Мятежная Рот Вероника
— …когда она перестала сопротивляться, я ничего не понял. Почему она сдается? Я бы ничего не понял, даже будь я в полном сознании. Почему? Почему просто не убьет меня?
Он оглядывает толпу, пока не находит меня. Сердце едва не выпрыгивает у меня из груди. Пульс бьется даже в щеках.
— Я до сих пор не понимаю, — тихо говорит он, — откуда она знала, что это сработает.
Пульс бьется у меня даже в кончиках пальцев.
— Видимо, эмоциональный конфликт нарушил работу симуляции, — продолжает он. — Я услышал ее голос. И это помогло мне преодолеть симуляцию.
Мне жжет глаза. Я пыталась не вспоминать тот момент, когда думала, что навсегда потеряла его и сейчас погибну. Когда все, что я хотела — ощутить биение его сердца. Я пытаюсь не думать об этом и сейчас. Моргаю, чтобы скрыть слезы.
— И я, наконец, узнал ее, — говорит он. — Мы вернулись на пост управления и остановили симуляцию.
— Как звали того человека?
— Трис, — говорит он. — В смысле, Беатрис Прайор.
— Ты был знаком с ней раньше?
— Да.
— Откуда ты ее знаешь?
— Я был ее инструктором на инициации, — говорит он. — Теперь мы — пара.
— У меня последний вопрос, — говорит Найлз. — В Правдолюбии, прежде чем человека принимают в наше сообщество, он должен раскрыть нам себя полностью. Учитывая невероятные обстоятельства, в которых мы оказались, мы требуем от тебя того же. Итак, Тобиас Итон, о чем ты более всего сожалеешь?
— Я сожалею… — Тобиас наклоняет голову и вздыхает. — Я сожалею о своем выборе.
— Каком?
— Лихачестве, — произносит он. — Я прирожденный альтруист. Хотел уйти из Лихачества, стать бесфракционником. Но потом, когда встретил ее… я почувствовал, что, возможно, могу что-то извлечь из сделанного выбора.
Ее.
На мгновение я чувствую, будто смотрю на другого человека в образе Тобиаса. Чья жизнь отнюдь не так проста, как я думала. Он хотел уйти от лихачей, но остался из-за меня. Он никогда мне так не говорил.
— Выбрать Лихачество только для того, чтобы сбежать от отца, было трусливым поступком, — продолжает он. — Я сожалею о трусости. Она означает, что я недостоин моей фракции. И всегда буду сожалеть об этом.
Я жду, что лихачи разразятся возмущенными криками или побегут к стулу и изобьют его. Они способны и на куда более необдуманные поступки. Но они стоят в мертвой тишине, с каменными лицами, глядя на парня, который не предал их, но никогда не чувствовал, что по-настоящему принадлежит их фракции.
Мгновение молчат все. Я не знаю, кто начинает шептать. Кажется, что шепот возникает из ниоткуда. «Благодарю за честность». Эти слова начинают повторять все.
— Благодарим за честность, — тихо произносят они.
Но я не присоединяюсь к ним.
Я — единственное, что заставило его остаться во фракции, которую он хотел покинуть. И я недостойна.
Возможно, он заслужил право знать.
Найлз стоит посреди зала со шприцем в руке. В свете ламп он сияет. Вокруг меня — правдолюбы и лихачи, которые ждут, когда я выйду на середину и выложу им всю мою историю жизни.
Может, мне удастся противостоять сыворотке правды, — снова приходит мне в голову. Но надо ли пытаться? Наверное, для людей, которых я люблю, будет лучше, если я буду откровенна.
Я неловко шагаю в центр зала. Тобиас уходит оттуда. Мы сталкиваемся друг с другом, он берет мою руку и сжимает пальцы. Потом передо мной вырастает Найлз. Я протираю шею антисептической салфеткой, но, когда он вытягивает руку со шприцем, я отодвигаюсь.
— Лучше я сама это сделаю, — говорю я, протягивая руку. Я больше никогда и никому не позволю ничего мне вколоть, после того как Эрик вколол мне сыворотку для симуляции, поведшей лихачей на войну. Сразу после последнего испытания. Я не могу сменить содержимое шприца, но по крайней мере я сама стану инструментом саморазрушения.
— Ты знаешь, как это делать? — спрашивает он, приподнимая кустистые брови.
— Да.
Найлз отдает мне шприц. Я ставлю иглу к вене на шее, втыкаю и вдавливаю поршень. Едва чувствую укол. Слишком много во мне сейчас адреналина.
Кто-то подносит мусорную корзину, и я выкидываю шприц. Эффект сыворотки я чувствую сразу. Кровь становится будто свинцовая. Я едва не падаю, идя к стулу. Найлзу приходится схватить меня за руку и вести.
Спустя несколько секунд мой мозг умолкает. О чем я думала? Кажется, не имеет значения. Ничто не имеет значения, кроме стула подо мной и мужчины, сидящего напротив.
— Как твое имя? — приказывает он.
Как только он спрашивает, ответ сам выскакивает изо рта.
— Беатрис Прайор.
— Но ты называешь себя Трис.
— Да.
— Как зовут твоих родителей, Трис?
— Эндрю и Натали Прайор.
— Ты тоже сменила фракцию, так ведь?
— Да, — отвечаю я. Мысль отзывается в глубине моего сознания. Тоже? «Тоже» относится к другому человеку, в данном случае — к Тобиасу. Я хмурюсь, пытаясь представить его лицо, и у меня это получается, но лишь на секунду. Затем, на мгновение, я вижу его сидящим на том же стуле, на котором сейчас — я.
— Ты перешла из Альтруизма? И выбрала Лихачество?
— Да, — отвечаю я, но теперь жестче. Хотя не понимаю почему.
— Почему ты сменила фракцию?
Этот вопрос сложнее, но я знаю ответ. Я была плоха для Альтруизма, — готово сорваться с моего языка, но фразу заменяет другая. Я хотела быть свободна. И то и другое — правда. Я хочу произнести обе фразы одновременно. Хватаюсь за подлокотники, будто пытаясь вспомнить, где нахожусь. Вокруг меня много людей, но зачем они здесь?
Я напрягаюсь, как когда-то делала усилия, когда знала ответ на вопрос в тесте, но не могла вспомнить. Тогда я закрывала глаза и представляла себе страницу тетради, где был написан ответ. Пару секунд я борюсь с собой, но не могу вспомнить.
— Я была плоха для Альтруизма, — говорю я. — И я хотела быть свободна. Поэтому выбрала Лихачество.
— Почему ты была плоха для Альтруизма?
— Я была эгоистична, — отвечаю я.
— Ты была эгоистична? А теперь — нет?
— Конечно, я и осталась. Моя мать говорила, что эгоизм свойствен всем, — говорю я. — Но среди лихачей я стала менее эгоистична. Я узнала, что есть люди, ради которых я готова сражаться. Даже готова умереть.
Мой ответ удивляет меня. Почему? Я сжимаю губы. Потому, что это — чистая правда. Если я сказала так сейчас, значит — правда.
Эта мысль дает мне недостающее звено в цепи рассуждений. Я здесь на испытании, на детекторе лжи. По моей шее скатывается капля пота.
Тест на детекторе лжи. Мне надо постоянно напоминать себе о сыворотке правды. Иначе можно совершенно заплутать в честности.
— Трис, ты можешь рассказать нам, что произошло в день нападения?
— Я проснулась, — говорю я. — Все были под воздействием симуляции. Поэтому я прикидывалась, пока не нашла Тобиаса.
— Что случилось, когда тебя разлучили с Тобиасом?
— Джанин пыталась убить меня, но моя мама спасла меня. Она перешла из Лихачества, поэтому знала, как обращаться с оружием.
Мое тело, кажется, становится еще тяжелее. Но уже не холодно. Что-то бурлит в груди, что-то, что хуже, чем печаль или сожаления.
Я знаю, что будет дальше. Моя мама погибла, а потом я убила Уилла. Застрелила его.
— Она отвлекла на себя солдат-лихачей, и я смогла убежать. Они убили ее, — говорю я.
Некоторые из них побежали за мной, и я их убила. Но вокруг меня, в толпе — лихачи. Лихачи, а я убила нескольких. Мне нельзя говорить здесь об этом.
— Я продолжала бежать, — продолжаю я. — И…
И Уилл побежал за мной. И я убила его. Нет, нет. Пот на лбу.
— Нашла отца и брата, — говорю я напряженно. — Мы начали планировать, как прекратить симуляцию.
Край подлокотника врезается в ладонь. Я ухитрилась скрыть часть правды. Но такое считается обманом, естественно.
Я преодолела сыворотку. На мгновение я победила ее.
Мне надо бы радоваться, но я чувствую, как вес содеянного раздавливает меня.
— Мы проникли на территорию Лихачества, я и мой отец пошли вверх, на пост управления. Он отбил нападение солдат-лихачей, но это стоило ему жизни, — говорю я. — Я пробралась на пост управления, и там был Тобиас.
— Тобиас сказал, ты дралась с ним, а потом перестала. Почему ты так поступила?
— Я поняла, что одному из нас придется убить другого, — произношу я. — Я не хотела убивать его.
— Ты сдалась?
— Нет! — отрицаю я. — Нет, не совсем. Я вспомнила нечто, что сделала в пейзаже страха, во время инициации в Лихачестве… в симуляции женщина требовала, чтобы я убила своих родных, и я позволила ей убить меня. Там все сработало. Я думала…
Я тру переносицу. Голова начинает болеть, и я теряю контроль. Мысли сразу обращаются в слова.
— Я лихорадочно искала выход, но мне не пришло в голову ничего другого. В этом была какая-то сила. Я не могла убить его, поэтому решила попытаться.
Я моргаю, чтобы скрыть слезы.
— Значит, ты вообще не была под воздействием симуляции?
— Нет, — отвечаю я, прижимая основания ладоней к глазам, чтобы слезы не потекли по щекам и их не увидели остальные. — Нет, — снова говорю я. — Я дивергент.
— Просто для точности, — уточняет Найлз. — Ты говоришь, что эрудиты едва не убили тебя… потом ты пробилась в район Лихачества… и остановила симуляцию?
— Да, — отвечаю я.
— Думаю, выражу общее мнение, — говорит он, — если скажу — ты заслужила быть в Лихачестве.
Слева слышатся крики, я вижу, как в полумраке люди вскидывают вверх кулаки. Моя фракция меня поддерживает.
Нет, они не правы. Я не храбрая, я не храбрая, я застрелила Уилла и не могу даже признаться в этом…
— Беатрис Прайор, о чем ты более всего сожалеешь? — спрашивает Найлз.
Конечно, не о том, что выбрала Лихачество, покинув Альтруизм. И не о том, что застрелила охранников у входа на пост управления. Слишком важно было добраться туда.
— Мне жаль…
Мой взгляд скользит по залу, и я нахожу Тобиаса. На его лице никаких эмоций, в глазах — пустота. Руки скрещены на груди, пальцы сжаты так, что костяшки побелели. Рядом с ним Кристина. Мне сжимает грудь, я не могу дышать.
Я должна сказать им. Сказать правду.
— Уилл, — говорю я. Имя звучит, как судорожный вздох, как будто оно вырвалось у меня прямо из живота. Обратного пути нет.
— Я застрелила Уилла, — продолжаю я. — Он был под воздействием симуляции. Я убила его. Он сам собирался застрелить меня, но я его убила. Убила своего друга.
Уилла, со складкой меж бровей, зелеными, как сельдерей, глазами и способностью по памяти цитировать любое место из манифеста Лихачества. Живот схватывает так, что я едва не начинаю стонать. Вспоминать его — больно, до самых кончиков пальцев.
Мне приходит в голову другая мысль, еще хуже. До сих пор я этого не понимала. Я была готова скорее умереть, чем убить Тобиаса, но такая мысль не пришла мне в голову, когда дело касалось Уилла. Я решилась убить его за долю секунды.
Я чувствую себя нагой. Я не понимала, что ношу тайны поверх себя, как доспех. Когда их нет, всем видно, кто я такая на самом деле.
— Благодарю за честность, — тихо говорят все.
Но Кристина и Тобиас молчат.
Глава 13
Я встаю со стула. У меня уже не кружится голова, как только что. Эффект сыворотки почти прошел. Толпа расступается. Я ищу выход. Обычно я не убегаю от неприятностей, но сейчас мне хочется провалиться сквозь пол.
Все начинают выходить из зала. Но Кристина остается на своем месте. Пальцы сжаты в кулаки, и только сейчас начинают разжиматься. Ее взгляд встречается с моим, но глядит сквозь меня. В ее глазах слезы, но она не плачет.
— Кристина, — говорю я. Извини, все, что приходит мне в голову, но это слово в такой ситуации скорее оскорбление, чем просьба о прощении. Извиняться можно, когда ты кого-то локтем толкнула или перебила. Я хочу сделать что-то серьезнее, чем просто извиниться.
— У него был пистолет, — объясняю я. — Он убил бы меня. Он был под воздействием симуляции.
— Ты убила его, — говорит она. Ее слова словно взрываются, вылетая у нее изо рта. Она смотрит на меня так, будто впервые видит, и отворачивается.
Девушка помоложе, такого же роста и с таким же цветом кожи, берет ее за руку. Младшая сестра Кристины. Я видела ее в День Встречи. Тысячу лет назад. Остатки сыворотки правды все еще действуют, у меня в глазах плывет. А может, это просто слезы.
— Ты в порядке? — спрашивает Юрайя, появляясь из толпы и касаясь моего плеча. Я не видела его с момента начала симуляции, но во мне нет сил даже поприветствовать его.
— Ага.
— Эй, — он сжимает мое плечо. — Ты сделала то, что должна была, так ведь? Спасла нас от участи стать рабами эрудитов. Она тоже это поймет, со временем, когда боль станет не такой острой.
Я не могу даже кивнуть в ответ. Юрайя улыбается мне и уходит. Несколько лихачей подходят, их слова звучат как благодарность. Может, похвала. Может, они пытаются меня успокоить. Другие обходят меня стороной, глядя на меня с подозрением.
Люди в черной одежде передо мной сливаются в одну массу. Я опустошена. Во мне ничего не осталось.
Рядом со мной оказывается Тобиас. Я беру себя в руки, готовясь к его реакции.
— Нам вернули оружие, — сказал он, протягивая мне нож.
Я сую его в задний карман, боясь встретиться взглядом с Тобиасом.
— Можем поговорить об этом завтра, — настаивает он. Тихо. Тихий голос — знак опасности, когда дело касается Тобиаса.
— Хорошо.
Он кладет руку мне на плечи. Я нащупываю рукой его бедро и притягиваю его к себе.
Крепко держусь за него, пока мы идем к лифту.
Он находит нам две койки в конце коридора. Мы ложимся, наши головы соприкасаются, но мы молчим.
Когда я убеждаюсь в том, что он заснул, я выскальзываю из-под одеяла и иду по коридору, мимо десятка спящих лихачей. Нахожу дверь, ведущую на лестницу.
Мышцы начинает жечь, легкие с трудом вбирают воздух. Но впервые за последние дни я чувствую облегчение.
Может, по ровной местности я и хорошо бегаю, но ступени — совсем другое дело. Пройдя двенадцатый этаж, я останавливаюсь, чтобы растереть сведенные судорогой бедренные мышцы и перевести дыхание. Ухмыляюсь, чувствуя жжение в ногах и груди. Боль надо вышибать болью. Не слишком логичное предложение.
Когда я добираюсь до восемнадцатого, впечатление такое, что нижняя часть тела превратилась в желе. Я ковыляю, входя в зал, где меня допрашивали. Никого нет, но скамьи на месте, как и стул, на котором я сидела. Сквозь облака светит луна.
Я ставлю руки на спинку стула. Простой стул, деревянный и немного скрипит. Как странно, что столь простая вещь оказалась инструментом в деле, в котором погибли одни мои отношения и серьезно пострадали другие.
И так плохо, что я убила Уилла. Мне не хватило быстроты реакции, чтобы принять другое решение. Теперь мне жить с этим, осуждаемой окружающими и самой собой. Ничего уже не будет прежним.
Правдолюбы поют хвалу истине. Вот только никогда не скажут о ее цене.
Край стула впивается мне в ладони. Оказывается, я сжимаю его сильнее, чем думала. С секунду я смотрю на него, а потом поднимаю и закидываю на здоровое плечо, ножками вверх. Оглядываю зал в поисках лестницы. Но вижу лишь амфитеатр, подымающийся к стенам в стороны.
Дохожу до верхнего ряда скамеек и подымаю стул над головой. Подпрыгиваю, толкая его вверх, и он оказывается на подоконнике. Болью напоминает о себе плечо. Не надо было мне дергать раненой рукой. Но сейчас надо думать о другом.
Я делаю усилие, подтягиваюсь на дрожащих руках и, наконец, забираюсь на подоконник. Пару секунд просто лежу, судорожно глотая ртом воздух.
После я встаю и рассматриваю весь город. Русло высохшей реки изгибается вокруг здания и исчезает вдали. Над грязью протянулся мост, выкрашенный облезшей красной краской. На другой стороне здания, по большей части — пустующие. Сложно представить себе, но когда-то в городе было столько людей, что они могли заполнить их.
На мгновение я позволяю себе вспомнить допрос. Опустошенное лицо Тобиаса. Его гнев, который он сдержал, потом, чтобы не свести меня с ума. Пустой взгляд Кристины. Шепот. «Благодарю за честность». Легко говорить, когда происходящее не касается тебя лично.
Я хватаю стул и выкидываю его наружу, еле слышно вскрикнув. Вскрик перерастает в крик, а потом — в вопль. Я стою на подоконнике в Супермаркете Безжалостности, крича во все горло, пока глотку не начинает жечь. Стул летит вниз и наконец ударяется о землю, разлетаясь на куски, будто стеклянный. Я сажусь на подоконник, наклонившись в сторону оконного проема, и закрываю глаза.
Вспоминаю об Але.
Интересно, сколько он стоял на краю утеса, прежде чем прыгнул в Яму.
Наверное, долго. Вспоминал самое худшее, что сделал в жизни. Кстати, он чуть не убил меня. Вспоминал и самое лучшее. Храбрые, героические поступки. И потом решил, что устал. Не жить, но — существовать. Устал быть Алом.
Я открываю глаза. Гляжу на еле заметные внизу обломки стула. Впервые в жизни я чувствую, что понимаю Ала. Надоело быть Трис. Я наделала гадостей. Я не могу это исправить. Они стали частью меня.
Я наклоняюсь вперед, к ветру, держась за оконный проем рукой. Еще несколько сантиметров, и мой вес увлечет меня вниз. И я уже не смогу удержаться.
Но я не могу. Мои родители пожертвовали собой ради любви ко мне. Потерять свою жизнь без достаточной причины будет надругательством над их жертвой. Независимо от того, что я натворила.
— Пусть чувство вины научит тебя, как поступить в следующий раз, — сказал бы мой отец.
— Я люблю тебя. Несмотря ни на что, — такими могли быть слова моей матери.
Одна часть меня желает выжечь родителей из памяти, чтобы мне больше не пришлось их оплакивать. Но другая боится того, кем я могу стать — без них.
Глаза заливают слезы. Я начинаю медленно спускаться обратно в зал, где меня допрашивали.
Я возвращаюсь в койку под утро. Тобиас уже проснулся и встал. Он идет к лифтам, и я иду следом, поскольку знаю, чего он хочет. Мы стоим в лифте рядом, у меня звенит в ушах.
Лифт останавливается на втором этаже, и меня начинает бить дрожь. Она идет от кистей, по предплечьям, плечам, груди, пока не начинает трястись все мое тело, и я не могу ничего с этим сделать. Мы стоим между дверей лифтов, прямо над символом Правдолюбия, наклоненными весами. Он вытатуирован у него посредине спины.
Тобиас долгое время не смотрит на меня. Стоит, скрестив руки на груди и опустив голову. У меня кончается терпение. Еще немного, и я закричу. Мне надо что-то сказать, но я не знаю что. Не могу извиняться, потому что всего лишь сказала правду и не могу сделать ее ложью. И не могу простить себя.
— Ты мне не сказала, — произносит он. — Почему?
— Потому, что я не… — и я трясу головой. — Не знала, как это сделать.
— Но все просто, Трис…
— Да, — киваю я. — Надо подойти и сказать: «Кстати, я застрелила Уилла и теперь чувство вины рвет меня на куски. А как насчет завтрака?» Я права?
Внезапно у меня не остается сил терпеть. Глаза заполняются слезами.
— Почему бы тебе не попытаться убить одного из лучших друзей, а потом начать разбираться с последствиями?! — ору я.
Закрываю лицо руками. Я не хочу, чтобы он снова смотрел, как я рыдаю. Он касается моего плеча.
— Трис, — мягко произносит он. — Прости. Я не говорю, что не понимаю тебя…
Он на мгновение замолкает.
— Мне хочется, чтобы ты доверяла мне.
Я доверяю тебе, думаю я, и слова почти срываются с языка. Но я останавливаюсь. А будет ли он любить меня, несмотря на все мои ужасные поступки? Проблема во мне самой, а не в нем.
— Тебе не кажется странным, что я узнал от Калеба о том случае, когда ты едва не утонула в баке с водой, — продолжает он.
Я с силой провожу пальцами по щекам, стирая слезы.
— Другие вещи еще более непонятные, — я стараюсь быть спокойной. — Например, увидеть воочию мать твоего парня, которую все давно считали мертвой. Или подслушать, как он планирует союз с бесфракционниками, но даже не делится этим с тобой.
Он убирает руку с моего плеча.
— Так что не делай вид, что это только моя проблема, — заявляю я. — Может, я тебе и не доверяю, но ты тоже это делаешь.
— Я думал, мы сможем поговорить обо всем этом со временем, — отвечает он. — Или я должен был сказать тебе все сразу?
Я чувствую себя настолько обескураженно, что пару секунд не могу сказать ни слова. Щеки начинают гореть.
— Боже мой, Четыре! — кричу я. — Ты не хочешь говорить мне все и сразу, а я должна?! Неужели ты не видишь, как это глупо?
— Для начала не пытайся использовать мое имя как оружие, — предлагает он, показывая на меня пальцем. — Во-вторых, я не планировал союз с бесфракционниками, а лишь обдумывал такую возможность. В-третьих, если бы ты действительно собиралась признаться насчет Уилла когда-нибудь, то это было бы совсем другое дело.
— Но я рассказала тебе про Уилла! — кричу я. — И сыворотка правды тут ни при чем. Я сама сделала выбор!
— Что?
— Я была в сознании. Под действием сыворотки. Могла солгать, скрыть все от тебя. Но решила, что ты заслужил право знать правду.
— Хороший способ, — скривившись, отвечает он. — На глазах у сотен людей! Какая интимная обстановка!
— А, значит, я не только должна поведать тебе об убийстве, но и сделать это в правильной обстановке? — недоумеваю я. — В следующий раз надо заварить чайку, свечки зажечь, да?
Тобиас издает стон и, развернувшись прочь, делает пару шагов назад. Когда он поворачивается ко мне, его щеки покрыты красными пятнами. Я еще ни разу не видела его таким.
— Иногда с тобой бывает очень трудно, Трис, — шепчет, глядя в сторону.
Мне хочется сказать ему, что со мной действительно нелегко. И я бы не выжила в последнюю неделю, если бы не он. Но я просто смотрю на него, а в ушах стучит пульс.
Я не могу признаться ему в том, насколько он мне нужен. И я не могу жить без него, точка. Но мы не можем даже довериться друг другу, поскольку не знаем, сколько еще проживем на этой войне.
— Прости, — отвечаю я. Во мне не осталось ни капли гнева. — Мне следовало быть честнее с тобой.
— И все? — хмурится он.
— А что еще ты собирался услышать?
В ответ он просто качает головой.
— Ничего, Трис.
Я гляжу, как он уходит, и внутри меня растет пустота. Кажется, я скоро разорвусь на части.
Глава 14
— Так, какого хрена ты здесь делаешь? — спрашивает меня кто-то.
Я сижу на матрасе в коридоре. Я пришла сюда, но забыла, для чего, поэтому просто ничего не делаю. Я поднимаю взгляд. Линн. Я познакомилась с ней, когда она наступила мне на ногу в лифте в небоскребе «Хэнкок Билдинг». Сейчас она стоит рядом и глядит на меня, приподняв брови. У нее отросли волосы. Они еще короткие, но ее голова уже не выглядит, как череп.
— Сижу. И что? — отвечаю я.
— Ты смехотворна, вот и все, — со вздохом замечает она. — Собирай шмотки. Ты лихачка, и пора вести себя соответственно. Из-за тебя у нас плохая репутация у правдолюбов.
— Почему именно?
— Делаешь вид, что нас не знаешь.
— Я просто старалась помочь Кристине.
— Кристина, — фыркает Линн. — Влюбленная соплячка. Люди гибнут. На войне такое случается. Со временем она поймет.
— Ага, люди гибнут, но не всегда их убивает лучшая подруга.
— Без разницы, — отвечает Линн. — Пошли.
У меня нет причин отказываться. Я встаю и следую за ней по коридорам. Она быстро шагает, и мне приходится не отставать.
— Где твой страшный приятель? — спрашивает она.
Мои губы кривятся, как от кислого.
— Он не страшный.
— Нет, конечно же, — ухмыляется она.
— Не знаю, где он.
— Ну, тогда можешь и его из постели поднять. Нам надо забыть об этих ублюдочных детях союза лихачей и эрудитов. Снова стать единым целым.
— Ублюдки от союза лихачей и эрудитов, надо же, — смеюсь я.
Она толкает дверь, и мы оказываемся в большом помещении, напоминающем мне вестибюль. Пол здесь выложен черным мрамором с огромным белым символом посередине, но этот знак закрыт койками и матрасами. Лихачи, мужчины, женщины и дети, повсюду, и ни единого правдолюба.
Линн ведет меня влево, между рядами постелей. Глядит на мальчишку, сидящего на одной из крайних, на пару лет нас моложе. Он пытается развязать узел на шнурках.
Читать бесплатно другие книги:
