ванька ощущал с точностью в пятьдесят квадратных километров. Другими словами, найти ее было так же трудно, как яблоко, о котором только и известно, что оно спрятано где-то в Москве. Ночь проходила за ночью, а поиск все не давал результатов.

Под утро окоченевший, почти превратившийся в сугроб Ванька осознавал, что ему надо где-то отогреться и отоспаться. Спать в поле не решился бы даже маг уровня Сарданапала. Даже джинн Абдулла не отважился бы, ибо от мороза джинны сгущаются и впадают в спячку.

Ванька разворачивал карту и отыскивал на ней тот населенный пункт, что был поближе. В поселках гостиницы встречались нечасто, так что, при возможности, он предпочитал выбирать город, даже если до него надо было лететь на час дольше.

Где-нибудь недалеко от гостиницы он, стараясь не привлекать внимания, снижался, делал два-три приседания, разминая ноги, и входил. Иногда Ванька задумывался, за кого его принимают в этих гостиницах? Обмерзшего, с обмороженным лицом, едва владеющего речью от холода. Без вещей, зато с пылесосом в руках. Ноги до колен были в ледяных штанах, которые при каждом шаге звенели и роняли сосульки. Объяснялись «штаны» просто. Выплевывая из трубы огонь, пылесос растапливал оседавшую на нем изморозь. На брюки Ваньке стекала вода, при первом удобном случае замерзавшая.

С деньгами у Ваньки было не то чтобы туго, а вообще никак. Начиная со школьных лет все его существование подтверждалось правилом, что ниже нуля чисел нет. В результате за гостиницу и еду Ванька предпочитал расплачиваться заклинанием халявум . После зеленой искры выражение лица у администраторши обычно становилось удовлетворенным, и она принималась самостоятельно заполнять карточку, тщательно списывая паспортные данные с какого-нибудь рекламного проспекта.

Вот и в этой петрозаводской гостинице все было как всегда. Даже подозрительно «как всегда», что Ванька осознал позднее. Администраторша, суровая с виду, необъяснимо блондинистая дама с темными сомкнутыми бровями, внезапно смягчилась и, рассматривая всунутый ей Ванькой календарь с городской набережной, позаимствованный тут же, на стойке, воскликнула:

– Надо же! Вас действительно так зовут?

Ванька вежливо улыбнулся. Две секунды назад он мысленно произнес паспортное заклинание ксивум , и, разумеется, представления не имел, какое имя администраторша прочитала на календаре.

– Бывают же такие совпадения! Неболяка Остап Тарасович! Так звали начальника моей бабушки! Хороший был человек, отзывчивый, подполковник запаса! Все, бывало, придет, на коленях покачает! – продолжала умиляться администраторша.