Смертельный рейд Иванович Юрий
Женщина на это криво улыбнулась.
– Так и нас никто не заставляет. Любой желающий спускается вниз добровольно. Остальных туда скидывают в наказание за преступления. Потом поставные сдают груан валухам, и мы за это получаем все блага цивилизации.
– Все равно оставаясь при этом рабами, – зациклился на своем парень.
Но его соперница в диспуте оказалась на удивление грамотно подкована в политическом плане:
– Значит, не заслужили считаться свободными. Вот когда докажем свою сознательную мудрость, тогда и заберут от нас валухов. Ведь это уже давно обещано. И даже конкретные правила для определения нашей мудрости составлены. Если ты о них не знаешь, то я тебя после обеда специально отпущу на беседу со старшиной нашей улицы. Если и он тебе не поможет, тогда к старшине сектора сама отведу.
Похоже, такая угроза была более чем нешуточная, потому что парень зачастил ножом по разделочной доске и больше ни словом не обмолвился о несчастной доле своего народа. Молчали и все остальные. И только через некоторое время в кухню ввалились еще две женщины, которые оказались личными швеями барона, лучшими подругами шеф-повара и родными тетками той самой, получившей пощечину девушки. Но молодая повариха с ними только скромно поздоровалась, не поворачиваясь красной щекой, тогда как швеи, получив от подруги на столик сбоку от двери вазу печенья и кувшин напитка, принялись, словно сороки, обсуждать фасоны изготавливаемых платьев.
Они и вчера болтали о чем-то подобном больше часа, так что Леонид решил не терять даром время, мотнулся наверх. Уж больно ему хотелось посмотреть хоть издалека, как эти гаузы выглядят. Посмотрел. Чуть не поплохело после этого.
Ему оставалось метра два до окошек, когда сквозь гул обдувающего тело сквозняка услышал странный шелест, скрип, а потом и свет наверху убавился вдвое. Словно кто-то заглядывал внутрь колодца. Памятуя о высоте шести метров над грунтом и об утверждении, что «кошмарики» летают, землянин сразу заподозрил именно поработителей данного мира. Хотя не мог понять, почему не слышно специфических хлопков крыльев. Уж заглянуть в планировании кречи или им подобные летуны никак бы не смогли.
Вначале было страшно лезть дальше, но любопытство пересилило. Хотя выглядывать Леонид старался с максимальными предосторожностями. Вот тогда ему и поплохело: между башенками деловито ползал гигантский питон с громадной пастью и заглядывал в каждое оконце! А его многометровое тело так и волочилось следом уродливой, поблескивающей металлом колбасой.
«Если это гауз, да он еще и летает, – думал землянин, стараясь от дрожи по всему телу не свалиться вниз, – то я сам готов добровольно идти хоть в бездну за тем груаном, лишь бы никогда больше не видеть эти ужасные зубы! Или это валух? Да нет, те вроде как куда-то попрятались».
Кое-как успокоившись, решил еще раз осмотреться. Тем более что питон уже скрылся за лесом окружающих башенок и заглянуть именно сюда в данный момент вроде как не мог. Зато теперь можно было и в сторону вулкана посмотреть. И вот там уже явно кто-то летал!
Внешне это напоминало наполовину спущенные, деформирующиеся при смене курса шары из сморщенной, покрытой пупырышками резины. Метра три в диаметре, они довольно лихо носились как над вулканом, там и над вытяжными колодцами. Создавалось впечатление, словно они что-то ищут на поверхности.
«Или голодные, или кто-то сбежал, или у них тут какая-то система тревоги сработала, – озабоченно размышлял Леонид, опускаясь вниз. – Ведь недаром этот питон откуда-то взялся и в окошки стал заглядывать. И если гаузы умеют перемещаться между мирами, то не удивлюсь, если у них есть некие приборы, фиксирующие эти перемещения. Вдруг так получилось, что мы оказались здесь и тем самым подняли тревогу? Мало того, вдруг Борю или Шаайлу уже поймали? А то и обоих? Лучше всего мне было бы сейчас находиться в городе и расспрашивать у людей конкретно, но как туда попасть?»
Да и нормально адаптироваться, незаметно влиться в среду горожан было бы нереально. Слишком мало до сих пор сведений о городе, следовало их собирать, накапливать дальше. Иначе ни себе, ни товарищам помочь не получится. А о возвращении в мир Трех Щитов в ближайшие дни и думать нечего.
Так что самыми актуальными были сведения. Ну и вода, пожалуй. Как ни редко прикасался гость из другого мира к своей фляге, она опустошалась с явно чрезмерной скоростью.
Разговор на основной кухне о платьях и фасонах продолжался с прежней интенсивностью и не думал прекращаться. Поэтому Леня поспешил к иным щелям, чтобы с помощью единственной у него имеющейся проволоки разложить оба диктофона. Ранним утром он их прослушал, но в предыдущих записях ничего особенного, кроме некоторых бытовых деталей, уловить не удалось. Но и то хлеб, чтобы понять жизнь иного мира – даже крошками брезговать не стоит. Опять установил диктофоны в позицию «Автопуск при звуке» над перспективной кухней людишек сомнительного криминального толка и небольшой семьи, в которой обычно на кухне и трапезничали. Ну а потом спустился к подвалу с камерой, думая еще раз быстренько глянуть на мальчуганов, потому что именно их голоса оттуда только и слышались.
Ребята на этот раз возжелали прямо на дому обучиться цирковой акробатике. По их словам, недавно они были в цирке, ну и сами старались доказать, что и они не хуже профессиональных артистов. Понятное дело, получалось у них ни шатко ни валко, но наблюдателя заинтересовал начавшийся во время кувырканий разговор. Причем гость явно уважал и ценил мнение баронского сына, да и тот рассуждал довольно дельно. Ученое дите! Правда, при этом был не в силах сдерживать рвущуюся наружу романтику и непоколебимую веру в сказку:
– Точно тебе говорю: существуют домовые! Про них знаешь сколько книг написано? Сотни! И самое главное, что во всех утверждается: домовые, если к ним хорошо относиться и щедро подкармливать, всегда в ответ людям помогают.
