Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем Фалеев Дмитрий

«Кушайте этого человека!»

В нашем сознании цыганский табор — это волчье логово, живым не уйдешь. Забора нет, но никто из русских туда не сунется, не придет и в голову. А мне вот пришло. Я тут же и сунулся — просто наобум, не имея понятия о том, как буду подбирать к ним ключик. Хотел составить стратегический план действий, но в голову лезла сплошная чушь. Мне было ясно, что ни одна из привычных схем тут не сработает. Что же делать? Решил, что любовь сокрушает все преграды, а я цыган люблю, и, значит, у меня все получится само собою.

Купил колбасы и бутылку перцовки. На всякий случай.

Вот уже и табор.

Ста шагов не сделал — меня окружает цыганское секьюрити: молодые ребята с золотыми зубами, решительные, собранные, с очень серьезным выражением на лицах. Я среди них, как ромашка в поле — лиричный и беленький. Не оплошать бы, не поскользнуться.

И вот объясняю — я, мол, писатель, мне бы хотелось поговорить с бароном, где он живет?

Так они и скажут! Скажут: «Разбежался! Еще чего не надо ли?» Я для них чужой, шпион, непонятность, ошибся адресом. Но я не ошибся. Глазами так и щупают. А один паренек:

— Писатель? Ладно. Документы с собой есть?

— А у тебя?

Парни смеются. Юмор — главная вещь при налаживании контактов с представителями других цивилизаций.

Паренька зовут Валера. Потом оказалось, настоящее имя у него Кореец (он же Пико). Он меня ведет по цыганской улице — через весь табор. У кого есть глаза — все прилипли к окошкам, и хотя нас только двое, мы производим эффект демонстрации. На нас взирают с безмолвным любопытством, но это безмолвие в любую секунду готово лопнуть, взорваться изнутри — столько в нем энергии и интереса, со всех сторон! Я это чувствую. В памяти всплывают строчки Крылова:

Кореец на ходу о чем-то информирует каждое окошко — налево и направо. Он ловит внимание, купается в славе — ведь в эти минуты он ведет событие, событие — я!

К одному из домов приставлена лестница. На крыше — цыган. Он настилает новый рубероид, молоток работает, но вот обернулся — и больше не слышно ударов молотка. Оседлав конек, он вопросительно смотрит на меня, но спросить не может — зажал в зубах гвозди.

Все вроде мирно, как вдруг по табору захлопали двери, и от каждого крыльца в моем направлении устремляется цыганка (а то и по две!), одна другой толще. Вот оно — лопнуло! Такое впечатление, как будто я привез что-то дефицитное и хозяйки испугались, что на всех не хватит.

Кореец по-приятельски мне подмигивает, берет за локоть и сообщает:

— Я им сказал, что ты раздаешь по тысяче рублей всем, кто тебе интересное расскажет.

В мгновение ока вокруг меня собирается толпа желающих рассказать что-то интересное. Осажденный цыганками, я пускаюсь в разъяснения своей истинной цели. Кореец исчезает, как мелкий бес. Мои слова про бескорыстие и дружбу цыганок сильно разочаровывают. Одна тетка обиделась настолько, что пошла скандалить:

— Да кто тебе тут даром станет рассказывать?! Если без денег — иди в колхоз, там тебе расскажут про навоз, про корову… Иди-иди с Богом! Я тут барониха, я над всеми домами командую. Что тебе еще нужно? Дай тыщу — все расскажем. Не жалей. Видишь — дети голодные, кушать просят. Что я им скажу? «Кушайте этого человека»?!

И смех и грех! Тут подходит настоящая «барониха» — Лиза Мустафа. С ней мы разговариваем так уважительно, как будто мы члены Аглицкого клуба, но к черту дипломатию! Под этим девизом в беседу вступает Женико Грекович — он в зеленой шляпе, с березовой палкой заместо посоха, один глаз косой, другой сверкает, как у пирата при виде сокровищ.

Женико Грекович еще не знает, что произошло и кто я такой, однако, при этом ему точно известно, что без него тут не разберутся. Ведь это невозможно, чтобы что-то случилось, а он не участвовал! Он же герой! Он в зеленой шляпе!

— Ты к кому?

— К барону.

— А барон уехал! — Женико Грекович рубит сплеча. — К отцу, в Молдавию! На год! На два!

— А мне только что сказали, что он уехал с сыновьями в город и скоро вернется.

— Кто?!

— Она, — показал на Лизу.

Крыть ему нечем, но Женико Грекович — такая натура, что если не сделает из мухи слона, тотчас же перестанет себя уважать. На него за это даже нельзя сердиться. Я ему толкую, что пишу о цыганах — книгу, роман. Он видит перцовку, колбасу, фрукты, ему интересно, и чем больше интереса, тем больше желания подогреть ситуацию. Женико Грекович не банальный скандалист, он просто скучает, и душа его рвется от скуки прочь — как птица из клетки!

— Пишешь «о цыганах»!.. «Корреспондент»!.. — Женико говорит это даже не мне, а всем присутствующим, словно артист, который обращается не к партнеру по сцене, а к зрительному залу. — Вам что ни скажи, вы все равно по-своему придумаете! Все равно напишешь, что все цыгане алкаши и бичи!

— Не напишу.

— Алкаши и бичи!

После этой фразы в спор включилось еще человек десять, и Женико, конечно, был очень доволен, что из-за него разгорелся такой замечательный сыр-бор.

Котлярам вообще интересно спорить не ради правды, а из азарта. Чтобы пошуметь! Никаких аргументов они слушать не хотят. Будут перебивать и без конца повторять тебе одно и то же, пока ты не поймешь, что спорить бесполезно, а они, увидев, что ты замолчал, обрадуются, решив, что они тебя переубедили, вернее, победа осталась за ними — их самолюбию это важно. Основной метод ведения спора у цыган — галдеж. Любая, даже самая здравая мысль в нем пропадает, как капля в море!

Оказалось, что барон все это время стоял в сторонке, улыбаясь и слушая, как повернется этот разговор. Может, он один и хотел понять, что я говорю. И он это понял. Греко Мустафа. Почтенный старик с седой бородой, в темном костюме. Похожий на Льва Толстого — то есть старость его такого же благородного свойства; мудрец, старейшина.

Через десять минут перцовка уже наполняла стаканы, а Лиза с Березой, своей снохою, выносили закуску из дома на улицу.

Все-таки приняли. Я — с диктофоном. Барон — интеллигентный, точнее обходительный. Без цыганской наглости. Хороший рассказчик. Мысль развивает спокойно, плавно, уверенно и четко. Вроде бы добрый, но совсем не добряк. Интонацию привычно выбирает такую, как будто хочет тебя с чем-то примирить, увещевает — типа я все понимаю, и ты все пойми. Но эта понятливость, расположение — непроницаемы (подобную манеру говорить и держаться я не раз встречал у православных батюшек).

Мы сидим напротив друг друга. Греко улыбается и гладит бороду. У него крупный цыганский нос, так что все остальные части лица словно прилегают к нему в довесок. Нос господствует над ними, как змок над разросшимся вокруг стен посадом.

А говорили-то: «Барон уехал», «В город», «В Молдавию»!.. Цыгане врут без зазрения совести. Все они такие. Наплетут с три короба за глаза и за уши. У них это национальный вид спорта, как в Бразилии футбол, а в Англии бокс. Поэтому в таборе всегда фильтруй, что тебе говорят. Тут надо заметить — цыгане врут не только из алчности. Они сочиняют — лишь бы веселее да красивее вышло! Лишь бы выставиться покруче. Любой цыган на голом месте, даже на помойке, возведет из вранья настоящий дворец! На это у них головы хватает.

Познакомился я как-то с одним цыганом. Он был не котляр, а русский цыган. Играл в переходе на станции «Рыбацкое». Звали его Саша. Волосы до плеч, одет оборванцем, гитара раздолбанная. Его послушать, так он выступал и с группой «Земляне», и с Гребенщиковым, и «с Сашкой Градским давали жару!». Еще болтает: «Наш род в Питере с 1811 года. Отец был военный, а брат — артист! Если б он не спился, он был бы известный, как Аль Пачино!»

Когда в разговоре этот Саша узнал, что я писатель, тут же предложил написать нам вместе «книгу-сенсацию, чтобы называлась “Рождение Земли” — о том, как люди так Землю загадили, что ей придется родиться заново». Не знаю, какой у него талант в литературе и что за слог, но гитарист он был никудышный. Играл примитивно.

Вообще цыган, когда он на людях, немножко в образе. Сам за собой он едва ли замечает такую черту, поскольку он редко бывает один, и органично сросся с этим образом — цыгана из цыган, ему даже кажется, он такой и есть — ведь ему это лестно, а какой он по правде, знает только он сам, а бывает, что и сам себе знать не позволяет. Чтобы не было проблем.

У цыган, как у многих восточных народов, закоренело двуличных и скрытных, волевая сдержанность в проявлении искренних чувств и порывов души поощряется традицией и воспитанием, поэтому игра, некое актерство в общении занимает у них место гораздо большее, нежели у русских. Иногда это выглядит непривлекательно, как что-то гнилое — дешевые угрозы, самохвальство, гонор; иногда забавно — ведь хорошие люди хорошо общаются! И тогда минус превращается в плюс! Они же по сути неплохие ребята. Даже в карты мухлюют не ради выигрыша, а ради куража. Чтоб возникла какая-то прекрасная смута или ерунда! Происходит это так. Все, кто садится играть в «дурачка», те и есть шулера, но приемы у них детские; не приемы, а проказы. Не смущаясь кроют «шляпой», а когда уличишь их — «Извини! Я ошибся!». И так они готовы ошибаться всякий раз, когда ты отвлекся. Играешь по парам — мигают глазами, пинают друг дружку под столом ногами. Это взрослые люди! Хоть им под тридцать, хоть шестьдесят — с бородами, с усами! Кричат на весь дом:

— А вот — получай!

— Лошадью ходи!

А прикинув расклад — своему сопернику:

— Гарри, ты покойник!

— Не скачи! — и Гарри бьется так смачно, как будто он не в «подкидного» режется, а пустился в сражение, и карты, которые он мечет на стол, — это его последние патроны. Они вылетают у него из руки с таким отчаянным воодушевлением, что способны насмерть прихлопнуть муху!

— Вот тебе! Вот тебе!

Гарри в пух и прах разобьет противника!

Но не тут-то было! У противника тоже глаза не на затылке.

— Э-э, товарищ! — восклицает Артур, соперник Гарри. — Откуда у тебя козырной валет? Он уже вышел! Ты взял его из биты!

И так целый вечер… Не по-английски, а в миллион раз лучше!

Без такого антуража это была бы не игра, а тоска!

Или в Панеево — сидим у Червонца, подходит все тот же Женико Грекович:

— Слушай, Дима: ты же сейчас в Ленинграде живешь? А к нам вчера корреспонденты с Ленинграда приезжали. Я дал им интервью!

— Ты сочиняешь — по глазам вижу!

— Нет! Они тебя знают! Спросили про тебя… А раньше к нам Листьев приезжал. Влад Листьев. Снимал барона, снимал бабушку. Он составил книжку наших портретов![13]

Другой цыган по имени Петро (усатый, в очках, очки у них редкость), о ком бы речь у нас ни зашла, все время прибавлял:

— А я его знаю. Мы с ним знакомы.

Например, я рассказываю:

— Писал недавно статью об известно цыганском скрипаче Сергее Эрденко.

— Я его знаю. Он у нас был.

— Ходил на концерт к Эмиру Кустурице.

— А я его знаю. Он к нам приезжал.

В плане открытия подобных сенсаций табор в Панеево — уникальное место. Там я однажды услышал неизвестное стихотворение Александра Пушкина! Барон рассказал. За чашкой чая. Стихи он читает нараспев — как былину; громко, с выражением. Руки поднимает, словно славит на Пасху воскресение Христа:

— Это Пушкин написал! — восклицает Женико.

— Он очень любил, — говорю, — ваш народ.

А Петро (это который в очках) опять за свое:

— Пушкин? Ну как же?! Знаю такого!

— Если знаешь, тогда расскажи мне про него!

— Он был… (в глазах — секундное смятение) хороший человек!

В этот момент по табору разносятся гудки автомобилей — шоферы сигналят, что из горинской кумпании котляров немцони приехал жених. Дом невесты украшен красным платком — он висит снаружи у двери. Жених — молоденький, несколько неловкий в своей серьезности, немногословный. В голубой рубашке и черных брюках. Заходим в дом. Дэвлалэ-Дэвла![14] Сколько тут народа! Все довольные, все нарядные, все веселые. Только у невесты взгляд тяжелый. Она как будто отчужденная от всех. Ей не до веселья. Ей ни до чего! Сосредоточенно и нервно. Она понимает — совершается нечто для нее судьбоносное, то, что будет направлять весь ход ее жизни и в радости, и в горе. Это не просто жених приехал — все ее будущее стоит за порогом, как темный лес. Не отвернешься.

Зять любит взять

Разводы у котляров — исключительная редкость. Семьи их прочные. По обстоятельствам. Потому что развод, как бы плохо ни жили, обычно приводит к тому, что обоим (и ей, и ему) после развода становится хуже. Некуда деваться. И разводов нету.

Хотя браки заключаются не по любви.

Невесту для сына выбирают родители. Свадьбы играют лет в тринадцать-пятнадцать. «Двадцать лет — это уже старуха!» — говорят котляры. Младшая дочка не может выйти раньше старшей.

Свадьбе обязательно предшествует сватовство. Выбирать невесту, как правило, ездят в другие таборы — за новой кровью.

Могут сосватать совершенных малюток. Я видел, как трехлетние жених и невеста пускают кораблики в одной луже. Родители действуют настолько загодя, чтобы перекрыть дорогу другим возможным конкурентам — к сосватанной девушке никто не посмеет подойти с намерениями отбить ее.

— Как же выбирают из таких малышей?

— На мать смотрят, на отца, на достаток. Если семья хорошая, здоровая, значит, и ребенок такой же вырастет.

Получается так, что лучшие цыганочки с детских лет уже заняты. Кто-то задержался — начинаются проблемы. Едет отец по знакомым таборам высматривать сыну своему невесту. Размышляет он так: «Ух, и красавицу я ему найду! У всех от зависти глаза вылезут! Век меня благодарить будет!» Приезжает он в гости в соседнюю кумпанию, а в ней красавицы все уже расписаны. Цыган вздохнет, голову почешет и держит путь в следующий табор. Там история обидно повторяется. Он едет дальше, но куда ни прибудет — ситуация та же. Наконец надоело — он устал, на нервах и уже другими глазами смотрит: «А и эта ничего, хотя так себе с виду. Дай бог, характер у нее добрый!»

Когда выбрали невесту, происходит сватовство. Семья жениха накрывает столы в доме невесты для всей кумпании. Отец жениха приносит плоску — украшенную лентами бутылку шампанского. Он ее вручает возможному тестю. Если тот плоску открывает — значит, «сватанье случилось». Другое дело, что по закону отец невесты волен «сомневаться» — затянуть интригу, ловко лавируя между «да» и «нет», на несколько суток! Пока он «сомневается», весь табор гуляет за счет сватов — в среднем пару дней, но бывает и больше. Когда в Панеево приезжие цыгане (из поселка Пери, Ленинградская область, кумпания тимони) сватали за Стаса Тимову дочку, праздник продолжался четыре дня. Сваты вложили 50 000. Самого Стаса с собой не привезли — он остался в Пери, «у него уроки, он в школу ходит!» Да и зачем? Отец и мать больше понимают. Успеет еще на невесту наглядеться!

Если отказ и отец невесты возвращает плоску, потому что не хочет или передумал, то он обязан возместить сватам их финансовые затраты. Это по закону, но практика такая: коль гульба пошла, то и свадьбе быть. В этих случаях отец невесты говорит свекру: «Кэрав туса форо» («Строю с тобой город»). Он готов отдать свою дочку в семью этого цыгана. Но не бесплатно!

С незапамятных времен у котляров положено платить за невесту выкуп — калым. Его размер назначает тесть. В первой половине XX века в Восточной Европе эта сумма колебалась от 500 до 700 золотых монет, у нас — 8–10. Чувствуете разницу? Существует легенда, что в Россию котляры приехали как раз потому, что здесь цена невест была очень низкой.

Суммы действительно очень разнятся. «У заграничных кэлдэраров они чрезвычайно высоки, и невесте это не сулит ничего хорошего. Девочка достается новой семье такой ценой, что воспринимается как собственность, и даже ближайшие родственники не смогут защитить ее от плохого обращения. В Австрии даже случаются самоубийства молодых замужних женщин (в целом абсолютно цыганам несвойственные)»[15].

Калым выдается в старинных монетах, которые бережно хранятся в семьях уже сотню лет — попадаются дукаты Марии-Терезии, турецкие лиры эпохи султаната, австрийские кроны Франца-Иосифа и наши, царские, империалы. Котляры дорожат ими, как нумизматы. Даже если семья откровенно нуждается или выглядит нищей — у нее все равно на задворках закопана банка с золотом. Котляры от золота прямо без ума — лучше разорятся, занимая на бизнес деньги под самые людоедские проценты, но к зарытому сокровищу не прикоснутся! Оно для них священно. Не заначка, а реликвия, счастливый талисман.

…И вот наступает торжественный день свадьбы. Русские на ней — лишь видеооператор да музыканты с аппаратурой. Некоторые цыгане намеренно шикуют и, чтобы про них в таборах говорили: «Ай, какие щедрые! Какие богатые!», покупают очень дорогую водку, высшего сорта колбасу.

За праздничным столом, а вернее столами, собираются мужчины. Роль тамады исполняет какой-нибудь бойкий паренек с легким характером. Его роль минимальна — организовать вручение подарков. Гости беседуют, играет музыка — почти как у нас, но… никто не пьяный! Это только считается, что цыганская свадьба — форменный дебош. Как раз наоборот! На свадьбе они держатся с подчеркнутым достоинством, благообразием. По этикету. Субординация — старики сидят, молодежь стоит. Дети шныряют, таская со стола конфеты и фрукты; детям можно все.

Накануне свадьбы из молодежи выбирают дежурных. Они контролируют ход мероприятия и, если кто-то начинает бузить, тотчас подлетают к нему и успокаивают — мирными средствами. Могут предложить немного проветриться на свежем воздухе, а в крайнем случае проводят до дома — человек покемарит пару часов у себя на диване и вернется к столам вполне адекватный.

Если гости на свадьбе все же поругаются, это считается плохой приметой. Молодым — дурной знак, а гостю, устроившему скандал, еще хуже — в сильной степени страдает его репутация; в таборе все его осуждают: «Как же, мол, так! На свадьбе повздорил! Другого случая не мог найти! Фу! Пьяница!» Есть выражение про тех, кто напился: «Хоть на лопату его бери!»

Кстати говоря, на свадьбы котляры никого не приглашают — все сами приходят, потому что в курсе.

Был я однажды на свадьбе в Горино, приехал как раз ко второму столу — его накрыли в доме невесты, а первый уже съели — он был сервирован в доме ее дяди. За тамаду выступал брат отца жениха — в красной рубашке и «кричащем» галстуке, с микрофоном в руках. Невеста в белом платье стояла с ним рядом и держала поднос. Тамада поочередно вызывал гостей, сидящих за столом. Подходили семьями — муж, жена, их взрослые дети. На полкуплета включалась музыка, и все танцевали, а точнее, делали вид, что танцуют. Мужчины дарили в приданое деньги. Тамада объявлял вносимую сумму, чтобы тем, кто пожадничает, было стыдно, а слава о тех, кто особо уважил юную пару, не осталась в кулуарах. Сумма колебалась от 300 рублей до 3000. Самую крупную дал Жаркой и за это получил львиную долю свадебного торта.

