Облако Аксаков Константин

Михановский Владимир

Облако

Долгий южный день был на исходе. Косые лучи солнца скользили по коричневому парапету набережной, по полосатым квадратам бесчисленных тентов и мелкой обкатанной гальке.

Пляж, несмотря на относительно позднее время дня, был полон. Это объяснялось несколькими причинами.

Во-первых, был конец августа – самый разгар купального сезона.

Во-вторых, погода, на всем побережье уже в течение трех недель стояла на редкость тихая и теплая. А всего через четыре дня согласно прогнозу метеорологической службы должна была начаться затяжная полоса дождей. Поэтому все, кто приехал в Байами – один из самых фешенебельных курортов побережья, – торопились выжать из последних солнечных деньков все, что возможно.

В-третьих, несколько дней назад в Байами приехала знаменитая Мэрилин Гринги, «звезда национального экрана», как называла ее пресса. Мэрилин приехала в Байами отдохнуть перед новыми съемками, как она заявила по приезде репортерам. Повсюду ее сопровождала довольно внушительная толпа поклонников: Мэрилин любила их общество.

– Но почему обязательно дождь? – капризно сказала Мэрилин, топнув ногой, обутой в ласт небесного цвета. Небрежно брошенный акваланг валялся тут же на песке. Прекрасная Мэрилин только что, подобно Афродите, вышла из морской воды и стояла у самой кромки прибоя.

– Дожди еще не скоро, в запасе целых четыре дня, – заметил Денни Мортон.

– Все равно, хоть и через четыре дня. Все хотят ясной погоды, – сказала Мэрилин, подчеркнув слово «все». – Ведь правда, все? – обвела она взглядом пляж.

Денни молча покачал головой.

– Ну, вот, – продолжала Мэрилин, приняв его жест за знак согласия, так почему бы не сделать, как обычно, коллективную заявку в Службу погоды? Пусть обеспечат солнечную погоду. Я удивляюсь, как эта мысль до сих пор никому не пришла в голову. Что? Может быть, вы скажете, что это дорого будет стоить? Так ведь это неважно. Я первая готова платить хоть тысячу монет за каждый солнечный день.

– Боюсь, что деньги тут не помогут, – сказал Денни Мортон.

– Деньги… деньги не помогут? – изумилась Мэрилин. – Вы, наверное, заболели, Ден!

– Я никогда не болею, – сказал Мортон, – и вы это прекрасно знаете.

– Но ведь не далее как прошлой зимой мы заказывали в Бюро снежную метель. Помните? Тогда, на плато Индианок… Температура минус два, давление обычное, скорость ветра порядка четырех метров в секунду.

– И Бюро идеально выполнило все условия, – подхватил Мортон, – и лыжная прогулка удалась на славу. Все это так. Но на этот раз ровно через четыре дня, несмотря ни на что, будет дождь, или я не Денни Мортон!

– Но почему же? Я не понимаю, – сказала Мэрилин, опускаясь в шезлонг, услужливо пододвинутый одним из ее «придворных». – Ведь Службе погоды в конце концов не так уж трудно осуществить всеобщее желание…

– Не всеобщее, увы, – сказал Мортон, опускаясь у ног Мэрилин, – не всеобщее.

– Не всеобщее? – повторила Мэрилин. – Что это значит?

– Это значит, – улыбнулся Мортон, – что есть один человек, который желает, чтобы через четыре дня была дождливая погода.

– А зачем?

– Очень просто: у него хроническая астма, на которую, как ни странно, хорошо влияет пасмурная погода. Больше, чем неделю солнечной погоды, этот человек не выдерживает. Ну а уезжать из Байами он тоже не хочет.

– Но кто же этот человек? – спросила Мэрилин.

– Глядите, – лаконично ответил Мортон, кивнув в сторону пестрой палатки, разбитой поодаль с восточной пышностью. У входа в палатку стоял вполоборота высокий худощавый человек. Будто почувствовав на себе чужой взгляд, он обернулся.

– О, Парчеллинг, – прошептала Мэрилин. Лицо нефтяного и автомобильного короля, одного из двенадцати, фактически правивших страной, было ей хорошо известно по тысячам фотоснимков в газетах, а также по многочисленным телеинтервью.

– Неужели это вы его имели в виду? – спросила Мэрилин, невольно понижая голос, как будто Парчеллинг мог услышать ее на таком расстоянии.

– Да, его.

– Тогда, конечно… – протянула Мэрилин. – С ним тягаться трудно. Однако, кажется, просьба Парчеллинга не только выполняется, но и перевыполняется.

– Что вы имеете в виду? – спросил Денни.

– Глядите внимательней, – кивнула вперед Мэрилин.

Но Мортон, как ни вглядывался, не видел ничего, кроме бесконечной гряды морских волн, окрашенных на горизонте багровым заревом заката.

– Лучше, лучше смотрите, – сказала Мэрилин. Она привстала и протянула руку. – Видите?

– Нет.

– Да не там, а правее, в направлении бакена.

– Какое-то пятнышко, – неуверенно сказал Мортон.

– Пятнышко? Это самое настоящее облако! – громко воскликнула Мэрилин.

– Ну и глазки, – восхитился Мортон. – Мало того, что они прекрасны, они еще и зорче, чем у рыси!

– Благодарю за комплимент, – рассмеялась Мэрилин. – Но глядите, по-моему, оно приближается.

– Может быть, парус чьей-то яхты? – высказал предположение Мортон.

– Не похоже, – сказала Мэрилин. – Впрочем, мы сейчас выясним. Джон! – позвала она.

К Мэрилин подбежал юноша, пододвинувший ей шезлонг. Он стоял в сторонке, чтобы не мешать беседе кинопродюсера со звездой.

– Джон, не принесете ли вы мне подзорную трубу? – попросила Мэрилин.

– Немедленно!.. – ответил Джон.

Через минуту Мэрилин внимательно вглядывалась в морскую даль, подкручивая винт настройки.

– Ну, что? – спросил Мортон.

– Я права, – торжествующе откликнулась Мэрилин, – это не парус, а облако. Правда, оно почему-то очень маленькое… И все-таки это облако!

Но Мортон уже ясно видел его и невооруженным взглядом. Облачко росло на глазах. Мортону показалось странным, что никто не замечал его. Денни обернулся. Каждый был поглощен своим делом. Люди купались, валялись на остывающем, но все еще теплом после дневного зноя песке.

Миновав бакен, на котором красовалась надпись: «Дальше не заплывать», облачко двинулось к берегу.

Был тот тихий час, когда сумерки еще не наступили, но уже явственно угадывались. Тени сгущались и в то же время становились расплывчатыми.

Когда облачко было уже метрах в полутораста от берега, его заметили наконец. Люди отрывались от своих занятий и недоуменно поглядывали на море, гадая, что это за предмет довольно медленно приближается к берегу, скользя по поверхности воды?

Миновав узкую полосу прибоя, шар выполз на берег. Теперь явственно слышалось легкое шипение и потрескивание, которым сопровождалось его движение.

– Мама, я боюсь, – прозвенело во внезапно наступившей глубокой тишине.

Люди сторонились шара, но он вел себя спокойно. Двигаясь по пляжу, шар, казалось, кого-то выискивал.

– Побежим? – сказал Мэрилин, когда шар был уже довольно близко от них.

– Ни в коем случае, Мэри, – ответил Мортон. – Возможно, это нечто подобное шаровой молнии. В таком случае первое дело – это неподвижность, так как шаровая молния устремляется вслед за движущимся предметом. Вот от металлических предметов следует избавиться, и поскорее!

Мэрилин поспешно отшвырнула далеко в сторону подзорную трубу в стальной оправе, затем сняла с безымянного пальца кольцо с большим алмазом. Наскоро завернув кольцо в кружевной платочек, она нервным движением бросила его вслед за подзорной трубой.

Но облачко, казалось, вовсе не интересовалось металлическими предметами. Пройдя совсем близко от Мортона и Мэрилин, оно, не останавливаясь, проследовало дальше вдоль берега.

Мортон не отрывал глаз от сероватой колеблющейся поверхности. Шар как будто дышал. Мортону показалось, что внутри облачка, в прозрачной глубине его пульсируют какие-то жилки и движутся токи. Впрочем, это могло быть просто обманом зрения. Мортон посмотрел на Мэрилин. В ее широко раскрытых глазах застыл ужас. Точно такое выражение было у него, когда они прошлым летом, путешествуя вдвоем в верховьях Амазонки, неожиданно наткнулись на гигантскую анаконду.

– Это что-то ужасное, – прошептала Мэрилин, сжав широкую ладонь Мортона. – Кого оно ищет? И зачем?

Облачко, будто отвечая Мэрилин, ускоренно двинулось к пестрой палатке миллиардера. Все затаили дыхание. Гуго Парчеллинг, все еще стоявший у входа в палатку, сделал было движение к роскошному «ролс-ройсу», дверца которого была гостеприимно распахнута шофером, сидевшим за рулем. Но облачко было уже в нескольких метрах. Парчеллинг поднял руки к лицу, как бы защищаясь. Облачко, не останавливаясь, налетело на него и обволокло целиком. Раздался душераздирающий крик. Парчеллинг упал как подкошенный. Раздался звук, как будто лопнула туго натянутая струна, и облачко исчезло.

Все бросились к упавшему. Парчеллинг лежал на спине, раскинув руки. Голова его была запрокинута, из угла рта капала кровь, которую жадно впитывал песок.

Расталкивая толпу, прошли два полисмена. Они сфотографировали с разных точек неподвижного Парчеллинга и принялись тщательно осматривать каждую пядь земли, вероятно надеясь найти какие-нибудь остатки лопнувшего шара. Вдали послышался стремительно нарастающий вой кареты «скорой помощи».

В кабинет шефа полиции байамского округа вошли двое.

– Все сделано, шеф – сказал один из них, сержант Робин Честертон.

– Где Парчеллинг?

– У нас в санчасти.

– Как он?

– Пока все еще без сознания.

– Обыскали как следует?

– Как следует, шеф. Вот все, что нашли.

Робин выложил на стол начальника массивный платиновый портсигар, на крышке которого была выгравирована смеющаяся купальщица, оседлавшая дельфина. Второй вошедший, Майкл Лиггин, положил рядом с портсигаром небольшой предмет в форме записной книжки и круглый бумажник из кожи мексиканской выделки.

– Это все? – спросил шеф.

– Все, – сказал Майкл.

Шеф осторожно раскрыл портсигар. Он был пуст. Отложив портсигар в сторону, шеф взялся за бумажник. Глаза Робина и Майкла заблестели. Они ожидали сию минуту если не получить, то по крайней мере увидеть, потрогать руками то, ради чего можно пойти на что угодно – тугие пачки купюр, аккуратно сложенных по достоинству. Но их ждало разочарование. Денег в бумажнике не было, если не считать нескольких смятых долларовых бумажек и кое-какой мелочи.

– Пора бы уж знать, – сказал шеф, глянув на поскучневшие лица подчиненных, – что Гуго Парчеллинг предпочитает безналичный расчет и чековую книжку. – Цепкие пальцы шефа извлекли из бумажника смятый клочок бумаги. Шеф осторожно разгладил его. «Обращаюсь лично к Вам, как президент Автомобильной компании… Прошу отсрочить платеж… Доведен до отчаяния…» Остальная часть листка с текстом была оторвана.

– Что это? – спросил Робин.

– Обычная просьба, – пренебрежительно сказал Майкл. – Старик Парчеллинг, надо полагать, получал ежедневно десятки, если не сотни подобных просьб. А когда у тебя отнимают машину, после того как выплачена почти полная ее стоимость и не хватает денег на последний взнос, думаешь, это очень приятно?

– Думаю, что это не совсем обычная просьба, – покачал головой шеф, – иначе Парчеллинг не стал бы держать письмо в бумажнике. Попытаемся установить автора этого послания. Возьмите, Робин, – шеф протянул сержанту смятый листок, – и отнесите в лабораторию. Пусть сделают срочный анализ бумаги, чернил, почерка… Словом, все, что полагается.

– Есть! – Честертон козырнул и вышел.

Шеф взял в руки предмет, похожий на записную книжку. Это был карманный фонограф, который Парчеллинг предпочитал записной книжке. Даже такая мелкая деталь из жизни мультимиллионера была хорошо всем известна из многочисленных газетных и телевизионных репортажей.

– Послушаем, – сказал шеф и нажал кнопку включения. Но фонограф бездействовал. Он повернул до отказа верньер громкости. В течение нескольких минут слышалось только шипение магнитной ленты. Затем хорошо известный голос Гуго Парчеллинга произнес:

«Заказать самолет на Балтимору. Пятница, пять сорок… После сессии акционерного общества – к морю. Вероятнее всего, в Байами. Надо отдохнуть. Да, не забыть заказать погоду: без дождей мне там делать нечего». Затем мало приятный голос Парчеллинга промурлыкал два куплета из популярной песенки «Я полюбил вас на Венере». Снова послышались шумы, после чего голос Парчеллинга отчетливо произнес: «Мальчишка, он смеет мне угрожать. Какова наглость! Он посягает на священные принципы частной собственности. Поручить собрать улики…» Снова фонограф захрипел, и больше ничего от него нельзя было добиться.

– А ведь пленка почти не использована, – заметил шеф.

– Возможно, фонограф повредился от воздействия этого… шара, – сказал Майкл.

– Гм… Возможно, – согласился шеф. – Отнесите-ка вы и фонограф в лабораторию. Возможно, удастся оживить если не Парчеллинга, то хотя бы его фонограф. – Довольный своей шуткой, шеф широко улыбнулся.

Оставшись один, он вызвал санчасть. Овальный экран засветился, и на нем возникло утомленное лицо старшего хирурга.

– Как там наш пациент? – спросил шеф.

– Пришел только что в сознание.

– Отлично!

– Но за жизнь еще нельзя поручиться.

– А что с ним?

– Точный диагноз до сих пор не установлен. Крупная потеря крови, вероятно, от внутреннего кровоизлияния. Организм перенес сильнейший шок, подобный электрическому. Сделаем все возможное…

– Я хочу поговорить с ним, – перебил шеф, – это очень важно.

– К сожалению… – растерянно сказал хирург, – только не сейчас. Сейчас нельзя.

– Почему?

– Гуго Парчеллинг хотя и в полном сознании, но говорить не может: он потерял дар речи.

Назавтра все утренние газеты вышли с аршинными заголовками: «Трагедия в Байами», «Гуго Парчеллинг потерял речь», «Необъяснимый феномен природы», «Случайность или диверсия?..» Эти сообщения потеснили на второй план даже рубрику «Хроника космоса». Все возбужденно обсуждали происшествие.

Рассыльный робот только что принес в гостиницу «Опоссум» внушительную пачку свежих газет. Лысый портье, оседлав нос железными очками, просматривал последние новости.

«Интервью последней минуты, – читал он вслух, сидя за конторкой. – В беседе с нашим корреспондентом шеф полиции заявил, что расследование дела Парчеллинга ведется интенсивно. В ход пущены все силы аппарата. Шеф заявил, что он не сомневается…»

В чем именно не сомневается шеф, выяснить не удалось, так как к конторке подошел молодой человек и вручил портье ключ от одиночного номера.

– Нельзя ли получить чемодан? – сказал он. – Я уезжаю.

– Там должок небольшой… – сказал портье.

– Да, конечно. – Молодой человек, порывшись в карманах, достал смятую кредитку и положил ее на бюро конторки. – Вот. Сдачи не надо.

Поблагодарив за чаевые, портье нагнулся и, кряхтя, достал небольшой чемодан.

– Однако же тяжеленек ваш чемодан, мистер… Уж не камни ли там у вас?

– Вы угадали, – рассмеялся молодой человек. – Счастливо оставаться!

Лицо постояльца было необычно бледно. «Вероятно, попал под действие радиации, бедняга», – подумал портье. Проводив молодого человека долгим взглядом, он глянул в книгу записи постояльцев. Где же он? Ага, вот: инженер Катиль Револьс. Дата прибытия: 27 августа. Обмакнув перо, портье написал: выбыл 29 августа…

Полтора часа, оставшиеся до отправления воздушного поезда, были мучительными. Взяв билет, Катиль Револьс направился в читальный зал. Там он надеялся скоротать время до отхода поезда.

– Мне, пожалуйста, «Байами сан», – робко обратился он к цаплеобразной девице.

Не глядя, девица протянула в окошко толстую пачку, сложенную вдвое.

– Благодарю, мисс.

Катиль пробрался к свободному столику. Ему все время казалось, что его изучают настороженные взгляды. Торопливо усевшись в поливиниловое кресло, он закрыл лицо газетой. Буквы прыгали перед глазами. «Случайность или диверсия?..» – вопрошал жирный заголовок. «Президент заинтересовался байамским происшествием». «Может ли природа совершить злодеяние?» – философствовал какой-то газетчик. Это неинтересно. А вот… Холодный пот выступил на лбу Револьса. Красные буквы заголовка зловеще выделялись на газетном листе: «„У нас есть нить“, – заявляет шеф полиции». «Встревоженное общественное мнение требует найти и покарать преступника, – гласила статья. – Мы не можем допустить, чтобы жизнь лучших, благороднейших сынов народа подвергалась опасности. Общеизвестно, что Гуго Парчеллинг всегда заботился о нуждах народа. Он давал работу десяткам тысяч людей. Его чуткость и отзывчивость общеизвестны…». «Да, Гуго забрал у меня автомобиль довольно чутко и отзывчиво», – подумал Катиль. Дальше следовала реклама зубной пасты. Где же нить, о которой говорит шеф? Катиль нервно перевернул несколько листов. Рука его дрожала. Ага, вот… Страница четырнадцатая. «Среди личных вещей пострадавшего нами найдены важные улики. Данные лабораторного анализа подтвердили наши догадки. К сожалению, я сейчас не могу говорить об этом подробней: причины понятны. Мы найдем преступника, и правосудие восторжествует!»

Что это за важные улики, о которых говорит шеф полиции? Смешно. Ведь он, Катиль Револьс, отлично знает, что никаких улик быть не может: ведь это же ясно! Но почему на него так смотрит этот господин в котелке? Катиль осторожно покосился влево. Полный господин, глядевший на него в упор, поспешно отвел глаза. «Так и есть, – мелькнуло у Револьса, – сыщик! Господи, откуда у них могли взяться подозрения? Надо бежать. Может быть, еще не поздно. Если он не пойдет за мной – значит, еще не все потеряно».

Осторожно, с бьющимся сердцем, заставляя себя идти медленно, двинулся Катиль к выходу.

– Молодой человек! – послышался тенор толстяка. Катиль, вздрогнув, остановился. «Бежать бессмысленно», – мелькнула мысль.

– Вы чемоданчик забыли, – толстяк благодушно кивнул в сторону столика.

– Ах, благодарю вас.

Поспешно схватив чемодан, Катиль выскочил из читальни.

– Удивительно бледный молодой человек, – обратился толстяк к супруге.

– Да, странного вида.

– И чего он так испугался, когда я его окликнул? Чудак! – заключил толстяк.

Кое-как Револьсу удалось убить оставшееся время. Он старался никому не попадаться на глаза. Сначала Катиль направился в насквозь пропыленный железнодорожный скверик. Там он выбрал поломанную скамейку в самой дальней аллее. Когда же мимо него несколько раз прошла парочка, показавшаяся ему подозрительной, Катиль поднялся и поспешно ушел. Остаток времени он провел на перроне. Катиль старался держаться поближе к динамику, из которого непрерывным потоком лилась информация о прибывающих и отходящих поездах. Ах, наконец-то! Ледяной голос женщины-диктора звучал в его ушах, как музыка: «Трансконтинентальный воздушный экспресс „Конец века“ подается для посадки ко второму тоннелю».

Револьс бросился к поезду. Тоннель встретил его упругим потоком кондиционированного воздуха и гулкими голосами пассажиров, спешащих, как и он, к поезду. Экспресс стоял на ровной бетонированной дорожке, терявшейся вдали. Стройный и легкий, он напоминал гигантскую вытянутую каплю с тупым носом и вытянутым хвостом.

В купе никого еще не было. Вздохнув облегченно, Катиль пристроил чемодан под скамьей и без сил опустился на мягкое сиденье.

«Не пройдет и часа, – подумал он, – как я буду на другом конце континента. И надо же было мне ехать в этот проклятый Байами! Как будто нельзя было выбрать лучшего места для отдыха». Правда, Катиль и самому себе не смел признаться, что на его выбор – куда поехать отдохнуть решающим образом повлияла газетная заметка под броским заголовком: «Наша Мэрилин едет в Байами».

Но вот вагон дрогнул. Послышалось характерное шипение: это сотни пневматических быстродействующих насосов начали накачивать воздух под ровный, без всякого признака колес, пол экспресса. Через минуту на воздушной подушке в несколько миллиметров толщиной поезд помчится со скоростью, которой совсем недавно, какой-нибудь десяток лет назад, достигали разве что реактивные турболеты…

Дверь отодвинулась, и в купе вошел человек в черной сутане.

– Добрый день, – сказал он Револьсу, вытирая пот. – Ну и жара сегодня!

– Добрый день, отец мой, – ответил Катиль.

Оставив саквояж, человек вышел.

«Слава богу, что попутчик у меня священник», – подумал Катиль.

Он вынул карманную Библию, с которой не расставался ни при каких обстоятельствах, и погрузился в чтение.

– Похвально, сын мой, – услышал Катиль. Священник в полосатой шелковой пижаме неузнаваемо преобразился.

– Это… вы? – только и сумел сказать Катиль.

– А что? Не узнать? – Довольный произведенным эффектом, человек захохотал. – Что ж, давайте знакомиться. Чарли Кноун, актер.

– Актер? – поразился Катиль, неуверенно пожимая дружелюбно протянутую руку. – А как же…

– Что, это? – рассмеялся Чарли, указывая на небрежно брошенную сутану. – Это всего лишь маленький камуфляж, не более. Иначе просто отбою нет от поклонников, а особенно от поклонниц. Ну а к духовному лицу присматриваются меньше, к тому же можно закрыть значительную часть лица, не вызывая подозрений. Итак, моя маскировка отброшена, – сказал Чарли, садясь напротив Револьса. – Но тогда, может быть, ни к чему и ваша? – Кноун притронулся к Библии, лежащей на коленях Катиля.

– Это не маскировка, – отрезал Револье, отворачиваясь к окну. Собственно говоря, никакого окна не было: поезд мчался в глубоком тоннеле. Но в каждом купе железнодорожная компания установила по экрану, на котором сменялись различные картины, часто весьма далекие от пейзажей, открывавшихся на поверхности, под которой мчался воздушный экспресс. Сейчас экран изображал сценку из античной жизни, в которой участвовали четыре девицы, одетые довольно рискованно. Сценка была посвящена рекламированию нового сорта душистого мыла.

– Простите, – после небольшой паузы сказал Кноун, – если я оскорбил ваши чувства. Но в наше время так редко можно встретить человека верующего…

– Ничего, я не в обиде, – ответил Катиль.

– Ну а если так, – заявил Кноун, – то вы должны распить со мной бутылочку. И не вздумайте отказываться, – добавил он, заметив протестующий жест Катиля. – Надеюсь, бог не будет возражать: это отличное вино из Испании.

Минут через пятнадцать Катиль и Чарли были уже друзьями. Вино, очевидно, оказалось не таким уж легким. Во всяком случае, они уже успели даже выпить на брудершафт.

– Нет, ты мне все-таки объясни, – упорствовал Чарли, – как это ты, образованный человек, инженер, можешь верить в бога! Ведь это же бессмыслица. Ну, я еще понимаю – верить для других. В чем-чем, а уж в недостатке ханжества наше общество трудно упрекнуть. Но ты… Ты ведь веришь искренне!

– Ты слишком примитивно смотришь на вещи, – сказал Катиль, допивая вино, – все сверх меры упрощаешь, так не годится.

– Упрощаю? Но уж лучше упрощать, чем усложнять, – запальчиво произнес Чарли.

– Видишь ли… Люди часто применяют понятия, не вкладывая в них никакого смысла, или – что еще хуже – чудовищно искажая этот смысл. Вот ты говоришь – бог… бога нет… А что такое бог? Разумеется, я не стану рисовать тебе этакое всемогущее и вездесущее существо, которое все видит, все знает и все может. Мало ли наивных россказней умерло вместе с древними легендами. Это были детские годы человечества.

– Но человечество давно уже вышло из детского возраста, – вставил Кноун.

– Вот именно. И ты хочешь, наверно, сказать, что космические корабли, бороздящие пространство, до сих пор нигде не встречали бога?

– Как ты угадал? – удивился Чарли.

– Потому что это излюбленный аргумент таких, как ты. А между тем речь идет совсем о другом боге. О том, который может – вопреки всем утверждениям материалистов – творить материю из ничего. Который может заставить время течь в обратном направлении. Который дал электрону «свободу воли», то есть разрешил ему уклоняться от обычных законов электродинамики.

– Хотя я актер, – сказал Чарли, – но немного интересуюсь и физикой, хотя кто ею сегодня не интересуется? И то, что ты мне сейчас наговорил, это, ты извини меня, просто-таки сплошное мракобесие. И ведь это все давно уже опровергнуто наукой…

– Еще раз говорю тебе, что я верю в того бога, который непознаваем до конца, который разлит во всем вокруг нас. По сути, бог – это природа, это кибернетика, это вообще все, что окружает нас. Ведь абсолютно все, даже самые мельчайшие явления вокруг нас взаимосвязаны. И эти связи бесконечно сложны. Знаешь ли ты, что, делая вдох, мы вдыхаем несколько молекул воздуха, содержавшегося в предсмертном вздохе Юлия Цезаря? Впрочем, извини меня: кажется, я не в меру расфилософствовался. Хочется немного забыться.

– Послушай, Катиль… А это в самом деле так?

– Что?

– Да насчет Юлия Цезаря.

– Прямое следствие теории вероятностей. На это указал еще великий Джинс. Вот что, Чарли. Могу я тебе доверить одну тайну?

– Любую тайну, – заявил Кноун, вынимая вторую бутылку. Лицо актера налилось кровью, глаза возбужденно блестели.

– Погоди, – Катиль отстранил полный стакан, – выпьем потом. Речь идет об убийстве Гуго Парчеллинга.

– Об убийстве Гуго? – переспросил Кноун. – А разве он… мертв? Я слушал перед посадкой последние известия…

– Он еще жив, но думаю, что это продлится недолго.

– Что это значит? Это твоя работа, старик? – Лицо Чарли выражало целую гамму разнородных чувств.

– Я тебе все расскажу, – зашептал Катиль, наклоняясь к Чарли.

Внезапно прозвенел мелодичный гонг. «Через пять минут экспресс прибывает на станцию назначения», – бесстрастно сообщил металлический голос информатора.

Кабинет Джона Триллинга не поражал великолепием. Обстановка его выглядела заурядной, даже будничной, если не считать кибернетического секретаря, занимавшего добрую треть кабинета. Секретарь мог навести и выдать хозяину любую справку, сообщить любую информацию. Поговаривали даже, что секретарь перенял и характер хозяина – капризный, вспыльчивый. Впрочем, достоверно этого никто не мог утверждать, так как с секретарем мог иметь дело только сам Джон Триллинг.

– Итак, милейший, вы считаете, что нить найдена? – сказал Триллинг, закуривая сигару.

– Так точно, сэр, – ответил шеф байамской полиции, стоя навытяжку.

– Учтите, что я сегодня вечером буду докладывать президенту об этом загадочном деле, – сказал Триллинг. – Мы все заинтересованы в том, чтобы как можно быстрее распутать клубок. Представляете, что получится, если возле каждого из нас начнут взрываться подобные шарики?

Шеф полиции в ответ только моргнул белесыми редкими ресницами.

– Да, так почему вы считаете, что нить найдена? – повторил Триллинг. – Можете сесть.

– Благодарю, сэр. – Шеф полиции робко присел на краешек массивного кожаного кресла. Он догадывался, что Триллинг включил свой «детектор лжи», и показания детектора, змеятся теперь на голубом экране, наклоненном так, что его мог видеть только сам Триллинг. И хотя шеф полиции скептически относился к подобным штукам, все-таки это было неприятно.

– Наша лаборатория произвела полный анализ записки шантажистского характера…

– Ну, ну, – подбодрил шефа полиции Триллинг.

– Мы исследовали личный архив Гуго Парчеллинга и проанализировали почерки всех его корреспондентов.

– Кто же писал записку?

– Автор записки – инженер Катиль Револьс.

– Кто же он?

– Я только что из Центрального Информатория. Вот личная карточка Револьса.

Шеф полиции протянул Триллингу узкий плотный листок бумаги, исписанный с обеих сторон. Триллинг внимательно просмотрел листок. На лице его появилась довольная улыбка.

– Выходит, полиция недаром ест хлеб?

– Стараемся, сэр, – скромно ответил шеф полиции.

– Надеюсь, он уже арестован, этот Револьс?

– К сожалению, сэр…

– Что? Вы хотите сказать, что он еще на свободе?..

– Данные из Информатория получены только что…

– Так что же вы спите, – закричал Триллинг, вскочив с места и потрясая кулаками, – идите, подымите весь аппарат на ноги, ройте землю носом, но чтобы Револьс был пойман! А до этого я вас и видеть не хочу. Идите!

Триллинг отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена.

– «Совсем спятил босс», – подумал шеф полиции, выходя из лифта. Дверь на улицу ему отворил угрюмый детина, больше похожий на переодетого гангстера, чем на швейцара.

На улице было душно. Нагретые августовским солнцем, асфальт и стены небоскребов источали зной.

Глубоко внизу под прозрачным полом кабины проплывало плато, покрытое рыжеватой выжженой на солнце травой.

– Фермерский рай, – кивнул вниз Робин. – Приволье коровам, а людям беда.

– Ты-то откуда знаешь? – спросил Майкл.

– Так я ведь родом отсюда. Здесь была ферма моего отца.

– Почему «была»?

– Потому что ее проглотил наш сосед, крупный землевладелец. Его все в округе прозвали спрутом. Столковался с железной дорогой, и всех нас, мальков, в один невод – фьють! – выразительно свистнул Робин.

– Как же это он? – поинтересовался Майкл.

– Да как обычно, – махнул рукой Робин. – Взвинтили тарифы за транспорт, нам платить было не под силу, ну и прогорели.

– А с высоты все кажется таким идиллическим, – заметил Майкл. – Игрушечные домики, зелень… Стада… Действительно рай, да и только!

– Это только с расстояния в семь тысяч метров. А немного приблизишься – и рай сразу превращается в ад.

– И подумать только, – перешел Майкл на другую тему, – что этот самый Револьс жил у нас под боком, в гостинице «Опоссум»! Ведь стоило только протянуть руку, и он в кармане, вместе с премией в двадцать пять тысяч долларов. А теперь ищи ветра в поле!