– Чем же они помочь могут, Маняла? – вопрошал гость.
– Да во всем! Бывает, что потеряется в доме ценного, уже и подумают, что украли, а домовой и подскажет, куда колечко дорогое закатилось. Или порой подскажет, как от хвори плохой излечиться. Иногда может совет дать дельный по торговле.
Мальчики еще долго обсуждали как саму суть домовых, так и правила общения с ними, но для себя Леонид сразу продумал одну идею: грех, конечно, пользоваться детской наивностью, но почему бы не устроить себе маленькое пополнение в провизии? А тем более в воде? Сотворить такое на кухне, еще и со взрослыми обитателями дома, было бы крайне проблематично да и слишком самонадеянно, а вот с восторженными мальчуганами может получиться.
Но пока ситуация позволяла не торопиться, и одурачивание несовершеннолетнего Манялы было отложено на крайний случай.
Да и в баронской кухне подслушивать да временами подсматривать было намного интереснее. Швеи, может, и дальше бы отлынивали от работы да языками трепались, но в дом нагрянули нежданные гости: сам старшина всего сектора, а с ним двое исполнителей. Видно, последние были рангом пониже, и их за общий стол с бароном не усадили, но вот покормить помощников старшины хозяин распорядился. Так что наверх ускакала служанка с заставленным подносом, а на кухне за столиком у входа расположились двое мужчин среднего возраста.
Как оказалось, шеф-повар и с ними была прекрасно знакома и никакого смущения или робости не испытывала. Вначале она засыпала ехидными вопросами одного из них, интересуясь, не слишком ли ему в последний раз досталось от супруги за поступки неблаговидные, а потом и ко второму исполнителю подступилась с вопросами:
– А что дочь твоя с учебой решила? У нас в Пловареше останется или куда в иную академию подаваться будет?
– Нечего ей по чужим городам, вдали от семьи самостоятельность проявлять, – буркнул мужчина. – Наша академия не хуже.
– Ха! Я ведь не твоего мнения спрашиваю, а как дочь сама решила? Тем более что парень ее вроде как себе иную девицу-избранницу отыскал.
– С чего ты взяла?
– Так об этом все кто хочет знают, твоя дочь из этого секрета не делала. Ведь недаром позавчера того парня из окна водой облила. Старая традиция.
Судя по тому, что все на кухне захихикали, в том числе второй исполнитель, девушка таким образом всему свету заявила о разрыве со своим бывшим поклонником. Тогда как строгий отец не в силах был скрыть досаду:
– И все-то вы знаете! Все-то вам обсудить хочется!.. А парень-то, может, ничего и не замышлял плохого! Может, просто прошел с другой девицей по улице, потому как по пути им было?
– Ох! Не смеши народ! И за грудь ее тоже при этом тискал как попутчицу? И ниже спины ей юбку оглаживал, как заботливый товарищ?
Теперь уже все рассмеялись. Хотя первым опять-таки заговорил именно отец решительной девушки:
– И все равно это не повод, чтобы в другой город уезжать. В Макильской академии точно такие же курсы и специальности. Зато требования к экзаменам строже вдвое.
Шеф-повар хихикала дольше всех, но выводы сделала бесспорные:
– Понятно. Значит, твоя отправляется в Макиль. Уж я-то ее настойчивость знаю. Только не пойму, чего ты такой недовольный и расстроенный? Ведь еще дома три сына и две дочери остаются! Скучать не придется. Будет кого воспитывать и по углам гонять.
– Если бы все только в скуке заключалось! – сердился мужчина, непроизвольно для себя ударяя кулачищем по столу. – А ну как дура эта выучится с отличием, да заберут ее в иные миры?! Потом только и увижу раз в год… – Голос его сорвался. – А она у меня любимица.
«А мир-то полон здесь чудес! – восклицал мысленно Леонид, стараясь ни одного слова не пропустить из разговора. – Академии тут у них, в которых рабыня может сама специальность выбирать. Да еще и лучших учеников в иные миры на практику гоняют… – И в голову землянина пришла присказка, придуманная его другом Борисом Ивлаевым: – Интересно цирк построен, шпилем вниз, манежем вверх!»
Глава третья
Встреча с реалиями
В тот момент я ничего о друзьях не знал и думал, что бы такое придумать для спасения собственной жизни. Уж больно страшен был взгляд поставного Сергия. Хорошо хоть я сразу не развернулся и бежать не бросился: ноги приросли, и мой доблестный щит ничем мне не помог. Помогла наблюдательность. Взгляд этого здоровенного мужика оказался направлен не прямо на меня, а куда-то в подпространство.
А тут еще и мой тезка уважительно похлопал по плечу:
– Ну если ты и в самом деле художник, то, считай, тебе повезло. Правда бы, еще знать, какой у тебя уровень мастерства?
– В каком смысле? – стал я немного успокаиваться, с хрипом выдавливая из себя уже длинные предложения. – И как в вашем городе художники делятся по уровням?
– Как и везде: подмастерье, ученик, ученик-рисовальщик, младший мастер, мастер, заслуженный мастер, академик, заслуженный академик.
Некоторые слова он называл не так, как они мне переводились, но суть градации улавливалась. Пришлось спешно прикидывать, насколько обряд гипны и умение рисовать способствует тому же званию «академик». Что-то подсказывало, что еще о-го-го как соответствует, но лучше изначально занизить свой уровень, чем потом опростоволоситься.
– Обучался я у академика и вроде как хороший мастер.
Теперь уже и поставной поменял выражение лица на чисто дружеское покровительственное:
– Ты, парень, не переживай, если сможешь несколько портретов нарисовать за пару дней, получишь должность прямо в администрации сектора. Наказание вначале заменим административными работами, барону скажем, что ты сюда именно и мечтал убежать, а потом тебя и в ранг возведем. Там, глядишь, и оружие носить сможешь. Ну, как тебе такое предложение? Остаешься у нас или тебя в твой Пловареш отправить?
