Из будущего – в бой. Никто, кроме нас! Ланцов Михаил

Глава 2

МОСКВА

(10 августа 1856 — 26 февраля 1858)

Железная дорога совершенно расстроила Александра, так как он ожидал от вагонов первого класса несколько большего комфорта, но, видимо, его надежды забыли сделать поправку на время. Железнодорожный вагон образца 1856 года являл собой совершенно убогую конструкцию. Двухосная бытовка с подрессоренными колесными парами по типу кареты, только чуть жестче, не давала особой мягкости хода, а потому, вкупе с весьма хлипкой конструкцией самой коробки вагона, вызывала постоянные страхи и опасения даже на тех весьма скромных скоростях, что развивал состав. Душераздирающие скрипы на поворотах, постоянные крены, избыточно активное покачивание, сидячие места, отвратительная вентиляция, которая представлена, собственно, только сквозняками, очень сильно портили настроение от путешествия. Вся дорога заняла чуть более суток. И не столько из-за невысокой по современным меркам скорости движения, сколько из-за длительных остановок, в первую очередь технического характера. Основная проблема заключалась в том, что на третьем часу пути с локомотивом начались неприятные происшествия, потребовавшие в конечном счете его замены. Все эти проблемы, совмещенные с эксплуатационными особенностями железнодорожного сообщения России того времени и совершенно неудобной материальной частью, не приспособленной для долгих переездов, сделали саму поездку очень изматывающей. Помимо всего прочего, на подъезде к Москве испортилась погода — вначале стало пасмурно, а за час до прибытия заморосил мерзкий мелкий дождик. На Николаевском вокзале Москвы их ждала совершенно скисшая от погоды процессия, которая, впрочем, несколько оживилась с прибытием поезда, предвкушая, видимо, скорую возможность разойтись по домам и погреться. Александра сразу же отправили в Николаевский дворец Кремля, дабы он смог принять ванну и поспать, так как провел больше суток на ногах, а Алексей Ираклиевич, прибывший с ним в качестве куратора всей операции, отправился в дом губернатора Москвы Закревского Арсения Андреевича, дабы обсудить в деталях предстоящее мероприятие.

Крепкий, здоровый сон — что еще нужно для счастья? Не знаю как вы, а Александр в тот день посчитал именно так, а потому даже к ужину вставать не стал. Дело в том, что он и раньше не любил поезда, но тот ужас, который ему пришлось испытать в этом сарае на колесах, был непередаваем. Конечно, по уровню комфорта это не походило на вагон московского метрополитена, куда в час пик нужно входить с разбега, а потом около часа-полутора ехать куда-нибудь на другой конец города в подвешенном состоянии. В этом плане было все намного лучше: ты сидишь в довольно удобном кресле и пытаешься уснуть. Правда, в это время весь шикарно отделанный сарайчик вокруг тебя гаденько скрипит, норовя развалиться, и совершенно безбожно вибрирует. Это очень сильно напрягает нервы и не дает расслабиться. Особенно тяжело было Александру, так как его тело находилось в очень специфическом диссонансе: разум взрослого, физиология ребенка. Правда, стоит отметить, что гормональный фон за последние полтора года сильно изменился. Конечно, до полноценного баланса тела с сознанием было далеко, но прогрессия ощущалась очень сильно. Физические упражнения вкупе с сильно прогрессирующим гормональным фоном сильно развили тело великого князя. В свои одиннадцать лет Александр выглядел как крепкий пятнадцатилетний подросток. Даже эрекция появилась, чего в первые месяцы после вселения он не замечал. Да реагировать особо было не на кого — вокруг великих князей усилиями Марии Александровны создавалась обстановка благопристойности в ее крайних формах. То есть молодых девушек, даже в одежде без декольте, можно было видеть только издалека и мимолетом. Поэтому эффект от молодой, красивой служанки лет восемнадцати в довольно интригующем платье, что дремала на стуле в коридоре возле покоев Александра, был очень необычен и приятен. Мягко говоря, великий князь слегка перевозбудился, и пришлось брать себя в руки. Верно, ее поставили временно, присмотреть за Сашей, пока его слуги отдыхали. Но пускаться во все тяжкие и пытаться проверить работоспособность своего «агрегата» Александр пока не желал, так как в случае, если это дойдет до родителей, проблем возникнет много. Поэтому он отвернулся от сочного бюста, который эротично подчеркивался корсетом, задумался о каких-то наукоемких глупостях и, поняв, что его отпустило, покашлял, привлекая внимание спящей служанки. В общем, благодаря ее деятельности уже через полчаса он стоял на парадном крыльце Николаевского дворца с довольной мордой лица и в аккуратно одетом гимнастическом костюме.

Перед Александром лежал Московский Кремль середины XIX века. Незадолго до переноса сознания он посещал это место с целью погулять по Соборной площади и посмотреть на экспозицию Оружейной палаты. Вчера, когда его, засыпающего, везли в карете, Саша даже не обращал внимания на окружающую обстановку, но теперь великий князь стоял и с легкой восторженностью осматривал различные постройки, сопоставляя их с тем, что он видел раньше. Постояв некоторое время, Александр пошел лазить по Кремлю. Взыграло любопытство. Служилый и церковный люд, что находился на территории, его еще не знал, а потому косился на необычного подростка в несколько непривычной форме. Однако опрятность одежды и уверенность поведения помогали ему не привлекать особого внимания — его принимали за ребенка кого-то из солидных персон, прибывших вчера из Санкт-Петербурга. Как это ни странно, но с великим князем его никто не ассоциировал. Долго ли, коротко ли, но дошел Александр до Троицкой башни и выглянул наружу. Выглядело все весьма и весьма скромно. И если внутри самого Кремля изменений было хоть много, но они как-то вписывались в ансамбль и не сильно диссонировали с воспоминаниями, то снаружи его ждал совершенно иной город. Да, он уже несколько привык к архитектурным изыскам своего нового времени, но Москва оставалась в голове в образе все той же огромной столицы. То, что просматривалось со стороны Троицкой башни Кремля, напоминало провинциальный городок, хоть и очень масштабный, но никак не могучий мегаполис, к которому привык Александр в своей прошлой жизни. Мысли о прошлом нахлынули бурной волной и принесли печаль. Он прислонился спиной к каменной кладке и задумался, смотря куда-то вдаль. Со стороны это выглядело очень необычно. Подросток со странным взглядом и суровым лицом был необычен настолько, что минут через пять такой медитации к нему подошел один из слуг лет двадцати, суетившихся с раннего утра на хозяйственных делах.

— Ваше благородие, вам плохо?

— Что? — Александр вывалился из ностальгических воспоминаний и пытался собраться с мыслями, недоумевая от того, что делает перед ним этот странный ряженый.

— Вам нехорошо? А то побледнели очень.

— Нет. Со мной все хорошо. Задумался. А кто ты такой?

— Я? Прохор, ваше благородие. Я тут служу у его превосходительства Арсения Андреевича. Слуга, значит, я.

— Хорошо. — Александр уже вернулся обратно на землю и заинтересовался собеседником. — Тебя не ждут срочные дела? Ты сейчас свободен? — Слуга замялся, думая, что ответить. — Ты не переживай. Я только приехал из Санкт-Петербурга и хотел расспросить тебя о жизни в Москве.

— Ваше благородие, так я же дремуч в барских делах. Что я могу рассказать?

— Темнишь ты чего-то, — сказал Александр и слегка улыбнулся. В этот момент он услышал, как Прохора кто-то издалека окликает, машет рукой. Спустя минуты полторы подошел одетый сходным образом человек лет сорока с густыми нахмуренными бровями.

— Ты что же это творишь?! — Незнакомец с ходу взял Прохора за грудки. — Ты понимаешь, что ежели Чурбан-паша прознает, нам всем достанется?

— Да успокойся ты, Аким, что ты взъерепенился?

— Ты к Глашке ходил? Что глаза отводишь? О чем ты думал? Стервец! — Тут Арсений осекся и, посмотрев настороженным взглядом на Александра, спросил у Прохора: — Это кто?

— Да барин молодой, смотрю, стоит бледный у стены, подумал, что дурно ему стало. — Александр чуть улыбнулся и встрял в разговор:

— Что у вас произошло? Отчего человек в столь солидном возрасте может так яриться?

— Да… это… — Аким сильно сбавил пыл, так как подросток обладал поразительно твердым взглядом, да еще и говорил как взрослый. Было от чего смутиться. К счастью, это продолжалось недолго. Спустя минуту со стороны Николаевского дворца раздался какой-то топот. Там бежали два сотрудника Третьего отделения, одетые по форме. Как позже выяснилось, проснувшийся Левшин решил проведать великого князя и обнаружил, что тот в одиночестве отправился гулять в неизвестном направлении. Шум и гам получился весьма знатный. Из вверенных ему сотрудников были сформированы патрули, один из которых и заметил Александра в компании каких-то слуг, причем, судя по всему, дерущихся. Бежали они шустро.

— Ваше императорское высочество, вас разыскивают. Алексей Ираклиевич совершенно перепуган вашей неожиданной прогулкой. Пожалуйте с нами во дворец. — Александр хмыкнул, качнул головой, но пошел. А когда эта своеобразная процессия отошла шагов на сто, Прохор, все еще удерживаемый ручищами Акима, задумчиво проговорил:

— Вот тебе и «ваше благородие». И ведь не поправил. Что теперь будет? Ты еще и Арсения Андреевича Чурбан-пашой назвал.

— Да-а-а… дела. Боюсь, порка теперь грозит не только тебе. Вот угораздило же нас.

Впрочем, этот эпизод потонул в массе активнейшего оживления, что творилось вокруг готовящейся коронации отца Саши — Александра Николаевича. Ничего толком великий князь запомнить не смог, так как сидел во дворце безвылазно, облизываясь на горничных и занимаясь атлетикой. Однако в сам важный день торжества 26 августа произошел интересный инцидент. Дело в том, что стоявший во время коронации с державой уже не молодой Михаил Дмитриевич Горчаков внезапно потерял сознание и упал. Александр же, не имея ни малейшего благоговения перед происходящим действом, откровенно скучал, а потому отреагировал мгновенно. Даже скорее на одних только рефлексах, чем хоть сколь-либо осознанно, он сделал рывок вперед. Что-то переклинило в голове у Саши настолько, что он заученным еще с «учебки» движением ушел в перекат, желая поймать падающую регалию. Горчаков упал, Александр схватил державу. За какие-то пару секунд великий князь в этом перекате сумел преодолеть шагов семь-восемь. В такой позе он и замер, странно рассматривая массивный шарообразный предмет, который чуть было не упал на пол. Секунд через десять гробовой тишины великий князь наконец понял, что вокруг все замерли, повернулся к отцу, встал и протянул ему регалию.

— Папа, мне показалось, что, упав, она расколется, словно стеклянная. — А из-под волос на лоб ему выступила небольшая струйка крови. Видимо, во время переката он задел что-то и рассек себе кожу на голове. Император молча и вежливо принял державу и обратил свой взор на лежащего без чувств Горчакова. Потом обошел спокойным взглядом всех присутствующих и улыбнулся:

— При таких руках ей и стеклянной быть не грешно, — после чего продолжили процедуру коронации. А представители британского королевского двора, присутствующие в качестве гостей, многозначительно переглянулись. Впрочем, при дворе решили это странное происшествие не обсуждать, от греха подальше, уж больно оно выглядело неоднозначным и странным.

Когда коронационные торжества завершились, дворец притих — и великий князь наконец смог начать вести себя относительно свободно. Целый месяц был потрачен на непонятно что. Разве что с занятиями атлетикой никто не мешал, так как было не до него. Однако было то, что Александра сильно беспокоило, так что девятнадцатого сентября великий князь смог застать Левшина в одиночестве и попробовать поговорить.

— Алексей Ираклиевич, что происходит? — Александр тихо подошел со спины, и Левшин от неожиданности вздрогнул, резко обернулся и удивленно посмотрел на великого князя.

— Александр, тебя что-то беспокоит?

— Да, беспокоит. Зачем вся эта армия жандармов вокруг меня? Отчего они не уехали с отцом? Рассказывайте.

— Что же тут необычного? Это все для твоей безопасности. Его Императорское Величество очень переживает, и я стараюсь делать все от меня зависящее для честного исполнения своего долга.

— Вы не понимаете. Я чувствую себя наживкой в какой-то большой игре. Вашей игре. И мне это не нравится. Я не люблю, когда мною вертят. Алексей Ираклиевич, не темните, скажите как есть. Чем я меньше знаю, тем больше переживаю. Вы хотите, чтобы я вам все сорвал? — От такой фразы Левшин практически потерял дар речи. Помолчав минуту, собираясь с мыслями, он попробовал реабилитироваться.

— Александр, откуда такие странные мысли? Тебя никто не использует. Мы прибыли для охраны тебя и твоего предприятия. Тебе кто-то сказал что непотребное?

— Значит, не скажете. — С этими словами Саша развернулся и твердой походкой пошел к двери. А в голове пронеслись мысли: «Теперь ясно, чего это отец так раздобрился и ввязался в странную авантюру с рыцарским братством. Ну да ладно, эта новость, конечно, скверная, но нужно будет получить и с нее выгоду. Они хотят ловлю на живца? Они ее получат. Главное, чтоб не подавились». Последующие часы напряжение не спадало. Александр посматривал на сотрудников Третьего отделения волчонком и обдумывал свои шаги и пределы своих возможностей. После обеда прибыл митрополит и несколько оживил обстановку, но, видя, что она продолжает накаляться, настоял на немедленном выезде на выбранную им площадку под особый кадетский корпус.

Незадолго до приезда великого князя Московский митрополит Филарет, после консультаций с Закревским, решил, что наилучшим образом соответствует задачам, поставленным перед ним императором, только Ходынское поле, которое, впрочем, занимали хозяйства московских извозчиков. Раньше времени их выселять не спешили, так как это решение нужно было согласовать с Левшиным, да и мнение малолетнего Александра, который уже проявил себя мальчиком довольно деятельным и не лишенным трезвого разума, тоже было важно. Ведь ему там было строить какие-то свои поделки, так одобряемые Алексеем Ираклиевичем и лично Его Величеством. Именно на Ходынку вся делегация и поехала, ибо пробежавшая черная кошка между Александром и Левшиным грозила перерасти в события совершенно непредсказуемого характера. Да, Александр был еще только мальчиком, но от него многое зависело в этой авантюре, а потому он легко мог все порушить одним лишь своим неадекватным поведением. Или, как вариант, отказом во всем этом участвовать.

В ходе пути, совмещая прыжки на ухабах с общением, Филарет смог выяснить весьма впечатлившую его информацию о раскрытии Александром плана, пусть и не в деталях, так что теперь использование его втемную становится очень сложным, если вообще возможным. Великий князь, хоть и злился на то, что дал так легко себя обмануть, но посматривал по сторонам, пытаясь отвлечься и приметить знакомые места. К сожалению, этого практически не происходило. Его родной город за полтора столетия изменился колоссально и вообще не походил на себя образца начала XXI века. Больше всего он напоминал Зарайск в том виде, в котором застал его Александр в 2007 году, посещая музей одного из самых удивительных офицеров времен Великой Отечественной войны дважды Героя Советского Союза Виктора Леонова. Так вот, городок был практически не искорежен временем, и если не считать нескольких зданий, построенных в XX веке, вполне отражал уровень городской архитектуры московских двориков середины XIX века. Три этажа были редкостью и группировались ближе к центру. Много деревянных домиков с отгороженными дворами. Белье, сохнущее на веревках прямо во дворе, дымки от печей, поднимающиеся то там, то тут, а также прочие, не укладывающиеся в голове Александра детали, совершенно выбивались из рушащегося на глазах образа второй столицы. Да, он еще не посещал другие крупные города своего нового времени, но если так выглядит Первопрестольная, то какой же ужас творится в остальных местах?

Ужас? Разве пасторальные виды не должны умиротворять человека, а большая близость с природой — его успокаивать? Возможно, но, по всей видимости, не всех. Александр родился и вырос в гудящих, как трансформаторная будка, джунглях из бетона, стекла и металла, а потому подобная обстановка казалась ему неестественной и чуждой. Если конкретизировать, то, в принципе, неудовольствие великого князя и, по совместительству, гостя из нашего времени можно свести только к двум аспектам: технологическому уровню и динамике жизни. Пойдем по порядку. Итак, технологический уровень. С точки зрения человека, который жил полной жизнью в мегаполисе начала XXI века, его не было. Точнее, он был, но совершенно смехотворный — «хуже захудалой деревушки». Конечно, технологии находились на подобном уровне, а то и ниже, середине XIX века, по всей планете, но это Александра не сильно успокаивало. Ему остро не хватало мобильных телефонов, компьютеров, Интернета, скоростного транспорта, асфальтовых дорог, нормальной сантехники и прочего, прочего, прочего. И если проживание в Санкт-Петербурге он больше воспринимал как большой дебош в музее, то тут, в Москве, он оказался просто на грани паники. Только здесь и сейчас великий князь смог понять, что он на самом деле очень далеко в прошлом и что всего того, к чему он привык, в его жизни, скорее всего, больше не будет. Вторая беда, которая его угнетала, заключалась в ритме жизни. Все протекало невыносимо медленно. Это вызывало у него психологический диссонанс с реальностью. Для него, как для человека, привыкшего жить и работать в суровом напряжении и спешке, подобная неторопливость и общая расслабленность вызывали зудящее желание начать давать подзатыльники и орать «Шире шаг!». Даже там, в той жизни, он умудрялся быстро ковылять на протезах, раздражаясь от медленно ползущих «пьяных Чебурашек», которые прогулочным шагом еле плелись по дороге, мешая его ритму движения. Но там и тогда их всегда можно было обойти. А тут таким был весь народ. Вообще весь. Причем, по всей видимости, по всему миру. «Да уж. Только отсюда и поймешь, какой титанический труд пришлось проделать большевикам по переводу этой спящей местности на промышленные и деловые рельсы. Только здесь и начинаешь по-настоящему ценить и уважать их успехи. Это не смешные либералы-болтуны, которые максимум на что способны, так это разглагольствовать о каких-либо умозрительных фикциях и ругаться. Здесь работы непочатый край. Да такой работы, что пупок развязаться может. А поди ж ты — сделали». Мысли бурлили в голове великого князя могучими потоками, зля и напрягая его молодое тело. Ему предстояла большая работа — подобно большевикам, которых так нежно «обожали» либералы, поднять с практически абсолютного нуля могучую промышленность его Отечества. От таких мыслей депрессия только усиливалась, а он сам сжимался и представлял себя небольшой озлобленной блошкой, которая вознамерилась повернуть естественный ход событий. Да, шансов у него было мало, но уступить и просто плыть по течению он не мог, совесть не позволила бы.

Особый кадетский корпус, посвященный архистратигу и, по совместительству, архангелу Михаилу, решили строить на Ходынском поле, которое, впрочем, в полном объеме отходило к его территории. Название корпуса, предложенное Филаретом, было продиктовано не только определенными культурно-религиозными традициями, но и наличием весьма древнего Архангельского собора в Кремле, с которым можно было связать наиболее торжественные действия данного учебного заведения. Впрочем, длительная тирада митрополита была лишней, так как всех заинтересованных лиц вопрос о том, кому посвящать и в честь кого называть кадетский корпус, совершенно не волновал. Их больше интересовала территория, на которой все разместится, и, собственно, по поводу нее и спорили. В конце концов остановились на Ходынском поле, как наиболее удобном в географическом плане, так и наименее проблемном в плане разворачивания комплекса. Единственным затруднением были извозчики, для которых эта самая территория являлась одним из источников кормов для лошадей. Но критичной подобную проблему назвать было нельзя, тем более что поле им не принадлежало. Первым шагом, обозначенным Левшиным прямо при осмотре поля, стало создание так называемого периметра. Конечно, Алексей Ираклиевич не знал подобного слова, да и в практику такие поступки не вошли, но где-то на уровне подсознания такой шаг показался ему единственно верным. Впрочем, не только ему, так как весь совет, в который входили помимо него еще Закревский и Филарет, признал важность и нужность данного действия, дабы упростить охранные мероприятия. Собственно сам периметр был представлен обычной каменной стеной с прогулочной дорожкой с внутренней ее стороны. А дальше заморосил мелкий, прохладный дождик, и вся кавалькада решила продолжить обсуждение в Николаевском дворце, благо, что Арсений Андреевич загодя обеспокоился подробной картой поля.

Добравшись в половине пятого до Кремля и отужинав, уже упомянутая триада из Левшина, Закревского и Филарета уединилась, дабы обсудить ряд вопросов, связанных с организационными и проектными делами, касающимися особого кадетского корпуса. Александра, само собой, не пригласили — зачем нужен подросток, когда думают солидные мужи? Но в ходе обсуждения митрополит поднял вопрос об утреннем прецеденте, дабы решить, как быть дальше. После двух часов напряженного спора, в ходе которого пару раз чуть не дошло до рукоприкладства, решили, что Александра нужно привлекать к делам организации и развития корпуса. Они посчитали, что подобный шаг позволит потешить самолюбие и амбиции великого князя, а также отвлечь его от шпионских игр, максимально вовлекая его в большую игру другого плана. Само собой, не отпуская в свободное плавание, но давая определенную свободу. В связи с чем Филарет решил лично пригласить Александра на совет, а заодно и поговорить, прощупывая степень его раздражения от утреннего прецедента. Это было нужно, чтобы аккуратнее выстроить дискуссию после прибытия на совет этого во всех отношениях необычного мальчика. Без четверти семь он зашел в обширный кабинет, который великий князь временно использовал в качестве атлетического зала, и застал там весьма необычную для его взгляда картинку. Дабы утолить все усиливающееся напряжение, Александр решил устроить тренировку, но не только для себя, а для всего отряда. Вот за синхронным отжиманием с очень узким упором (для прокачки трицепсов и дельтовидных мышц) он и застал всех новоявленных рыцарей. При этом эти двенадцать подростков хором, речитативом в ритм жимам, читали стихотворение: «Я — узнал — что у — меня — есть — огромная — семья — и тропинка — и лесок — в поле — каждый — колосок — речка — небо — голубое — это все — мое — родное — это — Родина — моя — всех — люблю — на свете — я!». Учитывая, что подобных упражнений митрополит никогда в своей жизни не видел, да и не слышал ни о чем подобном, то был серьезно впечатлен. Так и стоял у двери, пока это упражнение не закончилось и Александр не поднял ребят и не перешел к легким аэробным упражнениям, дабы вывести избыток молочной кислоты из мышц.

Первые минуты совета с молодым великим князем проходили весьма необычно. Солидные люди надували щеки, как могли, пытаясь произвести эффект необычайной важности совершенно пустяковых вопросов, которые они договорились обсуждать при Александре. И действительно — если бы на месте нашего «вселенца» был оригинальный Александр Александрович Романов, то эффект был бы поразительный. Но им не повезло. Надували щеки они перед весьма опытным и достаточно ушлым кадром, который прошел и огонь и воду, и медные трубы, да в такой обстановке, что им и не снилось. Никто не умаляет достоинств наших предков, просто уровень напряженности, который в те времена вызывал психические срывы и переутомления, в наши дни совершенно обычен. Так вот, постоял Александр минут с десять, внимательно слушая их умилительный бред и вспоминая, как что-то аналогично бессмысленное ему лепетали там, в 1995 году, перед первым боем, но под конец не выдержал:

— Господа, вы, случаем, не захворали? — Великий князь выдержал паузу, смотря, как осеклись окружающие его «надутые индюки». — Я надеюсь, что это не так, и вы попросту решили разыграть для маленького мальчика небольшую театральную миниатюру. Я не хочу допускать мысли о том, будто вы искренне надеетесь на то, что я завизжу от радости и захлопаю в ладоши от чувства собственной важности, слушая всю эту ничего не значащую чепуху, которую вы мелете с таким солидным видом. — Вновь сделав паузу, Александр обвел злющим взглядом эту троицу, лица которых очень явственно говорили о только что тщательно разжеванных и проглоченных фекалиях. — Так что, господа, если вы хотите делать со мной дела, я надеюсь, в будущем таких розыгрышей не будет, ибо я их очень не люблю. Давайте проясним. Вы здесь для того, чтобы, используя меня и мое предприятие в качестве наживки, максимально потрепать шпионскую сеть, по всей видимости, Великобритании. Это ваша задача. Я здесь для того, чтобы развернуть особый кадетский корпус как опорное учебное заведение Братства. Вы можете рассчитывать на мою поддержку в ваших делах. Но! — подросток поднял указательный палец вверх, выдерживая небольшую паузу. — Только в той мере, в какой я могу рассчитывать на вашу помощь в реализации моей задачи. Вопросы есть? — Александр снова обвел троицу с совершенно шокированными лицами максимально суровым взглядом и ждал их реакции. Этим горе-манипуляторам нужно было время, чтобы понять произошедший конфуз и осознать, как им действовать дальше. Первым пришел в себя митрополит.

— Ваше императорское высочество, вы нас не так поняли…

— В чем я вас не так понял? — Александр, продолжая хмуриться, упер руки в боки и посмотрел в глаза Филарету. Игра в «гляделки» получилась милейшей. Отвернуться было нельзя ни при каких обстоятельствах, как и выиграть. Время замедлилось, а в районе спины стала чувствоваться какая-то пустота, тянущая за собой все тело в желании отступить и уступить. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы Алексей Ираклиевич не прервал эту затянувшуюся паузу, войдя между обоими «насупившимися баранами», разрывая зрительный контакт и вступая в дискуссию.

— Господа, давайте не будем накалять обстановку. Мы действительно думали, что вы, ваше императорское высочество, не понимаете всех обстоятельств и тонкостей нашего дела. Но мы всего лишь люди и нам всем свойственно время от времени ошибаться. Надеюсь, вы не в обиде на нас за это?

Сказать, что Левшин, Закревский и Филарет были шокированы подобным поворотом разговора — ничего не сказать. Пока Александр вел разговор преимущественно с Арсением Андреевичем, Алексей Ираклиевич обдумывал произошедший инцидент. «Какой, однако, необычный ребенок. Если не считать двух эпизодов, списанных на хорошую наблюдательность, то он был вполне обычным мальчиком, укладывающимся в свой возраст. Конечно, очень замкнутым парнем, проявлявшим устойчивое, сильное рвение к учебе и к реализации своих дел, но это лишь похвально. Однако сегодня он раскрыл себя с совершенно новой стороны. Впервые он потерял самообладание и взорвался. Да как! В обычной обстановке они с Арсением только улыбнулись бы, смотря, как ребенок пытается строить из себя большого начальника, но в той ярости, которая выплеснулась из Александра и ощущалась буквально кожей, было что-то пугающее. Эти мощные, тяжелые эмоции, которые как будто поднялись с самого дна и рвались наружу, сдерживаемые лишь усилием воли. И самое ужасное было в том, что великий князь, по всей видимости, все понимал. Каждый шаг, который совершался, в том числе для пускания ему пыли в глаза. Стыдно и страшно». Совет дальше шел очень вяло, так как все его участники чувствовали себя не в своей тарелке после произошедшего. Видя это, Александр попросил время на обдумывание своих предложений по особому кадетскому корпусу и удалился с копией карты Ходынского поля.

На следующий день, по раннему утру, Левшин поехал к митрополиту, дабы обсудить весьма непростую обстановку с великим князем. Алексею Ираклиевичу повезло — он поймал митрополита, выезжавшего на бричке в сторону Кремля. Тому, как выяснилось, также не терпелось пообщаться. В общем, минут через двадцать после встречи они уже завтракали в резиденции митрополита. На повестке дня было три вопроса. Во-первых, тот ли это Александр и не подменили ли его, случаем? Во-вторых, если не подменили, то отчего он себя так странно ведет, не бес ли в него вселился? В-третьих, что им всем делать теперь? Завтрак затянулся до обеда, к которому подтянулся Арсений Андреевич. Вечером окончательно решили, что подмена исключена, так как великий князь был все время на виду и, кроме постепенно появлявшихся странностей, вел себя вполне нормально. Поэтому остановились на неком стороннем вмешательстве — или божественном, или дьявольском. Люди они были неискушенные в таком вопросе, а потому решили простым путем и скопировать церковную часть посвящения в рыцари у католиков, благо, что она совершенно не противоречила православным традициям. Поэтому Александру решили предложить публичное благословение Московского митрополита, но перед этим он должен совершить определенный ритуал, который заключался во всенощном бдении с молитвой возле алтаря, переходящем утром в службу, которая перетекала в исповедь и последующее причастие. И только по исполнении подобных действий митрополит мог публично благословить его с товарищами на ратные подвиги во славу Отечества, беря таким образом братство, созданное Александром, под покровительство РПЦ. Не очень красиво, да и Синод не факт, что одобрит, но зато замечательный повод проверить факт вселения беса в великого князя, да без лишних подозрений. Так что Его Величество простит митрополиту такую самодеятельность, ибо и проверил душевное здоровье сына, и подозрений не навел никаких. А то ведь потом, ежели приглашать из Киевской лавры специалистов по изгнанию вселившихся бесов, то можно поставить под удар всю императорскую фамилию, а оно было не только смертельно опасно, но и совершенно излишне. Для ритуала выбрали Архангельский собор Кремля. А что делать дальше, покажет результат проверки.

В это время Александр, пользуясь определенным затишьем, решил выяснить торговую и финансовую обстановку в Москве — на что он может рассчитывать при проектировании комплекса учебной военной базы, то есть особого кадетского корпуса. Для этой цели был остро необходим какой-либо опытный человек, хорошо сведущий в вопросах «товаров и цен». И именно такого Александр застал в приемной Арсения Андреевича, уехавшего без предупреждения куда-то ближе к обеду и оставившего в ожидании посетителей, пришедших к нему на прием по разным вопросам. По рекомендации секретаря Закревского великому князю представили известного московского текстильного фабриканта и торговца Солдатенкова Козьму Терентьевича, с которым Александр и уединился. Разговор получился, в принципе, достаточно познавательный для «вселенца», так как этот фабрикант не только бизнесом занимался, но и меценатством, а потому неплохо разбирался в искусстве и его текущих тенденциях. Точнее сказать, разговор был несколько неоднородным и состоял из двух частей. В первой, которая длилась не более часа, Александр задавал конкретные вопросы о поставщиках строительных материалов, их ассортименте, ценах, возможных объемах и сроках поставок, известных строительных артелях и прочих чисто деловых вещах. Большую часть подобных сведений он записывал в небольшую тетрадь, дабы не забыть. Вторая же часть разговора началась после того, как в разговоре было упомянуто издательство, открытое Солдатенковым в прошлом, 1856 году. В помещении оного Козьма предварительно проводил в том числе и ремонт и на этом примере объяснял сроки и цены отделочных работ. Александра же в примере больше заинтересовало издательство, на чем и был сделан акцент. Всплыло несколько фамилий из школьного курса литературы. Знаний Александра о том же Виссарионе Белинском, в силу весьма прохладного отношения к литературе в школьные годы, было немного, но их хватило для того, чтобы разговор стал развиваться в совершенно новом ключе. Солдатенков был удивлен и поражен этим удивительным подростком, который в столь юном возрасте имеет такой широкий круг интересов. Особенный переход случился, когда Александр откопал в своей памяти воспоминания из университетского курса философии о диалектике Гегеля. Тут-то Козьму Терентьевича и понесло. Великий князь лишь изредка задавал наводящие вопросы и слушал, слушал, слушал, в то время как фабрикант, пребывавший в уже зрелом возрасте, с азартом мальчишки рассказывал о своем увлечении литературой и живописью. Он то вскакивал и начинал вышагивать по комнате, размахивая руками, то буквально падал на диван и с отрешенным видом продолжал рассказ почти шепотом. Александру остро не хватало гуманитарного кругозора для полноценного участия в такой беседе, но оно и не требовалось, так как Козьме Терентьевичу хотелось просто выговориться. Ничего супротив Его Величества или местных чиновников он не говорил, так как был не дурак и понимал, кто его слушатель. Однако вот уже несколько месяцев мог беседовать на подобные темы только с письмами, а тут такой подарок. В общем, им пришлось прерваться только потому, что к Александру прибыл курьер от секретаря Закревского, сообщающего, как то и было договорено, о возвращении Арсения Андреевича.

Новость о желании загладить свою непомерную вспыльчивость и гордыню, не приличную сану священнослужителя, и в лучших традициях христианства благословить дело великого князя на ратные подвиги, принес Александру утром следующего дня лично митрополит. Разговор вышел недолгим. Великий князь искренне поблагодарил митрополита за его поддержку, но после того, как узнал о необходимой процедуре с всенощным бдением, скис, хоть и не показывал этого внешне, даже напротив, и довольно быстро откланялся, желая рассказать об этой прекрасной новости ребятам. Он еще вчера вечером серьезно призадумался о том, что он творит и что на грани фола. А сегодня ему вообще чуть дурно не стало, когда ему показалось, будто он не с митрополитом Московским Филаретом разговаривает, а с весьма довольным собой Леонидом Броневым, выступающим в роли группенфюрера СС при соответствующем костюме. Он аж холодным потом покрылся от радости встречи. Но, к счастью, подобных наваждений больше не было. Так что на протяжении всего разговора с митрополитом где-то на краю сознания звучал до боли знакомый голос Копеляна: «В этот день Штирлиц как никогда был близок к провалу». И так по кругу, как заевшая пластинка в граммофоне. Естественно, дабы не вызывать подозрений, он обрадовал ребят желанием митрополита, а после, ближе к обеду, отправился лично осматривать Архангельский собор, который до того еще ни разу не посещал. Александр сразу понял, что этот хитроумный старичок что-то задумал, по всей видимости, проверить одержимость бесами его, Александра. То есть пробует вставлять палки в колеса. Поэтому нужно было пресечь все эти вредные и деструктивные шевеления сразу и навсегда. В соборе не было ни души. Да и кому нужно было туда ходить, кроме слуг для уборки? Большой склеп с древними костьми, в котором уже давно даже службу не вели. Точнее, вели, но лишь изредка — по большим праздникам. Так что, войдя внутрь, Александр оказался в тускло освещенном помещении совершенно один. Колеблющееся пламя от немногочисленных толстых свечей, зажженных рано утром, создавало причудливые тени по всему зданию, а свет от немногочисленных узких окон лишь слегка рассеивал полумрак. Иными словами — сонно-мистическое царство, перед которым Александр, как искренне неверующий человек, не испытывал ни малейшего трепета. Именно здесь ему и предстоит совершить чудо. Подстроить, конечно. Однако для сторонних наблюдателей это не должно быть понятно. После некоторых раздумий великий князь пришел к выводу, что этим чудом должен стать относительно сфокусированный луч света, который осветит его на рассвете. Прилепить зеркальце в нужном месте было небольшим трудом, но, во-первых, его могли обнаружить до или после «чуда», а во-вторых, его не только могли, но и обнаружили бы непременно. Так что простая геометрическая задачка по пусканию солнечного зайчика серьезно осложнилась.

После пары часов лазанья по территории собора Александр обратил внимание на то, что толстенные стекла в рамах не только слегка мутноваты, но и весьма грязны как снаружи, так и изнутри. Иными словами, если их правильно протереть в нужных местах, можно получить жиденький и несколько рассеянный, но луч света, идущий от стекла под определенным углом. Дальше все было делом техники — замеры на глазок, расчеты углов и подготовка меток, чтобы в последний вечер провернуть подобную операцию. В общем, рассеянность лучей играла даже на руку великому князю, так как, по его расчетам, позволяла подсветить не какое-то малое пятно, а приличный фрагмент пола перед алтарем. Как раз то место, которое было обозначено митрополитом для всенощного бдения. Дело в том, что Александр предложил оформить сей процесс благословения на бумаге, потомкам на память и последующим членам братства в качестве инструкции. И митрополит отказаться от подобного дела не мог, равно как и Александр от самого ритуала. А в ходе записывания пришлось вполне четко и конкретно регламентировать весь ритуал, дабы путаницы не возникало. Опять же по настоянию Александра, дотошность которого в этом деле несколько раздражала Филарета. Откладывать задуманную митрополитом процедуру не стали, так что уже 26 сентября, в субботу, после обеда Александр сделал задуманное и подготовил собор к чуду. Само собой — тайно. А вечером того же дня все представление торжественно и началось. Причем всенощное бдение членов братства проходило при службе, проводимой митрополитом при шести помощниках. Он лично хотел проконтролировать поведение великого князя и убедиться в его чистоте перед Богом. Помимо указанных людей, в соборе находилось десятка два всякого рода слуг и служек. В общем, получилось вполне людно. К счастью, никаких крупных праздников на эту ночь не приходилось, потому и особых проблем в этом не было. Так что, когда с первыми лучами солнца в церковном полумраке весьма ярко подсветилось то самое место, на котором стоял Александр, Филарет чуть не подавился собственным языком, будучи удивленным, испуганным и вдохновленным одновременно. Этот ступор длился минут пять, причем у всех присутствующих, включая остальных членов братства. Получилось даже лучше, чем на то рассчитывал великий князь. Он сделал так, что от каждого окна в нужную сторону шло много малых и узких лучей, которые через 2–3 метра смешивались из-за рассеивания их стеклом, а потому с некоторого удаления казалось, что светятся окна целиком. Так что прошло все в лучшем виде. После завершения всех процедур в соборе Александр обратился к митрополиту с просьбой привести собор в надлежащее состояние, дабы братство в нем могло молиться, то есть отдраить в нем все, включая жутко грязные стекла, которые лишь после божественного вмешательства смогли пропустить толику света. Филарет грозно глянул на служек, которым было поручено следить за чистотой в этом храме, а те в ответ еле дрожащими от испуга голосами запричитали о том, что все будет исполнено в лучшем виде и уже сегодня. После чего митрополит, с видом «лихим и придурковатым» от полученного шока, двинулся в сопровождении великого князя Александра с остальными членами братства к Николаевскому дворцу, завтракать.

Уже вечером того же дня вся Москва знала о случившемся чуде, которое стало ключевой темой для досужих разговоров на ближайшее время. В связи с чем митрополит, как, впрочем, и Закревский с Левшиным, оказались своего рода заложниками подобного обстоятельства, ибо народная молва договорилась до ангелов, спустившихся с небес, дабы благословить великого князя с товарищами на ратные дела. Глупость, конечно, но опровергать ее было совершенно не в интересах как православной церкви, так и императорской фамилии. Даже более того: если бы кто-либо из свидетелей попробовал это сделать, то этот поступок имел бы весьма неприятные последствия. С одной стороны, митрополит, как человек хоть и весьма умный, но все же воспитанный в православном обществе, был более чем озадачен случившимся. С другой стороны, это могла быть чистой воды случайность, но уж больно она оказалась вовремя. В общем, после некоторых раздумий Филарет принял решение не искушать судьбу, тем более что было очень похоже на то, что Александр действительно находится под какой-то опекой божественных сил, явно обозначивших свое присутствие. Сделав соответствующие выводы и поделившись оными с Левшиным и Закревским, Филарет успокоился, надеясь на то, что дела вошли в спокойное русло и потрясения закончились. И очень даже зря, так как Александр, поняв, что товарищи наживку заглотили, решил делать следующий ход и развивать успех, как говорится, «не отходя от кассы». Задумка была проста и нетривиальна. Великому князю нужно было продвинуть свое видение учебной базы, но знать целую массу деталей и фактов он не мог по определению, так что проект в обычной его форме (то есть бизнес-план) был исключен. Однако успешно проведенная операция «Чудо» позволила ссылаться на сон, в котором он увидел то, что нужно строить, и изобразил все это в эскизах и набросках с пояснениями. Чем он и занялся. А 8 октября 1856 года, то есть спустя две недели после приезда в Москву, по инициативе великого князя был вновь собран совет, на котором Александр предоставил свои пожелания касательно особого кадетского корпуса. Собственно совета толком и не было, так как собравшиеся внимательно изучали целую папку эскизов, в которых полторы недели великий князь выражал свои мысли. Получилось весьма и весьма неплохо — даже невооруженным глазом было видно, что при некотором обобщении эта папка представляет собой весьма подробный план поэтапного развертывания мощной армейской учебной базы. Учитывая, что ни Левшин, ни Закревский, ни Филарет ничего подобного не видели, то они, разгребая папку, все больше и больше поражались, и не только проекту, но и происходящему вообще. А ближе к концу совета Алексей Ираклиевич был уже полностью убежден в том, что именно этот необычный мальчик — виновник того, что вообще вся эта каша заварилась. То есть у Александра шла своя игра, и весьма успешная.

Но вернемся к проекту. Согласно мыслям, изложенным на бумаге, особый кадетский корпус может быть запущен в функционирование в минимальном режиме уже через два месяца, то есть до наступления Нового года, а полное развертывание должно было завершиться летом 1861 года. В проекте были учтены самые разные детали, которые являлись как обыденными для существующего периода истории, так и новаторскими, а местами и вовсе революционными. После полноценного ввода в эксплуатацию учебный комплекс должен получить четыре однотипных трехэтажных казармы для полного пансиона учащихся числом до 1200 человек, то есть по 300 на корпус. В каждой казарме было по два десятка душевых кабин и по шесть десятков умывальников с туалетами. Туалеты, само собой, были далеки от современного нам состояния и представляли собой небольшую пристройку над выгребной ямой, прилегающей прямо к зданию. Помимо этого был предусмотрен пятый особнячок, где имелось 80 довольно просторных однокомнатных квартир для служебного пользования и еще столько же для размещения гостей. Учебных корпусов было четыре, в которых имелось шесть больших лекционных, восемь десятков малых и два десятка особых аудиторий, а также два малых танцевальных зала, три музыкальных класса и большой актовый зал. В общем, весьма и весьма обширные площади, позволяющие обучать до двух тысяч человек в одну смену. Кроме этого имелась отдельная столовая и не меньшая баня, небольшая мастерская для ремонта стрелкового оружия и снаряжения патронов, конюшни, склады, а также весьма обширный спортивный комплекс. Последний включал в себя закрытый отапливаемый бассейн с подогревом воды, стрельбище, плац, открытый манеж, несколько разнотипных полос препятствий, атлетический зал и площадку, игровой зал и площадку для игры в кирм, беговые дорожки и многое прочее. В общей сложности на территории учебной базы планировалось возвести более шести десятков различных крупных объектов, а также полторы тысячи таких мелочей, как фонари уличного освещения, скамейки, урны и прочее. Короче, весьма масштабное дело, в планировке которого просматривался явный запас на дальнейшее развитие. Спустя три часа Александр, ссылаясь на важные и неотложные дела, оставил своих фактически опекунов и отбыл на запланированную тренировку. Те же, в свою очередь, отбыли спустя час в резиденцию митрополита, разослав предварительно более десятка гонцов. Не считая некоторых разногласий, Левшин, как самый старший в чине между Филаретом и Закревским, постановил проект реализовывать, ибо он хоть и необычен, но очень любопытен. До прибытия в феврале следующего года Его Величества все равно много не получится реализовать, а дальше будет видно, тем более что, по предварительным подсчетам, до указанного отчетного момента общий расход на развертывание особого кадетского корпуса для великого князя легко укладывался в десять тысяч рублей, что было вполне допустимо.

Дальше начались скучные серые будни. Закревский курировал проработку привлеченными строительными организациями эскизов великого князя и преобразование их в нормальную документацию. А также контролировал начавшиеся строительные мероприятия и юридическую сторону вопроса. Филарет увлеченно занимался формированием мощной и развитой сети наблюдателей из числа священнослужителей, служек и наиболее ревностно верующих. Левшин вел по большей степени аналитическую работу, изучая политическую конъюнктуру Москвы и ее уголовный мир, дабы быть в курсе возможно большего количества разнообразных событий. Ну и общее курирование работы. В то время как Александр, при активном содействии Закревского и Филарета, занимался отбором будущих кадетов и преподавателей. И если с первым было все более или менее ясно и понятно — отбирались наиболее сообразительные и крепкие ребята лет 10–12 из числа дворянской молодежи со всей губернии, то со вторым вышла полная потеха. Великий князь не хотел, чтобы в особом кадетском корпусе преподавали случайные люди, поэтому он изъявил желание участвовать в собеседованиях с ними, где большей частью просто наблюдал, но изредка задавал вопросы. Зато такие, что хоть стой, хоть падай. Дело в том, что вопросы носили несколько провокационный характер и шли сильно вразрез с общим лейтмотивом собеседования. Своего рода тест на стрессоустойчивость и сообразительность. Этому благому и приятному занятию предавались целый месяц, в итоге получилось 89 учащихся, включая питерских ребят и самого великого князя, а также 7 преподавателей, отобранных из желающих по учебным заведениям московской губернии. 77 новичков разбили на 7 групп, во главе каждой был поставлен главным один из братства. Позже, по ходу развития учебного комплекса, группы планировалось довести до 14–15 человек, то есть до размера, примерно соответствующего взводу. Сам Александр своей группы не получал и стоял старшим при братстве, а занимался по индивидуальному графику на любом занятии. Не очень красиво, но того требовали обстоятельства контрразведывательной деятельности, ради которой этот особый кадетский корпус и разворачивали. В общем, как-то так. То есть время тянулось медленно и скучно.

15 декабря 1856 года произошло торжественное открытие особого кадетского корпуса, на которое прибыл великий князь Николай Николаевич, брат Его Императорского Величества Александра II Николаевича. Событие получилось не очень пышное, но получилось, хотя Саша по этому поводу очень сильно переживал, не до конца веря в то, что все хоть как-то сдвинулось с мертвой точки. Тут стоит отметить, что Николай Николаевич не только имел военно-инженерное образование, но и был весьма увлечен военным делом, а потому заинтересовался проектом военно-учебной базы, то есть Особого императорского кадетского корпуса, посвященного архистратигу Михаилу. Да и беседа с Александром его заинтриговала, даже несмотря на то, что Саша пытался прикидываться максимально натуральным шлангом. Не получилось. Николай Николаевич был настолько поражен столь разительными и решительными переменами в великом князе, что даже отметил того же дня в своем дневнике особую, не по годам, разумность Александра Александровича, который интриговал его свежим и очень любопытным взглядом на многие вопросы. К счастью, начальство, направленное проведать авантюрное мероприятие самим императором, гостило недолго и Новый год встречать в Москве не решилось, а потому отбыло не задерживаясь. В первых числах января до Александра наконец дошла мысль о том, что через полтора месяца прибудет император лично (ну и цесаревича притащит) и его нужно будет удивлять и поражать в хорошем смысле слова. Ведь как иначе получить те 150 тысяч рублей, которые были необходимы на строительство и оборудование учебной базы? Идея оказалась, как ни странно, самая банальная. Александр случайно вспомнил о том, как в конце позапрошлого года носились с гербом, и его вдруг осенила мысль о геральдическом трио (герб, гимн, флаг), которое на текущий момент было неполным. Существовавший флаг Бернгард Васильевич Кёне вывел из придуманного им же и утвержденного в том же 1856 году личного герба рода Романовых. Также со слов Николая Николаевича Александр узнал о том, что был утвержден герб Российской империи, работы все того же Кене. И если это именно то, о чем подумал Саша, то получилось у Бернгарда Васильевича на редкость перегруженным и с весьма странным смыслом. Например, герб был так устроен, что символически обозначал в качестве столицы Москву, хотя таковой являлся Санкт-Петербург. В общем, работать еще над этой поделкой нужно было изрядно, но не к спеху, так как в условно съедобной форме можно было и творчество Кене проглотить. А вот с гимном была полная беда. Да, конечно, была замечательная песенка «Боже, царя храни!», утвержденная в 1834 году в качестве государственного гимна Российской империи дедушкой Александра императором Николаем Павловичем, но, положа руку на сердце, на гимн она вообще не тянула. Ну не может нормальный гимн звучать как какая-то заунывная молитва с изрядными нотками скуления. Да, Александр не был искусствоведом, но уж больно слух ему резало то заунывное пение, которое тут по недоразумению почитали за гимн великого и могущественного государства. Хотя в свете таких песен, как «Молитвы русских» или «Сколь славен наш Господь в Сионе», выглядел вполне уместно и актуально, особенно для Саши, у которого еще не остыла память ощущений от прослушивания правильного гимна в исполнении правильного хора (Александрова). В общем, пометавшись пару дней, великий князь Александр Александрович решил, что пусть он и совершенно убогий стихоплет, но сильно испортить гимн СССР не сможет при всем желании. Правда с музыкальным сопровождением была беда — он еще практически не умел играть, хоть и занимался усердно. Решение проблемы пришло довольно просто — его осенило на уроках музицирования, где они с остальными кадетами учились играть на фортепьяно. Дело в том, что саму композицию Александр помнил отлично и не мог лишь ее изобразить. Но кто сказал, что изображать ее должен он сам? Вот так, мучая своего уже немолодого преподавателя музыки Карла Генриховича, он шаг за шагом «сочинил» и записал в нотах сам все музыкальное сопровождение к гимну, проводя по 3–4 часа ежедневно в этом весьма заунывном занятии. Зато уже 17 января 1857 года ноты для фортепьяно были закончены, и Александр, 23 числа того же месяца, решил опробовать свою, сильно переделанную версию гимна СССР, под аккомпанемент Карла Генриховича перед Филаретом, Закревским и Левшиным. Причем, как и с учебной базой, Саша сослался на сон, в котором слышал эту музыку и отрывки песни в исполнении мощного мужского хора, которые доносились откуда-то издалека, как порывы ветра.

Песня получилась, конечно, далекой от совершенства, но все одно поразила слушателей. Не писали в те времена таких песен, а потому гостинец из эпохи великих войн гудел, отдавая легким рокотом могучих энергий неимоверного напряжения сил, и произвел сногсшибательное впечатление на камерных слушателей. Даже с учетом исполнения голосом ребенка. Особенно на Филарета, так как Александр объяснил, как это должно звучать в итоге, перед тем как начал исполнение. Как оказалось, митрополит обладал довольно живым воображением в плане музыкальных инсценировок, так что мощный мужской хор, поющий гудящим басом под оркестровый аккомпанемент, представил себе предельно ясно и очень отчетливо. Так что оставшееся до визита императорской четы время кадеты проводили в строевой подготовке, чтении, письме, счете и песнопении. Для пущего эффекта митрополит отрядил даже два десятка монахов, поющих в хорах во время служб, дабы выправить общую тональность исполнения песни подростковыми голосами. Да еще подговорил Арсения Андреевича, который оперативно подыскал старых солдат-ветеранов, списанных со службы по старости, которые умели хорошо играть на музыкальных инструментах, организовав тем самым сводный оркестр из двух десятков человек. Так что работа кипела. В общем, когда 23 февраля 1857 года прибыл Его Императорское Величество Александр II Николаевич с августейшей супругой Марией Александровной и цесаревичем Николаем Александровичем, их ждал весьма необычный, хоть и сыроватый, сюрприз. С императорской четой также прибыл великий князь Николай Николаевич, который заинтересовался задумкой Александра с разворачиванием учебной базы и всячески стимулировал продвижение этого проекта во время личных бесед с братом.

Встреча императорского поезда на Николаевском вокзале оказалась довольно утомительным и напыщенно-пафосным мероприятием. Практически вся верхушка Москвы стремилась выразить свои верноподданнические чувства и любовь к российскому самодержцу, что издали напоминало известную карикатуру с курсами топ-менеджеров, где тех обучали высшему пилотажу по лизанию задницы. Саше все эти высокопарные речи казались жутким лицемерием, но приходилось поступать, как хорошо известные пингвины из мультфильма «Мадагаскар»: «улыбаемся и машем». С вокзала сразу поехали в Николаевский дворец Московского Кремля, где отобедали и стали отдыхать. С утра же, 24 февраля, вся делегация отправилась смотреть кадетский корпус. После исполнения песни приятно пораженный император провел импровизированный смотр и, оставшись довольным, отправился осматривать строительные площадки. На территории корпуса не было ни единого целого здания — все либо строилось, либо проектировалось, так что занятия пока проходили в классах непосредственно в Кремле. Особенно лазить по стройке Александр Николаевич не стал и, удовлетворившись тем, что «работа ведется», отправился отогреваться в Николаевский дворец. Там, по прибытии, был собран рабочий совет в числе Николая Николаевича, Левшина, Закревского и Филарета, который стал объяснять проект всей учебной базы, в то время как великого князя Александра оставили с цесаревичем и матерью, дабы они смогли наконец пообщаться в покое и тишине. Все, как говорится, шло по плану, кроме приватного общения со старшим братом и мамой. Казус заключался в том, что цесаревич воспринимал Сашу как старшего и вел себя как верный песик, который чуть ли ему в рот не заглядывал. Это очень не нравилось Марии Александровне, но поделать ничего не получалось. Ее второй сын за последние два года сильно возмужал и повзрослел. То тринадцатилетие, на которое они все прибыли, было лишь условным, так как по виду Саша уже вполне походил на 15-16-летнего, а по разуму и более того, самым безжалостным образом опережая своего старшего брата. Это пугало императрицу и радовало мать, но виду Мария Александровна не подавала, решив, что «поживем — увидим», тем более что пока ее сыновья замечательно ладили.

А дальше началась дикая суета и возня, когда завершение кучи больших и малых, просто срочных и совершенно неотложных дел по подготовке к празднованию тезоименитства великого князя Александра Александровича незаметно перешло в сами торжества. В общем, много пафоса и глупости, которыми всегда полнятся публичные мероприятия. Поздравления практически всего бомонда Москвы, а также всей свиты императора, вручение преимущественно бесполезных, но весьма дорогих подарков и прочие «танцы с бубнами». Однако самым интересным событием для стремительно взрослеющего Александра стал бал. Танцевал он, конечно, еще не очень, да и особого интереса к тому не питал, но на праздник слетелось множество симпатичных дам, часть из которых к тому же имела весьма откровенные декольте и, увлеченно порхая по дворцу, довольно активно флиртовала, выискивая самые разнообразные выгоды. Бедный Александр имел ускоренное развитие, а потому, выглядя на все 15–16 лет, имел гормональный уровень того же возраста. Да, сознание взрослого, умудренного опытом человека сдерживало совершенно дикие, стихийные порывы сексуального характера, но пара танцев с молодыми, стройными и упругими девушками практически сорвали ему крышу. Так что, четко осознавая, что достиг предела самоконтроля, Саша поспешил удалиться на балкон, в сторону от шумной толчеи, дабы остыть. Ситуация была осложнена еще и тем, что его степень сексуального желания находилась в столь острой форме, что эрекция наступала буквально от пары прикосновений к даже не очень симпатичным дамам. Что было замечено и привлекало излишнее внимание да пересуды. Вот так и стоял Саша, любуясь красивым звездным небом, благо к вечеру погода стала заметно мягче, а потому ему не грозило немедленно заболеть простудой от переохлаждения. Через четверть часа дверь на балкон тихонько приоткрылась, Александр обернулся и увидел отца, то есть императора Александра Николаевича.

— Саша, отчего ты покинул гостей? Ты чем-то опечален?

— Нет, отец. Отчего мне печалиться? Праздник получился очень хороший, да и ваш приезд меня обрадовал. Но в этой зале творится что-то невозможное. Там столько соблазнительных дам, что у меня голова идет кругом. Ты сам представь: только приобнимешь за талию какую-нибудь красавицу, и все — я уже возбужден, причем настолько, что не то что танцевать, а даже ходить становится жутко неудобно в лосинах, которые почему-то любезная мама порекомендовала мне надеть на бал. А эти любознательные особы столь беззастенчиво разглядывают мои штаны и хихикают, обсуждая какие-то, по всей видимости, пошлые детали, что я теряюсь. Отец, все это просто невыносимо. — Александр говорил искренне. Он понимал, чем чреваты сексуальные отношения при дворе для неженатого великого князя и каким боком они ему могут вылезти, а потому честно признался отцу в своем конфузе. Впрочем, тот лишь улыбался и посмеивался в усы. — Вот и ты смеешься. А мне что делать? Они ведь так откровенно себя ведут. Буквально манят. И ведь поддайся, я уверен, не постесняются меня увлечь в тихое, уютное местечко. А увлекаться страшно — неизвестно, каковы их намерения. Я, конечно, красив, но не настолько, чтобы вскружить голову столь большому числу дам. Значит, они чего-то хотят от моего происхождения.

— Прав был Алексей Ираклиевич, ты очень быстро повзрослел и уже научился делать правильные выводы в таких щекотливых вопросах. Хоть такое и необычно слышать от двенадцатилетнего мальчика, которого и вопросы подобные не должны особо волновать. Но советовать тебе я тут ничего не буду — думай сам, однако, делая что-то, помни о том, кто ты. Постарайся в тех любовных похождениях, которые тебя в ближайшее время закружат, не потерять голову.

— Ты что-то знаешь? — Саша был несколько удивлен ответом отца.

— Только слепой не видел, какими глазами на тебя смотрели несколько известных своей любвеобильностью дам. Боюсь, что тебя будут осаждать по всем правилам военной науки. — Император улыбнулся и положил руку на плечо сыну. — Дамы хоть и старше, но любовь к молодости в них сильна. Что, впрочем, не так плохо для тебя. И буря ощущений поуляжется, и перетерпишь до свадьбы под присмотром опытных дам.

— А как же митрополит? Он же мне плешку проест от макушки до самых пяток, если узнает.

— Я его предупрежу и все объясню.

— Кстати, ты говорил про свадьбу. Мне кого-то уже сосватали?

— По договору, заключенному твоим дедом в 1852 году, ты должен будешь жениться на Елене, дочери королевы Виктории и принца Альберта.

— Насколько я слышал, в том договоре есть маленькая оплошность — его не подписала Пруссия. То есть он не имеет силы, и мы вольны поступать так, как желаем сами.

— Ты видел портрет Елены и она тебе не понравилась? Или ты не желаешь связывать свою жизнь с ней по какой-то другой причине?

— Тебе, наверное, уже передали, что весь проект учебной базы мне приснился во сне. Ведь так?

— Все верно. И о событии, произошедшем в Архангельском соборе, я тоже осведомлен. Тебе был еще какой-то вещий сон?

— Отец, — Александр повернулся лицом к императору и твердо посмотрел тому в глаза, — с того дня, когда митрополит меня благословил, мне каждую ночь снятся сны. Если хотя бы сотая их часть окажется правдой, то нас ждут тяжелые времена. Очень тяжелые. — Александр посмотрел куда-то в небо, на звезды и, выждав небольшую паузу, продолжил: — Что же касается Елены, то тут есть несколько спорных моментов. Во-первых, она очень любвеобильна. Через два-три года эта девушка будет вовлечена в скандал с прислугой из-за своих непомерных природных желаний любить и быть любимой. Она, как и я, развивается быстрее своего возраста. Иными словами, девушка начнет бурную любовную интрижку с каким-нибудь библиотекарем. Если все пойдет так, как пойдет, то подобного поворота событий не предотвратить. Бедняжку нужно вытаскивать из ее развращенного окружения. Возможно ли Елену, как мою невесту, пригласить жить в Санкт-Петербург или в Москву, дабы она смогла привыкнуть к тому месту, где пройдет вся ее взрослая жизнь, и завести подружек? Мы же не хотим, чтобы дочь столь могущественной королевы чувствовала себя здесь одиноко? Да и в плане любовных похождений пусть лучше мной раньше срока увлекается, чем не пойми кем.

— Разумное предложение. Я обговорю с сэром Кимберли этот вопрос, обозначив наши опасения и твой интерес к невесте, которой желаешь стать прежде свадьбы добрым другом. Но как тебя понимать? Ты только что говорил о своем нежелании венчаться с Еленой.

— Да. Это так. Правда, боюсь, вариантов у нас немного. Это всего лишь сны, но они меня тревожат.

— Рассказывай. Пока твои сны были очень любопытны.

— Великобритания нам не друг, а напротив — враг. Как только наши интересы пересекутся, она незамедлительно наплюет на наше родство. Выгода от моего венчания с Еленой для России только одна. Через несколько лет в Северо-Американских Соединенных Штатах начнется Гражданская война. Все их государство развалится на Север и Юг. Если мы не поддержим Юг, то Север победит, и тогда обновленные Соединенные Штаты Америки станут мощным государством, которое в весьма недалеком будущем создаст нашему Отечеству огромные проблемы, по сравнению с которыми все британские пакости покажутся малой шалостью. Великобритания будет также заинтересована в отделении Юга. Так вот, единственный плюс от моего брака с Еленой будет заключаться в возможности выступить единым фронтом с Великобританией и нанести поражение северянам. Это не только спасет от захвата наши владения в Северной Америке, но и сгубит на корню могущественного противника. Во всем остальном пользы от моей свадьбы с дочерью королевы Виктории не будет никакой.

— Александр, твои слова странны. Однако Николай Николаевич в восторге от твоих идей по доработке кадетского корпуса, почерпнутых из снов. Да и вообще, пока твои сны были весьма и весьма любопытны. Поживем — увидим, но я запомню твои слова.

— Николаю Николаевичу понравилась моя задумка?

— Конечно, он мне все уши ею прожужжал, — император улыбнулся. — Да и мне она пришлась по душе. Так что средства на ее создание и содержание найдутся в полном объеме. Пусть это будет моим подарком на твой день рождения. Решить вопрос с обмундированием и учебным вооружением в самые малые сроки я попрошу Арсения Андреевича.

— Отец, а можно с формой и оружием я сам попробую разобраться?

— Тебе это так важно? — Император вновь улыбался по-доброму в усы.

— Конечно. У меня масса мыслей касательно этих двух вопросов. Ты ведь не против того, чтобы мы на корпус закупали самое разнообразное стрелковое оружие для изучения и освоения передовых мыслей в военном деле?

— Хорошо. Мне даже самому интересно, что у тебя получится. Впрочем, мы застоялись на свежем воздухе, пойдем в зал, а то наше бегство от прекрасных дам вызовет их разочарование. Видишь, вон и Наталья Сергеевна с подругами переместилась поближе к балкону. — С этими словами император решительно шагнул к двери, ведущей на балкон, открыл дверь и вопросительно взглянул на сына.

Глава 3

КАДЕТСКИЙ КОРПУС

(26 февраля 1857 — 1 октября 1857)

Торжества закончились 2 марта 1857 года, да и то в связи с тем, что Его Императорское Величество отбывал в Санкт-Петербург вместе со всей свитой, императрицей и цесаревичем. Еще на вокзале, продолжая махать ручкой отъезжающему поезду, Александр обратился к Левшину:

— Алексей Аркадьевич, отец мне обещал полное финансирование учебной базы, а также вольность по обмундированию и закупке учебного вооружения. Он вас об этом проинформировал?

— Безусловно. У вас есть какие-то распоряжения?

— Да, конечно. Мы тут практически полгода, а мне еще не представлен будущий комендант моего кадетского корпуса. Это возможно исправить?

— Алексей Петрович уже давно всячески отпрашивается от подобной чести, ссылаясь на плохое самочувствие. Я уже думаю, что нам стоит поискать кого-то моложе и деятельнее.

— Ну что же, думаю, у нас не отвалятся ноги, если мы сами навестим старого ветерана. Как вы считаете? — Левшин несколько удивленно посмотрел на Сашу, но быстро взял себя в руки:

— Безусловно, это решит проблему его плохого самочувствия.

— Вот и отлично. Отправимся к нему в гости прямо с вокзала.

Небольшой церемониал на вокзале закончился довольно быстро, и уже через четверть часа Александр в легкой бричке вместе с Левшиным ехал к месту проживания Алексея Петровича Ермолова. По информации, которую предварительно собрал великий князь, этот старый генерал был весьма необычным человеком. Рожденный в 1777 году и воевавший еще с Суворовым, он имел весьма мощный характер, который не позволял ему ладить с начальством. Ну не умел он «вылизывать задницы», а ведь, как известно, это одна из наиболее ценных добродетелей в рядах высшего руководства. Как говорится, у кого язык трудолюбивее, тех и уважают. Но как военный специалист он был весьма и весьма мощным товарищем, который сохранял самообладание перед лицом любого врага и готов был идти, не оглядываясь, до конца. А как он наводил порядок на Кавказе, любо-дорого смотреть. Стремительно и мощно. Даже ломовые вливания британского оружия и денег не сильно помогали в поддержании беспорядков и антироссийских выступлений. Правда, сейчас он уже стар и обижен на императоров российских, но именно за этим к нему Саша и ехал. Ему надобно было, чтобы старый лев не умирал, тихо протухая в своем вольере, а вышел на люди и последние дни своей жизни прожил, вдыхая полной грудью и не скитаясь по углам.

Встреча оказалась весьма прохладной, сам Алексей Петрович не спеша вышел на крыльцо и, морщась от необходимости принимать кого бы то ни было, пригласил «дорогих гостей» внутрь. Убранство его жилища было простым и незамысловатым. Никаких излишеств. Все просто, надежно и по делу. Это явно не нравилось Левшину, который привык жить в праздности и пышности, но впечатлило Александра. Внутри небольшой залы Ермолов, совершенно игнорируя этикет, уселся в большое кресло и уставился на вошедшую парочку незваных гостей. Алексей Ираклиевич со слегка кислой мордой лица от такого теплого приема стал рассказывать о том, что Ермолову надлежит сделать по распоряжению Его Императорского Величества. А великий князь отошел в сторону и рассматривал небольшую коллекцию холодного оружия, привезенную Алексеем Петровичем откуда-то с востока, вероятно с Кавказа. Впрочем, долго эта бесполезная волокита с уговорами и отповедями длиться не могла. Александр подошел к совершенно раздосадованному таким пренебрежительным положением Левшину и попросил его оставить их для разговора с глазу на глаз. Выждав секунд пятнадцать-двадцать, прежде чем Алексей Ираклиевич выйдет во двор к бричке, дабы отдышаться и спустить накопившийся пар, он повернулся к Ермолову. Лицо оного было полно ленивого пренебрежения и даже легкой усмешки. А потом великий князь повернулся к окну, сделал несколько шагов и взорвался.

— Ты! — Александр буквально взревел, вкладывая в этот возглас всю ярость, которую только мог из себя выдавить. Алексей Петрович, совершенно не ожидая подобной выходки, привстал и несколько взбодрился. — Трус! — вновь выкрикнул с не меньшим эмоциональным наполнением великий князь, указывая на Ермолова рукой. От таких слов старый, дряхлый мужчина преобразился. Лицо стало суровым, глаза прищурились, а сам он как-то весь подтянулся и ожил. Будто лет десять сбросил. — Как ты смеешь отступать перед лицом врага?! — Негодованию Александра не было предела. Впрочем, Ермолов уже закипал и был на не меньшем взводе.

— Что?! — Алексей Петрович взревел, не выдержав провокации, которую ему устроил великий князь.

— То! Меня бессовестно обманули! — Великий князь изо всех сил ударил кулаком по столу так, что чуть не отбил себе руку. Но получилось эффектно. — Я хочу видеть генерала Ермолова! Кто мне подсунул этого трусливого старика?

От таких слов Алексей Петрович, задыхаясь от ярости, с придыханием заорал:

— Щенок! Что ты себе позволяешь?! — На крики вбежал Левшин, но, войдя в комнату, поймал на себе два разъяренных взгляда, привлеченных новым шумом, от коих ему стало совершенно страшно, и, поспешно ретировавшись, остался под дверью подслушивать разговор, не привлекая более их внимания.

— Сядь! — Александр продолжал рычать на Ермолова. — Сядь и подумай о том, что ты творишь. Боевой генерал. Герой Бородинского сражения. Гроза Кавказа. А в старости стал трусом, — проговорил великий князь с легким пренебрежением. — Тебе же немного осталось. Как ты в глаза Александру Васильевичу там, — Саша поднял руку и указал пальцем наверх, — смотреть станешь? Что скажешь? Оправдываться начнешь, что, дескать, в старости перед чиновничеством совсем сконфузился. Как оставил помыслы о делах благих, лелея жалость к себе, любимому? — Ермолов, насупившись и пыхтя, плюхнулся обратно в кресло. Его рассеянный взгляд блуждал по полу. Александр повернулся к нему спиной и, отойдя к небольшому окну, молчал, рассматривая мутные разводы, оставшиеся после многих дождей на стекле. Через несколько минут молчания он развернулся, взял небольшой табурет, поставил его перед стариком и, сев, продолжил: — Ты знаешь о том, что Восточную войну мы проиграли по всем статьям? Понимаешь, в чем причина? — Ермолов молча поднял тяжелый взгляд и уставился прямо в глаза Александра. — Молчишь? А ведь ты все понимаешь. Солдаты, кои даже стрелять толком не умеют, офицеры, которые только числятся в армии и прожигают свою жизнь по балам, пивным да игорным заведениям. И это если не вдаваться в пошлые подробности. — Саша стал вышагивать по кабинету, стараясь произносить свои слова медленно, четко и ясно, выговаривая в такт шагам. — Все прогнило к чертовой матери, а ты от дела бегаешь и ломаешься, как какая-то девка на выданье. Ты думаешь, это было легко — получить возможность для постройки новейшей военной учебной базы, где наших воинов смогут научить чему-то дельному и полезному кроме маршировок, танцулек да попоек? Полосы препятствий, новые учебные корпуса с залами для практических занятий, атлетические снаряды для укрепления тела, стрелковый полигон для изучения нового оружия и много чего прочего для пущего развития армии нового строя. Ты что, хочешь подвести свое Отечество, в котором лишь единицы способны в нынешнюю тяжелую минуту встать на его защиту не для корысти личной, а ради дела общего? И ты среди них. Ну! Что молчишь? — Александр повернулся на каблуках и вновь посмотрел пыхтящему Ермолову в глаза, и тот, немного помолчав, с тяжелым вздохом ответил:

— Но я действительно очень слаб и боюсь, что умру со дня на день. Как мне такому сражаться?

— Да пусть у тебя даже ног с руками не было, то зубами надлежало бы вгрызаться. Поймите, Алексей Петрович, этот затяжной бой будет у вас последним. И только от вас зависит то, как вы его примете. Тихо помирая на диване или сражаясь с врагами Отечества до последнего вздоха. Вы нужны мне. Нет, не мне. России. Если вы хотите, чтобы наша Родина выжила, чтобы не слегла под ударами врага, вы должны собраться с силами и вступить в этот бой. Примите должность и начинайте действовать, зная о том, что отступать более некуда.

— Враги… да неужто кругом одни враги?

— У России, Алексей Петрович, во все времена было только два верных друга и союзника — ее армия и ее флот. Все остальные же только и алчут что-либо выгодное от нее получить или как-либо ее попользовать ради своих интересов. После разгрома в Восточной войне наше Отечество стоит на пороге полнейшего развала и опустошения. Война закончилась, но то было всего лишь малой битвой. Вся наша родина в огне огромного пожара иной войны, которая идет не пулей да штыком, а в гражданских делах. Мы терпим сокрушительные поражения на всех театрах боевых действий — от простой сельской семьи, которая с каждым годом нищает и голодает все больше, до заводов и фабрик, которые складываются под давлением врага как карточные домики. Транспортные коммуникации совершенно не развиты. Армия не обучена и не вооружена, а если и вооружена, то чем попало, и к тому даже огневого припаса нет вдоволь. Алексей Петрович, у нас сейчас разруха страшнее, чем видел Петр Алексеевич, всходя на престол. — Ермолов хмыкнул и уже с легкой усмешкой спросил:

— Лихо ты говоришь не то что для ребенка, но и для взрослого. И как далеко ты готов пойти? Дело-то нешуточное. Вон меня как потрепали твои друзья царедворцы. Мыслю, и тебя не пожалеют. — Александр не спеша прошелся по комнате, подошел к стене, где висело восточное оружие, щелкнул ногтем по клинку одной из сабель, обернулся:

— Вопрос не в том, дорогой Алексей Петрович, как далеко я пойду, а в том, насколько крепка моя вера и любовь к Отечеству, чтобы пойти так далеко, сколь будет нужно. — Спокойный, твердый и жесткий взгляд подростка встретился с таким же взглядом Ермолова. В наступившей тишине они минут пять молча смотрели друг другу в глаза, от чего Александр чуть сознание не потерял, но удержался. После несколько затянувшейся паузы Алексей Петрович встал, подошел уже куда более твердой, нежели раньше, походкой к великому князю и сказал:

— Ну что ж, тогда я иду с тобой. До самого конца. — После чего протянул великому князю руку.

— Делай что должен — и будь что будет, — подтвердил его слова Александр, и они крепко, до хруста его молодых костей, пожали руки, но Саша даже не поморщился, хоть ему и было нестерпимо больно от такого стального рукопожатия. Левшин же, что стоял за дверью, был совершенно ошарашен услышанным разговором. Он, конечно, кивал, слушая митрополита о том, что Саша не совсем обычный мальчик и скорее всего на нем лежит божественное благословение, но такого он совсем не ожидал. Ведь этот двенадцатилетний подросток буквально раздавил своим напором старого боевого генерала, подавив и подчинив себе. Да и говорил такие слова, причем таким голосом, что мурашки по коже от подобного бегали у самого Алексея Ираклиевича.

Первым из кабинета вышел Ермолов, посмотрел на сидящего возле двери Левшина, молча взял у того из рук предписание и выдвинулся во двор, на свежий воздух. За ним, пошатываясь, появился Александр, растирая сильно помятую руку. Он как мешок рухнул рядом с Алексеем Ираклиевичем на лавку, откинулся спиной к стенке, закрыл глаза и спросил:

— Как вам разговор? Ну же, не притворяйтесь, я знаю, что вы подслушивали.

— Знаете, Ваше Императорское Высочество, я все больше убеждаюсь в том, что не зря жители туманного Альбиона так вами интересуются. Не боитесь?

— Чего?

— Сегодня вы смогли уговорить Ермолова вступить в наши дела. Зная его характер, можно уверенно сказать, что этот старик сможет многое сделать. Вы растормошили его молодость, его обиды. Кто следующий?

— Не знаю. Можете кого-то порекомендовать?

— Александр, — Левшин развернулся, — будьте аккуратнее. Если подобные слова дойдут до определенных ушей, вы сможете скоропостижно тяжело заболеть или скончаться. Да, вы не по годам умны, но не забывайте о собственной безопасности.

— Думаете, кто-то поднимет руку на великого князя?

— Не думаю, а знаю. Объявят сумасшедшим и под домашний арест посадят до самой старости, а то и в монастырь. Помыслы у вас хорошие, но помнить надо, что не у всех такие. Постарайтесь остерегаться непроверенных людей.

— Неужели так все плохо?

— Вы даже не можете себе представить. Что же касается рекомендаций, то по возвращении в Николаевский дворец я предложу вам одну книгу. Ее автор еще жив, хоть и не молод, и если вас заинтересуют его мысли, то я приложу все усилия для его перевода в корпус.

— А кто это? Где он сейчас служит?

— Сначала прочтите книгу и обдумайте его предложения. Далеко не все его воспринимают всерьез, но, похоже на то, что вас он должен заинтересовать. А теперь пойдемте. — Левшин встал. — Нам надобно проводить Алексея Петровича в Николаевский дворец и ознакомить с обстоятельствами нашего предприятия более серьезно и детально.

Ермолов развернулся. Он практически полностью оттер от инспекционных дел на строительстве учебного комплекса Закревского и сновал буквально повсюду на своей крытой двуколке, горюя только о том, что возраст уже не тот, а потому верхом не в силах. К ужасу рабочих и подряженных артелей, этот вдруг оживший старик был «везде и всегда». Благодаря его пристальному вниманию к строительным работам те серьезно ускорились без заметного ухудшения в качестве. Дисциплина, здравый ум и личная мотивация — они всегда на пользу шли в подобных делах. Впрочем, кроме организационно-дисциплинарных вопросов, полностью поглотивших его, он никуда не влезал. Банально не хватало времени и сил — вечером он проваливался в глубокий, спокойный сон практически сразу, как голова касалась подушки, в то время как раньше мучился бессонницей. Впрочем, все это не шло во вред. Такая бурная деятельность очень благодатно отразилась на его здоровье. Собственно, для стариков это весьма характерная черта: чем больше, сидя дома, они киснут, тем больше прилипает к ним болячек и быстрее они превращаются в совершенных развалин. Эта деталь очень заметна и у наших, современных пенсионеров, которые, если не займут себя каким делом после выхода на пенсию, то очень быстро вянут и умирают. Но мы отвлеклись. Стройка идет ударными темпами, которым позавидовал бы даже товарищ Стаханов, кадеты увлечены как умственными упражнениями в классах, так и физическими в зале и на улице, Левшин с Филаретом относительно успешно ловят шпионов, оные потихоньку прибывают преимущественно из столицы и прочая, прочая, прочая. В общем, на первый взгляд наступила тихая и спокойная трудовая идиллия — все занимаются своим делом. Лишь у Александра было все не слава богу; впрочем, как обычно. Помимо довольно насыщенной деятельности по трем основным направлениям, к которым он был привлечен (учеба, тренировка и работа над учебной программой кадетского корпуса), Саша нашел себе два новых занятия, из-за которых практически забыл такое замечательное словосочетание — «свободное время». А также стал осваивать работу в дороге, для чего завел себе солидный блокнот в чехле из толстой кожи с небольшим замочком, ключ от которого он всегда носил с собой.

Но вернемся к делам, которые так увлекли Александра. Первым делом стало искусство — он увлеченно посещал кружок Козьмы Солдатенкова, где регулярно собирались художники, скульпторы, мыслители, поэты и литераторы, а также интересующиеся этими вопросами люди самого разного толка. Саша ставил перед собой вполне конкретную задачу: нужно найти и установить доброжелательный контакт с максимальным количеством этой зловредной братии. А также сделать заметки по наиболее одаренным и сговорчивым «творцам», дабы впоследствии использовать их в своих делах. К слову сказать, визиты Его Императорского Высочества сделали кружок безумно популярным. Даже более того, Козьме Терентьевичу пришлось срочно решать вопросы с размещением гостей. Так что, помимо собственно творцов очередных «нетленок», Александр уже к концу марта стал замечать в гостях у Солдатенкова самых разнообразных дворян и «дельцов», безусловно, всем сердцем ценящих искусство и полностью разделяющих страсть Александра Александровича к этому изящному делу. Впрочем, нет худа без добра. Эта толпа проходимцев всех сортов играла на руку работникам творческих профессий, так как стала их финансировать, покупая что-то из их работ или просто делая подарки, подавшись массово в меценаты, дабы продемонстрировать свое восхищение глубиной и одухотворенностью авторов самых разных мастей и пошибов. В общем, очередной цирк класса шапито, объединивший проходимцев всех мастей под одной крышей. Видимо именно так искусствоведы и проталкивали жуткие, совершенно бездарные произведения в свет, лживо называя их откровениями, дабы продемонстрировать свой культурный уровень. Только Остапа Бендера с его известной шуткой о творческих буднях не хватало: «Киса, скажите мне, как художник художнику, вы рисовать умеете?» Так и зажили. Жаль, что Александру нельзя было прекращать этой вакханалии и нужно было лишь лукаво улыбаться, уделяя, впрочем, внимание наиболее адекватным. Хуже всего приходилось Козьме Терентьевичу, у которого иногда от всего этого бедлама голова кругом шла. Но он держался, ибо отлично понимал, что эта стая шакалов будет сопутствовать бедному Александру всю его жизнь. И поделать с этим ничего нельзя. Поначалу он даже стал раздражаться, но после приватного разговора с великим князем, без свидетелей, в котором ему объяснили определенные детали происходящего, смирился. Тем более что помимо талантливых деятелей искусства и не менее одаренных «повышенной проходимостью» бездарностей его дом стал посещать практически весь региональный бомонд дворянского и промышленного толка, с которым стало легче находить общий язык в коммерческих вопросах.

Вторым серьезным делом Александра стал практически перманентный мозговой штурм с целью вспомнить все, что только можно, по самым разнообразным предметам быта и вооружения. Все, что он помнил или мог помнить. Начиная от канцелярских кнопок и заканчивая всевозможными решениями в области организации хозяйства, афер и прочего. Он записывал все, что приходило в голову касательно самых разнообразных деталей, даже самых глупых и нереальных, а потом, выспавшись и отдохнув, занимался их обобщением. Это даже стало своего рода правилом — каждое утро после зарядки, моциона и завтрака великий князь проводил не меньше часа за своим дневником, обдумывая прошедшие за день дела. Это дело даже встретило всеобщее одобрение. Но оттого работа не облегчилась, так как великий князь в свою прошлую жизнь многим вещам не придавал особого значения. Таким простым и обыденным, буквально существовавшим вечно. А это оказалось совсем не так. И теперь, работая все свободное время со своей памятью, извлекая из нее разрозненные крохи ценнейших знаний, Александр чувствовал себя кем-то вроде Штирлица, что лихорадочно вспоминал, сидя в подземелье гестапо, подробности давно минувшего дня. Впрочем, все было не так плохо: защита кандидатской диссертации по военно-промышленному развитию Российской империи второй половины XIX века давала о себе знать, так как количество статей обзорного толка, прочитанных им в свое время, было разительно и охватывало самые разные области науки и техники. Причем не только указанного периода. Однако при всей своей красоте такой подход имел свои недостатки. Да, Александр отлично помнил, как и из чего был сделан тот же баллистит или кордит, но он его никогда не делал и не представлял себе, как устроить его массовое производство. Он просто никогда с этим не сталкивался. Та же ситуация была и с тротилом, пенициллином, двигателем внутреннего сгорания, самолетом, пулеметом, магазинными винтовками и прочими, весьма многочисленными и жизненно важными для государства вещами. То есть на деле он имел всего лишь большой задел для обширной исследовательской работы, а не готовые технологии по большинству «воспоминаний». Впрочем, некоторые из них можно было реализовать довольно просто, за счет чего начать привлекать средства для других проектов. Обычные канцелярские скрепки, кнопки, перочинные замки с замками разного толка и прочие мелочи, вроде как безобидные. Промышленность России была еще слишком слаба, так что на некоторые «изобретения» придется регистрировать патенты и осуществлять лицензирование производства. По крайней мере, поначалу. Так как на первом этапе отечественная промышленность не могла производить даже канцелярские скрепки в промышленном количестве.

Помимо всего прочего, усилиями Левшина нарисовался Александр Иванович Астафьев с его первым томом «О современном военном искусстве» 1856 года выпуска, который Алексей Ираклиевич торжественно вручил со словами: «Вот моя рекомендация». «А ведь про этого человека в начале XXI века практически и не говорили. Так, изредка, мимолетом, дескать, был такой чудак, глупости всякие писал. Кто-то считал его гением, кто-то дураком. Впрочем, все как обычно». Так что Александр решил не тянуть кота за разные места и сразу по завершении чтения отправил Александру Ивановичу письмо, в котором восхищался его идеями в военном деле и давал ряд комментариев, носящих характер как критических замечаний, так и дополнений, дабы взбудоражить и заинтересовать Астафьева. Его нужно было вытаскивать не столько силой, то есть прямым распоряжением Левшина, сколько интересом.

Время идет неумолимо и стремительно. И чем больше человек погружается в свои дела, чем больше увлекается деталями, тем быстрее вокруг протекают события. Своего рода локальный эффект специальной теории относительности. Александр даже обернуться не успел, как зима сменилась довольно приятной весной, а та в свою очередь едва не уступила место лету. Такой оборот дел оказался для него столь внезапным и неожиданным, что не раз проскакивали серьезные мысли о мистике. С головой погрузившись в дела, он совершенно не помнил, как снег сменился сначала грязью, а потом зеленой травкой, на деревьях набухали почки и распускались листочки, как отцвели сады и как кадеты перешли с зимней на летнюю форму одежды. Вот так, незаметно, к нему на двор пришел май. Такой теплый и солнечный. Помимо недоумения от странного течения времени, Саша ощущал и приятные моменты. Дело в том, что месяцы работы в очень плотном графике сделали свое благое дело — Александр на какое-то время стал забываться, вновь чувствуя себя дома, начиная мучительно искать мобильный телефон, дабы обсудить какой-либо вопрос, или компьютер, чтобы порыться в свалке Интернета. Пару раз даже заговаривался, правда, не критично, а потому никто не придавал этому значения, списывая на усталость. И это не удивительно, так как тот ритм, в котором работал Александр, вызывал у всех его приближенных изумление и настороженность. Тут было не принято так работать. Даже Ермолов обеспокоился этим вопросом и не раз рекомендовал Саше больше отдыхать. Но все эти благие советы шли мимо высочайших ушей.

И вот в размеренном ритме случился сбой. 12 мая 1857 года был запущен комплекс учебной базы. В сокращенном варианте, конечно, представляя собой поначалу всего одно жилое, два учебных (для лекций и практических занятий) и с десяток технологических зданий, но это было уже что-то. Сразу же весь кадетский корпус перевели из Николаевского дворца на место его постоянного базирования, а Саша занялся обустройством лабораторного комплекса в уже отстроенных небольших зданиях, что стояли в самой глухой части базы. «Лабораторный комплекс» — это громко сказано. По большей части эти добротные сараюшки только предстояло обживать и оснащать, но первый шаг был сделан. Тем более что ни в Европе, ни в Америке такой концентрации опытно-экспериментальных работ еще никто даже не пробовал сосредотачивать. Да и вообще подобную работу еще не привыкли как-либо организовывать и упорядочивать, поэтому каждый ученый вел исследования в индивидуальном порядке, лишь изредка объединяясь со своими коллегами. Тут же Саша закладывал основу для серьезной коллективной научно-исследовательской деятельности, которую в будущем планировал развернуть в несколько научно-исследовательских институтов. Так как начинать приходилось практически с самого нуля, то Александр решил сделать ставку на два ключевых направления. Во-первых, это химия. Она была выбрана хотя бы потому, что опытно-экспериментальная работа в этой области уже была на примитивном, но все же уровне, а потому имелось кое-какое оборудование и реактивы. Ну и «послезнания», хоть и скромные, но были. Вторым направлением стала электротехника, или, как ее тут называли, гальваника. В этом деле знаний у Александра было намного больше, чем в химии, так как он в молодости увлекался радиотехникой, на любительском уровне конечно, но все же. Знание устройства вакуумных ламп (того же диода и триода), генераторов переменного тока, ртутных когереров, электролитических техник и многого иного позволяло организовать буквально революцию в этой области знаний, быстро продвинув ее на 60–70 лет вперед. Все упиралось только в сложность создания элементной базы. Чего только стоил механический вакуумный насос, которого еще не было. Конечно, Александр видел в свое время в Интернете несколько анимированных картинок с механикой его работы, но одно дело видеть красивую картинку, а другое дело — изготовить рабочий образец. Причем забавно еще было то, что развитие электротехники, по крайней мере на начальном этапе, остро упиралось в развитие химии. Да и по большей степени эти направления были тесно связаны. Так что работы предстояло много, знания Александра были туманными и нуждались в обширной экспериментальной работе, а главное — не было специалистов. Не Александру же лично стоять за каждым лабораторным столом. Ну, поначалу так и будет — ему действительно придется строить из себя некое многорукое божество. А дальше понадобятся увлеченные люди — его люди, которые бы не только смогли наладить работу, но и были достойны доверия. Сложно. Никто не спорит. А что делать? Никто и не говорил, что будет легко.

Ютясь во временных деревянных помещениях учебного комплекса вместе с остальными кадетами, пока возводили нормальные кирпичные постройки, Александр решал очень важную задачу — укреплял отношения со своими будущими подчиненными. Ведь ничто так не сближает, как совместное решение самых разнообразных трудностей и тягот. Базовую учебную программу утвердили еще на новый год, однако учителей, а тем более толковых, не хватало. Ведь в текущей обстановке были нужны не такие, какие просто вобьют программу, а такие, что смогут заинтересовать предметом, побудить на собственный поиск. Увы, и с экспериментальной работой дело также не шло на лад, так как Александр был не химик, ну то есть совсем. Однако после знакомства с неким Иваном Васильевичем Авдеевым, с которым его свел Солдатенков на одной из встреч, дело пошло на лад. Этот сотрудник Московской пробирной палаты хоть и не обладал особой одаренностью, но вот с технологическим мышлением проблем не имел. Поэтому, немного поломавшись, согласился помочь великому князю наладить в кадетском корпусе нормальную лабораторию. А дальше попросту втянулся, проводя в ней все свободное время. Впрочем, Арсений Андреевич организовал Авдееву столько свободного времени, сколько тому требовалось, то есть уже с июля он в Московской пробирной палате только числился. Правда, стоит отметить, что все поступавшие на службу в Императорский кадетский корпус давали расписку о неразглашении любой информации, каковую они узнают на его территории. Само собой, подобный ход был формальностью, ибо обычная бумажка не защитит ни от чего, зато для британской разведки подобное обстоятельство оказалось хорошей наживкой. Она активизировала еще больше свою деятельность и за май — июнь потеряла больше двух десятков своих агентов при наблюдении или попытке внедрения. Впрочем, Авдеев все понял и без каких-либо частных внушений, так как «общечеловеком» не был, хотя и тяготился невозможностью опубликовать заметки о некоторых весьма любопытных результатах, достигнутых в довольно сжатые сроки. Толковый технолог и человек, знающий, в каком направлении двигаться и что должно получиться, отлично дополняли друг друга. Впрочем, это было бы совершенно бесполезно, если б Александр не посещал занятия по естественной истории в разных группах, не беседовал с преподавателями и не выискивал заинтересованных кадетов. Так что к концу июня 1857 года вокруг химической лаборатории, уже активно шевелившейся, организовался небольшой кружок энтузиастов числом в восемь человек. Безмерно мало, но уже что-то. В общем, как много позже говаривал один известный проходимец, «лед тронулся, господа присяжные заседатели».

19 июня того же года, взяв отпуск в Николаевской академии, к великому князю прибывает Александр Иванович Астафьев. Причина приезда очень проста. То письмо, что в начале марта великий князь ему отправил, практически не заинтересовало лучшего военного теоретика XIX века, а потому он ответил очень аккуратно и вежливо, что ему лестно слышать похвалу от столь благородного человека, понаписав туда прочей ничего не значащей чуши и воды. Мало ли чем страдает этот странный подросток, втянутый в какую-то большую игру, о которой болтает буквально весь Санкт-Петербург. Однако следующее письмо ввергло его в ступор. Александр не поленился, не только внимательно изучил первый том его монографии «О современном военном искусстве» от 1856 года, но и смог провести довольно емкий анализ работы с весьма любопытными выводами и дополнениями. Так что Астафьев, после того как в середине мая получил пухлый брикет письма из тридцати пяти листов писчей бумаги, исписанных твердым, аккуратным почерком, оказался по меньшей мере озадачен. Самое удивительное для него было то, что многие мысли, которые отмечал великий князь, крутились в голове и у самого Александра Ивановича, однако он их только обдумывал, работая над вторым и заключительным томом своей монографии «О современном военном искусстве». В общем, заинтриговался он основательно и стал готовиться к отъезду, желая если не в великом князе, так в ком-либо из его наставников найти единомышленника. Ведь для Александра Ивановича обстановка была весьма удручающей, ибо его изыскания не вызывали интереса ни генерального штаба, ни большинства военных. Можно сказать, что Астафьев находился в своеобразной интеллектуальной изоляции, которая совершенно угнетающе действовала на его здоровье и работоспособность. А тут такая неожиданность. Вот уж истинно: никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Так что, добравшись поездом до Москвы и поселившись в скромной гостинице, Александр Иванович незамедлительно отправился искать аудиенции великого князя. Впрочем, томить его Александр не стал и максимально быстро организовал встречу, так как ему самому было интересно посмотреть на человека, который смог опередить ход военной мысли как минимум на полвека, а то и больше.

— Александр Иванович, добрый день, рад вас видеть, проходите, присаживайтесь.

— Я тоже, Ваше Императорское Высочество. Признаюсь, в своем письме вы меня заинтриговали.

— Я старался, — Александр улыбнулся, — не буду скромничать, мы тут с Алексеем Петровичем пытаемся воспитать и обучить офицеров, так сказать, нового строя.

— Что, вот так совсем нового? А как же быть с вековыми традициями русской армии? — Александр Иванович по-доброму улыбался, смотря на этого подростка, что, вероятно, совершенно увлекся игрой в солдатики.

— Думаю, всему свое место и свое время. Атакующие колонны Александра Васильевича Суворова были оптимальны для тех обстоятельств, в которых он воевал. Вспомните отзывы о недавно завершившейся Восточной войне. Принятые в 1853 году на вооружение британской пехоты винтовки системы Энфилд смогли создать очень серьезные проблемы для наших солдат за счет точности и дальности боя. И какой вывод сделали офицеры? Правильно. Они решили просто использовать оружие без изменения тактики.

— Ваше Императорское Высочество думает, что офицеры генеральных штабов всей Европы дураки? — Астафьев мило улыбался, его стал даже забавлять этот разговор.

— Мне сложно об этом судить. Ведь что они решили делать? Правильно, просто увеличить дальность стрельбы, чтобы раньше накрывать противника стрелковым огнем. С тем же успехом они могли яйцами забивать гвозди. Боюсь даже представить то, сколько яиц придется разбить, чтобы голову посетило озарение взять в руки молоток.

— И какая же тактика применения, по вашему мнению, разумнее колонн?

— Рассыпной строй.

— Это не ново. Егеря им пользуются уже довольно давно. Но как солдаты будут в таком построении отражать атаку кавалерии? Да что там кавалерии — даже обычной пехоты, что пойдет на них в штурмовой колонне в атаку.

— Огнем.

— Вот как? Думаете, «Энфилды», на которые вы указывали, смогут в рассыпном строю дать достаточное могущество огня, чтобы отразить лихую кавалерийскую атаку?

— Нет, конечно, не смогут. Так как они устаревшей системы, которая только открывала новую веху в военной технике. Будущее за винтовками, заряжаемыми с казны унитарными металлическими патронами. На первых порах, а дальше, без сомнения, пойдут магазинные конструкции.

— Кто вам об этом сказал?

— Вот они. — С этими словами Александр достал из ящика стола два револьвера — тренировочный, системы Флобера, под унитарный металлический патрон, и боевой, компании «Кольт», модели 1855 года. — Посмотрите, что вы видите перед собой?

— Игрушечный и боевой револьверы.

— Все верно, но вы не видите главного. Вот, посмотрите, — Александр взял «кольт» в руки и, открыв защелку ствола, снял барабан. — После того как вы сделали пять быстрых выстрелов, вам необходимо перезаряжать барабан. Снаряжать порохом, пыжом, пулей, еще одним пыжом, а потом, напоследок, и капсюлем каждую камору. Это долго. Традиционный недостаток всех подобных конструкций. Будь то органы XVII века или боевые револьверы наших дней. Однако мир не стоит на месте, — сказал Александр и, открыв защелку револьвера Флобера, вытряхнул на стол унитарные металлические патроны. — Перед вами новый шаг в развитии военной мысли — цельнометаллический унитарный патрон, который позволяет перезаряжать револьвер весьма быстро. Я пробовал из него стрелять, за пару минут выходит около 20–25 прицельных выстрелов. Это очень много. И вся беда этих игрушечных патронов в том, что они слабы. Однако в прошлом году месье Бернингер решил эту проблему и создал боевые патроны на основе этой развлекательной шалости. — Александр Иванович взял один из нескольких боевых патронов, которые великий князь выложил на стол из ящика.

— Любопытно. Признаюсь, я вижу этот патрон впервые. Смешно то, что решение добавить в игрушечный патрон пороху, укрепив предварительно гильзу, теперь кажется столь простым и очевидным, что непонятно, как до него раньше не додумались. Очень любопытно.

— Вы правы, Александр Иванович, но в этом и есть изюминка настоящего гения — разглядеть простое и очевидное решение там, где остальные ничего не видят. Ведь все гениальное, как известно, совершенно просто. Но мы отвлеклись. Уже целый год существует унитарный металлический патрон, который позволил бы серьезно ускорить скорострельность револьверов и повысить удобство их использования. Однако я наводил справки — мало кто вообще заинтересовался этим изобретением. Есть замечательная компания Sharps, которая делает отменные винтовки с заряжанием бумажным патроном и огнепроводной лентой, но у нее даже в проектах нет ничего под вот такой патрон. Хотя они бы там подошли прекрасно. Помимо всего прочего, я совершенно уверен в том, что данный патрон не последняя «ласточка» новой войны. Вот. — Александр достал из ящика стола еще один образец стрелкового оружия. — Магазинный пистолет «Вулкан» от компании Smith-et-Wesson, модель 1854 года. Как вы видите, барабана у него нет, а все патроны размещаются в трубке под стволом. После выстрела отодвигается вниз и вперед вот эта скоба и далее возвращается назад. Вот и все — ваш пистолет снова заряжен и может стрелять. Единственная неоспоримая беда этой конструкции — неудобство и время заряжания, но ее легко решить, если воспользоваться унитарными металлическими патронами и сделать вот тут подпружиненную шторку, для оперативного снаряжения магазина патронами. Мне сложно загадывать, но, думаю, уже через несколько лет такое оружие окажется в продаже, так как эти доработки столь естественны, что будет странно их не сделать.

Александр Иванович просто как завороженный смотрел на этот необычный пистолет, о котором только слышал, причем довольно пренебрежительные отзывы. Смотрел и слушал этого мальчика, который двумя штрихами превращал гадкого утенка в прекрасного лебедя. После он поднял глаза на Александра и спросил:

— Ваше Императорское Высочество, вы меня очень приятно удивили. Мы коснулись лишь одной детали, связанной с современным военным искусством, и тут столько неожиданностей. Скажите, кто ваш наставник в военном деле? Я бы очень хотел с ним пообщаться. — Астафьев был поражен простыми, но в то же время необычными вещами, которые перед ним продемонстрировал этот мальчик, но отказывался верить в то, что это его собственные мысли.

— Вы, Александр Иванович.

— Что? — Удивление стало еще сильнее. Он практически потерялся.

— В начале этого года, слушая мои сарказмы в адрес современной армии, Александр Ираклиевич Левшин порекомендовал мне прочесть ваш труд «О современном военном искусстве», который позволил очень серьезно расширить мои знания в военном деле и привести их в некое подобие порядка. А любопытные детали, которые я вам продемонстрировал, есть следствие того, что с разрешения отца я второй месяц занимаюсь закупкой самых разнообразных поделок для стрельбы с рук и изучаю их как могу. А вскоре будет завершен полигон, так что получится узнать не только их конструктивные особенности, но и реальную боевую эффективность.

— Но… я в растерянности.

— Вы ехали сюда с надеждой встретить умудренного опытом человека, которого приставили к строптивому подростку, дабы наставлять на путь истинный? Единомышленника, с которым будет о чем поговорить, что обсудить, касательно военного дела?

— Да, именно так.

— Александр Иванович, я не поленился спровоцировать ваш приезд и личную беседу только ради одной и очень простой цели — чтобы вы стали моим наставником в области военной теории. А единомышленника, пусть и не умудренного опытом и весьма малых лет, но все же вы уже встретили в этой поездке. — Александр мило улыбнулся и чуть поклонился. — Но я вас не тороплю. Обдумайте все и, взвесив свое решение, дайте ответ. Сколько вам нужно времени?

Астафьев потерянным взглядом посмотрел на великого князя, скользнул по аккуратно разложенным на столе оружию и патронам и около минуты тупо смотрел в пустоту. А потом будто что-то случилось. Полковник Астафьев Александр Иванович слегка вздрогнул, собрался и, подняв на Александра уже совершенно твердый взгляд, сказал:

— Я согласен, Ваше Императорское Высочество. Когда приступать?

— Как будете готовы. Пойдемте, я распоряжусь о выделении для вас в Николаевском дворце жилья и прочих мелочах. А позже Левшин все устроит с вашим переводом.

Сразу после ряда распоряжений, касающихся Астафьева, Александр отправился в гости к Левшину. Первый вопрос, интересующий великого князя, был достаточно прост — Саша попросил оформить все необходимые бумаги, дабы Александр Иванович стал наставником официально, с соответствующим довольствием. Впрочем, как выяснилось, Левшин был практически уверен в подобном развитии событий, а потому для данного дела все было готово и ему оставалось только выслать телеграмму в Санкт-Петербург. К счастью, между Москвой и столицей было проложено это чудо техники и активно использовалось вот уже как пять лет, так что эта проблема должна была разрешиться в течение нескольких дней. Поэтому перешли ко второму вопросу, куда более важному, ради которого великий князь притащил с собой целую папку всевозможной «макулатуры».

Начнем издалека. После знаменательной ругани с Ермоловым, из-за которой тот согласился возглавить кадетский корпус, Александр стал прощупывать почву касательно преобразования кадетского корпуса в военно-инженерное училище. Само собой — «особое», «императорское» и, без сомнения, посвященное Михаилу Архангелу. Эта теоретически не сложная задача двигалась достаточно медленно, до тех пор пока не решилась одна из ключевых деталей. Дело в том, что императору изначально не очень нравилась идея «игры в солдатики», так как он боялся, что впечатлительный мальчик решит создавать лейб-компанию, дабы искать счастья в захвате власти. А подобные игры заканчивались традиционно кровью, чего Александр Николаевич хотел избежать. Однако поведение Саши, отраженное в обширной переписке императора с окружавшими великого князя людьми, позволило ему избавиться от подобной навязчивой мысли и успокоиться. Особенно за благонравие и радение во славу Отечества с самых младых ногтей ратовал митрополит Филарет, который после небольшого светового шоу, учиненного Сашей, не только еще больше укрепил свое влияние в Москве, но и смог восстановить кое-какие прежде потерянные рычаги в Синоде. То есть был ему искренне благодарен за небольшую клоунаду. Самое забавное заключалось в том, что Филарету было все равно, реально ли это был знак Господа или просто «так получилось», но обстоятельства были крайне благоприятны для него, и его деятельный характер готов был согласиться с совершенно любой формулировкой того события. Поэтому уже в первых числах июня 1857 года Александр получил принципиальное согласие на проект училища, но с одним условием: оно сможет начать действовать не ранее достижения великим князем 14 лет, то есть весны 1859 года. Но это были сущие мелочи, и Саша решил выжимать все возможное из нынешнего благоприятного обстоятельства.

Училище структурно представляло собой необычное образование, совмещающее в себе функции как кадетского корпуса, так и непосредственно военного училища, с полным циклом обучения 8 лет. Помимо такого странного для того времени совмещения начального и среднего образования имелась одна занятная особенность — потоки. Первый поток назывался офицерским и предполагал штат из ста человек на курс; соответственно, весь поток должен был насчитывать восемьсот человек. Сюда набирали только детей дворянского происхождения после предварительного отбора по физическим и умственным качествам. Выпускники получали военный чин двенадцатого класса. То есть ничего необычного тут не было. А вот второй поток удивлял. Он назывался унтер-офицерским и предполагал штатно четыреста человек на курс. Как нетрудно догадаться, все восемь курсов давали три тысячи двести человек. А вместе с офицерским потоком общая численность учащихся равнялась четырем тысячам человек. Для середины XIX века это было просто колоссально, даже с учетом того, что от пятой части до половины планировалось отчислять в ходе обучения за нарушение дисциплины или неуспеваемость. Но это были еще не все сюрпризы. На обучение в унтер-офицерский поток предполагалось набирать подростков из крестьянских и рабочих семей. Впрочем, ограничений на прием не было, то есть любой желающий мог попробовать поступить, пройдя, само собой, очень жесткий отбор. В принципе, против унтер-офицерского учебного заведения самого по себе никто не возражал, но вот следующие два нюанса вызвали, мягко говоря, очень бурное обсуждение. Во-первых, учебные программы потоков во многом пересекались, в частности, офицеры проходили практику управления вверенным подразделением, которое комплектовали из учащихся второго потока. И тем и другим была нужна практика. На первых порах в линейных войсках ее проводить было нельзя в целях секретности, поэтому приходилось изощряться подобным образом. Во-вторых, внутри училища вводилась динамическая система оценки успехов учащихся по отчетным периодам. Это позволяло развернуть достаточно толковый фильтр по отбору качественного личного состава, так как любой учащийся по ходу обучения мог быть переведен в другой поток (в качестве награды или наказания) или исключен. Эти два нюанса вызвали самые ожесточенные дискуссии, тем более что Левшин очень быстро собрал комиссию из некоторого числа опытных строевых офицеров и преподавателей. А так как почти все члены комиссии были дворянами, то такая «поруха чести дворянской», которую задумал великий князь, многим не нравилась. К счастью, в числе членов комиссии были и боевые офицеры, которые успели повоевать, а потому нотки здравого смысла, поначалу слабые, потихоньку набирали силу, укрепляя позицию Александра. Хотя это не мешало ругаться до хрипоты, а местами даже за оружие хвататься, правда, до крайностей благодаря Левшину не дошло. В конце концов Ермолов, наблюдавший за всей этой «возней пьяных мышей» преимущественно молча, высказался в пользу идеи Александра, после чего покинул этот дискуссионный клуб, дабы не тратить время зря. Это был такой козырь, который крыть стало некому и нечем, ибо Алексей Петрович слыл очень опытным и весьма толковым боевым генералом. Поэтому обсуждения быстро сместились в область деталей, а уже третьего июля 1857 года получилось отправить весьма объемный пакет в Санкт-Петербург с обширной сопроводительной запиской за подписью всех членов комиссии для рассмотрения лично Его Императорским Величеством.

Отдельно стоит сказать о том, что Александр выстраивал модель обучения таким образом, чтобы она отражала его естественную привычку, которая осталась еще с детских, детдомовских лет. Именно поэтому все образование в его будущем училище носило характер полного интерната со строгой дисциплиной, или, как в это время говорили, пансиона. Он просто не представлял, как можно в иных условиях чему-то толково обучить в столь юном и шаловливом возрасте. Само собой, не 365 дней в году за забором. Распорядок был спланирован так, что на выходные дни и праздники все учащиеся могли либо ехать к родственникам, либо получать увольнение в город и карманные деньги. Впрочем, если желали, могли в училище оставаться. Зато с утра понедельника по вечер пятницы был строгий и достаточно жесткий режим, который следовало неукоснительно соблюдать. Само собой, питание, одежда, средства гигиены и учебные материалы шли за счет учебного заведения, однако после его окончания они были обязаны отслужить на государственной службе десять лет, причем без каких-либо исключений. Единственная вольность, которая в этом вопросе давалась, заключалась в выборе — воинскую службу нести или гражданскую.

4 июля 1857 года произошла первая серьезная неприятность, которая, случись она раньше, смогла бы очень серьезно испортить положительное решение комиссии по проекту училища. Впрочем, даже так получился грандиозный скандал общемосковского характера. Дело в том, что ранним утром вышеуказанного числа взорвалась химическая лаборатория. Да так, что ее разобрало на запчасти и разметало по округе. В результате взрыва погиб один из участников кружка Авдеева. Остатки его тела пришлось в самом буквальном смысле отскабливать от обломков и собирать в мешочек, чтобы было что хоронить. Соответственно, личность устанавливали методом исключения — выясняя, кто из участников кружка есть в наличии. После чего последовал довольно серьезный разбор полетов, ибо взрыв получился весьма нешуточный. Настолько, что по прямому распоряжению Левшина о характере происшествия было запрещено распространяться, дабы уменьшить утечку информации. Дальше началась бурная работа по поискам и изучению обрывков документации, а также опрос свидетелей. Такой подход позволил в недельный срок собрать довольно целостную, хоть и неприглядную картинку происшествия. Оказывается, Иван Васильевич смог синтезировать баллистит в незначительных количествах и, придя от него в восторг, решил изготовить некоторый запас для более обширных испытаний. Поэтому в химической лаборатории хранилось не только свыше двадцати килограммов этого замечательного пороха, но и не меньше десяти килограммов нитроглицерина. У Саши волосы на попе зашевелились от мысли, что он работал в помещении, где просто так, в стеклянных банках, лежало десять килограммов этого чуда. Судя по всему, Илья, один из самых увлеченных учеников Авдеева, вновь не спал всю ночь, обдумывая что-то, а потому из-за рассеянности, вызванной усталостью, тупо задел чем-то емкость с нитроглицерином. «Это они еще очень скромно отделались», — подумал Александр, вспоминая истории о взрывах нитроглицериновых заводов в Австро-Венгерской империи. Так что, пользуясь впечатлением от происшествия, на территории учебной базы практически без недовольств и противодействия был введен весьма жесткий регламент лабораторных работ. Так, например, вводился своего рода режим работы лабораторий с ежедневно дежурящим администратором из числа сотрудников. Каждый день он должен быть новым, между дежурствами не должно быть меньше трех суток. Уставшего вида, болезненным или не выспавшимся сотрудникам вход в лаборатории был строго запрещен. Время непрерывной работы устанавливалось не больше четырех часов, после которой должен следовать обязательный отдых не менее часа. Вводилась форменная одежда. Так, все сотрудники лаборатории получали халаты и шапочки из плотной хлопчатобумажной ткани, оные требовалось носить неукоснительно и со всем прилежанием. Иными словами, пойманный лаборант с расстегнутым халатом мог быть отстранен от работ на какое-то время, а то и окончательно. Для проведения опытов в обязательном порядке использовались плотные облегающие перчатки из крепкой шелковой ткани, пропитанной каучуком — своего рода прототип резиновых перчаток. В дополнение хотелось еще очки сделать нормальные и маску класса респиратора, но пока это оказалось только перспективным оборудованием. Изменения коснулись и чисто бюрократических деталей. Если раньше рекомендовалось вести журнал опытов, то теперь это стало строгой обязанностью лаборантов. Мало того, каждый вечер журнал сдавался на ночное резервирование в архив, где копировался в дубликат. Там же располагалось его постоянное место хранения. Кстати, архив учебного комплекса именно с химической лаборатории и начался. Помимо этих вопросов общего характера, совместно с Авдеевым были составлены довольно подробные разделы регламента, касающиеся проведения опытов и прикладных эксплуатационных моментов. Например, хранить в лаборатории взрывчатые вещества массой более десяти граммов запрещалось. Александр решил раз и навсегда разделить опытное производство и лабораторию. Так как реактивов требовалось достаточно много, в том числе и взрывчатого характера, то для их постоянного складирования были заложены полуподвальные помещения, разнесенные по территории, с примитивной трубной вытяжкой. И так далее. В общем, разгулялся Александр на славу, так как ему очень не хотелось получать в будущем подобных «летунов».

Но все хорошо, что хорошо кончается. После похорон безвременно покинувшего грешную землю лаборанта Ильи и введения регламента лабораторных работ Иван Васильевич Авдеев вплотную занялся продумыванием более совершенного переоборудования своей новой рабочей резиденции, которую активно достраивали. Опыт, полученный за столь бурные месяцы, и целый ряд новых веществ, синтезированных по наброскам и намекам великого князя, заставили серьезно пересмотреть его взгляды на множество организационных и материально-технических моментов, также повлекли за собой новые расходы, в первую очередь на новое лабораторное оборудование из Франции и Германии. Да и не только. В общем, Авдеев не только нашел для себя массу занятий, но и весь свой кружок подключил, который, к слову, прирос после взрыва еще на пять человек. Уж больно подростков впечатлила мощь взрывчатки, которой разнесло сарай вдребезги. Впрочем, желающих было много больше — почти половина кадетов хотели заняться химией, но Иван Васильевич отказался принимать всех, мотивируя это тем, что просто не потянет такой коллектив на первых порах. Позже, когда эти лаборанты заматереют и им можно будет доверить неофитов, безусловно, возьмет, а пока придется подождать.

Александр же тем временем, в тесном контакте с Ермоловым и Астафьевым, занимался на полигоне изучением огромного спектра стрелкового оружия, которое было скуплено агентами Алексея Ираклиевича. Впрочем, полигон был готов еще 6 июля, но трагедия не позволила начать раньше 15-го числа. Кадеты все свободное время наблюдали за этой стрельбой как за каким-то волшебством. Какой же мальчишка не любит оружие? А тут его было много, очень много. И все настоящее. Так что ребята косились маслеными глазами на все это буйство оружейной мысли. По большому счету Левшин смог собрать в кратчайшие сроки более трехсот разнообразных винтовок, пистолетов и револьверов, произведенных по всей Европе и в США с 1820 по нынешний год. Само собой, включая как опытные образцы, так и мало популярные, но весьма интересные. Впрочем, каким образом агенты Алексея Ираклиевича добывали это многообразие «стволов», Александра резко перестало интересовать после того, как ему на глаза попалась прусская пехотная винтовка системы Дрейзе модели 1849 года, которая, насколько знал великий князь, не поступала в свободную продажу и вообще хранилась от посторонних весьма тщательно. Это говорило о высокой предприимчивости агентов Левшина или того, кем Алексей Ираклиевич воспользовался для решения этой задачи, что следовало учесть и запомнить. После недельной стрельбы был оформлен заказ для закупки на кадетский корпус тысячи карабинов «шарпс» модели 1851 года, калибра.36 и трехсот револьверов «кольт» модели 1855, калибра.28. Само собой, со всем необходимым имуществом для эксплуатации. По мнению Ермолова, такого количества было вполне достаточно на первое время для интенсивного обучения стрельбе. Стоит пояснить, что подобный выбор был мотивирован тем, что, с одной стороны, подобное оружие позволяло подросткам обучаться целевой стрельбе, имея достаточно мягкую отдачу, с другой стороны, было одним из лучших образцов боевого стрелкового оружия своего времени. Помимо этого, Александр отчетливо понимал, что его армию нужно будет вооружать стрелковым вооружением под унитарный патрон, а потому нуждался в образцах, от которых можно будет отталкиваться. Конечно, очень хотелось сразу начать изготавливать магазинные винтовки в духе знаменитой отечественной «трехлинейки» и немецкой «к98», но здравый смысл не позволял идти на такой шаг. Даже магазинные поделки в духе легендарных винчестеров и то было нельзя использовать. Вся проблема заключалась в том, что промышленность России была неспособна изготовить не то что в нужном объеме, а просто начать выделывать хотя бы малыми сериями подобное оружие, не говоря уже о просто титанических потребностях в боеприпасах, которые бы сразу встали в полный рост. Конечно, при грамотном продумывании шагов можно было достаточно быстро изготовить и магазинные винтовки в нужном объеме, размещая заказы на их запчасти через разных подрядчиков и подставных лиц на целом спектре конкурирующих оружейных фирм Европы. Но это не решало проблему отсутствия патронного производства и ремонтных мощностей. Поэтому Александр решил пойти другим путем.

Так как за спиной у Александра имелся немалый опыт предпринимательства, а также высшее экономическое образование в довольно серьезном учебном заведении начала XXI века, то самым очевидным «другим путем» для Саши стало, соответственно, создание коммерческой структуры. Тем более что под рукой имелся замечательный консультант для изучения местной промышленной и торговой специфики — Козьма Терентьевич Солдатенков, с которым у великого князя были теплые, практически доверительные отношения. Деньги, увы, придется брать в долг у московских финансовых структур, так как папа, скорее всего, их не даст, да и просить, если честно, ему было стыдно. Это обстоятельство требовало не только тщательным образом рассчитать бизнес-план предстоящей авантюры, но и организовать грамотную презентацию своего товара, для того чтобы товарищи посчитали оный перспективным. То есть нужно было представить на суд московских денежных мешков главного инженера будущего оружейного завода и винтовку в полностью завершенном виде, дабы они смогли не только послушать «сказки о белом бычке», но и опробовать товар самолично. Эпоха сложных интерактивных презентаций и агрессивной рекламы была еще настолько далека, что мало кто из нынешних современников Александра понимал важную деталь — возможность опробовать качественный товар в деле своими руками сильно повышает желание его приобрести. Сейчас подобным подходом часто пользуются на обычных продуктовых рынках, выкладывая на витрину «для щупанья» отборный товар, вызывающий желание его приобрести, а накладывая в пакетик из ящиков тот, что нужно продать, — как правило, помятый, битый и совершенно неказистый. Само собой, сразу засовывая его в темный пакетик с милой улыбкой на лице. Эту совершенно обыденную и повсеместную деталь розничной торговли можно было красиво вывернуть, пустив на увлечение потенциальных инвесторов. Таких ходов, очевидных для любого предпринимателя начала XXI века, но совершенно непривычных тут, у Александра было много. Так что он был полностью уверен в успехе первичного привлечения инвестиций, причем не таких уж и больших — всего около 150–200 тысяч рублей. Да и что делать дальше, было совершенно ясно. Нюансов была масса, и все любопытные. Например, Саша планировал организовать при заводе юридическое управление, которое будет не только патентовать все необходимые изобретения в Европе и США, но и вести активную судебную практику, направленную на подавление конкурентов, через защиту авторских прав. Еще и зарабатывая на этом. То есть заниматься совершенно непривычным для этого времени «патентным троллингом».

Итак, оружейный бизнес. Ключевым вопросом в этом, как, впрочем, и в другом производстве, является выбор управляющего, главного технического специалиста и создание товара, с которым будет осуществлен выход на рынок. Можно было брать и формальных персонажей, но тогда всю работу пришлось бы делать самому Александру, что исключалось. Он отводил себе роль внесистемного руководителя, то есть был тем, кто первоначально организует, контролирует и направляет, не вмешиваясь сильно во внутренние дела. В противном случае Саша не смог бы никогда выйти на серьезный уровень, хотя бы той же корпорации, объединяющей несколько производств, не говоря уже про масштаб государства. В общем, задумался великий князь плотно и вспомнил один интересный эпизод. Сразу после окончания в США Гражданской войны туда отбудет некий Александр Павлович Горлов с товарищем для изучения опыта боевых действий. Итог подобной поездки оказался весьма любопытным — взяв за основу винтовку Хайрема Бердана, Александр Павлович ее доработал, и под названием «Бердан № 2» ее приняли на вооружение в 1870 году в Российской империи. Это и был автор той самой знаменитой берданки. Если обобщить все сведения по Горлову, то можно сказать, что товарищ был технологом-оружейником от природы, что Александру и требовалось. Справка Левшина подтвердила воспоминания великого князя — на лето 1857 года данный человек в возрасте двадцати восьми лет служил в чине гвардейского поручика при техническом комитете Главного артиллерийского управления. Так что кандидат в ключевые технические специалисты был найден, оставалось только придумать для него аппетитную наживку и заманивать, щекоча амбиции и суля поле для самореализации. Самой перспективной насадкой на крючок в этой виртуальной рыбалке была винтовка, которая бы поразила Александра Павловича и зацепила за живое. То есть изготавливать хотя бы опытную партию придется самостоятельно. Вопрос с управляющим было решено отложить на потом и присмотреться к работе Горлова, так как не исключено, что он и сам бы справился с одним небольшим заводиком. Чай не дурак и хоть не большой, но офицерский чин имеет, причем натуральный, выслуженный. В связи с этим обстоятельством великому князю пришлось сесть за изучение имевшихся в распоряжении образцов, а также бумажных материалов по всевозможным разработкам и патентам в области стрелкового оружия, которые ему заботливо предоставил Левшин. Увы, но пока Александр был весьма предсказуем для такого зубра, как Алексей Ираклиевич, который лишь несколько раз оказался не в состоянии его просчитать, и то по причине различия менталитетов. Впрочем, это даже шло на пользу делу. Двадцать восьмого июля пришла небольшая партия салонных пистолетов под патрон Поте. Это крайне обрадовало Сашу, так как он был убежден в необходимости использовать патрон кольцевого воспламенения, думая о том, что ничего для центрального боя еще не придумали. Однако он ошибался, как и большинство наших современников. Оказывается, в 1855 году некий Климент Поте запатентовал и наладил производство картонных патронов с металлическим дном, в которое вворачивался капсюль центрального боя. Этот факт позволил серьезно ускорить дело «изобретательства», и в итоге уже 30 июля был готов весьма подробный чертеж нового патрона. Для своего времени он был довольно прогрессивен — цельнотянутая латунная гильза цилиндрической формы с выступающей без пояса закраиной, капсюля центрального боя, заряда дымного пороха, сальника и пули остроконечной формы из чистого свинца в обертке из осаленной бумаги. Масса пули 18,5 грамма, пороха — 4,25, суммарная патрона — 32. По местной классификации патрон получил маркировку.374-80. В общем, все ясно, просто и без особых изысков, поэтому уже 1 августа 1857 года был подписан Левшиным опытный заказ на пять тысяч патронов, который со всей секретностью и предосторожностью подрядили выполнять Тульский оружейный завод.

Вопрос с основой любого оружия был относительно решен, поэтому наступила очередь винтовки. После внимательного изучения конструкции карабина Sharps модели 1851 года было решено оставить его в покое, так как механизм, предназначенный для бумажного патрона под отдельную огнепроводную ленту делал невозможным использование унитарных патронов центрального боя. То есть стояла задача соорудить «на коленке» новый затвор с нуля. Саше очень хотелось не мудрить и сделать простой продольно-скользящий затвор, но так поступить было невозможно, дабы не подтолкнуть европейских конструкторов в перспективном направлении. Так что приходилось вспоминать, тем более что XIX век славился обилием разнообразных схем. Сложности добавляло еще то, что оружие должно было стать базой не столько военного оружия, сколько гражданского, причем не простого, а популярного. Поначалу работа над прототипом винтовки шла очень плохо. Даже несколько дней так называемого мозгового штурма, когда записывались в блокнот любые мысли и зарисовки, что рождались в мозгу, не дали никаких существенных сдвигов. Александр прекрасно помнил устройство знаменитых магазинов Мосина и Маузера и более современного оружия, а вот вся масса вариаций моделей второй половины XIX века у него проплывала где-то на границе сознания в смутных силуэтах. И ведь помнил же. Изучал. А как понадобилось — будто обухом все выбило из головы. На пятый день проблема решилась из-за весьма необычной подсказки, которую он на автомате выхватил рассеянным взглядом из окружающей среды. Кадеты, играя в свободное время, подперли дверь бревнышком, запирая незадачливого собрата в помещении. «Ну что тут такого? Подумаешь!» — подумало бы большинство, и правильно сделало, а Сашу осенило. Он вспомнил статьи о прекрасных охотничьих однозарядных винтовках компании Remington, которые были запатентованы в 1864 году и выпускались больше полувека по всему миру, так как славились своей простотой, дешевизной, надежностью и стойкостью к тяжелым условиям эксплуатации (загрязнению и температурным перепадам). Да и чему там ломаться? В ранних моделях было всего три крупных подвижных детали на массивных шпильках и три пружины, две из которых плоские. В общем, конструкция из разряда «проще не придумаешь». Но мало того что она была очень популярна у охотников, ее принимали на вооружение в целом ряде стран мира в 60 — 70-е годы. Например, в Русско-турецкую войну 1877–1878 годов именно эта винтовка стояла на вооружении кадровых частей турецкой армии и отлично себя зарекомендовала как надежное оружие. Само собой, она там была не в одиночестве, но солдаты ее нахваливали. Простота, надежность, дешевизна — вот три кита, стоя на которых нужно захватывать рынок, так что выбор был безальтернативный. В связи с чем следующие две недели Александр провозился с эскизами, расчетами, чертежами и полноразмерной моделью затвора из дерева. А завершив свои «танцы с бубнами», пригласил по наводке Левшина достаточно известного московского оружейника, владельца собственной небольшой конторы, которая занималась выделкой охотничьего оружия на заказ, — Сергея Николаевича Медведева. Особой беседы не получилось, так как этот уже не молодой человек ушел с головой в кипу бумаг и модельку, что показал ему Саша. Пришлось даже терпеливо ждать около получаса, пока Медведев вынырнет обратно из мира грез. Собственно, оружейника так заинтересовала конструкция, что он бы просто не пережил, если ее заказали бы кому-то другому. Так и ушел глубоким вечером 19 августа 1857 года Сергей Николаевич из Николаевского дворца Московского Кремля с блестящими глазами и заказом на опытную партию из десяти винтовок. Само собой, сроки были очень сжатые, плата очень хорошей, а опека со стороны Третьего отделения — полной. Посему Александр смог заняться более важным делом. Приближался осенний набор кадетов, а как таковой формы у учебного заведения так и не появилось — ходили в какой-там штатной амуниции, которую выдал Арсений Андреевич (весьма неудобной, к слову).

Вот вы думаете, опять какими-то глупостями и мелочами занимается Александр — то патронами, теперь вот униформой для кадетов. Да, конечно, это совсем не глобальный вопрос. Но он и не такой пустячный, как могло бы показаться на первый взгляд. Ведь униформа принимается единым комплексом с целью обеспечить не только комфортное и эффективное несение службы, но и соблюсти определенные эстетические нюансы (то есть быть удобной и красивой). Сколько раз вы, проходя по улице, видели неопрятных сотрудников внутренних войск? Мало кто задумывался над тем, что доверие и уважение к человеку с оружием кроется и в том, как он выглядит, во что он одет и как двигается. Ведь по одежке не только встречают. Зачастую достаточно одного взгляда на одежду человека бывает для того, чтобы понять, насколько он организован, дисциплинирован и ответственен. А униформа, которую просто физически нельзя носить опрятно, вроде той, что в наше время использует полиция, совершенно решительным образом подрывает уважение к тому; на кого она надета. Эту маленькую деталь мало кто замечает, однако задумайтесь над ней, когда будете в очередной раз кривиться от совершенно шалопайского внешнего вида того или иного служивого. Но мы отвлеклись. В комплекс вошло четыре формы: повседневная и парадная на лето и на зиму. Летняя повседневная форма строилась на основе активно используемого кадетами комплекта для гимнастики. То есть гимнастерка со стоячим воротником и прорезными карманами на клапанах, армейские бриджи советского образца (от 1935) без лампасов, широкий поясной ремень с квадратной гербовой пряжкой и хромовые сапоги до колен. В качестве головного убора использовалось кепи из плотной хлопчатобумажной ткани в цвет униформы. Получался такой своеобразный образец военной униформы эпохи Великой Отечественной войны. Ключевое отличие (кроме кепи) заключалось только в качестве подгонки — каждый комплект индивидуально подгонялся портным, дабы отменно сидеть на кадете. Повседневная летняя форма была цвета хаки, с коричневым ремнем и черными сапогами. Для парадного летнего комплекта гимнастерка была заменена на двубортный закрытый китель со стоячим воротником и двумя практически вертикальными рядами пуговиц. На бриджах появились лампасы, а кепи было заменено на аккуратную фуражку с тульей в цвет мундира. Цветовая гамма также сильно изменилась. Основным стал темно-лазурный цвет у тонкого сукна, из которого шилась униформа. Оттенялся он гербовыми пуговицами из латуни, парадным ремнем и обточкой обшлага с воротником золотым цветом. Помимо этого околыш фуражки и лампасы были сочного малинового цвета. Неизменными остались лишь черные хромовые сапоги. Зимняя повседневная форма была представлена все тем же летним комплектом, поверх которого надевалась длинная двубортная закрытая шинель из сукна серого цвета со стоячим воротником, защищающим от ветра шею. Ну и аккуратная зимняя шапка по типу обычной ушанки в цвет шинели. Обувь была представлена все теми же хромовыми сапогами, только в комплект с ними шли суконные, а не льняные портянки. Да, не очень красиво, зато не обморозятся. Парадная выделывалась, как и в летней, особо. Бриджи изготавливались из толстой шерстяной ткани, а шинель была укорочена до колен. Темно-лазурный цвет, как и в летней форме, стал основным. В него были выкрашены шинель, бриджи и шапка. Оттенялся он так же — латунными пуговицами, золотым шитьем и малиновыми лампасами. Обувь осталась неизменной — хромовые сапоги с суконными портянками. По большому счету эта форма стала обкаткой той униформы в, так сказать, тестовом режиме. На Рождество в Кремле Александр собирался устроить бал, куда решил вывести своих кадетов. Вот и посмотрим на реакцию окружающих.

10 сентября произошло необычное событие. Со времени бала в честь своего последнего дня рождения Александр совершенно забыл про договоренности об устройстве своего семейного счастья. Поэтому письмо от Елены (дочери королевы Виктории) было для него совершенной неожиданностью. Как пояснил Левшин, император смог очень деликатно обсудить вопрос бракосочетания Саши со второй дочерью английской королевы, обозначив опасения и интересы, что нашло отклик. В частности, Викторией была услышана настороженность российского двора в отношении излишней любвеобильности дочки, что повлекло небольшое внутрисемейное разбирательство. Несколько человек из дворцовой обслуги были отправлены в отставку, включая любвеобильного библиотекаря-педофила. Помимо этого начался разбор полетов, который касался утечки этой довольно интимной информации за пределы королевских владений Великобритании. Да так, что королева «ни сном ни духом», а в Санкт-Петербурге уже в курсе событий. Впрочем, предложение пораньше свести не по годам активных молодых нашло отклик, и Елену стали готовить для ознакомительного путешествия в Россию. Девушка, само собой, была полна причудливых грез и ожиданий, а потому, в силу своего деятельного характера, не утерпела и написала письмо своему будущему мужу, приложив к нему свою фотографию. Несколько смело для эпохи, но Елена не отличалась особым пиететом к традициям.

Чтение письма не вызвало у Александра затруднений, так как английским языком он владел весьма на уровне, однако необходимость писать ответ поставила его в тупик. Изящные слова к столь юной особе, которую даже ни разу в жизни не щупал, были совершенно чужды его сознанию. В голову приходили только совершенно вздорные эротические фантазии, но Александр их отметал, так как писать такое девочке было несколько смело даже для его времени. А тут она просто-напросто может его не понять, даже будучи не по годам сексуально активной. Дело осложнялось еще и тем, что подобные литературные труды являются интимными лишь формально, ибо перед попаданием к адресату, без сомнения, тщательно изучаются секретными службами как отсылающей стороны, так и принимающей. Их разве что не публиковали в официальных газетах. Александр так долго тянул с ответом, что вызвал заинтересованность своего монаршего отца, который прислал телеграмму к Левшину, прося его помочь решить этот вопрос.

После недолгой беседы Алексей Ираклиевич помог Александру составить аккуратное письмо с небольшой игривой составляющей и присоветовал, помимо дагерротипа, который, без сомнения, придется делать, отправить юной принцессе еще и подарок. Для чего они направились в Оружейную палату, в которой хранились различные старинные и курьезные вещи, собираемые там с начала восемнадцатого века. По большому счету, требовалась небольшая безделушка, но Александр возжелал заодно осмотреть и все остальное. Все-таки в прошлой жизни ему так и не удалось попасть в этот музей, а тут такая уникальная возможность. И не по выставочному залу походить, а покопаться в куда более интересных запасниках. После двух часов увлекательного действа по изучению этой самой коллекции великий князь пришел в глубокое уныние, а удивление Левшина не знало границ. Он просто не понимал, что происходит, ибо еще никогда ни один человек с большим пренебрежением не смотрел на эти потрясающие золотые блюда и усыпанные драгоценными камнями чаши.

— Александр, отчего вы так приуныли? Вам нездоровится?

— Алексей Ираклиевич, это все ужасно. Я никогда в своей жизни не видел ничего более вульгарного и безвкусного. Просто какая-то варварская вычурность. Да, это наше наследие, но мне от него тошно. Посмотрите на это огромное кривое блюдо с четырьмя булыжниками, которые к нему прикреплены. Или вот эта сабля — драгоценные камни так выступают на рукояти, что ее даже в руку взять сложно, не то чтобы рубить. А как вам эта золотая инкрустация? Кто додумался ее делать на том самом месте клинка, что надобно точить? Я понимаю, что все это стоит огромных денег, но… это совершенно лишено гармонии, изящества и… естественности. У меня такое чувство, что эти подарки ценны скорее своим материалом, чем красотой и эстетизмом. Какой-то парад драгоценных уродцев.

— Таковы были традиции. Царское достоинство требовало ценных подарков.

— Замечательно. Осталось только сделать ночные горшки из золота, украсив их огромными аметистами или бирюзой, чтобы случайно не уронить царского достоинства. Ах да, горшки должны быть непременно на колесиках, чтобы их можно было вылепить крупнее и массивнее.

— Вы зря злорадствуете.

— Отчего же? Возможно, я еще слишком молод, но мне кажется, что царское достоинство не в дорогих подарках, а в делах. Вспомните, каким был по описаниям Петр Алексеевич? Наверное, самый великий представитель моей фамилии. Разве он бегал за всем этим? — Саша обвел рукой вокруг себя. — Он, нисколько не стесняясь простой одежды и незамысловатого обихода, делал то, что он должен был делать для укрепления и процветания государства нашего. И ни грубые бахилы, ни обычная деревянная трубка не могли уронить его царского достоинства. Да что это за фраза-то такая? Как его вообще можно уронить? Царское достоинство что, такое зыбкое и шаткое, что любая мелочь в состоянии его обрушить?

— Хм… Ваше Императорское Высочество, давайте оставим разговор о царском достоинстве на потом и продолжим осмотр. Я не готов обсуждать с вами этот вопрос, он вне моей компетенции.

— Хорошо. Вы правы. Мы отвлеклись от дела, ради которого сюда пришли.

Лишь к вечеру, загоняв сотрудников Оружейной палаты до седьмого пота, Александр остановил свой взгляд на небольшой серебряной брошке, выполненной в виде аккуратного бутона розы в корзинке из листьев с десятком крохотных бриллиантов, изображающих капельки росы. Тонкая чеканка конца восемнадцатого века. Никакой вычурности, никаких больших драгоценных камней и брусков золота. Как раз то, что было нужно. Хотя Алексей Ираклиевич только плечами пожал — вкусы великого князя он не разделял. 1 октября 1857 года добротно упакованная бандероль с письмом, дагерротипом Александра Александровича в парадном мундире кадетского корпуса и та самая брошка, которую Саша отчистил зубным порошком и мягкой ветошью, была отправлена по назначению.