Момент Кеннеди Дуглас

Он вернулся домой раньше пяти вечера! Вид у него был усталый и слегка встревоженный — и немудрено, если учесть, что ему пришлось вынести. Пограничники продержали его на КПП целых два часа. Причин задержки так и не назвали. И хотя они едва ли не распороли его рюкзак, раздеваться не заставили, а фотографии были спрятаны в заднем кармане джинсов. Я разрыдалась, увидев новые фотографии Йоханнеса. Он, конечно, подрос. И округлился, что было для меня облегчением: значит, его хорошо кормят. Волосы стали гуще, а взгляд более серьезным, но зато никуда не делась его загадочная полуулыбка. Увидев своего сына, эту его улыбку, я не смогла сдержать слез. И Томас держал меня, пока я рыдала.

Позже — когда Томас задремал после секса — я встала и собрала фотографии, прощупывая каждую, пытаясь угадать, в какой из них спрятана микропленка. Никаких уплотнений. Но ведь в таких делах работают профессионалы, разве нет?

Хакен остался доволен.

— Хорошая работа, — сказал он, возвращая мне десять из двадцати снимков, как договаривались. Потом добавил: — Какое-то время меня здесь не будет. Надо отъехать по делам. Но я могу вызвать тебя через несколько недель. Так что продолжай заглядывать под плитку в «Дер Шлюссель». Два раза в неделю, как обычно. Когда ты мне понадобишься, я дам знать. Не думай, что я исчезаю навсегда.

Уже потом до меня дошло, что он наверняка оставляет здесь своего человека. Шпионить за мной. Докладывать о моих передвижениях. Оставлять мне записки. Знать обо мне все.

Томас сказал, что мы едем в Париж!

Париж. Не могу поверить. Все эти годы Париж казался мне далекой планетой, недостижимой и загадочной. И вот теперь…

Картины Аластера продолжают изумлять меня. На днях я призналась ему в этом, сказав, что они уникальные. Вот что он ответил:

— Я понятия не имею, хороши они или плохи. И даже когда я их закончу, не исключено, что они мне не понравятся. Но ты можешь любить их за меня.

Потом мы с Томасом спустились к нему в мастерскую, выпить водки. Когда Томас отлучился в туалет, Аластер повернулся ко мне и сказал:

— Ты выглядишь счастливой, как никогда. Что случилось?

— Жизнь стала проще.

Потому что Хакен исчез. Хотя бы на время.

Я только что из Парижа.

Париж.

Если я завтра умру, то могу хотя бы сказать: по крайней мере, я побывала в Париже. С мужчиной всей своей жизни.

Париж.

С чего же начать?

Может, с Гэ-Люссак? На этой улице примостился наш очаровательный маленький отель, где Томас заказал для нас номер на несколько ночей. Он весело заметил, что отель слегка побитый жизнью, слегка шумноватый, слегка пропитанный табачным дымом, а сантехника «слишком французская», намекая на еле живой душ. Но мне было все равно. Мы были в Париже. А Париж меня завораживал. Да, он грандиозен. Да, он зрелищен. Но что мне было особенно дорого в нем, так это милые мелочи, вроде той маленькой булочной возле нашего отеля, где можно было купить божественно вкусные круассаны. Или маленьких кинозалов, где можно было погрузиться в мир старых фильмов всего за несколько франков. Или джаз-клуба возле Шатле, где музыканты сплошь чернокожие американские migrs, жутко талантливые и умопомрачительно стильные. Или чудесного маленького caf рядом с нашим отелем, где каждое утро, ровно в девять, собирались, кажется, все местные работяги, чтобы пропустить по бокалу вина, а я, захаживая сюда с Томасом на чашку кофе, могла ощутить прелести богемной жизни, хотя знаю, что это не более чем фантазии любого приезжающего в этот город с обратным билетом в кармане.

Но как же восхитительна эта фантазия! Неужели Париж всегда соблазняет своей чувственностью и картинкой безоблачной жизни? Конечно, я прекрасно знаю, что, как и везде, люди здесь платят аренду и воспитывают детей, ссорятся со своими супругами и занимаются нелюбимой работой; просто весь этот «реалполитик» повседневной жизни ускользает от нас, праздно попивающих кофе за столиком caf на колоритной улочке пятого округа.

Со мной «официальный» дневник, куда я записываю свои впечатления от всех кинофильмов, музеев и caf, где мы зависаем, играя в беспечных парижан. Но как жаль, что со мной нет «настоящего» дневника, которому я могла бы доверить то, что занимает мои мысли в последнее время.

Вот уже несколько недель, как Хакен исчез из моей жизни, и в прошлый «критический период» я приняла решение, зная, что не рискую забеременеть от него.

Я перестала принимать таблетки.

Да, да, мне следовало сразу объявить об этом Томасу. Да, я была не вправе самостоятельно принимать решение за нас двоих. Да, я помню, что он не раз говорил о ребенке. Но слово «когда-нибудь» неизменно витало в воздухе.

Так почему же я решила забеременеть, не посоветовавшись с ним?

Потому что боюсь, что вернется мой кошмар. Потому что хочу определенности. Потому что знаю, Томас не рассердится. Возможно, удивится. Встревожится, конечно. (Разве не все мужчины такие?) Но он так часто говорил, что хочет от меня ребенка. И я хочу его. Сейчас. Хочу ребенка. Новую жизнь.

В то же время я чувствую себя очень виноватой. Мне следовало бы сказать ему. Но я не могу. Так же, как не могу рассказать о еще одном, куда более страшном предательстве.

Допускает любовь — настоящая любовь — определенную долю предательства? Я все время задаю себе этот вопрос. Если бы я с самого начала доверяла своим инстинктам, то оттолкнула бы Томаса сразу, потому что слишком много конфликтов и противоречий во мне намешано. И потому что я должна отвечать за свои поступки перед человеком, который взялся управлять моей судьбой.

Но если бы я его оттолкнула — выбрала куда более спокойный маршрут (хотя какого покоя ожидала я от дьявольской сделки с Хакеном?), — то никогда бы не узнала, что такое любить, быть уверенной в своем избраннике, чувствовать себя любимой.

Но, черт возьми, почему я просто не сказала ему: «Я хочу от тебя ребенка прямо сейчас»? Почему я опять забилась в свою раковину, предпочла хитрость и обман, когда на простую просьбу могла бы получить ответ, о котором мечтала?

Почему я все так усложняю? И зачем рискую любовью единственного мужчины своей жизни, который открыл для меня это чувство, показал, что такое истинная любовь?

Мы сидели в caf на площади Одеон, держась за руки, и пили вино, когда он сделал мне предложение выйти за него замуж. Вот так просто. Да, он что-то говорил о женитьбе и раньше, но всегда как-то неопределенно, как говорят о каком-то месте, где мечтают побывать в будущем.

На этот раз все было конкретно. Его предложение прозвучало сразу после того, как я (в который раз!) завела разговор о том, как хорошо было бы переселиться сюда. Он сказал: «Тогда почему бы нам заодно и не пожениться?» Сначала я подумала, что это шутка. Но по нему было видно, что он говорит абсолютно серьезно. И это ошеломило меня. Боже, как же я хотела этого!

Но вместо того чтобы выразить радость, которую я на самом деле испытывала, меня понесло в дамскую комнату, где я закрылась в кабинке, закурила и попыталась успокоиться, подавить приступ паники, снова напоминая себе о том, что у меня есть план. Как только этот план осуществится, все будет замечательно. Я вернулась за столик и сказала «да». Он настоял на том, чтобы заказать шампанское, и мы заговорили о нашей будущей жизни в Нью-Йорке, об аренде квартиры, о моей будщей работе… да, и о том, что я уже отказалась от надежды на воссоединение с Йоханнесом… и Томас поддержал меня, сказав, что это решение правильное, каким бы трудным оно ни было. А я все это время думала: то, что я отказалась от надежды, позволило мне сформулировать план, как навсегда избавиться от Хакена.

Но теперь нужно действовать. Я молю о том, чтобы ускорить получение грин-карты, и тогда, возможно, мы сумеем вырваться из Берлина до возвращения Хакена. Конечно, он мог выследить меня в Нью-Йорке. И что тогда? Новые угрозы разоблачения? Теперь, когда его нет рядом, я не чувствую его власти над собой. Мой сын был их последним козырем в сделке со мной. Конечно, они могли припугнуть меня физической расправой, но у меня был ответ и на эту угрозу. Однако нельзя отклоняться от плана. Для начала мне необходимо еще раз встретиться с Хакеном. Просто чтобы окончательно закрыть эту главу своей жизни, перевернуть страницу — ну, какие еще банальности мы произносим в надежде на то, что все изменится. И жизнь снова станет прекрасной.

На великие дела нас вдохновляет мечта о счастливой и свободной жизни, где нет трагедий, предательств, злобы и разочарований. Так и в любви движущей силой становится вера в то, что рядом с тобой человек, который защитит от жизненных бурь… или, по крайней мере, смягчит боль любых ударов судьбы.

Вернувшись в Берлин, мы поделились с Аластером радостной новостью о своей помолвке в Париже. Он тоже настоял на шампанском и, кажется, был очень растроган нашей новостью. Я чувствую, что он до сих пор тоскует по Мехмету.

Сегодня я очень нервничала перед встречей с американским консулом. Если честно — боялась до смерти.

Но встреча прошла по-деловому. Консулом оказалась женщина. Не из тех, кто слишком много улыбается, зато вопросы она задавала прямолинейные. О причинах моей депортации из ГДР. О смерти моего мужа. О том, как давно мы с Томасом знакомы. В конце она сказала, что не видит причин для отклонения моего ходатайства, но добавила, что решение принимают другие инстанции.

После собеседования я была на грани истерики и еле держалась на ногах. Я объяснила Томасу, что виной всему мой врожденный страх перед бюрократией. Он пытался успокоить меня, заверяя в том, что ничего страшного не случится и они просто не могут не выдать мне грин-карту.

Но причина моей нервозности в другом.

Я беременна. Вчера я купила тест и на работе, когда все разошлись на ланч, забежала в туалет и помочилась на полоску. Потом выждала десять минут, наблюдая за тем, как на серой бумаге проявляется многозначительный розовый.

Не могу не сказать, что я на седьмом небе от счастья. Но это ликование с легкой горчинкой; я понимаю, что должна найти подходящий момент и выложить новость Томасу, объяснить, как это произошло: забыла взять в Париж таблетки, — и я надеялась на то, что он не будет слишком сильно расстроен. А если все-таки… если он почувствует, что я загнала его в ловушку…

Но он же сам этого хочет. Он не раз говорил мне об этом. И он знает, что мы будем замечательной парой, что ребенок принесет нам еще больше счастья.

Конечно, я испытала облегчение от того, что зачатие произошло во время шестинедельного отсутствия Хакена. Я бы не смогла отказаться от таблеток, если была бы вынуждена обслуживать его.

Я говорю об этом, потому что вчера вечером мне пришлось встретиться с Хакеном. В «Дер Шлюссель» меня ожидала записка с указанием места встречи. Очередной «клоповник». Как только я оказалась в его номере, а он — во мне, первое, что я услышала, было:

— Значит, ты сбежала со своим бойфрендом в Париж.

Я не ответила. Он сжал мое лицо.

— Чтобы впредь из Берлина ни шагу без моего разрешения. Ты поняла?

Я кивнула, зная, что сегодня моя покорность должна усыпить его бдительность, убедить в том, что между нами ничего не изменилось. Я хотела осуществить свой план немедленно, но знала, что и момент неправильный, и место. Поэтому просто ждала, пока он кончит.

— Мы уезжаем на уик-энд, — сказал он.

— Понимаю.

— В Гамбург. У меня там дела. Ты тоже едешь.

— Я что, участвую в делах?

— Увидишь. Поедем раздельно, послезавтра. Остановимся в разных отелях. Но я сам тебя найду. На комоде возьмешь конверт, там твой билет на поезд и название отеля. Захвати с собой пишущую машинку. Придется поработать с переводами. Обратно привезешь кое-что моему человеку в Берлине. И насколько я знаю, «Радио „Свобода“» собирается брать интервью у этих беглых танцоров. Если сможешь достать мне расшифровку интервью задолго до выхода в эфир, это будет настоящим подвигом и вернет тебе сына.

Мой план набирает скорость. Отъезд из города — как нельзя кстати. Гамбург — еще лучше. Как и разные гостиницы, и двести дойчемарок, которые я нашла в конверте, на оплату моего номера и основных расходов, а также фальшивый паспорт на имя Хильдегард Хинкель. Я уже купила все, что мне понадобится в этой поездке, причем сделала это в магазине на другом конце города, подальше от дома. Я сказала Томасу, что переводчица герра Велманна внезапно заболела и он настоял на том, чтобы я поехала с ним в Гамбург, где он будет выступать с докладом на какой-то важной конференции, и ему нужен синхронист. Томас, кажется, поверил и против моей поездки не возражал. Но тут он сказал, что именно ему поручили взять интервью у Ганса и Хейди Браунов, и в уик-энд он будет работать с расшифровкой текста. Что ж, мне, конечно, противно еще раз заниматься этим. Если все сложится в Гамбурге, я могу вернуться в Берлин, увидеться в воскресенье вечером со своим любимым, быстро сфотографировать рукопись, пока он спит, потом передать пленки агенту Хакена, и…

К концу этой недели я буду женой Томаса. И, получив эти вожделенные документы, разве они не оставят меня в покое?

Томас заметил, что мы расстаемся в первый раз с тех пор, как все началось между нами.

И в последний, говорю я себе, больше мы никогда не расстанемся.

Мне был заказан билет на поезд в 12:13 ^от станции «Берлинский зоопарк» до Гамбурга. Я поменяла билет и выехала в 9:47. Во время путешествия был странный момент, когда мы пересекли западную границу Берлина и въехали на территорию ГДР. Вдоль всей границы — вооруженные патрули и колючая проволока. Поезд не останавливался, даже как будто прибавил скорость. Возможно, именно такое условие было поставлено властями ГДР — поезд из Западного Берлина в Гамбург должен идти через территорию Восточной Германии с заранее согласованной скоростью, чтобы никто не попытался вскочить на него. Что за государство, настолько одержимое идеей держать своих граждан под постоянным прицелом и контролем?

Гамбург. Отель находился в квартале красных фонарей. Рипербан. И это тоже было на руку. Мне разрешили заселиться пораньше. Отель был дешевый, запущенный и очень вольных нравов. Здесь работали проститутки. Клиенты шли косяком. Это было одно из тех заведений, где персонал ничего не замечает, кроме неоплаченного счета, никогда не задает вопросов и не докладывает в полицию.

Я вышла прогуляться по Рипербан. Исследовала окрестные переулки и глухие аллеи. В голове сложился стройный сценарий. Я вернулась в отель. Беспокойство нарастало. Я закурила, изучая карту города и его метрополитена. И я ждала его звонка. Но он позвонил только в семь вечера. Сказал, что ждет меня в баре через дорогу.

— Не хочешь подняться ко мне? — спросила я.

— Потом. Сначала хочу поесть.

Отлично.

— Сейчас буду.

Я схватила рюкзачок, который привезла с собой в чемодане. На улице было прохладно, и я надела джинсовую куртку, в которой приехала. Проверила карманы. Все на месте.

Никто не видел, как я выходила из отеля, — в холле никого не было. Я перешла через дорогу. В баре было не протолкнуться. Хакен стоял у барной стойки, пожирая глазами голую танцовщицу на сцене, которая запихивала в себя банан.

— Как тебе? — спросил он, кивая в сторону сцены.

Я лишь пожала плечами и сказала:

— Я голодна.

— Мы можем поесть здесь. У них тут кормят.

— Я нашла неподалеку симпатичный итальянский ресторанчик. Кажется, у них лучшая в Гамбурге пицца.

— Когда это ты успела?

— Когда приехала.

— Я же приказал тебе идти сразу в отель.

— Мне захотелось размяться, поэтому я немного прогулялась. И нашла этот ресторанчик. А в витрине увидела вставленную в рамку статью из газеты, так вот в ней написано…

— Мне не нравится, что ты нарушаешь мои четкие инструкции.

— Это была десятиминутная прогулка, не более того. Обещаю, этого больше не повторится. Но ресторанчик действительно милый.

— Дорогой?

— Нет.

Я видела, что Хакен задумался.

— Хорошо. Но после ужина мы вернемся в мой номер. И тебе придется до отъезда перевести вот это.

Он протянул мне конверт. Я сразу убрала его в рюкзачок.

— Хорошо, сделаю, — сказала я. — И у меня отличные новости. Мне удастся к понедельнику сфотографировать расшифровку интервью с Гансом и Хейди Браунами.

— Ты серьезно?

— Абсолютно.

— Это действительно отличная новость. Ты уверена, что сможешь получить интервью в воскресенье?

— Мой друг сказал, что будет работать с ним в уик-энд.

— Тогда ты должна сфотографировать материал в ночь на понедельник. Время выбрано как нельзя лучше. Я остаюсь здесь еще на несколько дней, но они говорили мне, что получить текст интервью задолго до эфира — дело чрезвычайной важности. Поэтому в понедельник утром оставишь переведенные документы и фотокопию интервью за бачком унитаза в той же кабинке в «Дер Шлюссель». То, что они получат текст в самом начале недели… поверь мне, мои люди высоко оценят эту услугу. Думаю, это очень поможет в твоем деле.

Он швырнул мелочь на барную стойку. Танцовщица на сцене теперь проделывала нечто непроизносимое уже с апельсином. Освещение в баре было настолько тусклым, а толпа плотной, что вряд ли кто-то нас запомнил.

Мы пошли по улице, и Хакен был непривычно расслабленным, рассказывал, что предпочитает Гамбург Берлину, «потому что здесь не все шпионят друг за другом». Он послушно следовал за мной, и незаметно для него мы углублялись в лабиринт Рипербана, оставляя позади проституток, секс-шопы и шумные бары.

— Ты уверена, что знаешь дорогу? — спросил он, когда мы свернули за угол и оказались в районе каких-то складов.

— Кажется, уже нет, — ответила я.

На следующем перекрестке я указала ему направо, сказав, что ресторан находится в самом конце улицы. Теперь он шел чуть впереди меня. Свернув за угол, он, очевидно, догадался, что я завела его в самую глушь. Он вдруг резко развернулся и бросился на меня. Но в этот момент взметнулась моя правая рука, и выкидное лезвие ножа вонзилось прямо ему в сердце. Нож был спрятан в кармане моей куртки, вместе с парой простых черных перчаток. Пока Хакен шел впереди, я незаметно натянула перчатки, закашлялась, чтобы он не услышал, как щелкнуло лезвие, а потом оставалось дождаться, когда он обернется, догадавшись, что мы зашли в темную аллею, откуда ему уже никогда не выбраться.

Правда, понял он это лишь в тот момент, когда получил удар ножом. Я прижала его к какой-то стенке, зажала ему рот и нос ладонью свободной руки, не оставляя шанса, и смотрела, как он задыхается, захлебываясь собственной кровью. Наши взгляды встретились, и я увидела в его глазах шок, страх, ужас. Потом он начал харкать кровью, и мне пришлось убрать руку. Он рухнул на землю, несколько раз дернулся и замер.

Удача по-прежнему была на моей стороне. Вокруг ни души. Не слышно и звуков приближащихся шагов или автомобилей. Я быстро полезла в карман его куртки и достала бумажник и паспорт. Расстегнула ремень, приспустила на нем брюки и кальсоны. Потом, собрав все силы, вытащила нож из грудной клетки. С бумажником, документами и окровавленным ножом в руке я вернулась в переулок, оглядываясь по сторонам. Я не ошиблась, выбрав именно этот квартал. С наступлением темноты здесь все вымирало. Я свернула направо, прошла быстро, но спокойно по улице, свернула в другой переулок, такой же темный и пустынный, как место гибели Хакена. Сняла окровавленные перчатки, куртку, джинсы, футболку и спортивные брюки — повсюду были пятна крови. Из рюкзака достала точно такой же комплект одежды, купленный вчера в Берлине. Одевшись в считаные секунды, сложила в пакет нож, одежду, бумажник и документы. Снова оглядевшись по сторонам, я вышла на улицу. Ни прохожих, ни машин. Можно было расслабиться. Свернув направо, я дошла до главного перекрестка, а оттуда было рукой подать до станции метро. Я проехала через весь город до ботанического сада «Плантен ун Бломен», который, как подсказывала туристическая карта города, занимал площадь в сорок семь гектаров, и там было озеро. Выйдя из метро у юго-западной оконечности парка, я нырнула в чащу и быстро нашла дорогу к озеру. По пути мне встретился только бездомный, спавший на траве. Впереди был мост, перекинутый через уголок озера. Сюда попадал лунный свет. Я подняла камень и бросила его в воду. Он быстро пошел ко дну, и я догадалась, что здесь глубоко. Надев новую пару перчаток, я открыла сумку, достала нож и швырнула его в воду. Потом достала бумажник — почти не испачканный кровью, — вытряхнула всю наличность и на выходе из парка выбросила его в мусорный бак. Пройдя еще дальше, избавилась и от документов Хакена, разорвав их на клочки и запихнув в урну. Я находилась недалеко от вокзала. Подойдя ближе, я увидела огромный контейнер для промышленных отходов, стоявший чуть в стороне от главного входа. К счастью, крышка не была закрыта на замок, и из контейнера торчал мусор. Туда и отправился мой рюкзак. Перчатки я выбросила в первую попавшуюся урну на привокзальной территории.

Затем я вернулась к станции метро и доехала до своего отеля, где сняла с себя всю одежду и долго стояла под горячим душем. Часы показывали 21:09. У меня в запасе был час. Я разобрала постель, взбила простыни, чтобы утренняя горничная не заподозрила, что в номере никто не ночевал. Потом открыла бутылку водки, которую привезла с собой, выпила три рюмки и выкурила три сигареты. Собрав чемодан, спустилась вниз. И опять мне повезло — за стойкой администратора никого не было. Быстрым шагом я дошла до метро, так же быстро доехала до вокзала, чтобы успеть на поезд до Берлина, отходящий в 23:07…

Уже около двух часов ночи я была у себя дома и в своей постели. Толком поспать так и не удалось, я все время ждала, что ворвутся агенты Штази и схватят меня.

Всю субботу я скрывалась дома и переводила документы, которые дал мне Хакен. Чтобы чем-то еще занять себя, я составила черновик заявления на получение грин-карты. Около полуночи прокралась в подвал и забрала дневник, чтобы записать все, что произошло со мной в Гамбурге. Я увижу Томаса меньше чем через восемнадцать часов. Приду к нему с чемоданом, как будто я только что из Гамбурга. Мне надо постараться выглядеть спокойной, не показывать свой страх.

Я знаю, что люди Хакена ждут от меня пленки с интервью, так что мне придется сделать ночью фотокопии и как-то выбраться из дому, пока Томас спит. Теперь главное — выиграть время. Чтобы замести следы, я должна передать им все, что они ждут от меня. Потому что, на случай моего задержания, я выдам такую версию.

Я приехала в Гамбург, как мне было приказано. Ждала Хакена в отеле, но он так и не появился. Я подождала до десяти вечера, потом решила уехать, потому что с Хакеном у нас была такая договоренность: если он не приходит на встречу, я возращаюсь домой. И поскольку мой дом в Берлине… я села на последний поезд. Однако, как исполнительный агент, я все-таки сделала фотокопию интервью с Гансом и Хейди Браунами.

Эти документы подкрепят мое алиби, если Штази заподозрит меня в причастности к исчезновению Хакена.

В любом случае, когда обнаружат тело Хакена — с ножевым ранением, в приспущенных штанах и без бумажника, — все будет указывать на то, что у него состоялся грубый секс с кем-то, а потом этот «кто-то» пырнул его ножом. Неопознанный труп вряд ли кто затребует — я сомневаюсь, что из Штази пришлют своего представителя. Поскольку я зарегистрировалась в отеле по фальшивым документам, официально я вовсе не покидала Берлин.

Не исключено, что в оставшееся время до нашего с Томасом отъезда в Штаты объявится новый Хакен и будет настаивать на встрече со мной в таком же убогом отеле. На этот раз я откажусь. Разоблачат ли они меня как своего агента на «Радио „Свобода“»? Вряд ли, ведь это в конечном счете обернется против них, поскольку американская и западногерманская разведки усилят меры безопасности в других правительственных учреждениях, что поставит под угрозу работу засекреченных агентов Штази. Да, они могут принять решение о моем физическом устранении, но ведь у них уже будет важнейший документ — интервью Браунов, который я предоставлю задолго до выхода в эфир. И если они убьют меня после этого, тогда им придется разоблачить тот факт, что я была их «кротом» на «Радио „Свобода“». Зачем им столько суеты вокруг малозначащей персоны вроде меня?

Мне страшно. Не знаю, как я переживу эти несколько дней. Хоть я и пребываю в каком-то тупом оцепенении после убийства Хакена, чувство вины меня не мучает. Это надо было сделать. Другого выхода не было, иначе я не смогла бы освободиться от него, перевернуть страницу, начать все заново. Тем более что во мне зарождается новая жизнь.

Выдержу ли я все это? Смогу ли спрятать в самых темных уголках своей души и никогда не вытаскивать на свет божий? Сомневаюсь. А пока мой план такой: сейчас я спущусь в подвал и верну дневник на полку в вентиляционной шахте. На этот раз я приду за ним только в день нашего с Томасом отъезда из города. Если повезет — может, лет через десять, пятнадцать, когда мы с Томасом и нашими двумя детишками приедем в Берлин, — я отлучусь на пару часов, вернусь в Кройцберг, проскользну в дом с кем-то из жильцов, спущусь в подвал и достану свои дневники. Они — как капсула времени, вместившая самую страшную пору моей жизни, которую мне удалось убрать на полку. Но только не потерю Йоханнеса. Я знаю, что до конца своих дней не вычеркну это из памяти. Да я и не хочу этого. Нет, сейчас я попытаюсь захлопнуть дверь перед тем кошмаром, в котором мне пришлось существовать и даже пойти на убийство. Смерть Хакена позволит мне сохранить ребенка, который живет во мне (я даже не сомневаюсь, что этот негодяй заставил бы меня сделать аборт). Я попытаюсь похоронить память о том, на что пошла ради обретения свободы. Сброшу эти воспоминания в самую глубокую яму, залью бетоном и уйду прочь от этой могилы.

Получится ли? Смогу ли я впасть в принудительную амнезию о событиях этого уик-энда? Только время покажет.

А пока я знаю только одно: все улики уничтожены. О том, что я была в Гамбурге, никто не знает.

И если так… значит, мне все удалось.

И теперь…

Теперь я свободна. По-настоящему свободна. Теперь действительно может начаться жизнь с Томасом. С Томасом и нашим ребенком. Я снова стану матерью. И…

Я свободна.

Мы свободны.