В 90-е годы, до деноминации, доходы от «подарков» исчислялись в миллионах — 4 600 000 р., 3 900 000 р. Сейчас скромнее: 50 000 — уже неплохо.

Женщины дарили невесте платья, юбки, косынки, а также драгоценности — кольца, кулончики, серьги, браслеты.

Прямо дарят и дарят, несут и несут! От каждой семьи! В итоге невеста получила, наверное, целый гардероб! Одних только юбок штук под тридцать!

— Куда ей столько?

— На всю жизнь дарят, — говорит Володя. У него образ: усы кавалериста, военный китель, кирзачи, папаха! Ему шашку — и Чапаев! На плечах — пять звезд. Я в армии не был, но потом мне сведущие люди объяснили, что пять звезд — это коньяк, а в русской армии максимум — четыре! Я так подумал, что рядом со мной сидел цыганский генералиссимус!

Платье невесте покупала свекровь — «она берет в дом новую хозяйку, поэтому платит», «свекруха выбирает невесту вместе с платьем».

После подарков — обычное застолье. Что хочешь, то и делай. Организации никакой. Никаких конкурсов. Никаких тостов. Никаких «горько!» Все довольно однообразно. Но и беспорядков тоже никаких. От них хранит однозначность оценок, на которые можно легко нарваться, нарушив этикет. Люди не забудут. Так что изволь держать себя в рамках. Как другие цыгане. Уважай их, и они будут уважать тебя. В таборе очень неудобно шкодить — все на виду, а дурная слава по цыганской почте разносится быстро. Своевольничать нельзя («будь, как все»), но это не значит, что нельзя веселиться.

Другое дело — сейчас наметилась неприятная тенденция. Суть ее в следующем: если ты танцуешь, от души веселишься, котляры скажут «клоун», «несолидный человек». Не пристало бизнесменам скакать, как подросткам! Но и подростки насмотрелись на старших и уже танцуют больше для порядка, чем от натуры, но если начнут, выходит обалденно — азартно, ловко. У цыган свободные и смелые движенья — не только в танце. Это не отнять. Они сдержанны, но непринужденны.

Любят подначивать кого-то на танец — прихлопами, притопами: давай, мол, давай. А сами смотрят, очень довольные, что раскрутили: «Молодец! Молодец!»

Музыка играет преимущественно цыганская, в особом фаворе «Кабриолет», а вообще котлярам симпатичны любые популярные народные мелодии в эстрадной обработке, неважно какие: русские, еврейские, украинские, индийские, азербайджанские. Отдельная любовь к итальянскому ретро, этот язык им нравится, как музыка. Звучит и шансон. Так что «Семь сорок» вполне логично продолжает «Чито гврито», за ней «На Мясоедовской», «С одесского кичмана», «Джамайка», «Нанэ цоха».

Часов в 11–12 ночи гульба приостанавливается. Старые женщины ведут молодых в отдельную комнату, где наставляют их в азах брачной жизни. Не у всех пацанов получается сразу, особенно если свадьба «на выезде» — в другом таборе. Дома — моментально, с первой попытки; там и стены помогают.

По котлярским понятием главное украшение невесты — невинность. Окровавленную простыню выносят гостям в доказательство того, что невеста — «честная». Иногда свекровь с этой простыней танцует. Все опять садятся за накрытые столы и гуляют, сколько влезет.

Раньше был обычай — наутро после свадьбы семьи новобрачных обходили дома, и в каждый из домов приносили ведро питьевой воды. Этот обряд, согласно поверью, приносил удачу. В настоящее время он обидно упростился, и ведро с водой получает только тесть — он из него должен умыться.

А молодая жена — уже в косынке (знаком замужества) — проводит в своем новом доме первую уборку (метет полы), но эта уборка пока не настоящая — смысл ее носит ритуальный характер, чисто символический.

На свадьбах гуляют по два-три дня.

Если семья жениха небогата, «сватанье» и свадьбу объединяют, потому что так в два раза дешевле. Особенно актуальным стал этот маневр в период кризиса — котляры его на себе ощутили с осени 2008 года.

Свадьбы стремятся приурочить к лету, потому что солнце, потому что тепло. Столы накрывают прямо на улице. В казанах, установленных над открытым огнем, на железных брусьях, рядами по пять или шесть штук, готовится свинина. В огромных баках варятся цельными тушками куры. Приглашенные музыканты подключают аппаратуру, но в таборе обычно есть свои «артисты», которые по ходу праздничных гуляний сами садятся за инструменты, берут микрофоны — и понеслось!

«На свадьбе ни есть, ни петь не хочешь — только танцуй! — говорит Береза. — Хоть целый день!»

А потом начинается замужняя жизнь — свекровка учит молодую девушку всему по хозяйству, больше от нее ничего не требуют. «Стирай, мой, смотри за детьми, вари всем обед, а мужчина только покушать принесет, деньги заработает. У нас женщина мужчине подчиняется. Если он скажет — женщина сделает».

Первый ребенок — обычно через год или через два. Ранние роды (в четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать лет) приводят к тому, что бывает так, что в роддоме, в одной палате, оказываются одновременно и дочь, и мать. Мать готова родить дочери брата или сестру, а дочка маме — внука или внучку.

Официально браки регистрируют гораздо позже реальной свадьбы, но чаще просто живут без штампа, поэтому дети, как правило, носят фамилию матери. Сербиянка Маша мне рассказала такую историю:

— Мы с мужем прожили тридцать лет, а потом вдруг стали давать новобрачным по двести рублей! Официально. Муж и говорит: «Пойдем, мать, сходим — на Рождество купим внукам подарки, одежку новую — в школу ходить». Пошли и расписались, хотя тридцать лет уже вместе прожили и внуки уже были!

Мне все же интересен другой нюанс:

— А если мальчику невеста не нравится?

— Ну они же дети, — отвечает Гога. — Им четырнадцать-пятнадцать лет. Они к этому относятся несерьезно — как к игрушкам. Не понимают, что на всю жизнь. Им легко что-то навязать. Раз родители решили — значит, так и надо. Родители плохого не подскажут никогда. Осознание приходит гораздо позднее, часто уже и ребенок есть. Куда тут расходиться, особенно девушке?

— И что же они?

— Переживают, но терпят. Мы их маленькими женим, потому что они, пока маленькие, — послушные, а потом как-нибудь — стерпится-слюбится, возьмутся в руки[16].

Это мнение мужчины. Но цыганки ему только поддакивают:

— Женщина, которая с одним поживет, с другим поживет, — это не женщина! Ну, побил он тебя — все бывает. К мамке убежишь, поживешь с ней неделю, потом вернешься, поставишь чай, муж приходит — как ничего не было: живем, разговариваем, телевизор смотрим![17]

А сами женихи? Им-то каково?

Пико — старший сын Червонца и Березы. Ему исполнилось тринадцать лет. Пора уже сватать. Спрашиваю:

— Пико, хочешь жениться?

— Как мама скажет.

— А невеста нравится?

— Маме нравится.

— А тебе?

Пико смущенно морщится, а младший брательник по имени Тима куражится:

— Богиня!

Ему-то смешно. Не его свадьба! Ему еще рано. Но с ним будет так же. С отцом было так же. С дедом и прадедом. Эта традиция уходит в века.

Родители Пико до свадьбы даже ни разу не виделись! «Я ее вообще не знал, она меня не знала. Мы взялись не по любви. Отец и мать говорили жениться, и я женился», — сообщает Червонец.

Мать его, Лиза, вспоминает то же: «Родители выбрали. Я своего мужа вообще не любила! А теперь двенадцать человек детей! По любви у нас ни одна цыганка замуж не вышла! Мать-отец видят — девочка красивая, вот и берут. А жених не касается. Когда посватали, его спрашивают: “Тебе понравилась?” Нравится, не нравится — он соглашается. И делают свадьбу!»

Свидетельства похожи:

«Отец был в Чебоксарах (я даже не знал, что есть такой город), увидел невесту. Там уже решили с ее родителями. Потом нас поженили. Семь лет уже вместе».

В общем, котляры в этом вопросе начисто избавлены от проблемы выбора. Вся ответственность на родителях. Те, понятно, хотят как лучше, но бывает, все складывается так неудачно, что прямо несчастье. Есть один цыган, как зовут — неважно. Про него и в таборе скажут: «Червяк», «Придурок», «Жадный». Он и точно жадный, глупый, тщеславный, лицемерный, завистливый, крайне недоверчив, думает, что все хотят его обмануть, потому что сам всем врет и обманывает. А жена у него — умная, хорошая, достойная женщина, но живет с придурком и понимает, что деться ей некуда — она будет с ним жить и будет рожать от него детей. Это страшно. Вот она и ходит усталая, грустная; блеск в глазах у нее потух — редко мелькнут в них черные искры прежней неподдельной и доброй радости. А она красивая, с красивыми чувствами; не для Червяка она родилась, а вот — сосватали. Кто же знал?! Перетерпела. Живет с мужем мирно. Воспитывает детей. Как-то да что-то. Могло быть и хуже.

Из подобных ситуаций иногда вырастают настоящие драмы, которые потом надолго остаются в народной памяти. Привожу одну из таких быличек в почти дословной диктофонной расшифровке.

«Одна девушка дружила с парнем. По закону ей не давали выйти за этого парня, а хотели выдать ее за другого. Она того парня не любит. Любимый ей предлагает бежать. Она не решилась. В общем, насильно взяли и отдали ее за другого цыгана. Она всегда плакала, всегда недовольная была своей судьбою. Вот пойдет она в лес, плачет-плачет, смотрит на небо и говорит: “Господи! Отдали меня за нелюбимого человека из-за его богатства! Как же мне жить? Покушение на себя сделать, отравиться что ли? Что мне делать?” Муж начинал уже ее бить — ну видит, что она его не любит. А она говорит: “Чем так жить, лучше пойду к речке и кинусь я”.

Ну и пошла она к речке кинуться, стала на высокий берег и помолилась богу. Все, говорит, кидаюсь. И откуда-то летит ее парень — тот, кого она любила, выхватил ее, удержал от смерти и говорит: “Если ты кинешься, я за тобой, но я не допущу, чтобы ты умерла. Пускай хоть весь табор нас видит вместе, что хотят пускай с нами делают. Я тебя заберу. Я не дам, чтобы ты страдала и мучилась”.

В общем, они решились и убежали. Цыгане стали разыскивать их. Слухи ходили, что поймают — убьют, так разозлились на эту пару. Скрывались они пятнадцать лет. У них дети появились, все, и они пошли в другой город, в другой табор и стали объяснять свою ситуацию. “Вот так, вот так, вот так, вот так, — говорит она. — Люблю его, он меня, а меня отдали за деньги и богатство за другого замуж. Мне немило было жить, я хотела кинуться, покушение на себя сделать, вот. Что мне делать? Мы убежали. Пятнадцать лет прошло с тех пор, а мне все хвалятся, что если его поймают, меня поймают — зарежут, убьют нас обоих. Вы как барон, такой знатный цыган, рассудите нас — столько время прошло! Да, я стыд сделала, позор сделала, но ведь столько лет прошло! Смирение какое-то должно быть?!”

Этот барон спросил, чья она дочь, и говорит: “Да, мы слышали вашу историю, но я тебе помогу”. Она говорит: “Только вы поручитесь, что с ним ничего не будет и со мной”. “Да, — говорит барон. — Я поручаюсь”. После дал он телеграммы ее родителям, они приехали и с ними еще те цыгане, которые дали калым за нее. Сделали расчет, калым-золото возвратили этой семье, все обошлось по культурному, спокойно.

Прошло после этой разборки пять лет. Внезапно поймал ее первый муж. Подстерег и убил ее очень жестоко. А перед смертью сказал: “Раз ты мне не досталась, и ему ты все равно не достанешься, хоть и столько времени прошло”. И он ее взял и убил, и потом сам себя порезал».

Цыганка, которая мне это рассказала, считала, что когда-то нечто похожее случилось в жизни на самом деле.

А насчет разводов — редко у кого, но они случаются. Когда не сложилось, когда молодые ужиться не могут. Как кошка с собакой. Несовместимость. Воротит их в стороны. Поэтому разводы, если и бывают, то в первые месяцы после свадьбы, а не так, что живут себе несколько лет чин-чинарем, а потом надоело, бросают друг друга. Про такое не слышал. Знаю про другое.

Женили парнишку из табора немцони — женили неудачно. Только три месяца с женой и протянули. Разбежались с облегченьем, но что делать дальше? Парню, который уже был женат, невесту найти гораздо сложнее — хорошую не дадут, потому что он с другой цыганкой уже отведал; ему этот опыт при сватовстве поставится в минус. А в знакомых кумпаниях его обстоятельства отлично известны. Недолго думая родители решили пойти на обман — сосватали девушку там, где о них ничего не знали, — в таборе йонешти, факт свадьбы скрыли, а так бы цыганочку им не отдали. Но она не жалеет! Сорок лет прошло, и все у них складно: дети и внуки, живут богато, в доме у них мир, все получилось.

Старухи говорят: «Все с мужем прожить и чтоб не ругаться — вот так и надо». Это тот принцип, на котором держится котлярская семья. Все очень житейски и приземленно. Не разгул каких-то романтичных страстей, а мирские чувства, все по-домашнему.

Кстати говоря, про чувства у котляров говорить не принято, выражать их не принято. Целоваться — «стыд», обниматься — «позор». Муж с женой при посторонних почти не говорит. Это не значит, что он ее не любит или не ценит; такой у них порядок. Все чувства — внутри, они только для двоих. А страсти роковые — из бульварных романов или сериалов типа «Кармелиты»[18]. Но вот история, которая легко могла бы стать основой киносценария или рассказа. Она документальна.

Жил в Люберцах один цыган, допустим, Янош. Все говорили, что он больной. По крайней мере, он был дважды женат, и обеих своих жен избивал нещадно. Поджигал на них волосы, резал одежду, причем трезвый.

Однажды он поехал по делам в Крым и встретил там замужнюю цыганку из другого рода, в которую влюбился со всею лютостью своего характера, неуправляемо. Самое худшее в этой истории для него было то, что цыганка ответила взаимностью. Они бежали.

Муж собрал погоню — все на конях. А эти — пешие. Беглецов настигли в холмах под Севастополем. Спрятаться негде. А у мужа — кнут! Конец настал Яношу! Излупцует до смерти!

Но в последний момент цыганка толкнула Яноша на землю, сама легла сверху, закрыв его телом, и закричала: «Убивайте меня, а его оставьте!» Эти слова — хотя и дерзкие, но благородные — осадили цыган. Даже муж растерялся. Линчеванье отложили, а потом, уже в таборе, состоялся общинный цыганский суд, вердикт которого для цыган значит больше, чем приговор любой официальной юридической инстанции.

К удивлению всех, старики решили — Янош и беглянка могут пожениться! Сыграли свадьбу. И потом они дожили до почтенных лет, у них двое детей, и за все это время Янош даже пальцем жену не тронул! А двух предыдущих он колотил, резал их одежду.

По крови Янош был русский цыган. Всегда очень важно уточнять в разговоре, о какой именно цыганской нации ты говоришь; уж очень они не похожи друг на друга, и то, что реально для одной этногруппы, в другой неприемлемо. К примеру, котлярка никогда не решилась бы лечь сверху на мужчину, а мужчина не вынес бы такого позора — его бы за это свои же котляры объявили «опоганенным», «неприкасаемым». Он перед ними стал бы недочеловек. Такие законы. Котлярская правда. Она их ведет, как пастух свое стадо, как речку — берега: ведут и берегут. С самого начала. До самого конца.

Немного истории: как это в книгах

Цыгане-котляры появились в России сравнительно недавно — на последнем рубеже XIX века. Они пришли из дунайских княжеств, где долгое время находились в рабстве. Румынские феодалы закрепостили своих цыган еще в ХIV веке. Однако, несмотря на крепостную кабалу, отдельные таборы все же имели право кочевать внутри страны. Но любая попытка перейти границу жестко пресекалась.

В Восточной Европе котляров все называли «кэлдэрары» — от румынского caldarar, что значит «лудильщик», «изготовитель котлов». Они, собственно, и были лудильщики.

«Только в 1856 году румынские власти отменили рабство цыган — что оказалось как нельзя кстати. К тому времени кланы лудильщиков разрослись настолько, что в дунайских княжествах им не хватало работы. Зато за их пределами открывались новые возможности и не было никакой конкуренции со стороны соплеменников. Ведь ни в Польше, ни в России, ни во Франции, ни где-либо еще ремонт кастрюль не стал специфически цыганским ремеслом. К примеру, наши таборы[19] торговали лошадьми и профессионально музицировали. И поэтому мигранты из румынских земель сразу же нашли для себя экономическую нишу: в эпоху индустриализации, с развитием железных дорог, а также гостиничного и ресторанного дела смуглым мастерам было к чему приложить руки — котлы, чаны или противни были нужны везде.

Из Румынии кэлдэрары ушли в лохмотьях, спустя двадцать лет их мужчины щеголяли в жилетах с огромными серебряными пуговицами, а женщины были увешаны золотом. Мелкие монетки нашивались на края косынок, крупные талеры крепились к лентам и вплетались в косы… Любой доход семья первым делом обращала в украшения из драгоценного металла. С одной стороны, красиво, а с другой — удобно, в случае крайней нужды золото и серебро всегда можно было заложить»[20].

Серебряные пуговицы, украшавшие костюмы котляров-мужчин, были объемные и полые внутри. Помимо чисто эстетических достоинств они выполняли и практическую функцию — когда цыган забирал в деревне на ремонт посуду, он срезал с костюма одну из пуговиц и оставлял хозяину в залог, чтобы тот был спокоен за свою утварь, ибо серебро стоило дороже любого бака, серпа или косы, которую цыган обещался отклепать.

В Россию котляры пришли через Карпаты и южную Польшу. Переселение происходило спонтанно и стремительно — уже к началу XX столетия они достигли границ Маньчжурии.

Из Российской империи котляры хлынули на все четыре стороны, и сейчас их можно встретить практически во всех европейских странах, а также в Австралии, США, Мексике, Канаде, Колумбии, Бразилии, Перу, ЮАР, Уругвае, Гондурасе и Аргентине.

Женщины-котлярки традиционно «ходили-просили», занимались гаданьем. А мужчины лудили, делали посуду: ведра, кастрюли, котелки или миски. Свою продукцию они продавали по ходу кочевья — в деревнях, в городах.

Котлы изготовляли с таким расчетом, чтобы они помещались один в другой, как игрушки в матрешке, — так их удобнее было носить, а носили их на спинах — вроде рюкзака. За то и котляры. Это прозвище они получили лишь с приходом в Россию. Богатые русские цыгане-лошадники в насмешку называли их также «кастрюльщиками», но те, разумеется, в долгу не остались и объявили русских цыган «фальшивыми цыганами» — они-де заелись, позабыли традиции и насквозь обрусели!

Вообще котляры долее прочих цыганских наций держались за свое кровное «цыганство» и старались жить согласно «закону» — в стороне от прогресса и новых веяний. Собственно, поэтому они и оказались в современном постсоветском цыганском сообществе самыми «дремучими», малообразованными или вовсе безграмотными. С другой стороны, именно эта котлярская «дремучесть» (или консерватизм) уберегла их от наркоторговли, поразившей многие цыганские семьи, подобно чуме. Если в таборе узнают, что кто-то втихую связался с наркотиками — как продавец или как потребитель, сходка признает его «опоганенным». Это страшней, чем секир-башка. Виноватого вместе с его семьей прогонят из табора: иди, куда знаешь! Он, впрочем, и сам уйдет оттуда, потому что никто не сядет с ним за стол, не подаст руки, не обмолвится словом — иначе сам рискует сделаться в глазах кумпании таким же «опоганенным»!