– Остаюсь! – интенсивно закивал я, не понимая, что это у них за жизнь такая и почему меня великаны рабом назвали. Правда, я немного опасался рисования портретов, все-таки после обряда гипны иную технику, чем набросок, опробовать не приходилось, а детские рисунки – не в счет. – Э-э-э… портреты?
– Праздник у нас через три дня, – в охотку стал пояснять Сергий. – Ну и мой главный противник – это поставной соседнего сектора. Каких он только нам каверз не устраивает в конкурсах, чтобы по общим показателям занять первое место на празднике. И последние годы у него художник появился, и один пункт мы даже наполовину никак преодолеть не можем. Если ты хотя бы не хуже нарисуешь, мы уже имеем прекрасный шанс на победу. Понял?
Я развел руками и кивнул. Мол, как не понять! Вот на этом моя аудиенция у местного начальства и закончилась, хотя само общение продолжилось. Дальше оба моих «благодетеля» чуть ли не под локти меня подхватили и поволокли к выходу. Только и успел оглянуться на Ксану да заметить нескрываемое презрение высокомерной, разбалованной самки у нее на личике. Видимо, девица, не знавшая о сути нашего разговора, решила, что сразу на казнь тащат. Или куда тут у них и как?
Затем меня бодро провели по нескольким коридорам этого казенного здания, и мы оказались в довольно просторной комнатушке, уставленной четырьмя двухъярусными кроватями, несколькими мольбертами, рамами с полотнами и прочими принадлежностями, необходимыми живописцу. В правом крайнем углу имелась дверь высотой для человека, ведущая, как потом выяснилось, в каморку с душем и туалетом. По правой стене стоял большой стол. Чуть дальше за ним, в неправильном углу просматривалось пока непонятное мне окно или пролет, оттуда вроде что-то светилось. Одна кровать сразу налево за решеткой, вторая у стены слева, и две у противоположной от входа стены. С потолка свисали сразу три лампы довольно интенсивного дневного освещения. Меня только сильно смутило, что в комнатушку вела зарешеченная дверь с показательным амбарным замком на ней.
Да и старшина с ходу обрадовал:
– Это у нас тюрьма. Самое спокойное и тихое для работы место.
– Да-а? Раньше кто… р-р-работал?
– Так наш Сергий добрый, он даже смертникам давал шанс себя в рисовании проявить. Вдруг бы талант проснулся?
– О-о-о!
Дивные у них тут методы определения талантов.
– Понятное дело, – басил довольный поставной. – Получись у кого-нибудь чего, я бы ему пожизненную отсидку устроил или еще как отмазал. Негоже талантам погибать бездарно. – Видя, как я озадаченно подергал стойку кровати, он хмыкнул: – Да и тебе где наказание отбывать, как не в тюрьме?! Отсиживайся от неприятностей да любимым делом занимайся. Питание у тебя будет – не хуже, чем у меня, ты только рисуй.
После чего уселся на лавку у стены, сложил свои ручищи на груди и приготовился смотреть спектакль. Иначе и не объяснить эти его выпуклые глаза, следящие за каждым моим движением. Да и старшина, усаживаясь на единственный стул, уже на правах старого друга не приказывал, а эдак душевно советовал:
– Да ты не стесняйся, Миха, приступай к работе, мы только чуток посмотрим, успокоимся и пойдем! – Видно было, что душа у него переживала за предыдущие поражения родного сектора не меньше, чем у Сергия. – Главное, покажи нам хоть капельку своего мастерства.
Легко сказать, капельку! Как говорится: таланта полная кастрюля, да вот ложку бы еще к нему. Глядя на краски, я понял, что понятия зеленого не имею, как их смешивать, разводить и наносить. Хорошо хоть карандаши имелись, разные, еще и с разной грифельной начинкой. Полотна разных размеров уже были на рамках, часть даже загрунтована разными цветами. Причем и сомневаться не приходилось: подобные рисовальные принадлежности и все, что я вижу в этой тюремной мастерской, – не то что не средневековье и даже не двадцатый век по земным понятиям, а как минимум середина двадцать первого века. То ли местный начальник настолько сбрендил на пункте победы его личного художника, то ли подобное было доступно в этом мире любому художнику. Или все это досталось в наследство от какого-то в самом деле великого художника. Неужели?.. Что с ним случилось и так ли это, я спрашивать побоялся. Суеверие проклюнулось.
Мало того, поди что-то спроси лишнее, так сразу поймут, что ты с неба свалился. Вернее, из колодца вылез.
Но спросить все-таки следовало. Особенно по темам предстоящих работ.
– Чьи портреты?
– Кого угодно. Хоть себя рисуй.
– Зеркало надо.
– Будет! Ксана чуть позже принесет.
Это обещание поставного напомнило, как мне вслед смотрела смазливая секретарша. Очень обидно смотрела! Да и вообще как она высокомерно себя вела хотя бы с тем же Бореем, так и взывало к мелочной, мещанской мести. Обладать ее телом мне вряд ли удастся, а вот хоть немного унизить да заставить вокруг меня повертеться можно и попытаться. Другой вопрос, как к моим рассуждениям и пожеланиям отнесется шкафообразный начальник этого сектора. Поэтому я начал издалека:
– Обязательно только портреты?
Сергий только одним взмахом бровей взбодрил рвение заговорившего старшины.
– На конкурсе оцениваются работы по категориям, – затараторил тот. – Низшая – абстракционизм. Чуть выше – натюрморты. Потом портреты. Затем – во весь рост изображение. Ну и наивысшее – групповое изображение сразу нескольких людей или фантазия. Можно даже валухов рисовать. А то и гаузов. Улицы города и дома приравниваются к натюрморту, но если с людьми – к портрету.
«Партизаны на луне! Кто же те великаны? И чем отличаются валухи от гаузов?»
Все еще продолжая сипеть и коверкать слова, я стал осторожно выспрашивать:
– Если рисовать с натуры?
– Кого закажешь, тот и будет с тобой сидеть в одной камере! – с юморком обещание от поставного.
– Женщину?..
– Легко!
– А если голую?
– У-у-у! – Сергий умудрился и глаза в восторге закатывать, и кивать одновременно.
– Покрывало и… она!
Я жестом указал на кровати расстеленное покрывало, потом улегся на живот и согнул одну ногу в коленке, как делают супермодели на рекламных фотографиях.
На это уже замычали оба. Кажется, от самой возможности лицезрения подобной картины они от слюнок ничего иного и сказать пока не смогут. Но мне еще оставалось показать ту «капельку» таланта, после которой мои требования станут более весомы. Поэтому я на мольберт, развернутый к зрителям, прикрепил лист ватмана кнопками и буквально несколькими линиями нарисовал силуэт женского тела в только что показанной мною позе. Гипна не подвела! Как и маленькая сестренка Мансаны в своем ведьмовском просмотре, сказавшая, что я стану великим живописцем: я мог себя смело зачислять в академики. По крайней мере, по рисунку. Оба местных господина сидели и мычанием выражали свои восторги.
Голову к силуэту пририсовал только контуром прически, без лица, и замер, не зная кого изобразить.
– Женщина… – Я всем видом изображал терзания великого маэстро перед творимой формой. – О! Может… Ксана?
Интересно было смотреть на обоих: старшина Борей весь как-то дернулся, словно размышлял, смеяться или нет. Тогда как поставной нахмурился, закряхтел, задвигал своими могучими плечами, словно на него вдруг высыпали большую коробку с кусачими муравьями. Однозначно он свою секретаршу не только для мебели держал, и вполне возможно, будь он в пылу начальной влюбленности, мне могло и непоздоровиться от вспышки ревности. Но похоже, что своими капризами и склочным характером Ксана уже и его достала. А такой резкий, независимый и характерный самец никогда долго не станет терпеть вмешательства самки в свои дела и спускать ей покушения на его личную свободу.
То есть временная ситуация оказалась самой удачной для некоторой смены комбинации в их отношениях. Вариантов было несколько: разрыв, укрощение, наказание или разъяснение зазнавшейся девице ее истинного места. А то и просто попытка опозорить и унизить. Хотя я позже узнал, что в данном мире считалось за огромную честь позировать профессиональному художнику хоть голой, хоть вообще в непристойных позах. По большому счету, поговори я с Ксаной отдельно, она бы и сама пришла в мою камеру для работы натурщицей. Может быть.
Ну а тут еще и Сергий решил:
– Ну да, коль рисовать тело, то пусть будет одно из лучших нашего сектора.
– О! Есть еще лучше? – выдавил я уже шепотом.
На это лицо поставного пошло гримасами. Мол, и есть, и лучше, но уже не для рисования, а для… «И не для всех! А только для меня!»
Ну кто ж спорить станет с главным начальником, который, кажется, себе уже имеет на примете более покладистую, но, главное, более шикарную секретаршу. (Бедная Ксана! Догадывается ли она?)
Я тоже не спорил. Поэтому без единого звука отдал снятый ватман в протянутую ручищу. За что был по-братски похлопан по плечам второй подобной ручищей и награжден благословлением:
– Работай. Все у тебя будет. Обед привезет Ксана чуть позже. Когда нарисуешь первый портрет и он мне понравится, вообще проси из еды что только душа пожелает. Об остальном тебя проинструктирует Борей. Не унывай!
После чего Сергий, словно ходячая скала, поспешил по своим делам. А я и не унывал. Уж как-нибудь, но пару недель и в тюрьме пересижу, портретами занимаясь. Потом выведаю про друзей, помогу им выбраться куда надо да сбегу. Свой колодец с переходом тоже без труда отыщу. Теперь самое главное – это сбор информации. Особенно про гаузов выведать все надо поподробнее.
– Ну вот, – радовался старшина сектора, как ребенок, – говорил ведь тебе, что наш поставной – добрейший, умнейший мужик!
– Да уж!.. Но вот с обедом…
Но слушать меня пока не стали.
– Тем более что мы о таком художнике, как ты, уже лет десять мечтаем. Кстати, замок я закрою, чтобы тебе кто посторонний не мешал. Но самое главное, если вдруг нагрянет с инспекцией барон Фэйф, ты старайся к нему синяком больше поворачиваться, пусть он видит, как тебе тут несладко приходится.
«Ага! Синяка на мне уже завтра не будет благодаря первому щиту. Или можно как-то притормозить выздоровление?»
– Ну и не вздумай при нем какую-то глупость сморозить. Есл и что уже готовое на холсте будет, к стене разверни, чтобы не увидел ненароком. Сам знаешь, насколько эти валухи простаки и как мало разбираются в искусстве, но выставляться перед ними тоже нельзя. Мало ли что.
«Ну вот, кажется, разобрался, кто такие валухи: великаны. А что они простаки, то это старшина явно деликатничает. Тупые эти валухи! Ну совсем ту-у-упы-ые! – в стиле популярного у нас в России комика носилось в моей голове определение. – Еще бы отомстить тому придурку, который меня в трубу затолкал…»
Борей уже стоял в двери, когда я жестом указал на странное окно:
– Там?
– Сам и посмотри! Пока, закрываю, работай.
Надо же какая забота! Все-таки меня закрывают не по причине недоверия, а чтобы мне никто не вздумал случайно помешать. Хотя я первым делом присмотрелся к замку, когда шаги старшины стихли в отдалении. Изначально просканировал металл: отменного качества. Да и слишком странный какой-то сплав, словно маленькие перекрученные косички. Такой замок не сломаешь даже несколькими ударами тяжеленной кувалды. А вот механизм – простейший. Мне, как имевшему полчердака подобных железяк и деталей, достаточно будет четверти часа для вскрытия.
Теперь к окну. Ба! И в самом деле – окно! Причем выходящее на вполне себе приличную улочку этого подземного города. Высота под два метра, ширина в половину метра. Пять толстенных прутьев, стоящих вертикально, за ними рука просовывается легко и открывает наружу жутко запыленное окно. И неторопливый городской гомон наполняет мою тюремную камеру. Отлично видны окна домов напротив, но они все зашторены. Просматривается солидный кусок улицы с редкими прохожими. Порой видна повозка, запряженная осликами, порой сами люди катят арбу. Но никакого постороннего запаха от возможного на мостовой навоза. Над головой прохожих, на уровне верхних окон висят более мощные фонари все того же дневного освещения.
Монументальный город!
И люди! К кому ни присмотришься, вполне себе нормальные, не угнетенные, не подавленные. Порой молча идут, порой рассказывают что-то, порой смеются. Если сильно не задумываться о некоторых деталях одежды, то вполне себе улица среднестатистического европейского городка. По крайней мере, так мне она представляется по кинофильмам и кадрам информационных новостей. Сам-то не сподобился побывать.
– Эй! Смертник! – Резкий женский окрик от двери моей персональной тюрьмы (а что, сам ведь проживаю!) заставил меня оторвать лицо от решетки и сфокусировать расплывающийся взгляд на секретарше поставного. – Не пойму, зачем тебе зеркало?
Она уже его пропихнула между решеток двери. Довольно большое, овальное, можно спокойно пользоваться в ванной комнате во время бритья, мытья… и вытирания. Но вот вид Ксаны так и кричал о горящем в ней любопытстве, пылающем презрении и разгорающемся ехидстве. Видимо, босс ей ничего пока толком не рассказал, а просто в грубой форме приказал отволочь мне эту совершенно неуместную в тюрьме вещицу. Так что ей еще и обидно было за незаслуженную грубость. Хотелось хоть на ком-то отыграться и унизить морально. Наверняка она уже и фразы подходящие заготовила, но я ей поломал заранее спланированный спектакль. С воздетыми к ней руками бросился к двери и рухнул там на колени.
– О богиня! Как дивно смотрятся твои волосы при этом освещении! – При этом старался подставить для обозрения пострадавшую часть своего лица. – А твоя кожа кажется нежнее и мягче, чем крылышки ночного мотылька!
Прокол! Глаза красавицы сразу же сузились в подозрении.
– Кто такой мотылек?
Ну да, откуда у них тут мотыльки, если они на поверхности не бывают!
– Я специально для тебя его нарисую и подарю. Это такая прекрасная бабочка с разноцветными крылышками.
– Кто такая бабочка?
– М-да.
– Ты так странно говоришь.
Второй прокол! Не с моим говором пытаться в точности повторить местный многопрофильный акцент. Но останавливаться тоже нельзя.
– Прекраснее тебя нет во всем мире! О Ксана! Ответь мне: придешь ли ты еще хоть раз ко мне перед моей смертью?
– Еще чего! Обойдешься! – и, грациозно развернувшись, стала уходить. Но видимо, вспомнила, как собиралась меня и унизить, и обозвать, и что-то выспросить, потому почти замерла на месте. Мне этого и даром было не надо, поэтому я опять взвыл голосом давно не целованного Отелло:
– Ты услышала мои мольбы?! Возвращаешься?!
После подобных вопросов вернуться и продолжить со мной прения показалось даже такой фифе невероятно зазорным делом. Так она и скрылась с моих глаз, ублажая их невероятной грацией своего соблазнительного тела. Но не ушла из моих мыслей. Уж я-то точно знал: ей и обед придется доставить, и от работы натурщицы, скорее всего, не отвертеться. Да и как любой здоровый мужчина не мог отказать себе в неких фантазиях фривольного толка.
Но расслабляться и уходить в мечты не позволяла окружающая обстановка: какая-никакая, а тюрьма. И если я хочу здесь «отсидеться» спокойно недельку, а то и другую, следует немедленно приступать к выполнению данного мне поставным задания. Вернее, наложенного на меня наказания.
Вначале решил начать с рисунков. То есть сделать рисованный портрет себя нынешнего, и зеркало для этого мне казалось одним из обязательных условий. Расставил удобно мольберт, прикрепил самый большой лист ватмана, ну а на второй установил зеркало. Кстати, и все остальные предметы для работы живописца тоже отличались невероятным качеством и удобством, а бумага так вообще показалась изумительной.
Короткая настройка, с окончательной выборкой света от ламп, и я приступил к рисованию собственного портрета. И что самое интересное: в зеркало пришлось взглянуть раз десять, не более. Обряд гипны мне и в этом деле давал неограниченные возможности. В сознании у меня словно сам по себе формировался весь образ предстоящего рисунка во всех его мельчайших подробностях и многочисленных нюансах, а потом наступал творческий всплеск, и я становился неким подобием человека, о котором говорят: увлеченный. Почетно – одержимый. Хотя бывает и так: бесноватый.
Руки двигались легко, смело прорисовывая большие, насыщенные линии. Пальцы сами выхватывали нужный карандаш или грифель. Глаза перестали метаться к зеркалу уже на третьей минуте работы. Ноги словно приклеились к одному месту, не желая менять выбранный ракурс.
В принципе я несколько раз становился свидетелем работы художников-портретистов. В нашем городе на одной из малых площадей как раз и располагались по выходным те, кто за определенную плату брался нарисовать что угодно. Некий карикатурный образ у них получался минут за десять, более сложный и многоцветный портрет – минут за сорок. Солидные заказы выполнялись за несколько часов.
У меня же автопортрет цветными карандашами получился минут за двадцать вдохновенного и яростного труда. После чего я с естественной гордостью принялся ходить по всей камере и рассматривать созданное произведение с разных ракурсов и с разного расстояния. И что мне сразу пришло на ум, так это понимание, что портрет удался. Может, и не шедевр с точки зрения мирового искусства, но уж ни один из художников моего города на Земле подобного ни за что бы не нарисовал. Вернее – за такое короткое время. Больше всего радовал стиль рисунка: жесткие, насыщенные линии, глубокие тени, смещение контраста, и все это на грани гротеска. Ну и время от времени я замирал на одном месте, мысленно восклицая: «Красота! Неужели это мне удалось так шикарно нарисовать?! Да имея подобные таланты, можно зарабатывать бешеные деньжищи!»
Вот в один из моментов «замирания» Ксана меня и застала:
– Чего это ты стоя спишь? Бездельничаешь? – Рисунок она видеть не могла, мольберт был повернут в другую сторону. – Или собой в зеркало любуешься?
Из чего следовало, что моя внешность у нее до сих пор вызывает неприятие, но кое-какой интерес уже просыпается. К тому же вплотную к решетке стоял некий столик на колесах, на котором лежала довольно скромная арестантская порция. Вот она меня в первую очередь и поразила. Проигнорировав вопросы красавицы, я сам воскликнул с негодованием:
– Почему так мало? Поставной обещал кормить не хуже, чем самого себя!
– Да ты издеваешься, беглый? – Ксана с высокомерием ткнула пальчиком в миску с какой-то кашей. – Ты даже этого не заслужил! Еще возись тут с тобой.
– Почему это? Первый портрет готов! – Я прекрасно видел, как девушка собралась перейти к прямой ругани, мстя мне за свою доставку. Но похоже, что о своей роли натурщицы она еще и не догадывалась, и решил это дело немножко поторопить: – Так что я требую себе много мяса, сыра, хлеба, салатов и… всего остального. Порций на пять, не меньше. Когда я творю – мой аппетит удесятеряется.
За время этого монолога я приблизился к решетке вплотную и попытался сквозь ее прутья перетащить к себе доставленный мне скромный обед. Кружка с не совсем понятным не то компотом, не то кумысом уместилась на выступающей каменной полке. Окаменевший от черствости хлеб я зажал под мышкой. Кусок серого на цвет кабачка, страшно безвкусного, я проглотил почти не разжевывая: «салаты съедаются первыми». Подошла мне и деревянная ложка, занявшая место рядом с кружкой. А вот миска с кашей… Если бы это была хоть густая перловка! Так, нечто среднее между похлебкой и манной кашкой для детей.
– Однако! Как же я кашу буду есть?
– Как и все подобные тебе свиньи! – дождалась возможности меня оскорбить красавица. – Становишься на колени у столика, черпаешь ложкой здесь и заносишь в свою камеру.
О такой мало сказать «хамоватая». Такую надо обязательно наказывать. Тем более у меня преимущества: я-то знаю, что данная фифа уже в опале у большого босса и тот собирается от нее избавляться. А она разве что подспудно догадывается.
«Сволочь! Над голодным человеком издевается! – Во мне мой голод-зверь уже и в самом деле проснулся и начал словно слон топтаться по желудку и прочим дорогим для меня внутренним органам. – Ну погоди, я тебе устрою! Пусть только ты ко мне попадешь в натурщицы!»
Мало того, пока я поставил миску на столик, желая перехватить ее левой рукой, наглая секретарша бесцеремонно отодвинула столик от решетки:
– Ты и каши не заслужил! Покажи вначале, что ты там намазюкал!
Причем все таким тоном, который никак не предполагает непослушания. А кто ослушается, тому будет и очень плохо, и очень больно. Ведь недаром даже такой человек, как старшина Борей, относился к девице с необычайным почтением, чуть ли не со страхом. Но то он, а то я. Тем более что мой разум несколько помрачился в тот момент, когда каша стала недосягаемой. Родилось непреодолимое желание хоть чем-то, но запустить в это холеное, надменное личико. Только чем? Под левым локтем у меня была зажата четвертушка черствого хлеба. Как ни был я разозлен, но понимал, что таким твердым да и тяжеловатым предметом питания и убить можно. Не говоря о том, что хлеб – это не только ценный продукт питания, но и… (кушать-то хоцца!). Ложкой запустить? А чем потом жрать буду? Как жаль, что сразу не догадался кашей плеснуть! Кружка? Зато кумыс в кружке точно подойдет.
И, долго не раздумывая о последствиях, с похвальной точностью и кучностью, я выплеснул жидкость прямо на девушку. Хорошо попал, душевно! Но если бы предвидел, как она меня вспугнет своим визгом, вернул бы время вспять и вместо обливания просто покорно показал бы девице свой автопортрет. Ксана была неподражаема в своем гневе! А сногсшибающим визгом могла бы смело сражаться на поле боя, будь то с великанами, будь то со зроаками или с кречами. Я даже присел непроизвольно, роняя несчастную арестантскую пайку в виде хлеба на пол. Ну чистый соловей-разбойник в юбке!
Вдохнул я уже после того, как визг затих в отдалении: Ксана побежала жаловаться на подмоченную репутацию.
Пришлось здраво прикидывать: что мне за такой поступок будет? При всей «доброте» поставного он может и разъяриться. Тем более он вряд ли поверит, что за такое короткое время портрет успешно нарисован. А значит, под горячую руку мне может и достаться, ведь при всем своем высоком самомнении о себе мне со здешним боссом конфронтация никак не нужна. Спасти меня от скорой расправы мог только мой труд живописца. Поэтому я сразу развернул мольберт с автопортретом к выходу, еще и пододвинул как можно ближе. На второй мольберт пришпилил еще один лист ватмана и в бешеном темпе принялся рисовать, пока опираясь на собственную память, портрет местного начальника.
И не прогадал. Услышав приближающийся топот, Сергий попал ключом в замок с разгона. Но, уже открывая решетку, делал это с солидным замедлением. А когда вошел в камеру заточения, вообще замер, разглядывая мой автопортрет. Минуты две он так стоял, а когда стал открывать рот, я, продолжая шепотом имитировать надорванное горло, стал ворчать:
– Так и стой! Хорошо свет на лицо падает. Отличный портрет получится.
Сергий нахмурился, но замер. Можно сказать, что и дышать перестал. Только и косил глазами то на меня, то на уже готовую картину.
А на меня опять нахлынуло вдохновение. Я рисовал словно проклятый, словно это последний рисунок в моей жизни, и словно он просто обязан оказаться самым лучшим. Можно сказать, что я тонул в тот момент в нирване собственного творчества. Вокруг ничего больше не существовало: только ватман и перенос на него изображения позирующего мне натурщика. Причем я с восторгом замечал, что перенос происходил не только внешности человека, но и его внутреннего мира. Такой типаж, как поставной, недаром находился на подобном месте и на подобной должности, и не знаю каким чудом, но мне удалось отобразить на карандашном портрете ярость этого человека и его уверенность в себе. Его жесткое, самоконтролируемое бешенство и ту некую доброту, которая все-таки и в самом деле наличествовала у этого человека. Его незаурядную хитрость и несомненные дипломатические таланты. Да и еще нечто, что конкретно не поддавалось моим умозаключениям.
Так он и получился у меня на портрете: в упор, метров с четырех, глядящий на зрителя сверху вниз.
«Странно вроде, рисовал быстрее, а получилось лучше, – засомневался я, отходя на должное расстояние и любуясь своей работой. – Или это так быстро время пролетело? Хм! А ведь очень даже респектабельно получилось! Видимо, мастерство тоже от частых тренировок зависит».
Также меня удивило, что ни единой тени, ни единой линии мне подправлять не хочется. Хотя в голове вдруг неожиданный критик стал нагло требовать: «Вон там чуточку надо продлить линии, вон там надавить, а вон там чуток теней добавить». В общем, спор с самим собой я выиграл, понимая, что надо срочно ковать железо, пока оно горячо. Поэтому развернул к зрителю и второй мольберт со словами:
– Ну как? Достоин я за такие умения нормального и обильного питания? Тем более что во время работы обмен веществ в моем организме проходит раз в пять быстрее, чем в остальное время. Можно сказать, что я выгораю изнутри, если желудок пустой. Вот я и не выдержал, облил Ксану, после того как она отодвинула столик с кашей от двери.
Поставной повернул голову, оценил, где столик, и с пониманием кивнул. Потом снова уставился на свой портрет. При этом хмыкнул и позволил себе ухмыльнуться:
– Отодвинула столик? За такое убить можно. Тем более при пятикратном ускорении метаболизма. Кстати, ты так странно говоришь, с чего бы это?
Меня очень поразило употребление научных слов в речи гиганта. А вот мои потуги не проговориться – расстроили. Все-таки мой шепот и хрип не служили должным образом при маскировке. Слишком рано я начал творить длинные предложения, упущения в произношении сразу высветились. Но с другой стороны, я уже понял: Сергий меня в Пловареш ни за что не отправит. А значит, можно частично приврать:
– Наш академик так разговаривал. Ну и среди учеников было модно его даже в разговоре копировать.
– Угу, угу. – Теперь он стал ходить по камере, рассматривая мои работы с разных ракурсов. – Значит, готов в нашем городе навсегда остаться?
– Несомненно!
– Хорошо, очень хорошо… – После чего он стал снимать оба листа ватмана с досок. – Эти я забираю, пусть пока у меня хранятся. А про Ксану… Ха-ха! Ты даже не представляешь, как ты угадал с обливанием: она, оказывается, тебе в кружку вместо положенной бражки из сыворотки что-то иное налила… Ха-ха-ха! Умора с ней, честное слово!
«Ах она… – Мои мыслеобразы наполнились руганью и новыми планами мести. – Эта тварь до таких подлостей дошла?! Вот потому она так возмущенно и визжала, что мерзостью сама оказалась облита! Не рой, сука, другим яму!»
– И сильно она на меня зла? – прошипел я скорее для поддержания разговора, потому что и так знал ответ на подобный вопрос.
– Не то слово! Она готова тебя на ленточки располосовать за испорченное платье… ну и за все остальное.
– Зачем ей платье? – подивился я. – Все равно будет позировать голая.
Видимо, поставного все еще терзали некоторые сомнения по поводу отдания своей недавней любовницы мне на «обработку».
– Думаешь, стоит ее и так проучить?
– Не сомневаюсь. Глядишь, в будущем будет своему мужу угождать как положено, а не вести себя как последняя мымра! – вырвалось у меня.
– О! А что такое мымра? – ухватился за новое слово Сергий.
– Да такая вот, как Ксана: со всеми вредная, противная и спесивая, а тому, от кого зависит, готова половым ковриком под ноги стелиться.
Гигант задумался, припоминая:
– Вначале и в самом деле стелилась. Зато в последнее время и со мной стала… мымрой. Если бы в себе не сомневался, подумал, что она для своего тела другого полюбовника нашла.
– Может, и нашла? – перешел я на совсем мелочную месть.
– Ха-ха! Молодец! Настроился против Ксаны по максимуму. Ну ладно. Можешь дальше рисовать?
– Вначале бы поесть… за пятерых. Потом поспать пару каров, – стал я прикидывать свои возможности. – Ну а потом могу и дальше рисовать… Опять-таки если еды будет много.
– Ну тогда поешь и поспи, а потом я тебе Ксану пришлю с нужным покрывалом. Кстати, будут еду заносить, сразу с вестовыми и договаривайся: чего тебе, сколько и когда подавать дальше. Там ребята понятливые, справятся. А я им сейчас отдельно распоряжусь.
Когда он ушел, мне захотелось от голода взвыть, но есть каменный кусок хлеба, который у меня имелся, я себе не позволил: а вдруг и его эта подлая секретарша чем-то испачкала? Ну а так как в безделье ожидание тянется троекратно дольше, я решил себя занять. На этот раз я уже установил на мольберты рамки с полотнами и попытался карандашиком наводить некие размытые в сознании образы. Натурщица еще придет или нет, а вот свободная тема «Фантазия» тоже шла по высшему уровню и могла мне оказаться весьма интересной. Тем более что специально руководить рукой при нанесении контуром я не пытался, наоборот, думал о чем угодно, и мой взгляд был затуманен до невозможности. Наверное, так рисуют люди с очень плохим зрением: неважно что, важен сам процесс.
Помогло. Отвлекло. Зверь-голод меня изнутри не порвал.
Из работы я вынырнул, когда раздался скрип решетчатой двери. Двое поваров и двое вестовых в некой униформе поставили принесенные корзины сразу за порог и с некоторой опаской вышли наружу, закрывая дверь за собой. Тогда как самый старший из поваров несколько удивленно на меня посматривал.
– Велено доставить обед ресторанного типа на пятерых и узнать следующий заказ.
Свои аппетиты я уже знал, поэтому, стараясь не подавиться слюной, осмотрел доставленные корзины и бегло опросил насчет иных возможных блюд. Из этого меню и исходил, заказав себе ужин персон на семь-восемь. Повара все внимательно записали, но уходить не спешили, видимо, очень им уж хотелось посмотреть, кто ко мне еще в гости придет.
Потакать их интересам я не стал. Лишь подхватил самую внушительную корзину и расположился с ней на той кровати, которая стояла сразу от входа налево. Если ршетка не открыта, то и не увидишь, кто там сидит и что делает. Зато услышишь! Ел я с рычанием, поправ все правила хорошего тона. Чавкал, с хрустом разгрызал куриные окорочка, шумно запивал соусами и громко икал, когда запить вовремя не успевал.
Когда подался за второй корзиной, с той стороны решетки никого не было. А жаль! Я уже собирался дать некоторые существенные дополнения к предыдущему заказу. Мой растущий организм требовал, требовал и требовал (когда он насытится наконец?!). Ушли повара. Ну нет так нет! В следующий раз буду более предусмотрительным!
Как и рассчитывал, за два часа съел все. Ну а чего добру пропадать? Не ровен час, испортится что или подсадят ко мне в камеру какого нахлебника. Потом бейся головой о стену.
Два моих законных часа сиесты тоже никто не прервал. А вот потом бесцеремонное вторжение меня заставило вывалиться из сна. Кстати, сна очень и очень интересного, жаль, Лени рядом не было, у него здорово получалось толковать подобные загадки потустороннего мира.
Пришел поставной. Злой, разъяренный и жутко сердитый. А перед собой он толкал Ксану, попискивающую от страха, бессилия и унижений. Что самое интересное, ее левый глаз заплывал огромным кровоподтеком с невероятной скоростью. Видать, фингал оказался последним, самым веским аргументом местного босса, после того как секретарша решила устроить истерику и отказаться от высочайшей чести быть запечатленной на полотне великого художника из иного мира.
Понятное дело, что художник не собирался признаваться в иномирском происхождении, да и кто бы его спрашивал? Поставному нужны картины – для победы долгожданной над соседним сектором этого подземного города. Ну а его секретарше только и надо было, что дотянуться до горла этого ненавидимого ею художника и душить, душить, душить… Так, по крайней мере, расшифровывался ее ненавидящий взгляд, который нет-нет да просматривался сквозь ручьи слез.
– Вот, академик, принимай на работу натурщицу! – (Чего это он меня сразу так высоко продвинул?) – Пока не нарисуешь две картины, так и будет тебе позировать сколько надо и как надо.
– Так, а это? – Я жестами показал на красный фингал вокруг глаза девушки. Мол, видок-то подпорчен! Куда красота подевалась?
Заказчик меня понял. Грубо ухватил девушку за личико и развернул ко мне правой щекой:
– Рисуй в профиль. А надо будет в анфас, поменяй одну сторону на другую. Они ведь одинаковые?
Я не удержался от смешка:
– Будет у нее два правых глаза! Хм! Оригинально получится.
– Академик! Поступай, как тебе нравится. Не будет слушаться… – Строптивая секретарша вздрогнула в его руках. – Можешь наказывать, как считаешь нужным. Только кости ей не ломай… пока еще казнь не заработала. Ха-ха!
Шутки шутками, месть местью, но именно в тот момент я окончательно и отчетливо понял, что вокруг меня и в самом деле средоточие рабства. В какой бы среде ни жили люди, как бы они ни конфликтовали между собой по мелочам, но вот именно таким способом заволочь в тюремную камеру иного человека – для этого нужны были самые что ни на есть тепличные условия. Ладно меня, непонятного беглеца, могли сбросить в трубу с риском для моей жизни, но вот эта красавица, как бы она ни зарывалась, как бы ни подличала и ни унижала остальных, все-таки имела право на какое-то снисхождение, разбирательство и человеческое к себе отношение. А тут получалось, что она бесправная, как скот. Хуже! То есть и в самом деле она – рабыня. Как и все вокруг окружающие – тоже рабы. А всеми ими заправляет тоже раб, пусть и самый сильный, но поставленный руководить и поддерживать порядок внутри этого громадного рабского стада.
Да, тут есть некая видимость свободы. Конкурсы проводят, чуть ли не олимпиады. Вон даже убегают в леса, и их никто особо там не ищет. Но суть существования – все равно рабская. Пусть пока непонятная мне, по истории и первопричине, но тем не менее рабовладение здесь жесткое.
Мне стало жалко Ксану. Да только поздно. По крайней мере, на данном этапе переиграть свои действия никак не получится. Сергий уже составил определенный план и стремится к своим целям любыми средствами. Он и напомнил, швыряя красивое, но тоненькое покрывало на кровать, где еще стояла пустая корзинка:
– Пусть позирует совершенно голая. Сам не справишься с натурщицей, я за себя не ручаюсь! – И было совершенно непонятно, к кому больше относилась эта угроза. Ведь могло и мне достаться, если обещанная развратная картина не будет создана правильно и в срок. – Как кормят?
Читать бесплатно другие книги:
