Грехи негодяя Рэндол Анна
Резкая смена темы на какой-то момент ошеломила Оливию. Но она быстро пришла в себя и, вскинув подбородок, заявила:
– Это тебя не касается.
– Так откуда же?
Оливия молчала. Она не могла сказать правду. Продавая лондонский дом, который должен был стать ее приданым, она нашла в вещах отца пачку банкнот, но поклялась никогда их не использовать. А потом…
В общем, у нее не было выбора. Иным способом она не смогла бы спасти фабрику.
И опять-таки нельзя было утверждать с полной уверенностью, что эти банкноты – те самые. Они могли быть и из любого другого источника, а то, что все они оказались пятидесятифунтовыми… Совпадение?
Деньги, за которые «повесили» Клейтона.
Нет! Она не знала этого наверняка.
– Почему я должна отчитываться перед человеком, который хочет уничтожить фабрику?
– Потому что тогда, возможно, я начну тебе доверять.
– Мне не нужно твое доверие. – Не нужно сейчас. Вообще никогда. Клейтон ведь никогда не поймет причин ее поступков. Ее желания спасти город.
Однако потратить деньги, которые она нашла, – это было нелегкое решение. И сейчас, когда она смотрела на Клейтона, ей хотелось провалиться сквозь землю от чувства неуверенности и вины. А что, если это были именно те деньги?…
Что ж, если так, если это были деньги, незаконно напечатанные ее отцом, то, значит, она использовала их на помощь людям, поэтому, приняв такое решение, не должна казнить себя за это.
На лице Клейтона виднелись темные тени, словно он не спал много дней. В задумчивости потирая ладонью подбородок, Клейтон проговорил:
– Все, что связано с тобой, Оливия, странно и непонятно…
Он впервые после своего «воскрешения» назвал ее по имени, и знакомый голос, произносящий ее имя, проник в самые потаенные уголки ее души, где Клейтон жил всегда.
Ей по-прежнему хотелось злиться на него, бранить за холодность и недоверие, но ужас, в котором она жила последние дни, постепенно оставлял ее, поэтому оставил и гнев.
– Десять лет я жила с мыслью, что на мне кровь. – Кровь, которая ее пометила. Кровь, которая жгла. Кровь, которая уничтожила ее наивность, лишила радости жизни, сделала ее отражение в зеркале уродливой маской. – Поверь, больше я этого не вынесу. – Ах, если бы он только мог поверить, что ее страдания настоящие.
Но Клейтона все еще одолевали сомнения. И эти сомнения переплетались с сожалением, образуя совершенно новую гамму эмоций, непривычную для него и крайне неприятную. Будучи агентом короны, ему приходилось делать ужасные вещи. Он выполнял приказы, после чего неделями не мог спать. Но он никогда не жалел об этом. Он не мог позволить себе такую роскошь, как неуверенность, ведь от нее – всего один шаг до слабости.
Однако сейчас, глядя на запекшуюся кровь на шее Оливии и на синяки от веревок, он испытывал неуверенность.
– Ох…
Клейтон замер.
– Что случилось?
Оливия покачала головой, но прикусила нижнюю губу и поморщилась.
– Нет, действительно ничего. Просто заноза. Щепка от забора. Сама виновата. Думаю, это плата за то, что я захотела встретиться с тобой в лесу.
Клейтон усадил ее себе на колени.
– Позволь, я посмотрю.
Через мгновение темная заноза была выдернута.
– Спасибо, – дрожащим голоском проговорила Оливия.
– Хм… Думаю, нужно сделать кое-что еще. – Он поднес ее пальчик к губам и поцеловал крошечное красное пятнышко. – Так лучше?
Клейтон сделал над собой усилие, пытаясь избавиться от непрошеных воспоминаний, но у него ничего не получилось. И все же он не желал признавать, что ему отчаянно хотелось заключить ее в объятия, хотелось поцелуями растопить замерзшие на ее щеках слезинки и заверить, что отныне и впредь все будет хорошо.
Но таким образом он бы показал, что она до сих пор имела над ним власть. А его учили, что нельзя быть доверчивым идиотом.
И ему вовсе не хотелось вмешиваться в шпионские игры. Министерство иностранных дел покончило с ним, а он покончил с министерством и не испытывал никаких сожалений. Просто принял к сведению, что все кончено.
Кстати, он не испытывал никакой любви к русскому царю. Этот человек приказал пытать Мэдлин, и прошли три долгих дня, прежде чем они с Йеном сумели ее вызволить. Однажды Клейтону довелось спасти жизнь самодержцу. Это свое деяние он считал ошибкой, и сейчас появился реальный шанс эту ошибку исправить.
Тут Оливия вновь заговорила:
– Так как же быть с шифром?
Клейтон молча пожал плечами, давая понять, что русские дела его не интересуют.
– Но ты по крайней мере поможешь мне отправить сообщение в Санкт-Петербург, чтобы я могла кое-кого предупредить? – упорствовала Оливия.
Дьявол! Он и так слишком долго этим занимался.
– Ладно, хорошо. У меня есть свои люди в порту. Мы сможем отправить сообщение, пока будем искать судно для возвращения в Англию. Устраивает?
Она медлила с ответом. Интересно, почему? О чем она на самом деле думала? Ему было жизненно необходимо убедиться в том, что Оливия не работала на революционеров.
– Ты доверяешь этим людям в порту? – спросила она.
Клейтон снова пожал плечами.
– По большей части.
– Тогда мы должны сами отправиться в Санкт-Петербург.
Вот! Чем не доказательство ее работы на революционеров? В противном случае сообщения было бы достаточно.
– Революционеры будут тебя искать, – заметил он.
Рука ее дернулась к ранке на горле, но тут же опустилась.
– Я не отступлю и не позволю им совершить убийства, – заявила Оливия.
– Ты не хочешь остаться в живых?
Она уже открыла рот, чтобы огрызнуться, но передумала и проговорила:
– Если есть шанс, что мы сможем взломать шифр и спасти человеческие жизни, надо попробовать. А когда наш корабль выйдет в Балтийское море, взламывать шифр уже не будет смысла.
Клейтон не брал на себя обязательства носиться по Европе, оказывая помощь британским союзникам. Может, лучше передать шифр одному из британских шпионов в Санкт-Петербурге? Но ведь у него имелась возможность предотвратить хладнокровное убийство…
– Это теперь не моя война, – буркнул он.
– Я думала, ты стремишься к справедливости.
– Только в отношении себя. – Клейтон подождал, пока его слова дойдут до нее, и не почувствовал ничего, заметив ярость в ее глазах.
– Ты позволишь им умереть?
– Я приехал сюда не за ними.
– А за кем?
На языке вертелось множество ответов, но все же он решил сказать правду.
– За тобой.
– Но почему? – совершенно искренне удивилась Оливия. Только сейчас Клейтон заметил глубокие тени у нее под глазами. – Ты же меня не любишь!
Ему хотелось разуверить ее. Хотелось извиниться за грубость и сказать, что его единственно желание – увидеть ее в безопасности. Но все же он пробурчал:
– Необходимо обработать твои раны. – Возможно, когда он сумеет согреть ее и оказать медицинскую помощь, к нему вернется способность логически мыслить.
Клейтон достал бинты и мазь – все это он принес в хижину заранее – и налил воды из чайника в глиняную миску. Затем снял перчатку с левой руки и как следует выжал тряпочку, которую опустил в воду. Он не собирался снимать перед Оливией правую перчатку – решил, что лучше этим заняться после того, как она уснет. Ему не хотелось, чтобы она видела, какой уродливой стала его правая рука.
Оливия потянулась за тряпочкой.
– Я сама о себе позабочусь.
Неожиданно выяснилось, что Клейтон не мог заставить себя отдать ей тряпицу.
– Я все сделаю.
– Я бы предпочла, чтобы ты ко мне не прикасался.
На это Клейтону нечего было возразить, и он подчинился.
Оливия приложила тряпицу к ранке на шее. И тут же поморщилась и отвернулась – ткань была довольно-таки жесткой. Но она не издала ни единого звука, так как твердо решила, что не позволит Клейтону увидеть ее слабость.
Чтобы чем-то себя занять, он отыскал спрятанную заранее фляжку с водкой. Этот огненный напиток мог прожечь дыру в желудке, но Клейтон знал, что водка поможет снять боль и уснуть.
– Выпей это, – сказал он Оливии.
Она глянула на него через плечо.
– Если все эти раны – моих рук дело, то разве я не заслуживаю страданий? – Ее голос был звонким и слегка насмешливым.
– Нет. – Он должен был что-то сделать, чтобы напряжение покинуло ее. Чтобы руки у нее перестали дрожать. Проклятие, почему она не берет фляжку?!
– А это не убьет меня?
– Вероятно, нет. Но точно ослабит боль. – Клейтон стоял перед ней, протягивая ей фляжку.
– Твою боль или мою?
– Обе.
Тут в ее глазах вдруг вспыхнули веселые огоньки, и она спросила:
– Ты так и будешь держать эту штуку в протянутой руке, пока я ее не возьму?
– Или пока моя рука не отвалится. – Это была шутка. Клейтон не смог бы вспомнить, когда в последний раз шутил. – Возьми же ее наконец.
Оливия взяла фляжку. Когда же она, сделав глоток, зашлась в кашле, он инстинктивно похлопал ее по спине. Только почему-то его хлопки сразу стали нежными и закончились поглаживанием. Он убрал руку только тогда, когда дыхание у нее выровнялось.
Когда же Оливия подняла голову, выяснилось, что на чистой коже рана стала более заметной и казалась более опасной.
Клейтон протянул ей баночку с мазью:
– Нанеси это на горло и на запястья.
Она отдала ему тряпочку и взяла мазь. Затем, снова отвернувшись, стала мазать раны. И при этом опять не издавала ни звука, хотя прикосновение жгучего лекарства вряд ли было приятным.
Но если ее цель – заморочить ему голову и заставить взломать шифр, то почему же она отворачивалась? Ей же необходимо разжалобить его, вызвать к себе симпатию, не так ли? Клейтон знал от Мэдлин, что симпатия – самый распространенный и действенный инструмент агентов-женщин.
Знать-то он знал, но прочувствовал это только сейчас, глядя на страдания Оливии.
Приступив к обработке запястий, она чуть наклонилась, и над воротом тулупа обнажилась небольшая полоска белой кожи. Когда-то он прикасался к этому месту – запускал пальцы в ее шелковистые волосы на затылке и привлекал к себе, чтобы поцеловать.
Клейтон попытался думать о чем-нибудь другом, но воздух в хижине был наполнен запахом травяной мази и паром из чайника, поэтому от воспоминаний избавиться никак не удавалось. Ведь тогда воздух тоже был наполнен паром…
Он увлек ее за один из чанов в цеху.
– В чем дело, Клейтон? – Ее глаза были распахнуты, а губы чуть приоткрыты, и он не мог отвести от них глаз.
– Ты действительно имела в виду то, что написала в письме?
– Что я мечтаю о поцелуе?
Он накрыл ее губы своими, желая выпить признание до дна.
Тогда Клейтон знал: через несколько минут отец обнаружит отсутствие Оливии и начнет ее искать. Это был их первый поцелуй. Неловкий и неумелый. Но в его жизни не было больше ничего столь же сладостного.
– Клейтон…
Моргнув, он вернулся к действительности. Оливия протягивала ему мазь. Убрав баночку, он взял бинты.
– Оливия, я… – Он откашлялся. – Будет проще, если я сам забинтую тебе руки.
Она отвела глаза и молча кивнула.
Клейтон быстро и умело сделал перевязку. Он старался не дотрагиваться до нее, но даже самое легкое случайное касание вызывало прилив крови к паху. Надо было и на левой руке оставить перчатку.
Молчание было неловким. Хотя после их слишком уж бурного общения несколько минут назад иначе и быть не могло. Но одну только неловкость Клейтон мог бы проигнорировать. Нет, было что-то еще, заставлявшее ее нервно облизывать губы, а его – ласкать взглядом нежную розовую кожу Оливии.
Она подняла глаза. Клейтон тут же завязал последний узелок и отвернулся.
– Спасибо тебе, – проговорила она. – За все… это. И за то, что ты меня спас. – Ее слова, прозвучавшие очень тихо, казались попыткой преодолеть то, что их разделяло, – они были словно рука, протянувшаяся, чтобы вытащить его из темноты.
И он принял эту руку.
– Если будешь накладывать эту мазь два раза в день, утром и вечером, заживление пойдет быстрее и шрамов почти не останется.
– Как это – почти?
Клейтон отвернул правый рукав – повыше запястий были видны только бледные полоски, оставшиеся после трехнедельного пребывания в кандалах.
Он дернулся, когда Оливия провела пальцами по шрамам в том месте, где они исчезали под перчаткой. Зачем он показал ей их? На всякий случай он отвел руку за спину.
– Ты их получил, когда сидел в Ньюгейте?
– Нет. Это подарок из Франции. – Клейтон заставил себя взглянуть в глаза Оливии. Следовало смотреть на нее и не думать о ее сострадании, о ее беспокойстве.
Его мать тоже беспокоилась за него. Правда, только тогда, когда появлялась дома. А потом сбегала с очередным любовником.
– Ты был шпионом все те годы, что отсутствовал?
– Да.
– Это было…
Волнующе? Жестоко? Трудно? Какое слово она выберет? Впрочем, какая ему разница?
Но Оливия так и не договорила. Помолчав, она спросила:
– Мы останемся здесь на ночь?
Клейтон кивнул. Он соорудил для нее некое подобие кровати, поместив ее как можно ближе к печи.
– Утром мы отплывем в Англию.
Она скрипнула зубами, но послушно устроилась на «кровати».
– Не так я представляла нашу первую ночь вместе, когда была юной.
– Спи.
Он дождался, когда ее глаза закроются. Надо же, он забыл, какие у нее длинные ресницы. Почти касаются щек. Когда же дыхание Оливии стало ровным и спокойным, он приступил к процессу снимания перчатки со своей правой руки.
Перчатка намокла после ночной скачки. Если он позволит ей высохнуть, то не сможет снять вообще.
Оливия не знала, что шрамы от кандалов – это сущие мелочи. Клейтон опустил перчатку ниже, обнажив длинный и глубокий горизонтальный шрам у основания ладони. Там палач терзал плоть и развлекался, играя с сухожилиями, отчего пальцы Клейтона конвульсивно дергались.
Во время пыток только мысли об Оливии помогли ему сохранить рассудок. Но признавал он этот унизительный факт только наедине с самим собой, темной ночью. Ведь только слабый человек мог упорно вспоминать о женщине, предавшей его. Только слабый мог любоваться ею спящей и сгорать от желания убрать упавший ей на лицо непослушный локон. И только слабый станет вскакивать, когда она тревожно заворочается во сне…
Клейтон отошел в другой конец хижины. Нет, он не слабый. Он поклялся, что не позволит Оливии сделать из него марионетку, и он сдержит свою клятву.
Клейтон достал из саквояжа новую пару перчаток. Конечно, они были сделаны из жесткой кожи грубой выделки, а не из тонкой английской лайки, но за неимением ничего другого и эти подойдут.
Ему придется выяснить, кто догадался, что Клейтон Кэмпбелл – это Шифровальщик, а потом попытался установить и личность Малышки. Мэдлин недавно родила своего первенца. Маленькую девочку назвали Сюзи. Мэдлин сто раз заслужила мирную спокойную жизнь, и он не допустит, чтобы с ней случилось несчастье.
Аршун получит ответы, которые ему так нужны. Он, Клейтон, позаботится об этом.
И отомстит графу за кровавые отметины на нежной коже Оливии.
Аршуна не было в доме.
По словам перепуганного лакея, которого Клейтон вытащил из теплой постели, граф и его соратники уехали сразу после бегства Оливии. Затаились в норах, мерзавцы.
Аршун скорее всего отправился в Санкт-Петербург. Если он планировал нанести удар по царской семье, туда ему была прямая дорога.
Клейтон выругался и достал из кармана кремень. Что ж, Оливия получит свое путешествие в Санкт-Петербург. Ему необходимо удостовериться, что Мэдлин в безопасности. Для этого он был готов на все.
Уничтожить группу революционеров.
Даже спасти проклятого царя.
Клейтон выложил к бочонку дорожку из пороха. Что ж, по крайней мере поездка оказалась не совсем напрасной. Перепуганный Аршун слишком торопился и оставил оружие в доме.
Оставшиеся слуги сбежали в деревню и даже не пытались остановить Клейтона. В пристройке обнаружилось около сотни ружей, и Клейтон с большим удовольствием воспользовался шансом лишить графа этого арсенала.
Он поджег порох. В конце концов, в любой работе есть приятные моменты.
Глава 8
Оливия наблюдала, как Клейтон подходит к старому горному пони, нервно переступавшему с ноги на ногу перед телегой. Животное было совершенно невообразимой масти. Создавалось впечатление, что кто-то пошутил, беспорядочно разбрызгав коричневую, серую и белую краску по его косматой шкуре.
Забавное существо раздраженно фыркнуло. Оливии показалось, что из его ноздрей вырвались маленькие белые облачка.
Клейтон принялся гладить пони, одновременно приговаривая что-то по-русски. Насколько Оливии удалось разобрать, он объяснял животному, что скоро пойдет снег.
Уши пони дважды дернулись, но вскоре животное успокоилось. Клейтон осторожно снял кусочки льда, прилипшие к его морде. Сейчас перед Оливией снова был Клейтон-юноша, которого она когда-то знала. Терпеливый. Добрый. Заботливый. Он все еще существовал, хотя Клейтон-мужчина, вероятно, запрятал его куда-то очень далеко.
– Почему ты передумал и все же решил отвезти меня в Санкт-Петербург? – спросила Оливия. Она все утро собиралась задать этот вопрос, но постоянно откладывала. Тем не менее она должна была услышать ответ.
Он надвинул на лоб грубую шапку из овчины. Даже в простой русской одежде Клейтон не был похож на крепостного крестьянина, хотя, очевидно, именно это было задумано. Но этот наряд странным образом подчеркивал суровость лица и твердый взгляд Клейтона.
– Я должен выяснить, как Аршун меня вычислил, – ответил он.
Оливия облегченно вздохнула.
– Значит, это не потому, что я попросила?
– Нет. – Он достал из кармана морковку.
– Слава Богу! – воскликнула Оливия.
Он посмотрел на нее с удивлением. Его рука с морковкой замерла в нескольких дюймах он носа пони.
– А я-то думал, что ты всегда предпочитаешь находиться в центре внимания.
Пони дернулся к морковке и схватил ее. Телега чуть-чуть продвинулась вперед.
– Уже нет, – ответила Оливия. Теперь она делала только то, что должна была делать, даже если никто об этом не знал.
– Трудно поверить, – пробормотал Клейтон. Он забрался в телегу и устроился рядом с Оливией. Старая крестьянская повозка была рассчитана только на одного человека – кучера, поэтому они оказались тесно прижатыми друг к другу, и тот факт, что их тела разделяли плотные слои одежды, похоже, никак не повлиял на интимность момента. По крайней мере для Оливии. Клейтон же, судя по всему, ничего не заметил.
– Не вижу способа переубедить тебя, не подтвердив твое мнение обо мне, – продолжала Оливия. – Ведь если я расскажу, какие добрые дела я сделала, не ставя их себе в заслугу, то получится, что я поставлю их себе в заслугу.
Клейтон сунул правую руку за под тулуп, надетый поверх плаща.
– Ты могла бы сказать мне правду. Почему ты так стремишься в Санкт-Петербург.
Правду? Как она могла ее сказать? Ведь тогда Клейтон возненавидит ее еще сильнее, если такое вообще было возможно.
Правда же заключалась в следующем: она хотела остаться в России, чтобы задержать здесь его. Подальше от фабрики. И если ей удастся задержать его хотя бы ненадолго, на фабрике накопится достаточно денег, чтобы оплатить долговые расписки, ему принадлежавшие. До похищения ей удалось договориться о некотором количестве новых контрактов, так что в ее отсутствие фабрика продолжит работать. В отличие от отца она знала цену хорошим клеркам. Они будут все держать под контролем до ее возвращения.
Но рассказать об этом Клейтону Оливия не могла. Ведь тогда он может передумать и поспешит в Англию, чтобы покончить с фабрикой.
Да, ею руководили корысть и расчет, но это был единственный шанс спасти фабрику.
– Я же тебе уже говорила, что хочу попытаться спасти царя, – пробормотала Оливия.
Она действительно хотела спасти царя – желание было вполне искренним. Восемь лет она делала все возможное и невозможное, чтобы добрыми делами заслужить отпущение главного греха своей жизни – своего участия в том, что произошло с Клейтоном. И теперь, если она могла спасти чью-то жизнь, то хотела во что бы то ни стало это сделать. «Смерть» Клейтона стала душевной раной, которая так и не зажила.
Прислушиваясь, Оливия ждала у двери своей спальни с сумочкой в руке. Ей удалось распахнуть дверь как раз в тот момент, когда мимо проходил отец.
– Папа!
Он резко повернулся к ней – в руке трость, лицо же – скорее удивленное, чем сердитое. Возможно, хоть сегодня папа сумел понять, что пришел к неверным выводам относительно Клейтона. Ведь не он, а кто-то другой в ответе за преступления на фабрике.
– Иди спать, детка, – сказал отец и похлопал ее по щеке.
– Я иду с тобой в суд, папа. Мне необходимо увидеть Клейтона.
Лицо отца покраснело.
– Никуда ты не пойдешь.
Оливия всегда слушалась отца. Так было правильнее… и безопаснее. Прошлым летом отца укусила его любимая лошадь. Несчастное животное в тот же день пристрелили.
Но теперь-то речь шла о Клейтоне!
– Нет, я пойду!
Она оказалась на полу раньше, чем поняла, что произошло. Отец ударил ее по ногам тростью.
Она стала растирать ногу. Неужели отец ударил ее? Ведь он ни разу не поднял на нее руку после того, как она вышла из школьного возраста.
Оливия сдержалась и не расплакалась. Она должна была все объяснить отцу. Наверное, он просто чего-то не понял.
– Папа, Клейтон невиновен. Я это знаю точно. Я должна сказать…
Острой болью обожгло плечо. Оливия расплакалась.
– Этот парень – преступник. Он использовал тебя и лгал тебе. Он попытался использовать тебя против меня, чтобы отобрать фабрику. Ты останешься дома. Я не позволю, чтобы твое имя связали с именем этого сукина сына.
Он снова поднял трость, а Оливия попыталась защитить руками лицо. Но они очень уж сильно дрожали. Она собралась с силами, чтобы снова заговорить, хотя и понимала, что ничего не добьется, а отец опять ударит ее. Наверное, сейчас он ждет извинений за то, что она его разозлила.
Физиономия отца побагровела от ярости.
– Вернись в постель!
Ничего, сейчас она встанет и пойдет в суд после того, как он уйдет.
– Если я увижу тебя в суде, пожалеешь!
Но Оливия твердо решила, что Клейтон будет не один. Судья обязательно узнает правду. Он разберется. Иначе и быть не может. Отец ошибается насчет Клейтона. И на суде правда выплывет наружу.
С Клейтоном все будет хорошо.
– Да, я хочу спасти царя, хочу предупредить его, – повторила Оливия.
– Значит, ты не хочешь сказать мне правду, – констатировал Клейтон.
– Но это правда.
– Возможно. Но уж точно не вся.
Неужели у нее все написано на лице? Впрочем, она никогда не умела скрывать от него свои мысли.
– Ты появился и стал угрожать моей фабрике. Прости, но это не побуждает к откровенности.
Телега подпрыгнула, наехав на корень дерева, и Оливия, чтобы удержаться, инстинктивно ухватился за Клейтона. Она тотчас почувствовала, как напряглось его тело. И он отодвинулся от нее, насколько это было возможно.
Читать бесплатно другие книги:
