Там, где мы служили Верещагин Олег

В конце Серых Войн

То, что осталось от планеты Земля

Глава 1

Когорта проклятых

• …Знаки Зодиака, свастики и руны,
• Железные браслеты, кровавые слезы!
• Сиреневое небо,
• серебряный ветер,
• Живые имена под мертвой водою,
• Колючих ограждений угрюмые дети…

А. Земсков

Разглядеть своего попутчика Джек так и не смог: сильно трясло, раздражал хлюпающий свист винтов, а главное, в вертолете почти всегда было темно, лишь иногда коротко вспыхивала дежурная лампочка над дверью в кабину пилотов, и тогда англичанин видел светлый чуб и испуганные глаза под низко надвинутой каской.

Джек надеялся, что он сам выглядит совсем не так. Но не был в этом уверен.

Война оказалась совершенно дикой вещью, и Джек поразился тому, как она не похожа на его представления о ней. Он вроде бы готовился в учебном лагере – долго, упорно… И все-таки реальность оглушила его – не хуже удара прикладом.

Ну, во-первых, было до слез жалко, что рядом с ним нет ни Вовки Гриднева, ни Тедди Катриджа, ни Родди Форшема – никого из тех, с кем успел подружиться в учебке. Дома, в Англии, Джек думал, что у него много друзей. Но в армии он понял: среди них не было ни одного настоящего. Поэтому вдвойне обидно расставаться с армейскими проверенными друзьями, да еще и «разъезжаться по разным концам планеты». Так высказался Родди, и Вовка его тут же ехидно поправил: Земля, хвала Солнцу, пока что шар, а какие у шара концы?!

И теперь рядом с Джеком оказался какой-то поляк с фамилией, похожей на огромный, тяжелый булыжник, – Дембовский. И был он из другого лагеря. Поляк… Что еще за поляки, где они живут-то? Джек этого толком и не знал; вроде бы на границе Русской и Англосаксонской Империй, вокруг русского города с немецким названием Варшау. Черт их знает!

С этим поляком они и летели над берегами внутреннего моря Чад. О котором Джек знал не больше, чем о Варшау. И ему ежесекундно казалось, что вертолет падает, сбитый бандитской ракетой.

Можно научить человека всему, что должен уметь солдат, и довести его солдатские действия до автоматизма, взяв этого человека из города, в котором уже лет двадцать не стреляют. Но пока он не побывал в настоящем бою, солдатом не будет. В конфедеративных Ротах[1] – только добровольцы, и с уходом обратно на гражданку нет никаких проблем. Но когда стоишь ночью дневальным, то обязательно слышишь, как кто-нибудь тихо плачет в подушку… Легче всего переносили лагерь ребята из пограничных зон, где ложатся спать с автоматом, а дети обучаются владеть оружием раньше, чем связно говорить. Ну, а те, кто оружие видел лишь на занятиях по военному делу, а в Роты шли за рекламируемой журналами романтикой, вылетали чаще других.

Не сказать, что Джек не хотел романтики. Хотел… Но еще больше искренне хотел защитить свою Родину. Он был, в сущности, типичным парнишкой своего времени – сильным, решительным, бескомпромиссным, не очень хорошо образованным; парнишкой из города, где еще двадцать лет назад стрельба на улицах была естественной, привычной… В то же время он странным образом жалел, что не родился раньше, например, когда остатками Лондона правил Ганг Трилистника[2], канадский «Фирд»[3] только-только посылал на «старую родину»[4] разведгруппы, и с Британских островов во Францию можно было перейти по льду в июле. Проще говоря, в мыслях Джека имелось очень мало логичного. И едва ему исполнилось шестнадцать, как он поставил вопрос перед родителями ребром: или отпускаете, или убегаю.

Он прошел лагерь с честью. Он был в числе лучших. Он рвался на фронт…

…Вертолет, в который они грузились в горах на севере, около Ливийского залива, привез на базу «груз 200» и «груз 300»[5]. Мальчишке казалось сейчас, когда он сидел, привалившись головой в каске к вибрирующей мелкой дрожью стене, что он никогда в жизни не забудет выскочившего из «вагона»[6] молодого сержанта. Он совершенно бессмысленными глазами посмотрел вокруг и, соскочив вниз, заорал:

– Разойдись! Разойдись, б… рот! – потом повернулся к вертолету, принял носилки, потащил их на себя, передал санитару и побежал рядом, придерживая пластиковый мешок капельницы и выкрикивая: – Держись, сука, держись, не закрывай глаза, смотри на меня, на меня, ублюдок несчастный!..

Белый от бинтов кокон на носилках издавал странный звук:

– Ы-х… ы-х… ы-х… – быстро и прерывисто.

Следом выгрузили еще двое носилок, унесли. Потом в проеме появился белобрысый капрал в противосолнечных очках и с неистребимым русским акцентом сказал встречавшему сержанту:

– Одни «двухсотки» остались внутри.

– Много? – сержант заглянул внутрь.

– Пять штучек.

– Давай помогу. – Сержант исчез в вертолете, и через несколько секунд оба появились, таща длинный оливково-серый дерюжный мешок, прогнувшийся посередине. Сержант неловко споткнулся, выронил свой край мешка, капрал не удержал, и мешок со стуком упал на бетонку.

– Сержант, у тебя что, мухи в руках е…?! – заорал капрал, подбрасывая очки на лоб.

– Да ему уже все равно, – хладнокровно ответил сержант, спрыгивая вниз. – Вот ведь сам чуть не загремел… Погоди, сейчас я еще кого-нибудь кликну, сразу перетаскаем в рефрижератор… – Он посмотрел по сторонам, и Джек обмер при мысли, что сейчас сержант позовет его и придется таскать трупы. Он понял, что это трупы… а мертвецов Джек не видел ни разу в жизни и испытывал ужас, когда думал, что придется переносить убитых…

Но сержант позвал кого-то из русских стрелков, сидевших ближе к вертолету, и Джек испытал такое облегчение, что ноги ослабели.

– …Налево – позиции «Волгограда». – Штурман, высунувшись из кабины, махнул рукой. – Там тропинка протоптана и указатель висит. Счастливой службы, парни!

Джек вяло махнул рукой. Поляк просто выскочил наружу и отбежал прочь, неся в низко опущенной руке свой «ропик»[7].

«Волгоград». Их рота. Джек огляделся, но кругом была совершенно непроглядная тьма, только впереди иногда вспыхивали огоньки, и это были выстрелы. Вспышки сопровождали звуки, похожие на постукивание дятла в лесу, – совсем как в окрестностях города Джека.

– Как дятел, – вдруг сказал поляк.

Джек покосился на него:

– Я тоже так подумал… Ты откуда?

– Из Радома. А ты?

– Из Донкастера.

Названные места были взаимно неизвестны обоим парням.

– Я Дембовский. Густав Дембовский, – представился поляк.

– Джек Брейди. – Англичанин пожал протянутую руку, почувствовав, что ему стало чуть легче. Все-таки он не один… – Пошли искать тропинку? Он сказал налево…

– Пошли.

Они прошагали метров пятьдесят. Джек резко остановился.

– Не вижу никакого указателя, чтоб его…

– Я посвечу, – Густав порылся в набедренном кармане и достал плоский фонарик. Вспыхнул белый свет, показавшийся особенно ярким после нескольких часов темноты.

В ту же секунду сильнейший толчок бросил обоих наземь, а где-то на уровне их голов раздалось: «Свить! Свить!» Чуть слева грохнул, раскатился и зашелся пулемет, справа бешено заорали на два голоса, ночь прорезал длинный хлыст бронзового пламени. Лежа и вывернув голову, Джек увидел медленно, плавно снижающийся веер цветных трасс… Что-то сухо треснуло в темноте. Над ухом англичанина кто-то дышал, и это был не поляк.

Простучали по земле быстрые шаги, что-то тяжело упало рядом, и злой голос спросил с непонятным акцентом:

– Какой идиот светил?!

И над ухом Джека прозвучало:

– Двое новичков, товарищ капитан.

– Давай их ко мне в блиндаж, бегом!

Англичанин почувствовал, как его оторвали от земли, потом согнули пополам и в таком унизительном состоянии поволокли бегом, а потом втолкнули куда-то, где было светло.

Это оказался блиндаж на основе полевого укрытия – алюминиево-стальная основа с дакроновым покрытием, сверху заваленная мешками. Память молниеносно подсунула нормативы и порядок возведения, но притащивший их с поляком здоровенный сержант в этот момент крепенько их встряхнул – так, что клацнули зубы. Снаружи все еще стреляли, стрельба постепенно смещалась и вправо и влево.

За раскладным столом расположился рослый, еще совсем молодой капитан в конфедеративной форме. Такая же была и на парнях… вот только на них она пока еще сидела как на портновских манекенах – хорошо пригнанная одежда, а не естественная часть человека. Капитанская же форма выглядела естественно. Такой же удобной казалась и форма сержанта, доставившего новичков в блиндаж.

Лицо капитана не предвещало ничего доброго. Но он пока помалкивал, и сержант, тряхнув поляка еще раз, спросил:

– Ты кто такой, дуллоли тэп?![8]

Поскольку поляк, совершенно обалдев, молчал, Джек рывком высвободился из лапы сержанта (унизительно почти висеть подобно нашкодившему щенку!) и, вскинув ладонь к каске, отрапортовал:

– Товарищ капитан, рядовые Брейди и Дембовский, лагерь «Мейзи», направлены для прохождения боевой службы в ударную роту «Волгоград» десятой сводной конфедеративной дивизии! Доложил рядовой Брейди!

Капитан недобро посмотрел на сержанта, потом с усталой, тоскливой обреченностью – на юношей.

– Ты видел, Хэдли? – спросил он тихо. Покачивая пальцем перед лицом, доверительно сказал «пополнению»: – Вот таких урюков, как вы, «синие береты»[9] пачками крадут. С толчков и из постелей. Вы за каким… п-п-пальцем посреди позиций фонариками мигали?

– Видите ли, товарищ капитан… – Джек посмотрел на Дембовского, тот, кажется, еще не отошел от происходящего вокруг. – Видите ли, товарищ капитан, нам сообщили, что тут должна быть табличка… было очень темно, и мы решили сориентироваться…

– Ты видел, Хэдли? – снова спросил офицер. – Три дня назад, щенки, один вот такой вышел помочиться. И посветил себе – для удобства. С той стороны ему вогнали разрывную в пах – на свет удобно ориентироваться. И вы туда же… – Он посмотрел в потолок и отрывисто сказал: – Капитан Мажняк. Командир «Волгограда». Документы.

Четким движением, понравившимся, кажется, капитану, Джек достал запаянную в пластик карточку удостоверения. Секундой позже – и не менее четко – то же самое проделал Дембовский.

– Стрелок и глухарь… – Мажняк, почти не глядя, бросил карточки куда-то в ящик. – Пойдете во взвод лейтенанта Фишера, отделение сержанта Херста. Второе отделение пятого взвода.

– Разрешите идти, товарищ капитан? – Дембовский козырнул, Джек тоже.

– Не разрешаю, – резко ответил Мажняк. – Если опять решите посветить под ноги, чтобы не споткнуться, поедете домой. Сержант, проводить их.

Снова козырнув, оба повернулись было к откровенно ухмыляющемуся сержанту, но голос капитана заставил их снова развернуться к командиру роты:

– И вот что, парни. Поменьше козыряйте. И побыстрее учитесь. Свободны!..

…Сержант Хэдли заговорил первым.

– Там бандосы. – Он махнул на юг. – Пехота, кавалерия какая-то, даже танки есть. И «синие береты» величают себя, по своему нахальству, бригадой. Тысяч пятнадцать будет – против наших шести. Вы, парни, из лагеря, ничего там не слышно насчет солидных подкреплений? Вроде бы в Азии войска освобождаются, там же победа…

– Ничего, товарищ сержант, – с сожалением ответил Джек. – В лагере времени-то не было прислушиваться, сами понимаете…

– Понимаю, – вздохнул сержант. – Можно без «товарища», просто «сержант» или «Фитч», и так и так… Ты не из Канады, парень? – спросил он Джека.

– Нет, из Англии…

– А-а… Ну вот. Между нами и ними – миль пятьдесят холмов. Раньше их, если старые карты смотреть, не было, свеженькие холмы. Вот в них и воюем. Бывает по-всякому. Левый фланг прикрывает Крэйн со своими добровольцами, там тихо…

– Кто идет? – окликнули из темноты. Резко, так, что новички разом остановились. Сержант подтолкнул их, небрежно бросил:

– Омск…

– …Дурбан, – отозвался голос. – Проходите.

– Вот… А наш фланг посложнее. У нас в тылу – «черные повязки».

– А кто это, сержант? – спросил осторожно поляк.

– Еще одна разновидность бандосов, – ответил сержант. – Вы, парни, обвыкайте. Здесь кого только нет вокруг. За горами на западе – англосаксонский экспедиционный корпус. С ними поселенцы со всей Европы, у них свое ополчение… Крэйн с добровольцами – это тоже англосаксы. Мы здесь. Против нас – «синие береты» и махди[10], которых они в кулаке держат. А с «черными повязками» у них сложные терки – две крысы в одной ловушке… А что на северо-востоке, где Нил, – так про это только сказки рассказывают. Самые разные, в иные и не поверишь…

Впереди появились очертания плоской землянки. Судя по всему, вход был завешен то ли брезентом, то ли еще чем – неважно, свет наружу не пробивался. Зато пробивался шум. И сильный.

– Не демаскирует? – с легким ехидством спросил Джек, слегка пришедший в себя. Сержант серьезно ответил:

– Вход в нашу сторону, звук смазывается… Ну, я вас доставил – побегу. Устраивайтесь, у них там просто. И не тушуйтесь! – Сержант подтолкнул их в спины, хотя «тушеваться» они уже и не собирались – наступала определенность.

Юноши остались одни. Тушеваться, не тушеваться, а волнение Джек испытывал, и сильное. Как-никак, а там ветераны, как они отнесутся к новичку, да еще неопытному? Да и веселье в землянке отдавало чем-то нехорошим, чем-то…

– Пьют, – вдруг сказал поляк.

– Что? – удивился Джек.

– Самогон, наверное, – пожал плечами Густав. И, видя, что Джек не понял, пояснил: – Там пьют. Наши сослуживцы теперешние. С горя гуляют.

– Откуда знаешь? – недоверчиво спросил Джек. Он сам в жизни не пил ничего, крепче пива. И пьяных видел только издалека.

– Знаю. У меня папаша бухает. Вернее, бухал. Сейчас – не знаю, он сейчас где-то в Гоби.

Джек мысленно плюнул и хотел уже было шагнуть внутрь, но препятствие откинулось, и наружу выскочил непонятно кто. Вопреки прогнозу Густава от него не пахло, и прореагировал он мгновенно:

– Кто такие? – в темноте раздался щелчок пистолета.

– Пополнение, – быстро сказал Джек.

– А-а… Мажняк бибикал. Проходите внутрь, не стойте.

Голос был молодой, но резковатый, командный. Говорил по-английски, но с каким-то странным акцентом. Джек не понимал с каким. Размышляя над этим, Джек все-таки шагнул внутрь…

…И чуть не умер от страха. На него смотрела пылающая алым огнем рожа, похожая на физиономию монстра из приключенческой книжки.

– Проходи, ты чего? – Поляк подтолкнул в спину, и Джек обрел чувство реальности. Ему стало ясно, почему наружу не пробивался свет, когда встретивший их не пойми кто откинул полог. За ним начинался короткий – в два шага – коридорчик, в конце завешенный еще одним пологом.

И на этом пологе светящимися красками кто-то намалевал рожу.

Блиндаж внутри был больше командного, да это и понятно: тут жили десять человек, вдоль стен стояли легкие двухъярусные кровати с отделениями для личных вещей, креплениями для формы, оружия, снаряжения… Но стол, врытый в землю посреди блиндажа, был самодельный. А сиденья складные – без спинок, с натянутым брезентом.

В блиндаже горела переноска. И Джек понял, что Густав не ошибся. Здесь пили. Если бы Джек знал русский получше, он сказал бы точнее: здесь бухали. Стояли и лежали какие-то кувшины, похоже, местные и, конечно, с местным же содержимым. В углу Джек увидел закинутую – наутро дошло до него – упаковку фабричного пива. В конце стола были установлены две большие цветные фотографии, перед которыми виднелись два пластиковых стаканчика, накрытые ломтиками хлеба.

На вошедших никто не обратил внимания, и они могли спокойно – почти спокойно – разглядеть все застолье. Благо так вышло – все сидели удачно, видны были лица.

Худощавый скуластый парень с темно-русой челкой, широко расставив ноги и опустив голову, рвал струны гитары и пел высоким, почти плачущим голосом. Наискось от него сидел, положив на стол кулаки и глядя в стену напротив пьяно-недобрым взглядом, белокурый сержант – он во всей компании выглядел самым старшим, но и ему было не больше девятнадцати-двадцати лет. Роста он, судя по всему, был гигантского – не меньше ста девяноста сантиметров – и сложения не то что атлетического, а просто-напросто эпического.

Через стол, упершись друг в друга лбами и облокотясь на края, замерли плечистый темно-кудрявый атлет и ровесник новичков, тоже темноволосый, но волосы прямые и кожа смуглее. За ними меланхолично грыз стеклянный стакан желтоволосый крепыш с холодными даже по пьяни, бледными глазами – выплевывая окровавленные осколки, он что-то цедил и правой рукой обнимал ревущую худощавую девушку с волосами, собранными в короткий густой «конский хвост».

Еще одна девушка – светло-русая, с красивыми, но крупноватыми чертами лица, кажется, была трезвой, хотя и сидела очень оригинально: положив босые ноги на свой участок стола.

Гитарист, грохнув по корпусу инструмента ладонью – гул, как от барабана, пошел по блиндажу, и начал новую песню, от которой у Джека странно защемило сердце, хотя он понимал далеко не все слова. Гитарист пел тихо, почти неслышно, но все остальные сразу замолкли…

Сидевшие лоб в лоб подхватили – поматывая головами, громко и монотонно, отчего юные голоса звучали глуховато. Петь оба, судя по всему, умели и даже по пьяни пели хорошо, а гитарист играл и подпевал:

– с протяжной тоской заключил гитарист.

Сержант ударил по столу кулаком и потянулся за кувшином.

– Кну-ут! – заревела еще сильней девчонка с «хвостом», а двое сидевших лоб в лоб заглушили ее. Желтоволосый заскрипел зубами:

– Ш-шайййссе, о херршшайн! Аллес феррдамт…[12]

И вдруг гитарист выкрикнул, играя уже по-другому – резко, зло:

Он уронил голову, глуша струны одним хлопком, и гитара негромко, жалобно загудела… Наступило короткое молчание, глубокое, как омут, – и негромко запели уже все, жутковатым хором:

И – выдох гитариста:

– Я не знал, что так далеко до весны-ы… – А потом, мотая головой, он простонал-прорычал: – Пор-рву-у… на лоскуты порву, дайте только добраться…

– Оптимальное состояние в бою, – заговорил богатырь-сержант, и по голосу нельзя было сказать, что он пьян или хотя бы выпил, – это безразличие к врагу и к себе. Не забывай об этом, Андрей.

– Отстань, сержант. – Гитарист, как слепой, зашарил по столу, нашел стаканчик… и вдруг сдавил его – белесая жидкость выбрызнула в стороны сквозь пальцы. – Они отрезали голову Радко! Отрезали ему голову! А я ничего не смог сделать, ничего, ничего, ничего! И я не могу быть безразличным!

– Кнут… – всхлипнула «хвостатая». Похоже, ее заклинило…

– Ну, проходите, чего встали? – услышали юноши сзади. За их спинами, придерживая рукой полог, стоял высокий гибкий блондин с голубыми глазами, чуть старше их самих. Судя по знакомому голосу, именно он встретил их в темноте на входе. Видя откровенное замешательство пополнения, блондин тихо сказал: – Не мандражируйте. У нас редко так… очень редко. Позавчера погибли двое наших, а мы полгода воевали без потерь… Вот так. Радко Босанич и Кнут Буссен. Так что не удивляйтесь. И не вздумайте сказать, что прибыли вместо них – Эрих наверняка полезет драться, да и Эндрю тоже…

– Кто это, Дик?

Сержант смотрел прямо на вход – чуть прищуренными, внимательными глазами без тени хмеля. Чувствуя себя, словно перед прыжком с вышки, Джек отдал честь:

– Рядовой-стрелок Джек Брейди, Англосаксонская Империя!

– Рядовой-гранатометчик Густав Дембовский, Русская Империя!

– Пополнение, Иоганн. – Блондин, оказавшийся Диком, ловко спрыгнул со ступенек, выложенных ящиками из-под вертолетных НУРСов. – Дайте место, ну-к-сь!

Все сидевшие за столом – кроме Дика, который принялся хладнокровно кромсать складным «скаутом»[13] финскую салями, лежавшую на собственной обертке, – разом повернулись в сторону Джека и Густава, как раз спустившихся со ступенек и вновь застывших.

Взгляды были оценивающие и, с облегчением заметил Джек, ни одного недоброго. Русая девчонка, впрочем, не соизволила повернуться – она откинулась подальше назад, голову тоже откинула и разглядывала новеньких из такой позиции. Джек машинально отметил, что на щеке у темноволосого атлета – на левой – лиловое блестящее пятно страшного ожога, от скулы до низа челюсти.

– Ну… – сказал сержант. – Чего стоите, садитесь… коли пришли.

– Мажняк головой о пень ударился, – сказала русая девушка. – Из лагеря, мальчики?

Джек и Густав, оставив рюкзаки и оружие у входа, как раз подошли к столу. Джек промолчал, а поляк ответил:

– Из лагеря, девочка.

Она подняла брови и засмеялась, потом выдвинула из-под стола стул и хлопнула по нему. Густав сел, не поблагодарив. Дик, доедавший резанку, вдруг спросил:

– Считаешь, что это в порядке вещей? И «спасибо» говорить не надо?

– Спасибо, – в пространство сказал Густав. – Но там, откуда я родом, девушки занимаются столом. Это их обязанность, как обязанность мужчины – кормить и защищать.

Гитарист поднял голову. Глаза у него оказались желто-карие, рысьи.

– Слушай, «еще Польша не згинела»… – медленно сказал он, но девушка махнула рукой:

– Оставь, Андрей. По-том…

Джек между тем сел на свободный стул – между «хвостатой» и смуглым парнем, как раз наливавшим себе. Желтоволосый несколько секунд пристально смотрел на англичанина, а потом, что-то решив, через его голову обратился к сержанту:

– Иоганн, Мажняк хочет сказать, что это замена Радко и Кнуту?

– Кну-ут… – отреагировала его соседка.

– Я не хочу никого заменять, – сказал Джек. – Я понимаю…

– Он понимает. – Желтоволосый поглядел вокруг. – Вот дерьмо свиное! Вы слышали? Он – по-ни-ма-ает! Я тебе скажу, англичанин, что ты ни хрена не понимаешь!

– Хочешь драться? – напрямик спросил Джек. Немец был тяжелее его, крепче и, конечно, больше умел. Но по лагерю парень знал, что с такими лучше выяснять отношения сразу. Такие кадры есть везде. И вовсе, кстати, не обязательно, что они гады и прочее. Просто кулаки чешутся, и хочется сразу установить, какое место на иерархической лестнице займет новичок. Кстати, так они подружились с Тедди Катриджем.

– А ты умеешь драться? – Желтоволосый начал подниматься. Джек почувствовал, как напряглась сама собой правая рука. Сейчас – в пояс, левой – в солнечное, обеими – по затылку… Но все-таки с драки начинать никак не хотелось.

– Сядь, Эрих, – подал голос сержант, и желтоволосый Эрих и правда сел. Потянулся к кувшину, но русая ловко убрала посуду:

– Тебе хватит.

– Хелен…

– Хва-тит. А то ты уже на патронные ящики кидаешься… И ты, Дик, кончай хавать. Только что ходил смотреть на луну – и теперь этими же самыми руками берешь колбасу!

– Хорошо, что ты не в службе снабжения, – засмеялся Дик и повернулся к новичкам. – Вы рубайте, не сидите, завтра тут, – он показал на стол, – ничего не будет.

Джек обнаружил, что перед ним стоит стакан, до краев полный белесой жидкостью.

– Спасибо, я не пью.

– То есть как? – поинтересовался желтоволосый. Стакан поставил именно он.

– Не пью.

– За наших ребят. – Немец кивнул в сторону снимков.

– Ты думаешь, им было бы приятно видеть вас такими? – спросил Джек.

Стало тихо. И в этой тишине Хелен сказала удовлетворенно:

– Получили?.. Правильно… как тебя, Джек? Правильно, Джек. И не думай, что ты тут один такой. Я в рот не беру… – Кто-то хмыкнул, но еле слышно. – И Дик не пьет.

– Только ест, но много. И тощий почему-то, – констатировал тот, что с ожогом.

– Помалкивай, этнографическое недоразумение, – не отрываясь от колбасы, сказал Дик.

– А я выпью, – сказал Густав и опрокинул стакан, поданный обожженным, залпом.

– Ого, – заметил гитарист. – Наш брат. Славянин.

– Х-х… – Густав, зажмурясь, повел рукой над столом; Дик левой рукой убрал кувшин с траектории движения, а правой сунул в руку поляку кружок колбасы. – Ч-ч… эт?!.

– Самогон местный. – Сержант поморщился. – Дрянь. Но горит. Андрей у нас эксперт.

– Андрэ, – подал голос до сих пор молчавший смуглый, – спой. О них. – И он мотнул головой в сторону портретов, а сам уставился в стол.

Гитарист кивнул. Ударил по струнам не в лад, поморщился. Подобрал лады и…

…В лагере Джек часто слышал песни, которые пели сержанты-ветераны. Не имевшие автора, иногда не очень складные, они рассказывали о боях, дружбе, врагах, военном быте и многом другом, о чем еще полгода назад Джек знал только в очень романтизированном варианте…

…Двое смотрели со снимков. Светловолосый парень постарше Джека, решительный и энергичный даже на фото. И – темноволосый мальчишка, улыбающийся во весь рот. Кнут и Радко.

«Они отрезали голову Радко», – вспомнил Джек слова гитариста. Посмотрел на снимок улыбающегося мальчика и невольно передернул плечами от внезапного нервного озноба. Отрезали… Почему-то слово «отрезали» казалось страшнее слова «отрубили», например. Жутко было представлять себе сказанное. И жуть усиливалась при виде снимка, на котором был живой мальчишка.

– Страшно?

Вопрос Дика застал Джека врасплох, и он уже хотел со всем возможным гонором бросить: «Да ну еще!» – как этого требовали правила хорошего тона… но вместо этого честно сказал:

– Страшно. Это Радко и Кнут?

– Они… Кнута срезал снайпер. Там… в холмах. А Радко подстрелили в головном дозоре. Пока мы подбежали…

– Значит, ему уже мертвому это… голову?

В словах Джека прозвучало такое откровенное облегчение, что Дик грустно улыбнулся:

– Мертвому. Радко через два месяца должно было исполниться шестнадцать, он документы подделал, когда сбежал из дому… Только они и живым головы отрезают. Привяжут крестом к кольям и – пилкой. – Он провел рукой по воздуху. – На себе не показывают такое… Так что сразу запомни: в плен сдаваться нельзя. Лучше самому… Я пару раз видел наших пленных… потом. И один раз слышал. Хорошо было слышно… – лицо Дика вздрогнуло. – Вас на охоту водили?

– Да, – кивнул Джек. Их в самом деле водили на охоту, заставляли убивать, потрошить, разделывать мутантов – крыс в основном. Под Лондоном, например, этого добра было все еще полно… Тех, кто не мог себя переломить, отчисляли молниеносно и молча.

– Вот и запомни: против нас звери. Только двуногие… Ладно, хватит об этом, еще сам насмотришься. Давай лучше я тебе наших по-тихому представлю… Сержант – наш командир Иоганн Херст, он из швейцарских гор, воюет уже давно. Девчонка, которая трезвая, – Елена Золотова, русская, казачка. Она капрал, заместитель командира отделения…

– Она?!

– Что, удивился? Правильно. Странно, но факт, так что зря этот поляк на нее так наезжал… Смуглый, который почти все время молчит, – мой помощник, Жозеф Вилье с Бельгийских островов. Они с Кнутом очень дружили… Та, которая раскисла совсем, – наш снайпер, литовка, Анна Гедрайте, девчонка Кнута. Этот кудрявый – Ласло Феркеши, венгр…

– А почему ты его назвал этнографическим недоразумением?

– Да потому, что венгры и до войны были этнографическим недоразумением, у них ни единого родственного народа в Европе… Ну вот, он пулеметчик «печенега»[15]. Тебе с ним ходить и таскать сменный ствол и запаску.

Джек внимательно посмотрел на венгра. Мнение о нем у англичанина сложилось нейтральное. Обычный парень…

– Тот, с кем ты поцапался, Эрих Зильбер, он немец и плохо собой управляет, когда выпьет. Пулеметчик. И гитарист тоже пулеметчик, Андрей Устинов, он русский. Второй стрелок отделения, после Анны.

– А ты?

– Дик Мастерс из Новой Зеландии. Большой человек – гранатометчик. Глухарь.

– А, во-о-от ты откуда! – Джек улыбнулся. – А я-то про акцент думал… Ты рядовой?

– Капрал, – ответил Дик. – Я, Анна, Елена – капралы, Ласло, Эрих, Андрей – лансы. Рядовой только Жозеф… ну и вы теперь[16].

– А ты давно воюешь?

– Почти год… Был в отпуске, это святое… Странно сейчас дома. – Дик коротким движением воткнул нож в доску стола. – Ты знаешь, наверное, нас тогда Австралия прикрыла, даже снега почти не было, и морозы так себе. Считай, дешево отделались… Приезжаешь, как с иной планеты! Все так… и не так. Я сам с фермы, Лайонхерт называется, мы сыр делаем – «Фэндэйл», знаменитый, может, ты ел даже… может, даже наш… Вот ходишь по городу – будто нигде никакой войны… и люди о чем-то странном говорят… Потом проходит, конечно, а сперва… – Он покрутил головой. – Иоганн – военный потомственный, Елена в станице работала, Жозеф – городская шпана, прямо скажем. Анна – спортсменка, биатлонистка, Ласло – прямо из школы, Эрих – боевик, Эндрю – тоже боевик, я вон – фермер… а думать тут начали одинаково… – Дик усмехнулся каким-то своим мыслям и вдруг спросил: – А ты кто?

– Ну… – Джек замялся. – Я тоже школьник. Из Донкастера. И… и все.

– Пока… Как думаешь, долго еще бандосов гонять будем?

– Наверное, недолго… – неуверенно отозвался Джек. – Ну, если в газетах…

– Пить-то не будешь? – Дик кивнул на стакан, стоявший перед англичанином.

Джек посмотрел на Густава. Поляк больше не пил, но стакан «коньяка три косточки» на него подействовал оглушающе. Он сидел с блаженной улыбкой и ощущал себя, кажется, на вершине блаженства.

– Беда с этими восточниками, – тихо сказал Дик. – Воюют хорошо. Но зашибают… – Он прикрыл глаза и покачал головой. – А по-моему, кончать с этим надо. Со спиртным. Вообще кончать.

– А ты что, не пьешь? Разве ром не выдают?

– Так это к кофе. Утром увидишь… Его почти все пьют… Так, значит, пить не будешь? Тогда ты лучше койку займи. Вон та свободна… и вон та. Завтра утром может времени не оказаться.

– А что?

– Да-а… Слухи ходят, что в холмы опять пойдем.

– Сразу? – вырвалось у Джека.

Дик мягко улыбнулся:

– А как же? Учебы тут не будет. Тут – война… Ну, хочешь – сиди, ешь, а хочешь – раскладывайся, хочешь – вообще спать ложись, тут просто.

С этим, судя по всему, тут и правда было просто. Не как в учебке, где Джек начисто отвык от мысли, что можно ложиться и вставать не по свистку и горну. И, поразмыслив, Джек решил-таки устроиться на своем новом месте. Фактически вот он – его дом. Эта мысль показалась чудной – блиндаж ничуть е напоминал его комнату.

Личных вещей у Джека практически не было. С девушкой он расплевался еще до того, как записался в Роты, так что особых напоминаний об Англии не осталось. Поразмыслив, он выбрал верхнюю койку: на втором ярусе он никогда не спал, и это показалось интересным.

Распихав на места вещи, оружие, снаряжение, англичанин стащил сапоги, разделся и запрыгнул наверх. Обратил внимание, что напротив укладывается на нижнюю та русская. Хелен, Елена? Кажется, так. Складывая куртку, она дружелюбно кивнула англичанину.

От белья и одеяла пахло стерильностью. Уже привычный запах, прочно ассоциирующийся с армией. Удобней устроившись щекой на подушке, Джек закрыл глаза и глубоко вздохнул, как бы примиряясь с тем, что теперь он часть этого всего, что вокруг.

Навалилась усталость – мягкая, плотная, словно вобравшая в себя весь длинный, полный впечатлений день. И уже сквозь наплывающий почти зримыми волнами сон он еще услышал, как за столом запели новую песню:

Пробуждение совершенно не напоминало пробуждение в учебном лагере. Никто не орал: «Р-рота-а… па-адъем!» – никто не гремел, не грохотал, не метался, натыкаясь на людей и оттаптывая ноги. Ну, во-первых, день начался с того, что кто-то настойчиво потряс Джека за плечо и он услышал негромкий голос: