Новая Орда Посняков Андрей

Глава 1

Две пары в сапоге

Осень нынче выдалась слякотной, холодной – с конца сентября нескончаемой пеленой шли дожди, а на Покров даже выпал со всей щедростью снег, правда, не здесь, на границе Верховских земель, что по реке Оке, а севернее, к Твери ближе. Полежал, побелел, да вскорости весь растаял, и теперь, в середине ноября, погода установилась теплая, причем даже не особенно влажная – сквозь разрывы жемчужно-белесых облаков то тут, то там проглядывало лазоревыми заплатками небо. Блестело и солнышко, не все дни, конечно, но выходило, вырывалось из облачного плена, улыбалось радостно, словно наверстывая упущенное за длинную и хмурую осень.

– Ох ты, Господи, чай, весна! – прищурившись от попавшего в глаз озорного луча, сдвинул на затылок шапку кудлатобородый широконосый мужик лет тридцати – в справном кафтане доброго немецкого сукна, какое опытный глаз ни за что не перепутает с местным, в юфтевых, испачканных в бурой болотной грязи сапогах, при висевшей на широком поясе сабле.

Мужик стоял, упираясь рукой в могучий ствол дуба, выросшего на небольшом холме, и старательно всматривался вдаль, словно бы поджидал кого-то. Рядом, у дуба, на небольшой, уже успевшей порасти свежей зеленой травкой поляне, паслись две стреноженные лошади, одна – с черной мохнатой гривой, другая – куда более изящная и, судя по виду, никогда не ходившая под ярмом. Боевой скакун, еще бы!

Хозяин скакуна – молодой статный красавец с чувственными, чуть скривленными будто в вечной насмешке губами и тоненькими усиками с ухмылкой покосился на своего напарника, или – вернее сказать – слугу:

– Весна? Ты так любишь весну, Оженя?

Мужик неожиданно озадачился:

– Да не так чтоб уж очень, господине Яндыз. Однако ж дед-то мой крестьянствовал, это потом уж батюшка в вои попал, а я уж совсем в люди выбился…

– Хм… в люди… – тонкоусый прищурил левый глаз. – Неужели?

– А так и есть! – Судя по всему, Оженя убежденно стоял на своем, да и разговор этот меж этими двумя не впервые уже заводился, все больше – Оженей, а Яндызу было приятно, хоть и насмешник, а все ж…

– Так и есть! – Повторив, напарник-слуга пригладил растрепавшуюся бороду, ловко прикрыв рукой скользнувшую улыбку – о, он-то знал, что господину эта беседа – заместо меда. – Так и есть! Был – никто и звать никак, а ныне – при самом царевиче состою! Шутка ли?

Белолицый красавчик расхохотался и хлопнул напарника по плечу:

– Хитер ты, оглан, хитер!

Оженя ухмыльнулся:

– Чего ж хитер-то? Все, господине, знают, что ты – самого Тохтамыша-царя сын, пусть и не старший… пусть и при Москве, при Василии-князе… пока…

Пока, пока…

Верно сказал, гяур, собака! И верный слуга – преданный, хоть и урус, да таких еще поискать. Эх, Оженя, до чего ж ты прав-то, до чего прав! Знает, иблис, чем уесть… и как о старом думать заставить… и о новом мечтать!

Качнув головой, Яндыз нервно сплюнул: все так и есть, чего уж. Он, чингизид, сын самого Тохтамыша, нынче вот – в служилых человечках у князька московского! Докатился, позор-то какой! А куда было деваться, ежели такая резня пошла – еле ушел, еле ускакал от братца двоюродного Булата, не предупредила бы верная нянька, так и не было б уж давно в живых царевича! Спасся тогда, повезло, а вот нянька… Ее отрезанную голову прислали беглому чингизиду с нарочным – намек яснее ясного. Ах, Булат, Булат, братец… Ничего, у покойного батюшки Тохтамыша – да будет ему вечная жизнь на небесах – сыновей много осталось, а Булат – не самый удачливый хан. Ну и что, что на престол Орды уселся? Сел, да не сам, старый эмир Едигей посадил – лиса та еще и шакал, каких мало! Захочет – другого хана посадит… ежели до него самого другой братец – Джелал-ад-Дин (змей ядовитейший!) прежде не доберется, – а дело, по слухам, к тому идет. А еще хитрый волчина Керимбердей – тоже брат – в Кафе прячется. Видать, и он что-то замышляет, а как же – всей Великой Ордой повелевать кому ж неохота? Вот и Яндызу – охота, а как же, разве ж он не чингизид? Ничего, посмотрим еще, чья возьмет да как кости судьбы лягут – московский князь, конечно, нищий (после того как его какой-то лесной ватажник-атаман потрепал), но войско у него есть, а раз есть войско…

– Господине! – Оженя встрепенулся, посмотрев сквозь голые кусты на черневшую узкой грязной лентой дорогу. – Кажись, едет кто-то… вона, за вербами.

– Не «кажись», а едет. – Щурясь от вновь вышедшего из-за синей тучи солнца, царевич прикрыл глаза рукой. – Не слышишь, что ли, как грязь под копытами чавкает?

Слуга поспешно согласился:

– И правда. А вон и всадник… Ага – один… Послать воинов, господин?

Яндыз резко мотнул головой:

– Нет! Я встречу его один…

– Но…

– Коня мне, и живо!

Махнув рукой, Оженя со всей поспешностью бросился исполнять приказание, знал – царевич в гневе может и плеткой по спине приласкать, с него станется.

Миг, и Яндыз, подгоняя коня, уже мчался к дороге. Молодой, красивый, в легкой походной кольчужице с небольшим серебристым зерцалом, он сидел в седле, как влитой… еще бы. На кольцах кольчуги, на усыпавших рукоять тяжелой боевой сабли камнях-самоцветах играло солнце. Не сбавляя хода, царевич перемахнул широкой овраг и оказался у самой дороги, однако дальше уже не поехал, осадив коня сразу за вербами. Остановился, подбоченился гордо – не дело чингизида к кому-то там спешить, пусть тот, кому надо, сам с подобающей честью подъедет! Ну да, сам… а как же?

Думая так, лукавил молодой царевич Яндыз, сам перед собой лукавил – как раз именно ему-то больше всего этот вот всадник, неприметный такой человечишка, и нужен был в первую голову! Именно ему, Яндызу – не Василию-князю. Впрочем, и Василию – нужен, но… У царевича насчет своей московской службы имелось собственное, в корне отличное от княжьего, мнение, о котором Яндыз, впрочем, предпочитал благоразумно помалкивать, ибо, кроме броской внешности и отваги, природа наделила его еще и умом.

Юный чингизид не сделал более ни одного движения, просто застыл в седле, словно статуя, а приблизившийся всадник, заметив – попробуй такого не заметь! – сразу же заворотил лошадь к вербам, едва не ухнув в огромную черную лужу, в которой отражалось веселое смеющееся солнце.

– От так осень, ядри ее… – Выругавшись, путник встретился взглядом с Яндызом и, спешившись, поклонился: – Не скажешь ли, батюшка воевода, далеко ль отсель до Смоленска?

Яндыз скривил губы:

– По заполошью – к вечеру будешь…

Царевич нарочно произнес лишь половину тайных слов, наслаждаясь явным замешательством посланца, и, лишь увидев в его глазах явную готовность убежать прочь со всех ног, небрежно добавил:

– Ежели на Соловья-разбойника не нарвешься.

– А Соловушка-то в Смоленске, чай?

– Соловушка-то в Смоленске, а вот ты кто?

Яндыз говорил по-русски чисто и правильно, словно этот язык был для него родным… впрочем, вторым родным – в Орде-то? Запросто!

– А я Кузьма, Якшам Кудяма-гостя приказчик, смоленские Ордынцем кличут.

Все правильно, все без подвоха… вроде бы. Царевич все же окинул подозрительным взглядом округу. И сам себе ухмыльнулся – чего так переживать-то? Какой тут подвох, когда с одной стороны купцы – ордынские гости, а с другой… с другой – под его, Яндыза, командованием нынче три с половиной сотни не самых последних рубак, набранных Василием из Верховских княжеств, где никогда не поймешь, чья земля – то ли русская, то ли литовская, одно слово – пограничье, никакой толком власти нет, и повадки у всех соответствующие. Нет, вообще-то эти парни Яндызу нравились – по сути, он и сам был такой же, как они – изгой, и всего за душой – верный конь да острая сабля. Конкистадор! Воитель!

– Что-то ты припозднился, приказчик Кузьма, – не сходя с коня, покачал головой царевич.

Посланец захлопал глазами и снял порядком замусоленную шапку, кажется, беличью, а может, и из собаки, кто его знает? Вообще Ордынец одет был простенько, неприметненько, как при его делах и положено: армячок, грубого сукна полукафтан, сапоги дегтем – чтоб воду не пропускали – смазаны.

Яндыз не удержался, съязвил, нос поморщив:

– Ну и запах же! Ты, Кузьма, словно бы не в приказчиках – в углежогах. Так что скажешь?

– А… – приказчик опасливо огляделся по сторонам и, никого не заметив, привязал коня к вербе.

– Ты глазами-то не стреляй – я заплачу, как уговаривались. Ну? – сощурив карие глаза, чингизид пытливо взглянул на собеседника.

– Припозднились нынче мы, – поспешно, но как-то издалека начал тот. – Растаяло все, поплыло – дороги нету, вот и пробирались шляхами еле-еле, да чрез болота – по гатям, а гати те…

– Хватит про гати, – не выдержал Яндыз. – Дело говори! Какие с Орды вести?

– Дак я и говорю…

Посланник несколько раз поклонился и дернулся, отчего стал напоминать тряпичную куклу, коей по праздникам тешили народ кощунники-скоморохи, потом шмыгнул носом и, понизив голос, поведал о том, что к каравану уважаемого сарайского купца, работорговца Якшам Кудяма, прибились какие-то непонятные люди, и вовсе ни на каких торговцев непохожие.

– Чем непохожие? – тут же перебил царевич. – Повадками? Одеждой? Обликом?

– Да нет, – Кузьма махнул рукой. – По одежке да облику – татарва и татарва, чего ж…

Тут Яндыз покривился, подумав: а не рубануть ли наглеца саблей? Почему б и нет? Какой от такого малахольного толк? Сколько времени уже говорит – а толком-то еще ничего не сказал… но и не признал в Тохтамышевом сыне татарина – значит, и возможные, подосланные братцем Булатом убийцы не признают… хотя они ведь и просто выспросить могут – кто есть кто при князе московском Василии?

Между тем приказчик, по всей видимости, угадал во взгляде молодого «воеводы» нечто такое, что заставило его наконец говорить внятно и четко:

– Двое их, один – старик в белой чалме, Асраил-хаджи, главный, второй – молодой – Каюм-бек – в помощниках, но тоже по нраву гордый, не купцы оба – точно. С ними слуги – все дюжие молодцы, один к одному, оружны, товаров никаких не везут, и сам господин Якшам Кудям их почитает.

– Та-ак, – выслушав, задумчиво протянул царевич. – И что, больше ты про них ничего такого не знаешь?

– Точно не знаю. – Ордынец неожиданно усмехнулся: – А поразмыслить могу – есть с чего, господине.

– Ну-ка, ну-ка! – Наплевав на весь свой гонор, Яндыз тут же спешился и нетерпеливо потер руки – посланник-то оказался с головой, а ведь этакой тюрей прикидывался. – Говори, с чего там поразмыслить?

– Хозяин мой, Якшам Кудям, путь за Окою-рекой сменил. Раньше все северами ходили, Смоленским шляхом, а теперь, вишь ты, по-иному – на Тракайскую дорогу свернули. Смекай, господине, куда?

– Да в Литву, – нервно усмехнулся «воевода». – Куда еще-то?

– Еще я вызнал – путями разными, – эти двое, Асраил-хаджи с Каюм-беком, богатые подарки с собою везут, да не просто богатые, а… У меня знакомец в Новом Сарае, златокузнец, так он много чего про каменья да золото порассказывал.

– Так что везут-то?

– Шлем с золотой вязью работы изысканной, к нему – доспех наборный, пластинчатый, тоже весь в узорочье – истинно ханский! Такой только одному подарить можно…

– Витовту! – Яндыз зло щелкнул пальцами, что в тишине прозвучало выстрелом из ручницы, согнав усевшихся на вербе ворон.

Лениво захлопав крыльями, серые птицы закружили, закаркали, словно недовольные шумом.

– К Витовту едут – да! – оглянувшись, прошептал посланник. – Мыслю – хан Булат к нему послал или сам Едигей-эмир… Да неважно, кто, важно – зачем?

Царевич удивленно моргнул:

– Вижу, ты и об этом поразмыслить можешь?

– Могу, – быстро кивнул Кузьма. – Да тут и размышлять нечего, ясно все: помощи у Витовта просить эмир хочет. Против Джелал-ад-Дина… Или Керимбердея – все одно. Нету уж у эмира былой силы, а Булат-хан – так, тряпица…

– Вороны… – зримо представив братьев, зашептал Яндыз. – Как же я вас всех ненавижу, как…

Подняв голову, царевич посмотрел в жемчужно-серое небо… и вдруг вздрогнул, отпрянул, едва не упав в грязь. Показалось, будто сквозь облака смотрит на него отрезанная голова старой няньки. Если б не она…

– Вороны! – сплюнув, ощерился Яндыз. – Вороны…

Постоял, поругался и как ни в чем не бывало вновь повернулся к посланнику:

– А что за караван, сколько в нем охраны?

– Больше, чем обычно, – негромко пояснил Ордынец. – Из-за тех двоих. Сотня будет.

Царевич презрительно прищурился и ухмыльнулся:

– Путь ваш мне обскажи обстоятельно – где обычно ночуете, сколько караулов да где…

– Обскажу, господине, что знаю. – Кузьма неожиданно улыбнулся… так, как, наверное, улыбался бы серийный убийца, вонзая нож в сердце очередной жертвы. – К Якшаму-купцу у меня тоже свой счет есть. Ты его не трожь, господине, а? Пусть моим будет.

– Пусть.

Первое желание Яндыза было – убить! О, знал он хорошо обоих, правда, виду не показал – зачем? Асраил-хаджи, Каюм-бек – все с Булатом к власти пришли, он – к большой, они – к той, что поменьше. Асраил – хитер и коварен, Каюм-бек – решителен, храбр… и глуп. Ну зачем сабле мозги? За нее хозяин думать должен. Если б не та задержка на охоте, если б не посланный старой нянькой вестник, вполне возможно, полетела бы с плеч голова несчастливого царевича Яндыза, срубленная острым клинком Каюм-бека! Его воины – отъявленные головорезы, надо принять в расчет… так и сотни Яндыза не в чистом поле найдены! Тем более, их ведь и больше, так что… Убить! Убить! Придушить смрадных гадов, срубить обоим головы, как они ему хотели когда-то… убить… убить… Убить? Нет! Сперва пытать надо! А потом к Василию-князю доставить – вдруг да выйдет что-то в Орде замутить в своих интересах? Вдруг да получится? И тогда он, Яндыз, очень может быть…

О-о-о! Пришпорив коня, чингизид застонал, закусил губу, прогоняя только что взлелеянную самим собою мечту, прогоняя не потому, что мечта эта несбыточная, а лишь по одной причине – не упустить, не сглазить! И тогда да поможет Всевышний!

Воины царевича нагнали купцов быстро – на полном скаку взлетев на вершину поросшего редколесьем холма, Яндыз увидал внизу вереницу серых, приплюснутых жемчужно-свинцовым небом кибиток, перемежавшихся вьючными лошадьми и всадниками в шлемах и с копьями. Белая чалма маячила где-то за первой повозкой… или просто так показалось, ведь с такого расстояния сложно было рассмотреть все подробности, тем более – узнать человека. И все же царевич чувствовал – вот они, оба врага – там! Асраил в белой чалме и – рядом, на вороном коне – Каюм-бек.

Оглянувшись, Яндыз поднял вверх руку в расшитой золотой нитью перчатке:

– Лучники – вперед. Во-он по тому овражку. Как мы подскачем ближе, начинайте метать стрелы. Да! Сначала огонь – из ручниц и гаковниц – по первой телеге. Пусть встанет намертво – ясно?

Кивнув, командир лучников – высокий нескладный парень со сломанным носом и нехорошим взглядом меленьких, глубоко посаженных глаз – молча поворотил коня. Лучники помчались к оврагу, словно стая волков, почуявших добычу, стоившую того, чтоб поскорей вонзить в нее клыки. Проводив воинов взглядом, Яндыз улыбнулся и надвинул пониже шлем, высокий, с золоченой полумаской и стальными полосками вместо кольчужной сетки – бармицы. Обернулся:

– Ну, едем. Оженя, твоя сотня пусть обходит слева. Там болото, похоже. Смотрите, не утоните.

– Ниче! – ухмыльнувшись, кудлатобородый кивнул своим: – За мной, парни.

Еще один отряд помчался к дороге, сливаясь с низким небом, тускло светившимся палевым цветом. Царевич выдержал паузу и, тронув поводья, пустил лошадь по склону холма вниз, чувствуя позади хриплое дыхание коней и лязг доспехов.

Голые ветки ольхи и рябины хлестнули по шлему, зачавкала под копытами не по-ноябрьски сырая земля. Вот и вербы, вот – справа – овраг, а вот и дорога – и последний воз, и воины…

– Ау-у-а-а-а!!! – выхватывая саблю, хрипло закричал Яндыз, кидая коня вперед, на враз ощетинившихся копьями стражей.

Ну, конечно, нападавших уже заметили – трудно было бы не заметить подобное воинство, и опытный в таких делах царевич ничего иного не ждал… Где-то впереди истошно затрубил рог, и тут же, словно в ответ ему, рявкнула небольшая пушчонка – гаковница – с полпуда весом, стрелявшая ядрышками размерами с грецкий орех. Со всех сторон со свистом полетели стрелы.

Дзынь!

Удар вражеской сабли пришелся по шлему Яндыза, но это был первый и последний пропущенный (специально пропущенный!) чингизидом удар – изогнувшись вперед, царевич ловко поразил противника в шею, и тот, обливаясь кровью, повалился с коня в дорожную грязь.

Яндыз тут же взялся за следующего, в глазах зарябило от мельканья клинков, копий, шестоперов и палиц. Ржали кони, хрипели раненые, многие бойцы что-то орали, а кто-то бился молча, стиснув зубы – как сам царевич.

Удар! И выбитая из рук врага сабля, улетев было к небу, уныло шлепнулась в грязь. Бах! Снова рявкнула гаковница… или ручница – пушчонка совсем маленькая, с рук можно стрелять. За то так и названа.

Арьергардный заслон был опрокинут вмиг, видать, не слишком-то умелых воинов туда выставили. Смяв их почти с ходу, дружинники Яндыза бросились дальше, пока не обращая внимания на обоз, и вот тут многим пришлось спешиться – кони вязли в грязи. Бросил коня и царевич – пришлось, что поделать. Снова закипела схватка, а справа, из зарослей, наконец-то послышался дружный вопль – то добрался наконец со своей сотней Оженя.

Караванщики, похоже, не ожидали подобного натиска – кто-то из стражников еще сражался, большинство же купцов и приказчиков бросились на колени:

– Не убивайте! Мы простые купцы. Возьмите все.

Яндыз цинично прищурился – все и возьмем… не сейчас, чуть погодя, когда придет время. Сплюнув, отбросил следовавшему за ним по пятам дюжему парню – оруженосцу – небольшой круглый щит, богато украшенный сверкающими металлическими накладками, наклонился, схватил за ворот первого попавшегося приказчика – совсем юного, трясущегося от страха парня:

– Где ваш хозяин и те, кто с ним?

– Там, – бедолага показал рукой. – Они все там, у первых возов. С ними воины… много.

Яндыз покусал ус, прислушался:

– Уже немного.

Пора было пробираться вперед, к главной цели. Пора!

– Господин!

Царевич обернулся на оклик, сурово глянув на только что подбежавшего молодого воина в заляпанной пятнами грязи кольчуге:

– Чего тебе, Ваньша?

Кажется, так этого парня звали – Ваньша – из сотни лучников. Судя по вспыхнувшим от гордости и счастья глазам – еще бы, сам командир помнил его имя! – именно так.

– Мы в охранении, впереди… Так вот – там, за лесом, чужие вои! Идут сюда, пока не торопятся.

– И много их? – быстро соображая, спросил Яндыз.

Ваньша тряхнул головой:

– Много. Уж по меньшей мере – тысяча!

– Тысяча? Однако.

– Все с копьями, с мечами, в доспехах, со щитами червлеными.

Царевич зло сплюнул:

– Литовцы!

– Оно так, господине.

– А лес-то рядом… Так! Живо трубить отход! Уходим наметом, вкруг того болотца – литовцы туда вряд ли сунутся.

Вот за это Яндыза в отряде уважали! Заносчивый в быту (еще бы, все-таки чингизид!), в боевой обстановке царевич преображался и всегда действовал цинично и хитро, частенько предпочитая лихой атаке засаду, а полному (но по воинской чести) разгрому – поспешное, но тщательно продуманное отступление. Вот и вчера он не зря присматривался к болотцу да посылал по местным деревням своих людей – узнавать гати да броды. Пригодилось!

Гавкнула напоследок ручница. Снова затрубил рог. Прихватив с собой убитых и раненых, четким порядком – один за другим – воины Яндыза убрались с дороги, без остатка растворяясь в диких – вкруг болота – лесах, в которых давно уже присмотрели все удобные тропы.

Были, были, конечно, погибшие, да и раненые имелись – как без этого? Но Яндыз своих людей не бросал – об этом тоже все знали, как и о том, что предательства никогда не прощал, всегда мстил – если уж не удавалось самому переветнику, так его близким.

Погони не было. То ли литовское (а чье же еще-то?) войско, высланное Витовтом для встречи ханских посланцев, еще не успело до них дойти, а скорее всего, литовские воеводы просто плохо знали здешние места и соваться в болота не решились. Да и к чему? Караванщиков разгромили – да и черт с ними, главные-то люди – целы!

– И-и-и, шайтан! – не выдержав, выругался царевич.

Жаль, конечно, что не удалось поквитаться с давними недругами, однако ж – и пес пока что с ними. Главное-то вызнали, есть о чем доложить Василию-князю – Булат-хан с Едигеем-эмиром посланников к Витовту заслали! Зачем – даже соглядатаю Кузьме Ордынцу ясно – помощи просить в замятне. Против Джелал-ад-Дина, Керимбердея и прочих.

– А вдруг Едигей вновь на Москву пойдет? Что тогда скажете?

Князь московский Василий Дмитриевич, сутулый, не старый еще мужчина с темной бородой и неприветливым взглядом, прихрамывая (по осени всегда сильно суставы болели, особенно – в этакую вот сырую непогодь), уселся в высокое резное кресло и, бросив посох проворно подбежавшему слуге, недовольно взглянул на толпившихся вокруг бояр и дьяков.

– Так, княже, на Москву-то Едигей и без Витовта может, было уж так недавно.

Князь скривился, услыхав бодрый молодецкий голос молодого боярина Ивана Хряжского. Нет, ну всем пригож боярин – и роду знатного, и верен, и статен, силен – вот только глуп изрядно, и все свои глупости любит первым же изрекать – умом хвастается! Мол, все вы тут, князья-бояре, молчите, а я… Так кто тут самый умный? А кто говорит, кто голос подал.

– Не может он без Витовта, Ваня, – поморщившись от боли в ногах, терпеливо пояснил Василий не столько для тупого боярина, сколько для всех остальных, внимательно ловивших сейчас каждое княжье слово. – Раньше мог, а теперь – нет. Желальдин там у него, Керимбердей и прочие Тохтамышевы дети. Все власти хотят, ордынского трона ищут. Того и гляди – сам Едигей и поставленник его, Булат, на престоле не удержатся. Одначе ж… – Чуть помолчав, князь задумчиво сдвинул кустистые брови: – Одначе ж на Москву – ежели с Витовтом сговорятся – пойти могут. Победный поход силу власти в несколько раз увеличивает, о том еще древние знали. Ась?

Приставив руку к уху, Василий с прищуром посмотрел на бояр – мол, чего это тут я один говорю, а вы отмалчиваетесь? Что за совет такой? Нехорошо, непорядок.

– То верно ты молвишь, пресветлый княже, – отозвался за всех «дубинушка» Иван Хряжский. – Тогда и нам надобно войско собрать да накрепко границы сторожить.

– Да ведь собирается уже войско, – презрительно покосившись на молодого боярина, негромко произнес воевода – сорокалетний князь Можайский. – Ты ж, княже Василий Дмитриевич, сам указание давал. Теперя вижу – поступил мудро.

Василий спрятал усмешку – польстил, польстил воевода, ну да ладно, как государю без лести подданных его? Тогда он как и не государь вовсе, ежели не боятся, не трепещут, не льстят. Пусть. В меру только. А войско московский князь и в самом деле приказал потихонечку собирать, после того письма наглого, писанного самозваным заозерским князьком Егоркой… Мхх!!! Вот-то гад еще! Прошлолетось Москву, собачина, взял да разграбил – хитрова-а-ан, да и людишек воинских – ватажников клятых – у него полно. Хорошо, хоть сам князь упасся, Бог миловал, а вот супругу, Софьюшку, в монастырь Вознесенский подстригли, инокиня теперь. На Москве монастырь-то, рядом, одначе – близок локоть, да не укусишь, обратного – в мир – ходу нет. Да и нужен ли, ход-то? Софья, конечно, супругой была неплохой, да уж больно горда, обидчива, властна! Сама хотела заместо князя править, помыкать мужем – потому-то Василий, честно сказать, не сильно-то по ней и печалился, тем более – жениться замыслил – а что? Раз уж теперь холостой! Смотрины назначить, невест… он ведь еще крепок, вот только суставы, ноги… Ну да с хворью лекари справятся, а жену молодую иметь – ух! – кому ж не любо? Только что вот тестюшка-то бывший – Витовт – обидится, уже обиделся, да покуда с немцами орденскими у него дела были. А теперь вот – еще и ордынцы послов шлют. И этот еще, заозерский выскочка, письмишко наглое прислал…

Василий закрыл глаза, припоминая. Предлагал князек Заозерский (хоть и князек, да силен, силен, собака!) на Орду походом ратным вместе пойти, мол, тогда и ему победа легче достанется, и князю московскому доля серебра, у басурман взятого, прежний достаток вернет.

Великий князь еще тогда подумал, если победят – будет в ханах… ну, не друг, а не враг хотя бы, а если разгромят – одной головной болью меньше. Всегда можно сказать, дескать, Егорка этот сам против моей воли в набег пошел. Хотел, собирался было уже часть войска Орду пограбить отправить, и отправил бы, коли не явился бы вчера с докладом татарский царевич Яндыз, посланный с отрядом своим границу литовскую караулить.

Нынче ж, на совет, великий князь московский Яндыза-царевича не позвал – пусть, мол, отдыхает с дороги. А и нечего ему на совете делать – хоть и хороший воин, и верен вроде бы, а все ж – горд несусветно, и – это уж точно! – себя куда выше Василия-князя считает. Чингизид потому что! Укоротить бы рога… да пока рано – кто знает, как там, в Орде, сложится? А теперь… теперь-то что? Отправлять войско – не отправлять? Никто не подскажет, про все самому думать нужно. Эх, была бы Софья, она б… Тьфу ты, вот ведь вспомнил, м-да-а-а…

Задумчиво забарабанив пальцами по резному подлокотнику кресла, князь снова посмотрел на бояр:

– Ну? Чего еще скажете?

– Молиться надо, княже! – вышел вперед духовник, отец Варсонофий, росточка небольшого, но с брюшком, с бородой рыжеватой, окладистой.

Светлые глаза священника смотрели весело, круглое лицо прямо-таки лучилось здоровьем и какой-то внутренней радостью, которой хотелось поделиться со всеми. Василию подобные люди не нравились, но Варсонофий умел хорошо сглаживать грусть да хандру (жениться на молодой – это его идея!), к тому же был довольно умен и умел ум свой почем зря не выпячивать.

– Молиться, а уж потом думать.

Это он правильно сказал – мысленно согласился князь. Молиться… отослать всех, подумать сначала самому, со всеми – будто бы невзначай – посоветоваться, а уж опосля… опосля видно будет.

Василий осторожно – не пронзила бы боль! – поднялся на ноги:

– Верно, молиться пойду. В домовую церкву. И вы – молитеся, а завтрева… завтрева встретимся.

Приглашенные с поклонами удалились, а князь снова опустился в кресло. Выпил принесенную слугой корчагу сбитня, ухмыльнулся, махнул рукою духовнику – садись, мол, рядом, на лавку.

– От посольства того всякое может быть, – дождавшись вопросительного взгляда, тихо промолвил святой отец. – О чем они там с тестюшкой твоим бывшим договорятся – не знаем. Может, и о Москве, а может – об ордынских делах только. Всяко может быть, однако ж Егория-князя прыткого неплохо было б от границ наших убрать.

– О! – князь Василий обрадованно потер руки. – И я про то ж мыслю. Но… как войско-то дать? Вдруг Витовт… Ты-то что скажешь?

– Егория с войском его убирать надо – тут и спору нет, – с неожиданной твердостью заявил духовник. – Ладно, сидел бы в глуши своей, Заозерье, так он же и в наши земли подлез, и с Борисовичами, князьями нижегородскими – теми еще вражинами – задружился, и в Новгороде – донесли – палаты себе прикупил. Это плохо, что в Новгороде.

– Знамо, что плохо, – кивнув, зло бросил государь. – Ух, худые мужики-вечники. Я б вас… Места б мокрого не осталось.

Отец Варсонофий мягко улыбнулся:

– Силы надо копить, княже. Даст Бог, дойдет очередь и до Новгорода. А Егория – услать.

– Но! – Князь приподнялся в кресле, передав выпитую чашу слуге, тотчас же бесшумно исчезнувшему за покрытой дивным узорочьем дверью. – Егорка-то может на Орду и убоятися пойти без нашей-то подмоги! Недаром ведь просил. Хитер, хитер…

– Не так он хитер, как жена его, Ленка, – заметил святой отец. – Она, змея, его во всем настропаливает – и против Нифонта-князя покойного, коего, говорят, по ее приказанию и убили… и против тебя, княже! Как есть – змея.

Василий покивал и вдруг улыбнулся:

– Змея-то змея, однако ж и Нифонт тут виноват – это ж он ее в Орду продал, к трону заозерскому путь себе расчищал. Расчистил на свою голову… тьфу! А Егорка этот… Не побоялся обесчещенную девку в жены себя взять! Взял… и кто теперь хоть слово ему скажет? Когда за спиной силища воинская да струги, ушкуи, ладьи? Да хлыновцы-разбойники – они ж ему благоволят, верят…

– Вот и нужно, княже, такую занозу отсюда убрать… пусть даже на время.

– Понимаю, что нужно! – князь прихлопнул рукой. – Но – войско?

– Войска, мыслю так – с Егорием не посылать… большого. Уж больно опасно!

– Так он же не пойдет!

– А если – с посольством? Мол, поглядим сначала, что там, да как, в Орде, а уж потом…

– Он может и с посольством не поехать, – нахмурился Василий. – Хитрый. Просто верного человека пошлет, как и я б на его месте сделал.

Отец Варсонофий пригладил бороду и, перекрестясь на висевшую в углу икону Георгия Победоносца, негромко предложил:

– А мы к нему сперва своего человека пошлем – со всеми нашими предложениями… и дружиной. Яндыза!

– Хоп! – Великий князь удивленно всплеснул руками, чуть помолчал и… громко рассмеялся: довольно, радостно, с облегчением, как человек, только что решивший важную и непростую проблему. – Да! Яндыз! А пусть-ка послужит. Это парень мертвого уговорит, тем более, Егорку-то и уговаривать долго не надо.

Покуда на Москве князь Василий Дмитриевич держал совет с отцом Варсонофием, куда как севернее, в Господине Великом Новгороде, некоторые времени тоже зря не теряли – дрались! Все как обычно зачиналось – пришли парни-артельщики с вымола в корчму, неприметненькую, на Заболотной улочке Плотницкого конца, уселись, закуски не дожидаясь, хлобыстнули с устатку корчагу перевара – зараз, крякнули, по сторонам поглазели. Один – здоровущий парняга с руками, что грабли, возьми да спроси:

– А кому б нам, робяты, морду седни набить? Может, немцам?

И кивнул на гостей со двора Готского – с бритыми лицами, в платьях приметных, в кафтанчиках бархатных, темных, в плащах, теплым мехом подбитых. Сидели гости чинно – потягивали себе пивко да о чем-то неспешно сговаривались – и чего им на своем дворе не сиделось? Скучно, наверное, стало – каждый-то день одни и те же рожи видеть, вот и пошли, прогулялись, да завернули в корчму – а там артельщики: лодочники, перевозчики, рыбаки.

Морды вот вознамерились бить. Немцам. Оглоедина вроде б и спросил-то шутя, ан нет – другой отозвался на полном серьезе:

– Немцев вчерась угощали. Неможно ж каждый-то день.

– А кого другого-то? – осмотревшись, резонно возразил оглоед. – Хозяину только рази начистить рыло? Эй! Корчма! Чего пиво теплое?

– Уймись, Лутонюшко, – сосед положил орясине руку на плечо. – То не пиво, сбитень слуга корчемный принес – я просил.

– Ну, сбитень так сбитень, – Лутоня покладисто согласился, отпил… и, скривившись, заорал еще громче: – Эй, корчма! Пошто сбитень холодный принес? Совсем нас не уважает, а, парни? И не идет, вот ведь, голова коровья, небось где-то спрятался. А мы поищем! Ишь ты, чего удумал – пивом те… холодным сбитнем честных людей угощать! Да ладно бы кого пришлых, так ведь своих, новгородских.

Тут совсем бы плохо пришлось и самому корчемщику, и слугам его, а возможно, и самим драчунам-артельщикам – вдруг бы корчемные успели своих, уличанских, на помощь позвать или, пуще того, стражу кликнуть? Никому б хорошо не было, да вот Бог нынче миловал – других гостюшек в корчму заслал. Скрипнула дверь, отворилася – и завалило с улицы с полдюжины молодых мужиков, по виду – не из слабых. Вот то и славно!

Лутоня плечами повел, потер руки:

– А ну-кось! Это кто еще у нас тут шастает? Откель? – Ухмыльнулся, подмигнул своим: – Пойду, познакомлюсь.

Артельщики переглянулись и дружно кивнули – а чего ж? Теперь уж есть кому бока намять – парни не хилые, за себя постоять могут…

– Ты, Лутоша, пасись – вдруг да у них ножи?

Детинушка отмахнулся:

– Чай, и у нас кистеньки найдутся.

Новоявленные гости между тем подозвали корчемного слугу, заказав для начала кувшин стоялого медку и пирогов с сигом… отчего подошедший Лутоня аж затрясся!

– Стоялые меды заказываем, тли? На нашем конце, ни с кем не деляся?

– Отвянь! – не оборачиваясь, рыкнул один из чужих.

И обрадованный Лутоня поспешно зарядил ему в ухо! С размаху, красиво так… получилось бы, кабы чужак ловко этак не увернулся… да еще засадил в ответ оглоеду в скулу, отчего детинушка – уж на что силен! – на ногах не устоял, да так и сел на пол и, хлопнув глазами, жалобно протянул:

– Наших бьют, робяты-ы-ы-ы…

«Робяты» подскочили тут же, но и чужаки оказались не лыком шиты – живо повытаскивали ножи, а кто-то – и сабельку.

– Ух, тля! – вскочив на ноги, огорченно прорычал Лутоня. – Сабли у вас? Ножики? Ну-ну…

Не успели оглянуться, а оглоед уже хватанул ручищами скамью, единым махом сбив сидевших на ней до того людишек – немецких купцов. Схватил, махнул, напрочь сбивая стоявшую на столе посуду:

– Ужо я вас угощу!

Сверкнул клинок. Ударился в стену нож.

– Пусть скамью бросит! – резко предложил тот, что с саблей. – Тогда по-честному драться будем – на кулачках.

– На кулачках так на кулачках, – довольно загалдели артельщики. – Лутоха, бросай скамеечку.

И пошла потеха. Один другому – в ухо – ввух!!! Аж звенит! В ответ – по скуле, да по печени – ух и круто, да и больновато же. А в углу еще парочка образовалась – кулачищами машут, как мельницы, один другого мутузит – любо-весело посмотреть! Зрителей – услыхавши про драку – в корчемку много понабежало, вдоль стеночки вставши, пересмеивались, а купцы немецкие ставки делали – один на Лутоху два серебряных гроша поставил, а другой – целый гульден.

Соперник Лутохин тот гулдьден углядел, ухмыльнулся:

– Ого, паря, как тебя ценят! Н-на, лови плюху!

И ударил – с ноги, в подбородок – получай! Лутоня так плечищами в стену и въехал, закачал головой, словно оглоушенный бык. Но тут же оправился да ка-ак двинул неосторожно приблизившемуся обидчику в ухо – тот так с ног и полетел, аж к двери, едва на улицу не выкатился, да какой-то только что вошедший господин удержал его на пороге. Молодой такой парень, высокий, приятный лицом, со светло-русой шевелюрой, еще и усики, и бородка, на ганзейский манер стриженная… немец, что ль?

– Здорово, парни!

Не, не немец – ишь как выкрикнул, да так глазищами серо-стальными зыркнул, что даже драчуны обернулись, подумали, будто посадниковы люди пришли перцу задать. Не, не посадниковы… Однако ж чужаки вмиг вдоль стеночки выстроились, зарделись, ровно девицы красные…

– Мы тут это… пива зашли попить, господине.

– Попили? – Невозмутимо поставив скамейку к столу, незнакомец (а кому, судя по всему – и очень даже знакомец!) уселся и вытянул ноги, обутые в дорогущие, из тонкой телячьей кожи сапоги. – Ну, попили – и проваливайте. Чего встали? Проветритесь, а завтра с утра – ко мне на беседу.